Девять Вязов Брындза Роберт

7

Питер Конуэй шел по коридору психиатрической лечебницы Баруэлла в сопровождении двух санитаров, Уинстона и Террелла.

Долгие годы заключения и ограниченной физической активности подарили ему выпирающий живот и тощие слабые ноги, торчащие из-под слишком короткого банного халата. Руки закованы в наручники за спиной, а на голове – закрывающий лицо капюшон, похожий на тонкую металлическую кольчугу. Толстый прямоугольник из укрепленного пластика на передней стороне то подлетал вверх, то втягивался обратно при каждом его вдохе и выдохе. Его пепельные волосы, влажные после душа, торчали из-под капюшона и свисали на плечи.

Со времени последнего эпизода прошел уже год. Тогда во время групповой терапии он укусил другого заключенного, Ларри, страдающего маниакально-депрессивным психозом. Причиной их разногласий была Кейт Маршалл. По отношению к ней Питер испытывал множество разных чувств и эмоций: ярость, ненависть, похоть и утрату. Перед тем сеансом групповой терапии Ларри нашел в газете небольшую заметку о Кейт. Ничего особенного или выдающегося, но Ларри начал насмехаться над Питером. Он первый начал, и Питер быстро прервал его, откусив кончик его толстого маленького носа. Он не дал согласия на промывание желудка, чтобы достать кусочек носа, и теперь должен был носить наручники и специальный капюшон, когда находился вне своей камеры, или «комнаты», как любили называть их продвинутые врачи.

До этого было еще несколько эпизодов, тогда Питер укусил санитара, врача, двоих пациентов, на нем испробовали все средства защиты, в том числе хоккейную маску а-ля Ганнибал Лектер. Кусать ради удовольствия и для самозащиты значило для Питера не одно и то же. Женская плоть – нежная, благоухающая, ей нужно наслаждаться, как изысканным вином. Мужская же – вонючая и с волосами, поэтому мужчин Питер кусал только для самозащиты.

Адвокаты Питера успешно добились отмены использования этих средств, ссылаясь на закон о правах человека. Капюшон, который в основном использовался при задержаниях, чтобы защитить полицейских от контакта с биологическими жидкостями, оказался для Питера единственным решением, удовлетворившим и клинику, и суд, и адвокатов.

Камера Питера находилась в конце длинного коридора. Двери из толстого металла с небольшими окошками можно было открыть только снаружи. Из-за дверей в коридор доносилась ругань, стук и, время от времени, оглушительные вопли, но для Питера и двоих санитаров эти звуки во время рутинной утренней прогулки в душ и обратно были не более чем фоном, как чириканье птиц в поле. Уинстон и Террелл были оба внушительные, здоровые детины, под два метра ростом, сложенные – как сказала бы мать Питера, – как кирпичный сортир. Несмотря на то, что со стороны это выглядело просто как прогулочка из ванной, на обоих санитарах были прочные кожаные ремни с пристегнутыми к ним шипованными дубинками.

Особо опасных заключенных держали отдельно друг от друга, в одиночных камерах, вне которых они практически никак не контактировали. Коридоры лечебницы были утыканы камерами видеонаблюдения: с одной стороны, в целях безопасности, с другой – для организации порядка передвижений в течение дня. Питер знал, что через несколько минут должен быть в камере, чтобы освободить дорогу в душ другому заключенному.

Последние шесть лет Питер провел в одной и той же камере. Когда они подошли к двери, Питер под присмотром Террелла встал у стены напротив, пока Уинстон открывал замок. Когда дверь была открыта, Террелл развязал ремни на задней стороне капюшона, и Питер вошел в камеру. Дверь закрылась, лязгнул замок.

– Сейчас я открою окошко, Питер. Мне нужно, чтобы ты просунул сюда руки, – сказал Уинстон.

Когда окошко открылось, Питер почувствовал сквозняк и высунул руки. Освобожденный от наручников, он убрал руки от окошка. Он ослабил капюшон, стянул его с головы и протянул санитарам.

– Спасибо, Питер, – сказал Уинстон, и окошко закрылось.

Питер сбросил халат и надел джинсы, синюю льняную рубашку и свитер. За шесть лет небольшим предметам роскоши было позволено пробраться к нему в камеру. У него было цифровое радио и стопка книг, на маленькой прикроватной тумбочке – несмотря на то, что много маленьких библиотек по всей Великобритании закрылось из-за сокращения финансирования, лечебницы Баруэлла это не коснулось. Единственным, что его огорчало в той истории с нападением на Ларри, было то, что у него отобрали чайник. Заслужить эту привилегию было очень сложно, и ему не доставало возможности приготовить собственную чашку чая или кофе.

Стремление выйти на свободу никогда не покидало Питера. Последнее, что он прочитал, была книга о теории хаоса, которая захватила его, как и идея «эффекта бабочки». От свободы его отделяла куча дверей и колючая проволока, но он знал, что скоро взмах крылышек запустит цепь событий и подарит ему возможность выбраться.

Из коридора послышался скрип подошв и глухой грохот тележки. Питер давно уяснил, что в лечебнице все время было разбито на пятиминутные блоки. Однажды, когда он был на приеме у доктора, с одним из пациентов произошел какой-то инцидент, и обратно в камеру Питера уже вели каким-то замысловатым путем через незнакомые коридоры. Тогда через открытую дверь он успел заглянуть в комнату охраны, битком набитую мониторами камер видеонаблюдения, на которых был виден каждый проход и каждый коридор Баруэллской лечебницы. Несмотря на то, сколько времени Питер здесь провел, полного плана здания он не знал.

В его камеру постучали, окошко на двери открылось. Сквозь него просунулся длинный, практически до смешного длинный, нос и красные влажные губы, по кругу обсыпанные прыщами.

– Питер? – раздался похожий на кваканье голос. – Я тебе почту принес.

– Доброе утро, Нэд, – сказал Питер и подошел к окошку.

Нэд Дьюкс был в лечебнице долгожителем. Он провел здесь последние сорок лет за то, что изнасиловал и держал взаперти четырнадцать мальчиков. Он был мелкий и сморщенный, его длинный нос и крупный, усыпанный прыщами рот располагались в центре широкого, круглого лица. Незрячие, затянутые пеленой глаза вращались из стороны в сторону, а руки шарили по тележке, уставленной письмами и пакетами. Неда сопровождала женщина постарше, санитарка, мрачно поджавшая тонкие губы.

– На полке ниже, – сказала она нетерпеливо.

Нэд был не самым расторопным почтальоном, но он начал разносить письма еще до того, как потерял зрение, и невероятно нервничал и расстраивался, если ритуал доставки почты нарушался. Когда в последний раз его попытались отстранить от этого занятия, в знак протеста он вылил кипяток себе на гениталии. Он лишился привилегии пить горячие напитки, но сохранил свою неофициальную должность почтальона. Шумно дыша носом, Нэд потянулся вниз, задел аккуратно сложенные стопки писем, развалив одну.

– В самом низу! Вот! – огрызнулась женщина, схватив его за запястье и положив его руку на стопку писем для Питера. Нэд взял их и протянул через окошечко.

– Спасибо, Нэд.

– Пока-пока, – сказал Нэд и ухмыльнулся, обнажив жутковатые поломанные коричневые зубы.

– Пока-пока… Пока, – пробормотал Питер, когда окошко захлопнулось.

Он вернулся на кровать и просмотрел письма. Они все, как обычно, были уже вскрыты сотрудниками лечебницы, проверены и неаккуратно засунуты обратно в конверты.

Пришло письмо от Сестры Ассумпты, монашки, которая уже несколько лет писала Питеру письма из монастыря в Шотландии. Она интересовалась, понравился ли ему халат, который она прислала, и спрашивала размер его ноги, потому что нашла на «Амазоне» тапочки в комплект. В конце письма она говорила, что помолится за его душу. Все остальные письма не вызвали в Питере никакого интереса: писатель просил его комментария для своей книги о реальных преступлениях, в двух других письмах мужчина и женщина писали о том, что они влюблены в него, и еще каким-то образом его имя попало в список подписчиков «Ридерз дайджест».

Кейт он написал лишь однажды. Длинное письмо, в минуту слабости, во время ожидания приговора. Питер узнал, что она ждет от него ребенка, и просил ее оставить его. А еще он просил разрешения присутствовать в его жизни.

Кейт не ответила. Всю информацию он узнавал от своей матери Энид и из газет. Больше он ей не писал. То, что она проигнорировала его искреннее и, как ему казалось, написанное от всего сердца письмо, казалось Питеру большим предательством, чем его разоблачение. Согласно судебному запрету Питер и Энид не могли контактировать с Джейком и не должны были знать, где он живет. Энид, конечно, была знакома с разными людьми и узнала адрес Джейка, но не потому, что испытывала к мальчику какой-то интерес, а только лишь для того, чтобы продемонстрировать свое превосходство над органами власти.

Через два года Джейку исполнится шестнадцать, и судебный запрет перестанет действовать. Питер знал, что Кейт всегда будет против него, но каким же удовольствием будет однажды встретиться с сыном и настроить его против матери.

Питер подошел к двери и прислушался. В коридоре было тихо. Он подошел к батарее в углу, приваренной к стене. К батарее был прикреплен большой пластмассовый регулятор температуры, и, когда Питер пару недель назад повернул его, литая пластмассовая панель надломилась и выпала из гнезда. Заиметь тайник было настоящим подарком. Камеры каждый день тщательно обыскивали.

Питер осторожно повернул регулятор влево, покачал туда-сюда, и панель отошла. Он взял свои очки для чтения и пошарил в гнезде концом дужки. Он перевернул регулятор, и из глубины выпала маленькая капсула. Это была растворимая оболочка от огромной капсулы с витамином С. Он разъединил половинки и ногтем выковырял маленький тугой рулончик очень тонкой бумаги. Соединив обратно половинки капсулы, он положил ее на стопку книг. Питер улегся на кровать и прижался к стене, так, чтобы его не было видно через окошко в двери. Он осторожно развернул записку. Бумага тонкая, белая, немного восковая на ощупь, на такой обычно печатают кассовые чеки.

Узкая полоска была заполнена ровными черными строчками:

Когда я в прошлый раз написал вам, что убил девчонку в вашу честь, вы, наверное, приняли меня за одного из тех унылых, одиноких выдумщиков, которые вам пишут.

Я пишу снова, чтобы сказать, что я это не придумал. Это правда.

Я похитил и убил вторую. Ее звали Кейша Смит, я оставил ее тело у реки у Охотничьих Ворот в Дартмуре.

Очень скоро об этом напишут в газетах.

Я иду по вашим стопам и надеюсь стать достойным вас. Оставайтесь на связи. Вы не пожалеете. Я планирую продолжать ваше дело, но я также хочу сделать вас счастливым. Я помогу вам свести старые счеты и в конце концов освобожу вас.

Фанат

За последние несколько дней Питер перечитал это письмо несколько раз. Его мать заверила его, что этот Фанат настоящий, она с ним встречалась. Питера раздражало, что люди за стенами лечебницы могли в мгновение ока передавать друг другу сообщения, а он был вынужден рассчитывать только на письма и мучительно долго ожидать ответа.

Он включил свое радио и, начав переключать станции, попал как раз на восьмичасовой выпуск новостей на BBC «Радио Девон». Он каждое утро переключался между местными радиостанциями и «Радио-4» в надежде услышать какое-нибудь подтверждение тому, что написал его «фанат». Он прослушал весь выпуск новостей, но там ничего не было.

Питер выключил радио и начал туго сворачивать письмо обратно в рулон, когда услышал тележку в коридоре. Он не нашел капсулу на стопке книг и за несколько секунд чуть с ума не сошел, пока не обнаружил, что она упала под кровать. Оболочка почти растворилась, когда он влажными от пота пальцами заталкивал бумажку внутрь. Он едва успел вернуть ручку регулятора на место, прежде чем распахнулось окошко.

– Кофе, – выкрикнула женщина, развозившая напитки и еду.

Питер подошел к двери и увидел в окошке огненно-красный пластмассовый стакан-непроливайку. Ему был разрешен один горячий напиток каждое утро, выдаваемый, в целях безопасности, в непроливаемом стакане. Хотя Питеру казалось, что этим его скорее хотят унизить, нежели обезопасить.

– С молоком и без сахара? – спросил он.

– Ммм, да…

– Как-то вы не очень уверены.

– Тебе нельзя открывать стакан, – резко сказала женщина. – Или пей, или мне придется его забрать.

Питер взял стакан.

– Спасибо, – сказал он, пробормотав себе под нос. – Сука.

– Что ты сейчас сказал?

– Я говорю, печеньки не найдется? – улыбнулся Питер, обнажив ряд коричневых зубов.

C написанным на угловатом лице отвращением женщина покачала головой.

– Я вернусь через час. Стакан вернешь…

– Пустой, перевернутый, со снятой крышкой… Да, я знаю, – сказал Питер.

Она резко захлопнула дверцу окошка. Он наклонил стакан и отхлебнул. Кофе с молоком, холодный и сладкий.

Он подошел к столу, достал листок бумаги и с помощью линейки аккуратно оторвал от него узкую полоску. Затем он сел писать ответ своему Фанату.

8

На следующее утро Кейт пошла с Майрой на собрание анонимных алкоголиков. Они всегда собирались в это время в церкви рядом с Эшдином. Кейт рассказала, как чуть не сорвалась, и, как обычно, получила заряд сил от людей, пришедших на собрание и рассказывающих о своем возвращении к трезвой жизни. Когда Кейт и Майра попрощались и разошлись на выходе из церкви, Кейт обрадовалась, что та не стала допытываться, что она собирается делать дальше.

Когда Кейт пришла в университет, Тристан уже работал за своим столом.

– Доброе утро, – сказал он. – Алан Хэксам ответил. Он прочитает лекцию на той неделе. Он еще спрашивал, как вы. Беспокоится, что вчерашнее вскрытие вас расстроило.

– Спасибо, я ему перезвоню, – сказала Кейт, усаживаясь за стол и включая компьютер.

Краем глаза она посмотрела на Тристана, который явно хотел узнать больше. Зачем Алан так открыто об этом упомянул? Он же не мог быть уверен, что Кейт все рассказывает своему помощнику. Она открыла почту и увидела ответ от Малкольма Мюррея, в котором он просил о встрече.

Кейт посмотрела на Тристана. Он занимался заданием для студентов к следующей лекции по одному зашедшему в тупик делу: перебирал полицейские документы и отчеты, собирал информацию, с которой студентам нужно будет ознакомиться. Кейт приняла решение.

– Ты не хочешь кофе? – спросила она.

– Да, конечно. Вам какой? – ответил Тристан, отодвигаясь от стола.

– Нет, я имела в виду, что мы вместе сходим и выпьем кофе. Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

– Ладно, – сказал он, нахмурив густые темные брови. – Я что-то не так сделал?

– О, господи, нет. Пошли, мне до зарезу нужно немного кофеина, там и поговорим.

Они спустились вниз, в новенький глянцевый «Старбакс», открывшийся на первом этаже их корпуса. Там было тепло и уютно, и когда они взяли кофе, им удалось занять место у окна с видом на побережье. Кейт обвела взглядом столики, за которыми студенты работали на своих новеньких блестящих ноутбуках, поглощали маффины и латте за три фунта, и вспомнила свои нищие студенческие годы: ужасно холодную студию и скромную чечевично-фруктовую диету. Сейчас латте и маффин в «Старбаксе» стоили больше, чем она тогда тратила на продукты за неделю.

– Большинство этих ребят, должно быть, детки богатых родителей, – сказал Тристан, точно прочитав мысли Кейт. – Видите того парня? – спросил он, показывая на симпатичного брюнета, развалившегося в одном из кресел и разговаривающего по телефону. – У него адидасовские штаны из ограниченной коллекции «Лужники», их к чемпионату мира выпустили.

Кейт посмотрела на спортивное трико в красно-белую полоску.

– Серьезно? А выглядят как обычные штаны.

– Выпустили всего несколько тысяч пар, там вставки из кожи бизона и замши. Он за них не много сдачи получил с пятисот фунтов… Простите, о чем вы хотели поговорить?

– Не волнуйся, – сказала Кейт, улыбнувшись. Чем дольше она знала Тристана, тем больше он ей нравился. Она рассказала ему про письмо Малкольма Мюррея и о своей встрече с Аланом Хэксамом прошлым вечером. Она умолчала только о том, как едва не съехала с катушек. Показала Тристану письмо.

– Вы думаете, тут есть связь? Между убитой девушкой и этим письмом по поводу Кейтлин?

– Нет. Конечно, эта девушка умерла страшной смертью и все это очень похоже на работу Питера Конуэя, но он за решеткой, а этим делом занимается полиция. Я хочу, чтобы ты помог мне разобраться с исчезновением Кейтлин.

– Как? – спросил Тристан, глядя на письмо.

– Ты же готовил всякие материалы для моих лекций по нераскрытым преступлениям. Работал с материалами по громким делам. Я хочу, чтобы ты поехал со мной на встречу с Малкольмом и его женой, чтобы у меня было еще одно независимое мнение. Это дело ведь для меня очень личное, и я бы с удовольствием послушала, что ты думаешь об этом.

Тристан выглядел изумленным и взволнованным.

– Конечно. Мне очень понравилось работать со всеми этими заглохшими делами и все такое, читать там всякие старые полицейские отчеты. Это все так интересно.

– У тебя на завтра много работы? – спросила Кейт. Лекций по средам не было, но этот день обычно использовался для подготовки к занятиям и бумажной работы.

– Да я могу раскидать дела, сегодня подольше посидеть. Вы завтра хотите поехать?

– Да. Нам нужно будет выехать рано утром, и это, разумеется, зачтется как рабочий день, расходы я оплачу.

– Звучит здорово, – сказал Тристан, допивая кофе. Он снова посмотрел на письмо и на фотографию Кейтлин, которую Кейт нашла онлайн. – Для вас это, наверное, как незаконченное дело. Вы ведь вели дело Питера Конуэя, а теперь оказывается, что могут быть еще жертвы.

– Этого мы еще не знаем. Тела нет и, к сожалению, дело Питера Конуэя для меня всегда будет незаконченным.

Тристан кивнул.

– Каким он был? Питер. Я знаю, какой он сейчас, но тогда он ведь, наверное, казался нормальным? За все годы его никто ни разу не заподозрил.

– Он был моим начальником, и, хотя у нас и была интрижка, мы с ним общались не так чтобы по-дружески. Он производил впечатление приличного парня, пользующегося успехом у своих подчиненных. После долгого напряженного дня он всегда проставлялся. У нас работала женщина-детектив, и от нее ушел муж. Питер пошел ей навстречу и разрешил совмещать ее работу с заботой о сыне, из школы там его забирать, все такое, а в девяносто пятом если у женщины-полицейского появлялся ребенок или вообще какие-то связанные с детьми заботы, то ее отправляли в контору, бумажки перебирать, причем быстрее, чем она успевала даже заикнуться о равноправии.

– Вы думаете, где-то внутри него все же прятался нормальный человек?

– Да, как и во многих серийных убийцах, две стороны их личности находятся в постоянном конфликте. Добро и зло.

– И частенько зло побеждает.

– Я предпочитаю надеяться, что счет у них равный… – ее голос оборвался. Она уже не была в этом уверена.

Тристан снова кивнул.

– Спасибо. Обещаю, я больше не буду надоедать вам вопросами о нем… Это так классно, что я смогу увидеть вас снова в роли полицейского и как вы расследуете преступление.

– Придержи коней. Я просто хочу съездить к Малкольму и его жене, не более. Я им ничего не обещаю.

9

На следующий день Кейт и Тристан выехали рано утром и за два часа добрались до Чью Магна, маленькой деревушки милях в десяти от Бристоля.

Коттедж Малкольма и Шейлы располагался на окраине деревни, в конце короткой тропинки, которую развезло от дождя. Они припарковались рядом с воротами, и, чтобы не угодить в большую грязную лужу, Тристану пришлось выпрыгнуть с пассажирского сиденья прямо на поросшую травой обочину.

Причудливый коттедж оказался совсем не таким, каким его представляла Кейт. Она ожидала увидеть маленькую обшарпанную террасу в викторианском стиле или субсидируемую государством квартиру, что-нибудь похожее на дома других жертв.

По стене выбеленного коттеджа тянулась толстая плеть глицинии, вверх по водостоку и до самого карниза. Ветви были голые, только несколько желтоватых листьев танцевали на ветру. Они направились к входной двери, трава на лужайке перед домом была высотой по колено, а сквозь трещины в цементе проросли длинные сорняки.

Дверь открыл Малкольм. Он был полноват, невысокого роста, с покатыми плечами. Волосы у него на голове были очень тонкие, просто как детский пушок, приставший к испещренной венами голове. На нем были голубые джинсы со стрелками и джемпер с узором из красно-синих ромбов.

– Здравствуйте-здравствуйте, очень рад вас видеть, – хрипло сказал хозяин, улыбаясь и пожимая им руки. Кейт заметила темные пятна на тыльной стороне обеих рук и предположила, что ему, должно быть, лет под девяносто.

– Мы добрались быстрее, чем рассчитывали. Надеюсь, мы не слишком рано? – спросила Кейт. Было только начало десятого.

– До обеда мы еще вполне ничего. Чем раньше, тем лучше, а то потом мы уже будем немножко «куку», – улыбнулся Малкольм.

Он отступил назад, пропуская их в дом. На полу тускло освещенного коридора с низким потолком лежал толстый бледно-лиловый ковер. Едва ощутимо пахло дезинфицирующими средствами и полиролью для мебели. Кейт разулась и повесила пальто. Малкольм наблюдал за Тристаном, пока тот развязывал шнурки на кроссовках и, осторожно сняв их, остался в безукоризненно белых спортивных носках.

– Боже, шикарные какие, – сказал Малкольм, дрожащей рукой поправив очки с толстенными стеклами.

– Спасибо, – ответил Тристан, поднимая кроссовки вверх. – Винтажные «Данлоп Гринфлэш».

– Нет, я имею в виду носки. Такие белые! Шейла никогда не разрешала мне надевать такие белые носки. На них, наверное, грязь очень видно.

Тристан рассмеялся.

– Да, немного, но все равно у нас дома я отвечаю за стирку, – сказал он, вешая пальто.

– Вы женаты?

– Нет. Я живу с сестрой. Она – повар. А я – посудомойка и носочная прачка.

Кейт улыбнулась. Этого о Тристане она не знала и сделала мысленную заметку расспросить его.

– Малкольм! Сквозит! Закрой дверь! – раздался из гостиной пронзительный женский голос. – И найди им какие-нибудь тапочки.

– Да. Мы не можем позволить вам заболеть, – сказал Малкольм, разворачиваясь и закрывая дверь. – Так, где же эти тапочки?

Кейт и Малкольм сказали, что обойдутся без них, но Малкольм настаивал, шаря в громадном сундуке под вешалкой для пальто, пока не нашел для них по паре пожелтевших отельных тапочек с надписью «Наслаждайся весельем, наслаждайся солнцем, наслаждайся Шератоном!». Он уронил тапочки прямо им под ноги.

– Ну вот. Мы ездили на Мадейру по случаю нового тысячелетия. Это был наш последний отпуск, перед тем как у Шейлы появилась боязнь высоты… Тогда… а, не важно. Запрыгивайте, вам в них будет уютно, и белые носки не запачкаются.

Когда Малкольм отвернулся, Тристан скорчил Кейт рожу. Малюсенькие тапочки, налезшие только на пальцы его большой ноги, выглядели нелепо. Они прошли по темному коридору, мимо больших громко тикающих напольных часов, прямо в гостиную, где было намного светлее. В комнате все было вверх дном: два кресла рядом с которыми гнездились столики, были придвинуты к окну, обеденный стол и стулья были составлены в другом конце комнаты, у окна, выходящего в заросший сад за домом. Когда Кейт увидела Шейлу, она поняла – почему. Центр комнаты освободили для большого кресла с высокой спинкой, в котором сидела Шейла, укрытая подоткнутым по бокам ворсистым голубым пледом. У нее были длинные седые волосы, собранные в хвост, из которого выбились пряди, и темно-желтая кожа. Рядом жужжал и гудел, мигая лампочками, аппарат для диализа, а с другой стороны стоял высокий столик, заставленный пузырьками и упаковками с лекарствами, и желтый контейнер для утилизации игл и перевязочных материалов. На ковре, в местах, где раньше стояла мебель, виднелись прямоугольные следы от ножек.

– Малкольм! Ты бы их предупредил. Ты посмотри на этого бедолагу, – сказала Шейла, увидев слегка побледневшего Тристана.

Толстые трубки, по которым бежала кровь, тянулись из-под одеяла к аппарату, из которого потом кровь поступала обратно.

– Здравствуйте, я Шейла, – сказала она. Кейт и Тристан подошли поближе, чтобы пожать руки. – Ну, разве он не красавчик? – сказала Шейла, не выпуская руку Тристана. – Это ваш сын?

– Нет, он мой научный ассистент в университете.

– Интересная, наверное, работа. У тебя есть подружка?

– Да, интересная, а подружки нет, – ответил Тристан, стараясь не смотреть на кровь.

– А парень? Один из моих сиделок, Кевин – гей. Он недавно вернулся из круиза в Диснейленд.

– Нет, у меня никого нет, – сказал Тристан.

Шейла наконец отпустила его руку и указала им на диван. Кейт решила, что к Шейле не так часто кто-то приходит, потому что она говорила без умолку, пока не вернулся Малкольм с чайным подносом. Она объяснила, что находится в списке ожидания на пересадку почки:

– Мне очень повезло, что наши местные власти привозят этот аппарат три раза в неделю.

Кейт оглядела комнату и увидела полку над камином – единственное место, где все осталось на своих местах. Там стояло шесть фотографий Кейтлин, в том числе снимок, где она лежит в колыбели под синим одеялком и смотрит наверх широко раскрытыми глазами. На другой фотографии – совсем молодые Малкольм и Шейла на пляже, стоят на коленках рядом с Кейтлин, которой там лет пять или шесть. Похоже, то был восхитительно солнечный день, все трое улыбаются в камеру, держа в руках мороженое. Еще один снимок был, скорее всего, сделан в фотостудии несколько лет спустя. Это был портрет, на котором они сидят в ряд на сине-белом пятнистом фоне и мечтательно смотрят вдаль. На двух других фотографиях Кейтлин уже подросток, на одной – стоит рядом с высоким подсолнухом, на другой – держит в руках дымчатого кота. Школьного фото, которое напечатали в газете, там не было. От того, как резко обрывалась череда фотографий, становилось не по себе. Кейтлин так и не выросла, чтобы быть снятой на собственной свадьбе или со своим первым ребенком.

Некоторое время спустя они уже пили по второй чашке чая, а Шейла все рассказывала о медсестрах, которые иногда к ней приходят. Малкольм вгромоздился на обеденный стул, который он притащил и поставил рядом с женой. Наконец, он поднял руку.

– Дорогая, они проделали долгий путь. Нам надо поговорить о Кейтлин, – мягко сказал он.

Шейла замолчала на полуслове, ее лицо исказила гримаса, и она начала плакать.

– Да, да, я знаю… – сказала она. Малкольм нашел для нее салфетку, она промокнула глаза и высморкалась.

– Я знаю, что это будет нелегко, – сказала Кейт. – Могу я задать несколько вопросов?

Они оба кивнули. Кейт достала записную книжку и глазами пробежала по страницам.

– Вы написали, что Кейтлин пропала девятого сентября 1990 года. Какой это был день недели?

– Это было воскресенье, – ответила Шейла. – Она пошла встретиться с подружкой, это было еще когда мы жили в Олтринхэме, рядом с Манчестером. Они собирались перекусить и сходить в кино. Я помню, в чем она была в то утро. Голубое платье с белыми цветами на подоле, белые сандалии и маленькая голубая сумочка. Она всегда выглядела прекрасно. Знала, как одеваться.

– Подруга, с которой она встречалась. Не та, что эмигрировала в Австралию?

– Нет, это была ее одноклассница, лучшая подруга Уэнди Сэмпсон, – сказал Малкольм. – Уэнди рассказала полиции, что в воскресенье они сходили пообедать в итальянское кафе, а потом пошли в кино смотреть «Назад в будущее – 3». Они вышли оттуда в начале четвертого, прошли до конца главной улицы и там разошлись. День был чудесный, солнечный, а Кейт всегда возвращалась из города пешком, если погода была хорошая. Там идти-то было всего двадцать минут…

– Она так и не вернулась, – закончила Шейла. – Какая-то женщина сказала, что видела ее у газетного киоска, который стоял на полпути из города до нашего дома в Олтринхэме. Вроде как Кейтлин остановилась там и купила пачку мятных леденцов.

– Вы помните, как ее зовут?

– Нет.

– Через какое время ее там видели после того, как они попрощались с Уэнди в городе? – спросила Кейт.

– Полчаса или около того, та женщина не знала точного времени, – ответил Малкольм.

– Она как будто испарилась без следа. Я не хотела переезжать, даже через десять лет после ее исчезновения. Я все думала, что она может вернуться и постучать в дверь. Мне невыносимо было думать, что нас там не будет, если это случится, – сказала Шейла. На мгновение все замолчали, было слышно только, как гудит и сигналит диализатор.

– У вас есть какая-нибудь информация о Уэнди? Номер телефона или адрес? – спросила Кейт.

– Она умерла от рака груди два года назад. Она была замужем. Ее муж пригласил нас на похороны, – сказала Шейла.

– Я могу поискать его адрес, – предложил Малкольм.

– Чем Кейтлин любила заниматься вне школы? – спросила Кейт.

– Вечером по вторникам и четвергам она ходила в молодежный клуб, он был прямо за углом нашего дома, – сказал Малкольм. – Еще подрабатывала в видеосалоне в понедельник вечером и весь день в субботу. Салон назывался «Голливудские ночи», а молодежный клуб – «У Картера». Я не знаю, как он на самом деле назывался, но его смотрителя, никчемного старого козла, звали мистер Картер, так и приклеилось.

– У вас есть его адрес?

– Ой, он давно помер. Ему тогда уже стукнуло семьдесят. – сказала Шейла.

– Кейт занималась в школе каким-нибудь спортом или, может, в клубе каком-нибудь состояла? – спросила Кейт. Шейла потрясла головой и потерла салфеткой кончик носа. – А что насчет этой подруги из Мельбурна?

– Меган Хибберт, – сказал Малкольм. – Странная история. Мы ездим в Олтринхэм каждый год, на могилу к матери Шейлы. В этом году Шейла не смогла поехать и я поехал сам, а когда я пришел на кладбище, ко мне подошла женщина и спросила, не я ли отец Кейтлин. Мне стало не по себе от того, что посторонний человек упомянул ее имя. Как выяснилось, это была Меган, она приехала в Великобританию после стольких лет, чтобы повидаться с родственниками, и пришла на кладбище почтить память деда. Мы с ней выпили по чашечке кофе. Она узнала о том, что Кейтлин пропала, только через несколько лет, она же там, на другом конце земли, тогда была отрезана от местных новостей. Она упомянула, что Кейтлин говорила, что встречается с полицейским. Я был огорошен этим, потому что, мы… Скажем так, мы думали, что знаем о ней все.

– Меган хоть раз видела ее с этим полицейским?

– Она говорит, как-то раз, когда они вечером в клубе играли в настольный теннис, Кейтлин сказала, что ей надо в туалет, и вышла. Ее долго не было, Меган пошла ее искать и увидела Кейтлин на улице. Она стояла у машины, припаркованной перед входом, и через окно разговаривала с мужчиной…

– Кейт и Тристан заметили, как на эти слова отреагировала Шейла – ее лицо перекосило, она снова принялась вытирать глаза промокшей скомканной салфеткой.

– Ну-ну, милая, все хорошо, – сказал Малкольм и подал ей свежую салфетку.

– Как выглядел тот мужчина?

– Меган сказала, что не особо разглядела его, потому что было темно. Он был очень симпатичный, лет двадцать с чем-то. Темные волосы гладко зачесаны назад, ровные белые зубы. Машина была новая – темно-синий «Ровер», код регистрации – H. Она сказала, что Кейтлин смеялась и заигрывала с ним. Он высунул руку из окна и обхватил ее за талию. Потом она села в машину, и они уехали. Кейтлин не назвала Меган его имени, но сказала, что он коп. Кейтлин пропала не в тот день. Меган сказала, что на следующее утро она пришла в школу и была в полном порядке. Счастливая.

– После этого Меган еще видела их вместе?

– Нет.

– Кейтлин ничего не рассказывала?

– Нет, они дружили, но лучшими подругами не были.

– Когда это было?

– Меган сказала, летом, в начале августа. Темнеть тогда начинало в районе девяти вечера. Это был вторник или четверг.

– А полицейское расследование ее исчезновения? Вы помните имена полицейских, которые этим занимались? – спросила Кейт.

– Мы встречались только с двумя. С женщиной и с мужчиной. Женщина была молодая. Констебль Фрэнсис Коэн и ее начальник старший инспектор Кевин Пирсон. Мы не знаем, где они сейчас, – сказал Малкольм.

– Они были с нами очень милы, но им было не за что ухватиться… – сказала Шейла. – К тому моменту, как Кейтлин пропала, Меган с родителями уже уехала. Они эмигрировали в конце августа. Она никому ничего не рассказала, и, похоже, сама Кейтлин ничего не говорила Уэнди об этом полицейском.

– Питер Конуэй служил в полиции Большого Манчестера с начала 1989-го по март 1991-го, после чего переехал в Лондон. Вы не знаете, он не занимался этим делом? – спросила Кейт.

– Мы отправляли запрос по закону о свободе информации пару недель назад, чтобы узнать, работал ли он над этим делом, но ответа пока нет, – сказал Малкольм. – Мы слышали, что он работал в отделе по борьбе с наркотиками, а Полиция Большого Манчестера – организация большая. Он ведь жил всего в нескольких милях от нашего дома в Олтринхэме. Снимал комнату в доме на Эйвондэйл-роуд в Стредфорде. Об этом написано в одной из этих книг о нем. Мы и фотографии его видели тоже, там, где он помоложе. Он и вправду выглядит так, как описала Меган: привлекательный, темные волосы, зачесанные назад, и очень ровные белые зубы. Знаем мы, что он этими зубами делал, – Шейла не выдержала и зарылась лицом в плечо мужа.

– Любовь моя, осторожнее, тут же трубки, – сказал он, поправляя зацепившуюся за его запястье трубку, по которой бежала кровь. Он поднялся, подошел к каминной полке и, взяв оттуда большую папку, протянул ее Кейт. – Здесь все, что мне удалось собрать за эти годы… – Кейт открыла папку и увидела внутри стопку фотографий и бумаг. – Вырезки из газет, фотографии Кейтлин. Там есть подробности о том, где она была в тот день, когда пропала… Мы не думаем, что она еще жива, но, как я сказал, мы просто хотим найти ее и достойно похоронить.

– Я знаю, что это сложный вопрос, но не думаете ли вы, что она могла сбежать? Может быть, она была чем-то расстроена или вы из-за чего-то поссорились?

– Что? Нет! – вскричала Шейла. – Нет, нет, нет, она была счастлива! Конечно, подростковый возраст, но нет! Нет же? Малкольм?

– Мне ничего такого не приходит на ум. В субботу накануне ее исчезновения мы провели отличный вечер. Ели рыбу с жареной картошкой и смотрели «Битву поколений», а потом – фильм про Джеймса Бонда. Все вместе, абсолютная идиллия.

– Прошу прощения, но я должна была спросить, – сказала Кейт. Малкольм кивнул.

Шейла успокоилась.

– Мне кажется, Кейт, вы – наша последняя надежда. Вы были единственной, кто смог разглядеть, каков Питер Конуэй на самом деле. Вы его поймали, и вы упрятали его за решетку, – она потянулась к Кейт, и та, поднявшись, подошла ближе и взяла протянутую руку. Рука на ощупь была сухая, как бумага, а кожа отливала яркой желтизной. – Пожалуйста, скажите, что поможете нам.

Кейт заглянула в ее глаза, полные боли.