Один день Николс Дэвид

Глава 21

Какой прекрасный вид

Декстер принял душ в убогой ванной с плесенью на стенах и надел ту же рубашку, что была на нем вчера. Рубашка пропахла потом и табачным дымом, поэтому он надел сверху пиджак, чтобы запах не ощущался, выдавил зубную пасту на палец и намазал зубы.

Он вошел в кухню, где под гигантским засаленным плакатом фильма «Жюль и Джим» Трюффо сидели Эмма Морли и Тилли Киллик. И всё время, пока они смущенно жевали полусъедобный завтрак — тост с отрубями, соевый сыр, какие-то мюсли, — над ним нависала смеющаяся Жанна Моро. Ради особого случая Эмма вымыла кофеварку для приготовления кофе в европейском стиле — подобные кухонные агрегаты всегда кажутся заплесневелыми изнутри, — и после первой чашки маслянистой черной жидкости ему стало чуть лучше. Он сидел тихо, слушая, как соседки болтают с показной жизнерадостностью. Они носили свои гигантские очки, как какой-то знак почета, и у него возникло смутное ощущение, будто его взяла в заложники труппа актеров альтернативного театра. Может, не стоило все-таки оставаться? Выходить из спальни точно не стоило. Как, спрашивается, ему ее поцеловать, если напротив сидит Тилли Киллик и бубнит и бубнит о своем?

Эмму тоже все больше раздражало присутствие Тилли. Неужели у нее совсем нет чувства такта? Сидит тут, подперев подбородок рукой, вертит пальцами локоны и обсасывает ложку. Эмма совершила ошибку, приняв душ с новым клубничным гелем, и теперь пахла, как открытая баночка с ягодным йогуртом. Ей страшно хотелось встать и смыть этот запах, но она боялась оставить Декстера наедине с Тилли, чей халат уже распахнулся, и стало видно «выходное» белье — красный в клеточку комплект. Как же она любит напрашиваться.

Эмме хотелось вернуться в постель, снова быть полуодетой, но уже слишком поздно; она и он слишком протрезвели для этого. Желая отделаться от Тилли, она вслух поинтересовалась, какие у них на сегодня планы — ведь это первый день взрослой свободной жизни.

— Можно пойти в паб, — вяло предложил Декстер. Эмма застонала, почувствовав тошноту.

— В «Пьер Виктор» пообедать? — прощебетала Тилли.

— У тебя деньги есть?

— Тогда в кино, — сказал Декстер. — За мой счет.

— Только не сегодня. Смотрите, какая погода хорошая. Надо идти гулять.

— Тогда отправимся на пляж! В Норт-Бервик.

Эмма вся съежилась при одной только мысли об этом. Ведь это значит, что надо будет стоять рядом с ним в купальнике, а она не готова к такому унижению.

— Я плохо плаваю.

— Тогда куда?

— Можно подняться на Артурз-Сит, — предложила Тилли.

— Я никогда там не был, — беспечно произнес Декстер.

Девчонки уставились на него открыв рот.

— Ты ни разу не поднимался на гору?

— Нет.

— Живешь в Эдинбурге уже четыре года — и ни разу?..

— У меня другие дела были, знаете ли!

— Какие же? — полюбопытствовала Тилли.

— Он изучал антропологию, — пояснила Эмма и вместе с Тилли издевательски захихикала.

— Тогда точно надо взобраться! — заявила Тилли.

Последовала короткая пауза — Эмма оглядела подругу уничтожающим взглядом.

— У меня обувь неподходящая, — заметил Декстер.

— Это же не Джомолунгма, а всего лишь небольшой холм!

— Но не лезть же на него в праздничных ботинках!

— Ничего страшного — это не сложно.

— И в костюме!

— Придумала! — воскликнула Эмма. — Устроим пикник!

Но тут же увидела, что глаза Декстера не горят энтузиазмом.

Вдруг Тилли сказала:

— Знаете что, идите лучше без меня. У меня… дела.

Эмма взглянула на нее, и ей показалось, что Тилли ей подмигнула. Эмма была готова ее расцеловать.

— Ну ладно. Пойдем! — Декстер заметно повеселел.

Через пятнадцать минут они вышли на улицу, в туманное летнее утро; в конце улицы виднелась гряда Солсбери-Крэгс.

— Мы действительно туда полезем?

— Это даже ребенку под силу. Поверь.

Они зашли в супермаркет на Николсон-стрит и накупили провизии для пикника. Обоих немного смущало, что они складывают продукты в одну корзинку, как муж и жена, — и оба стеснялись своего выбора. Оливки — не подумает ли она, что я слишком выпендриваюсь? «Айрн-брю»[67] — оценит ли он юмор? Шампанское — не слишком ли торжественно? Они загрузили армейский рюкзак Эммы припасами, которые Эмма выбирала с юмором, а Декстер — как будущий гурман, зашагали в направлении Холируд-парка и начали подниматься вдоль подножия гряды.

Декстер тащился сзади, вспотев в костюме, в неудобных скользких ботинках, зажав в зубах сигарету. От красного вина и утреннего кофе у него началась мигрень. Он почти не замечал потрясающих видов вокруг; вместо этого его взгляд приклеился к пятой точке Эммы в выцветших голубых джинсах, туго стянутых ремнем на талии, и ее черным высоким кроссовкам.

— Ты очень ловко лазаешь по горам.

— Как горная коза. Дома я много гуляла по горам — после того, как прочла «Грозовой перевал» и воображала себя Кэти. По диким и обдуваемых ветром вересковым пустошам. Так сильно впечатлилась. «Не могу жить без любви! Не могу жить без души!»

Он слушал ее вполуха и решил, что это, наверное, какая-то цитата; его больше занимало темное продолговатое пятно от пота, расплывавшееся между ее лопатками, и бретелька лифчика, которую было видно из-под съехавшего набок ворота футболки. Перед глазами снова возникла картина вчерашней ночи, но Эмма обернулась и взглянула на него, точно предупреждая, чтобы не вздумал об этом вспоминать.

— Ну, как там мой отважный скалолаз?

— Нормально. Вот только ботинки скользят.

Она рассмеялась.

— Что смешного?

— Никогда не видела, чтобы кто-то курил, поднимаясь на гору.

— А чем мне еще себя занять?

— Любоваться видами!

— Ну, вид и вид.

— Это цитата из Шелли или из Вордсворта?

Он вздохнул, остановился, уперся руками в колени:

— Ладно. Ладно. Буду любоваться видами.

Он поднял голову и увидел бедные кварталы, шпили и зубчатые стены старого города под серой громадиной Эдинбургского замка и залив Ферт-оф-Форт в дымке теплого дня. Обычно Декстер не любил показывать, что его что-то впечатлило, но этот вид действительно был прекрасен — он помнил его по открыткам.

— Очень мило, — пробормотал он, и они пошли дальше, гадая, что же случится, когда они доберутся до вершины.

Глава 22

Вторая годовщина

Разбирая вещи

Вечером, в пятнадцать минут седьмого, он опускает защитный ролет на входе в «Кафе Бельвилль» и щелкает тяжелым замком. Мэдди ждет его рядом; он берет ее за руку, и они вместе идут к метро.

Наконец — наконец-то! — он переехал, недавно купив симпатичную, но скромную трехкомнатную двухэтажную квартиру в Госпел-Оак. Мэдди живет рядом со станцией «Стоквелл», довольно далеко, на другом конце Северной линии метро, поэтому иногда ночует у него. Но только не сегодня — они не устраивали ни драм, ни чего-либо показного по этому поводу, просто сегодня ему хочется побыть в одиночестве. Сегодня у него есть дело, и в этом деле ему не нужны помощники.

Они прощаются у станции «Тафнелл». Мэдди немного выше Декстера, у нее длинные черные волосы, и ей приходится чуть наклоняться, чтобы поцеловать его на прощание.

— Позвони потом, если захочешь.

— Может, и позвоню.

— И если передумаешь, если захочешь, чтобы я приехала…

— Со мной все будет в порядке.

— Тогда ладно. Увидимся завтра… или нет?

— Я позвоню.

Они снова целуются, коротко, но нежно, и он идет дальше по спускающейся постепенно улице к своему новому дому.

Он встречается с Мэдди — менеджером из кафе — уже два месяца. Они еще не сообщили об этом официально другим сотрудникам, но, похоже, те уже догадались. У Декстера и Мэдди не было страстного романа — скорее, они просто смирились с неизбежным ходом вещей за последний год. А для Декстера всё и вовсе имело практический, слишком деловой характер, и в глубине души его немного смущает, как Мэдди сменила свою роль, из доверенного лица превратившись в любовницу; то, что их отношения зародились в такой мрачный момент, заставляет сомневаться в их искренности.

Но одного нельзя отрицать — они очень друг другу подходят. Это все говорят; Мэдди добрая и умная, да и красивая, высокая, стройная, хоть и немного неуклюжая. Она мечтала стать художницей, и Декстеру нравятся ее картины; ее небольшие полотна висят в кафе и иногда продаются. Еще она на десять лет моложе Эммы — он представляет, как бы Эмма закатила глаза, узнав об этом, — но она умна, проницательна и сама успела хлебнуть в жизни горя: ранний развод и множество неудачных романов. Она тихоня — сдержанная, задумчивая, меланхоличная; в данный момент ему это подходит. А еще у нее добрая душа, и она очень преданна: именно Мэдди спасла его бизнес, когда он пропивал всю выручку, не появлялся на работе, и он за это очень ей благодарен. Она нравится Жасмин. Они хорошо ладят, по крайней мере пока.

Стоит приятный субботний вечер, Декстер идет домой по жилым улицам и наконец подходит к своему дому. Его квартира занимает подвальный и первый этаж дома из красного кирпича совсем недалеко от Хэмпстед-Хит. В квартире все еще пахнет, как при пожилой паре, что раньше там жила, а на стенах старые обои; он распаковал всего несколько коробок — телевизор, DVD, стерео. Вообще-то, пока квартира выглядит по-стариковски: панели на стенах, ванная в ужасном состоянии, какие-то чуланы. Но Сильви говорит, что у нее большой потенциал — надо лишь снести кое-какие стены и отциклевать полы. В квартире есть отличная комната для Жасмин, а еще у него теперь есть собственный сад. Сад. Сначала Декстер шутил, что заасфальтирует его, но теперь решил научиться выращивать растения и даже купил книгу по садоводству. Иногда он подумывает о том, что неплохо бы построить сарайчик. Еще немного, и он начнет играть в гольф и надевать пижаму на ночь.

Войдя в квартиру, он перешагивает через коробки, стоящие в коридоре; приняв душ, он идет в кухню и заказывает на дом еду из тайского ресторана. Ложится на диван в гостиной и мысленно повторяет, что надо сделать, прежде чем приступить к своему основному занятию, намеченному на сегодня.

Для маленького круга самых разных людей 15 июля с недавних пор — грустный день, и Декстеру надо кое-кому позвонить. Сначала — Джиму и Сью, родителям Эммы, которые живут в Лидсе. Их разговор прям и приятен: он рассказывает о бизнесе, о том, что Жасмин скоро пойдет в школу, повторяя одно и то же дважды — сначала матери Эммы, потом ее отцу.

— Вот и все новости, — говорит он Сью. — Я просто вспомнил о вас сегодня. Надеюсь, у вас все в порядке.

— Мы тоже про тебя вспоминали, Декстер. Будь умницей, ладно? — произносит она чуть дрогнувшим голосом и кладет трубку.

Декстер обзванивает всех дальше по списку: говорит с сестрой, отцом, бывшей женой, дочерью. Эти разговоры коротки и нарочито жизнерадостны; никто не говорит о том, какой сегодня день, но подтекст всегда один: с ним все в порядке. Он звонит Тилли Киллик, но та слишком слезлива и слишком сентиментальна: «Дорогой, ну как ты, скажи честно? Нет, ты честно скажи? Ты один дома? Тебе не одиноко там одному? Хочешь, мы приедем?» Он раздраженно успокаивает ее и заканчивает разговор как можно скорее, насколько позволяет вежливость. Звонит Иэну Уайтхеду в Тонтон, но тот укладывает детей, «этих маленьких ублюдков», и время не самое подходящее. Иэн обещает, что перезвонит на неделе и, может, даже заедет к нему как-нибудь, и Декстер отвечает, что идея замечательная, прекрасно осознавая, что этого не произойдет никогда. Все эти звонки объединяет то, что собеседники понимают: худшее уже позади. Вероятно, Декстер никогда больше не позвонит Иэну Уайтхеду, и это, конечно, не расстроит ни одного, ни другого.

Он ужинает перед телевизором, переключая каналы и ограничившись одним пивом: бесплатный бонус из тайского ресторана. Но есть что-то очень грустное в том, чтобы ужинать одному, ссутулившись на диване в пока еще чужой квартире, и впервые за весь день его одолевают отчаяние и одиночество. В последнее время боль утраты превратилась для него в хождение по замерзшей реке: по большей части он чувствует себя в безопасности, но всегда есть опасность провалиться под лед. И вот сейчас он чувствует, как лед трескается под ногами, и это чувство захватывает его так сильно и внушает такой страх, что Декстер вынужден встать, закрыть лицо руками и перевести дыхание. Он медленно выдыхает сквозь пальцы, быстро проходит в кухню, бросает грязную посуду в раковину и ищет телефон.

— Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Мэдди.

— Просто легкий приступ паники.

— Ты точно не хочешь, чтобы я приехала?

— Теперь все в порядке.

— Могу взять такси. Буду уже через…

— Нет, не надо. Я хочу побыть один. — Он понимает, что один лишь звук голоса Мэдди способен его успокоить, снова говорит, что все в порядке, и желает ей спокойной ночи. Убедившись, что сегодня ему уже никто не позвонит, выключает телефон, опускает жалюзи, идет наверх и готовится начать.

Комната для гостей пуста, не считая матраса, открытого чемодана и семи или восьми картонных коробок, на двух из которых толстым черным маркером собственной рукой Эммы сделаны надписи «Эмма 1» и «Эмма 2». Это последние вещи Эммы из его квартиры — ее тетрадки, письма и конверты с фотографиями. Он несет коробки в гостиную и проводит остаток вечера, разбирая их, отделяя ненужные бумаги — старые банковские выписки, чеки, меню из ресторанов, отправляющиеся в мусор, — от вещей, которые нужно отослать родителям Эммы и которые он хотел бы оставить себе.

Это занятие занимает время, но он действует совершенно спокойно, прагматично, прерываясь лишь иногда — когда находит что-то, вызывающее воспоминания. Он не читает ее дневники и тетради с детскими стишками и пьесами. Это кажется ему неправильным — он так и видит Эмму, которая морщится, стоя у него за спиной, и пытается выхватить дневники у него из рук. Его внимание привлекают лишь письма и фотографии.

Они уложены таким образом, что он разбирает их в обратном хронологическом порядке, снимая слой за слоем; все начинается с тех лет, когда они уже жили вместе, затем фотографии возвращают его в 1990-е, и, наконец, добравшись до дна второй коробки, он оказывается в 1980-х. Сначала идут наброски обложек для серии книг о Джули Крисколл, переписка Эммы с ее редактором, Маршей, вырезки из газет. Дальше он обнаруживает открытки и фотографии из Парижа, в том числе портрет знаменитого Жана-Пьера Дюсолье — смуглого и весьма привлекательного парня, которому так не повезло. И вдруг в конверте с билетиками на метро, меню доставки и контрактом аренды на французском языке он находит фотографию, которую считал уничтоженной, и это настолько неожиданно и вызывает у него такой прилив чувств, что он едва не роняет ее на пол.

Это поляроидный снимок, сделанный в Париже тем летом. Эмма лежит обнаженной на кровати, скрестив щиколотки и вальяжно вытянув руки над головой. Он сделал эту фотографию после того, как однажды вечером они напились, занимались любовью и смотрели «Титаник» на французском по ее черно-белому телевизору. И хотя он считал этот снимок очень красивым, она отняла его и настояла на том, что он должен быть уничтожен. Декстеру приятно сознавать, что Эмма сохранила этот снимок втайне от него — значит, ей действительно нравилась эта фотография, хоть Эмма и не подавала виду. Но при взгляде на нее реальность ее смерти снова бьет в лицо, и он замирает, чтобы перевести дыхание. Кладет снимок обратно в конверт и минуту сидит молча, собираясь с силами, — лед снова трещит под ногами.

Декстер продолжает. Конец 1990-х знаменуют собой многочисленные открытки с сообщениями о рождении детей, свадебные приглашения и расписания, гигантская прощальная открытка от сотрудников и учеников средней школы Кромвелл-роу. В том же конверте лежит пачка писем от какого-то Фила, в которых столько отчаяния и сексуальных подробностей, что Декстер поспешно складывает их и засовывает обратно в конверт. Дальше идут флайеры с комических спектаклей Иэна и скучные документы от ее адвокатов по поводу покупки квартиры. Декстер находит стопку открыток с глупыми надписями: «В Амстердаме круто», «Дублин рулит»; эти открытки он присылал ей из путешествий в начале 1990-х. Он вспоминает ее письма, которые получал в ответ: чудесные пухлые конверты из голубой бумаги; иногда он перечитывает эти письма, и ему становится стыдно за двадцатилетнего себя, который мог написать: «Похоже, в Венеции было наводнение!!!» Еще ниже лежат: копия программки спектакля с надписью: «„Жестокий груз“ — пьеса для молодежи, Эмма Морли и Гари Чидл»; ее старые сочинения, курсовые на тему «Женщины в творчестве Джона Данна» и «Элиот и фашизм»; целая стопка репродукций картин разных художников с крошечными дырочками от кнопок — когда-то эти репродукции висели на стенах студенческих общежитий. В картонном футляре цилиндрической формы Декстер находит плотно свернутый в трубку диплом Эммы об окончании университета — никто не доставал его уже двадцать лет. Он смотрит на дату: 14 июля 1988 года. Вчера исполнилось девятнадцать.

В рваном бумажном конверте с логотипом эдинбургской фотостудии лежат фотографии с выпускного вечера; он просматривает их, не чувствуя особой тоски по прошлому. Поскольку фотографировала Эмма, ее почти нет на снимках, а другие лица он уже забыл: в то время она общалась с незнакомыми ему людьми. Он смотрит на Тилли Киллик и понимает, что та раздражает его даже на фото, сделанном девятнадцать лет назад, а фото тощего и самодовольного Кэллума О'Нила рвет на две части и запихивает на самое дно мусорного пакета.

Но в какой-то момент она, видимо, все же передала камеру Тилли, потому что среди снимков есть и несколько фотографий самой Эммы: она в мантии и академической шапочке, делает притворно-героическое лицо, сдвинув очки на кончик носа, как библиотекарь. Декстер улыбается, потом видит собственное старое фото и стонет: ему и стыдно, и смешно.

На фото у него абсурдное выражение лица, как у мужчины-модели: он втянул щеки и надул губы, — а Эмма обнимает его одной рукой за шею, приблизив его лицо к своему лицу; она округлила глаза и прижала ладонь к щеке — будто увидела знаменитость. После того как был сделан этот снимок, они пошли на выпускное чаепитие, потом в паб и на вечеринку к кому-то домой. Он уже не помнит к кому именно; помнит лишь, что дом был полон людей и они практически его уничтожили; потом толпа празднующих высыпала на улицу и в сад. А они нашли местечко на диване в гостиной и просидели там весь вечер. Там он и поцеловал ее впервые. Он снова разглядывает фото с выпускной церемонии: Эмма в очках в толстой черной оправе, у нее плохо прокрашенные рыжие волосы, плохая стрижка, лицо чуть полнее, чем в последние годы. Она широко улыбается, прижавшись к нему щекой. Он откладывает фотографию в сторону и берет другую.

Она сделана на следующее утро. Они сидят на вершине горы: Эмма в джинсах «Левайс-501», стянутых ремнем на талии, и черных кроссовках; а он чуть поодаль, в той же белой рубашке и том же черном костюме, в котором был на выпускном.

К их разочарованию, на вершине Трона Артура было полно туристов и других выпускников, бледных и дрожащих после вчерашнего празднования. Декс и Эм смущенно помахали нескольким знакомым, но старались держаться в стороне, чтобы не поползли слухи, хоть теперь было и слишком поздно.

Они бесцельно побродили по ступенчатому плато цвета ржавчины, обозревая окрестности с разных углов. Встав у каменной колонны на самой вершине, сказали то, что и полагается в данной ситуации: ну надо же, как высоко мы забрались; смотри-ка, отсюда видно мой дом. Колонна была вся покрыта надписями: «Здесь был Д. Г.», «Шотландия навсегда», «Тэтчер, вон!»

— Давай вырежем наши инициалы, — машинально предложил Декстер.

— «Декс и Эм»?

— «Навеки».

Эмма с сомнением шмыгнула носом и оглядела самый впечатляющий рисунок — гигантский пенис, начертанный несмываемыми зелеными чернилами.

— Представь только: люди поднялись на такую высоту с единственной целью — нарисовать это. Как думаешь, он взял маркер с собой? Вид тут, конечно, красивый, но чего действительно не хватало этому месту — так это гигантского члена!

Декстер принужденно рассмеялся, но его снова охватило сомнение; теперь, когда они оказались здесь, им обоим казалось, что они сделали ошибку. Может, ну его, этот пикник, и лучше спуститься и разойтись по домам? Но никто из двоих не осмелился высказать эти соображения вслух, поэтому они нашли небольшое углубление рядом с вершиной, где можно было устроиться на камнях, сели и разобрали рюкзак.

Декстер открыл шампанское; оно нагрелось, и тоскливая пена полилась ему на руку и на вереск. Они по очереди пили из горлышка, но праздничное настроение улетучилось, и, помолчав немного, Эмма снова решила похвалить вид.

— Как тут красиво, — проговорила она.

— Угу.

— И никакого дождя!

— Что?

— Ну помнишь, что ты рассказывал про День святого Свитина? «Как на Свитина дожди…»

— Точно. Никакого дождя.

Погода — о боже, она говорит о погоде! Устыдившись произнесенной банальности, Эмма решила говорить откровенно:

— Что ты чувствуешь, Декс?

— Голова болит.

— Нет, насчет прошлой ночи? Меня и тебя.

Он взглянул на нее и попытался предположить, что она хочет услышать. Декстер не любил вступать в конфликты, не имея путей к отступлению — не спрыгнет же он с горы, в самом деле.

— Да все отлично! А ты? Что ты думаешь о прошлой ночи?

— Да все в порядке. Правда, мне немного неловко из-за того, что так накинулась на тебя. Хочу изменить мир и все такое. При ярком свете дня все это звучит довольно банально. Да и вчера наверняка казалось банальным, особенно для человека, у которого нет принципов и устремлений…

— Эй! У меня есть устремления!

— Переспать с двумя женщинами одновременно — не устремление.

— Эй, не говори так!

Она щелкнула языком:

— Ты в курсе, что иногда ведешь себя, как полный идиот?

— Ничего не могу с собой поделать.

— Что ж, а ты попробуй. — Она сорвала пучок вереска и кинула в него. — С тобой будет гораздо приятнее общаться. Короче. Смысл в том, что я не хотела быть такой занудой.

— Ты и не была. Это был очень интересный разговор. И как я уже сказал, мне было здорово. Жалко только, время неподходящее.

Он улыбнулся мерзкой утешительной улыбочкой, и Эмма раздраженно наморщила нос:

— Хочешь сказать, иначе мы начали бы встречаться?

— Возможно. Как знать?

Декстер протянул руку, и секунду Эмма смотрела на нее с отвращением, потом вздохнула и протянула свою руку, точно у нее не было другого выбора. Так они и сидели, бессмысленно переплетя пальцы и чувствуя себя по-идиотски, пока руки не устали и они не расцепили их. Он подумал, что лучшим решением будет притвориться спящим, пока не придет время уходить; с этими мыслями он снял пиджак, свернул его как подушку и закрыл глаза, повернув лицо к солнцу. Все тело его болело, с похмелья разболелась голова, и он уже чувствовал, как соскальзывает в сон, как вдруг Эмма заговорила:

— Можно я скажу кое-что? Чтобы ты не переживал.

Он открыл сонные глаза. Она сидела, подтянув ноги к груди, обняв их руками и опустив подбородок на колени.

— Валяй.

Она вздохнула, словно собираясь с мыслями, и сказала:

— Не хочу, чтобы ты думал, будто меня заботит то, что произошло прошлой ночью. Все это случилось лишь потому, что я была пьяна…

— Эмма…

— Дай мне закончить, ладно? Но я отлично провела время. Я не слишком часто… так себя веду, в отличие от тебя, у меня не было возможности научиться, но мне понравилось. Мне кажется, Декс, ты можешь быть очень милым, если захочешь. И может, все дело в том, что время неподходящее, или в чем-то другом, но я думаю, ты должен поехать в свой Китай, или в Индию, или куда ты там собираешься и найти себя, а я тем временем буду спокойно заниматься своими делами. Я не хочу ехать с тобой, не хочу получать еженедельные открытки — мне не нужен даже номер твоего телефона. И я не хочу за тебя замуж и не хочу рожать от тебя детей или даже еще раз пытаться завязать роман. У нас уже была эта замечательная ночь, и хватит. Я никогда ее не забуду. И если мы случайно встретимся в будущем, на вечеринке или еще где-нибудь, тоже ничего страшного. Просто поболтаем как друзья. Мы не будем смущаться из-за того, что однажды ты залез мне под кофточку, не будем испытывать неловкость, а будем вести себя… как это… невозмутимо? Я и ты. Мы просто будем… друзьями. Согласен?

— Ладно. Согласен.

— Ну, вот и решили. А теперь… — Она порылась в рюкзаке и достала видавший виды фотоаппарат «пентакс».

— Что это ты делаешь?

— А на что это похоже? Хочу сфотографировать тебя. На память.

— Я ужасно выгляжу, — сказал он и тут же принялся ерошить волосы.

— Прекрати, это будет здорово…

Он зажег сигарету, чтобы выглядеть круче.

— И зачем тебе моя фотография?

— Если ты когда-нибудь прославишься…

Она поставила на камень фотоаппарат и нацелила его, глядя в видоискатель.

— …я смогу сказать своим детям: смотрите, этот парень однажды залез маме под платье на вечеринке.

— Ты первая начала!

— Нет, ты, друг мой!

Она установила таймер, взъерошила волосы кончиками пальцев, а Декстер тем временем сдвинул сигарету сначала в один уголок рта, потом в другой.

— Тридцать секунд! — объявила Эмма.

Декстер приосанился:

— И что надо говорить? «Сыр»?

— Не сыр. Давай скажем «секс»! — Она нажала кнопку, и фотоаппарат зажужжал. — Или «безнравственные связи». — Она вскарабкалась по камням.

— Или «воры проплывают в ночи».

— Не воры. Корабли проплывают в ночи.

— А воры что делают?

— Воры воруют в ночи.

— А почему нельзя просто сказать «сыр»?

— Давай вообще ничего не будем говорить. Давай просто улыбаться, выглядеть естественно. Молодыми, полными высоких идеалов, надежд и так далее. Ну что, готов?

— Готов.

— О'кей, тогда улыбнись и…

Глава 23

Третья годовщина

Прошлым летом

— Бззз. Бззз.