Закон Моисея Хармон Эми
Он улыбнулся и тут же кинулся мне в руки, обнимая меня за шею. Я уткнулся лицом в его кудряшки, и его шелковистые темные пряди защекотали мне нос. От него пахло детской присыпкой, свежим сеном и постиранными носками. Я услышал легкий аромат духов Джорджии, словно она точно так же обнимала Эли перед тем, как он покинул ее, и он забрал ее запах с собой. Он был теплым и непоседливым, его щека, прижатая к моей, – мягкой и гладенькой.
Когда нам снится сон, мы этого не осознаем. В мире грез наши тела такие же плотные, и мы можем прикасаться, целоваться, бегать, чувствовать. Каким-то образом наши мысли создают реальность. Здесь было точно так же. Я знал, что ни у меня, ни у Эли нет физической оболочки. Но это не имело значения. Я чувствовал тело Эли в своих руках, пока обнимал его. И никогда не хотел отпускать.
Он слегка отстранился и посмотрел на меня с серьезным видом. Его глаза были так похожи на мамины, что я хотел утонуть в них. Затем Эли отцепился от моей шеи и взял мое лицо в свои крошечные ручки.
– Ты должен сделать выбор, папа.
Моисей умер по пути в больницу. Это все, что мне сказали. Нам не позволили поехать с ним, поэтому мы с Тагом запрыгнули в его «Хаммер» и последовали за «скорой», нарушая все скоростные ограничения. Наконец добравшись до Нифая, мы ввалились в отделение неотложной помощи.
А затем стали ждать, держась друг за друга, пока врачи пытались вернуть Моисея к жизни. Лицо Тага побелело, и его руки тряслись от страха, пока он рассказывал, что, предположительно, это Джейкоб Доусон убил его сестру и всех остальных девушек.
– Моисей позвонил мне сегодня утром. Спросил о клейме Калико, об «А» в круге. Она не выходила у меня из головы. В конце концов я позвонил отцу и спросил, не знает ли он случайно, что это может значить. Он мне и рассказал, что «А» в круге – это клеймо Джейкоба Доусона. Мы купили у него пару лошадей тем летом, когда исчезла Молли. У них было то же клеймо. Отец даже подарил одну лошадь Молли.
– Ранчо Андерсонов, – подсказала я безжизненным голосом. – Девичья фамилия матери Доусона была Андерсон. После смерти отца она унаследовала ранчо, а ее брат – мельницу. Когда шерифу Доусону исполнилось двадцать один, она подарила ему ранчо и весь домашний скот.
Больницу роем заполнили полицейские – некоторые офицеры были из департамента шерифа, другие из полицейского участка Нифая, – и Тага забрали на допрос. Меня тоже допросили, но прямо в больнице и после разрешили остаться. Шериф был убит пулей Тага и ножевым ранением в грудь, которое, судя по всему, нанес Моисей. Я боялась за них, боялась, что правда так и не выйдет наружу.
Затем приехали мои родители и полушепотом рассказали, что Лизу Кендрик обнаружили связанной и накачанной наркотиками в машине Джейкоба Доусона. И внезапно все перестали быть уверенными, что знают, в каком мире мы живем. Как ни забавно, именно Джейкоб Доусон однажды сказал мне: «С животными никогда нельзя терять бдительность. Только подумаешь, что знаешь их, как они тут же выкинут какой-нибудь фортель». Ему ли не знать.
Когда храбрость окончательно покинула меня, я нашла маленькую часовню, закрыла лицо окровавленными ладонями и начала тихо разговаривать с Эли, поведывая ему нашу с Моисеем историю, как он появился на свет, что он совмещал в себе все лучшее от нас обоих. А затем слезно попросила его снова вернуть мне Моисея, если это в его силах.
– Отправь его ко мне, Эли, – взмолилась я. – Если у тебя есть хоть какая-то сила в том месте, отправь его ко мне.
Я сказал вам прямо в начале, без всяких околичностей, что потерял его. Когда мы познакомились с Эли, его уже не было в живых. Я знал, что он мертв. Знал, но все равно мне было невероятно больно. Я не терял его, как Джорджия. Но все же потерял. Даже до того, как успел узнать его. И я не был готов.
С каждым днем я любил его все больше и больше, наблюдая за отрывками из его короткой, но насыщенной жизни, и мне становилось только хуже. По правде говоря – раз уж я решил, что только правда у меня и есть, – я бы с радостью променял свою участь на любую другую, лишь бы не эта. Но имеем, что имеем. И я не был готов.
Я не могу вам описать свои чувства при прощании с ним. Каково мне было делать этот выбор. К счастью, в конечном итоге решение приняли за меня. Я обнимал своего маленького сына и слышал издалека голос его матери, рассказывавшей нашу историю. Историю о рождении и смерти Эли и о том, как он смог исцелить нас даже с того света. И мы с Эли слушали ее.
Вступительные слова любой истории всегда даются тяжелее всего. Будто, как только ты наделишь их голосом, то уже обязан довести дело до конца. Будто, начав, ты не имеешь права не закончить.
Но это был не конец. Не наш с Джорджией. И мы с Эли это знали.
– Ты должен идти, пап, – прошептал он.
– Я знаю.
Я чувствовал, что ускользаю, падаю, как когда опускал воду.
– Спокойной ночи, вонючка Стьюи, – сказал он с улыбкой.
– Спокойной ночи, проныра Бейтс, – я едва мог произносить слова, мой язык будто налился свинцом.
– До скорой встречи, твердолобый папа.
– До скорой встречи, малыш, – прошептал я, а затем он исчез.
Про него отсняли репортаж и показали в утреннем выпуске новостей – младенец, брошенный матерью-наркоманкой в грязной прачечной в неблагополучном районе Вест-Вэлли-Сити, от которого все ждали только неприятностей. А затем еще один, двадцать пять лет спустя – историю о Моисее Райте, художнике, который общался с мертвыми и поймал убийцу.
С Тага и Моисея сняли все подозрения в совершении противоправных действий касательно шерифа Джейкоба Доусона. Их быстро освободили, когда на его территории нашли останки Сильви Кендрик наряду с несколькими другими неопознанными девушками. Лиза Кендрик полностью пришла в себя, и хоть она не помнила, как шериф Доусон похитил ее, она сохранила в памяти, как шла по дороге и увидела свет от фар подъехавшей сзади машины.
У полиции имелись все основания предполагать, что за двадцать пять лет Джейкоб Доусон убил больше десятка девушек в Юте и, возможно, нес ответственность за похожие исчезновения девушек с соответствующей внешностью из ближайших округов. Учитывая, что он унаследовал сто акров земли, включая участок, граничащий со стоянкой для грузовиков и эстакадой, где обнаружили Молли Таггерт, полиции по-прежнему нужно было обследовать огромную территорию и, как это ни печально, раскопать много тел.
Все жители Левана следили за этой историей – они смотрели репортажи, делали вид, что получали информацию из первых рук, и додумывали то, чего не знали, просто чтобы потешить чувство собственной важности. Прямо как в первый раз, когда Леван попал в новости. Это была отличная история, а люди любили их не меньше, чем детей.
Но как бы им ни нравилась повесть о малыше Моисее, который вырос своеобразным провидцем, когда репортеры уехали и все вернулись к обыденной жизни, многие отказывались в нее верить. Как и сказал Моисей, если ты боишься правды, то никогда ее не узнаешь. Но это нормально. Мы не очень-то хотели, чтобы о нас узнали.
Мы позволили людям верить, во что они хотят. Позволили краскам стушеваться и деталям стереться. В конечном итоге все будут рассказывать эту историю вместо сказки на ночь. Как-никак, это отличная история.
История о «до» и «после» и о новых началах, не имеющих конца. Несовершенная и сумбурная, безумная и ломкая. Но самое главное – это история любви.
Наша история.
Эпилог
– Не дергайся, я почти закончил! – потребовал Моисей, и, вздохнув, я снова опустила голову на руку.
Он был одержим идеей рисовать меня. Мое беременное тело не казалось мне очень-то красивым, но Моисей не соглашался и ежедневно называл мой округлившийся живот одним из пяти своих плюсов, наряду с моими ногами, глазами, светлыми волосами и грудью, увеличившейся на размер.
Кому нужен фотограф, когда твой муж – всемирно известный художник? Я лишь надеялась, что однажды картины с обнаженной Джорджией Райт не окажутся на стене спальни какого-то старого богача или того хуже – в музее, где тысячи глаз будут постоянно оценивать мои «плюсы».
– Моисей? – тихо позвала я.
– Да? – он ненадолго оторвался от холста.
– В Джорджии новый закон.
– Противоречит ли он законам Моисея?
– Да, напрямую, – признала я.
– Хм-м… Что ж, давай послушаем.
Он отложил кисть, вытер руки о тряпку и подошел к кровати, где я лежала, слегка прикрывшись простыней, как рубенсовская женщина. Это он рассказал мне о значении этого выражения и явно считал, что подобное сравнение должно мне льстить.
– Не рисуй, – строго распорядилась я.
Он наклонился, упираясь коленом в кровать, и поставил руки по бокам моей головы. Я немного повернулась, чтобы взглянуть на него.
– Никогда? – спросил он с улыбкой, а затем опустил голову и ласково коснулся моих губ.
Но его золотисто-зеленые глаза оставались открытыми и наблюдали за мной во время поцелуя. От наслаждения у меня поджались пальцы на ногах и затрепетали веки, вкус его губ сводил меня с ума.
– Нет. Но хотя бы иногда, – вздохнула я.
– Только когда я в Джорджии? – прошептал он, и я почувствовала, как приподнялись уголки его губ.
– Да. И будь мил, бывай там почаще. Всегда. Регулярно.
Моисей страстно меня поцеловал, водя руками по моему округленному животу, и ребенок восторженно толкнулся, из-за чего мы резко отстранились и удивленно засмеялись.
– Там довольно людно, – сказал он серьезным голосом, но в его глазах плясали чертики. Он был счастлив, и мое сердце настолько переполнялось эмоциями, что я не могла сделать вдох.
– И тут тоже, – я прижала руку к сердцу, тщетно пытаясь не вести себя как типичная сентиментальная беременная женщина. Затем взяла его лицо в ладони. – Я люблю тебя, Моисей.
– И я тебя, Джорджия. До, после, всегда.
Я пытался не строить никаких ожиданий. Жизнь после смерти это одно, а появление новой жизни – совсем – другое. Джорджия была спокойна. Прекрасна. «Стреляный воробей», как выразилась она. Но меня не было рядом в первый раз, и я даже не моргал из страха что-нибудь пропустить. А также не находил себе места от беспокойства.
Таг тоже волновался, но ждал снаружи. Он, конечно, мой лучший друг, но некоторые события слишком личные, чтобы делиться ими, даже с лучшими друзьями. К тому же я сомневался, что Джорджии хватило бы терпения успокаивать нас обоих во время родов.
Я только и мог, что держать ее за руку и быть рядом, молясь Богу, Пиби, Эли, любому, кто слушает, чтобы они придали мне сил и мужества. Сил быть мужчиной, которого заслуживала Джорджия, сил, чтобы побороть желание покрыть стены больничной палаты бессвязными рисунками.
Когда наша дочь появилась на свет, крича так, будто ему пришел конец, я расплакался вместе с ней. Представляете, я превратился в ту еще плаксу. Я столько лет контролировал воды в своей голове, но теперь мы будто поменялись местами. Но как тут не заплакать? Она была прекрасной. Безупречной. Здоровой. Когда ее положили на грудь Джорджии и та улыбнулась, словно мы создали чудо, я смог лишь кивнуть. Уже два чуда.
– Кэтлин, – сказала она.
– Кэтлин, – согласился я.
– Кажется, у нее твои глаза и нос, – заметила Джорджия, успокаивая нашу дочь, у которой определенно был не мой нос. По крайней мере, пока. Но зато были мои уши. И глаза моей матери. Теперь я мог это признать.
– У кого тут папины глазки? – проворковала Джорджия.
– У нее будет твой цвет кожи. И волосы, – добавил я, рассматривая светлый пушок на крошечной голове Кэтлин и розоватый оттенок ее кожи. Мысленно я уже представлял, какие краски использую, чтобы нарисовать ее.
– У нее форма губ, как у Эли. Может, ей достанется его улыбка, – уголки ее собственных губ приподнялись, и мое сердце екнуло в груди. Мы скучали по Эли. Его отсутствие – единственное, что омрачало этот момент.
– Надеюсь. У него была замечательная улыбка, – я наклонился и поцеловал Джорджию в губы – такие же, как у Эли, такие же, как у малышки Кэтлин.
– Мои волосы, твои глаза, улыбка Эли, имя прапрабабушки…
– И обаяние Тага. Будем надеяться, что оно ей достанется.
Мы дружно посмеялись.
Затем Джорджия ласково заговорила с нашей дочерью, поглаживая ее по мягкой щеке и покачивая на руках.
– Вот твои пять плюсов, Кэтлин. На сегодня и навсегда.
Мы помолчали пару секунд, изучая нашу девочку. Она перестала плакать и смотрела круглыми глазами куда-то за нас, сжимая мой палец своей крошечной ручкой.
Я обернулся, гадая, что же она там увидела.
И тоже заметил его боковым зрением. Так, всего лишь мельком. И на долю секунды увидел ту самую улыбку.
Благодарности
После каждой книги мне нужно поблагодарить стольких людей, что я с ужасом жду этой части, поскольку боюсь кого-то забыть.
Прежде всего я должна поблагодарить моих детей. Они пожинают плоды моей работы, но порой им приходится терпеть переутомленную, витающую в облаках маму. Я благодарна за их любовь, юмор и терпение, пусть они и часто закатывают глаза. И моего мужа, Трэвиса, – спасибо за твой энтузиазм, понимание и поддержку. Обещаю, я буду ходить с тобой в зал.
Моим родителям, родственникам и друзьям – спасибо, что считаете меня классной. Ну или, по крайней мере, за то, что так говорите. Я люблю вас и ценю все, что вы делаете для меня, Трэвиса и детей.
Моей помощнице, Тамаре Диббаут, благослови тебя Бог. Серьезно. Если бы не ты, я бы точно потеряла голову. Не знаю, как мне выпала такая удача, но я каждый день признательна за нее.
«Dystel and Goderich» – спасибо всей команде, что поддерживали меня и заставили поверить, что я настоящий писатель.
Мэнди Лоулет из «Alpha Literary Services» – спасибо за дружбу и твой труд над этой книгой. Повезло, что я успела отхватить тебя раньше, чем твоя жизнь стала очень-очень занятой.
Кэри Уайт – спасибо за твою бесценную помощь в редактуре. Кэсси Руп из «Pink Ink Designs» – спасибо за форматирование и что всегда была рядом в трудную минуту! Я очень рада нашему знакомству. Также большое спасибо Хан Ли за невероятную обложку «Закона Моисея». Ты всех сразила своей работой.
Огромная благодарность EAGALA и Эллисон с Маккенной, что позволили мне понаблюдать за вашими сеансами иппотерапии и ответили на гору моих вопросов. Это было очень поучительно и трогательно! Если хотите узнать больше об этом удивительном подходе к терапии, обязательно посетите их сайт: http://www.eagala.org/
Спасибо моим коллегам-авторам за доброту и поддержку, всем блогерам, которые с таким энтузиазмом отзывались о моих книгах, и больше всего – читателям и друзьям, из-за вас я ежедневно разражаюсь слезами благодарности. Спасибо вам от всей души! ХОХО