Вечер и утро Фоллетт Кен

– Не знаю, не знаю.

– Теперь мы землепашцы, – проронила матушка.

– Итак, ваша земля начинается здесь. – Дегберт остановился у стены таверны. – От берега вон до той линии деревьев.

Полоса земли шириной около двухсот ярдов тянулась вдоль реки. Эдгар присмотрелся. Епископ Уинстен не потрудился сообщить, что надел такой узкий, и потому Эдгар не предполагал, что большая часть земли окажется заболоченной. Правда, там, где было повыше, земля была посуше, и из нее торчали зеленые побеги.

– Около семисот ярдов на запад, – пояснил Дегберт, – дальше лес.

Матушка твердо вступила на их землю, остальные последовали за ней.

– Сами видите, будет хороший урожай овса, – не преминул заметить Дегберт.

Эдгар, не отличавший овес от любого другого зернового растения, устыдился того, что принял посадки за простую траву.

– Сорняков тут не меньше, чем овса, – проговорила матушка.

Не пройдя и половины мили, они добрались до построек на вершине невысокого холма. Сразу за постройками расчищенная земля заканчивалась, прямо к берегу реки спускался лес.

– Даже садик полезный имеется, – нахваливал Дегберт.

Насчет сада он слегка преувеличивал. Взору предстала пара-тройка чахлых яблонь и несколько кустов эзгиля[10]. Плоды этого кустарника вызревали по зиме, однако люди их почти не ели, зато ими порой питались свиньи. Терпкая мякоть этих плодов становилась приемлемой на вкус после морозов или когда плоды перезревали.

– Платить будете так – четыре жирных поросенка на Михайлов день, – закончил Дегберт.

Вот и все, понял Эдгар: они осмотрели все хозяйство.

– Тридцать акров, говоришь? – насупилась матушка. – Землица-то скверная.

– Вот почему мы берем за нее так мало.

Эдгар догадывался, что матушка ведет переговоры. Он много раз видел, как она торговалась с заказчиками и поставщиками. Обычно у нее хорошо получалось, но теперь она очутилась в невыгодном положении. Что она могла предложить? Дегберт, конечно, хотел найти тех, кто возьмется обхаживать эту землю, и, быть может, желал угодить своему родичу-епископу, но, с другой стороны, он явно не нуждался в той небольшой плате, которую сам назначил, и вполне мог сказать Уинстену, что матушка отказалась от дара епископа, сочтя, что затея не стоит трудов. Словом, торговаться было непросто.

Они осмотрели дом. Тот стоял на деревянных столбах, вкопанных в землю, а стены между столбами были сплетены из веток и обмазаны глиной. Тростник на полу успел заплесневеть, от него мерзко воняло. Квенбург была права: в соломенной крыше зияли дыры. Их, конечно, можно залатать…

– Развалюха, – коротко подытожила матушка.

– Вы быстро все поправите.

– Не уверена, что быстро. Понадобится валить деревья в лесу и таскать сюда.

– Справитесь, – нетерпеливо отмахнулся настоятель.

При всей своей раздражительности Дегберт сделал им важную уступку. Он фактически позволил им рубить деревья, не обмолвившись об оплате. Бесплатная древесина – это было здорово.

Меньшая из построек пребывала в откровенно плачевном состоянии.

– Того и гляди рухнет, – сказала матушка.

– Женщина, зачем тебе сарай прямо сейчас? – возмутился Дегберт. – Вам все равно нечего там хранить.

– Ты прав, мы разорены, – отозвалась матушка. – Так что нам нечем будет заплатить в Михайлов день.

Дегберт нахмурился, но спорить было бесполезно, и он это понимал.

– Будете мне должны, – решил он. – Отдадите пять поросят на Михайлов день в следующем году.

– А на что мне купить свиноматку? Этого овса едва хватит, чтобы прокормить моих сыновей зимой. На продажу ничего не останется.

– Так ты отказываешься от хозяйства?

– Нет, я просто пытаюсь тебе втолковать, что от тебя потребуется больше помощи, иначе тут все окончательно захиреет. Мне нужно послабление по оплате и нужна свиноматка. А еще мешок муки в долг – еды-то у нас тоже нет.

С ее стороны это было дерзостью. Землевладельцы ждали, что платить будут им, а не наоборот. Но порой жизнь вынуждала их помогать крестьянам, и Дегберт должен был это знать.

Настоятель скривился, но явно предпочел не выказывать себя глупцом.

– Хорошо, – сказал он. – Я одолжу тебе муку. Платить в этом году не придется. И свинью тебе пригонят, но ты отдашь мне самку из первого помета сверх назначенной платы.

– Думаю, я должна согласиться. – Матушка всячески показывала, насколько тяжело далось ей это решение, но Эдгар почти не сомневался, что она заключила выгодную сделку.

– Наконец-то я вернусь к своему обеду, – сварливо проворчал Дегберт. Похоже, и он догадывался, что его обвели вокруг пальца.

Настоятель повернулся и двинулся было обратно в деревню, но матушка его окликнула:

– Когда мы получим свинью?

– Скоро, – ответил он, не оглядываясь.

Эдгар поглядел на их новый дом. Тот выглядел печально, однако юноша чувствовал себя на удивление хорошо. Им предстояло бросить вызов судьбе, и это было намного лучше, чем отчаяние, навалившееся на него раньше.

– Эрман, иди в лес и набери дров, – принялась распоряжаться матушка. – Эдбальд, ступай в ту таверну и попроси у них уголек из очага. Обольсти ту девчонку с переправы, ты сможешь. Эдгар, проверь, получится ли наспех залатать крышу. Нам ведь пока некогда чинить как следует. Все, мальчики, вперед. А завтра начнем пропалывать поля.

За следующие несколько дней Дегберт так и не удосужился пригнать свинью.

Матушка словно забыла о его обещании. Она пропалывала овес, призвав на подмогу Эрмана и Эдбальда: все трое корячились, сгибаясь пополам, на длинном и узком поле, а Эдгар тем временем чинил дом и сарай – древесину приволокли из леса, – вовсю орудуя топором викинга и теми ржавыми плотницкими инструментами, что остались от предыдущего хозяина.

В отличие от матушки, Эдгар беспокоился. Дегберт показался ему человеком, доверять которому можно не больше, чем его двоюродному брату епископу Уинстену. Юноша опасался того, что Дегберт увидит: они обустроились – и решит, что обещание выполнять не обязательно. Тогда семейству придется изыскивать где-то средства на плату землевладельцу, а если они этого не сделают, выжить будет очень и очень затруднительно, доказательством чему является участь некоторых неосмотрительных горожан Кума, знакомых Эдгару.

– Не терзай себя, – успокоила сына матушка, когда Эдгар поделился с нею своей озабоченностью. – Никуда Дегберт от меня не денется. Даже худшие священнослужители должны посещать церковь.

Оставалось лишь надеяться, что она права.

Услышав колокольный звон воскресным утром, все четверо направились в деревню. Эдгар прикинул, что они пришли последними, ведь им было добираться дальше прочих.

Церковь оказалась квадратной колокольней, с восточной стороны которой было пристроено приземистое здание. Все сооружение клонилось под собственным весом, и было ясно, что однажды оно упадет.

Чтобы войти внутрь, пришлось протискиваться мимо бревна, подпиравшего свод церковных дверей. Догадаться, почему свод осыпается, не составляло труда. Скрепленные раствором камни выстраивались в линии, которые все должны были указывать на центр воображаемой окружности, как спицы в правильно изготовленном колесе, но в этой арке камни лежали как попало. Поэтому свод со временем стал осыпаться – и выглядел, надо признать, уродливо.

Службы проводили в нижнем помещении колокольни. Из-за высокого потолка казалось, что прихожан всего горстка. Около дюжины взрослых и несколько маленьких детей ожидали начала службы. Эдгар кивнул Квенбург и Эдит, тем единственным двоим из местных, с кем он успел познакомиться.

На одном из камней в стене была вырезана какая-то надпись. Эдгар не умел читать, но догадался, что здесь кто-то похоронен – возможно, знатный человек, построивший церковь как место своего последнего пристанища.

Узкий проход в восточной стене вел в святилище. Эдгар заглянул туда и увидел алтарь с деревянным крестом и роспись с ликом Иисуса. Дегберт стоял у алтаря с несколькими другими священниками.

Прихожане куда больше интересовались новыми лицами, нежели службой. Дети открыто разглядывали Эдгара и его близких, а их родители украдкой посматривали на новоприбывших и тут же отворачивались, негромко делясь с соседями своими наблюдениями.

Дегберт провел службу настолько быстро, что Эдгару подобная спешка показалась откровенно неуважительной, притом что он не считал себя человеком сильно набожным. Впрочем, торопливость пастыря, быть может, и не имела значения, поскольку прихожане все равно не понимали латинских слов молитвы; но в Куме Эдгар привык к более размеренному служению. Так или иначе, не ему судить, главное – искупить грехи и получить прощение.

Вообще вера Эдгара не то чтобы занимала. Когда люди принимались обсуждать, какой досуг ожидает мертвых на небесах или есть ли у дьявола хвост, юноша испытывал скуку: никому не дано узнать правду обо всем этом при жизни на земле. Ему нравились вопросы с однозначными ответами, например, какой высоты должна быть мачта корабля.

Квенбург встала рядом и улыбнулась. По всей видимости, она решила быть милой.

– Загляни в мой дом как-нибудь вечерком, – проговорила она.

– У меня нет денег на эль.

– А просто соседей навестить?

– Там поглядим. – Эдгар не хотел выказывать недружелюбие, однако вечер в компании Квенбург его не прельщал.

По завершении службы матушка решительно направилась к священнослужителям. Эдгар не отставал, а Квенбург последовала за ним.

Матушка окликнула Дегберта, прежде чем тот успел улизнуть.

– Нам нужна та свинья, которую ты сулил пригнать.

Эдгар гордился своей матерью, решительной и бесстрашной. Вдобавок она крайне удачно подгадала время. Вряд ли Дегберт на глазах у всей деревни пожелает прослыть человеком, который не держит данного слова.

– Обратись к Толстухе Беббе, – коротко ответил настоятель.

– Кто такая Беббе? – спросил Эдгар у будто прилипшей к нему Квенбург.

Та указала на толстую женщину, что терлась возле бревна на входе.

– Она приносит в церковь яйца, мясо и другую снедь. Сама выращивает.

Эдгар передал это описание матушке, и та подошла к Беббе.

– Настоятель велел мне потолковать с тобой насчет свиньи.

Румяная и дружелюбная Беббе не стала отпираться.

– Ну да. У меня есть молоденькие самки на выбор. Пойдем со мной, поглядишь, какую взять.

Женщины покинули церковь, и трое юношей зашагали следом за ними.

– Как вам у нас? – любезно спросила Беббе. – Уже обжились? Дом-то не совсем развалился?

– Не успел, мы вовремя взялись за починку, – ответила матушка.

Со стороны эти две женщины выглядели ровесницами, и складывалось ощущение, что они ладят между собой. Вот и славно, подумал Эдгар, матушке нужна подруга.

Крохотный домик Беббе стоял посреди широкого участка земли. За домом располагался утиный пруд, рядом курятник, возле которого паслись корова с маленьким теленком. Еще к дому был пристроен огороженный загон, в нем находилась огромная свиноматка с восемью поросятами. Да, Беббе могла себя прокормить, хотя и зависела от милости священника.

Матушка внимательно оглядела поросят, а затем указала на одного из них, юркого и шустрого.

– Хороший выбор, – одобрила Беббе и ловким, отработанным движением схватила животное. Поросенок испуганно заверещал. Беббе достала из кошеля на поясе кожаные ремешки и умело связала животному ноги. – Кто его понесет?

– Я могу, – вызвался Эдгар.

– Подхвати его под брюхо. Смотри, чтобы не укусил.

Эдгар послушался, стараясь не думать, какой поросенок грязный.

Матушка поблагодарила Беббе.

– Вернете ремешки, когда навестите нас в следующий раз, – сказала та. Веревки высоко ценились, будь они из кожи, жил или ниток.

– Конечно, – пообещала матушка.

Они отправились домой. Поросенок визжал и неистово вырывался, не желая расставаться с привычным загоном. Эдгар стиснул ему челюсти рукой, чтобы прекратить визг. Словно обидевшись, поросенок заляпал вонючим жидким дерьмом всю его рубаху.

Заглянули в таверну и попросили у Квенбург немного корма для животного. Та принесла горсть сырных корок, рыбьи хвосты, яблочные огрызки и другие остатки еды.

– От тебя воняет, – сказала она Эдгару.

Юноша и сам это знал.

– Попозже искупаюсь в реке, – ответил он.

Дома Эдгар первым делом отнес поросенка в хлев. Он уже заделал дыру в стене, так что животное не могло сбежать. А ночью посадит к нему Бриндла, пусть сторожит.

Матушка согрела воду на огне и бросила в нее объедки на свиную похлебку. Эдгар, конечно, радовался тому, что они наконец обзавелись свиньей, но теперь появился еще один голодный рот, который требовалось кормить. Придется заботиться о ней, пока она не вырастет и не принесет приплод. Значит, на время придется затянуть пояса туже прежнего.

– Скоро она начнет питаться с земли в лесу, особенно когда станут падать желуди, – объяснила матушка. – Но мы должны научить ее приходить домой ночью, не то ее украдут или волки съедят.

– Ты говорила, что росла в деревне. Как вы там приучали своих домашних животных?

– Понятия не имею. Мама звала, и они все приходили. Наверное, привыкли, что она давала им еду. К нам, детям, они не подходили.

– Наш поросенок может научиться узнавать твой голос, но тогда он не откликнется, если будет звать кто-то другой. Нужен колокольчик.

Матушка недоверчиво фыркнула. Колокольчики стоили дорого.

– А мне нужна золотая брошь и белый пони, сынок, – усмехнулась она. – Но я вряд ли их получу.

– Не зарекайся, мама, – откликнулся Эдгар.

Он направился в сарай. Ему вдруг вспомнилось, что он видел там старый серп с гнилой рукоятью и изогнутым лезвием, заржавевшим и треснувшим. Валялся в углу заодно с прочими мелочами. Юноша взял обломок лезвия, железный полумесяц длиной около фута, очевидно, ни на что не годный.

Он отыскал гладкий камень, уселся на утреннем солнышке и начал счищать ржавчину с лезвия. Работа была тяжелой и утомительной, но он привык к тяжелому труду, а потому продолжал тереть, пока металл не стал достаточно чистым и в нем не отразилось солнце. Затачивать кромку Эдгар не стал, поскольку резать ничего не собирался.

Взял гибкую ветку вместо веревки, прикрепил к ней лезвие и ударил по нему камнем. Раздался звон, непохожий на колокольный, нечто среднее между лязгом и дребезгом, но звук вышел довольно громким.

Юноша показал свою поделку матушке.

– Если стучать каждый день перед тем, как кормить поросенка, наша свинка научится приходить на этот звук.

– Очень хорошо! Сколько времени у тебя уйдет на изготовление золотой броши? – Она смеялась, но в ее голосе проскользнула нотка гордости за сына. Она считала, что Эдгар унаследовал ее ум, – и была, по-видимому, права.

На обед была лепешка с диким луком, и Эдгар решил помыться перед едой. Он брел вдоль реки, пока не дошел до крохотного илистого бережка. Снял рубаху, выстирал ее на мелководье, растирая и выжимая шерстяное полотно, чтобы избавиться от вони. Затем разложил рубаху на камнях, сушиться на солнце. А сам нырнул в воду с головой, чтобы вымыть волосы.

Люди говорили, что купаться вредно для здоровья, и зимой Эдгар никогда не мылся, но от тех, кто не мылся вообще никогда, несло как от навозной кучи. Матушка и папаша приучили своих сыновей бороться с запахом и мыться хотя бы раз в год.

Эдгар вырос на берегу моря, а потому плавал с тех пор, как себя помнил. Сполоснувшись, он вознамерился переплыть реку – просто так, ради удовольствия.

Течение было умеренным, плыть ничто не мешало. Он наслаждался ощущением прохладной воды на голой коже. Добрался до противоположного берега и поплыл обратно. Нащупал ногами дно и встал. Вода доходила ему до коленей, капли срывались с тела. На таком солнце он быстро высохнет.

В этот миг он понял, что уже не один.

Квенбург сидела на берегу и смотрела на него.

– А ты неплохо смотришься, – сказала она.

Эдгар почувствовал себя глупо и смутился.

– Ты не могла бы уйти?

– С какой стати? Разве запрещено гулять по берегу?

– Прошу тебя.

Девушка встала и отвернулась.

– Спасибо, – сказал Эдгар.

Но он неверно истолковал ее побуждение. Вместо того чтобы уйти, она быстрым движением стянула с себя платье через голову и предстала обнаженной, с бледной кожей.

– Нет, нет! – забормотал Эдгар.

Квенбург развернулась к нему лицом.

Он в ужасе уставился на девушку. В ее облике не было ничего отталкивающего – на самом деле в уголке разума мелькнула мысль, что у нее красивая округлая фигура, – но она была не той женщиной. В его сердце жила Сунни, ничье тело не могло сравниться с телом погибшей возлюбленной.

Квенбург вошла в реку.

– У тебя внизу волосы другого цвета, – проговорила она с лукавой улыбкой. – На имбирь похоже.

– Держись подальше от меня, – прохрипел он.

– Смотри, у тебя все сморщилось от холодной воды. Хочешь, подогрею? – Она потянулась к Эдгару.

Эдгар оттолкнул ее. Из-за смущения, которое не отпускало, толкнул сильнее, чем следовало. Квенбург не устояла на ногах и повалилась в воду. Пока она барахталась на мелководье, он вышел мимо нее на берег.

Она бросила в спину Эдгару:

– Эй, что с тобой такое? Или ты девка, на мужчин падкая?

Юноша взял рубаху с камней. Высохла она не до конца, но он все равно поспешил одеться. Теперь, чувствуя себя менее уязвимым, он рискнул повернуться.

– Верно, я такой. Я девчонка.

Она сердито уставилась на него.

– Врешь ты все, я же вижу. Врешь и не краснеешь.

– Ладно, вру. И что? – Эдгар начал раздражаться. – Правда в том, что ты мне не нравишься. Теперь оставишь меня в покое?

Квенбург вышла из воды.

– Свинья, – процедила она. – Надеюсь, ты сдохнешь от голода на своей бесплодной земле. – Она натянула платье через голову. – А потом попадешь в ад.

И ушла.

Эдгар был рад избавиться от нее. Мгновение спустя он пожалел о том, что повел себя грубо. Отчасти она сама виновата, слишком уж назойливой была, но все-таки стоило обойтись с нею помягче. Юноша часто сожалел о порывах, которым поддавался, и думал, что надо лучше следить за собой.

Порой, подумалось ему, так трудно поступить правильно.

В деревне было тихо.

В Куме всегда шумели: кричали над водой чайки, стучали по гвоздям молотки, гомонили люди, раздавались громкие крики. Даже по ночам скрипели деревянные лодки, покачиваясь на волнах прибоя. Но в сельской местности частенько стояла полная тишина. Задуй ветер, деревья недовольно зашептались бы в лесу, но при безветрии было тихо, как в могиле.

Поэтому, когда Бриндл залаял посреди ночи, Эдгар мгновенно проснулся.

Он вскочил и схватил топор, висевший на стене. Сердце билось часто, дыхание замедлилось.

Голос матушки из мрака попросил:

– Будь осторожен.

Бриндл сидел на привязи в сарае, поэтому лай звучал приглушенно. Эдгар нарочно посадил пса туда, чтобы охранять поросенка, и теперь пес учуял некую угрозу.

Эдгар направился к двери, но матушка его опередила. В руке она сжимала нож, на лезвии которого зловеще мерцали отблески угольков в очаге. Он сам отчистил и заточил этот нож, чтобы помочь матери, и знал, что тот способен зарезать насмерть.

– Отойди от двери, – прошипела матушка. – Вдруг кто затаился снаружи в засаде.

Эдгар подчинился. Братья стояли за его спиной. Оставалось надеяться, что они тоже подобрали себе какое-то оружие.

Матушка осторожно, почти бесшумно подняла щеколду и резко распахнула дверь настежь.

В дверном проеме тут же возникла человеческая фигура. Выходит, матушка правильно предупредила Эдгара насчет засады: воры предполагали, что семья проснется, и один из них думал напасть на тех, кто по неосторожности выскочит из дома. Ярко светила луна, и в ее свете Эдгар ясно разглядел длинный кинжал в правой руке незнакомца. Мужчина вслепую нанес несколько ударов, но поразил только воздух.

Эдгар занес было топор, но матушка оказалась проворнее. Ее нож сверкнул молнией, вор взревел от боли и упал на колени. Она шагнула ближе, лезвие рассекло чужаку горло.

Эдгар протиснулся мимо, выбежал наружу и услышал визг поросенка. Мгновение спустя две фигуры выскользнули из сарая. На одном из воров был головной убор, частично прикрывавший лицо. В руках он держал извивающегося поросенка.

Заметив Эдгара, воры бросились бежать.

Эдгар вскипел от ярости. Эта свинья для него самого и его родичей – настоящее спасение. Если они ее лишатся, другой им никто не даст: люди скажут, что эти новички не в состоянии уследить за своим скотом.

Когда припекало, Эдгар обычно действовал не задумываясь. Он взмахнул топором и метнул оружие в спину вору с поросенком.

Сначала подумал, что промахнулся, и даже застонал от отчаяния, но острое лезвие вонзилось беглецу в плечо. Воришка пронзительно завопил, выронил добычу и рухнул на колени, обхватив рану пальцами.

Второй помог ему подняться.

Эдгар ринулся на них.

Они побежали, забыв о поросенке.

Эдгар помедлил, гадая, как поступить. Отчаянно хотелось поймать и примерно наказать воров. Но если упустить животное, перепуганный поросенок умчится неведомо куда, и поди его потом сыщи. Так что юноша отказался от погони за людьми в пользу поимки животного. Молодой, крепкий и выносливый, он догнал поросенка, прыгнул на него и схватил обеими руками за ноги. Как ни пытался, поросенок не сумел вырваться из его хватки.

Взяв беглеца поудобнее и понадежнее, Эдгар встал и пошел обратно к дому.

Он посадил поросенка в сарай, потрепал по холке Бриндла, который гордо завилял хвостом. Поднял упавший наземь топор и вытер лезвие о траву, чтобы смыть кровь вора, а затем наконец вернулся к родичам.

Те разглядывали тело третьего грабителя.

– Мертв, – сказал Эдбальд.

– Давайте утопим его в реке, – предложил Эрман.

– Нет, – возразила матушка. – Пусть другие воры узнают, что мы его убили. – Никакой опасности от властей ей не грозило: по закону вора, пойманного с поличным, следовало убивать на месте. – Ступайте за мной, мальчики. И тело прихватите.

Эрман и Эдбальд подняли мертвеца. Матушка повела всех в лес, прошла сотню ярдов по едва заметной тропинке через подлесок, пока не добралась до места, где тропу пересекала другая, почти неразличимая. Всякий, кто полезет к ним со стороны леса, обязательно должен будет миновать этот перекресток.

Матушка окинула взглядом деревья, мрачные в лунном свете, и указала на одно из них – с раскидистыми ветвями низко над землей.

– Давайте повесим тело вон там, – сказала она.

– Зачем? – удивился Эрман.

– Чтобы показать всем вокруг, как мы поступаем с теми, кто задумает нас ограбить.

Эдгар мысленно хмыкнул. Он еще не видел мать такой суровой. Впрочем, обстоятельства изменились, и она тоже изменилась.

– У нас нет веревки, – посетовал Эрман.

– Эдгар что-нибудь придумает, – заявила матушка.

Эдгар кивнул и ткнул пальцем в раздвоенную ветку на высоте около восьми футов.

– Суньте его туда, чтобы ветки были подмышкой.

Пока братья затаскивали труп на дерево, Эдгар нашел палку длиной около фута и толщиной в дюйм и заточил один ее конец топором.

Братья справились.

– Теперь сведите ему руки вместе, скрестите впереди.

Когда и это поручение было выполнено, Эдгар воткнул заостренную палку в запястье мертвеца. Пришлось использовать топор как молоток, чтобы добиться желаемого. Кровь почти не текла, сердце разбойника остановилось уже давно.

Эдгар проткнул концом палки второе запястье мертвеца. Теперь обе руки были надежно скреплены, а тело прочно заклинили у ствола.

Этот стервец будет висеть, пока не сгниет, думал Эдгар.

Но другие воры, должно быть, вернулись за товарищем – утром тела уже не было.

Несколько дней спустя матушка послала Эдгара в деревню одолжить отрез прочного шнура на обвязку порвавшихся башмаков. Среди соседей одалживаться было принято, вот только ни у кого не нашлось отреза нужной длины. Впрочем, матушка не зря поведала историю о набеге викингов дважды – сначала в доме священнослужителей, а потом в таверне: местные, конечно, не торопились считать новоприбывших своими, однако в Дренгс-Ферри многие теперь сочувствовали бедам семейства, вынужденного покинуть Кум.

Стоял ранний вечер. На скамьях возле таверны собралась небольшая компания, попивавшая эль из деревянных кружек в лучах закатного солнца. Эдгар до сих пор не попробовал местный эль, но посетителям таверны тот, похоже, нравился.

Он уже успел перезнакомиться со всеми жителями деревни и потому узнал собравшихся. Настоятель Дегберт беседовал со своим братом Дренгом. Квенбург и румяная Беббе прислушивались к разговору. Рядом сидели три другие женщины – Леовгифу, иначе Лив, мать Квенбург; более молодая Этель, вторая жена или, может быть, наложница Дренга; и Блод, рабыня, наполнявшая кружки из кувшина.

Когда Эдгар подошел ближе, рабыня повернулась к нему и спросила на ломаном англосаксонском:

– Хотеть эль?

Эдгар покачал головой.

– У меня нет денег.

Остальные воззрились на него, и Квенбург с усмешкой сказала:

– Зачем ты пришел в таверну, если не можешь позволить себе кружку эля?

Очевидно, она все еще злилась на то, что Эдгар отверг ее приставания. Сам того не желая, он нажил себе врага. Юноша мысленно застонал.

Обращаясь ко всем сразу и словно не услышав язвительных слов Квенбург, он негромко проговорил:

– Мать просит одолжить отрез прочного шнура на починку обуви.

– А чего сама не сделает? – не унималась Квенбург.

Остальные промолчали.

Эдгар растерялся, но отступать не спешил.