Обращаться с осторожностью Пиколт Джоди

Амелия

Февраль 2007 года

Еще никогда в жизни я никуда не выезжала на каникулы. Даже из Нью-Гэмпшира не выезжала, за исключением того раза, когда мы с тобой и мамой отправились в Небраску. Ты призналась, что провести три дня в больничной палате со старыми мультиками «Том и Джерри», пока у тебя берут анализы в детской больнице Шрайнерс, совсем не то, что поехать на пляж или в Большой Каньон. Можешь представить мою радость, когда я узнала, что наша семья собирается в «Дисней уорлд». Мы поедем во время февральских школьных каникул. Остановимся в отеле, сквозь который идет монорельсовый поезд.

Мама принялась составлять список аттракционов, на которые мы пойдем. «Маленький мир», «Летающий слон Дамбо», «Полет Питера Пэна».

– Это для малышей, – пожаловалась я.

– Они самые безопасные.

– «Космическая гора», – предложила я.

– «Пираты Карибского моря».

– Отлично! Я в первый раз еду на каникулы и даже не могу повеселиться.

Я вылетела из комнаты, направляясь в нашу общую спальню и представляя, что говорили родители: «Вот, опять Амелия так ужасно себя ведет».

Забавно, но когда случается нечто подобное, а случается оно постоянно, мама не пытается сгладить острые углы. Она слишком занята заботой о тебе, и разрешение конфликтов ложится на папины плечи. В этом я тебе тоже завидую: это твой родной отец, а мой – отчим. Я не знаю своего отца, они с мамой разошлись еще до моего рождения, и она клянется, что его отсутствие – лучший подарок. Шон удочерил меня и всячески старается показать свою любовь, не меньше, чем к тебе, но в моей голове все равно сидит эта отвратительная черная заноза, которая напоминает, что это не может быть правдой.

– Мели, – позвал он, заходя ко мне в спальню (он единственный на всем белом свете, кому я разрешаю так называть себя; мне это напоминает червячков, которые заводятся в муке и портят ее, но не когда так говорит папа), – знаю, ты уже готова к взрослым аттракционам. Но мы хотим, чтобы и Уиллоу хорошо провела время.

Потому что, когда Уиллоу хорошо проводит время, мы все хорошо проводим время. Ему даже не нужно было этого говорить, я будто слышала его голос.

– Мы просто хотим съездить все вместе на отдых.

Я замешкалась.

– Аттракцион «Чашки», – услышала я свой голос.

Папа обещал попросить за меня, и хотя мама была настроена категорически против – а что, если ты ударишься о жесткую гипсовую стенку чашки? – он убедил ее, что мы можем посадить тебя между нами и уберечь тем самым от травм. Потом он улыбнулся мне, такой довольный собой, что смог выторговать этот аттракцион, и я не осмелилась сказать, что эти «Чашки» меня совершенно не интересовали.

Они пришли мне в голову, так как несколько лет назад я увидела рекламу «Дисней уорлд» по телевизору. Там показывали фею Динь-Динь, которая, как комар, летала по Волшебному королевству над головами счастливых посетителей. Там была одна семья с двумя дочерями того же возраста, что и мы с тобой, и они катались на чашках Безумного Шляпника. Я не могла отвести от них глаз: у старшей дочери даже были каштановые волосы, как у меня, и, если присмотреться, отец очень напоминал папу. Семья выглядела такой счастливой, что у меня скрутило желудок от одного их вида. Я понимала, что люди в рекламе, скорее всего, не настоящая семья, что отец и мать – просто двое актеров, которые встретили свою фальшивую дочь, приехав утром на место съемок, но мне так хотелось, чтобы они оказались семьей, чтобы смеялись даже среди хаотичного вращения каруселей.

Найдите десять незнакомцев, поместите их в одну комнату и спросите, к кому из нас они испытывают большее сочувствие – к тебе или ко мне, и мы прекрасно понимаем, кого они выберут. Сложно не обращать внимания на твой гипс и рост двухгодовалого ребенка, хотя тебе пять, на то, как выгибаются твои ноги, когда ты достаточно здорова, чтобы ходить. Я вовсе не говорю, что тебе просто. Но мне тяжелее. Каждый раз, когда сетую на жизнь, я смотрю на тебя и ненавижу себя за то, что посмела жаловаться.

Вот в двух словах, что из себя представляет моя жизнь:

Амелия, не прыгай на кровати, ты можешь задеть Уиллоу.

Амелия, сколько раз я тебе говорила не оставлять носки на полу, потому что Уиллоу может упасть!

Амелия, выключи телевизор!

Хотя я смотрела всего полчаса, а ты пялилась в него пять часов кряду как зомби.

Знаю, звучит эгоистично. Но опять же, знать правду и принимать ее – разные вещи. Может, мне всего двенадцать, но, поверь, этого достаточно, чтобы увидеть, насколько наша семья отличается от других, и так будет всегда. В защиту скажу: какая еще семья станет брать запасной чемодан с бинтами и водонепроницаемым гипсом на всякий случай? Какая мама проводит все дни за изучением больниц в Орландо?

Настал день отбытия, и пока папа загружал вещи в машину, мы с тобой сидели за кухонным столом и играли в «камень-ножницы-бумага».

– Раз-два-три, – сказала я, и мы обе выкинули ножницы; мне следовало догадаться, ты всегда выбирала ножницы. – Раз-два-три, – повторила я и на этот раз выбрала камень. – Камень притупляет ножницы. – Я постучала кулаком поверх твоей ладони.

– Осторожнее! – произнесла мама, хотя она на нас даже не смотрела.

– Я победила.

– Как и всегда.

Я засмеялась:

– Все потому, что ты всегда выбираешь ножницы.

– Леонардо да Винчи изобрел ножницы.

Ты постоянно рассказывала то, что никто не знал или чем не интересовался, потому что все время читала, рылась в Интернете или слушала передачи по каналу истории, которые навевали на меня скуку. Люди изумлялись, откуда пятилетняя девочка знает, что смыв туалета звучит в тональности ми-бемоль, а старейшее слово в английском – это «город», но мама говорила, что многие дети с заболеванием НО рано начинают читать, развивая языковые навыки. Я решила, что мозг у тебя устроен наподобие мышцы: он использовался чаще, чем тело, которое все время ломалось. Неудивительно, что ты говорила как маленький Эйнштейн.

– Я все взяла? – пробормотала мама, разговаривая сама с собой и в сотый раз просматривая список. – Справка, – сказала она и повернулась ко мне. – Амелия, нам нужна справка от врача.

Это была справка от доктора Розенблада, в которой перечислялось стандартное: что у тебя НО, что он твой лечащий врач в детской больнице – на случай неотложной ситуации. Даже забавно, учитывая, что твои переломы были чередой неотложных ситуаций. Справка лежала в бардачке фургона, рядом с документами на машину и справочником к «тойоте», вместе с порванной картой Массачусетса, квитанцией от «Джиффи Льюб» и куском жевательной резинки без обертки, к которой прилипли волосинки. Я внимательно изучила содержимое, когда мама оплачивала топливо на заправке.

– Если справка в фургоне, то почему ты не можешь достать ее по пути в аэропорт?

– Потому что забуду, – сказала мама, когда в комнату вошел папа.

– Все собрано и погружено. Что скажешь, Уиллоу? Поедем повидаться с Микки?

Ты широко улыбнулась ему, будто Микки-Маус был настоящим, а не девочкой-подростком, решившей подзаработать летом, напялив огромную пластмассовую голову.

– День рождения Микки-Мауса – восемнадцатое ноября, – объявила ты, когда папа помог тебе выбраться из инвалидного кресла. – Амелия выиграла у меня в «камень-ножницы-бумагу».

– Потому что ты всегда выбираешь ножницы, – сказал папа.

Мама нахмурилась, в последний раз глядя на список:

– Шон, ты взял с собой мотрин?

– Два пузырька.

– А фотоаппарат?

– Вот же! Я вынул его и оставил наверху на комоде… – Он повернулся ко мне. – Милая, ты не принесешь его, пока я посажу Уиллоу в машину?

Я кивнула и побежала наверх. Когда я спустилась с фотоаппаратом, то нашла маму на кухне одну. Она кружилась на месте, будто не знала, что ей делать без Уиллоу. Мама выключила свет и заперла входную дверь, а я направилась к фургону. Отдала фотоаппарат папе и пристегнулась рядом с твоим креслом, отдавая себе отчет, как странно двенадцатилетней девочке радоваться поездке в «Дисней уорлд», однако я ликовала. Я думала о солнце, песнях «Дисней» и монорельсовых вагончиках, а не о справке от доктора Розенблада.

И значит, все произошедшее было моей ошибкой.

Мы даже не дошли до глупых «Чашек». Когда наш самолет приземлился и мы доехали до отеля, уже смеркалось. Добрались до парка аттракционов и только ступили на Мейн-стрит США – замок Золушки показался во всей своей красе, – когда грянула буря. Ты сказала, что проголодалась, и мы повернулись к оформленному под старину кафе-мороженому. Папа стоял в очереди, держа тебя за руку, а мама принесла салфетки к столику, где сидела я.

– Смотри, – сказала я, указывая на Гуфи, который пожимал ладошку орущему малышу.

В тот самый момент, когда мамина салфетка полетела на землю, а папа отпустил твою руку, чтобы достать бумажник, ты заторопилась к окну, посмотреть, что я показываю тебе, и поскользнулась на крохотном бумажном квадратике.

Мы все следили за происходящим, как в замедленной съемке: у тебя из-под ног ушла земля, и ты с силой плюхнулась на пятую точку. Посмотрела на нас, и белки твоих глаз вспыхнули голубизной, как и всегда при переломе.

Сотрудники «Дисней уорлд» словно ожидали подобного. Как только мама сказала продавцу мороженого, что ты сломала ногу, как появились двое мужчин из медперсонала с носилками. Мама, как всегда в таких случаях, давала распоряжения, и тебя уложили на носилки. Ты не плакала, ты никогда не плакала, когда случался перелом. Один раз у меня была трещина в мизинце, когда мы в школе играли в тетербол, и я не могла сдержать крика, когда палец покраснел и раздулся как шарик, но ты не заплакала, даже когда сломала руку, а кость прошла сквозь кожу.

– Разве не больно? – шепнула я, когда носилки подняли и выставили колесики.

Ты кивнула, закусив губу.

На выходе из «Дисней уорлд» нас ждала машина «скорой помощи». Я бросила прощальный взгляд на Мейн-стрит, на верхушку металлического конуса «Спейс-Маунтин», на детей, которые бежали внутрь, а не обратно, а потом забралась в автомобиль, приготовленный для нас с папой, чтобы мы последовали за вами с мамой в больницу.

Было непривычно заходить в приемное отделение неотложной помощи вдали от нашего родного города. Все в больнице Бэнктона знали тебя, а врачи слушали указания мамы. Однако здесь никто не обращал на нее внимания. Нам сообщили, что переломов бедренной кости, скорее всего, два, а значит, есть вероятность внутреннего кровотечения. Мама ушла вместе с тобой на рентген, а мы с папой остались сидеть на зеленых пластиковых стульях в приемном отделении.

– Мне жаль, Мели, – сказал он, и я пожала плечами. – Может, все обойдется и мы сможем завтра съездить в парк.

Мужчина в черном костюме из «Дисней уорлд» сказал папе, что, если мы пожелаем вернуться в другой день, нас пустят бесплатно.

Этим субботним вечером люди, заходившие в приемное отделение неотложной помощи, привлекали больше внимания, чем передача по телевизору. Появились двое подростков, на вид старшеклассники, у которых в одинаковых местах кровоточил лоб. Они смеялись каждый раз, когда смотрели друг на друга. А еще был старик в блестящих штанах, который держался за правый бок, девушка, говорившая по-испански и нянчившая на руках двух орущих близнецов.

Из дверей с правой стороны вылетела мама, за ней бежала медсестра и еще одна женщина в узкой полосатой юбке и в красных туфлях на высоком каблуке.

– Справка! – выкрикнула мама. – Шон, что ты с ней сделал?

– Какая справка? – спросил папа, но я уже знала, о чем она.

Меня чуть не стошнило.

– Миссис О’Киф, – сказала женщина, – прошу вас, давайте поговорим обо всем в уединенном месте.

Она коснулась маминой руки, но мама будто сложилась пополам, иначе и не скажешь. Нас отвели в комнату с потрепанным красным диваном и маленьким овальным столиком, на котором в вазе стояли искусственные цветы. Я пристально смотрела на изображение двух панд на стене, пока с родителями говорила женщина в узкой юбке, которая представилась Донной Роман, сотрудником отдела по делам несовершеннолетних.

– Доктор Райс связался с нами, потому что переживает из-за травм Уиллоу, – сказала она. – Ее вывернутая рука и рентген показали, что это не первый перелом, так?

– У Уиллоу несовершенный остеогенез, – сказал папа.

– Я уже ей это говорила, – отозвалась мама. – Но она не хочет слушать.

– Не имея заключения терапевта, нам нужно изучить этот вопрос. Мы всего лишь следуем протоколу, чтобы защитить детей…

– Я тоже хочу защитить своего ребенка, – резким, словно бритва, голосом сказала мама. – Поэтому прошу отпустить меня туда, где я смогу это сделать.

– Доктор Райс – профессионал…

– Будь он профессионалом, то знал бы, что я говорю правду, – огрызнулась мама.

– Насколько я поняла, доктор Райс пытается связаться с лечащим врачом вашей дочери, – сказала Донна Роман. – Но вечером в субботу это довольно проблематично. Тем временем я бы попросила вас подписать разрешение и позволить нам провести полное обследование Уиллоу – рентген костей и нейрологическое обследование. Давайте это обговорим.

– Уиллоу вовсе не нуждается в очередных обследованиях, – заявила мама.

– Послушайте, мисс Роман, – вмешался в разговор отец. – Я полицейский. Вы же не думаете, что я стал бы вас обманывать?

– Я уже поговорила с вашей женой, мистер О’Киф, и, конечно, мне нужно будет побеседовать с вами… но сперва я бы хотела пообщаться с сестрой Уиллоу.

Я открыла было рот, но была не в силах ничего сказать. Мама смотрела на меня так, будто пыталась пообщаться со мной телепатически, а я уставилась в пол, глядя, как ко мне приближаются красные туфли.

– Должно быть, ты Амелия, – сказала женщина, и я кивнула. – Почему бы нам не пройтись?

Когда мы вышли в коридор, в дверном проеме появился офицер полиции, похожий на моего отца при исполнении.

– Разведи их по комнатам, – проговорила Донна Роман, и тот кивнул, потом она подвела меня к автомату с конфетами в дальнем конце коридора. – Что бы ты хотела? Я обожаю шоколад, но, может, ты больше любишь картофельные чипсы?

В отсутствие родителей она разговаривала со мной очень дружелюбно, и я немедленно показала на батончик «Сникерс», решив, что нельзя упускать случай.

– Могу поспорить, не о таком отдыхе ты мечтала, да? – сказала женщина, и я покачала головой. – Такое раньше случалось с Уиллоу?

– Да. У нее все время что-то ломается.

– Как же так?

Сначала женщина показалась мне умнее. Разве она не знает, как ломаются кости?

– От падения. Или удара.

– Что за удар? – проговорила Донна Роман. – Кто ее ударил?

Как-то в садике на детской площадке в тебя врезался ребенок. Ты научилась уклоняться, но в тот день не успела.

– Ну… – сказала я, – всякое случается.

– Амелия, кто был с Уиллоу, когда она пострадала в этот раз?

Я вспомнила фургон с мороженым, папу, который держал тебя за руку.

– Мой папа.

Женщина поджала губы и бросила в автомат монеты. Оттуда выпрыгнула бутылка воды. Донна Роман открутила крышку. Я хотела пить, но попросить не решилась.

– Он был расстроен?

Я вспомнила папино лицо, когда мы мчались к больнице, следуя за машиной «скорой помощи». Как он сжимал кулаки, пока мы ждали новостей о переломе Уиллоу.

– Да, очень расстроен.

– Как думаешь, он сделал это, потому что разозлился на Уиллоу?

– Что сделал?

Донна Роман опустилась на колени, глядя мне в глаза:

– Амелия, ты можешь поделиться со мной, что произошло на самом деле. Я сделаю так, что он не обидит тебя.

Наконец я поняла смысл ее слов.

– Мой папа не злился на Уиллоу, – сказала я. – Он не бил ее. Это несчастный случай!

– Такое не должно происходить.

– Нет, вы не понимаете, это все из-за Уиллоу.

– Ни один поступок ребенка не оправдывает насилия, – выдохнула Донна Роман, но ее слова звучали приглушенно.

Женщина направилась к комнате, где держали родителей, и хотя я умоляла послушать меня, она не реагировала.

– Мистер и миссис О’Киф, мы помещаем ваших детей под защиту органов опеки.

– Почему бы нам не пройти в участок и не поговорить? – сказал полицейский папе.

Мама обхватила меня руками:

– Органы опеки? О чем вы говорите?

Твердой рукой, не без помощи полицейского, Донна Роман пыталась оторвать меня от мамы.

– Мы поместим детей в безопасное место, пока все не прояснится. Уиллоу проведет ночь здесь.

Женщина попыталась вывести меня из комнаты, но я ухватилась за дверной косяк.

– Амелия? – разъяренно спросила мама. – Что ты сказала?

– Я говорила правду!

– Куда вы забираете мою дочь?

– Мам! – завизжала я, потянувшись к ней.

– Идем, милая, – потянув меня за руки, проговорила Донна Роман.

Пришлось отпустить косяк, и меня, визжащую и отбивающуюся, вывели из больницы. Я буйствовала пять минут, пока не пришло отупение. Пока я не поняла, почему ты не плакала, пусть и было больно: есть такая боль, от которой не будешь кричать.

Я и раньше встречала слово «детский дом» – в книгах и по телевизору. Тогда я думала, что он нужен для сирот и бродяг, для детей, чьи родители были наркоманами, но не для таких девочек, как я, которые жили в уютном доме, получали кучу подарков на Рождество и не ложились спать голодными. Миссис Уорд, руководившая моим временным приютом, могла оказаться и сама матерью. Судя по фотографиям, покрывавшим каждый сантиметр стен, она и была такой. Женщина встретила нас у двери в красном халате и тапочках, похожих на розовых поросят.

– Должно быть, ты Амелия, – сказала она, распахивая дверь шире.

Я ожидала увидеть ватагу детей, но оказалось, что здесь только я. Она провела меня на кухню, где стоял запах порошка для посуды и вареных макарон. Миссис Уорд поставила передо мной стакан молока и положила на тарелку несколько печений «Орео».

– Возможно, ты голодна, – сказала она.

Хотя так и было, я покачала головой. Взять у нее что-то – словно сдаться.

В моей спальне стояла тумбочка и небольшая кровать, покрытая одеялом с изображением вишенок. А еще телевизор и пульт. Родители не разрешали мне иметь в комнате телевизор. Мама говорила, что это «корень всех бед». Когда я сказала об этом миссис Уорд, она рассмеялась:

– Возможно, и так, но иногда «Симпсоны» – это лучшее лекарство.

Женщина открыла ящик и достала чистое полотенце и ночную сорочку, вдвое больше меня. Интересно, откуда она у нее? Сколько времени провела тут предыдущая девочка?

– Если понадоблюсь, найдешь меня дальше по коридору, – сказала миссис Уорд. – Могу я еще чем-нибудь помочь?

Мне нужна мама.

И папа.

И ты.

Дом.

– Сколько… – выдавила я первые слова, которые произнесла в этом доме. – Насколько я тут останусь?

Миссис Уорд печально улыбнулась:

– Я не могу сказать этого, Амелия.

– А мои родители… они тоже в приюте?

Она замешкалась:

– Что-то вроде того.

– Я хочу увидеть Уиллоу.

– Утром поедем сразу же к ней, – сказала миссис Уорд. – Мы заглянем в больницу. Хорошо?

Я кивнула. Мне так хотелось ей верить. С этим обещанием, вложенным в мои руки наподобие моего любимого мягкого лосенка, я смогла бы проспать всю ночь. Могла убедить себя, что все обязательно улучшится.

Я легла, вспоминая чепуху, о которой ты бормотала перед сном, когда я просила тебя замолчать: «Лягушки глотают с закрытыми глазами. Одним карандашом можно нарисовать линию в тридцать пять миль. Если произнести слово „Cleveland“ наоборот, получится „ДНК уровня С“».

Не сразу, но я поняла, почему ты цеплялась за эти глупые факты, как другие дети не выпускали из рук любимое одеяло: если повторять их снова и снова, на душе становится легче. Может, все дело в том, что я узнавала новое, когда вся остальная жизнь превратилась в сплошной вопросительный знак, а может, эти факты напоминали о тебе.

Я все еще испытывала голод или же странную пустоту внутри. Когда миссис Уорд ушла в спальню, я выбралась из кровати. На цыпочках прокралась в коридор, включила свет и направилась на кухню. Открыла холодильник, позволяя свету и холоду коснуться моих голых ног. Посмотрела на мясо, запечатанное в целлофановый пакет, на сваленные в кучу яблоки и персики в корзине, на упаковки апельсинового сока и молока, выстроившиеся в ряд, как солдаты. Наверху скрипнуло, и я схватила первое попавшееся под руку: буханку хлеба, контейнер со спагетти, горсть печенья «Орео». Я побежала к себе в комнату и закрыла дверь, потом разложила сокровища перед собой.

Сперва я уничтожила печенье. В животе заурчало, и я руками стала заталкивать в рот спагетти, потому что не было вилки. Съела кусок хлеба, потом еще, а вскоре осталась одна лишь целлофановая упаковка. «Да что со мной не так? – подумала я, поймав в зеркале свое отражение. – Кто станет есть буханку хлеба зараз?» Внешне я вызывала отвращение: тусклые коричневые волосы, которые пушились от влажной погоды, широко расставленные глаза, кривой передний зуб, свисающие над джинсами пельмени по бокам, – но внутри я была еще хуже. Мне виделась огромная черная дыра вроде тех, о которых нам рассказывали на естествознании в прошлом году. Она поглощает все на своем пути. «Вакуум пустоты», – называл ее учитель.

Все доброе и хорошее, что видели во мне окружающие, омрачалось темной стороной моей души, жаждущей иметь другую семью. Настоящая я была омерзительным человеком, мечтавшим о жизни, в которой ты бы не родилась. Настоящая я видела, как тебя погружают в машину «скорой помощи», и мечтала остаться в «Дисней уорлд». Настоящая я не знала меры, могла проглотить буханку хлеба за десять минут и хотеть еще.

Я определенно ненавидела себя.

Не знаю, что заставило меня пойти в ванную, смежную с моей спальней, – на стенах там красовались розочки, на раковине лежало фигурное мыло – и сунуть в рот два пальца. По моим венам словно растекался яд, от которого я хотела избавиться. Может, так я наказывала себя. Или пыталась вернуть себе контроль, чтобы порядок был везде. «Крысу не может стошнить», – как-то раз сказала мне ты, и это засело мне в голову. Придерживая волосы рукой, я выплеснула содержимое желудка в унитаз. Кожа покрылась испариной, я тяжело дышала, испытывая опустошенность и странное чувство облегчения от осознания, что да, я смогла хоть что-то сделать правильно, пусть мне и будет хуже, чем раньше. Живот скрутило, на языке осталась горечь, но в этот раз боль была физическая.

На меня накатила слабость. На шатающихся ногах я поплелась в предложенную мне кровать и потянулась за пультом от телевизора. В глазах резало, горло пересохло, но заснуть я не могла. Вместо этого я щелкала по каналам, просматривая передачи об интерьерах, мультики, поздние ток-шоу и кулинарное соревнование «Железного повара». На канале «Ник эт Найт», на двадцать второй минуте шоу Дика Ван Дайка, появилась старая реклама «Дисней уорлд», будто насмешка, злая шутка, предупреждение. Меня словно пнули в солнечное сплетение: я увидела фею Динь-Динь, счастливых людей и семью на аттракционе «Чашки», которой могли бы оказаться мы.

А что, если мои родители никогда не вернутся?

Что, если ты не поправишься?

Что, если мне придется остаться здесь навсегда?

Всхлипнув, я затолкала уголок подушки в рот, чтобы миссис Уорд ничего не услышала. Включила беззвучный режим на телевизоре, глядя, как кружится на аттракционе семья из «Дисней уорлд».

Шон

Ты можешь на сто процентов быть в чем-то уверен, пока это же не произойдет с тобой. Например, при аресте люди, далекие от правоохранительных органов, поражаются тому, что случаются ошибки. Если такое происходит, вы отпускаете человека и говорите ему, что лишь выполняли свой долг. «Это лучше, чем позволить преступнику разгуливать на свободе», – всегда говорил я. К черту борцов за гражданские права, которые не распознают правонарушителя, даже если он плюнет им в лицо!

Вот во что я искренне верил, пока меня не привели в полицейский участок Лейк-Буэна-Виста по подозрению в жестоком обращении с детьми. Одного взгляда на твои рентгеновские снимки, на дюжины заживающих трещин, на неестественное искривление правой кисти хватило, чтобы врачи забили тревогу и позвонили в отдел по делам несовершеннолетних. Доктор Розенблад несколько лет назад выдал нам справку, служившую пропуском в таких ситуациях. Многие родители, дети которых страдают НО, обвиняются в жестоком обращении, пока не становится известна вся история болезни. Шарлотта всегда на всякий случай возила справку в фургоне. Но сегодня, пытаясь собрать вещи для поездки, мы совершенно забыли о справке и вместо отпуска отправились в полицейский участок на допрос.

– Чушь собачья! – выкрикнул я. – Моя дочь упала в общественном месте! Там было по крайней мере десять свидетелей. Почему же вы не притащили сюда и их? Разве вам, парни, больше нечем заняться?

Я переключился с хорошего копа на плохого, но, как выяснилось, ничто не помогало, когда ты сталкивался с полицейским из чужого округа. Перевалило за полночь, а это означало, что, скорее всего, придется ждать понедельника, пока не удастся связаться с доктором Розенбладом. Я не видел Шарлотту с того момента, как нас привели в участок на допрос: в подобных случаях мы разлучаем родителей, чтобы они не успели придумать легенду. Наша проблема заключалась в том, насколько невероятной могла показаться правда. Ребенок поскользнулся на салфетке и получил осложненный перелом обоих бедер? Не обязательно подобно мне проработать в полиции девятнадцать лет, чтобы засомневаться.

Шарлотта, скорее всего, места себе не находила – оказаться вдалеке от тебя, пока ты там страдаешь, было выше ее сил, да к тому же Амелию увезли неизвестно куда. Я думал о том, что Амелия ненавидит спать с выключенным светом. Обычно я прокрадывался к ней в комнату посреди ночи и выключал лампу. «Тебе страшно?» – как-то спросил я, но она ответила, что нет. «Просто не хочу ничего пропустить». Мы жили в Бэнктоне, штат Нью-Гэмпшир, в небольшом городке, где можно было проехать по улице под автомобильные сигналы от знакомых, забыть кредитку в бакалейном магазине и вернуться с деньгами позже, потому что кассир отпустила тебя с продуктами. Находилось место и порокам, которые встречали полицейские за белыми заборами и полированными дверями, скрывавшими всяческие кошмары: уважаемые местные чиновники били жен, студенты-отличники страдали наркозависимостью, школьные учителя хранили на компьютере детское порно. Но моей задачей как офицера полиции было донести все это дерьмо до участка и убедиться, что вы с Амелией растете в безмятежном неведении. А что происходит вместо этого? Вы видите, как врывается в палату неотложной помощи полиция Флориды и забирает ваших родителей. Амелию увозят в детский дом. Как глубоко ранит вас эта жалкая попытка отправиться на отдых?

Детектив оставил меня одного после двух раундов допроса. Я знал, что он изводит меня, рассчитывая, что крупиц информации между сеансами допроса окажется достаточно для запугивания и я сознаюсь, что сломал тебе обе ноги.

Я подумал о Шарлотте, которая находилась в том же здании, возможно, в другой комнате для допроса или в камере. Если они собрались оставить нас тут на ночь, то пришлось бы прибегнуть к аресту, а для этого имелись веские основания. Здесь, во Флориде, у тебя случилась травма, а вместе со старыми переломами на рентгеновских снимках картина складывалась в единое целое, если кто-нибудь не подкрепит наши объяснения доказательствами. Но к черту, я устал ждать! Я был нужен тебе и твоей сестре.

Встав, я забарабанил по зеркальному стеклу, через которое, насколько я знал, за мной следил детектив.

Он вошел в комнату. Худощавый, рыжеволосый, прыщавый – на вид ему не было и тридцати. Я весил двести двадцать пять фунтов – и все это мышечная масса, – ростом был шесть футов три дюйма, а за последние три года я победил во внутреннем соревновании участка по поднятию тяжестей, пока мы сдавали ежегодные нормативы по физической подготовке. Если бы я захотел, то переломил бы офицера пополам. Именно это напомнило мне, почему он допрашивает меня.

– Мистер О’Киф, давайте проговорим все еще раз.

– Я хочу увидеть свою жену.

– Прямо сейчас это невозможно.

– Тогда скажите, все ли с ней в порядке?

Мой голос надломился, и этого оказалось достаточно, чтобы детектив немного смягчился.

– Она в порядке. Сейчас она беседует с другим детективом.

– Я бы хотел сделать звонок.

– Вы не арестованы, – заметил детектив.

– Верно, – усмехнулся я.

Он указал на телефон в центре стола:

– Наберите девятку для внешней линии, – потом откинулся в кресле и скрестил руки на груди, давая понять, что не оставляет мне никакого личного пространства.

– Вы знаете номер больницы, где держат мою дочь?

– Ей вы позвонить не можете.

– Почему? Я же не арестован, – повторил я.

– Сейчас уже поздно. Какой родитель захочет будить своего ребенка. Но вы ведь не такой уж хороший родитель, Шон, да?

– Плохой родитель оставил бы свою дочь одну в больнице, когда ей плохо и она напугана, – ответил я.

– Давайте обсудим необходимое, а потом, может, вы поговорите с дочерью, прежде чем она уснет.

– Я не пророню ни слова, пока не поговорю с ней, – стал торговаться я. – Дайте мне номер, и я расскажу вам, что действительно произошло с ней сегодня.

С минуту он неподвижно смотрел на меня – я прекрасно знал этот метод. Я так долго применял его, что мог распознать ложь по одному взгляду. Интересно, что он увидел в моих глазах. Возможно, разочарование. Вот он я, полицейский, а даже уберечь тебя не смог.

Детектив поднял телефон и набрал номер. Попросил соединить с твоей палатой и тихо переговорил с ответившей ему медсестрой. Потом передал трубку мне:

– У вас одна минута.

Ты была сонной, тебя только что разбудила медсестра. Говорила ты таким тоненьким голоском, что я мог бы продеть его в петлю для пуговицы.

– Уиллоу, – сказал я. – Это папа.

– Где ты? Где мамочка?

– Мы скоро приедем за тобой, милая. Завтра с самого утра мы увидимся. – Я не знал, так ли это, но не мог позволить тебе думать, будто мы бросили тебя. – От одного до десяти? – спросил я.

Мы играли в эту игру при каждом переломе: я предложил тебе шкалу боли, и ты могла показать, насколько ты смелая.

– Ноль, – прошептала ты, и меня будто ударили.

Факт обо мне: я не плачу. Не плакал с тех самых пор, как умер мой отец, когда мне было десять. Но сейчас я находился на грани. Точно так же, как и в тот день, когда ты родилась и чуть не умерла. Или когда я смотрел на двухлетнюю тебя и ты училась ходить заново, проведя пять месяцев с переломом бедра. Или сегодня, когда забирали Амелию. Дело не в том, что я несокрушимый, просто кто-то из нас должен сохранять силу.

Я собрался с духом и прокашлялся:

– Расскажи мне что-то новое, малыш.

Еще одна наша игра: я прихожу домой, а ты пересказываешь, что узнала за день. Если честно, я еще не видел, чтобы дети так впитывали информацию. Тело могло подвести тебя на каждом шагу, но мозг это компенсировал.

– Медсестра сказала, что сердце жирафа весит двадцать пять фунтов, – сообщила ты.

– Какое огромное, – ответил я. Сколько же весит сейчас мое отяжелевшее сердце? – А теперь, Уиллс, я хочу, чтобы ты легла и поспала как следует, а когда проснешься утром, я приеду за тобой.