Закон Моисея Хармон Эми

Он улыбнулся и тут же кинулся мне в руки, обнимая меня за шею. Я уткнулся лицом в его кудряшки, и его шелковистые темные пряди защекотали мне нос. От него пахло детской присыпкой, свежим сеном и постиранными носками. Я услышал легкий аромат духов Джорджии, словно она точно так же обнимала Эли перед тем, как он покинул ее, и он забрал ее запах с собой. Он был теплым и непоседливым, его щека, прижатая к моей, – мягкой и гладенькой.

Когда нам снится сон, мы этого не осознаем. В мире грез наши тела такие же плотные, и мы можем прикасаться, целоваться, бегать, чувствовать. Каким-то образом наши мысли создают реальность. Здесь было точно так же. Я знал, что ни у меня, ни у Эли нет физической оболочки. Но это не имело значения. Я чувствовал тело Эли в своих руках, пока обнимал его. И никогда не хотел отпускать.

Он слегка отстранился и посмотрел на меня с серьезным видом. Его глаза были так похожи на мамины, что я хотел утонуть в них. Затем Эли отцепился от моей шеи и взял мое лицо в свои крошечные ручки.

– Ты должен сделать выбор, папа.

Моисей умер по пути в больницу. Это все, что мне сказали. Нам не позволили поехать с ним, поэтому мы с Тагом запрыгнули в его «Хаммер» и последовали за «скорой», нарушая все скоростные ограничения. Наконец добравшись до Нифая, мы ввалились в отделение неотложной помощи.

А затем стали ждать, держась друг за друга, пока врачи пытались вернуть Моисея к жизни. Лицо Тага побелело, и его руки тряслись от страха, пока он рассказывал, что, предположительно, это Джейкоб Доусон убил его сестру и всех остальных девушек.

– Моисей позвонил мне сегодня утром. Спросил о клейме Калико, об «А» в круге. Она не выходила у меня из головы. В конце концов я позвонил отцу и спросил, не знает ли он случайно, что это может значить. Он мне и рассказал, что «А» в круге – это клеймо Джейкоба Доусона. Мы купили у него пару лошадей тем летом, когда исчезла Молли. У них было то же клеймо. Отец даже подарил одну лошадь Молли.

– Ранчо Андерсонов, – подсказала я безжизненным голосом. – Девичья фамилия матери Доусона была Андерсон. После смерти отца она унаследовала ранчо, а ее брат – мельницу. Когда шерифу Доусону исполнилось двадцать один, она подарила ему ранчо и весь домашний скот.

Больницу роем заполнили полицейские – некоторые офицеры были из департамента шерифа, другие из полицейского участка Нифая, – и Тага забрали на допрос. Меня тоже допросили, но прямо в больнице и после разрешили остаться. Шериф был убит пулей Тага и ножевым ранением в грудь, которое, судя по всему, нанес Моисей. Я боялась за них, боялась, что правда так и не выйдет наружу.

Затем приехали мои родители и полушепотом рассказали, что Лизу Кендрик обнаружили связанной и накачанной наркотиками в машине Джейкоба Доусона. И внезапно все перестали быть уверенными, что знают, в каком мире мы живем. Как ни забавно, именно Джейкоб Доусон однажды сказал мне: «С животными никогда нельзя терять бдительность. Только подумаешь, что знаешь их, как они тут же выкинут какой-нибудь фортель». Ему ли не знать.

Когда храбрость окончательно покинула меня, я нашла маленькую часовню, закрыла лицо окровавленными ладонями и начала тихо разговаривать с Эли, поведывая ему нашу с Моисеем историю, как он появился на свет, что он совмещал в себе все лучшее от нас обоих. А затем слезно попросила его снова вернуть мне Моисея, если это в его силах.

– Отправь его ко мне, Эли, – взмолилась я. – Если у тебя есть хоть какая-то сила в том месте, отправь его ко мне.

Я сказал вам прямо в начале, без всяких околичностей, что потерял его. Когда мы познакомились с Эли, его уже не было в живых. Я знал, что он мертв. Знал, но все равно мне было невероятно больно. Я не терял его, как Джорджия. Но все же потерял. Даже до того, как успел узнать его. И я не был готов.

С каждым днем я любил его все больше и больше, наблюдая за отрывками из его короткой, но насыщенной жизни, и мне становилось только хуже. По правде говоря – раз уж я решил, что только правда у меня и есть, – я бы с радостью променял свою участь на любую другую, лишь бы не эта. Но имеем, что имеем. И я не был готов.

Я не могу вам описать свои чувства при прощании с ним. Каково мне было делать этот выбор. К счастью, в конечном итоге решение приняли за меня. Я обнимал своего маленького сына и слышал издалека голос его матери, рассказывавшей нашу историю. Историю о рождении и смерти Эли и о том, как он смог исцелить нас даже с того света. И мы с Эли слушали ее.

Вступительные слова любой истории всегда даются тяжелее всего. Будто, как только ты наделишь их голосом, то уже обязан довести дело до конца. Будто, начав, ты не имеешь права не закончить.

Но это был не конец. Не наш с Джорджией. И мы с Эли это знали.

– Ты должен идти, пап, – прошептал он.

– Я знаю.

Я чувствовал, что ускользаю, падаю, как когда опускал воду.

– Спокойной ночи, вонючка Стьюи, – сказал он с улыбкой.

– Спокойной ночи, проныра Бейтс, – я едва мог произносить слова, мой язык будто налился свинцом.

– До скорой встречи, твердолобый папа.

– До скорой встречи, малыш, – прошептал я, а затем он исчез.

Про него отсняли репортаж и показали в утреннем выпуске новостей – младенец, брошенный матерью-наркоманкой в грязной прачечной в неблагополучном районе Вест-Вэлли-Сити, от которого все ждали только неприятностей. А затем еще один, двадцать пять лет спустя – историю о Моисее Райте, художнике, который общался с мертвыми и поймал убийцу.

С Тага и Моисея сняли все подозрения в совершении противоправных действий касательно шерифа Джейкоба Доусона. Их быстро освободили, когда на его территории нашли останки Сильви Кендрик наряду с несколькими другими неопознанными девушками. Лиза Кендрик полностью пришла в себя, и хоть она не помнила, как шериф Доусон похитил ее, она сохранила в памяти, как шла по дороге и увидела свет от фар подъехавшей сзади машины.

У полиции имелись все основания предполагать, что за двадцать пять лет Джейкоб Доусон убил больше десятка девушек в Юте и, возможно, нес ответственность за похожие исчезновения девушек с соответствующей внешностью из ближайших округов. Учитывая, что он унаследовал сто акров земли, включая участок, граничащий со стоянкой для грузовиков и эстакадой, где обнаружили Молли Таггерт, полиции по-прежнему нужно было обследовать огромную территорию и, как это ни печально, раскопать много тел.

Все жители Левана следили за этой историей – они смотрели репортажи, делали вид, что получали информацию из первых рук, и додумывали то, чего не знали, просто чтобы потешить чувство собственной важности. Прямо как в первый раз, когда Леван попал в новости. Это была отличная история, а люди любили их не меньше, чем детей.

Но как бы им ни нравилась повесть о малыше Моисее, который вырос своеобразным провидцем, когда репортеры уехали и все вернулись к обыденной жизни, многие отказывались в нее верить. Как и сказал Моисей, если ты боишься правды, то никогда ее не узнаешь. Но это нормально. Мы не очень-то хотели, чтобы о нас узнали.

Мы позволили людям верить, во что они хотят. Позволили краскам стушеваться и деталям стереться. В конечном итоге все будут рассказывать эту историю вместо сказки на ночь. Как-никак, это отличная история.

История о «до» и «после» и о новых началах, не имеющих конца. Несовершенная и сумбурная, безумная и ломкая. Но самое главное – это история любви.

Наша история.