Эрагон. Брисингр Паолини Кристофер
– Она даст вам ответы на все ваши вопросы.
И едва последние сопротивлявшиеся зрители успели покинуть поляну, как мощный поток воздуха чуть не сбил Насуаду с ног – это Сапфира упала на землю, отчаянно тормозя крыльями. Она приземлилась на все четыре лапы, и глухой гул раскатился по всему лагерю. Отстегнув ремешки, Роран и Катрина мгновенно скатились с седла.
Быстро сделав несколько шагов им навстречу, Насуада внимательно всматривалась в лицо Катрины. Ей было весьма любопытно узнать, какая женщина способна вдохновить мужчину на совершение столь невероятных подвигов. Молодая женщина, стоявшая перед нею, была довольно крепкого сложения, но очень бледная, словно после долгой болезни; у нее была целая грива медно-рыжих волос и такое рваное и грязное платье, что было невозможно определить, как оно выглядело изначально. Но, несмотря на все перенесенные в плену жестокости и страдания, было совершенно ясно, что Катрина все же весьма привлекательна, хотя, по мнению Насуады, и не настолько, чтобы поэты и барды стали бы воспевать ее красоту. Во взгляде ее и повадке было столько силы и решимости, что Насуада поняла: если бы в плен попал Роран, то и Катрина оказалась бы вполне способна поднять жителей Карвахолла, увести их на юг, в Сурду, выступить во главе войска, сражаясь на Пылающих Равнинах, а затем отправиться в Хелгринд. И все это она сделала бы только ради спасения своего возлюбленного. Даже заметив Гарцвога, Катрина не вздрогнула, не присела, а осталась спокойно стоять рядом с Рораном.
Роран поклонился Насуаде, затем боком – королю Оррину и сказал с мрачным видом:
– Ваше величество, если позволите, это моя невеста Катрина.
Девушка поклонилась им обоим.
– Добро пожаловать в стан варденов, Катрина, – сказала Насуада. – Мы все здесь о тебе уже наслышаны. Как и о необычайной преданности Рорана. Песни о его любви к тебе, можно сказать, уже поют по всей земле.
– Да, добро пожаловать к нам, – подхватил Оррин. – Мы очень рады.
Насуада заметила, что король просто глаз не сводит с Катрины, как и все прочие присутствующие мужчины, включая гномов; она не сомневалась, что теперь они до утра станут рассказывать байки о невероятных чарах невесты Рорана. Ведь то, что ради нее совершил Роран, значительно поднимало ее над уровнем обычной женщины, делало ее объектом таинственным, достойным восхищения, вызывало повышенное внимание воинов. То, что кто-то готов столь многим пожертвовать ради любимого человека, означало, хотя бы в силу той цены, которая была уплачена, что этот человек поистине бесценен.
Катрина покраснела, улыбнулась и поблагодарила всех. Но, несмотря на то что она явно была смущена подобным вниманием, лицо ее горело не столько от смущения, сколько от гордости; казалось, она отлично понимает, какой замечательный человек Роран, и была счастлива, что именно ей удалось «взять его сердце в полон». Он принадлежал ей, и иной награды для себя она не желала.
Насуаду вдруг охватило острое чувство одиночества. «Как бы мне хотелось обладать тем же, чем обладают они!» – думала она. Ее многочисленные обязанности не оставляли времени на девичьи мечты об ухажерах и замужестве – ну и, разумеется, о детях, – если только она не вздумает заключить с кем-то брак по расчету, исходя из соображений наибольшей выгоды для варденов. Она давно уже подумывала о подобном браке с Оррином, но у нее каждый раз не хватало решимости. Однако судьбой своей она все же была довольна и не завидовала Катрине и Рорану. Ее цель была куда более значительной; она мечтала победить Гальбаторикса, а это, с ее точки зрения, куда важнее, чем банальный брак.
Почти все выходят замуж и женятся, но у многих ли бывает возможность увидеть рождение новой эры?
«Сегодня вечером я что-то сама не своя, – думала Насуада. – Из-за ранений, что ли? Вот и мысли мечутся и гудят, точно пчелиный рой». Встряхнувшись, она посмотрела уже не на Катрину и Рорана, а на Сапфиру. Открыв заслон в собственных мыслях, который она обычно держала на запоре, она постаралась установить связь с Сапфирой и осторожно спросила:
– Где он?
С сухим шелестом чешуй, трущихся друг о друга, Сапфира наклонилась вперед и приблизила свою голову к Насуаде, Арье и Анжеле. Левый глаз драконихи поблескивал синим огнем. Она раза два фыркнула, и из пасти ее высунулся алый язык. Горячее влажное дыхание колыхнуло кружевной воротник платья Насуады.
Насуада судорожно сглотнула, когда ее сознания коснулись мысли дракона. От соприкосновения с этим разумом у нее каждый раз возникало какое-то непередаваемое, странное ощущение существа невероятно древнего, свирепого, чуждого людям, но вместе с тем чрезвычайно нежного. Все это в сочетании с весьма впечатляющей внешностью Сапфиры всегда напоминало Насуаде: если Сапфире вдруг захочется их съесть, она сделает это без труда. Насуада была уверена, что невозможно чувствовать себя безмятежно в присутствии дракона.
«Я чую кровь, – сказала Сапфира. – Кто ранил тебя, Насуада? Назови их имена, и я разорву мерзавцев пополам, а головы их принесу тебе в качестве трофея».
– Нет никакой необходимости никого рвать на части. Во всяком случае пока. Я сама нанесла себе ножом эти раны. Однако сейчас неподходящее время, чтобы углубляться в рассказы об этом. Сейчас мне важнее всего узнать, где Эрагон?
«Эрагон, – сказала Сапфира, – решил остаться в Империи».
В течение нескольких секунд Насуада была не способна ни двигаться, ни думать. Первое, резкое, неприятие слов Сапфиры сменилось в ее душе тяжелым ощущением неизбежности злой судьбы. Остальные также реагировали по-разному, из чего Насуада заключила, что Сапфира мысленно разговаривала со всеми одновременно.
– Но как… как же ты позволила ему остаться? – вырвалось у нее.
Тонкие язычки огня вылетели из ноздрей Сапфиры, она негодующе фыркнула и сказала:
«Эрагон сделал свой личный выбор. Я не могла остановить его. Он настаивает на том, чтобы делать то, что считает правильным, вне зависимости от последствий как для него самого, так и для остальной Алагейзии… Я, конечно, могла бы схватить его и трясти его, как цыпленка, но я горжусь им. Не бойся; он сумеет о себе позаботиться. И пока что у него не возникло никаких неприятностей. Я бы знала, если бы он, скажем, был ранен».
– А почему он сделал именно такой выбор, Сапфира? – спросила Арья.
«Мне быстрее было бы показать вам это, чем объяснять на словах. Можно?»
Все закивали, выражая полное согласие.
Поток воспоминаний Сапфиры хлынул им в души. Насуада увидела черный Хелгринд с высоты полета орла и услышала, как Эрагон, Роран и Сапфира обсуждают предстоящий штурм Хелгринда; она смотрела, как они обнаруживают логово раззаков, и стала свидетельницей эпического сражения Сапфиры с летхрблака. Эта череда образов заворожила Насуаду. Она родилась в Империи, но ничего о ней не знала и не помнила; и впервые, будучи уже взрослой, увидела нечто иное, чем дикие края на окраине владений Гальбаторикса.
Затем последовала сцена ссоры Эрагона и Сапфиры. Сапфира явно хотела скрыть эти воспоминания, но тоска, не дававшая ей покоя после того, как она оставила Эрагона в Хелгринде, была такой мучительной, что и Насуаде пришлось утирать мокрые от слез щеки своими перебинтованными руками. Однако же причины, которые назвал Сапфире Эрагон – убить последнего раззака и обследовать остальную часть Хелгринда, – и Насуаде показались явно недостаточными.
Она нахмурилась. «Эрагон, может, и безрассуден, но далеко не глуп и не стал бы подвергать опасности все то, к чему мы так стремимся, ради собственного желания посетить несколько подземных пещер и до последней капли утолить свою месть. Нет, тут должно быть какое-то другое объяснение». Она не знала, стоит ли пытаться заставить Сапфиру сказать правду, но понимала, что просто так Сапфира подобные сведения удерживать при себе не стала бы, и решила, что Сапфира, возможно, просто хочет обсудить это с нею позже, наедине.
– Черт побери! – взорвался король Оррин. – Худшего времени для скитаний в одиночку Эрагон просто выбрать не мог! Какое значение имеет один-единственный раззак, когда в нескольких милях от нас вся армия Гальбаторикса? Надо непременно вернуть его назад!
Анжела рассмеялась. Она вязала носок на пяти костяных спицах, которые стучали и царапали друг друга в ровном, но довольно странном ритме.
– А как? Он ведь будет идти днем, а Сапфира не может полететь и высмотреть его сверху, потому что при солнечном свете любой ее заметит и сообщит об этом Гальбаториксу.
– Да, конечно, но ведь он наш Всадник! Мы не можем сидеть сложа руки, когда он находится один на вражеской территории.
– Согласен, – сказал Нархайм. – Мы любым способом должны обеспечить безопасное возвращение Эрагона. Гримстнзборитх Хротгар принял Эрагона в свой клан, сделал его своим приемным сыном – а это, между прочим, и мой клан тоже, – и мы обязаны хранить ему верность, согласно всем нашим законам и зову нашей крови.
И тут Арья опустилась на колени и, к великому изумлению Насуады, принялась расшнуровывать свои высокие сапоги, вытаскивая из них шнурки. Зажав в зубах один из шнурков, она спросила:
– Сапфира, а где точно находился Эрагон, когда ты в последний раз говорила с ним?
«У входа в Хелгринд».
– А представляешь ли ты себе, каким примерно путем он собирался возвращаться?
«Он тогда еще и сам этого не знал».
Вскочив на ноги, Арья сказала:
– Ну что ж, тогда придется посмотреть повсюду.
И она, точно олень, рванулась вперед, пересекла поляну и мгновенно исчезла среди палаток, направляясь на север; она не бежала, а летела, столь же легкая и быстрая, как сам ветер.
– Нет, Арья, нет! – вскричала Насуада, но эльфийка была уже далеко, и Насуаду охватило ощущение такой полной безнадежности, что у нее опустились руки. «Наш орден разваливается на глазах», – в ужасе думала она.
Поправляя свои коротковатые доспехи, лишь слегка прикрывавшие его могучий торс, кулл Гарцвог сказал Насуаде:
– Не угодно ли тебе, госпожа Ночная Охотница, чтобы я последовал за нею? Я не могу бежать так же быстро, как маленькие эльфы, зато могу бежать столь же долго.
– Нет… нет, останься. Арья на расстоянии вполне может сойти за человека, а на тебя воины Гальбаторикса сразу начнут охоту, стоит только какому-нибудь фермеру сообщить им, что он случайно тебя заметил.
– Я привык, что на меня охотятся.
– Но не в центре Империи, где повсюду шныряют сотни слуг Гальбаторикса. Нет уж, Арье придется самой о себе позаботиться. Хотя я бы все на свете отдала, чтобы она смогла отыскать Эрагона и благополучно вернуться с ним вместе, ибо без него дело варденов обречено.
Спасение и бегство
Ноги Эрагона мерно стучали по земле.
Этот громкий топот, зарождаясь где-то в пятках, отдавался по ногам, переходил по бедрам в позвоночник и завершался у основания черепа. От собственного топота у Эрагона дробно стучали зубы и ломило в висках, и с каждой милей эта головная боль только усиливалась. Сперва этот монотонный топот раздражал его, а потом стал даже усыплять, приводя в состояние, близкое к трансу, когда он даже думать уже не мог и мог только бежать.
Когда башмаки Эрагона касались земли, он слышал хруст ломающихся стеблей травы, видел взлетающие с потрескавшейся почвы облачка пыли. Он догадывался, что прошло, наверное, не менее месяца с тех пор, как в этой части Алагейзии были дожди. Сухой воздух, казалось, высасывал влагу даже из его дыхания, и в горле постоянно першило. Сколько бы он ни пил, ему никак не удавалось восстановить потерю той жидкости, которую крали у него солнце и ветер.
Отсюда и эта головная боль.
Хелгринд остался далеко позади. Однако Эрагон продвигался значительно медленнее, чем надеялся. Сотни патрулей Гальбаторикса, в составе которых были и маги, кишели повсюду, и ему часто приходилось прятаться. У него не было ни малейших сомнений: ищут, безусловно, именно его. А прошлым вечером он даже заметил Торна, летевшего низко над западным краем неба. Он немедленно закрыл свои мысли, бросился в первую же канаву и пролежал там, наверное, с полчаса, пока Торн снова не скрылся за горизонтом.
Эрагон давно уже решил пользоваться по мере возможности именно проезжими дорогами и главными тропами.
События последней недели привели его к почти полному физическому и душевному истощению. Он предпочитал дать своему телу отдых и возможность набраться сил, а не продираться по холмам напрямки сквозь заросли колючего кустарника или вброд через илистые речки. Время для отчаянного, яростного напряжения сил, конечно, снова придет, но сейчас это время еще не наступило.
В общем, пока Эрагон придерживался дорог; он даже бежать в полную силу не решался; вообще-то разумнее было бы и вовсе не бежать, а просто идти. Вокруг виднелись разнообразные деревушки и отдельные фермерские дома. Если бы кто-то из местных жителей увидел на дороге одинокого человека, который мчится так, словно за ним гонится стая волков, это, несомненно, вызвало бы ненужное любопытство и массу подозрений, а может быть, кто-то из перепуганных земледельцев взял бы да и сообщил имперским властям. А это было для Эрагона смертельно опасно, ибо самой большой его защитой в данный момент был плащ с капюшоном.
Теперь он бежал только тогда, когда вокруг не было видно ни одного живого существа, если не считать змей, гревшихся на солнце.
Больше всего Эрагону хотелось поскорее вернуться к варденам, и его страшно раздражало, что он вынужден плестись по дорогам, как самый обыкновенный бродяга. И все же он не мог не оценить то, что наконец-то остался в одиночестве. Он не был наедине сам с собой, то есть по-настоящему один, с тех пор как нашел в Спайне яйцо Сапфиры. И его мысли постоянно путались с ее мыслями, или с мыслями Брома, или с мыслями Муртага, или еще кого-то из тех, кто в данный момент находился с ним рядом. Помимо чьего-то постоянного мысленного присутствия, которое иной раз казалось ему довольно утомительным, Эрагон много месяцев с тех пор, как покинул долину Паланкар, провел в тяжелейшей работе над собой, в бесконечных учениях, которые прерывались лишь для очередного путешествия или для участия в сражении. Никогда прежде ему не приходилось до такой степени сосредотачиваться и так долго соприкасаться с таким количеством чужого страха и чужой тревоги.
А потому Эрагон был даже рад своему одиночеству и тому покою, которое оно принесло с собой. Отсутствие голосов, включая и его собственный голос, действовало на него, как колыбельная; это молчание как бы вымывало из его души страх перед будущим. У него не возникало ни малейшего желания вести мысленные беседы с Сапфирой – хотя сейчас они были так далеко друг от друга, что им было бы весьма затруднительно это сделать; впрочем, иная, внутренняя связь с нею непременно сказала бы ему, если бы она, скажем, была ранена. Не хотелось ему связываться мысленно и с Арьей или Насуадой, не хотелось слушать их сердитые речи. Куда лучше, думал Эрагон, наслаждаться тишиной, слушая пение птичек и вздохи ветра в траве и густой листве деревьев.
Звон упряжи, топот конских копыт и голоса людей заставили Эрагона очнуться от мечтаний. Встревожившись, он остановился и огляделся, пытаясь определить, с какой стороны к нему приближаются эти люди. Из ближайшего оврага с криками вылетела и закружилась пара галок.
Единственным укрытием поблизости были кусты можжевельника. Эрагон бросился туда и нырнул под нависавшие над землей ветки как раз в тот момент, когда из оврага показались шестеро верховых, которые бодро проскакали по узкой глинистой дороге буквально в пяти шагах от Эрагона. Вообще-то Эрагон должен был бы почувствовать их приближение задолго до того, как они подобрались так близко к нему, но с тех пор, как на горизонте он увидел летящего Торна, он держал свои мысли закрытыми, пригасив заодно и активность всех своих органов чувств.
Солдаты придержали поводья, остановились посреди дороги и стали спорить.
– Говорю тебе, я кого-то видел! – кричал один из них, невысокий, краснолицый, со светлой, рыжеватой бородкой.
Сердце Эрагона бешено билось; он тщетно пытался заставить себя дышать медленно и ровно. Быстро коснувшись рукой лба, он убедился, что кусок ткани, которым он обвязал голову, по-прежнему прикрывает его стреловидные брови вразлет и заостренные, как у эльфа, уши. «Жаль, что на мне нет доспехов», – подумал он. Чтобы не привлекать ненужного внимания, он сделал себе некое подобие заплечного мешка из сухих веток и куска ткани, который выменял у бродячего торговца, и спрятал туда свои доспехи. И теперь не осмеливался вынуть их и надеть, опасаясь, что солдаты его услышат.
Тот солдат с рыжеватой бородкой слез со своего гнедого коня и прошелся по обочине дороги, внимательно осматривая заросли можжевельника. Как и все воины армии Гальбаторикса, он был в красной котте, на которой золотой нитью были вышиты извивающиеся языки пламени, поблескивавшие при каждом его движении. Доспехи у него были самые простые – конусообразный шлем, щит и кожаный жилет, – свидетельствующие о том, что он вряд ли выше чином обычного пехотинца, который просто сел на лошадь. Вооружение его состояло из копья в правой руке и длинного меча, висевшего на бедре.
Когда этот воин, звеня шпорами, подошел к убежищу Эрагона почти вплотную, Эрагон шепотом стал произносить на древнем языке довольно сложное заклинание. Старинные слова лились ручейком, и вдруг – что сильно его встревожило – он запнулся, запутался, неверно произнеся трудное скопление гласных, и был вынужден начать все сначала.
Солдат сделал еще шаг по направлению к нему.
И еще один.
И как раз в тот момент, когда солдат остановился прямо напротив него, Эрагон завершил заклинание и почувствовал, как тают его силы, ибо начала действовать магия. Он, впрочем, опоздал буквально на мгновение и не успел исчезнуть раньше, чем рыжебородый солдат заметил его и воскликнул: «Ага!», раздвинув ветки и глядя, казалось, прямо ему в глаза.
Эрагон не пошевелился.
А солдат все вглядывался в него и ничего не видел. Затем, нахмурившись, он пробормотал:
– Что за чертовщина… – И потыкал в куст копьем, едва не попав Эрагону в лицо. Эрагон впился ногтями в ладони; напряженные мышцы дрожали, ноги сводило судорогой. – Нет, черт побери, никого! – воскликнул рыжебородый и отпустил колючие ветки, тут же хлестнувшие Эрагона по лицу.
– Что там такое? – крикнул второй патрульный.
– Да ничего, – ответил рыжебородый, снял шлем и вытер вспотевший лоб. – Глаза мои, видно, что-то дурят.
– И чего этому ублюдку Бретану от нас надо? И так мы в последние два дня почти не спали!
– Вот именно. Король наш, похоже, в отчаянии, раз так нас гоняет… Честно говоря, я бы предпочел и вовсе не находить того, кого мы ищем. Кто бы там он ни был. И не то чтобы я такой уж слабак или трус, да только того, кто способен Гальбаторикса в замешательство привести, нам лучше и вовсе избегать. Пусть Муртаг и его чудовищный дракон ловят этого таинственного беглеца, верно я говорю?
– Если только нам еще и Муртага искать не придется, – заметил третий всадник. – Ты же не хуже меня слышал, что он говорил, этот Морзанов ублюдок.
Солдаты примолкли; над дорогой повисла нехорошая тишина. Затем один из них, стоявший на земле, вскочил в седло, натянул левой рукой поводья и сказал:
– Держал бы ты свою пасть на замке, Дервуд. Больно много ты говорить стал.
После чего все шестеро пришпорили своих скакунов и поскакали по дороге дальше на север.
Как только смолк стук копыт, Эрагон завершил заклинание, протер кулаками глаза и положил руки на колени. Потом он долго и от души хохотал, качая головой, восхищенный тем, насколько сильно отличалось только что пережитое им приключение от всех тех, что выпали на его долю, пока он рос в долине Паланкар. «Да мне и в голову прийти не могло, что со мной такое случиться может!» – думал он.
Заклинание, которым он воспользовался, состояло из двух частей: первая позволяла лучам света окутать его тело так, что оно становилось невидимым, а вторая надежно защищала его от других заклинателей, которые могли бы почуять, что он применил магию. Основным недостатком этого заклинания было то, что оно не могло скрыть следы ног – потому и нужно было застыть на месте, как статуя, на время его действия – и тень того, кто его произнес.
Выбравшись из колючих зарослей, Эрагон помахал над головой вытянутыми руками, разгоняя кровь, и повернулся лицом к тому оврагу, из которого выехали солдаты. Вопрос о том, что же все-таки сказал Муртаг, не давал ему покоя.
– Ах!..
Сон, предшествовавший пробуждению и окутавший Эрагона точно пеленой, исчез, стоило ему попытаться его вспомнить. Он свернулся в клубок и быстро откатился от того места, где лежал. Затем не без усилий вскочил на ноги и поднял руки перед собой, готовясь отразить возможные удары.
Его окружала ночная тьма. Над головой безразличные ко всему звезды продолжали совершать свой бесконечный путь по небосклону. На земле не шевелилось, казалось, ни одно живое существо; Эрагон не слышал ни звука, кроме легкого нежного шелеста ветра в траве.
Эрагон мысленно ощупал ближайшие окрестности; он был совершенно убежден, что кто-то готовится на него напасть. Но даже на расстоянии тысячи футов от себя во все стороны так никого и не обнаружил.
Наконец он опустил руки и немного расслабился. Грудь его тяжело вздымалась, кожа горела, он чувствовал запах собственного пота. В душе ревела буря: это был какой-то водоворот из сверкающих клинков и отрубленных конечностей. На мгновение ему показалось, что он снова в Фартхен Дуре сражается с ургалами, затем – что он на Пылающих Равнинах скрещивает клинки с солдатами Гальбаторикса. Все эти картины казались ему настолько реальными, что он готов был поклясться: некая странная магия перенесла его назад во времени и пространстве. Он видел людей и ургалов, которых некогда поразил; они стояли перед ним и выглядели вполне реальными; ему даже показалось, что они могут с ним заговорить. И хотя у него больше не было старых шрамов от ран, но тело его помнило те многочисленные увечья, которые он получил, и он содрогнулся, почувствовав снова, как мечи и стрелы пронзают его плоть.
С невнятным воем Эрагон рухнул на колени и обхватил себя руками, раскачиваясь из стороны в сторону. «Все хорошо… хорошо…» – уговаривал он себя. Потом, свернувшись в напряженный клубок и чувствуя на своем животе собственное горячее дыхание, он прижался лбом к холодной земле.
«Да что со мной такое?»
Ни в одном из эпических сказаний, которые пересказывал в Карвахолле Бром, не упоминалось о том, чтобы подобные видения преследовали героев прошлого. Никого из воинов, с которыми Эрагон познакомился у варденов, не тревожило, судя по всему, количество пролитой им ранее крови. Да и Роран, хоть он и признавался, что не любит убивать, не просыпался среди ночи с дикими воплями.
«Я слишком слаб, – думал Эрагон. – Настоящий мужчина не должен испытывать подобных сожалений. А настоящий Всадник – тем более. Гэрроу или Бром на моем месте, не сомневаюсь, чувствовали бы себя нормально. Они делали то, что было необходимо, и никаких рыданий по этому поводу, никаких бесконечных тревог, никакого скрежета зубовного себе не позволяли. Нет, я слишком слаб!»
Эрагон вскочил и обошел вокруг устроенного им на ночь гнезда из травы, пытаясь успокоиться. А через полчаса – поскольку тревога так и не отпустила его и продолжала железной хваткой теснить ему грудь, да и кожа вдруг начала гореть и чесаться, словно по ней бегали тысячи муравьев, а сам он вздрагивал при малейшем шорохе, – Эрагон схватил свой заплечный мешок и бегом пустился прочь от этого места. Ему было все равно, что там перед ним, в этой неведомой ночной мгле; да и вряд ли кто-то мог заметить сейчас его стремительный бег.
Ему хотелось одного: убежать от этих кошмарных видений. Разум его восстал против него самого, и он не мог более на него полагаться, ибо не находил рационального решения, чтобы развеять панический страх, охвативший его. Единственное, что оставалось, – это положиться на древний звериный инстинкт, который говорил ему: беги, и если будешь бежать достаточно быстро, то, возможно, сумеешь отогнать от себя эти страшные воспоминания. Возможно, размахивая руками, топая ногами по земле, ощущая холодные ручейки пота на спине и под мышками, он действительно сумеет заставить себя забыть?
Что ж, возможно…
Стая скворцов пронеслась по полуденному небосклону, точно стая рыбок в водах океана.
Эрагон, прищурившись, следил за ними взглядом. В долине Паланкар, когда скворцы возвращались после зимовки, они всегда собирались такими большими стаями, что порой становилось темно, как ночью. Эта стая была не такой огромной, и все же она напомнила Эрагону, как вечерами они пили мятный чай с Гэрроу и Рораном на крылечке своего дома и смотрели, как черная стая птиц шумливо проносится у них над головой.
Задумавшись, Эрагон остановился и присел на камень, чтобы перешнуровать свои башмаки.
Погода переменилась; стало холодно, и серая мгла на западе намекала на возможность грозы. Растительность вокруг стала богаче, всюду виднелись мхи, тростники и заросли высокой зеленой травы. На расстоянии нескольких миль посреди довольно ровного пространства торчало сразу пять холмов. Центральный холм был окружен дубовой рощей, и чуть выше мощных крон этих деревьев Эрагон разглядел осыпающиеся стены и кровлю какого-то старого заброшенного замка или храма.
Ему стало любопытно, и он решил посмотреть на эти руины, а заодно и передохнуть. Похоже, там водилось немало всякой дичи, так что короткая охота послужила бы ему достаточным извинением для того, чтобы немного осмотреться, прежде чем продолжать путь.
Примерно через час Эрагон был уже у подножия первого холма и обнаружил там следы какой-то древней дороги и остатки каменного тротуара. Он пошел по этой дороге, и она привела его прямо к руинам того замка. Дорога была в высшей степени необычной; таких дорог Эрагон еще не встречал ни у людей, ни у эльфов, ни у гномов.
В тени огромных дубов было почти холодно, и Эрагон даже немного озяб, поднимаясь на вершину центрального холма. Ближе к вершине подъем почти прекратился, деревья расступились, и он вышел на просторную, почти совершенно ровную поляну. Посреди поляны высилась полуразрушенная башня. Нижняя ее часть была широкой и ребристой, точно ствол дерева. Затем башня сужалась, поднимаясь ввысь не менее чем на тридцать футов, и завершалась острым извилистым шпилем. Верхняя часть башни почти полностью осыпалась, и куски ее каменных стен валялись на земле.
Эрагона охватило возбуждение. Скорее всего, он, сам того не подозревая, случайно набрел на эльфийскую сторожевую башню, воздвигнутую задолго до уничтожения ордена Всадников. Ни одна другая раса в Алагейзии не обладала подобным мастерством и не способна была в те времена воздвигнуть такое строение.
И вдруг на противоположном краю поляны Эрагон заметил чей-то огород.
Одинокий мужчина, сидя на корточках, пропалывал грядку с горохом. Лицо его, опущенное вниз, скрывалось в тени. Седая борода была такой длинной, что лежала у него на коленях, точно горка нечесаной шерсти.
Не поднимая головы, человек сказал Эрагону:
– Ну что, собираешься ты помочь мне пропалывать горох или нет? Если да, то я с удовольствием потом накормлю тебя обедом.
Эрагон колебался; он не знал, на что решиться. Потом подумал: «А чего мне бояться какого-то старого отшельника?» – и шагнул в огород.
– Меня зовут Берган… Берган, сын Гэрроу.
Старик в ответ проворчал:
– Тенга, сын Ингвара.
Доспехи в узелке предательски зазвенели, когда Эрагон бросил его на землю. В течение часа он молча работал рядом с Тенгой. Он понимал, что ему не стоило бы задерживаться здесь надолго, но знакомая с детства работа приносила ему огромное удовольствие и отвлекала от мрачных мыслей. Выпалывая сорняки, он позволял себе проникнуть в мысли множества живых существ на этой поляне и испытал необычайное наслаждение, чувствуя свое с ними единство.
Когда были выполоты все сорняки, уничтожены все кустики паслена и одуванчиков, Эрагон последовал за Тенгой в узенькую дверь в передней части башни. За дверью он увидел уютную кухоньку и столовую, посреди которой была винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Книги, свитки и куски кое-как связанного пергамента покрывали все поверхности, включая значительную часть пола.
Тенга мимоходом ткнул пальцем в дрова в очаге, и дерево тут же загорелось, потрескивая и стреляя искрами. Эрагон сразу напрягся, заметив это мимолетное колдовство и готовясь к любой схватке с Тенгой.
Но старик, казалось, этого не заметил; он продолжал, шаркая ногами, сновать по кухне, выставляя на стол кувшины, тарелки, ножи и всякие кушанья. И все время что-то приборматывал себе под нос.
Все чувства Эрагона были напряжены до предела; он присел на краешек относительно свободного кресла и подумал: «Даже если он произносит заклинания, он все же серьезно рискует. Неужели ему нужно прибегать к волшебству, чтобы всего лишь разжечь обыкновенный огонь в очаге?» Ибо, как учил его Оромис, слова служили средством для управления выпущенной на свободу магии, и произнести заклинание без помощи определенной формулы, призванной сдерживать волшебные силы, означало рисковать тем, что какая-то случайная мысль или невольная эмоция могут полностью исказить результат.
Эрагон осмотрелся, пытаясь отыскать хоть какой-то ключик к пониманию того, кто же его хозяин, и заметил развернутый свиток, а на нем столбцы слов древнего языка. Присмотревшись, он узнал список истинных имен, подобный тому, который изучал в Эллесмере. Все маги и волшебники жаждали обладать подобным списком и многим пожертвовали бы, чтобы его заполучить, ибо с его помощью можно было выучить множество новых слов, необходимых для составления любых заклинаний; туда же можно было занести и те слова, которые удалось открыть им самим. Но лишь очень немногим удалось заполучить такой список истинных имен, ибо их было очень мало и те, кто уже обладали ими, никогда по своей воле с ними не расставались.
Таким образом, казалось весьма необычным, что Тенга до сих пор владеет подобным списком. Но Эрагон удивился еще сильнее, обнаружив в комнате еще шесть других списков истинных имен, а также множество трудов по самым различным предметам – от истории до математики, от астрономии до ботаники.
Кувшин с элем и тарелки с хлебом, сыром и холодным мясным пирогом уже стояли на столе, и Тенга подтолкнул их к гостю.
– Спасибо, – поблагодарил Эрагон.
Тенга, не обращая на него внимания, уселся, скрестив ноги, у огня. Он все время продолжал ворчать и бормотать что-то себе в бороду, с изрядным аппетитом поглощая еду.
После того как Эрагон дочиста съел все, что было на тарелке, подобрав каждую крошку и осушив каждую каплю отличного эля, он, заметив, что Тенга тоже кончает есть, решился все же спросить:
– А что, эту башню эльфы строили?
Тенга остро глянул на него, словно этот вопрос мог задать только полный дурак, но все же ответил:
– О да. Эдур Итиндра строили хитроумные эльфы.
– А что ты-то здесь делаешь? Неужели ты совсем один живешь или…
– Я ищу ответ! – воскликнул Тенга. – Ключ к неоткрытой двери, тайну деревьев и растений. Огонь, тепло, молния, свет… Большинство не знает, как задать этот вопрос, и скитается во мраке невежества. Другие же знают вопрос, но боятся того, что может означать ответ на него. Ба! Тысячи лет мы жили как дикари. Дикари! Но я положу этому конец. Я возвещу приход эры света, и все станут прославлять мои деяния.
– Прошу тебя, скажи: чего же именно ты ищешь?
Тенга нахмурился, морщины на его лице стали глубже.
– Ты тоже не знаешь вопроса? А я думал, что, может, все-таки знаешь. Но нет, я ошибся. И все же я вижу: ты понимаешь, зачем я предпринял эти поиски! Ты ведь тоже ищешь; и пусть ты ищешь ответа на другой вопрос, но поиски тем не менее тебе тоже знакомы. Тот же огонь горит в твоем сердце. Кто еще, кроме странника, может оценить то, чем мы должны пожертвовать, чтобы отыскать ответ?
– Ответ? Но на какой вопрос?
– На тот, который мы для себя выбрали.
«Да он безумен», – подумал Эрагон. Поискав глазами что-нибудь, с помощью чего можно было бы отвлечь Тенгу, он заметил ряд деревянных фигурок животных, выстроившихся на подоконнике под запотевшим окном.
– Какие красивые, – сказал он, указывая на фигурки. – Кто их вырезал?
– Она… до того, как покинула меня. Она всегда что-нибудь мастерила. – Тенга выпрямился и ткнул концом левого указательного пальца в первую из фигурок. – Вот белка с пышным хвостом, такая яркая и быстрая, полная смеха и разных веселых звуков. – Его палец переместился на следующую фигурку. – А вот дикий кабан, ужасно опасный, с клыками, точно кинжалы… А вот ворон…
Тенга не обратил внимания, когда Эрагон попятился к двери и, осторожно приподняв засов, выскользнул из Эдур Итиндры. Забросив за плечи свой мешок, он рысцой бросился сквозь дубовую рощу подальше от этих пяти холмов и лишившегося рассудка заклинателя.
К концу этого дня и в течение всего последующего количество людей на дороге все увеличивалось, и в итоге Эрагону стало казаться, что из-за каждого холма непременно появляется очередной военный патруль. По большей части, правда, по дороге шли беженцы, хотя попадались и отдельные солдаты, и торговцы, и прочий деловой люд. Этих Эрагон по возможности избегал и большую часть времени шел, низко опустив голову и спрятав подбородок в воротник.
Однако столь медленное продвижение заставило его переночевать в деревне Исткрофт в двадцати милях к северу от Мелиана. Он, вообще-то, собирался сойти с дороги задолго до прибытия в Исткрофт и подыскать себе какую-нибудь защищенную от ветра низину или пещеру, где можно было бы отдохнуть до утра, но из-за плохого знания местности неправильно рассчитал расстояние и вышел к деревне вместе с тремя вооруженными мужчинами. Теперь уже ему деваться было некуда; если бы он вздумал свернуть менее чем в часе пути до безопасного ночлега в Исткрофте и удобной мягкой постели, любой, даже самый большой тупица, непременно спросил бы, почему он это делает. Так что Эрагон, стиснув зубы, молча повторил про себя только что выдуманную легенду о том, зачем он совершает это путешествие.
Скрывающееся в туманной дымке солнце висело уже в двух пальцах от линии горизонта, когда Эрагон наконец как следует разглядел Исткрофт, средней величины деревню, окруженную высоким частоколом. Вошли они туда уже почти в темноте. Эрагон слышал, как часовые у ворот расспрашивают тех вооруженных людей, не шел ли по дороге еще кто.
– Да вроде бы нет.
– Ну и хорошо, – сказал один из стражников. – Если они так медленно тащатся, так пусть и ждут до завтра, когда ворота снова откроются. – И он крикнул через дорогу своему напарнику: – Давай, закрывай! – Вместе они с трудом закрыли тяжелые, футов в пятнадцать высотой створки ворот, обитые железом, и заперли их на четыре дубовых засова толщиной, наверно, с самого Эрагона.
«Они, должно быть, к осаде готовятся, – подумал Эрагон и улыбнулся собственной недогадливости. – Да и кто в наши времена не ждет беды?» Всего несколько месяцев назад он бы тоже волновался, думая, что попадет здесь в ловушку, но сейчас был уверен: он и без оружия сумел бы взобраться на эту стену, а потом с помощью магии незаметно удрать и скрыться в ночном мраке. И все же он решил остаться; он очень устал, да и применение магии могло привлечь внимание находившихся где-нибудь поблизости магов.
Не успел он сделать и несколько шагов по грязной узкой улочке, ведущей к центральной площади селения, как его остановил сторож, светя ему прямо в лицо своим фонарем.
– Стой тут! Ты ведь до сих пор в Исткрофте не бывал, верно?
– Да, я тут впервые, – кивнул Эрагон.
Коренастый сторож недоверчиво покрутил головой и продолжил свой допрос:
– А у тебя тут что, родственники или друзья? Где остановишься-то?
– Нет тут у меня никого.
– Так зачем же ты в Исткрофт явился?
– Ни за чем. Я направляюсь на юг за семейством своей сестры, чтобы переправить их назад, в Драс-Леону. – Но слова Эрагона, похоже, не произвели на сторожа никакого впечатления. «Может, он мне не верит? – размышлял Эрагон. – Или, может, слышал столько подобных рассказов, что они для него давно пустой звук?»
– Тогда тебе постоялый двор нужен, он у главного колодца. Ступай туда, там и еду найдешь, и комнату. И пока будешь жить у нас в Исткрофте, позволь предупредить тебя: мы тут не терпим ни убийств, ни воровства, ни разврата. У нас тут колодки и виселицы крепкие, и для них вечно применение находится. Ясно тебе, о чем я?
– Ясно, ясно.
– Ну, так ступай, желаю тебе удачи. Хотя погоди! Как твое имя-то, чужеземец?
– Берган.
После этого сторож удалился, вернувшись к своему вечернему обходу. Эрагон выждал, когда свет его фонаря окончательно скроется за домами, и вернулся к воротам, где заметил с полдюжины разных объявлений о поисках различных преступников, написанных на большом куске пергамента. В одном из этих объявлений была описана внешность Эрагона, в другом – Рорана; обоих обвиняли в измене Короне.
Эрагон с интересом изучил написанное, и больше всего его потрясла обещанная награда: титул графа и соответствующие земельные владения каждому, кто этих преступников поймает. Рядом были помещены их рисованные портреты, и портрет Рорана просто поразил его; там была даже борода, которую Роран отрастил после бегства из Карвахолла; а вот Эрагон был изображен примерно таким, каким был задолго до праздника Клятвы Крови, когда еще имел совершенно человеческую внешность.
«До чего же теперь все переменилось», – подумал он.
Осторожно, не спеша, он прошел через все селение до постоялого двора и заглянул в общий зал с низким закопченным потолком и бревенчатыми стенами. В тусклом свете желтых восковых свечей по залу плавали тяжелые клубы дыма. Пол был грязный, под ногами хрустел песок и мусор. Слева от входа стояли столы со стульями; у здоровенного очага мальчишка-поварёнок вращал вертел с насаженным на него поросенком. Напротив входа виднелась длинная буфетная стойка с подставками для кружек, возле которой толпилось целое стадо коренастых местных жителей, заливавших нестерпимую жажду пивом и элем.
Народу в зале было полно, не меньше пяти-шести десятков человек, и стоял такой шум, что это даже несколько обескуражило Эрагона после столь долгого пребывания в тишине и молчании; у него было такое ощущение, будто он попал в мощный водопад. Ему было трудно сосредоточиться и различить в этом неумолчном гуле какой-нибудь один голос. Стоило ему разобрать какое-то отдельное слово или фразу, как общий смысл ускользал от него, ибо остальная часть высказывания снова тонула в многоголосом хоре выпивох. В уголке распевали три бродячих музыканта, представляя комическую версию «Милая Атрид О’Даут», что лишь усиливало общий уровень шума.
Морщась от оглушительного рева, Эрагон ужом пробрался сквозь толпу и подошел к стойке. Он хотел поговорить с подавальщицей, но та была настолько занята, что прошло минут пять, прежде чем она обратила на него внимание и не слишком вежливо спросила:
– Чего тебе? – Вдоль потных щек у нее свисали неопрятные пряди волос.
– У вас комната не сдается или хотя бы угол, чтобы переночевать?
– Откуда мне знать. Насчет этого надо с хозяйкой переговорить. Вон она там. – И подавальщица махнула рукой в сторону лестницы весьма мрачного вида.
Эрагон решил подождать и, опершись о стойку, рассматривал людей в зале. Это была весьма пестрая компания. Примерно половину, как он догадался, составляли местные жители, пришедшие скоротать вечерок за выпивкой и в приятном обществе. Что же касается остальных, по большей части это были беженцы – чаще всего целые семьи, – бродившие по стране в поисках более безопасной жизни. Их было легко определить по заношенным сорочкам и грязным штанам и по настороженному виду; они, нахохлившись, сгорбившись, сидели за столами, испуганно поднимая глаза на каждого, кто проходил мимо, но старательно избегали смотреть в ту сторону, где разместилась самая малочисленная группа посетителей: солдаты Гальбаторикса в красной военной форме. Эти вели себя особенно шумно. Они смеялись, кричали, стучали по столешнице латными печатками, поглощая невиданные количества пива и щупая каждую подавальщицу, которая имела глупость пройти достаточно близко от них.
«Они ведут себя так, потому что знают: никто не осмелится им перечить! – с возмущением думал Эрагон. – А может, их силой заставили вступить в армию Гальбаторикса, и теперь они подобными выходками пытаются заглушить в себе чувство стыда и страха?»
А музыканты пели:
- И, волос не прибрав, наша милая Атрид О’Даут
- К лорду Эделю с плачем летит: «Отпусти жениха,
- А не то деревенская ведьма в козла тебя обратит!»
- Но смеется лорд Эдель: «Что мне твоя ведьма!
- Что мне ее чары!..»
Толпа у стойки немного сдвинулась, и у дальней стены Эрагон увидел столик, за которым в одиночестве сидела женщина. Лицо ее было скрыто низко опущенным капюшоном дорожного плаща. Женщину окружили четверо мужчин, четверо здоровенных фермеров с бычьими шеями и раскрасневшимися от спиртного физиономиями. Двое прислонились к стене по обе стороны от женщины, как бы нависая над нею, еще один уселся перед нею на стул, поставив его задом наперед и гнусно ухмыляясь, а четвертый поставил левую ногу на край стола и, опершись о колено, нагнулся к незнакомке. Все они что-то говорили ей, яростно жестикулируя, и движения их были весьма фривольны. Хотя Эрагону и не было слышно, что отвечала им женщина, было совершенно очевидно, что ответы ее злят фермеров, потому что они, насупившись и напыжившись, наступали на нее, точно петухи. А один даже погрозил ей пальцем.
Эрагону они показались вполне приличными трудягами, которые просто оставили свои манеры на дне пивной кружки – подобную ошибку он часто наблюдал в дни праздников в Карвахолле. Гэрроу не испытывал особого почтения к тем, кто не знает меры в выпивке да еще и упорно лезет на рожон в общественных местах. «Это неприлично, – говорил он. – Кроме того, если уж ты пьешь, чтобы забыть о своей несчастной доле, а не для удовольствия, так пей там, где никому не мешаешь».
Человек, стоявший слева от женщины, вдруг наклонился и поддел пальцем краешек ее капюшона, словно желая его сдернуть. Но женщина мгновенно – Эрагон едва успел заметить это движение – правой своей рукой схватила нахала за запястье и сразу же отпустила, приняв прежнюю позу. Вряд ли, подумал Эрагон, кто-то еще в зале, включая того человека, к которому она прикоснулась, успел это заметить.
Капюшон все же упал с ее головы, и Эрагон так и застыл в изумлении. Это была самая обычная женщина, только чрезвычайно похожая на Арью. Правда, глаза у нее были не такими, как у Арьи: они у нее были совершенно круглые, а не узкие и раскосые, как у кошки. Да и уши у женщины тоже были самые обычные, не заостренные наверху, как у эльфов. Но все же она была прекрасна, хотя ее красота и была более понятной и более приземленной, чем у Арьи.
Не колеблясь, Эрагон мысленно проник в сознание этой женщины. Ему необходимо было узнать, кто же она в действительности такая.
И стоило ему коснуться ее мыслей, как он получил ответный мысленный удар, мгновенно сбивший его с толку, и в ушах его прозвучал знакомый голос:
«Эрагон!»
«Арья, это ты?»
Их глаза на мгновение встретились, и толпа выпивох у стойки снова сплотилась, скрыв от него Арью.
Эрагон бросился через весь зал к ее столу, прося людей расступиться и дать ему дорогу. Окружавшие Арью фермеры посмотрели на него весьма неприветливо, и один из них сказал:
– Ты, милый, ужасно невежлив! Мы ведь тебя не звали, что ж ты так разлетелся-то? Остерегись-ка да убирайся отсюда подобру-поздорову!
Стараясь держать себя в руках и говорить как можно спокойнее, Эрагон учтиво поклонился и ответил:
– Мне кажется, господа, что эта дама предпочла бы, чтобы ее оставили в покое. Вы ведь уважите желание честной женщины, правда?
– Честной женщины? – заржал тот, что все наклонялся над Арьей. – Да разве честные женщины таскаются по кабакам в одиночку?
– В таком случае позвольте мне поблагодарить вас за заботу о ней и сообщить, что я ее брат. Мы направляемся в Драс-Леону к нашему дяде, там и будем теперь жить.
Четверо фермеров обменялись смущенными взглядами. Трое тут же попятились, отступая от Арьи, но самый здоровенный придвинулся чуть ли не вплотную к Эрагону и, дыша ему в лицо перегаром, заявил:
– Что-то не верю я тебе, дружок! По-моему, ты просто расчищаешь себе местечко, желаешь с ней наедине остаться!
«Не так уж ты далек от истины», – подумал Эрагон, но вслух сказал очень тихо, чтобы только этот тип мог его расслышать:
– Уверяю тебя, она действительно моя сестра. Прошу тебя, уходи. Я с тобой не ссорился и не собираюсь. Ну что, уйдешь ты?
– Ни за что! Я уверен, что ты просто лживый молокосос.
– Будь же благоразумен. Тебе что, неприятности нужны? С чего такая враждебность? Вечер еще только начался, тут полно выпивки, музыка играет. Давай не будем ссориться из-за таких пустяков. Мы просто друг друга не поняли, ну и не будем обращать на такие пустяки внимания.
К облегчению Эрагона, его собеседник через некоторое время расслабился и, проворчав недовольно:
– Да я бы все равно драться с таким юнцом не стал! – развернулся и стал пробираться сквозь толпу к буфетной стойке, где его уже поджидали приятели.
Не сводя с них глаз, Эрагон скользнул к столу и сел рядом с Арьей.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, едва шевеля губами.
– Тебя ищу.
Удивленный, он быстро глянул на нее, и она приподняла изогнутую бровь. Он снова посмотрел на выпивох и, старательно изображая улыбку, спросил:
– Ты одна?
– Уже нет… Ты насчет комнаты с хозяйкой договорился?
Он покачал головой:
– Вот и хорошо. Поднимемся в мою комнату. Там мы сможем спокойно поговорить.
Они дружно встали из-за стола и направились к лестнице у задней стены зала. Истоптанные ступени скрипели у них под ногами, пока они поднимались на второй этаж, где в грязноватом коридоре горела одна-единственная свеча. Вдоль стен виднелось несколько деревянных дверей. Арья подвела Эрагона к последней из них по правой стене и откуда-то из недр своего обширного рукава извлекла железный ключ. Отперев дверь, она вошла в комнату, подождала, когда Эрагон следом за нею переступит через порог, а затем снова затворила дверь и тщательно ее заперла.
Слабый оранжевый свет проникал в комнату через окошко со свинцовыми переплетами, находившееся напротив двери. Это был свет фонаря, висевшего на другой стороне центральной площади Исткрофта. В этом неясном свете Эрагон сумел отыскать на низеньком столике справа масляный светильник и прошептал:
Читать бесплатно другие книги:
