Белая кошка Блэк Холли

Достаю из рюкзака учебники и принимаюсь за тригонометрию. Карандаш бессмысленно скользит по бумаге, ничего путного из урока не помню. Лучше почитаю мифологию – что-нибудь про Олимп и очередные перипетии в их сумасшедшей древнегреческой семейке. Гера дурит мозги беременной подружке мужа, Семеле, и та уговаривает Зевса явиться ей во всей красе. Тот, конечно, знает, что этим убьет девчушку, но соглашается. Показывает дурочке небо в алмазах, а потом вырезает из обуглившегося тела младенца Диониса и зашивает в собственное бедро. Неудивительно, что тот потом всю жизнь пил не просыхая. Дочитываю до момента, когда маленького Диониса переодевают в девочку (чтобы от Геры уберечь, ага), и тут раздается стук в дверь.

– Что такое? – Сэм вынимает наушник и разворачивается на стуле.

В дверь просовывается Кайл.

– Тебя к телефону, – это он мне.

Наверное, пока не появились мобильники, студентам приходилось вечно откладывать четвертаки, чтобы звонить домой с телефона-автомата. Такие агрегаты висят в общежитиях на каждом этаже, их не снимают, несмотря на эпизодические ночные звонки разных психопатов. Иногда это старье оказывается полезным. В основном звонят родители, когда чадо на эсэмэски не отвечает, потому что мобильный разрядился. Или вот моя мама из тюрьмы.

Знакомая тяжесть черной телефонной трубки.

– Алло.

– Я просто тебя не узнаю! Ты в этой школе повредился умом. Зачем на крышу полез?

Вообще-то, маме не положено звонить из тюрьмы на телефон-автомат. Но она как-то ухитряется. Сначала звонит невестке, а Мора перенаправляет вызов мне или кому-нибудь еще – адвокату, Филипу, Баррону. А потом оплачивает счет. Разумеется, можно пользоваться сотовой связью, но мама твердо верит, что все разговоры по мобильнику прослушивает некая злобная правительственная организация, поэтому всегда использует телефон-автомат.

– Да все в порядке. Спасибо, что звонишь.

Снова вспоминаю, что утром приедет Филип. Вот бы он не явился и все спустили на тормозах. Да, мечтать не вредно.

– Спасибо, что звоню? Я твоя мать, я должна быть рядом! Как несправедливо, что приходится торчать здесь. Ты бы не разгуливал по крышам, если бы жил дома, с матерью. Я предупреждала судью, что так и будет, если меня запрут. Ну, не прямо так, конечно. Но все равно предупреждала.

Поговорить мама любит. Чаще всего я просто мычу ей в ответ, ни слова вставить не удается. Сейчас все наши разговоры такие. Она ведь далеко, не дотронется, не заставит плакать от отчаяния, только и может, что говорить. Магия эмоций – очень сильная магия.

– Послушай, езжай домой с Филипом. Наконец-то будешь среди своих, в безопасности.

Среди своих… Среди мастеров. Но я-то не мастер. Единственный в семье.

Стараюсь говорить тише:

– Мне грозит опасность?

– Конечно же нет. Не мели чушь. Я такое письмо чудесное получила от того графа. Он хочет отправиться со мной в круиз, когда выйду. Как думаешь? Поехали с нами, скажу, что ты мой помощник.

Улыбаюсь. От матери иногда мороз по коже, она искусно манипулирует людьми, но меня все равно любит.

– Ладно, мам.

– Правда? Милый, как замечательно! Такая несправедливость с этой тюрьмой. Как они могли отнять меня у детей, я ведь им сейчас нужна как никогда. Недавно говорила с адвокатами – они обещали все исправить. Написал бы письмо, вдруг поможет.

Не буду я ничего писать.

– Пора, мам. Сейчас время для самостоятельных занятий, мне не полагается по телефону болтать.

– Хочешь, поговорю с вашим комендантом? Как его зовут? Валери?

– Валерио.

– Только дай ему трубку. Я все объясню. Уверена, он поймет.

– Мне правда пора. Уроков задали кучу.

Она смеется. Могу поклясться, что слышу, как на том конце провода щелкает зажигалка, как мама глубоко затягивается, как тлеет сигарета.

– Да что с тобой? Со школой же покончено.

– Будет покончено, если не сделаю уроки.

– Милый, ты всегда все воспринимаешь слишком серьезно. В этом твоя проблема. Мой самый младшенький…

Прямо вижу, как она прислонилась к стене тюремного коридора и разглагольствует, размахивая руками.

– Пока, мам.

– Держись братьев. С ними ты в безопасности.

– Пока, мам, – повторяю я и кладу трубку. На сердце какая-то тяжесть.

Так и стою у телефона, пока не заканчивается время для подготовки домашних заданий и из комнат не выбегают ученики.

На полосатом диване устроились два одиннадцатиклассника-футболиста, Рауль Петак и Джереми Флетчер-Фиске, машут мне. Киваю в ответ и иду к автомату за большим стаканом кофе с шоколадом. Вообще-то, автоматы здесь для учителей, но мы постоянно пьем кофе, и всем плевать.

Сажусь на диван, Джереми корчит рожу:

– Гигишники наслали порчу?

– Да нет, мамочка твоя, – отвечаю я беззлобно. ГГ – это сокращение, какой-то длинный медицинский термин, который значит просто-напросто «мастер». Отсюда и гигишники.

– Ой, ладно тебе. Есть предложение. Сведи меня с кем-нибудь: надо поработать над девчонкой, хочу затащить ее в постель после выпускного. Я заплачу.

– Не знаю никого.

– Врешь. – Джереми смотрит на меня пренебрежительно, словно удивляется, что еще приходится эдакое ничтожество уламывать. Когда Флетчер-Фиске просит помочь, такие, как я, должны прыгать от радости. Мы же за этим только и нужны.

– Она обещала снять все амулеты – сама не прочь развлечься.

Сколько, интересно, он готов заплатить? Нет уж, все равно маловато будет, чтобы нарываться на неприятности.

– Извини, ничем не могу помочь.

Рауль достает из внутреннего кармана куртки конверт и сует мне.

– Слушайте, отстаньте! Говорю же: не могу, и все.

– Да нет. Я тут видел мышь. Уверен на все сто, она бежала к мышеловке – ну той, с клеем. Пятьдесят баксов на клей. Сегодня попадется.

Рауль ухмыляется и чиркает пальцем по горлу. Джереми недоволен. Думал еще меня потрясти, но разговор уже ушел в другую сторону.

Запихиваю конверт в карман. Надо бы реагировать спокойнее.

– Надеюсь, нет. Очень уж полезная для бизнеса мышь. Пусть еще побегает.

Вечером напомню Сэму записать эту ставку. Пусть тренируется.

– Ага, тебе лишь бы денежки наши прикарманить, – улыбается Рауль.

Пожимаю плечами. А что тут скажешь?

– Спорим, отгрызет себе лапку и слиняет. Она настоящий боец, – встревает Джереми.

– Так и поставь, – откликается Рауль. – Ну что?

– Денег не взял.

И Джереми нарочито клоунским жестом выворачивает карманы брюк.

– А я одолжу, – смеется его приятель.

Кофе слишком горячий, обжигает мне рот. Как же противно с этими двумя разговаривать.

– Если будешь ставить – Сэм примет.

Футболисты замолкают и пялятся на моего соседа. Тот сидит неподалеку и что-то вычерчивает на миллиметровке. За тем же столом Джилл Пирсон-Уайт кидает игральные кости и торжествующе воздевает кулак.

– И ты ему наши деньги доверишь? – интересуется Рауль.

– Вы доверяете мне, а я доверяю ему.

– Доверяем? Прошлой ночью ты тут просто какой-то «Полет над гнездом кукушки» устроил. – Девчонка Джереми изучает драматургию, вот он и нахватался названий фильмов. – А теперь уезжаешь?

Как же я устал! Поспал днем и кофе выпил, но все без толку. Еще и объясняй всем подряд про хождение во сне. И никто не верит.

– Это мое личное дело, – бурчу я, а потом дотрагиваюсь до торчащего из кармана конверта, – а вот это профессиональное.

Лежу и пялюсь в потолок. Надеюсь, кофе поможет. Если и сегодня буду ходить во сне – выкинут из школы насовсем, поэтому спать нельзя ни в коем случае. Слышно, как в коридоре возится собака, царапает когтями по паркету, устраивается поудобнее и ложится под дверью.

Интересно, как дела у Филипа? Он мне ни разу в глаза не посмотрел с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Не то что Баррон. И с сыном своим никогда не разрешал играть. А теперь придется торчать в его доме, пока не вернусь в Веллингфорд.

– Эй, – Сэм тоже не спит, – на тебя смотреть страшно. Лежишь и таращишься в потолок, как мертвый. Не моргаешь даже.

– Моргаю. Просто не хочу засыпать, – стараюсь говорить тихо.

Сэм, шурша простыней, переворачивается набок.

– А чего так? Боишься, что…

– Ага.

– Ясно.

Хорошо, что выражение лица в темноте не разглядеть.

– Представь, что ты сделал нечто ужасное, такое, что боишься смотреть в глаза тем, кто об этом знает…

Я почти шепчу. Сэм меня, может, и не слышит вовсе. Зачем я вообще начал, тем более сейчас? Никогда ни с кем об этом не говорил.

– Так ты правда хотел спрыгнуть с крыши?

Черт, да сколько можно об этом!

– Нет, не хотел, честно.

Лежит сейчас, небось, и думает, чего бы такого сказать. Кто меня тянул за язык?

– Ну хорошо, сделал я что-то ужасное. А зачем?

– А ты и сам не знаешь.

– Глупость какая-то. Как я могу не знать?

Наш разговор, наверное, похож на одну из его настолок. Вы на перекрестке. Маленькая извилистая тропинка ведет к горам, а большая – к городу. По какой отправитесь? Словно я персонаж, за которого он играет, но правила больно дурацкие.

– Не знаешь, и все тут. В том-то и дело. Не веришь, что вообще на такое способен, но сделал.

Мне правила тоже не нравятся.

Сэм усаживается на постели.

– С этого, думаю, и следует начинать. Должен быть мотив. Если не узнаешь, зачем сделал, наверняка сделаешь снова.

По-прежнему пялюсь в потолок. Почему же я так устал?

– Как сложно быть хорошим человеком, когда точно знаешь, что ты плохой.

– Иногда я совершенно не понимаю, врешь ты или нет.

– А я никогда не вру, – опять соврал я.

Всю ночь не спал, поэтому утром торможу по-страшному. Только холодный душ и спасает – после него я даже в состоянии одеться и встретить Валерио. Он вроде выдохнул: я живой и к тому же никуда из комнаты не делся. С ним Филип – дорогущие зеркальные солнечные очки подняты на лоб, темные волосы прилизаны, на запястье золотые часы, на загорелом лице белоснежная улыбка.

– Мистер Шарп, совет попечителей школы проконсультировался с юристами. Если вы хотите вернуться к занятиям, необходима справка от терапевта. Доктор должен подтвердить, что хождение во сне не повторится. Все ясно?

Я уже открыл было рот, чтобы сказать: «Да, ясно», но брат, по-прежнему улыбаясь, кладет мне на плечо руку в перчатке.

– Готов?

Отрицательно мотаю головой и киваю на комнату. Сумки не собраны, везде валяются учебники, кровать не застелена. А брат мог бы и поинтересоваться моим здоровьем. Все-таки я чуть с крыши не упал. Явно же что-то не так.

– Помочь?

Интересно, заметил ли Валерио, какой у Филипа напряженный голос. В нашей семье считают: нельзя показывать простачкам уязвимые места. А простачки – это все, кто не из нашей семьи.

– Да нет, порядок.

Достаю из шкафа холщовую сумку.

Филип поворачивается к коменданту:

– Спасибо большое, что позаботились о брате.

Валерио, похоже, дара речи лишился от удивления. «Позаботились» – не совсем точное слово, всего-то позвонили пожарным, чтобы меня сняли с крыши.

– Для нас это было…

– Самое главное, он не пострадал.

Закатываю глаза и принимаюсь запихивать в сумку грязную одежду, iPod, книги, учебники, маленькую стеклянную статуэтку кошки, флешку со всеми школьными работами. Слушать даже не буду, о чем они там треплются. Всего пара дней. Я справлюсь.

По дороге к машине Филип оборачивается ко мне:

– Что же ты ведешь себя как идиот?

Пожимаю плечами. Все-таки ему удалось меня зацепить.

– Думал, я уже это все перерос.

Брат достает брелок с ключами и снимает «мерседес» с сигнализации. На пассажирском сиденье бардак, я сметаю стаканчики из-под кофе на пол, прямо на валяющиеся там мятые и грязные дорожные карты с MapQuest.

– Ты, надеюсь, хождение во сне имеешь в виду. Потому что, перерос или не перерос, идиотом ты так и остался.

Глава третья

Гоняю по тарелке брюссельскую капусту. Напротив в детском креслице плачет маленький племянник, и Мора дает ему какую-то пластиковую штуку погрызть. У жены Филипа синяки под глазами. Всего двадцать один, а на вид как старуха.

– Одеяла на диване в кабинете.

На столе разбросаны какие-то бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Море, чтобы не волновалась, я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: «Спасибо». Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день – готовили индейку. Папа еще сидел за столом и курил длинные тонкие сигариллы, от них пальцы делались желтыми. Я иногда их покупаю и жгу в пепельнице, если скучаю по нему особенно сильно.

А вот сейчас я скучаю по Веллингфорду и тому отличному парню, которым так ловко прикидывался.

– Завтра приезжает дед. Хочет, чтобы ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, это для мамы – она же скоро выйдет.

– Не думаю, что ей понравится. Она не любит, когда роются в ее вещах.

– Деду скажи, – вздыхает Филип.

– И я не хочу туда ехать.

Речь о большом старом доме, где мы росли. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной гаражной распродажи. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновых Пустошах. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.

– Ну и не едь.

Может, хоть сейчас посмотрит в глаза? Но нет, уставился на воротник моей рубашки.

– Мама в состоянии о себе позаботиться. Она такая. Я вообще не уверен, что после освобождения она вернется на нашу свалку.

С самого суда Филип с мамой не в ладах. Брат – мастер физической силы, может кончиком мизинца сломать кому-нибудь ногу. Тогда мать принудила его надавить на свидетелей, и вряд ли он ее простил. К тому же отдача получилась довольно болезненной.

Вздыхаю. А куда, спрашивается, мне еще деваться, если не к деду? Сильно сомневаюсь, что Филип разрешит остаться у них.

– Скажи, что я буду на него батрачить самое большее неделю, только пока в школу обратно не возьмут.

– Сам и скажи.

Мора скрещивает на груди руки без перчаток. Так странно. Словно она голая. Мать запрещала их дома носить, говорила: в семье все должны друг другу доверять. Филип, наверное, того же мнения.

Мора – моя невестка, но не кровная родственница. Поэтому смотреть на ее голые руки очень непривычно. Я с усилием перевожу взгляд на худые ключицы.

– Пускай не заставляет тебя ехать в тот странный дом, – говорит она.

– Мы все там когда-то жили, между прочим! – Филип достает пиво из холодильника. – К тому же я и не заставляю.

Он открывает бутылку, делает большой глоток и расстегивает воротник белой рубашки. На шее у него словно ожерелье из длинных шрамов. Это его хозяин вырезал, а потом насыпал в раны золу. Символ того, что Филип как бы умер для прежней жизни. Теперь вокруг его горла словно обвился червяк. У всех криминальных мастеров, мелких сошек, такие шрамы. Как русская братва – те розы выкалывают на груди, или якудза, которые за каждый проведенный в тюрьме год зашивают в пенис по жемчужине. Шрамы у Филипа появились три года назад. Теперь все вздрагивают, когда он расстегивает рубашку.

Но я не вздрагиваю.

В тридцатые годы на Восточном Побережье власть захватили шесть семей мастеров: Нономура, Голдблюмы, Вольпы, Райсы, Бреннаны, Захаровы. Они и по сей день контролируют все – начиная с дешевых поддельных амулетов, которые в супермаркетах продают вместе с зажигалками, и предсказателей Таро из торговых центров (за двадцатку у них можно купить небольшое проклятие) и заканчивая наемными громилами и убийцами. Но их услуги немногие могут себе позволить. Да надо еще знать, кому именно платить. Моему брату, к примеру. Или дедушке, но он отошел от дел.

Мора отворачивается и мечтательно смотрит в окно на засохший газон.

– Слышите музыку? Там, на улице.

Филип предостерегающе смотрит на меня.

– Кассель не прочь пожить в старом доме. Мора, нет никакой музыки. Нет, и все тут. Слышишь?

Она убирает тарелки и тихонько мурлычет себе под нос.

– Ты в порядке?

– В порядке. Просто устала. Она очень устает, – отвечает вместо жены Филип.

– Ну, я пошел домашку делать.

Все молчат, и я отправляюсь наверх, в кабинет. Диван застелен, сбоку лежат одеяла, как и обещала Мора. Белье свежее и пахнет порошком. Сажусь в кожаное кресло и включаю компьютер. Загорается монитор. На рабочем столе в беспорядке разбросаны папки. Открываю почту. А там письмо от Одри.

Жму на ссылку так быстро, что открывается сразу два окна. «Волнуюсь за тебя». И все. Даже не подписалась.

С Одри мы познакомились в начале девятого класса. В обед она обычно сидела со стаканом кофе на бетонной ограде около парковки и читала что-нибудь из Танит Ли[1], такие старые книжки в бумажных обложках. Например, «Не кусайте солнце». Эту я тоже читал – у Лилы в свое время одалживал. И сказал тогда Одри, что «Сабелла» лучше.

– Потому что ты романтик. С парнями всегда так. Нет, правда. А девчонки – прагматики.

– Ну нет.

Уже потом, когда мы начали встречаться, мне временами казалось, что она права.

Ответ сочиняю почти двадцать минут: «Эту неделю дома. Телик буду сутками смотреть». На вид вроде вполне безобидно, хотя сочинять пришлось долго. Наконец, отсылаю с тяжелым вздохом. Глупо, как же все глупо.

Кроме обычного спама на почте куча писем со ссылками: кто-то уже выложил на YouTube видео со мной на верхушке Смит-Холла. И пара сообщений от учителей с домашними заданиями на неделю. Ну и ладно, значит, все-таки не собираются выгонять из школы, несмотря на безобразие на крыше. Надо бы вчерашнюю работу доделать, но сперва займусь другими делами. Необходимо убедить веллингфордовское начальство в моей благонадежности. Google выдает список терапевтов – специалистов по сну. Двое из них, судя по адресам, в часе езды отсюда. Распечатываю данные и сохраняю картинки с логотипами контор на флешке. Неплохо для начала. Ясное дело, ни один врач не подпишет нужную мне справку – зачем рисковать репутацией. Но можно ведь и по-другому все обстряпать.

Я в ударе. Попробуем-ка заодно натянуть нос деду! Звоню Баррону на мобильный. Тот отвечает после второго гудка запыхавшимся голосом.

– Алло.

– Занят?

– Для братца – любителя крыш найду минутку. Что с тобой случилось?

– Увидел странный сон, а потом проснулся на крыше. Ерунда полная, но теперь придется торчать у Филипа, пока до директрисы не дойдет, что я вменяемый.

Вздыхаю. В детстве мы с Барроном не ладили, а теперь из всех родственников я только с ним и могу нормально поговорить.

– Филип на тебя наезжает?

– Скажем так, если зависну здесь подольше – и правда руки на себя наложу.

– Главное, ты в порядке.

Тон у него, конечно, покровительственный, но все равно приятно.

– А можно к тебе?

Баррон изучает юриспруденцию в Принстоне. Смешно, если вдуматься, ведь он неисправимый лгун. Постоянно забывает, что именно наврал, но свято верит в свои россказни. Так что иногда и сам начинаешь сомневаться. В суде наверняка сразу начнет выдумывать какие-нибудь немыслимые байки про клиента.

– Надо соседку по комнате спросить. Она встречается с послом, все время в Нью-Йорк мотается на представительской машине. Не знаю, согласится ли.

Типичное вранье.

– Если она все время в отъезде, может, и ничего. Я найду, где голову приткнуть. На автобусной остановке переночую в крайнем случае.

Давлю как могу.

– А почему не хочешь пожить у Филипа?

– Он сдал меня деду, а тот хочет с моей помощью разгрести бардак в старом доме. Филип прямо не сказал, но ему не терпится меня сплавить.

– Глупости. Не будь параноиком.

Вот Баррона он бы охотно пригласил.

Когда мне было семь, а Филипу тринадцать, я часто представлял, что мы с ним супергерои. Брат вроде как был Бэтменом, я – Робином или еще кем-нибудь второстепенным. Мне нравилось воображать, как он меня спасает из беды. Например, старая песочница превращалась в гигантские песочные часы, и меня могло засыпать насмерть, а в дырявом детском бассейне подстерегали акулы. Я всегда звал Филипа на помощь, но в конце концов вместо него являлся десятилетний Баррон. Вот он-то с Филипом дружил. Уже тогда доделывал то, на что у брата времени не хватало. Например, со мной возился. Почти все детство я страшно завидовал Баррону и хотел очутиться на его месте, злился. А потом понял, что мне никогда им не стать.

– Может, хотя бы на пару дней?

– Ладно-ладно, – но это он несерьезно, опять увертки. – А что за странный сон? От которого ты на крышу полез?

Фыркаю.

– Кошка украла язык, хотел его вернуть.

Брат смеется.

– Ну и бардак у тебя в голове, пацан. В следующий раз пускай забирает язык насовсем.

Ненавижу это слово – «пацан», но спорить смысла нет.

Прощаюсь и ставлю трубку на зарядку. Отправляю по почте домашку.

Мора заходит в кабинет, а я как раз шарю по папкам на рабочем столе у Филипа. Куча картинок с обнаженными девицами: лежа на спине, они стягивают длинные бархатные перчатки, трогают грудь голыми руками. Изображение парня с бриллиантовой подвеской и в идиотских шароварах, видимо, случайно сюда затесалось. Скука, в общем-то, никакого криминала.

– Держи, – Мора протягивает кружку и две таблетки. Судя по запаху, это чай с мятой. Взгляд у нее блуждает. – Филип просил тебе отнести.

– А что это?

– Поможет заснуть.

Глотаю пилюли и залпом выпиваю чай.

– И чего вы не поделили? Он сам не свой, когда ты приезжаешь.

– Да ничего.

Не буду объяснять, ведь Мора мне нравится. Не рассказывать же ей, что Филипу не по себе, когда я рядом с его сыном. Из-за Лилы. Он же видел тогда мое лицо, помогал прятать тело. Я бы на его месте тоже нервничал.

Просыпаюсь среди ночи. Очень надо в туалет. Голова словно набита ватой. Шатаясь, бреду по коридору. Кажется, внизу кто-то разговаривает. Справляю нужду, собираюсь нажать на слив, но внезапно останавливаюсь.

– Ты что здесь делаешь? – это голос Филипа.

– Приехал сразу, как узнал.

Деда ни с кем не перепутаешь. Он живет в Карни, это тоже в Сосновых Пустошах. То ли там подцепил легкий акцент, то ли что-то из старых времен прорывается. Его городок – натуральное кладбище, не дома – могилы. Практически все жители – мастера, в основном старше шестидесяти. Приезжают туда умирать.

– Мы о нем позаботимся.

Я не ослышался – Баррон? А почему мне не сказал, что приедет? Они с Филипом вечно секретничают. Мама всегда говорила, это потому, что я самый младший. Но наверняка не поэтому. Я ведь не мастер – вот почему. Дедушке тоже в голову не пришло позвать меня на это семейное собрание.

Член семьи, но все равно чужой. И убийца вдобавок, а это усугубляет ситуацию. Странное дело – почему? Хоть на преступление оказался способен.

Страницы: «« « 1234 » »»