Белая кошка Блэк Холли
Выдавливаю улыбку, но в горле комок.
– А как насчет магии трансформации?
Анни пожимает плечами, на подоле тихонько позвякивают колокольчики.
– А что?
– Это тоже необратимо?
– Обратимо. Другой мастер может повернуть процесс вспять, если только жертву превратили в живое существо. Если, например, парня сделать лодкой, а потом обратно парнем, трансформацию он не перенесет. Живое превращается в неживое навсегда.
Навсегда. Спросить ее про девчонку, ставшую кошкой? Нет, нельзя сообщать такие подробности, я и так уже рискую дальше некуда.
– Спасибо.
Встаю. Не очень пока понятно, какая мне польза от этого разговора, ясно одно – чтобы добыть нужные ответы, придется хорошенько побегать.
– Передай деду привет от Косой Анни, – подмигивает гадалка.
– Ладно.
Не буду я ничего передавать, а то придется объяснять, зачем мотался в Карни. Отойдя на несколько шагов, вспоминаю еще кое-что и возвращаюсь:
– А мадам Захарова все еще живет в здешних краях?
Мама Лилы. Помню ее потерянный голос в трубке, ее взгляд в номере гостиницы, на дне рождения. Мне давно кажется, что она уже тогда, раньше меня самого, разглядела притаившееся внутри меня чудовище.
– Конечно. Куда же она из Карни? Муженек тут же откроет на нее охоту.
– Охоту?
– Он считает, будто жена в курсе, куда делась дочка, но ему не говорит. Я ее успокоила: она переживет мужа. Бриллиант бессмертия не всесилен.
– Тот, что он вместе с Лилой купил в Париже?
Не знал, что камень так называется. Вроде что-то там было про Распутина.
– Говорят, он заколдован: владелец якобы никогда не умрет. Чушь, в общем-то, ведь тогда получается, камень не просто отводит проклятия. Но пока он действует, ведь Захарова еще никому не удалось укокошить, а сколько народу пыталось. Вот бы взглянуть на этот талисман.
Анни наклоняет голову.
– А ты вроде был влюблен в Лилу? Да-да, точно, волочился за ней постоянно. И брат твой тоже.
– Да это когда было.
Гадалка поднимается и вдруг целует меня в щеку. От неожиданности я вздрагиваю.
– Два брата и одна девушка – тут добра не жди.
У Баррона была помимо нее куча других девчонок: одноклассницы, старше нас, все уже со своими тачками. Лила постоянно ему звонила, а я врал, почему брата нет дома, сочинял какие-то глупости, все надеялся, что она меня раскусит. Но ничего подобного, Лила всегда верила. Мы обычно говорили и говорили по телефону, пока он не являлся или она не засыпала.
Хуже всего получалось, когда Баррон брал трубку и разговаривал с ней таким скучающим, безразличным голосом, уставившись в телик. Он мне однажды сказал:
– Лила всего-навсего ребенок, не настоящая моя девушка, а так. Да еще и ехать до нее целых два часа.
– Так почему ты ее не бросишь?
Хорошо помню Лилин голос, ее дыхание в трубке, когда она засыпала. Как он мог хотеть кого-то еще?
Баррон ухмыльнулся в ответ:
– Чтобы не ранить девичьи чувства.
Я тогда хлопнул кулаком по обеденному столу, аж тарелки подпрыгнули, вместе с мусором.
– Она дочь Захарова, только потому ты с ней и встречаешься.
Брат ухмыльнулся еще шире:
– Как знать. Может, я с ней гуляю, чтобы тебе насолить.
Следовало рассказать Лиле всю правду, но тогда бы она перестала звонить.
Якудза зашивают в пенис жемчужины – по одной за каждый год отсидки в тюрьме. Бамбуковой щепкой делают надрез и заталкивают жемчуг в рану. Жутко больно, наверное. По сравнению с этим три маленьких камешка зашить в ногу – полная фигня.
Остановившись на парковке, я перелезаю назад, вываливаю содержимое полиэтиленового мешка прямо на сиденье (купил в ближайшем супермаркете), отворачиваю штанину на левой ноге. Сначала надо выбрить на голени небольшой участок, сантиметров пять-шесть, промыть водой из бутылки. Получается страшно медленно: дешевое одноразовое лезвие обдирает кожу.
Черт, забыл купить салфетки, чтобы промокнуть кровь. Снимаю рубашку и прикладываю к ноге. Щиплет, но я не обращаю внимания. Вообще-то, в мешке есть бутылка перекиси водорода. Ладно, может, позже, когда соберусь с силами, а пока и так больно.
Достаю еще одну бритву. За окном снуют люди – семейные пары толкают перед собой тележки с покупками, смеются дети, прохаживаются мужчины с бумажными стаканчиками. Виновато отворачиваюсь и шепчу про себя: «Не смотрите», а потом прижимаю острое лезвие к коже.
Даже страшно немного – насколько легко оно входит, почти никакой боли, как от небольшого укуса. По телу разливается странный холод, руки-ноги словно чужие. Сначала почти ничего не видно, только едва заметная тонкая линия, затем выступает кровь – сперва маленькими каплями, потом набухает длинная красная полоса.
Самое жуткое – заталкивать камешки внутрь. Нестерпимо больно, как будто сдираешь кожу живьем. Три камня, по одному за каждый год, что я считал себя убийцей. Изо всех сил сдерживая тошноту, я заправляю нитку в иголку и накладываю два кошмарных кривых стежка.
Мне надо домой. Вот заберу Лилу, и ударимся вместе в бега. Как можно дальше отсюда. В Китай, например. Найду там мастера, чтобы превратить ее обратно. Может, пойдем к Захарову, и я попробую ему все объяснить. Прямо сегодня вечером.
Разговор с Косой Анни не прояснил главного: кто был тем мастером памяти. Но теперь я знаю – надо мной поработали. Наверное, это Антон, он и братья точно что-то затевают. Хотя он вроде бы специализируется на удаче, но, может быть, это он заставил меня так думать. И к Баррону в башку, видимо, залез. С одобрения Филипа.
Вспенивается перекись водорода. Ничего, пускай кружится голова, пускай руки трясутся. Дело сделано. Никто больше не заставит меня забыть. Ничего и никогда.
Выхожу из машины. Двери сарая распахнуты. Внутри ни кошек, ни капканов. Никто не таращится на меня из темноты. Что случилось? Целую минуту стою там как вкопанный, а потом бегу в дом. Врываюсь на кухню и кричу деду:
– Где кошки?!
Он поднимает глаза от кипы дырявого постельного белья:
– Твой брат позвонил в приют для животных. Они приезжали днем.
– А как же белая кошка? Моя кошка!
– Ты все равно не смог бы ее оставить. Она попадет к хорошим людям, которые сумеют о ней позаботиться.
– Как ты мог? Почему ты им позволил?
Дед протягивает руку, но я отшатываюсь. Мой голос дрожит от ярости:
– Который из них? Кто позвонил в приют?
– Не вини его. Он просто хотел как лучше. Кошки устроили в сарае настоящий свинарник.
– Кто?
Старик расстроено пожимает плечами:
– Филип.
Он все еще говорит, объясняет что-то про котов и про приют, но я уже не слушаю. Баррон, Мора, мои украденные воспоминания, моя белая кошка… Филип заплатит. За все. И притом с процентами.
Глава девятая
Ненавижу приюты для животных за сочетание запахов мочи, экскрементов, собачьей еды и мокрой газеты. А еще ненавижу бесконечное подвывание и отчаянный скулеж, доносящийся из клеток, а ты ничего не можешь для зверей сделать и чувствуешь вину. Уже в первом приюте мне не по себе. Ее я нахожу только в третьем. Белую кошку.
Она сидит и смотрит сквозь прутья, не вопит и не трется о решетку, как другие. Взгляд змеиный – вот-вот ужалит.
И совсем не похожа на человека.
– Кто ты такая? Лила?..
Она подходит ближе и жалобно мяучит. По спине у меня от страха и отвращения пробегает дрожь. Кошка не может быть девчонкой.
Меня захлестывают образы из прошлого. Тот последний раз, когда я видел Лилу, чувствовал запах крови, смотрел на мертвое тело и улыбался. Неужели все это колдовство? Но воспоминание такое настоящее. Я словно вру сам себе, что она жива, что ее можно спасти. Словно схожу с ума.
Кошка смотрит на меня разными глазами – один голубой, другой зеленый. Пускай я спятил, пускай это невероятно, я точно знаю: это она, Лила.
Поворачиваюсь и иду прочь. Лила громко кричит, но я заставляю себя не обращать внимания. За конторкой полная женщина в футболке с изображением ризеншнауцера объясняет парнишке, где развесить объявления. У него, кажется, сбежал королевский питон.
– Я хочу забрать белую кошку.
Она протягивает мне стандартную форму: адрес моего ветеринара, сколько лет я живу в своем районе, одобряю ли операцию по удалению когтей. Про ветеринара пропускаю, а в остальных графах пишу подходящие, как мне кажется, ответы, им должно понравиться. Руки трясутся, я как будто выпал из жизни, угодил в иной временной поток, совсем как после аварии, в которой погиб отец. Секунды то убыстряют, то замедляют свой бег. Нужно забрать кошку, уйти отсюда, затаиться где-нибудь и переждать, пока все не вернется в норму.
– Это дата рождения?
Регистраторша постукивает по заявлению. Киваю.
– Тебе семнадцать.
Она показывает на самый верх страницы, а там значится большими буквами: «Забрать животное из приюта могут только лица старше восемнадцати лет». Обычно я слежу за подобными мелочами очень внимательно, готовлюсь, просчитываю возможности. Но сейчас только и остается, что тупо пялиться в документ и, как выброшенная на берег рыба, судорожно хватать ртом воздух.
– Но вы не понимаете…
Регистраторша хмурит брови.
– Та кошка – моя. Кто-то по ошибке ее сюда принес, на самом деле она моя.
– Ошейника на ней не было, адреса тоже.
Поймала меня на вранье, я фальшиво ухмыляюсь.
– Она его постоянно снимает.
– Парень, кошка бродячая, жила в сарае, привезли ее всего пару часов назад. Если кто-то ее и кормил, то не очень хорошо.
– Правильно, раньше она жила в сарае, но сейчас она живет со мной.
– Не знаю, в чем тут дело, – качает головой женщина, – но рискну предположить: родители тебе не разрешили ее оставить и отправили сюда. Какая безответственность…
– Да нет.
Что, интересно, она сделает, если рассказать, в чем действительно тут дело. Смех, да и только.
Бряцает колокольчик над входной дверью, появляется целое семейство. Дама со шнауцером смотрит на них с улыбкой.
– Мы хотим щеночка! – кричит с порога маленькая девочка, перчатки у нее измазаны шоколадом и весь рот тоже.
– Стойте, подождите, – прошу я в отчаянии.
Регистраторша бросает на меня жалостливый взгляд.
– Уговоришь родителей – хотя бы одного, – тогда возвращайся.
Делаю глубокий вдох.
– А вы завтра работаете?
Теперь она явно злится, упирает руки в боки. Наверное, жалеет сейчас, что проявила сочувствие. Плевать.
– Я нет, но завтра тебе скажут то же самое: приходи с родителями.
Киваю, но ничего больше не слышу, все заглушают крики Лилы. Она плачет там, в клетке, плачет и плачет, и никто не приходит ей на помощь.
Папа научил меня, как быстро успокоиться, в случае, например, когда заходишь в дом и собираешься что-то украсть или отвечаешь на вопросы полиции. Сказал, надо представить себя на пляже, прислушаться к шуму голубых прозрачных волн, вообразить, как они лижут твои ноги. Вспомнить ощущение песка между пальцами, набрать в грудь побольше соленого воздуха…
Не помогает.
Сэм берет трубку после второго гудка и торопливо шепчет:
– Я на репетиции, Ставракис рвет и мечет. Давай быстрее.
Мне почти нечего ему предложить. Доверять соседу не стоит, но я почему-то доверяю, а доверие – ненадежная штука. Даже не знаю, согласится ли Сэм.
– Нужна помощь.
– Ты в порядке? А то голос слишком серьезный.
Старательно смеюсь.
– Нужно вызволить кошку из приюта. Считай, что побег из тюрьмы организовываем.
Сработало, Сэм хихикает.
– А чья кошка?
– Моя. Ты что думаешь, я полезу в петлю из-за незнакомой животины?
– Дай-ка догадаюсь: кошка невиновна, ее подставили.
– В точку, в тюрьму только так и попадают.
Вспоминаю про маму. Из горла рвется смешок – резкий, саркастический. Совсем не к месту. Сдерживаю его с трудом.
– Тогда договорились. Завтра…
– Ну да, он самый, – Сэм обращается уже не ко мне, голос приглушенный, как будто он прикрывает трубку рукой. – Хочешь с нами?
Еще что-то говорит, но уже не разобрать.
– Сэм!
Я изо всей силы ударяю кулаком по приборной панели.
– Кассель, привет.
Это Даника. Та самая, что вечно расхаживает с холщовой сумкой, на все имеет собственное мнение и в упор не замечает, что я ее избегаю.
– Что там с кошкой? Сэм сказал, тебе требуется помощь.
– Мне нужен только один человек.
Только ее мне не хватало для полного счастья.
– Сэм говорит, его нужно подвезти.
– А с его машиной что?
У моего соседа настоящий катафалк, бензина ест прорву. Поэтому, заботясь об экологии, Сэм его переоборудовал. Теперь машина ездит на альтернативном растительном топливе, и внутри всегда аппетитно пахнет картошкой фри.
– Точно не знаю.
Да, выбора, похоже, нет. Прикусив щеку, я с трудом выдавливаю:
– Тогда спасибо тебе большое, Даника. Ты настоящий друг.
Вешаю трубку, пока не наговорил гадостей. Как потом расплачиваться? Я же буду в долгу. Если дружба – союз в поисках выгоды, в этот раз я точно проиграл.
Дед в ярости. Как только появляюсь на пороге, он начинает вопить: я, дескать, взял автомобиль без спроса, это и мой дом тоже, поэтому именно я должен здесь горбатиться. Когда он принимается расписывать свою старость и немощность, не могу сдержать смех. Это злит его еще больше.
– Не ори! – огрызаюсь я и отправляюсь к себе в комнату.
Дед молча провожает меня глазами.
Хорошо, допустим всего на минуту, что кошка – это Лила. Нет, я пока в своем уме. Просто надо кое-что вычислить.
Кто-то ее превратил. Этот кто-то работает с моими братцами. Мастер трансформации, а значит, один (или одна) из самых сильных мастеров в Америке. Получается, мне крышка, ведь что я могу такому противопоставить?
На потолке приклеена скотчем репродукция Магритта – джентльмен из позапрошлого века смотрит в зеркало над каминной полкой, повернулся к зрителю ухоженным затылком, но в зеркале тоже отражается затылок. Мне понравилось, что лица не видно, потому я и купил эту картину. Только вот сейчас кажется, никакого лица у него и в помине нет.
В десять вечера звонит телефон. Сэм частит пьяным запинающимся голосом:
– Давай сюда, вечеринка в самом разгаре.
– Я устал.
Встать сил нет, уже целую вечность лежу и пялюсь на потрескавшуюся штукатурку.
– Давай. Я сам здесь только из-за тебя.
Перекатываюсь на бок:
– Это почему еще?
– Теперь я букмекер, и они меня обожают, – смеется сосед. – Гэвин Перри только что пива предложил! Это все ты, старик, вовек не забуду. Завтра вызволим твою кошку и…
– Ладно-ладно, где ты?
Забавно, Сэм помогает мне, при этом считает, что он у меня в долгу. Рывком поднимаюсь с кровати. Чего валяться, в конце-то концов? Лежу и думаю о Лиле, как она там мяукает в клетке, и безо всякого толка перебираю воспоминания одно за другим.
Сэм диктует адрес. Я знаю, где это. Родители Зои Пападополус вечно разъезжают по командировкам, поэтому у нее постоянно вечеринки.
Дед заснул перед телевизором. В новостях показывают губернатора Пэттона, сторонника второй поправки – той самой, которая обяжет всех принудительно пройти тест на владение силами. Пэттон распинается: мол, сами мастера должны поддержать поправку, продемонстрировать миру добрые намерения и законопослушность, а результаты проверки никто не узнает, полная конфиденциальность. Про доступ правительства к медицинским документам пока ни слова. Ну-ну.
Дедушка храпит. Забираю у него ключи.
Зои живет в огромном новом доме на Нешаник-стейшн – там таких несколько, а рядом лес. Подъездная дорожка заставлена машинами. Ворота распахнуты настежь, на крыльце какая-то девчонка, размахивая бутылкой вина, обнимается с коринфской колонной и истерически смеется.
– Что празднуем?
– Празднуем? – непонимающе повторяет она, потом улыбается: – Жизнь!
Не могу заставить себя улыбнуться в ответ. Зачем я здесь? Нужно что-то делать, вломиться, например, в проклятый приют. Когда мошенничаешь, самое сложное – бездействовать и выжидать. Тут-то нервы и сдают. Хорошо бы у меня не сдали.
Гостиная уставлена уже оплывшими свечами, вся мебель заляпана воском. Несколько мальчишек и девчонок сидят прямо на полу и пьют пиво. Один десятиклассник что-то говорит, и все оборачиваются ко мне.
Два года я бился, чтобы ничем среди них не выделяться. Какие-то пятнадцать минут – и все труды пошли прахом. Моя социальная жизнь, и без того нелепая и натужная, похоже, катится ко всем чертям.
Киваю собравшимся. Интересно, Сэм принимает на меня ставки? Самое время начать.
В кухне Харви Сильверман в окружении двенадцатиклассников опрокидывает одну рюмку за другой. Остальные толпятся снаружи, около бассейна. Для водных процедур холодновато, но там барахтается парочка учеников, прямо в одежде и с посиневшими губами.
Меня под руку берет Одри.
– Смотрите-ка, кто пришел! Кассель Шарп.
Моя бывшая девушка очень красивая, хотя сейчас взгляд у нее мутный и улыбка немного рассеянная. Около книжного шкафа Грег Хамсфорд что-то втирает девчонкам из хоккейной команды. Одри оглядывается на него. Интересно, они вместе сюда пришли?
– Как обычно, притаился в сторонке и наблюдает исподтишка, оценивает нас.
– Совсем нет.
Как ей объяснить? Я ведь больше всего боюсь, что оценивать будут меня.
– Мне нравилось с тобой встречаться.
Одри кладет голову мне на плечо – может, по старой памяти, а может, напилась. При некотором усилии можно принять это за ласку.
– Нравилось, как ты наблюдаешь за мной.
Я почти готов пообещать ей, что буду делать все как надо, сказала бы только – что.
– А тебе нравилось со мной встречаться? – едва слышно шепчет Одри.
– Это ведь ты меня бросила.
Тоже почти шепчу, слова получаются тихими и нежными. Скажу что угодно, пусть только не уходит, пусть говорит со мной. Когда мы вместе, все так ясно и просто, кажется, что я могу измениться, бросить старую жизнь.
– Но я тебя все еще не забыла. Думаю, нет.
– Да?
Наклоняюсь и целую ее. «Думаю, нет». Вот ты и не думай. Губы у нее мягкие, с привкусом текилы. Ужасный получается поцелуй, сплошь горечь и сожаление. Я точно знаю, что опять все порчу, но просто-напросто не умею по-другому.
Но Одри не отталкивает меня, она приподнимается на цыпочки, обнимает за плечи. Ее руки легонько щекочут мой затылок, и я улыбаюсь. Медленнее, еще медленнее. Уже лучше. Она легонько вздыхает, не прерывая поцелуя. Скольжу пальцами по ключицам, по впадинке на шее. Хочется поцеловать ее туда, перецеловать каждую родинку на молочно-белой коже.
– Эй, ну-ка убери от нее руки! – встревает Грег Хамсфорд.
Одри отшатывается и чуть не падает на него, а я словно со дна моря всплыл, даже в ушах гул. Совсем забыл, что мы на вечеринке.
– Ты напилась, – Грег хватает девушку за локоть, от чего та снова чуть не падает.
Сжимаю кулаки. Вот сейчас размажу его по стенке, ударю прямо в лицо! Оглядываюсь на Одри. Если испугалась или разозлилась – мокрого места от него не оставлю.
Но она отвернулась, на меня и не смотрит. Вся ненависть моментально превращается в презрение к самому себе.
– Что ты вообще здесь забыл? Тебя же вроде вывели на чистую воду и наконец турнули из школы.
– Не знал, что это школьная вечеринка.
Грег самодовольно улыбается.
– Кому ты тут нужен! Пудришь своей магией девчонкам мозги. Иначе-то никто на тебя и не посмотрит.
Вдруг вспоминаю Мору. Все вокруг расплывается, я будто смотрю на Грега с другого конца длинного темного туннеля. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в кожаные перчатки, и бью изо всей силы, Грег летит на пол. Пинаю противника, потом еще и еще, но тут меня хватает за пояс Рауль Пэтак и оттаскивает прочь.
– Шарп, остынь.
Ударить, ударить его еще раз. Я вырываюсь, и кто-то заламывает мне руки за спину. Одри ушла. Грег поднимается на ноги и вытирает рот.
– Я про твою мать читал в газете. Ты точно такой же, Шарп.
– Если бы. Тогда бы ты со слезами на глазах умолял себя отдубасить, – усмехаюсь я в ответ.
– Выведите его, – командует чей-то голос, и Рауль тащит меня к дверям. Мы шествуем мимо бассейна, люди оглядываются, привстают в шезлонгах, явно предвкушая продолжение драки.
Пытаюсь вырваться из захвата, но когда меня отпускают, от неожиданности падаю на траву.
– Да какая муха тебя укусила? – Рауль тяжело дышит.
– Извини, – поднимаю глаза к ночному небу.
Оказывается, сзади меня держал Кевин Форд. Коротышка, но накачанный, рестлингом занимается. Он смотрит выжидающе, будто ждет, что я на него накинусь.
– Остынь. Совсем на тебя не похоже, старик.
– Забылся.
Вернее, забыл, что здесь всем был и буду чужой. Я стал их букмекером, попал в компанию, но другом не стану никогда. Вот и вся моя социальная жизнь.
Парни возвращаются в дом. Кевин говорит что-то, но слишком тихо – не разобрать, Рауль прыскает.
Снова смотрю в небо, усыпанное звездами. Меня никогда не учили различать созвездия. В детстве, помнится, я выдумал себе одно, но тут же потерял, поэтому теперь передо мной сотни ярких точек, хаос, лишенный какой бы то ни было логики.
Кто-то шуршит травой, подходит ближе, заслоняет ночное небо. Одри? Нет, Сэм.
– Вот ты где.
Медленно встаю на ноги, мы идем к машине. Сосед покачивается, а через несколько шагов его выворачивает прямо в куст гортензий под кухонным окном. Девчонки на террасе хихикают.
– Слава богу, ты приехал. Отвезешь меня домой?
Читать бесплатно другие книги:
