Остров Хаксли Олдос

Знание того факта, кем мы являемся в действительности, делает нас Добродетельными, а Добродетель приводит к совершению соответствующих добрых дел. Однако добрые дела не всегда есть результат нашей Добродетели. Мы можем стать творцами добра, даже не зная, кем являемся в действительности. Существа, которые добры сами по себе, не являются Добродетельными; они всего лишь опора общества.

Большинство таких опор уподобляются Самсону. Они поддерживают, но рано или поздно лишаются своей силы. Еще никогда не существовало общества, в котором большинство добрых поступков стали бы продуктами Добродетели, то есть были бы неизменно и постоянно уместными и исполненными надлежащим образом. Но это не значит, что такое общество никогда не возникнет или что на Пале мы здесь все сплошь глупцы, если пытаемся создать его.

Йог и Стоик – суть две полноправных мыслящих личности, которые достигают порой весьма существенных результатов, систематически выдавая себя за кого-то другого. Но не путем притворства и явления себя под личиной кого-то другого, пусть даже очень хорошего и мудрого по сути своей, сможем мы совершить переход от изолированного Манихейства к Добродетели.

Добродетель начинается с познания, кто мы такие на самом деле; а для выяснения, кто мы такие в реальности, мы должны сначала установить, деталь за деталью, кем мы себя ошибочно считаем и к каким чувствам и деяниям приводит нас привычка мыслить о себе неверно. И момент ясного и полного понимания, кем мы себя считаем, на самом деле не являясь таковыми, дает на мгновение решение шарады Манихейства. Если же мы станем множить подобные моменты знания, кем мы не являемся на самом деле, до тех пор, пока они не сделаются продолжительными во времени, то сможем совершенно неожиданно познать, кто мы есть в действительности.

Концентрированное абстрактное мышление, духовные упражнения есть систематическая замкнутость в сфере сознания. Аскетизм и гедонизм есть систематическая замкнутость в сфере чувственности, осязательности и действия. Но Добродетель состоит в знании, кем является каждый из нас в действительности, соотносимом с любой сферой жизненного опыта. А потому следует всегда осознавать себя – осознавать свою сущность в любом контексте, во все времена, достоверно или с сомнением, получая удовольствие или не получая оного, что бы ты ни делал, через какие страдания ни проходил бы. И это единственная подлинная йога, единственное духовное упражнение, стоящее того, чтобы его практиковать. Чем больше познания человека об индивидуальных объектах, тем больше его познания о Боге. И, переводя Спинозу на наш современный язык, мы можем сказать: чем больше человек знает о себе в различных обстоятельствах, тем выше его шансы внезапно осознать – в одно прекрасное утро, – кто он такой на самом деле. Или лучше так: Кто (с заглавной К) «он» (в кавычках) Такой (с заглавной Т) На Самом Деле (каждая первая буква – заглавная).

Прав был святой Иоанн. В благословенно безмолвной вселенной Слово было не только у Бога; Слово было Бог. Как нечто, во что можно верить. Бог есть проекция символа, имя, ставшее предметом поклонения. Бог = «Бог».

Религиозная Вера в значительной степени отличается от обычной веры. Обычная вера предусматривает систематическое слишком серьезное восприятие не подвергнутых анализу слов. Слов святого Павла, слов Мохаммеда, слов Маркса, слов Гитлера – люди относятся к ним чересчур серьезно, и что же происходит в итоге? Итогом является историческая амбивалентность. Садизм против долга или (что намного хуже) садизм как долг; набожность, вступающая в конфликт с организованной массовой паранойей. Сестры-благотворительницы, самоотверженно выхаживающие жертв инквизиторов и крестоносцев, принадлежащих к той же самой церкви. Религиозная Вера, с другой стороны, никогда не может восприниматься слишком серьезно. Потому что она представляет собой эмпирическим путем достигнутую уверенность в нашей способности узнать, кто мы такие на самом деле. Необходимо забыть пронизанное и отравленное простой верой Манихейство, вступив на стезю истинной Добродетели. Дай же нам Подлинную Веру на каждый день и избави нас, милостивый Боже, от простой веры, иначе именуемой Доверчивостью.

В дверь постучали. Уилл оторвался от книги.

– Кто там?

– Это я, – произнес голос, вернувший неприятные воспоминания о полковнике Дипе и кошмарной гонке на белом «Мерседесе». В одних только белых сандалиях, в белых шортах и с часами из платины на запястье к его постели приближался Муруган.

– Как мило с вашей стороны навестить меня!

Другой посетитель в первую очередь поинтересовался бы, как он себя чувствует, но Муруган был настолько целиком и полностью зациклен на себе самом, что не мог даже изобразить малейший и самый притворный интерес к кому-то другому.

– Я подходил к вашей двери сорок пять минут назад, – сказал он, как будто жалуясь на несправедливое обращение с собой. – Но старик еще был здесь, и мне пришлось вернуться домой. А там мне пришлось сидеть с моей матерью и человеком, который гостит у нас, пока они завтракали…

– А почему вы не могли войти, когда здесь был доктор Роберт? – спросил Уилл. – Вы бы нарушили какие-то правила, поговорив со мной?

Юноша нетерпеливо помотал головой:

– Конечно же, нет. Я просто не хотел, чтобы он узнал причину моего прихода повидаться с вами.

– Причину? – улыбнулся Уилл. – А разве посещение больного не является больше актом милосердия, достойным высокой похвалы?

Муруган не уловил в его словах иронии, потому что думал исключительно о собственных делах.

– Спасибо, что не рассказали им о нашей предыдущей встрече, – сказал он резко, почти зло.

Складывалось впечатление, что ему претила обязанность быть кому-то благодарным, и Уилл только привел его в раздражение, вынудив своим благородным поступком испытывать это чувство, а тем более еще и высказать.

– Я заметил ваше желание, чтобы я ни о чем не упоминал, – сказал Уилл. – И потому не стал ничего говорить.

– Вот я и хотел сказать спасибо, – процедил Муруган сквозь зубы тоном, который больше подошел бы для фразы «Ты – грязная свинья!».

– Не стоит благодарности, – отозвался Уилл с насмешливой вежливостью.

«Какое утонченное создание!» – думал он, с любопытством разглядывая этот гладкий, отливающий золотом торс, это надменное лицо с чертами правильными, как у статуи, но уже не Олимпийского божества, уже не классической красоты – лицо эллина: слишком подвижное, чрезмерно человеческое в отражении на нем всех обыденных страстей. Сосуд несравненной красоты. Да, но что в нем содержалось? Как жаль, подумал он. Надо было немного более серьезно задаться этим вопросом, прежде чем связываться с невыразимо отвратительной ему теперь Бабз. Впрочем, Бабз была женщиной. А для такого исключительно гетеросексуального мужчины, как он, задавать женщине вопросы, подобные этому, представлялось совершенно невозможным. Как, несомненно, не смог бы критически оценить любитель мальчиков этого скверного юного полубога, сидевшего сейчас в ногах его постели.

– Доктор Роберт не знал, что вы отправились на Ренданг? – спросил он.

– Знал, разумеется. Об этом знали все. Я отплыл туда, чтобы привезти обратно свою матушку. Она гостила там у каких-то своих родственников. И мне было поручено сопровождать ее домой. Все обстояло совершенно официально.

– Тогда почему вы не хотели, чтобы я сообщил о нашей там встрече с вами?

Муруган колебался ровно секунду, а потом посмотрел на Уилла вызывающе.

– Потому что не желал огласки факта своей встречи с полковником Дипой.

Ах, так вот в чем дело!

– Полковник Дипа потрясающая личность, – сказал он вслух, закидывая сладкую наживку в расчете завоевать доверие собеседника.

Рыбка клюнула с поразительно наивной быстротой. Сумрачное прежде лицо Муругана вдруг засветилось энтузиазмом, и внезапно перед Уиллом возник Антиной во всей своей противоречивой прелести.

– Я считаю его восхитительным, – сказал он и впервые с того момента, когда вошел в комнату, как показалось, заметил существование Уилла, одарив его самой дружелюбной улыбкой.

Восхищение полковником заставило его забыть о неприятных ощущениях, сделало возможным, пусть ненадолго, полюбить всех – даже этого отталкивающего незнакомца, которому пришлось отдать долг благодарности, наступив на собственное горло.

– Посмотрите, как много он сделал для Ренданга!

– Он, несомненно, приносит Рендангу немалые блага, – согласился Уилл несколько уклончиво.

Облако набежало на сиявшее только что лицо Муругана.

– Здесь так не считают, – сказал он, нахмурившись. – Они полагают, что он ужасен.

– Чье это мнение?

– Да практически всеобщее!

– И потому не хотят, чтобы вы встречались с ним?

С выражением лица хулиганистого школьника, натянувшего «нос» в спину отвернувшемуся учителю, Муруган триумфально усмехнулся:

– Но они-то думают, что я неотлучно находился при матушке.

Уилл ухватил суть сразу.

– Стало быть, ваша мама знает, что вы видитесь с полковником? – спросил он.

– Конечно.

– И не возражает против этого?

– Она всегда только «за».

Но это нисколько не поколебало уверенности Уилла, что он не ошибся относительно Адриана и Антиноя. Неужели женщина настолько слепа? Или просто не хочет замечать очевидного?

– Но если даже она не против, – заметил он вслух, – то почему должны возражать доктор Роберт и остальные?

Муруган окинул его взглядом, исполненным подозрительности. Сообразив, что вторгся слишком далеко на запретную территорию, Уилл поспешил прибегнуть к отвлекающему маневру.

– Неужели они опасаются, – спросил он со смехом, – что он может сделать вас сторонником военной диктатуры?

Уловка блестяще удалась, и лицо юноши расслабилось в очередной усмешке.

– Не совсем этого, – ответил он, – но чего-то подобного. Все так глупо, – добавил он, пожав плечами. – Тонкости идиотского протокола.

– Протокола? – Уилл искренне удивился.

– А вам ничего обо мне не рассказывали?

– Я слышал только то, что говорил о вас вчера доктор Роберт.

– То есть что я – обычный студент? – Муруган залился смехом, откинув голову назад.

– Разве быть студентом так уж смешно?

– Нет, нет, конечно, вовсе не смешно.

Мальчишка снова отвел взгляд. Наступило молчание. По-прежнему не поворачивая головы, он после паузы сказал:

– Причина, по которой я не должен встречаться с полковником Дипой, состоит в том, что он глава государства, и я тоже глава государства. Каждая наша встреча расценивается как акт международной политики.

– Что вы имеете в виду?

– Я Раджа острова Пала.

– Раджа Палы?

– Да. С пятьдесят четвертого года. Тогда умер мой отец.

– Значит, вашу матушку, насколько я понимаю, зовут Рани?

– Точно так. Моя мать – Рани.

«Направляйся прямиком во дворец». А тут сам дворец прямиком направился к нему. Провидение явно оставалось на стороне Джо Альдегида и трудилось на него сверхурочно.

– Вы были старшим сыном? – спросил Уилл.

– Единственным сыном, – ответил Муруган, а потом, чтобы жирнее подчеркнуть свою уникальность, добавил: – Единственным ребенком вообще.

– Так что никаких сомнений быть не может, – сказал Уилл. – Бог ты мой! Тогда мне следует называть вас «ваше величество»! Или по крайней мере использовать обращение «сэр».

Он говорил почти сквозь смех, но надо было видеть, с какой серьезностью и внезапно обретенным королевским достоинством отозвался на его слова Муруган.

– Вам нужно будет использовать подобные обращения, начиная с конца следующей недели, – заявил он. – После моего дня рождения. Мне исполнится восемнадцать. Это возраст, когда Раджа Палы вступает в свои полномочия. А до тех пор я всего лишь Муруган Майлендра. Обычный студент, изучающий все понемногу, включая процесс ухода за растениями. – Он презрительно осклабился. – Видимо, для того, чтобы, когда придет время, я знал, что мне делать.

– А что вы собираетесь делать, когда придет время? – Уилл находил предельно комичным контраст между этим миловидным Антиноем и столь важным положением, которое ему предстояло занять. – Какие действия вы предпримете? – продолжал он в том же шутливом тоне. – Всем врагам головы долой? L’Etat с’est Moi[15].

Серьезный тон и королевское достоинство не допускали глумления, и последовал упрек:

– Не надо этих ваших глупостей!

Уилл, которого разбирало любопытство, оказался готов немедленно извиниться:

– Прошу прощения, но мне лишь хотелось узнать, насколько абсолютной вы собираетесь сделать свою власть?

– Пала – конституционная монархия, – с суровым видом ответил Муруган.

– Другими словами, вы станете лишь номинальным главой государства. Как английская королева, которая царствует, но не управляет страной.

– Нет, нет! – почти завизжал Муруган, забыв о достоинстве будущего монарха. – Совсем не так, как в Англии. Раджа Палы не просто занимает трон, он реально правит.

Слишком взволнованный, чтобы усидеть на месте, Муруган вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате.

– Да, он правит в рамках конституции, но, Богом клянусь, он руководит государством!

Муруган подошел к окну и посмотрел наружу. А когда повернулся к Уиллу снова после непродолжительного молчания, его лицо словно отлили в новую форму. Оно приобрело выражение хорошо знакомой психологической ущербности, что выглядело отчасти символичным.

– Я им всем покажу, кто здесь настоящий босс! – Причем и сама фраза, и тон, которым он ее произнес, были явно позаимствованы у героя какого-то тупого американского гангстерского боевика. – Эти люди думают, что мной можно манипулировать, – продолжал он цитировать до невозможности заезженный сценарий, – как дурили моего папашу. Но здесь они глубоко заблуждаются! – И он зловеще осклабился, мотая своей неуместно красивой сейчас головой. – Очень глубоко заблуждаются, – повторил он.

Слова он цедил сквозь стиснутые зубы, почти не двигая губами и выставив нижнюю челюсть вперед, как у нарисованных преступников из комиксов; глаза горели холодным огнем в щелках прищуренных век. Выглядел он одновременно и абсурдно, и пугающе. Антиной превратился в карикатуру на всех жестких парней, какими их показывали в фильмах категории «Б» с незапамятных времен.

– Кто же управлял страной в годы вашего малолетства? – спросил теперь Уилл.

– Кучка престарелых ретроградов, – уничижительно отозвался Муруган. – Кабинет министров, Палата представителей и те, кто представлял меня лично, то есть Раджу, – так называемый Тайный совет.

– Бедные старые ретрограды! – сказал Уилл. – Их скоро ожидает шок, какого они не переживали никогда в жизни! – Легко переходя на тот же тон, он рассмеялся. – Остается надеяться, что я все еще буду здесь, чтобы лично увидеть, как это произойдет.

Муруган тоже залился смехом, но не как злорадствующий «жесткий парень», а с той внезапной сменой настроения и открытой веселостью, которая, как предвидел Уилл, и помешает ему в будущем играть роль киношного бандита в реальной жизни.

– Шок, какого они еще не знали в жизни, – повторил он с довольным видом.

– У вас уже есть конкретные планы?

– Естественно, есть, – ответил Муруган, и на его подвижном лице выражение шаловливого школьника сменилось важностью государственного деятеля, доброжелательно, но чуть снисходительно отвечающего на вопросы участников пресс-конференции. – Основной приоритет: модернизация страны. Посмотрите, чего добились на Ренданге за счет поступлений от нефти.

– Но разве Пала не получает доходов от нефтяных концессий? – Уилл с невинным видом изобразил полнейшую неосведомленность, которая, как показывал годами накопленный опыт, неизменно становилась лучшим методом вытянуть информацию из людей чванливых, но не слишком далеких.

– Ни пенса, – ответил Муруган. – А между тем южная оконечность острова просто пропитана этим черным золотом. Но за исключением нескольких мелких скважин для удовлетворения внутренних нужд старые ретрограды ничего больше не желают предпринимать. Но что еще хуже, они и других не подпускают к подобным проектам. – Государственный деятель снова начал злобиться; в его голосе и в выражении лица опять появились намеки на образ «жесткого парня». – А ведь нам поступало множество предложений. От «Нефтяной компании Юго-Восточной Азии», от «Шелл», от «Ройял датч», от «Стэндард» из Калифорнии. Но треклятые дряхлые старики и слушать ничего не хотят.

– И вы не можете убедить их рассмотреть предложения?

– Я скоро, черт возьми, заставлю их это сделать, – заявил «жесткий парень».

– В вас силен боевой дух! – А потом как бы невзначай Уилл спросил: – А какое предложение приняли бы вы сами?

– Полковник Дипа сотрудничает с калифорнийской «Стэндард» и считает, что нам надо последовать его примеру.

– Я бы не стал ограничиваться одной опцией, не рассмотрев условий, предлагаемых конкурентами.

– Таково и мое мнение. Как моей матушки.

– Очень мудро с вашей стороны.

– Мама – сторонница «Нефтяной компании Юго-Восточной Азии». Она знакома с их председателем совета директоров лордом Альдегидом.

– Она знакома с лордом Альдегидом? Удивительное совпадение! – Нотки радостного удивления приятной неожиданностью звучали с неотразимой убедительностью. – Джо Альдегид и мой друг тоже. Я пишу для его газет. И даже выступаю в качестве его неофициального представителя. Частного советника. Строго конфиденциально, конечно же, – добавил он. – Между нами: именно поэтому мы и поехали посмотреть на разработки меди. Торговля этим металлом одна из побочных составляющих деловой империи Джо. Но его подлинная любовь – нефть.

Муруган напустил на себя вид прожженного дельца.

– Что он будет готов нам предложить?

Уилл ухватил намек на лету. И отвечал в лучшем стиле нефтяных магнатов из кино:

– Столько же, сколько «Стэндард», и немного сверх того.

– Вижу, у вас правильный подход к вопросу. – Муруган словно читал свою реплику из заранее написанного сценаристом диалога.

Затем в разговоре наступила длительная пауза. А когда он заговорил снова, это звучало как часть интервью главы государства для иностранной прессы.

– Поступления от нефти, – сказал он, – будут нами использованы следующим образом. Двадцать пять процентов от всех доходов будет выделено на преобразование мира.

– Могу я полюбопытствовать, – спросил Уилл с видом крайней заинтересованности, – каким образом вы предполагаете преобразовать мир?

– Посредством Духовного Крестового Похода. Вы знаете о Духовном Крестовом Походе?

– Разумеется. Разве найдется человек, который о нем не знает?

– Это величайшее всемирное движение, – очень серьезно сказал государственный деятель. – Как в эпоху раннего христианства. Оно основано моей матушкой.

Уилл изобразил на лице восторг и восхищение с легкой примесью удивления.

– Да, именно моей матушкой, – повторил Муруган и добавил внушительно: – Я полагаю, что это – единственная надежда человечества.

– Согласен, – кивнул Уилл Фарнаби. – Полностью согласен.

– Таким образом нами будут использованы первые двадцать пять процентов нефтяных доходов, – продолжал правитель страны. – Остальное пойдет на интенсивную программу индустриализации. – Его тон снова изменился. – Старые идиоты допускают развитие промышленности лишь в строго ограниченных местах, оставляя остальную территорию острова в том виде, в каком она существовала тысячелетиями.

– А вы хотели бы внедрить промышленность повсеместно? Индустриализация ради индустриализации?

– Ни в коем случае. Индустриализация для блага страны. Индустриализация с целью превратить Палу в сильную державу. Чтобы заставить другие народы считаться с нами. Взгляните на Ренданг. Через пять лет они будут способны сами производить все винтовки, пушки и боеприпасы, которые им требуются. Правда, уйдет значительно больше времени, прежде чем они смогут наладить выпуск танков. А пока они легко имеют возможность покупать их у фирмы «Шкода» за нефтяные деньги.

– А сколько времени им понадобится, чтобы соорудить собственную водородную бомбу? – с иронией спросил Уилл.

– Они не станут даже пытаться, – серьезно ответил Муруган. – В конце концов, водородная бомба далеко не единственное мощное оружие. – Эту фразу он произнес с особым нажимом; становилось понятно, что «мощное оружие» было ему особенно по вкусу. – Есть еще химические и бактериологические вооружения – полковник Дипа называет их атомной бомбой для бедных. Первым предприятием, которое я построю, будет завод по производству инсектицидов[16]. – Муруган рассмеялся и подмигнул собеседнику. – Если вы можете производить инсектициды, то без труда перепрофилируете производство на нервно-паралитический газ.

Уиллу сразу же припомнилась все еще недостроенная фабрика в окрестностях Ренданг-Лобо.

– Что это? – спросил он полковника Дипу, пока их «Мерседес» пролетал мимо.

– Предприятие для выпуска инсектицидов, – ответил полковник, светясь дружелюбной белозубой улыбкой. – Скоро мы будем экспортировать его продукцию по всей Юго-Восточной Азии.

В тот момент он, конечно, принял слова полковника за чистую монету. Но теперь… Уилла внутренне передернуло. Что ж, полковники остаются полковниками, а мальчишки – даже такие, как Муруган, – остаются мальчишками, обожающими играть в войну. И никогда не будет недостатка работы для специальных корреспондентов, идущих по следам гибели людей.

– Значит, вы собираетесь значительно усилить паланскую армию? – спросил Уилл вслух.

– Усилить? Нет. Мне придется ее создать. Пала не имеет своей армии.

– Вообще?

– Абсолютно никакой. Они здесь все пацифисты. – В звуке «пэ» отчетливо прозвучало отвращение, а в «эс» шипело безграничное презрение. – Все нужно будет начинать с нуля.

– То есть милитаризация пойдет рука об руку с индустриализацией, я верно вас понял?

– Совершенно верно.

Уилл рассмеялся.

– Назад в Ассирию! Вы войдете в анналы истории подлинным революционером.

– Я бы очень хотел на это надеяться, – сказал Муруган. – Потому что именно такой и будет моя политика – Перманентная Революция.

– Превосходно! – Уилл выдал ему порцию аплодисментов.

– И я лишь продолжу революцию, начатую более ста лет назад прадедом доктора Роберта, когда он прибыл на Палу, при содействии моего еще более отдаленного предка, который помог осуществить первые реформы. Многое из того, чего они тогда добились, вызывает неподдельное восхищение. Хотя далеко не все – это тоже не стоит забывать. – Он раздал свои оценки, а потом с нелепой напыщенностью школьника, получившего роль Полония в любительской постановке «Гамлета» в конце учебного года, покачал кудрявой головой с видом глубочайшего неодобрения. – Но они по крайней мере что-то делали. А сейчас нами правит кучка косных консерваторов, предпочитающих не предпринимать ничего. Застывшие в примитивной разновидности консерватизма, они и пальцем не пошевельнут, чтобы привнести в страну современные усовершенствования. А в своем радикальном консерватизме не хотят отказаться от устаревших и приносящих только вред замшелых революционных идей, не стремятся изменить то, что насущно нуждается в переменах. Они не желают реформировать реформы. Но я скажу вам без обиняков: некоторые из этих так называемых реформ вызывают только отвращение.

– К примеру, как я понимаю, в реформах нуждается, среди прочего, сексуальная жизнь?

Муруган кивнул и отвернулся. К своему удивлению, Уилл заметил, что он покраснел.

– Приведите пример, – настойчиво попросил он.

Но Муруган не мог заставить себя пойти на окончательную откровенность.

– Обратитесь к доктору Роберту, – сказал он. – Поговорите с Виджайей. Они считают нынешнее положение дел образцовыми отношениями, совершенно естественными. И не только они, а все вокруг. И это одна из причин, почему никто не жаждет перемен. Им нужно, чтобы все продолжалось по-прежнему, так же отвратно и мерзко. Продолжалось вечно.

– Продолжалось вечно, – повторило благозвучное контральто, явно передразнивая Муругана.

– Мама! – Юноша вскочил на ноги.

Уилл повернулся и увидел в дверях комнаты крупную цветущую женщину, облаченную (довольно-таки безвкусно, подумал он; к такому лицу и телосложению больше подошел бы лиловый, пурпурный или электрического оттенка голубой цвет) в облако из белого муслина. Она стояла там с намеренно загадочной улыбкой, и лишь только одна мясистая смуглая рука с пальцами, унизанными кольцами, была поднята вверх, упираясь в косяк двери. Это была поза великой актрисы, всемирно известной оперной дивы, замершей при первом появлении на сцене, чтобы принять восхищенные аплодисменты поклонников, сидевших по ту сторону рампы. Позади нее, терпеливо дожидаясь своей очереди, стоял высокий мужчина в костюме из сизо-серого дакрона[17], которого Муруган, как только разглядел позади массивной фигуры матери, приветствовал как мистера Баху.

Все еще скромно держась в тени, мистер Баху поклонился в ответ, но не вымолвил ни слова.

Муруган снова посмотрел на мать.

– Неужели ты пришла сюда пешком? Всю дорогу? – спросил он, и в его голосе звучал недоверчивый восторг, смешанный с заботой.

«Прийти сюда пешком! Это же совершенно немыслимо!» – словно хотел выразить он своими вопросами. Но если она это сделала, то какое ей понадобилось мужество!

– Да, я проделала весь путь пешком, мой малыш, – ответила она с игривой нежностью.

Поднятая рука женщины соскользнула вниз, обвила тонкое и стройное тело юноши, прижала его к себе, поглотив его фигурку в свободных складках материи у своей необъятной груди, а потом отпустила на волю.

– У меня вдруг проявился один из моих обычных Импульсов. – Как сразу заметил Уилл, она умела говорить так, что собеседник мог действительно слышать заглавные буквы в словах, которые ей хотелось выделить особо. – Мой Внутренний Голос сказал: «Отправляйся и познакомься с Незнакомцем в доме доктора Роберта. Иди же!» «Как, прямо сейчас? – спросила я. – Malgr la chaleur?[18]» А мой Внутренний Голос от таких вопросов быстро теряет терпение. «Придержи свой глупый язык, женщина, – сказал он. – Исполняй то, что тебе велено». И вот я здесь, мистер Фарнаби.

С протянутой перед собой рукой, вся в облаке крепкого аромата сандалового масла она подошла ближе к нему.

Уилл склонился к толстым, сплошь покрытым драгоценностями пальцам и пробормотал нечто, заканчивавшееся словами «ваше высочество»…

– Баху! – окликнула она, пользуясь царственной прерогативой обращаться к любому просто по фамилии.

Откликаясь на давно ожидаемый вызов, актер второго плана тоже вошел в комнату и был представлен как Его Превосходительство Абдул Баху, посол Ренданга.

– Абдул Пьер Баху – car sa mre est parisienne[19]. Но английский он выучил в Нью-Йорке.

Он выглядит, подумал Уилл, пожимая послу руку, как Савонарола, но Савонарола с моноклем и в костюме от одного из лучших лондонских портных.

– Баху, – сказала Рани, – это Мозговой Трест Полковника Дипы.

– Если ваше высочество позволит мне высказать свое мнение, то это определение чрезвычайно льстит мне, но в нем содержится явная недооценка личности самого полковника.

Его манеры говорить и держаться были учтивыми почти до степени иронии, пародии на смирение и самоуничижение.

– Мозги, – продолжал Баху, – находятся в положенном им месте, то есть в голове. А что касается меня, то я – скорее часть симпатической нервной системы Ренданга.

– Et combien sympathique![20] – подхватила Рани. – Но помимо прочего, мистер Фарнаби, Баху – это Последний Истинный Аристократ. Видели бы вы его загородную резиденцию! Это нечто из «Тысячи и одной ночи»! Стоит только хлопнуть в ладоши, и сразу шестеро слуг спешат исполнить ваше желание. Устраивается день рождения, и получается настоящий fte nocturne[21] в саду. Музыка, напитки, танцующие девушки, двести одних только факельщиков. Жизнь Гаруна аль-Рашида, но со всеми современными удобствами.

– Звучит весьма завлекательно, – сказал Уилл, вспомнив деревни, через которые проезжал на белом «Мерседесе» полковника Дипы: хижины со сплетенными из прутьев стенами, мусор повсюду, дети, страдающие от офтальмии[22], скелетообразные собаки, женщины вдоль дороги, сгибающиеся от непомерной тяжести своей ноши.

– И какой утонченный вкус, – не унималась Рани. – Столь высокоорганизованное сознание, но в придачу ко всему, – она понизила голос, – такое глубокое и точное понимание Божественной Сущности.

Мистер Баху склонил голову, и воцарилось молчание.

Муруган между тем придвинул стул. Даже небросив назад и легкого взгляда, в своей королевской уверенности, что, согласно самой природе вещей, непременно найдется кто-нибудь и убережет от оплошности и потери чувства собственного достоинства, Рани опустилась на сиденье всей тяжестью своих ста килограммов.

– Надеюсь, вы не воспринимаете мой визит как непрошеное вторжение? – обратилась она к Уиллу. Он заверил ее в обратном, но она продолжала извиняться. – Я бы непременно прислала уведомление, – говорила она, – попросила бы вашего согласия. Но мой Внутренний Голос твердил: «Нет, ты должна пойти сейчас же. Почему? Я даже не знаю. Но не сомневаюсь, что по ходу беседы мы это выясним.

Она уставилась на него своими большими навыкате глазами и загадочно улыбнулась:

– Но прежде всего скажите, дорогой мистер Фарнаби, как вы себя чувствуете?

– Как видите, мэм, я в прекрасной форме.

– В самом деле? – Вытаращенные глаза так пристально стали изучать его лицо, что ему стало немного неловко. – Как я понимаю, вы из тех героически стойких мужчин, которые будут заверять друзей, что с ними все прекрасно, уже лежа при смерти.

– Вы мне льстите, – сказал он. – Но если честно, я действительно в хорошей форме. Что невероятно, принимая во внимание все обстоятельства. Это почти чудо.

– Чудо, – сказала Рани, – это именно то слово, которое я употребила, когда услышала о вашем спасении. Это и было настоящее чудо.

– «Удача повернулась ко мне лицом, и Провидение хранило меня», – снова процитировал Уилл строку из «Едгина».

Мистер Баху хотел рассмеяться, но, заметив, что Рани не уловила юмора и не знала источника цитаты, передумал. Вместо смеха он вовремя разразился громким кашлем.

– Как это верно! – воскликнула Рани, ее густое контральто завибрировало от волнения. – Провидение всегда хранит нас. – А когда Уилл вопросительно вздернул брови, пояснила: – Я имела в виду тех, кто добился Истинного Понимания. – Заглавная «И», заглавная «П». – И это так, даже когда все вокруг, кажется, оборачивается против нас – mme dans le dsastre[23]. Вы, конечно же, владеете французским языком, мистер Фарнаби?

Уилл кивнул.

– Французские фразы чаще приходят мне на ум быстрее, чем на родном языке, чем на английском или на паланском, после стольких лет в Швейцарии, – объяснила она. – Сначала училась там в школе. И потом, когда здоровье моего бедного малыша настолько пошатнулось, – похлопала она Муругана по обнаженной руке, – что нам пришлось отправиться туда и пожить в горах. И это лишнее подтверждение моих слов, что Провидение всегда хранит нас. Как только мне сообщили, что моему маленькому мальчику грозит туберкулез, я забыла все, чему когда-то училась. Я была вне себя от страха и тревоги. Я даже винила Бога за то, что Он допустил такое. Меня поразила Непозволительная Слепота! Мой малыш поправился, а те годы, что мы провели среди Вечных Снегов, стали самыми счастливыми в нашей жизни, не так ли, милый?

– Самыми счастливыми в жизни, – согласился юнец, и это прозвучало действительно почти искренне.

Рани торжествующе улыбнулась, сложила свои полные красные губы и чуть слышно чмокнула ими, послав сыну воздушный поцелуй.

– Видите, мой дорогой Фарнаби, – продолжала она, – видите? Это же настолько очевидно. Ничто не происходит по воле Случая. Существует единый Великий План, а в пределах Великого Плана бессчетное количество мелких планов. Некое предначертание для каждого из нас.

– Верно, – вежливо сказал Уилл. – Очень верно подмечено.

– Было время, – хотелось закончить свой рассказ Рани, – когда я понимала это только через мой интеллект. А теперь знаю сердцем и душой. Я добилась настоящего… – Она сделала паузу на мгновение, словно готовясь произнести мистическую заглавную букву. – Понимания.

«И к тому же она обладает дьявольскими способностями экстрасенса», – вспомнил он еще один отзыв о ней Джо Альдегида. И уж конечно, кому было не знать об этом, как давнему участнику спиритических сеансов Джо.

– Насколько мне известно, мэм, – сказал Уилл, – вы от природы наделены сверхъестественными навыками?

– С момента рождения, – охотно признала она. – Но главное было приобретено путем обучения и тренинга. Надо ли говорить, что обучалась я Иной Науке…

– Иной науке?

– Да, я постигала жизнь человеческого Духа. Когда ты движешься этим Путем, все сидхи[24], дары экстрасенса и чудесной силы развиваются сами по себе.

– Неужели это правда?

– Моя мама, – гордо заверил его Муруган, – может творить фантастические вещи.

– N’exagrons pas, chri[25].

– Но ведь это правда, – настаивал Муруган.

– Да, это правда, – вмешался посол, – что могу подтвердить я тоже. Хотя и с некоторой неохотой, – добавил он с приниженным видом. – Я всю жизнь относился к подобным фактам скептически, и мне не может нравиться, когда на моих глазах происходит невозможное. Но к несчастью, я не обучен скрывать истину. Так сказать, болезненно честен. И когда невозможное в самом деле происходит у меня на глазах, я вынужден malgr moi[26] подтверждать, что стал свидетелем данного события. Ее Высочество действительно умеет делать фантастические вещи.

– Что ж, если вам больше нравится называть это так, я не могу возражать, – сказала Рани, просияв от удовольствия. – Но никогда не забывайте, Баху, никогда не забывайте главного. Сами по себе чудеса ничего не значат. Важна лишь Другая Истина. Та, к которой приходишь в конце Пути.

– После Четвертой Инициации, – уточнил Муруган. – Моя мама…

– Дорогой! – Рани поднесла палец к губам. – Есть вещи, о которых не следует говорить вслух.

– Извини, – сказал юноша.