Обращаться с осторожностью Пиколт Джоди
Женщина выглядела так, как и полагается юристу: забранные назад черные волосы, темно-синий костюм. Она могла показаться симпатичной, но что-то в ее внешности выбивалось. «Должно быть, губы», – решил я. Женщина словно выплюнула нечто очень противное.
– Я пригласил Марин поучаствовать в нашей встрече, – сказал Рамирес. – Прошу, садитесь.
Но не успели мы сдвинуться с места, как вернулась секретарь с раскрасками. Девушка передала Шарлотте черно-белые листовки с заголовками «РОБЕРТ РАМИРЕС, АДВОКАТ».
– Смотри, – сказала ваша мать, взволнованно глянув в мою сторону. – Кто бы мог подумать, что в адвокатской конторе по искам будут свои раскраски?
Рамирес заулыбался:
– Интернет – удивительное место.
Сиденья в конференц-зале оказались слишком узкими для «ортопедических штанов». После трех бесплодных попыток сесть с тобой я вновь взял тебя на руки и повернул лицом к адвокату.
– Чем мы можем вам помочь, мистер О’Киф? – спросил адвокат.
– Сержант О’Киф, – поправил я. – Я работаю в Бэнктоне, штат Нью-Гэмпшир, в полицейском участке. Уже девятнадцать лет. Мы с семьей только что вернулись из «Дисней уорлд», по этой причине я пришел сегодня к вам. Со мной еще никогда так ужасно не обращались. Поездка в «Дисней уорлд» – что тут может быть необычного, да? Однако нас с женой арестовали, детей у меня забрали и передали в органы опеки, младшая дочь оказалась в больнице одна, перепуганная до смерти… – Я перевел дыхание. – Частная жизнь – это фундаментальное право, которое было немыслимым образом нарушено для моей семьи.
Марин Гейтс прокашлялась:
– Вижу, вы до сих пор расстроены, офицер О’Киф. Мы попытаемся помочь вам… но нам нужно, чтобы вы немного замедлили темп и вспомнили, как все было. Почему вы поехали в «Дисней уорлд»?
И я рассказал ей. Рассказал про несовершенный остеогенез, про мороженое, про то, как ты упала. Про мужчин в черных костюмах, которые вывели нас из парка аттракционов и вызвали «скорую помощь», желая побыстрее избавиться от нас. Про женщину, которая увезла Амелию, про нескончаемые допросы в полицейском участке и то, как никто не верил мне. Про шутки от моих коллег в полицейском участке.
– Мне нужны имена. Я хочу подать иск в суд, и побыстрее. Хочу засудить сотрудников «Дисней уорлд», больницу, полицейский участок. Хочу, чтобы ответственные за свои должности люди понесли наказание, хочу денежной компенсации за тот ад, через который мы прошли.
Когда я замолчал, лицо мое пылало. Я не мог взглянуть на твою мать, не хотел видеть выражения ее лица.
Рамирес кивнул:
– Вы говорите о довольно дорогостоящем процессе, сержант О’Киф. Любой юрист, который за него возьмется, сперва должен проанализировать затраты и прибыль. Я могу сказать вам прямо сейчас, что, пусть вы и ждете денежной компенсации, вы ее не получите.
– Но те чеки у вас в приемной…
– Остались после процессов, где имелись веские жалобы. Из вашего рассказа я могу сделать вывод, что сотрудники «Дисней уорлд», больницы и органов опеки просто выполняли свои обязанности. Врачи имеют законное право докладывать в полицию о подозрениях на жестокое обращение с детьми. Без справки от лечащего врача полиция имела все основания арестовать вас в штате Флорида. Органы опеки обязаны защитить в такой ситуации детей, особенно когда они слишком малы и не могут самостоятельно говорить о состоянии своего здоровья. Надеюсь, что, как страж правопорядка, вы отступите на шаг и посмотрите на произошедшее трезво. Тогда вы увидите, что как только Нью-Гэмпшир предоставил информацию о здоровье вашего ребенка, то детей сразу же вернули, вас с женой отпустили… Конечно, вам пришлось непросто. Однако раздражение не повод для подобных исков.
– Что насчет морального ущерба? – вспылил я. – Вы хоть понимаете, каково было мне? И моим детям?
– Уверен, что ежедневные заботы о ребенке с подобными осложнениями куда тяжелее, – сказал Рамирес; Шарлотта тут же перевела на него взгляд, и адвокат сочувственно улыбнулся ей. – Я лишь хочу сказать, что это непросто. – Он подался вперед, чуть нахмурившись. – Но я не так много знаю о… как это называется? Остео…
– Несовершенный остеогенез, – тихо проговорила Шарлотта.
– Сколько переломов было у Уиллоу?
– Пятьдесят два, – вмешалась в разговор ты. – А вы знаете, что единственная кость, которую еще ни разу не ломали фигуристы на льду, – это слуховая косточка?
– Нет, я не знал, – потрясенно ответил Рамирес. – Вижу, ваша девочка особенная.
Я пожал плечами. Уиллоу, ты оставалась самой собой, чистой и простодушной. Другой такой не было. Я понял это в тот момент, когда взял тебя на руки, завернутую в пенистый материал, что уберег бы от травм: твой дух был крепче тела, и, несмотря на слова врачей, я всегда считал, что переломы случались именно поэтому. Какой скелет выдержит столь огромное сердце?
Марин Гейтс прокашлялась:
– Как вы зачали Уиллоу?
– Э-э-э… – подала голос Амелия, о которой я совершенно позабыл. – Какой отстой!
Я покачал головой, предостерегающе глядя на нее.
– Нам было непросто, – сказала Шарлотта. – Мы уже собирались прибегнуть к ЭКО, но тут я обнаружила, что беременна.
– Еще отстойнее, – вздохнула Амелия.
– Амелия! – Я передал тебя матери и притянул к себе твою сестру. – Подожди нас за дверью, – тихо проговорил я.
Когда мы вышли в приемную, секретарь посмотрела на нас, но ничего не сказала.
– О чем вы будете дальше говорить? – с вызовом спросила Амелия. – О своем геморрое?
– Хватит! – прикрикнул я, стараясь не устраивать сцен перед секретарем. – Мы скоро уйдем.
Возвращаясь по коридору, я услышал цоканье высоких каблуков: к Амелии подошла секретарь.
– Хочешь чашечку какао? – спросила девушка.
Когда я зашел в конференц-зал, то услышал голос Шарлотты:
– …но мне было тридцать восемь лет, – сказала она. – Знаете, что пишут в карте пациентки, когда ей тридцать восемь? «Старородящая». Я переживала, что у ребенка обнаружат синдром Дауна, о несовершенном остеогенезе я и не слышала.
– Вам не делали амниоцентез?
– Амнио не сразу показывает, будет ли у плода несовершенный остеогенез. Такое исследование проводят, когда случаи встречались в семье. Но заболевание Уиллоу не передалось по наследству, а стало спонтанной мутацией.
– Значит, до рождения Уиллоу вы не знали, что у нее будет НО? – спросил Рамирес.
– Мы узнали на втором УЗИ Шарлотты, когда стали видны переломы, – ответил я. – На этом мы закончили? Если вы не хотите браться за дело, уверен, мы можем найти…
– Помнишь тот необычный показатель на первом УЗИ? – повернулась ко мне Шарлотта.
– Какой показатель? – спросил Рамирес.
– Специалист УЗИ сказала, что рисунок мозга предельно четкий.
– А он не может быть слишком четким, – сказал я.
Рамирес и его коллега обменялись взглядами.
– И что сказал ваш врач?
– Ничего, – пожала плечами Шарлотта. – Никто не упомянул несовершенный остеогенез, пока мы не сделали УЗИ на двадцать седьмой неделе и не увидели все переломы.
Рамирес повернулся к Марин Гейтс.
– Проверь, можно ли диагностировать заболевание на ранних стадиях беременности, – велел он, потом снова посмотрел на Шарлотту. – Вы могли бы предоставить свои медицинские документы? Нам нужно понять, есть ли основание для возбуждения иска…
– Я думал, у нас нет веской жалобы.
– Возможно, есть, офицер О’Киф. – Роберт Рамирес посмотрел на тебя так, словно пытался запомнить черты твоего лица. – Только совершенно другая.
Марин
Двенадцать лет назад я еще училась на последнем курсе колледжа, никуда особенно не спешила, но как-то раз мы с мамой сели за кухонный стол и обстоятельно обо всем побеседовали (подробнее позже).
– Я не знаю, кем хочу стать.
По иронии я и на тот момент была неизвестно кем. Я с пяти лет знала, что меня удочерили – корректный термин для того, кто понятия не имеет о своем происхождении.
– А чем бы ты хотела заниматься? – спросила мама, сделав глоток черного кофе.
Я же пила кофе с молоком и сахаром – одно из многочисленных различий между нами, ведущих к немым вопросам: а моя настоящая мать тоже любила кофе с молоком и сахаром? Была ли она голубоглазой, как и я, с высокими скулами, тоже левшой?
– Я люблю читать, – сказала я и закатила глаза. – Какая глупость!
– А еще ты любишь спорить. – (Я усмехнулась.) – Читать и спорить. Милая, – просияла вдруг мама, – ты обязана стать юристом.
Спустя девять лет я оказалась в кабинете гинеколога из-за плохих результатов в цитологическом мазке. Пока я ждала врача, перед глазами промелькнула жизнь, которой у меня не было, дети, рождение которых я откладывала на потом, ведь я с головой ушла в юридическую учебу и карьеру; мужчины, свидания с которыми я отменяла, желая доделать адвокатский отчет; загородный дом, который я не купила, потому что работала целыми днями и не успевала насладиться просторной тиковой верандой и видом на горы.
– Давайте посмотрим медицинскую историю вашей семьи, – сказал врач.
Я ответила стандартной фразой:
– Меня удочерили. Я не знаю медицинскую историю своей семьи.
С результатами анализов все обошлось – случилась лабораторная ошибка, – но именно в тот день я решила начать поиски биологических родителей.
Знаю, о чем вы подумали: неужели я не счастлива в приемной семье? Ответ: счастлива. Поэтому до тридцати одного года я не занималась поисками. Я всегда была счастлива и благодарна, что выросла в этой семье, другой я не желала. И мне совсем не хотелось огорчать родителей такими новостями.
Всю свою жизнь я знала, что мои приемные родители мечтали об удочерении, и понимала, что биологические отец и мать отказались от меня. Мама отделалась банальной фразой, что мои настоящие родители были молоды и не готовы заводить семью. Разумом я все понимала, но в глубине души затаила обиду. Наверное, я хотела выяснить, почему меня бросили. Переговорив с приемными родителями – мама все время плакала, но обещала помочь, – я неторопливо взялась за поиски, на которые не решалась шесть месяцев.
Что значит быть приемным ребенком? Это как прочитать книгу, первые главы которой вырваны. Вам нравится сюжет и персонажи, но все равно тянет прочесть первую строку. Вы несете книгу обратно в магазин со словами, что там отсутствует первая глава, а вам отвечают, что продать целый экземпляр не могут. А что, если вы прочтете первую главу и поймете, что книга вам уже не нравится, и вы оставите ужасный отзыв на «Амазоне»? А что, если заденете чувства автора? Не лучше ли довольствоваться тем, что есть, и просто наслаждаться историей?
Архивы о приемных детях хранились в закрытом доступе, куда не могла проникнуть даже я, знавшая, за какие ниточки можно тянуть законным путем. Я с титаническими усилиями совершала каждый шаг в своих поисках, неудачи встречались чаще успехов. За первые три месяца я отдала частному детективу более шестисот долларов – за слова, что он ничего не нашел. Я могла сделать то же самое бесплатно.
Но вот беда, моя работа то и дело мешала поискам.
Как только мы проводили семейство О’Киф из офиса, я повернулась к начальнику.
– При чем тут архивы?! – возмутилась я. – Подобный иск идет вразрез с моими принципами.
– Не думаешь ли ты, – протянул Боб, – что есть вероятность получить самую большую компенсацию за врачебную халатность и неправомерное рождение в штате Нью-Гэмпшир?
– Это неизвестно…
Он пожал плечами:
– Все зависит от медицинской истории.
Иск о врачебной халатности при ведении беременности и, соответственно, неправомерном рождении подразумевает, что мать, зная о серьезном дефекте ребенка во время беременности, имела возможность сделать аборт. Бремя ответственности за последующую инвалидность ребенка ложится на акушера-гинеколога. С точки зрения истца, это случай врачебной халатности. Защита рассматривает такое дело с точки зрения морали: кто имеет право решать, какая именно инвалидность мешает человеку прожить свою жизнь?
Многие штаты запретили иски о неправомерном рождении. Штат Нью-Гэмпшир в их число не входил. Было несколько успешных тяжб родителей, чьи дети появились на свет с врожденной спинномозговой грыжей или кистозным фиброзом, а в одном из случаев рассматривали дело мальчика с отставанием в развитии и прикованного к инвалидному креслу из-за генетической мутации: заболевание не выявили заранее и не заметили в утробе матери. В Нью-Гэмпшире родители несли ответственность за заботу о детях-инвалидах всю их жизнь – не только до восемнадцати лет, что являлось веской причиной требовать компенсации. Конечно, история Уиллоу О’Киф, в ее громоздких «ортопедических штанах», была печальной, однако девочка улыбалась и отвечала на вопросы. Когда ее отец вышел из конференц-зала, Боб решил пообщаться с ней. Она показалась ему милым и умным ребенком, который мог четко выражать свои мысли, а значит, процесс мог выйти куда более сложным для вынесения вердикта присяжными.
– Если акушер-гинеколог Шарлотты О’Киф не проявила достаточного внимания, – сказал Боб, – тогда врача стоит привлечь к ответу, чтобы подобного не повторилось.
Я закатила глаза:
– Боб, когда собираешься заработать несколько миллионов, нельзя играть на совести. Вопрос очень щекотливый. А что, если акушер порекомендует избавиться от ребенка с хрупкими костями, что дальше? Может, пренатальный тест на низкий уровень IQ, чтобы можно было сразу искоренить плод, не дав ему развиться и пойти в Гарвард?
Боб похлопал меня по спине:
– Знаешь, здорово, что ты так увлечена нашим делом. Когда люди возлагают слишком большие надежды на развитие науки в сфере лечения болезней, я радуюсь, что биоэтика не была востребована, когда свирепствовали полиомиелит, туберкулез и желтая лихорадка. – Боб вдруг остановился и повернулся ко мне. – Ты неонацистка?
– Что?
– Я спросил на всякий случай. Будь твой клиент неонацистом в деле о криминальном преступлении, смогла бы ты выполнить свою работу, даже считая его убеждения неприемлемыми?
– Конечно. Это вопрос для первокурсников юридического факультета, – немедленно отозвалась я. – Но это совсем другое дело.
Боб покачал головой:
– Понимаешь ли, Марин, вовсе не другое.
Он скрылся за дверью в свой кабинет, и я застонала от раздражения. Зайдя к себе, я сбросила туфли, прошествовала к столу и села. Бриони принесла мою корреспонденцию, аккуратно перевязанную резинкой. Я про смотрела конверты, сортируя их на стопки по разным делам, пока не нашла незнакомый адрес.
Месяц назад, когда я уволила частного детектива, то отправила письмо в суд округа Хиллсборо, чтобы получить постановление об удочерении. За десять долларов можно было получить копию оригинала. Вооружившись этим документом и знанием того, что я родилась в больнице Святого Джозефа в Нашуа, я планировала пройтись по инстанциям и разведать имя моей биологической матери. Я надеялась, что какой-нибудь стажер по незнанию забыл стереть мое настоящее имя из документа. Вместо этого я договорилась со служащей по имени Мейси Донован, которая, должно быть, работала в окружном суде с тех самых пор, как вымерли динозавры. Именно она отправила мне конверт, который я сейчас держала в руках.
ОКРУЖНОЙ СУД ХИЛЛСБОРО, НЬЮ-ГЭМПШИР ПО ЗАПРОСУ: УДОЧЕРЕНИЕ МЛАДЕНЦАОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕСегодня, 28 июля 1973 года, после рассмотрения ходатайства и по итогам слушания, а также по расследованию суда для проверки указанного в прошении и других фактов, чтобы предоставить суду полную информацию по целесообразности предложенного удочерения.
Суд, принимая во внимание все данные, признает правдивым ходатайство, а также то, что удочерение обеспечит благополучную жизнь младенцу, предложенному для удочерения. Суд постановил, что девочка, предложенная для удочерения, имеет все права ребенка и наследника Артура Уильяма Гейтса и Ивонн Шугармен Гейтс, и будет выполнять обязанности такого ребенка, а также с этого момента принимает имя МАРИН ЭЛАЙЗА БЕТ ГЕЙТС.
Я перечитала письмо во второй раз и в третий. Внимательно посмотрела на подпись судьи – Альфред кто-то там. За десять долларов мне предоставили шокирующую информацию, что я
1. Женщина.
2. Меня зовут Марин Элизабет Гейтс.
А чего я ожидала? Открытку «Холлмарк» от моей биологической матери и приглашение на воссоединение семьи в этом году? Со вздохом я открыла шкаф для документов и бросила постановление в папку с пометкой «ЛИЧНОЕ». Потом достала новый конверт и написала на ярлыке «О’КИФ».
– Неправомерное рождение, – громко проговорила я, пробуя слова на вкус: они горчили, как кофейные зерна.
Я сосредоточила все свое внимание на новом деле, намекавшем, что есть дети, которым не следует появляться на свет, и послала молчаливую благодарность своей биологической матери за то, что она решила иначе.
Пайпер
Формально я была твоей крестной. Должно быть, мне следовало отвечать за твое религиозное образование – какая ирония судьбы, ведь я ни разу не переступила порога церкви (возможно, я просто боялась крыши, которая вспыхнет праведным огнем), а вот твоя мать редко пропускала воскресную мессу. Мне нравилась сказочная версия крестной матери – что однажды, с помощью мышей в крохотной одежде или без нее, я превращу тебя в принцессу.
Я редко появлялась в вашем доме с пустыми руками. Шарлотта говорила, что я балую тебя, но я же не бриллиантами тебя увешивала и не давала ключи от «хаммера». Я привозила игры, шоколадные батончики, мультфильмы, из которых выросла Эмма. Даже когда я приезжала прямиком из больницы, то импровизировала: надувала резиновую перчатку и завязывала ее как шарик. Из операционной прихватывала шапочку для волос. «В тот день, когда ты привезешь ей гинекологическое зеркало, – говорила Шарлотта, – двери этого дома закроются перед тобой».
– Привет! – кричала я с порога; если честно, не припомню случая, когда стучалась бы. – Даю тебе пять минут, – сказала я, когда Эмма побежала наверх к Амелии. – Не снимай пальто.
Я прошла по коридору в гостиную Шарлотты, где ты лежала в своих «ортопедических штанах» и читала.
– Пайпер! – просияла ты.
Глядя на тебя, я все чаще замечала не дефекты костей или низкий рост, свойственные твоему заболеванию. Я вспоминала, как плакала твоя мать, потому что у нее снова не вышло забеременеть. Или как она забрала у меня стетоскоп, чтобы послушать биение твоего крохотного, как у колибри, сердечка.
Я села рядом с тобой на диван и вынула из кармана пальто новый сувенир – пляжный мяч. Уж поверь, не так просто раздобыть его в феврале.
– Мы так и не дошли до пляжа, – сказала ты. – Я упала.
– А-а-а… Но это не просто пляжный мяч, – отозвалась я, надувая его до тех пор, пока он не стал похож на живот беременной на девятом месяце. Я положила его между твоих ног, прижимая к гипсу, и похлопала. – Это, – сказала я, – бонго.
Ты засмеялась и тоже застучала по пластиковой поверхности. На звук в комнату вошла Шарлотта.
– Выглядишь кошмарно, – сказала я. – Когда ты в последний раз спала?
– Боже, Пайпер, я тоже рада тебя видеть…
– Амелия готова?
– Для чего?
– Для катка.
Шарлотта шлепнула ладонью по лбу.
– Совершенно вылетело из головы. Амелия! – крикнула она, а потом мне: – Мы только что вернулись домой от юриста.
– И как? Шон все еще грозится засудить весь мир?
Вместо ответа Шарлотта хлопнула по пляжному мячу. Ей не нравилось, когда я критиковала Шона. Твоя мать была моей самой лучшей подругой, а вот отец выводил из себя. Если он что-то вбивал себе в голову, то все, конец, – его уже было не переубедить. Шон видел мир в черно-белом цвете, а я обожаю всплеск красок.
– Угадай что, Пайпер, – вдруг сказала ты. – Я тоже ходила на каток.
Я взглянула на Шарлотту, которая кивнула мне. Подруга до ужаса боялась пруда на заднем дворе и всех его соблазнов. Я с нетерпением ждала истории об их приключении.
– Если ты забыла о катке, то забыла и о распродаже выпечки?
Шарлотта вздрогнула:
– А ты что испекла?
– Брауни, – ответила я. – В форме коньков. А вместо лезвий и шнурков – глазурь. Понимаешь? Коньки с глазурью?
– Ты испекла брауни? – сказала Шарлотта, и я последовала за ней на кухню.
– Сама! Остальные мамочки уже внесли меня в черный список, потому что я пропустила весеннюю встречу ради медицинской конференции. Стараюсь наверстать упущенное.
– И когда ты взбила тесто? Пока накладывала швы после эпизиотомии? После полутора суток работы? – Шарлотта открыла кладовую и порылась на полках, пока не нашла упаковку чипсов «Ahoy!» и не высыпала их на блюдо. – Серьезно, Пайпер, тебе обязательно быть такой чертовски идеальной?
Подруга вилкой потрогала кексы.
– Ничего себе! – воскликнула я. – Кто подлил мочи в твой «Чириос»?
– А ты чего ожидала? Влетаешь сюда на крыльях бабочки, говоришь мне, что я кошмарно выгляжу, а потом выставляешь меня и вовсе немощной…
– Ты главный кондитер, Шарлотта. Ты можешь печь сутки на… Что ты, черт побери, делаешь?!
– Придаю им более домашний вид, – сказала Шарлотта. – Я больше не главный кондитер. Уже довольно давно.
Когда я познакомилась с Шарлоттой, ее только объявили лучшим шеф-кондитером в Нью-Гэмпшире. Впервые я прочла о ней в журнале, который расхваливал ее умение соединять несовместимые ингредиенты и выдавать самые удивительные кондитерские изделия. Именно Шарлотта раньше приходила в мой дом не с пустыми руками – приносила капкейки с глазурью из сахарной ваты, пироги с ягодами, которые взрывались как фейерверки, пудинги, напоминавшие пищу богов. Суфле у нее выходили легкими, как летние облачка, а шоколадное фондю стирало лишние мысли, накопившиеся в голове за день. Шарлотта рассказывала, что когда занимается выпечкой, то заглядывает внутрь себя, а все остальное утрачивает смысл, ведь она вспоминает свое истинное предназначение. Я ей завидовала. Я тоже могла похвастаться призванием – я была чертовски хорошим врачом, но Шарлотта обладала настоящим талантом. Она мечтала открыть кондитерский магазин и написать кулинарный бестселлер. Я даже представить себе не могла, что она может любить что-то больше выпечки. Пока не родилась ты.
Я отодвинула поднос в сторону:
– Шарлотта, ты в порядке?
– Поглядим. На прошлых выходных меня арестовали, моя дочь замурована в гипс, а у меня пока даже не было времени принять душ. Конечно, все просто супер! – Она повернулась к дверному проему и лестнице, которая вела на второй этаж. – Амелия! Идем!
– У Эммы тоже, когда ей надо, пропадает слух, – сказала я. – Клянусь тебе, она игнорирует меня намеренно! Вчера я восемь раз просила ее привести в порядок кухонную столешницу…
– Знаешь что, – устало сказала Шарлотта, – меня сейчас мало волнует, какие у вас с дочерью проблемы.
Моя челюсть уже распахнулась от удивления. Я всегда была доверенным лицом Шарлотты, а не грушей для битья, но она покачала головой и извинилась:
– Прости. Не знаю даже, что со мной не так. Мне не следовало срываться на тебе.
– Все в порядке.
В тот момент старшие девочки сбежали по лестнице и понеслись мимо нас, смеясь и перешептываясь. Я положила ладонь на руку Шарлотты.
– Чтобы ты знала, – решительно проговорила я, – ты самая преданная мать, какую я когда-либо видела. Ты посвятила всю свою жизнь заботе о Уиллоу.
Она опустила голову и кивнула, прежде чем снова посмотреть на меня:
– Помнишь ее первое УЗИ?
На секунду я задумалась, потом улыбнулась:
– Мы видели, как она сосет свой большой палец. Мне даже не пришлось говорить об этом вам с Шоном, все было ясно как день.
– Точно, – повторила твоя мать. – Ясно как день.
Шарлотта
Март 2007 года
А что, если кто-то все-таки виноват?
Эта мысль, как сорное семя, поселилась в глубине моей души, когда мы выходили из офиса юристов. Лежа рядом с Шоном и не в силах уснуть, я слышала пульсацию в крови, словно барабанную дробь: что, если, что, если, что, если. Целых пять лет я любила тебя, опекала, носила на руках при очередном переломе. Я получила именно то, чего отчаянно желала: прекрасного ребенка. Разве могла я признаться кому-то, а уж тем более себе, что твое рождение было не только самым замечательным событием в моей жизни… но еще и самым изнурительным, самым невыносимым?
Люди жаловались, что их дети грубят, или сердятся, или даже попадают в переделки, нарушая закон, а я слушала и завидовала. Когда их детям исполнится восемнадцать, они будут сами по себе, совершать собственные ошибки, сами нести ответственность. Но ты не из тех птенцов, что вылетают из родительского гнезда. А что, если ты упадешь?
И как ты будешь жить, когда меня не будет рядом, кто подхватит тебя?
Прошла неделя, за ней еще одна. Я поняла, что юридическая фирма Роберта Рамиреса, должно быть, питает ко мне то же отвращение, что и я сама, за все эти тайные мысли. Я решила отвлечься и порадовать тебя. Мы играли в скрэбл, пока я не выучила наизусть все слова из двух букв, смотрела передачи по «Энимал планет», пока не запомнила весь текст. Твой отец вернулся к рабочей рутине, Амелия снова пошла в школу.
Утром мы с тобой оказались в тесной ванной на первом этаже. Я держала тебя на руках лицом к себе, балансируя над унитазом, чтобы ты могла сходить в туалет.
– Пакеты, – сказала ты. – Они мешают!
Одной рукой, пыхтя под тяжестью веса, я поправила мусорные пакеты, обернутые вокруг твоих ног. После нескольких неудачных попыток я поняла, как пользоваться ванной комнатой, когда на тебе гипсовые штаны, – еще один любопытный нюанс, о котором забыли сказать врачи. От родителей в онлайн-форумах я узнала, что нужно подложить пластиковые мусорные мешки под край гипса, где было открытое место, своего рода прокладка, чтобы гипс оставался сухим и чистым. Нет нужды говорить, что поход в ванную комнату с тобой занимал около получаса. После нескольких провалов ты стала предугадывать, когда тебе нужно в туалет, а не терпеть до последнего.
– Каждый год в туалете травмируются сорок тысяч человек, – сказала ты.
Я стиснула зубы.
– Ради всего святого, Уиллоу, сосредоточься, чтобы не было сорок тысяч первого.
– Хорошо, я все.
Искусным маневром я передала тебе рулон туалетной бумаги и подождала, когда ты вытрешься.
– Молодец! – похвалила я, нажимая на смыв, и с радостью попятилась из узкой ванной. Но зацепилась о коврик кроссовкой и поняла, что теряю равновесие. Изогнулась так, чтобы упасть первой и смягчить своим телом твое падение.
Не знаю, кто из нас первой засмеялся, а когда одновременно зазвонили в дверь и телефон, мы лишь захохотали еще громче. Стоило поменять сообщение на автоответчике: «Простите, я не могу ответить прямо сейчас. Я держу над унитазом дочь в пятидесятифунтовом гипсе».
Я приподнялась на локтях и увлекла тебя за собой. Дверной звонок снова нетерпеливо задребезжал.
– Иду! – выкрикнула я.
– Мамочка! – завизжала ты. – А мои штанишки!
Ты все еще была полуголой после нашего похода в ванную комнату, а одеть тебя во фланелевые пижамные штаны заняло бы еще десять минут пыток. Вместо этого я взяла мусорный пакет, засунутый за гипс, и обмотала вокруг твоей талии наподобие черной пластиковой юбки.
На крыльце стояла миссис Дамброски, соседка, жившая на нашей улице. У нее было двое внуков-близнецов твоего возраста, которые в прошлом году навещали ее. Когда она уснула, они украли ее очки и подожгли сухую листву – огонь перекинулся бы на гараж, если бы в самый нужный момент не пришел почтальон.
– Здравствуй, дорогуша, – сказала миссис Дамброски. – Надеюсь, я не помешала.
– Нет, что вы, – ответила я. – Мы просто…
Я посмотрела на тебя в этом мусорном пакете вместо юбки, и мы снова рассмеялись.
– Я бы хотела забрать противень, – сказала миссис Дамброски.
– Ваш противень?
– В котором я приготовила лазанью. Надеюсь, она пришлась вам по вкусу.
Скорее всего, это блюдо ожидало нас среди множества других, когда мы вернулись из ада под названием «Дисней уорлд». Если честно, мы съели далеко не все, кое-что все еще хранилось в морозильной камере. Макароны с сыром, лазанья и запеченные зити – куда больше, чем сможет осилить человек.
Мне казалось, что если ты принес блюдо больному человеку, то не лишним будет спросить, доели ли его и готовы ли вернуть твой стеклянный противень.
– Я поищу ваш противень, миссис Дамброски, а Шона попрошу занести его вам домой.
Женщина поджала губы:
– Тогда мне придется ждать, чтобы приготовить запеканку с тунцом.
Я представила, как передаю тебя в руки миссис Дамброски, похожие на крылья курицы, и наблюдаю, как она прогибается под твоим весом, а я иду к морозильной камере, ищу ее дурацкую лазанью и бросаю к ногам, но вместо этого я вежливо улыбнулась:
– Спасибо вам за понимание. Мне нужно уложить Уиллоу спать, – и закрыла дверь.
– Я ведь не сплю днем, – возразила ты.
– Знаю. Мне пришлось так сказать, чтобы она ушла и я не успела ее убить.
Я занесла тебя в гостиную и усадила, подложив кучу подушек, чтобы тебе было удобнее. Потом потянулась за пижамными штанами и нагнулась нажать на мигающую кнопку на автоответчике.
– Сперва левую ногу, – сказала я, натягивая широкую резинку пояса поверх гипса.
У вас новое сообщение.
Я засунула в штанину твою правую ногу и натянула на гипс.
Мистер и миссис О’Киф, это Марин Гейтс из юридической фирмы Роберта Рамиреса. Мы хотели бы обсудить с вами один вопрос.
– Мам, – прошептала ты, когда мои руки замерли у тебя на талии.
Я собрала излишек ткани в узел.
– Да, – сказала я, и сердце мое забилось чаще. – Я почти закончила.
На этот раз Амелия была в школе, но Уиллоу пришлось взять с собой в фирму. Юристы подготовились: рядом с кофемашиной стояли пачки сока; возле глянцевых журналов по архитектуре лежала стопка книг с картинками. Когда секретарь вновь привела нас на встречу, то проводила не в конференц-зал. Вместо этого девушка распахнула дверь в кабинет, где царствовали сто оттенков белого: от пола из выбеленного дерева до кремовых стенных панелей и пастельных кожаных диванов. Ты изогнула шею, разглядывая все кругом. Не показалось ли тебе это место похожим на рай? И кем тогда считался Роберт Рамирес?
– Я подумал, что на диване Уиллоу будет удобнее, – спокойно сказал юрист. – И еще, что она захочет посмотреть фильм, а не слушать разговоры взрослых о таких скучных вещах.
Он поднял диск с мультфильмом «Рататуй» – твоим любимым, хотя откуда Рамиресу было это знать. Когда мы посмотрели мультик впервые, то в самом деле приготовили это блюдо на ужин.
Марин Гейтс принесла переносной DVD-плеер и современные наушники. Устроила тебя на диване, включила устройство и вставила соломинку в пачку сока.
– Сержант О’Киф, миссис О’Киф, – сказал Рамирес, – мы решили, что будет лучше обсудить наш вопрос без Уиллоу, но также мы понимаем, что, учитывая ее состояние, это физически невозможно. Именно Марин придумала идею с просмотром фильма. За две недели она проделала огромную работу. Мы проверили ваши медицинские документы и отдали их экспертам. Имя Маркус Кавендиш что-нибудь вам говорит?
Читать бесплатно другие книги:
