Иной среди Иных Каплан Виталий

11.

– Привет, привет! Проходи на кухню. Там у нас, извини, малость не прибрано… Ну, сам понимаешь.

Иван кивнул. Чего уж не понять – когда у людей такое горе, не до веника с совком.

Дмитрий потащился следом за гостем. За вторым.

Первый уже сидел за столом, задумчиво прихлёбывал чай и деловито копался ложечкой в розеточке с вишнёвым вареньем. Игорь всегда был сладкоежкой. Ещё со школы.

– Приветствую, – входя, пробасил Иван, и Игорь, приподнявшись, вяло пожал ему руку.

Игорь с Иваном вообще держались друг с другом настороженно. Слишком уж разные позиции.

– Чаю наливать? – гостеприимно спросил Дмитрий.

– Давай, – разрешил Иван, опускаясь всей своей могучей массой на жалобно всхлипнувшую под ним табуретку. – Ну как там?

– Да всё так же, – вздохнул Дмитрий, выцеживая из заварочного чайника последние жалкие остатки. – Был я там сегодня. Сразу как из монастыря приехал.

– Так ты не рассказал, чего это вдруг тебя к старцу Сергию понесло? – подал голос Игорь.

– Да вот… – замялся Дмитрий. – Это вообще отдельная тема, Игрек. Потом как-нибудь.

Игоря ещё со школы называли Игреком. Никто уже и не помнил, почему. Возможно, так трансформировалось имя «Игорёк».

– В общем, Сашка по-прежнему в реанимации. Ну что сказать? Состояние тяжелое, прогнозы неопределённые. Остаётся лишь на Господа уповать.

Все трое одновременно перекрестились.

– Переломы – это ещё ладно, – продолжал Дмитрий. – Там такие переломы, что легко срослись бы. Главное – это черепно-мозговая травма. Из-за неё он и в коме. Томографию надо делать, но сегодня какие-то проблемы были с техникой…

– Да это они толсто на деньги намекают! – предположил Иван. – На баксы! Небось, сразу бы и аппаратура заработала.

– Да не похоже вроде, – усомнился Дмитрий. – Там лечащая врачиха – тётка вполне нормальная, Лариса Викторовна. Тоже православная, кстати. Мы с ней поговорили… К отцу Григорию ходит, на Малой Никитской. И Сашку ей действительно жалко. А деньги… Деньги, конечно, понадобятся… у них же некоторых препаратов нет, надо самим доставать. У меня где-то было записано, – полез он за бумажкой.

– Ты, если надо, сразу говори, не стесняйся, – предложил Иван. – Долларов пятьсот я тебе хоть сегодня занять могу, если больше – с народом потолкую, у нас в приходе. Есть, представь себе, и вполне денежные люди, притом воистину благочестивые.

– Я у себя уже договорился, – перебил его Игорь. – У нас люди тоже скинуться готовы.

Дмитрий с благодарностью посмотрел на друзей. Вот ведь сами узнали, примчались, денег дают. Эх, если бы эта проблема решалась деньгами!

– Спаси Господи, ребята, – сказал он. – Пока у меня кое-какие сбережения есть, если надо будет, я свистну. Только там ведь действительно всё очень плохо.

– Анька-то как? – глядя в пол, глухо спросил Иван.

– Ну как? Сам понимаешь, как. Держится. Она молодец.

Она действительно держалась молодцом. Когда он, сразу с вокзала, примчался в больницу – молча прижалась к нему, несколько секунд стояла молча, а он с болью вглядывался в её лицо. Такое родное – и такое изменившееся. Тени под глазами, заострившиеся скулы, тонкая, едва заметно подрагивающая розовая веточка губ. «Ну, пойдём к нему! – наконец прошептала она. – Только не пугайся».

Там было от чего испугаться. Бледного до синевы Сашку (и куда делся летний загар!) всего истыкали какими-то гибкими шлангами, трубками. Голову выбрили до гладкости – и она оказалась ещё бледнее, чем неподвижное лицо. К голове тоже тянулись чёрные провода датчиков. Рядом тихонько жужжал приборчик с бледно-зеленоватым дисплеем. Там, на дисплее, струилась кривая, более всего походившая на сплющенную синусоиду. «Энцефалограмму снимают, – тем же свистящим шопотом прокомментировала Аня. – Говорят, не лучше и не хуже. Ровная такая…»

Дмитрий понимал, что держится-то она держится, но из последних сил. А ещё ведь Тамара Михайловна… У тёщи от переживаний случился микроинфаркт, и сейчас она лежала дома, под наблюдением двоюродной сестры. Тоже немолодой и не слишком здоровой. Надо было и туда ездить, продукты возить.

– Батюшка ваш знает? – поинтересовался Иван.

– Нет, – Дмитрий мотнул головой. – Он в санатории сейчас. Я позвонил, с Таней, с дочерью его, разговаривал. Обещала, что передаст, как навещать поедет.

– А сорокоуст о здравии?

– Не успел, – виновато пожал плечами Дмитрий. – Я ж сразу с поезда к Сашке, там побыл, потом к тёще помчался, она с сердечным приступом, продуктов всяких накупил ей. И домой, а тут и вы, один за другим.

– А я – заказал! – с некоторой гордостью заявил Игорь. – В нашем храме. Так что можешь не суетиться, всё готово.

– Надо бы ещё заказать, – вставил Иван. – Как минимум в семи храмах надо.

– Это ещё почему ж? – сейчас же вскинулся Игорь. – Это же форменное обрядоверие. Один, семь, сорок семь – какая Богу разница? Что Он, не знает? Что Ему, по сто раз напоминать надо?

– Традиции, как я понимаю, для тебя ничего не значат? – парировал Иван. – Если в народе это испокон веку принято, значит, не зря. Значит, это идёт от предания, и негоже вот так свысока опровергать. По-твоему, и святым тогда молиться незачем, Господь и так наши нужды знает?

– Да хватит вам, – вмешался Дмитрий. – Бойцы на ринге… Спаси тебя Господи, Ваня, а сорокоуст я и у нас закажу. Молитва лишней не бывает.

Вот так они всегда, Иван с Игорем. Лёд и пламень, щёлочь и кислота. А как сойдутся – получается пшик. Один полагает другого заскорузлым фундаменталистом, за Типиконом не видящим света Евангелия. Другой, в свою очередь, костерит почём зря беспочвенного обновленца, потакающего прихотям своего падшего разума и в грош не ставящего церковное Предание. Обоих, конечно, заносит. Дмитрию не раз уже приходилось играть роль рефери в их регулярных полемиках.

И ведь оба – близкие друзья. Игоря-Игрека он знает ещё с детских лет, с восьмого класса. С Иваном познакомились чуть позже, в байдарочном походе. Тогда, десять лет назад, тот ещё не относился к туризму как к пустому, небогоугодному развлечению.

А что если им рассказать? Нет, конечно, не всё. Этак они дружно решат, что у него от горя крыша поехала. Но вот хотя бы часть… ту часть, в которой ему как раз и нужен совет.

– Вот чего, ребята, – задумчиво сказал он, – хочу у вас спросить… Тут такое дело… Есть у меня приятель, по институту. Курсом старше учился, Вадик. Мы иногда перезваниваемся. Так вот, как раз до вашего прихода он и позвонил. Ни о чём не зная, так просто. Я ему, разумеется, все печальные новости и вывалил. И откровенно сказал, что на медицину особых надежд не осталось. И вот тут он и говорит…

Дмитрий выдержал паузу. Какой-то Вадик на курс старше действительно был, но они с ним практически не общались, и уж, разумеется, тот никогда не звонил.

Лгать – это, разумеется, грех. Большой. Но рядом с тем, что обжигало страхом и надеждой его душу – величина, стремящаяся к нулю.

– Так вот, – продолжал он, – Вадик сказал, что есть у него хороший знакомый. Некто Аркадий. И вот этот Аркадий некоторое время назад… как бы это выразиться… обрёл дар целительства. Погоди, – жестом остановил он взметнувшегося было Ивана. – Дай договорить. Этот Аркадий – человек глубоко верующий, крестился более десяти лет назад. Регулярно бывает в храме, исповедуется, причащается. И вот, однако же, случилось с ним такое. Деталей Вадик и сам не знает, но говорит, будто нескольких человек он вылечил. Буквально из могилы поднял. Причём никаких магических ритуалов, наоборот – молился, просил Господа даровать этим несчастным исцеление. И получалось. Денег не брал, родственникам этих больных так и сказал – мол, если готовы расстаться с деньгами, то пожертвуйте в храм или в детский дом. Вот такой человек. И Вадик предложил мне подумать. Вдруг этот Аркадий Львович сможет Сашку вытянуть? Главное, не колдун же какой, а свой, православный. В общем, завтра он, Вадик, позвонит, и если я соглашусь, будет с Аркадием договариваться. Вот, ребята. Я в сомнениях. Что скажете?

Ребята молчали с минуту. Переваривали. Потом Иван решительно звякнул ложечкой по блюдцу.

– Ты меня удивляешь, Дима! Можно подумать, что ты тот наивный юноша, который крестился на третьем курсе. Ты что, не понимаешь, какой силой все эти целители орудуют? Бесовщина, стопроцентно. Да мало ли что он в церковь ходит? Исповедуется он! Как же… Кто его знает, о чём он там исповедуется. Да и куда ходит. Может, к обновленцам каким? – Иван походя одарил Игоря многозначительным взглядом. – А может, и того хуже, к раскольникам-зарубежникам? А что причащается, так во суд себе и во осуждение. Ты ж в душу его не заглянешь!

– Вот именно! – Игорь встрепенулся, да так, что слегка плеснул чаем на клеёнчатую скатерть. – И ты тоже, Ваня, не заглянешь. А сразу, по автомату, осуждаешь. А может, этот Аркадий – благочестивее тебя в тысячу раз? Может, ты за свои слова на Страшном Суде ответишь по полной программе? Так, что мало не покажется!

– Да чего там сомневаться? – парировал Иван. – Речь-то о целительстве. То есть об оккультной практике. Ну ладно бы ещё травами лечил или иглоукалыванием. Хотя и то вещи с православной точки зрения сомнительные. А этот тип именно колдовством и лечит. Из могилы, говоришь, поднимает? То есть наперекор Промыслу Божьему идёт? Значит, чем больше он косит под православного, тем яснее, что маскировка это всё. Просто ему хочется и православных людей обольстить, внедрить бесовские крючки в их души. Отсюда и методика. Сатана ведь избирательно действует. Одних своих служителей нацеливает на неверующих, там и не скрывают, что магия. А других посылает с православными работать, тут уже тоньше надо. Вещи-то известные, вся православная литература этим полна.

– Это какая ещё «вся литература»? – изумился Игорь. – Небось, брошюрка «Люди и демоны»? Это из неё все твои познания?

– А ты Святых Отцов почитай! Да не избирательно, нужные цитатки выдёргивая, а основательно. В комплексе… Там всё есть.

– Ах, какие мы мудрые! Можно подумать, будто ты сам их всех от корки до корки прочёл! Тоже ведь цитаты выдираешь. А ты бы лучше Евангелие вспомнил. Что Иисус сказал своим ученикам? «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит…» Здесь именно тот случай. Человек верует, человек благочестив – вот Господь и даровал ему благодать.

– Ну, знаешь ли! – взвился Иван. – Это же про апостолов сказано! Про величайших святых! А тут какой-то Аркадий, извиняюсь, Львович. А у него церковное благословение имеется, а? Помнишь, в послании к Тимофею сказано: «Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться».

– Вот ты опять, ничего не зная, придумал, как тебе удобнее. Откуда ты знаешь? Может, у него и есть благословение. Может, его батюшка как раз и благословил!

– Может, может, – передразнил Иван. – Известно о нём было бы тогда. Да если и благословил… Батюшки – они ведь тоже разные бывают. Иные пастыри похуже волков. Иным пастырям самим полечиться бы неплохо. Один отдельно взятый батюшка – это ещё не вся церковная полнота.

– А тебе как надо? – вскинулся Игорь. – Чтобы непременно епископ благословил? Или сразу Святейший? Или чего уж мелочиться, Вселенский Собор?

– Вот так люди и попадают в сети бесовские! – покачал головой Иван. – Как только возомнят о себе, да о своём батюшке, который без епископа – никто… Сразу их одолевают страсти… Вот посмотри на себя. Ведь весь кипишь, как чайник! Сейчас к потолку взлетишь от злости. А всё потому, что правда глаза ест. В прелести ты, брат! Покайся!

– Ну, можно подумать, ты у нас правило кротости, – прищурился Игорь. – Только обзываться и можешь. Всё у тебя по полочкам разложено, всё православие между страниц Типикона закладочками. Туда нельзя, сюда не лезь, снег башка попадёт… Там ересь, здесь раскол, за полтора шага – соблазн. Ну прямо концлагерь какой-то. Ни любви, ни свободы. Забыл, небось, что «Дух дышит где хочет»? Где Он хочет, а не где ты. Короче, Димка, я тебе так скажу. Договорись с этим мужиком, пообщайся с ним. Если там и вправду мутное что-то, ты почувствуешь. Господь тебе разумение даст, только молись. Но я думаю, это реальный шанс. Реальный путь…

– В преисподнюю, – закончил за него Иван. – Димка, да не слушай ты его, у Игрека сам знаешь какие экуменические тараканы в голове. Ни в коем случае с этим Аркадием не связывайся, беги от соблазна. Господь Сам знает, как для твоего Сашки лучше. Если есть Его воля на исцеление, он и через традиционную медицину воздействует. А уж если нет… Игрек одно только верно сказал – молись. Побольше молись, поискреннее…

Дмитрий вздохнул. Он не вмешивался в полемику. Зачем? Он же не спорить собирался – а лишь надеялся, что через кого-то из них получит ответ. Оттуда… Но увы… Очередная перепалка. Оба в чём-то правы. Оба уверены, что правы на все сто. Обоим легко рассуждать, легко махаться священными цитатами. К ним ведь не приходили Иные, они не сражались в Сумраке, их не искушали совершенно бесплатным и почти безгрешным исцелением. Старец Сергий – тот не раз повторил: «Не знаю…», «Сие мне неведомо», «Быть может»… А ребятам всё ведомо. Зря он затеял этот разговор. Только ввёл обоих в соблазн. «Господи! – взмолился он. – Прости мне ещё и это».

– Ладно, хватит! – сказал он. – Спасибо вам. Буду думать. А сейчас давайте, что ли, чай пить. Который уже остыл.

12.

Лариса Викторовна смотрела на них виновато. Блики от люминесцентных ламп отражались в толстых стёклах её очков.

– Вы всё-таки надежды не теряйте, – каким-то пластмассовым голосом повторяла она. – Может быть, это случайное отклонение. Такое бывает иногда… а потом активность коры восстанавливается.

Всё было ясно. Сашка уходил. Медленно соскальзывал с плоскости жизни куда-то вниз, в иные, затаившиеся пространства. Энцефалограмма с каждым часом ухудшалась, зелёная синусоида делалась всё более пологой, грозя превратиться в прямую. В кратчайшее расстояние между двумя точками – «здесь» и «там».

Кое-как промаявшись ночь, с семи утра Дмитрий уже был в больнице. Удивительно, но никто и не думал их с Аней прогонять – лишь выдали застиранные казённые халаты и разношенные войлочные тапочки. Как будто стерильность хоть чем-то могла помочь!

Аня, разумеется, тоже всю ночь не спала. Стояла на коленях перед маленьким, переносным складнем, молилась. Дежурная сестра предложила ей снотворного – но та ни в какую. Дмитрий прекрасно её понимал. Тратить на сон, быть может, последние минуты Сашкиной жизни – потом себе этого никогда не простишь. Его тоже подмывало приехать сюда поздним вечером, едва лишь выпроводив гостей. Он уже было позвонил Ане (мобильник теперь был у неё) – мол, жди, выезжаю. Но оказалось, обоим вместе ночью нельзя. Не положено по каким-то правилам больничного распорядка. Ей и так из милости разрешили остаться в палате. А его не пустит охранник на входе. Наверное, сообразил потом Дмитрий, вопрос решился бы парой сотенных бумажек, только не умел он так… и учиться было уже бесполезно.

Сашка лежал неподвижно, до груди накрытый простынёй. Шланги, трубки и провода тянулись к нему точно щупальца инопланетного монстра, и казалось, высасывали жизнь. Хотя всё было с точностью до наоборот.

А рядом, на тумбочке, одиноко сидел плюшевый медвежонок по имени Генерал Топтыгин. С ободранным ухом, с треснувшим пластмассовым глазом. Аня зачем-то захватила его с собой – наверное, на тот случай, если Сашка всё-таки придёт в сознание. На тот невозможный, невероятный случай…

В тысячный, в миллионный раз шептал Дмитрий молитву об исцелении. Слова катались во рту гладкими морскими камушками – такие, если верить классике, совал себе за щёки Демосфен, тренируясь в ораторском искусстве. Ему-то это помогло…

– Дима, – повернулась вдруг к нему Аня. И сказала совершенно ровным, как по линейке вычерченным голосом: – Наверное, надо привезти священника. Причастить… если это ещё возможно. И прочитать последование на исход души. Ты съездишь?

Как будто острая спица вонзилась ему в лёгкие. Эти её слова… они ставили точку. До них ещё теплилась хоть какая-то надежда, чадил, дрожал огонёк догорающей лампады. Сейчас лампада погасла, её задули, как это и полагается после службы.

– Погоди, – не сказал даже, а просипел он. – Ещё чуть-чуть. Молись, Анюта. Молись за Сашеньку… и за меня молись.

Холодно стало внутри. Но не сделать этого он просто не мог. Уж ребёнок-то ни в чём не виноват. И к ребёнку этот грех не прилипнет. Не должен… Тут же, топорща чёрные усики-буквы, вылетела строчка про оскомину и виноград – но Дмитрий не глядя отмахнулся от неё, как от надоедливой мухи. Что ж, придётся замаливать всю жизнь… если верить Антону, долгую, несоразмерно долгую жизнь. Времени хватит. Но сейчас надо было спешить. Сейчас времени совсем не оставалось, как и тогда, с Людой.

«Господи, – мысленно сказал Дмитрий. – Ну ты же Сам всё видишь. Я верю Тебе и люблю Тебя. Но Сашку я тоже люблю. И я сделаю это. А потом суди меня как знаешь».

Он судорожно вздохнул – и потянул на себя тень. Та словно этого и ждала – сейчас же метнулась к нему с чисто вымытого пола, обняла, слилась воедино.

И накатила знакомая уже серость. Померкли краски, задохнулись звуки, потянуло сырым холодком. Соляным столбом застыла Аня, замерла за её спиной добродушная санитарка Семёновна. Сумрак вступил в свои права.

Только вот не знал Дмитрий, что делать дальше. Не с кем было сражаться, незачем тут багровый меч, да и некого выносить отсюда на руках. Вынести Сашку из долины сени смертной… это ведь не из Сумрака. Это дальше.

– Господи, ну помоги же! – не то проговорил, не то подумал он. Во всяком случае, голоса своего не услышал.

Не услышал и ответа. Просто почувствовал вдруг, что не один. Чья-то тёплая ладонь коснулась его макушки. Он не выдержал, обернулся – позади, конечно же, никого не было. Вязкая серость, медленные переливы света и тьмы. Но сами собой вспомнились слова: «где двое или трое собраны во имя Моё, там я посреди них».

Их действительно было двое – Аня сейчас беззвучно молилась оттуда, из нормального мира. Мир, Сумрак – да какая разница, когда любишь и веришь?

И сами собой хлынули слёзы. Он упал на колени, захлёбываясь беззвучным плачем, как давным-давно, в раннем детстве. Когда был таким же, как Сашка. Как опутанный проводами, наголо обритый Сашка. Маленький… живой… пока ещё живой.

Слёзы продолжали скатываться по щекам, но он уже поднялся на ноги. Он по-прежнему не знал, что делать – но что-то уже делалось в нём самом. Разгоралось внутри странное пламя, оно грело, но не обжигало. А вскоре, прорвав какой-то последний заслон, оно выплеснулось наружу, двумя ослепительно-голубыми струями забилось в его ладонях – и медленно потекло к Сашке. Повисло над кроватью, задрожало, переливаясь всеми оттенками радуги. А потом столь же медленно начало втягиваться внутрь малыша, исчезая под кожей. Дмитрий ошалело глядел, не зная, что и думать. И не думал ничего – только чувствовал, как мало-помалу скатывается с души тысячетонная тяжесть.

Он сам не понял, в какой момент вытолкнуло его из Сумрака в нормальный мир. Просто вдруг обнаружил, что всё вернулось – и звуки, и краски, и движения. Вытолкнуло, или он нашёл выход сам? И действительно ли касалась его головы ладонь? Не почудилось ли? Но слёзы? Они уж точно не почудились – до сих пор щекам мокро.

А потом вдруг всё это стало неважно. Сашка шевельнулся. Дрогнули, натянулись кабели и шланги, метнулась вверх змея-синусоида – и Сашка открыл глаза. И тревожно прошептал:

– Мама! Где мама? А где мои солдатики?

Дмитрий едва успел подхватить Аню – у той подкосились ноги.

А сзади уже шумело, шелестело, шуршало. Мелькали белые халаты (расторопной оказалась санитарка Семёновна), кто-то куда-то звонил по местному. И последнее, что услышал Дмитрий перед тем, как его твёрдо взяли за локоть – это потрясённый голос врачихи Ларисы Викторовны:

– Господи! Да что ж это?! Да такого же просто не бывает!

13.

Они опять явились вдвоём – Антон был в джинсах и тонком, обтягивающем грудь сером свитере, Лена – в длинном, едва ли не до пят, платье из какой-то искрящейся материи. Дмитрий никогда в таких тонкостях не разбирался. Халатов оба, разумеется, не надели. Зачем? Всё равно обычные люди их не замечали.

– Вот что, Дмитрий Александрович, – вместо приветствия сказал Антон, – придётся подъехать к нам в офис. Прямо сейчас.

– Это ненадолго, – добавила Лена.

– Но неизбежно, – Антон был сух и деловит. – Шеф настоятельно требует. А когда Борис Игнатьевич настоятельно требует, спорить бесполезно.

Дмитрий поглядел на них с тоской.

– Вы что, с ума оба сошли? Именно в этот момент? Сейчас, когда…

– Да, именно сейчас и именно когда! – непреклонно возразил Антон. – И именно из-за того. Главным образом. Пожалуйста, Дмитрий Александрович, не вынуждайте нас применять всякие… меры. Мне ведь это и самому противно…

– Это похоже на арест, – вяло огрызнулся Дмитрий.

– Это приглашение, – парировал Антон. – Приглашение Светлого Иного к шефу московского Ночного Дозора. Вот если бы вас, допустим, начальник МУРа к себе пригласил, официальной повесткой, тоже бы скандалили?

– И не волнуйтесь, здесь и без вас управятся, – внесла окончательную ясность Лена. – Теперь это обыденная медицинская работа.

И когда они спускались по лестнице к выходу – Антон впереди, Лена замыкающей, Дмитрий, обернувшись, увидел, как Лена показала ему большой палец. Торжествующе воздетый вверх.

Дмитрий ожидал увидеть навороченный джип или «Мерседес» – но, к его удивлению, садиться пришлось в обычную, и притом не первой свежести «девятку». Вела машину Елена Николаевна, Антон оккупировал переднее сиденье.

Наверное, Лена водила не первый год. И даже не первый десяток лет. А может, и не второй. Машина двигалась удивительно плавно, не рвалась изо всех своих псевдолошадиных сил, послушно тормозила, где положено. И, однако, они умудрились не попасть ни в одну пробку, никто не пытался их подрезать, а гаишники с полосатыми жезлами (обтянутыми шкурой зебры – ни к селу ни к городу подумал Дмитрий), похоже, вообще не замечали тёмно-синюю «девятку».

Антон, однако, не страдал избытком оптимизма. Негромко – хотя Дмитрию всё ровно было слышно – он то и дело напоминал:

– Линии проверяешь? Что-то подозрительно спокойно.

– Да смотрю я, смотрю. – Лена не поворачивала головы. – И ты тоже ведь смотришь, и даже дальше. Так чего суетишься? В Багдаде всё спокойно.

– Не знаю, как в Багдаде, а за нас я на сто процентов не поручусь, – Антон говорил, словно катал языком маленькие ломкие льдинки. – Кто знает, на какую отчаянную глупость их пробьёт?

– А смысл? Ты представь итоги разбора. И сколько они потеряют.

– Ох… – только и проворчал Антон. – Ну и каша… наваристая. А всё вы, Дмитрий Александрович, – бросил он через левое плечо.

– Что я? – спросил Дмитрий.

– А это пускай вам шеф скажет, что вы.

Антон отвернулся и более уже не заговаривал.

Более всего офис Ночного Дозора напоминал среднего уровня фирму. Состоятельную, даже преуспевающую, но не шикующую напоказ. Паркетные полы хоть и не натёрты до зеркального блеска, но вполне чистые. Вместо люстры – настенные светильники, выполненные в виде бронзовых факелов. Кадки с тропическими растениями, стены, отделанные под белый мрамор.

У входа их встретила охрана – двое молчаливых молодых людей в строгих чёрных костюмах. Антон не стал показывать им никаких корочек, просто сказал пару фраз – и сейчас же у одного из парней пискнул мобильник.

– Шеф подтверждает, – на суровом, подобающем античной статуе лице вдруг расплылась совершенно простецкая улыбка. – Проходите.

Шеф Ночного Дозора оказался подстать своему офису. Среднего роста дядечка, не обременённый ни пузом, ни избытком волос. Жилистый, загорелый. На вид ему можно было дать лет шестьдесят – но Дмитрий уже зарёкся судить о возрасте Иных.

– Здравствуйте, Дмитрий, – хозяин кабинета вышел к нему из-за стола. – Присаживайтесь. Вот сюда, в гостевое кресло. Вы кофе будете? Не стесняйтесь, кофе настоящий. Вам, кстати, сейчас очень даже показано. Для поддержания сил. – Он снял телефонную трубку. – Наташа, солнышко, два кофе, и лучше с бубликами. Против бубликов не возражаете? – не кладя трубки, повернулся он к Дмитрию.

Тот молча кивнул. Ни в кофе, ни в бубликах ничего совсем уж бесовского не ощущалось. Да и, откровенно говоря, хотелось есть. Основательно хотелось. Отбивную бы… две штуки. Или три… и с гарниром.

– Извините, сразу не представился, – усаживаясь в своё кресло, сказал шеф. – Меня зовут Борис Игнатьевич, я, как вы, наверное, уже знаете, руковожу московским филиалом Ночного Дозора. Что такое Ночной Дозор, чем он занимается, вам Антон ведь уже рассказывал?

– Да, я в курсе, – кивнул Дмитрий. – И, честно говоря, особого восторга не испытываю. Давайте уж начистоту, Борис Игнатьевич. Я православный христианин, и я считаю, что все эти ваши дела несовместимы с самими основами христианской веры. И потому принял жёсткое решение – держаться от них подальше. Жить обычной жизнью, не впутываясь в магию. Надо ли объяснять, почему? Небось, всю мою аргументацию вы и так знаете?

– Разумеется, – улыбнулся Борис Игнатьевич. – Вы у нас не первый такой. К тому же я в курсе ваших бесед с Антоном Городецким. Но понимаете, Дмитрий… Позвольте уж и мне быть с вами откровенным. Ситуация очень непростая. Непростая и для вас, и для Дозора. Вы самостоятельно попали в Сумрак и вышли оттуда Светлым Иным. Это факт. Неприятный для вас, но никуда от него не деться. При этом в вас скрыта редкостная сила – которая пробуждается спонтанно. Не всегда по вашей сознательной воле. Так было и с оборотнем, и с потерявшейся девочкой, и в тверской электричке. Наверное, это будет случаться и дальше. Несмотря на ваше искреннее желание жить обыденной жизнью, не касаясь магии. Не получится, понимаете? Это уже в вас. Но вы же не на необитаемом острове. Вокруг вас жизнь. И обычные люди, и Иные. А среди Иных действует Договор, с которым вы не хотите, да и пока попросту не можете считаться. Значит, вы запросто влипнете в ситуацию, когда за нарушение Договора суд Инквизиции приговорит вас к наказанию… вплоть до высшей меры. Причём это будет не мученичество за веру, а просто нелепая гибель, горе для ваших близких. Вам это надо? Я не говорю уже о том, что пострадать могут и другие люди… и Иные, и обычные. Вы же о последствиях не думаете.

В дверь просунулась симпатичная особа, осторожно поставила на стол подносик с дымящимися чашками и хрустальным блюдом с аппетитными бубликами.

– Спасибо, Наташенька. Весьма признателен, – улыбнулся Борис Игнатьевич. – Так вот, – продолжил он, отхлебнув кофе, – пока речь шла о мелочах, Тёмные не особо суетились. Драку с оборотнем считать не будем, в той ситуации вас удалось отмазать. С девочкой тоже всё не страшно, шестой уровень силы. Ну и с милиционером – тем более. Формально, конечно, они могли прицепиться, выторговать за ваше прощение… да такие же пустяки и выторговать. Им это неинтересно. Но они заметили другое – что, во-первых, силы в вас таятся огромные, а во-вторых, что вы совершенно не умеете ими пользоваться и не контролируете спонтанные проявления. Это их напугало всерьёз. Бывали ведь случаи, когда Светлый, из самых благородных побуждений наплевав на Договор, шёл громить Тёмных направо и налево. Этакий, знаете ли, дон Румата с бодуна. И кто падёт вашей жертвой? Этого они предвидеть не могут. Конечно, в любом случае крик поднимут ужасный, потребуют компенсации – но ведь всё равно это спутает их долгоиграющие планы, расчёты…

– Только их? – усмехнулся Дмитрий. – Ваши ведь, небось, тоже…

– И наши, само собой, – согласился шеф Ночного Дозора. – Я же и не говорил, что это невыгодно лишь им. Это невыгодно всем. Вот потому Тёмные и зашевелились. Потому они послали к вам Валерия. Тут всё просто. Сперва попробовать договориться. Если получится, то прекрасно. Вы связали бы себя словом. Слово – это для нас очень серьёзно. Когда вы, Иной, сознательно даёте некое обещание Иному – вы тем самым изгибаете линию своей судьбы. Именно своей силой. Причём куда вывернет в конце концов этот изгиб, вы чаще всего просчитать не в состоянии.

Дмитрий вспомнил, как настойчиво вытягивал из него обещание Антон – тогда, неделю назад. И ведь добился же, хоть и частично, а добился. Дмитрий пообещал не использовать свои способности. И сколько раз нарушил? Три? Или четыре, если Люду и капитана Кузьмина считать за разные случаи? А не оттого ли и с Сашкой случилась беда? – похолодело внутри. Вряд ли это сознательная месть Антона… непохоже. Не тот стиль. Или уж хотя бы намекнули… А ведь и намекали, скривился он. Валера очень даже намекал, что Тёмные тут никоим боком не замешаны. Так что же – поверить ему? Или всё сложнее? Действуют некие неизвестные законы. Законы? Независимые от воли Божией?

– Ну а если вы не согласитесь, – продолжал Борис Игнатьевич, – тогда ему было поручено разозлить вас и вызвать на магический поединок. Есть такая вещь. Договором дозволяется. Если оба противника согласны биться, если выполнены все условности… Тогда победитель не несёт ответственности. Но и тут скрыта ловушка. Исключительно для Светлого. Если тот вдруг осознает, что был неправ… если его одолеют муки совести… тогда он может добровольно развоплотиться… навсегда уйти в Сумрак. У нас несколько лет назад был такой печальный случай. – Он помолчал, и лицо его на миг заострилось. – Наконец, остаётся последний вариант – что вы, новичок-неумеха, всё же победите. Тогда, по крайней мере, Тёмные получат о вас много ценнейшей информации.

– А Валера? – подал голос Дмитрий.

– А что Валера? – Борис Игнатьевич пожал плечами. – Валера – пешка. Маг четвертого уровня. К тому же и глуп, и бесперспективен. Тёмные легко идут на подобные гамбиты. Небось, ему намекнули, что если до боя дойдёт, то они помогут… силы вольют. Ну и обещано ему было за операцию… кое-что. Очень для него желанное. И Валера старался на совесть… ну, или что там у Тёмных вместо совести… Ошибся лишь в одном – позволил себе поддаться эмоциям и не успел объявить вам формальный вызов. Прозевал ваш переход в Сумрак и атаку. Хотя, скорее всего, на это его начальство и рассчитывало. Вызова не было – значит, не было и дуэли. Значит, вы, Дмитрий Алексеевич, совершенно необоснованно напали на законопослушного Тёмного и изувечили его в Сумраке.

– Так он вроде остался жив-здоров, – напомнил Дмитрий.

– Жив – да, – кивнул Борис Игнатьевич. – А вот что касается «здоров»… Впрочем, ладно. В любом случае я в ближайшие дни жду от Дневного Дозора формального обвинения. И нам будет очень нелегко отбиться. Тем более что вы первым вошли в Сумрак и первым нанесли удар.

– А вы, – печально съязвил Дмитрий, – сидели на трибуне? Небось скандировали: «Тёмные – отстой»?

– Ну, нельзя же было совсем оставить вас без наблюдения, – не менее печальным тоном отозвался Борис Игнатьевич. – Вам ведь опасность грозит, Дима. Очень реальная опасность. Поставить вам защиту мы без вашего согласия не можем. А вы же не согласны?

– Не согласен, – подтвердил Дмитрий. – Скажите, вот вы следили за мной… вы всё время следили? И в монастыре?

– Там – нет, – качнул лысиной его собеседник. – Не то чтобы это было сложно технически… Но здесь этический момент. Нехорошо это. Вы к своей святыне пришли, а мы в замочную скважину… Да и просчитали вероятности, просмотрели линии вашей судьбы на те дни. В монастыре вам ничего не грозило. Можете счесть это знаком свыше. А я, старый агностик, просто оставляю без комментариев.

– Ну так вот, – дождавшись паузы, продолжил Дмитрий. – Там, в монастыре, я получил от старца наставление и благословение. На то, чтобы не иметь с вами никаких дел. Не пользоваться вашей помощью. Не участвовать в ваших затеях. Оставаться человеком. Если мне грозит опасность – то Господь силён меня защитить. Если сочтёт нужным. В любом случае я полагаюсь на Его волю, а не на свою.

Борис Геннадьевич вздохнул.

– А анекдот про машину, лодку и вертолёт вы знаете? Да знаете, все его знают. Впрочем, богословскими спорами займёмся в другой раз. Следующий номер нашей программы – это сегодняшнее исцеление. Ну, во-первых, поздравляю, конечно. «Луч любви» – очень сложное заклятье, немногим доступное… А теперь «во-вторых». Произведено, – тон его сделался сухим, официальным, – несанкционированное магическое воздействие первой степени. С минуты на минуту поступит жалоба Тёмных. И они получат право на равное по силе воздействие. Остаётся лишь догадываться, какое. Например, развяжут локальный военный конфликт с десятками человеческих жертв. Или наведут смертельную болезнь на кого-нибудь. Вполне возможно, тоже на маленького ребёнка.

– Они что, поголовно садисты-извращенцы? – тяжело вздохнул Дмитрий. Положительный ответ ничуть бы его не удивил. Взять того же омерзительного Валеру…

– Встречаются у них и такие, – подтвердил Борис Игнатьевич. – Но не слишком часто. Тут другое… Валера вам говорил, что обычные люди для Иных – это питательный субстрат? Знаете, есть у нас поговорка: человеку верь наполовину, Светлому – на четверть, а Тёмному не верь никогда. Но тут он в общем и целом прав. Только одного не уточнил – какими именно человеческими эмоциями поддерживают свою силу Тёмные. А они ведь страданием питаются, горем, тоской, завистью, похотью, яростью… Потому и стремятся сделать жизнь человечества как можно хуже. Вот так-то, Дима. Сегодня вы спасли своего сына – но тем самым, возможно, убили другого ребёнка.

Кофе показался Дмитрию удивительно гадким. Хотя, надо полагать, здесь потребляли только элитные, проверенные временем сорта.

– По-вашему, я должен был молча смотреть, как умирает мой сын? – спросил он глухо.

Борис Игнатьевич ответил не сразу.

– Вы могли, по крайней мере, позвонить Антону. В виде исключения мы задействовали бы некие резервы. Неприкосновенный запас. Не забывайте, что суть Договора – именно равновесие, а не полный отказ от магии. Каждый наш промах даёт карт-бланш им, но верно и обратное. И потому у нас есть своего рода фонд… который, конечно, мы не спешим растранжирить. Но бывают особые случаи. Ваш, например.

Дмитрий молчал. Всё это было здраво, понятно и даже относительно этично. По крайней мере, в обывательском понимании. Но… хотелось большего.

– Знаете, Борис Игнатьевич, – сказал он наконец, – в одной лишь Москве ежедневно умирают сотни детей. А может, тысячи, я ж статистики не знаю. Но вы собирались потратиться именно на меня. Вернее, на Сашку. Почему? Из особой любви и жалости к ребёнку, которого, скорее всего, и не видели не разу? Не логичнее ли предположить, – он помедлил, собираясь с духом. – Не логичнее ли предположить, что ваши мотивы не столь бескорыстны? Что Сашкино исцеление меня кое к чему обязало бы? Я даже догадываюсь, к чему именно. К себе на службу небось позвали бы? В Ночной Дозор?

Шеф резко отодвинул ладонью недопитую чашку и наклонился к Дмитрию. Под глазами у него отчётливо набухли желваки. Похоже было, что прошлой ночью не спал и он.

– Да. Ни к чему играть в кошки-мышки. Вы правы. Я действительно очень хочу принять вас к себе в Дозор. Мне не хватает людей.

– Вы, наверное, хотели сказать «Иных»? – поправил его Дмитрий.

– Я сказал то, что сказал! Обычные ли, Иные ли – это всё равно люди. И можно быть человеком, а можно… – он брезгливо махнул ладонью, будто отгоняя комара. – И тут не столь важен уровень силы… Просто вот вам, Дима, я мог бы доверять стопроцентно. Увы, далеко не о каждом Светлом я могу это сказать.

– А я вам? – Дмитрий украдкой посмотрел на часы. – Мог бы я вам доверять стопроцентно? Не думаю. Впрочем, это беспредметный разговор. Из разряда детских вопросов, кто кого поборет, кит или лев.

– Дмитрий, – устало протянул Борис Игнатьевич. – Поймите, что именно в Ночном Дозоре вы как раз и могли бы приносить наибольшую пользу. Не мне, не Светлым – а людям. Обычным людям. Которых вы, вообще-то говоря, обязаны любить как самого себя. По заповеди Спасителя. Как знать, не этого ли в сложившихся обстоятельствах требует ваш долг христианина? И не бежите ли вы сейчас от своего креста?

И что ему ответить? Звучало это заманчиво, открывало лазейку… и даже не слишком обдерёшь бока, протискиваясь. Господи, взмолился Дмитрий, ну помоги… Снова помоги, как утром. Дай разумение… Ведь я же не выстою. Сломает он меня… это не Антон с Леной… это настоящий…

Он сам не знал, кто «настоящий». Искуситель? Князь ада? Нет, не чувствовалось в пожилом Ином ничего этакого… инфернального. На какие бы чудеса он ни был способен – всё равно ведь человеческое… слишком человеческое.

Но старик в кресле ждал ответа. А слов не было. Господь не спешил с подсказкой.

Почему-то вдруг Дмитрию стало скучно. И он вновь взглянул на часы – теперь уже в открытую.

– Вы очень складно говорите. Но ведь вы же сами не верите во Христа? Значит, все ваши слова – это попытка посмотреть на вещи моими глазами. Но этого у вас никогда не получится, потому что у вас нет веры. Я… извините, но я уж как-нибудь сам разберусь со своей совестью и со своим крестом. А сейчас… Вы извините, но мне пора. Меня жена в больнице ждёт. И сын… Борис Игнатьевич… Ну вы что, силой меня тут будете держать?

– Ладно, идите, – шеф Ночного Дозора махнул рукой. – Но вы же понимаете, что этот разговор будет не последним?

– Да уж понимаю, – вздохнул Дмитрий.

– И, пожалуйста, ни во что больше не встревайте, – попросил Борис Игнатьевич. – Тёмные же теперь от вас не отстанут. Охоту они на вас начали. Вы, чуть что – звоните обязательно. Антону или лучше сразу мне. В вашем мобильном уже есть мой номер. До встречи, Дмитрий. Скажите Наташе, чтобы вас подвезли до больницы.

Выходя из кабинета, он вдруг остановился на пороге. Внезапная мысль – наивная, полудетская, заставила его обернуться.

– Борис Игнатьевич… Вот объясните… Раз уж вы следили тогда за мной в электричке … Вы помните, что сказал Валера об Иисусе? За что получил по физиономии? А вот вы… Вы что об этом скажете? О его словах?

Старик в чёрном кожаном кресле молчал долго. А ответил – коротко.

– Без комментариев. Легенды такие действительно среди Иных ходили, а уж насколько им доверять… Иные живут долго. Очень долго. Но сейчас на Земле нет ни одного Иного, своими глазами видевшего Христа. Значит, всё это – вопрос веры.

Дмитрий кивнул и вышел из кабинета. Выпрашивать автотранспорт у секретарши он не стал. На метро доедет, не развалится…