Честь имею Ярыгин Николай

В последнее время нога стала подводить меня все чаще. Ходить становится тяжело, даже с палочкой. А при перемене погоды выкручивает так, что места себе найти не могу. В тот день колонна возвращалась с зачистки и была обстреляна издалека. Было буквально несколько выстрелов из автомата и один из гранатомета.

И вот эта граната разорвалась рядом со мной и сильно посекла мне правую ногу. И ведь надо же, почти четыре года за речкой – и ни одной царапины, а тут такое. Мне ее вообще поначалу ампутировать хотели, и только благодаря Борису Евгеньевичу Слизкому, который восемь часов собирал и шил ее, нога осталась при мне.

Что ни говори, а годы берут свое. Даже тогда, в восемьдесят пятом, сразу после госпиталя, и то легче было. Хоть и понимал, что карьера военного накрылась медным тазом и все мои планы рассыпались прахом, но истерики по этому поводу не было. Лишь в самом начале, когда речь шла об ампутации ноги, очень переживал и не спал ночами. Правда, когда врачи сказали, что все-таки попытаются сохранить ногу, немного успокоился.

За те несколько месяцев, проведенных по госпиталям, как-то свыкся с этой мыслью, что придется все начинать с чистого листа, гражданским человеком. Да и в двадцать шесть лет жизнь все равно видится в светлых тонах, даже в такой ситуации. В общем, мне по любому полагался отпуск после ранения, решил съездить домой к родителям – как-никак, почти пять лет дома не был.

Встречали меня почти всем поселком. На станцию, в район, сам председатель поселкового совета на личном москвиче за мной приехал. Он долго обнимал меня и хлопал по спине и плечам.

– Сашка, какой же ты молодец, герой ты наш! Садись, садись, поехали! – кричал он на весь перрон так, что все, кто там находился, смотрели на нас с любопытством. Он выхватил у меня чемодан и вещмешок и засеменил чуть впереди, постоянно оглядываясь. – Там все наши собрались, тебя ждут… вон, еле отбился от матери с отцом, когда сюда ехал. Но уговорил, что так лучше будет, когда сам тебя привезу.

– Погоди, Иван Семеныч! – оторопел я. – Кто ждет, где?

Но Семеныч только довольно улыбался.

– Всё, Саша, узнаешь, погодь чуть!

Наконец загрузились, и уже в дороге Иван Семеныч рассказал, что два дня назад позвонили с облвоенкомата и просили передать моим родителям, чтобы они меня встретили, а также то, когда и каким транспортом я прибуду.

– А я и подумал, так мы тоже хотим тебя встретить…Ты ведь наш Александр Николаевич, тут родился, учился… Что ж мы, в стороне останемся? Не каждый день, чай, к нам такие герои приезжают.

– Да брось ты, Иван Семеныч, какой я герой! Служил, как все, – смутился я.

– Э, Саша, не скажи… Не просто служил, а воевал в Афганистане. Вон, орденов полна грудь… Да и капитан в двадцать шесть лет – это тоже что-то значит.

А по приезде началось… Слезы матери… Батя, конечно, крепился, но глаза его тоже подозрительно блестели. Растянулась эта встреча часа на два. Мне даже речь пришлось толкнуть и рассказать, как оно там, в Афгане. Ну а дома – стол, накрытый во дворе, тетки, дядья, соседи… Короче, только далеко за полночь закончился этот сумасшедший день. А потом еще неделя всевозможных встреч и походов по гостям. И ведь если не пойдешь – обида кровная. Еле выдержал.

– Что делать думаешь, сынок? – как-то спросил отец.

– Да я, батя, как-то еще и не определился… Мне через две недели на комиссию. Вот после нее и посмотрим, – ответил я, хотя сам прекрасно понимал, что надеяться не на что. – Может, пойду слесарем на ремонтно-механический, – продолжил я.

Отец помолчал, нахмурившись.

– Нет, сын, так дело не пойдет. Не подумай, что слесарь это плохо или недостойно… я вон всю жизнь в забое, сам простой работяга. Просто неправильно это: ты что, зря шесть лет учился? Может, пойдешь вон с Дашкой вместе в институт? Молодой ведь еще.

Дашка – это моя двоюродная сестра, младше меня на восемь лет.

После двух недель криков, споров, обсуждений я решил подать документы в машиностроительный институт на заочное отделение. А тут после медкомиссии где приговор был один: не годен к строевой… В облвоенкомате предложили работу в одном из отделов, зарплата небольшая, да ведь и небольшая пенсия у меня есть – вот уже и не буду на шее у родителей сидеть.

Вот так и покатилась жизнь: институт, работа, женитьба, завод. Неустроенные девяностые, улучшение в двухтысячных. Должность главного инженера ремонтно-механического завода, затем должность директора этого же завода.

Жизнь потихоньку налаживалась. Правда, жена моя умерла рано, оставив на меня сына Алешку четырнадцати лет и десятилетнюю дочь Наташку. Веселая, непоседливая хохотушка, просто не проснулась однажды утром: тромб оторвался, сказали врачи. Больше я так и не женился. Вначале надо было поднимать детей, и никак нельзя было их упустить в той вакханалии беспредела и вседозволенности, что творилась вокруг. А потом – как-то даже и не знаю. Нет, женщины у меня были, но не сложилось ни с кем.

Дети выросли, выучились, женились, вышли замуж и разъехались. Наташка живет в Ростове, родила мне внучку, Алексей в Питере – у него два парня. Вот и остался я один, вроде бы и не совсем старый в свои пятьдесят девять, вот только нога совсем плохо держит. Я сегодня даже хотел отменить вечернюю прогулку. Но потом пересилил себя и вот теперь хромаю, переходя проезжую часть по пешеходному переходу, опираясь на палочку.

Посижу немного в сквере, да и вернусь домой. А там снова телевизор, сон, утренняя зарядка, кофе – всё как и всегда последние несколько лет. Наверное, все-таки соглашусь с сыном, продам тут квартиру, гараж и перееду к морю. Деньги есть, куплю себе домик у моря, смотришь внуков ко мне возить чаще будут. Все-таки юг, море, все детки здоровей будут, да и мне не скучно.

Из задумчивости меня вывел рев двигателя и вой клаксона вылетевшей из-за поворота машины. Идущая впереди меня женщина с маленьким ребенком замешкалась, и я увидел, что она просто не успевает увернуться от летящего на них автомобиля. Прыгнул вперед, выталкивая ее и малышку на тротуар, и тут моя нога подломилась. Последнее, что помню – распахнутые в ужасе глаза дамочки, визг тормозов, удар, а затем наступили боль и темнота.

Глава первая

В себя пришел резко: раз, и я уже ощущаю себя и вспоминаю все, что произошло, до мельчайшей детали. Ужасно болела голова, левый глаз не открывался. Подняв руку, осторожно ощупал голову. Выше лба, с левой стороны, была довольно серьезная рана. Кровь уже начала подсыхать, и я определил, что лежу уже более часа. Вокруг сгущались сумерки.

Все это было довольно странно. Все-таки областной город, ДТП – и никого вокруг. Попытался приподняться, но от движения голова закружилась и затошнило. «Наверное, сотрясение», – мелькнула мысль. Сколько лежал, не знаю, вокруг уже совсем стемнело, и за это время я не услышал ни одного звука. Нет звуки были, пару раз вскрикнула какая-то птица, в траве трещали сверчки, но того шума, который создает большой город, не было. Кстати о траве… Ведь все на асфальте произошло, а до травы, которая находилась в сквере, было метров двести. Думать было трудно: мысли расползались, не успев сформироваться. Очередная попытка приподняться привела к тому, что я снова провалился в темноту.

Второй раз пришел в себя оттого, что кто-то облизывал мне лицо, я дернулся от неожиданности и открыл глаза, вернее, один глаз. Было совсем светло, по всей вероятности, раннее утро, так как на траве еще была роса и одежда на мне тоже была влажной.

Осторожно повернул голову влево, опасаясь, что снова затошнит или потеряю сознание. Но ничего такого не произошло, увидел я и того, кто лизал мне лицо – это была маленькая собачонка какой-то непонятной окраски. Я даже дернулся непроизвольно, от неожиданности.

– Вилкул, да он живой, вон шевелится! – услышал я чей-то голос. – Да уйди ж ты, шерово отродье!

И чья-то нога, обутая в разбитый башмак, оттолкнула от меня псину. Глянув вверх единственным глазом, я увидел личность, одетую в холщовые штаны и такую же рубаху навыпуск, подпоясанную простой веревкой.

– Вилкул, – снова заорала личность, – давай сюда повозку! Как же мы тебя грузить-то будем, вон ты какой здоровый-то, боюсь, не справимся!

Вилкулом оказался пацаненок лет десяти, в таких же штанах и рубахе, только кое-где заштопанной, и, даже штаны у него были с заплаткой на коленке.

Кое-как с помощью мужика и его сына я встал и осторожно ступая, добрел до обыкновенной телеги с запряженной в нее небольшой лохматой лошадью. Вцепившись в борт и переведя дух, огляделся вокруг, стараясь сообразить, где я в конце концов нахожусь. Шагах в семи лежала лошадь, по всей вероятности, мертвая, недалеко находились лес и заросшая грунтовая дорога.

– Господин, вы бы садились на повозку, жаль, ни сена, ни соломы нет – мы за дровами ехали, потому и повозка пустая, – тарахтел мужик рядом. – Счас мы ваши вещи соберем и отвезем вас в село к знахарке. Ой, и сильно вас, видать, приложило, вон дырища в голове какая!

Говоря это, мужик сноровисто снял с лежащего коня седло, уздечку и пару сумок, притороченных к седлу. Положил все это в повозку, и мы медленно двинулись.

Телегу подкидывало на каждой кочке, хоть и двигались мы шагом, но муки эта тряска доставляла мне ужасные. А самое главное – это было не мое тело. Мысли мои, память моя, а вот тело не мое. Молодая гладкая кожа рук, хоть на ладонях и присутствовали мозоли, но все равно это руки молодого человека.

Даже сейчас, находясь в каком-то заторможенном состоянии, я все-таки осознавал, что у меня или просто посттравматический бред, или что-то произошло, чему я пока не мог найти объяснения. Одет я был в нечто напоминающее камзол, штаны из мягкой тонкой кожи черного цвета, заправленные в сапоги, поднимающиеся на пару ладоней выше колена.

Я полулежал в повозке, опираясь спиной на седло, и морщился от тряски. Мужик что-то говорил, я сосредоточился и понял, что он, видя мои мучения, пытается меня успокоить, говоря, что осталось совсем немного потерпеть. Еще каких-то полчаса моих мучений, и мы остановились у маленького аккуратного домика.

Пацаненок кинулся к двери.

– Бабушка Ингри, бабушка Ингри! Вы дома, бабушка?

– Ты чего тут раскричался? Чай, я не глухая! – сказала появившаяся в дверях пухленькая, опрятная старушка в юбке синего сукна и белой, вышитой по вороту рубахе с короткими рукавами.

– Вон, бабушка Ингри, привезли. Мы едем, а он лежит и в кровище весь, а Шумка давай его лизать, а он дернулся, а мы думали он мертвый! – скороговоркой затарахтел пацан.

– Да тише ты, не части! Здравствуй, Петро, и вы, молодой господин, здравствуйте, – сказала, подходя, старушка. – И что же это произошло? – продолжила она, осматривая тем временем мою голову. – Так, так, так, а ну давай-ка его сюда, на лавку, посадим – и голову печь не будет, и видно все хорошо. Вилкул, а ну сбегай воды принеси! А ты, Петро, очаг раздуй… Надо воду подогреть.

Раздала старушка команды, а сама скрылась в доме.

– А ну, господин, выпей это, – сказала она, появившись через некоторое время, и протянула мне кружку с какой-то жидкостью, которую налила из принесенной фляжки, сделанной, по всей вероятности, из тыквы.

– Пей, пей, не бойся… Оно, конечно, не очень-то и вкусно, но тебе это надо.

Я взял кружку. Даже вид находящегося в ней содержимого говорил, что это гадость. Собравшись с духом, я поднес кружку ко рту и одним махом опрокинул в себя то, что в ней находилось, стараясь при этом не дышать. На вкус это было даже хуже, чем на вид. Кое-как сдержав рвотные позывы, я стал дышать носом, боясь открыть рот, чтобы эта гадость не выскочила обратно. Старушка ласково улыбнулась.

– Выпил? Вот и хорошо, а сейчас мы раной займемся. Петро, а ну возьми в сенях на полочке глиняную бутылочку и неси сюда.

Получив бутылочку, бабуля смочила тряпицу, полив на нее из глиняной бутылки, и принялась этой тряпицей осторожно вытирать рану и вокруг нее.

После первых же прикосновений к ране мне показалось, что она вроде бы как занемела, и боль стала отступать. И вообще самочувствие стало улучшаться.

– Ну, вот и очистили ранку-то, а сейчас потерпеть надо: я ее зашью. Не волнуйтесь, я быстро, – приговаривала знахарка, что-то делая с моей головой.

– Ну, вот и все, – опуская руки, продолжала она. – Петро, а ну давай воду, теперь умыться надо, а то молодой господин весь в крови.

Петро приволок кувшин с теплой водой, и старуха стала смывать грязь и кровь с моего лица.

– Вот и хорошо, вот и хорошо, – повторяла она, ловко вытирая меня. – А ну, господин, глазик открой! Вот, а то крови натекло, она и присохла, так что и глаз слипся и не открывался.

И точно, мой левый глаз открылся, и я мог теперь смотреть на все происходящее вокруг двумя глазами.

– Ну все, Петро, вези господина домой, да уложи его, ему лежать надо. А я завтра наведаюсь, посмотрю, что да как. И пусть Арна зайдет к вечеру, я зелье приготовлю да обскажу, как его давать ему пить.

Петро с Вилкулом опять поволокли меня к повозке. Правда, состояние мое к этому времени значительно улучшилось, и я изо всех сил пытался помочь им, стараясь резво переставлять ноги. Правда, ноги меня почему-то слушались плохо и все время норовили зацепиться одна за другую.

Селение было небольшим и, как мне показалось, небогатым. Такие же небольшие домики, как и у знахарки, были и чуть побольше и получше, но таких были совсем единицы. Правда, село утопало в зелени и цветении садов. По всей вероятности, была весна, хотя в тот момент, когда меня сбила машина, у нас был август. Странностей становилось все больше, и их надо было спокойно обдумать и проанализировать.

По приезде на место – как я понял, это и было подворье Петры – мне предложили на выбор: лечь в доме или на сеновале под навесом. Благо на улице поздняя весна или ранее лето и тепло. Я подумал, что на свежем воздухе мне будет лучше, да и не хотелось стеснять хозяев, поэтому решительно показал на сеновал. Правда, сена еще не было, а была солома, на которую бросили какую-то ряднину и тонкую дерюжку, заменяющую одеяло.

Что интересно, за все время нахождения рядом с этими людьми я умудрился не произнести ни слова. Чувствовал, что говорят не по-русски, хотя и все понимал. Но пока меня конкретно ни о чем не спрашивали, я молчал, решив попробовать говорить позже, когда останусь один. Забравшись на сеновал по небольшой приставной лестнице, я с удовольствием вытянулся на импровизированной постели. Не успел улечься, как появился Вилкул и положил рядом со мной сумки, снятые с коня.

– Господин, снимай камзол и рубашку. Арна постирает. А ты вот пока надень, она чистая.

И он протянул мне такую же рубаху, как была на Петре. Я снял камзол и стащил рубашку из какого-то материала, похожего на хлопок. Правда, та одежда, что предложил Вилкул, на меня никак не хотела налезать, и я махнул рукой: подумал, что лето, не замерзну. В конце концов, мне побыстрей хотелось остаться одному, чтобы обдумать все что со мной произошло. Но из задуманного так ничего и не вышло – едва я остался один, как меня сморил сон.

Проснулся, когда звезды начали гаснуть, предвещая скорый восход, над землей тянулась дымка тумана, а на траве обильно лежала роса. Это что, получается, я проспал почти сутки? В загородке для скота слышались шевеление и тихий голос. Через некоторое время оттуда появилась молодая девушка, даже девочка, неся перед собой жбан – наверное, с молоком. Увидев, что я смотрю на нее, она ойкнула, засмущавшись, и быстро засеменила в дом.

Я усмехнулся и, улегшись поудобней, предался размышлениям, что все-таки со мной произошло и где я нахожусь. Промучившись с полчаса и так ничего и не решив, я обратил внимание на сумки, лежащие рядом со мной. Подтянув их поближе, решил проверить, что же там находится – может, хоть что-то прольет свет и даст больше информации. Развязав завязки на одной, заглянул внутрь, обнаружил два небольших котелка, вложенных один в другой, деревянную ложку, лепешку, завернутую в чистую тряпицу, и кусок сыра.

В холщовом мешочке была какая-то крупа и, по всей вероятности, полоски мяса, засушенные до состояния деревяшки. «Походный набор», – подумал я, укладывая все на место и завязывая сумку как было, и взял в руки следующую.

А вот тут уже были более интересные находки: Сверху лежала такая же рубашка, как и та, что я отдал стирать, которую я тут же натянул на себя. В кожаном мешочке находились монеты разного цвета и размера. Я их тщательно пересчитал, чтобы запомнить. Желтых кругляшей (вероятно, золотых монет) было четырнадцать штук, серебряных монет – а серебро я уж точно знаю – было сорок девять штук, медных монет – сто три штуки. Аккуратно ссыпав их обратно, я завязал мешочек.

Определить, бедный я или богатый, я пока не мог, так как номинальной стоимости монет не знал. Там же находился небольшой ларец, в котором лежали две красочно оформленные грамоты, с печатями в виде оскаленной морды какого-то зверя из семейства кошачьих, и заполненные неизвестной мне письменностью.

Покрутив грамоты в руках, я бережно уложил их обратно в ларец. Надо будет найти того, кто сможет их прочитать, а лучше выучить грамоту и прочитать их самому, мало ли что в них написано. Еще в сумке были два широких браслета с красивой резьбой и гравировкой – тоже, видно, золотых. Один был более массивный, второй поменьше, и я бы сказал, что более изящный. В самом низу лежал большой и тяжелый сверток. Когда я его развернул, это оказалась тонкая кольчуга. На этом находки закончились.

Не успел я сложить содержимое сумки обратно, как лестница заскрипела и показалась голова Вилкула.

– Господин уже проснулся? – это было больше утверждение, чем вопрос.

– Как видишь, – ответил я.

Интересно отметить, что это были первые слова произнесенные мной. У меня у нового был приятный баритон, но слова я произносил с небольшим акцентом, как-то более мягко, при этом немного их искажая.

Дети всегда более непосредственные и меньше подвержены чинопочитанию. Поэтому Вилкул тут же сбился с официального тона и зачастил, захлебываясь словами:

– Я тебе сейчас зелье принесу, бабушка Ирма дала, тебе его пить надо, а Арна тебя покормит. А я тоже хотел спать на сеновале, а меня не пустили. А еще…

Договорить он не успел.

– Вилкул, ты куда снова пропал? – раздался звонкий девичий голосок.

Вилкул спрыгнул с лестницы и зашлепал босыми ногами в сторону дома, подняв облачко пыли.

Все это выглядело так потешно, что я невольно тихо засмеялся. Все, что планировал Вилкул, произошло с точностью до наоборот. Ко мне пришла очень хорошенькая девочка или девушка с уже оформившейся грудью, большими карими глазами, пухлыми губами и тонкими чертами лица. Я уже видел ее раньше, когда она выходила из загородки для скота. Она очень стеснялась, так что и я начал испытывать чувство неловкости. Стараясь не смотреть на меня, она налила в плошку ту же гадость, которой потчевала меня вчера знахарка, правда, эта порция была не в пример меньше вчерашней. Потом дала выпить воды из этой же плошки, после чего снова налила в плошку воды и, открыв маленькую склянку, накапала туда же несколько капель розовой жидкости. Вокруг сразу запахло лесом, цветами и ее чем-то неуловимо приятным.

– Это тоже надо выпить, – протягивая мне плошку, сказала она.

Я выпил и это.

– Спасибо тебе, лекарка, – поблагодарил я девушку (хотел сказать: «доктор», но, видно, в этом языке не было такого слова).

Та смутилась еще больше, покраснели не только щеки, а и шея.

Следом за ней Вилкул притащил миску с какой-то похлебкой, кусок серой лепешки и глиняную бутылку с каким-то напитком с запахом продуктов брожения. От напитка я отказался, а вот то, что было в миске, с удовольствием съел. Похлебка оказалась очень вкусной и ароматной.

Пока я насыщался, Вилкул поведал мне все новости. Оказывается, Петро и еще несколько мужиков укатили разделывать лошадь. Я, правда, так и не понял, на мясо они ее разделывать хотят или только шкуру снять, но переспрашивать не стал. Затем он поведал, что его и Арны мать умерла еще два года назад, и Арна теперь ведет хозяйство, а он уже совсем взрослый и осенью пойдет к гончару дядьке Ониму в ученики. Так как своих детей у гончара нет, то он поддался на уговоры Петро, взялся обучать Вилкула гончарному делу. Арне уже шестнадцать весен, и ей пора замуж, только вот никто не сватает, потому что приданого у нее нет, и она иногда по ночам плачет. А Вилкулу ее очень жалко, потому что она хорошая и добрая.

Затем, переведя дыхание, он сообщил, что село их называется Придорожным, так как раньше, еще до его рождения, тут был шумный тракт, который вел в соседнее королевство Барием, но потом что-то случилось, перевал засыпало, и ездить тут перестали. Теперь сюда даже сборщики налогов не ездят, а староста сам возит с мужиками подати в город, находящийся в двух днях пути. Видно было, что рассказывать он может долго, но тут раздался голос вчерашней бабули, предлагающий мне спуститься для осмотра местным светилом медицины, то есть ею.

Пришлось подчиниться, и вот я сижу на маленьком чурбачке, нагнув голову, а она что-то там щупает и хмыкает. Вот отошла и уставилась на меня с задумчивым видом.

– Ну вот что сказать? – качая головой, сказала она и продолжила: – Не видела бы вчера твоей раны, сказала бы что ей уже семь дён, а то и более, хорошо заживает, да ить и настои лучшие отдала, за что их теперь покупать, даже не знаю.

Я понял, что разговор заведен, так сказать, с определенным желанием выяснить платежеспособность клиента. Атак как клиент был довольно далек от местных монетарных реалий, то задал осторожный вопрос: а сколько же стоят эти чудодейственные настои и эликсиры?

На это, еще поохав и посокрушавшись, бабуля ответила, что та отвратительная настойка, которой меня поят, стоит целых полторы медных монеты, а «Розовая роса» – так та вообще страсть как дорога и стоит целых три медяка. Ну а притирка – всего полмедяшки. Ну и за труды полмедяка, а всего набегает пять с половиной медяков. И старуха снова стала сокрушаться.

Когда была названа окончательная цена, у меня прям камень с души упал. Я мог спокойно рассчитаться и при этом не слишком нарушить свое финансовое состояние.

– А как долго мне еще лечиться? – решил уточнить я.

Старуха подошла, приподняла мою голову и пристально посмотрела в глаза.

– Да вот завтра можно уже и более активно шевелиться. Но пару дён еще надо поопасаться. А сегодня вообще больше лежать.

– Хорошо, мадам, я выполню все ваши требования. – От моих слов бабуля даже засмущалась. – Только вот что-то с памятью у меня плохо, я не помню все, что было до вчерашнего дня, и это меня пугает, – начал я разрабатывать свою легенду.

Старуха покачала головой и развела руками.

– Тут я не помогу. Удар был очень сильный, как еще кости выдержали, и голову не пробило совсем! Со временем, я думаю, память вернется, но честно скажу, что бывает по-разному.

И она, как-то ссутулившись, повернулась, чтобы уйти.

– Э… бабушка Ингри, ты это куда собралась? А деньги?

Я метнулся наверх, к сумкам, быстро достав кошель, вытащил серебряную монету и с десяток медяков, уже через пару мгновений стоял перед лекаркой.

– Вот это за зелья, – сказал я, протягивая медяки, – а это за лечение и беспокойство, – и я протянул серебряную монету.

Вилкул, который крутился все это время тут же, смотрел на нас, открыв рот.

– Да куда ж мне таки деньжищи-то, да и ничего я такого и не сделала! Ты молодой, на тебе и так все быстро заживает!

– Бери, бери, бабушка, я ценю свою жизнь и здоровье, спасибо тебе!

– И тебе спасибо, господин! – поклонилась она мне.

На душе стало легко и как-то умиротворенно. Я с улыбкой посмотрел на Вилкула. Тот стоял, до сих пор открыв рот, и с удивлением смотрел на меня.

– Рот закрой, а то жук залетит! – смеясь, сказал я.

Он бочком, бочком двинулся к дому, переводя взгляд с меня на знахарку и обратно. Я так и не понял, что так потрясло парня.

После ухода знахарки я опять забрался на сеновал и предался размышлениям. По всему выходило, что забросило меня или в параллельный мир, или глубоко в прошлое. Книги я тоже читаю и не раз сталкивался с таким сюжетом. И видно, как раз в тот момент, когда парень, в чьем теле я сейчас нахожусь, отдал богу душу, ударившись о камень при падении с лошади, я в это же время преставился, сбитый машиной. Как и почему все это произошло, не знаю. Думаю, раз дала судьба второй шанс, будем жить – чего голову ломать. С этими мыслями я снова задремал.

Проснулся, когда солнце пересекло точку зенита и день находился во второй своей половине. Во дворе Петро распрягал лошадь и о чем-то разговаривал с Арной, и та, улыбаясь, что-то ему отвечала. Чтобы не поставить хозяев в неловкое положение – мало ли, может, они меня обсуждают, – я громко кашлянул. Оба собеседника посмотрели в сторону сеновала. Арна, махнув рукой, пошла куда-то за дом, а Петро, взяв что-то с телеги, завернутое в холстину, полез ко мне.

– День добрый, господин! Мы со старостой и гончаром ездили коня прибрали, да шкуру с него сняли – чего добру-то пропадать. И вот что нашли-то.

И он развернул сверток, который держал в руках. В свертке была шпага или тонкий меч – я в этом роде оружия никогда не разбирался, в отличие от короткого холодного оружия, всевозможных ножей, кинжалов и стилетов, или огнестрельного оружия, которое знал досконально: все-таки за плечами высшее рязанское училище ВДВ да почти четыре года Афгана. Шпага была в простых, немного потертых ножнах безо всяких украшений, ножны крепились к ремню при помощи колец.

– Вот, – сказал Петро, – застежка лопнула, когда вы с коня сверзлись, она-то и отлетела подальше, чем вы лежали, а мы сегодня нашли.

Я немного вытащил лезвие из ножен. Неширокое, у самой гарды всего сантиметра четыре, плавно сужающееся к острию, с обоюдостороней заточкой и витой гардой и перекрестьем, оно завораживало своей хищной красотой. По лезвию шла какая-то надпись из таких же букв, что и в грамотах.

Петро мялся, порываясь мне что-то сказать, но, видно, не решался, и это создавало какую-то неловкость.

– Так, Петро, говори, что хочешь сказать, не ходи кругами, – оторвав взгляд от лезвия меча или шпаги – пока не знаю, как это назвать, – попросил я.

– Господин, ты не серчаешь, что мы коня твого ободрали? Так пропал бы или зверье потратило бы.

– Погоди, – остановил я его, – я абсолютно не в претензии и очень тебе благодарен за то, что вчера не оставил меня в поле и за… – Я замялся, не зная, как сказать. – За оружие, – решил я не конкретизировать то, что вернули мне сегодня.

– Та что вы такое говорите, как это оставить! Нельзя такое, первым делом помочь надо! – Видно было, что у Петро камень с души упал, и он заторопился. – Пойду, коня еще распрячь да попоить и в загон поставить надо.

Я махнул рукой, иди мол, а сам задумался: он что, думал, что я позарюсь на дохлого коня или деньги потребую?! Хотя кто его знает, какие тут бывают господа! Мало ли на свете самодуров и сквалыг!

Тут снова заскрипела лестница на сеновал. Да сегодня у меня просто нет отбоя от посетителей! Ну и кто бы сомневался, Вилкул собственной персоной.

– Там это… – шмыгнул он носом, – Арна вашу одежду постирала и разгладила.

– Ну что же, спасибо твоей Арне, славная хозяйка будет! Вот, возьми, отнеси ей.

Я протянул ему сыр, лепешку и все остальные припасы, которые были у меня в сумке, и того как ветром сдуло.

Через некоторое время появилась и Арна, неся камзол и рубашку.

– Вот что там было, – протянула она мне массивный серебряный перстень.

Я взял его и принялся рассматривать. Ничего особенного, только на печатке выгравирована почти такая же кошачья морда, как и на грамотах, и есть надпись по кругу.

– Ты можешь читать? – спросил я девушку.

– Да, могу, только не по-кентийски, – ответила она и зарделась. И тут же перевела разговор на другое: – Камзол я вам вычистила и зашила, а рубашку постирала, но кровь долго была на материи и остались заметные пятна.

Осмотрев одежду, я понял, что она безнадежно испорчена.

– Скажи, – обратился я к Арне, – а где у вас здесь можно купить одежду, есть здесь какая-нибудь лавка?

– Нет, что вы, это только в городе! Вот скоро староста поедет в город, повезет с дядькой Онимом горшки на продажу, можно с ними поехать.

– Спасибо тебе, Арна.

Девчонка снова покраснела.

– Господин, я сделала все, что смогла, – пролепетала она, вся красная, и быстро ретировалась, сославшись на срочные дела.

Вечер подкрался как-то незаметно. Ужин, который приволок мне Вилкул, состоял из той же похлебки, куска сыра и лепешки, которые я раньше передал Арне. После ужина меня заставили выпить розовых капель, разбавленных водой. И я остался один.

Лежа на спине, предался размышлению, пытаясь выстроить свою линию поведения и жизненные принципы в этом мире. Судя по отношению ко мне Петро и других жителей поселения, я не крестьянин… может, мещанин или какой-нибудь мелкопоместный дворянин. Надо найти свое место в этом мире. А раз так, то не мешало бы как можно больше узнать за него, сейчас это будет не так удивительно для окружающих, все-таки удар головой, потеря памяти и так далее, и свидетели есть.

А еще у меня стали появляться какие-то смутные воспоминания, не принадлежащие мне. Это может быть или какой-нибудь посттравматический синдром, или память прежнего владельца тела начинает проявлять себя. Надо как можно быстрей попасть в город и составить список всего необходимого: одежда, кое-какой инструмент, ну и конь, конечно – как-никак, средство передвижения.

Когда-то давно, на заре своей юности, я несколько летних каникул подрабатывал помощником пастуха в совхозе, где проживали родители моей матери. Так что ухаживать, ездить и обращаться с конем я мог, хотя, наверное, и не на должном уровне, но, как говорится, лиха беда начало. А вот обращаться со шпагой и мечом я не мог абсолютно. Да, я знал ножевой бой, как и рукопашный, в училище нам его преподавали, мог метать любой острый предмет в цель. Но короткое и длинное холодное оружие – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Многое надо узнать, многому надо научиться. По всей вероятности, придется немного тут пожить, пока не ознакомлюсь с реалиями этого мира. А там уже будем решать вопросы по мере их появления. С этими мыслями я и заснул.

Проснулся я так же, как и вчера, лишь только заалел восток… Первое, что осознал, пробудившись – это то, что меня распирало от избытка сил и жизненной энергии. Да я так себя никогда в жизни не чувствовал! Мы, рождаясь и взрослея, живем в одном и том же теле, и все, что происходит с ним и с нами, принимаем как должное. А тут старый, больной инвалид получает молодое здоровое тело, в котором ни что не болит, не тянет, не создает неприятных ощущений. Хотелось петь, смеяться и делать глупости. Спрыгнув с сеновала, я пошел к бочке, стоящей у крыльца дома, и, сняв рубашку, принялся умываться, фыркая от удовольствия. Эх, в баньку бы сейчас или даже в речке поплескаться – было бы замечательно!

Дверь дома открылась, и в проем выглянул Вилкул, за которым виднелась фигура Петро. Я улыбнулся и брызнул водой в Вилкула.

– Ааа, – заверещал тот, – холодно!

– А ты как думал! – засмеялся я. – Мастер-гончар должен по утрам холодной водой обливаться.

Вилкул на короткое время впал в задумчивость.

– Не, – протянул он, – дядька Оним так не делает! – И уже тише добавил: – Наверное.

Я захохотал от переполнявших меня чувств и продолжил водные процедуры. Из дома вышла Арна и протянула мне чистую холстину, служащую, по всей вероятности, полотенцем. Подмигнув ей, чем снова вогнал ее в краску, я принялся вытираться. Ох, как же хорошо быть молодым!

– Петро, а как мне вашего старосту увидеть.

– Так чего же! – Тот почесал затылок. – Вилкул, а ну позови дядьку Сарта!

Старостой оказался степенный мужик лет сорока пяти, с окладистой бородой и умным взглядом зеленых глаз. Народ здесь оказался малорослым, вот и староста был почти на голову ниже меня, а Петро – тот еще больше. А может, это я просто высокий, хотя и мускулатура у меня была развита пропорционально росту, я бы даже сказал, довольно сильно. Нет-нет, не Шварценеггер, однозначно, но все-таки.

– Господин Сарт, скажите, когда от вас что-то поедет в город?

Сказать, что староста был поражен – значит ничего не сказать, он был просто шокирован. Оказалось, что обращение «господин» используется только при обращении простолюдина к благородным людям. А если благородный обращается к простолюдину и хочет оказать ему уважение, используется обращение «ден», или просто называют человека по имени. Но это мне объяснили позже, а пока я смотрел на впавшего в ступор старосту и ничего не мог понять. Кое-как справившись с изумлением (еще бы, ведь я причислил его к благородным!), староста наконец прогромыхал, что вот как раз послезавтра и пойдет в город караван из трех телег, кстати, весь транспорт, что и был в деревушке, и он будет счастлив предложить мне место на одной из них.

А потом я еще предложил ему кое-что обговорить, с глазу на глаз, а также попутно выяснить кое-какие детали. Наша беседа растянулась часа на три, и только когда я полностью уточнил все детали предстоящего дела и согласовал порядок действий, мы с ним расстались, предварительно договорившись пока всё держать в секрете. Эти земли, на которых стояло село, раньше принадлежали графу Торву де Сакта, после его смерти наследников не оказалось. А дальние родственники от наследства отказались, так как графство было в больших долгах. Вот и отошло село к имперским землям и оказалось никому не нужным. Один раз, лет десять назад, приезжал чиновник из канцелярии императора, переписал население, назначил по новой налог на каждый год и уехал. А село с каждым годом хирело и хирело.

Расставаясь с Сартом, я также озвучил ему версию с потерей памяти от удара – что даже имени своего я не помню и что Ингри помочь мне пока не может. Староста покачал головой, глядя на меня с сожалением. Думаю, теперь по деревне пойдут пересуды, и все мои промахи и незнание простых вещей, а также вопросы, которые мне придется задавать, спишут на мою травму и приключившуюся от этого потерю памяти.

Перекусив тем, что предложили, и запив все горячим травяным настоем, я решил пройтись по селению, осмотреться и просто ближе познакомиться с миром, в который попал, взяв с собой в проводники Вилкула. Проводник он был своеобразный: маленький, верткий и не замолкающий ни на минуту. Слова из него вылетали, как очередь из пулемета.

Селение состояло почти из тридцати дворов, улиц как таковых здесь не было. Дома располагались довольно далеко друг от друга, только тропки или дорожки к домам. Это были аккуратные домики, при каждом из которых имелись палисадник и небольшой сад, а на заднем дворе огороженный скотный двор (как я убедился, какую-нибудь живность здесь держали все). Селение плавно спускалось к реке. Как сказал Вилкул, называлась она Быстрая. В ней водилось много рыбы, которую ловили сетями. Правда, осенью порвалась последняя сеть, и дядька Сарт обещал купить, когда поедет в город.

С северной стороны в туманной дымке были видны горы, а с запада и востока селение окружал лес. Насколько я мог судить, природа вокруг была вполне привычной – в лесу виднелись ели и березки, в палисадниках росли кусты малины, в садах цвели яблони и вишни.

Вдоволь набродившись и посидев у речки, мы решили вернуться. Уже подходя к дому, мы услышали шум и истерический крик Арны. Не сговариваясь, мы с Вилкулом бросились к дому. Когда подбежали, то перед нами предстала ужасающая картина – я даже от неожиданности растерялся. Несколько личностей, заросших бородами по самые глаза и в довольно потрепанной одежде, хозяйничали во дворе. Один из них запрягал коня Петро в телегу; слышался шум в загородке для скота – там тоже кто-то хозяйничал. Посреди двора лежал Петро, голова его была в крови, и признаков жизни он не подавал. Двое незнакомцев скрутили руки Арне. Увидев меня, они на какое-то время оторопели, чем она и попыталась воспользоваться, чтобы убежать. Но попытка была жестоко пресечена: не задумываясь, ее ударили по голове, и она упала под ноги разбойников. Вилкул рванулся к сестре, но я успел его схватить за ворот и прошипеть:

– Стой и не двигайся!

Разбойники, разглядев, что оружия у меня нет, осмелели, и один из них, тот, кто ударил Арну, вынув из ножен меч и поигрывая им, направился ко мне. Бешенство накатило на меня волной, обдав жаром, но при этом не мешая трезво мыслить. Не задумываясь, я рванул навстречу приближающемуся бродяге, по пути прихватив стоящие у сеновала деревянные вилы. Разбойник, увидев то, что я делаю, даже остановился в нерешительности, только вот я останавливаться не стал. Боже, да какой там меч – руки у меня длиннее, а вилы, пусть и деревянные, но тоже метра полтора в длину! Вот и все, он даже замах не успел изобразить, как оказался нанизан на вилы.

Я подхватил его меч, но, прекрасно понимая, что воспользоваться им я не сумею, недолго думая метнул его, как копье, во второго, у ног которого лежала Арна, и, как ни странно, попал в грудь так, что меч вышел со спины. Не останавливаясь, я рванул к тому разбойнику, что седлал лошадь. Тот, видя, что произошло с его подельниками, заверещал с перепугу и попытался убежать. Но куда там! Догнав его в два прыжка, я ударил его кулаком в затылок, вложив в удар всё свое бешенство. Что-то хрустнуло, разбойник всхлипнул и упал без движения. Из загородки для скота выползли еще двое, один держал в руках дубину, другой волок двух коз.

– А ну стоять, где стоите! – прорычал я и даже сам удивился, столько в моем голосе было непререкаемой власти.

Разбойники оторопели вначале, а потом осознав, что происходит, упали на колени и заголосили, размазывая сопли и слезы по лицу, мол, они не виноваты, их Крист заставил.

– Вилкул, а ну быстро за бабушкой Ингри и старостой! А вы стойте так и не шевелитесь, иначе убью!

Я попытался определить, жив ли Петро. Приложив пальцы к артерии на шее, почувствовал толчки – значит, жив. Поднял и перенес его в тень к сеновалу, потом подошел к Арне. Та уже пришла в себя и пыталась приподняться. Я подхватил ее на руки и понес в тень к Петро. Доверчиво прижавшись ко мне и обхватив мою шею руками девушка разрыдалась.

– Ну, ну успокойся, все закончилось, теперь все будет хорошо, – шептал я, пытаясь успокоить ее.

Через некоторое время появились староста и знахарка. Староста прошел, посмотрел на мертвых разбойников и покачал головой.

– Вот и отгулял разбойник Крист, – сказал он. – А ведь почти три года ловили!

Тут появились еще мужики, некоторые были с вилами и топорами. Осмотрев все кругом, принялись деловито вязать оставшихся двоих разбойников. А бабуля квохтала над двумя жертвами разбоя. Жертвы уже пришли в себя, Арна перестала рыдать, а Петро пытался сфокусировать взгляд на происходившем во дворе и морщился.

Глава вторая

Проснулся я среди ночи, от ощущения какой-то тревоги. Осторожно осмотрелся вокруг, прислушиваясь. Но все было тихо и спокойно. Лежал еще, наверное, с полчаса, напрягая свои зрение и слух, но ничего не происходило, и я немного успокоился. И тут до меня дошло, что я вспомнил, кто я и что я! Вернулась память бывшего владельца моего тела! Ощущения были очень странные, я даже в какой-то момент испугался, что у меня начнется раздвоение личности. Но воспоминания были какие-то вялые, неагрессивные.

Я просто вспомнил, что я Алекс тан эль Зорга, второй сын правителя Кентийского герцогства. Я даже растерялся от осознания этого факта, но потом успокоился и расстроился немного. А все потому, что я хоть и был сыном правителя, но вот вернуться в Кентию я мог только в одном случае: если погибнет наследник или с ним что-то случится, и он не сможет исполнять обязанности правителя. По законам престолонаследия младшие сыновья правителя после достижения ими восемнадцати лет должны были покинуть Кентию, невзирая ни на что…

Просто пятьсот лет назад в Кентии произошла война между старшим и младшим братом за престол и титул. Вернее, война разгорелась даже не между братьями, а между аристократами, поддерживающими сторону того или другого брата. Отец, правитель Кентии, случайно погиб на охоте, а наследника еще не объявляли, так как ни один из братьев не достиг шестнадцати лет. Вот тут и началось. Вроде бы по правилам старший брат должен сесть на престол, но некоторые стали убеждать младшего в том, что он имеет точно такие же права. Война была страшной: погибали целые роды, и, когда Кентия достаточно ослабла, вмешались другие королевства, граничащие с ней. Всем хотелось откусить ее плодородных земель, а больше всего – захватить единственные на континенте золотой и серебряный рудники, находившиеся во владении Кентийского герцогства. К тому времени оба брата, претендовавшие на правление, уже были убиты, и война шла по инерции: сводились старые счеты, обиды и кровная месть.

Мои предки относились к так называемой «партии непримкнувших», которые не встали ни на одну из сторон в этой войне, поняв, чем может обернуться для кентийцев потеря не только рудников, но и свободы. А рудники эти тогда принадлежали моему роду и роду бывшего правителя…

В Кентии начали организовывать сопротивление и отпор захватчикам. И снова по ее земле полилась кровь, а ослабевшая в гражданской войне страна не могла оказать достойного сопротивления – ее оборону задавили просто численностью войск и солдат.

Война шла без малого еще три года, но рано или поздно войны заканчиваются и наступает мир. Наступил он и в Кентии. И вот тогда на совете старших рода и был принят закон о престолонаследии, где говорилось, что наследник объявляется сразу же после рождения, а младшие братья, если таковые будут, по достижении восемнадцати лет покидают пределы герцогства и вольны жить по своему разумению. Перед расставанием им вручалась небольшая сумма денег, грамоты, удостоверяющие личность, и всё – дальше они должны были выживать сами. Они могли заниматься чем захотят: торговать, идти в наемники или служить в армии соседних королевств или империй, просто путешествовать…

Вот так и я вынужден был покинуть дом и родных… Конечно, очень хотелось и на мир посмотреть – кому в восемнадцать лет не хотелось бы попутешествовать! Да и все разговоры о небольшой сумме, которая выдается младшим – только разговоры, ведь я имею право в любом кентийском посольстве взять необходимые средства. А на мою свадьбу, если таковая случится, приедут все мои родственники, кроме отца и наследника. Оказывается, те браслеты, что я видел в переметной сумке – это свадебные браслеты для меня и моей будущей избранницы. А если я и не могу вернуться в Кентию, то мои дети обязаны. Обычно после достижения ими пятилетнего возраста за ними приезжали представители рода, и дети отправлялись в Кентию, где их обучали согласно их предпочтениям и склонностям. Воинскому же искусству обучали всех – кентийцы лучшие воины на этой планете. Конечно, в этом не последнюю роль сыграли присущие им рост, сила и скорость реакции, но еще и воинский дух, а также чувство самопожертвования. И вот еще одна особенность: рождаясь от разных матерей, дети тем не менее несли в себе все признаки кентийцев – по сути, особый генотип, доминантный по отношению к другим народам и народностям.

Правда, кентийцев не очень любили, а кое-где даже презирали. И мы не оставались в долгу и относились ко всем точно так же. Но это не мешало власть имущим нанимать нас в охрану королей, герцогов и графов. В остальных случаях кентийцы были нечастыми гостями в других землях, и купцов среди нас было немного – в основном за товаром ехали к нам. После той Большой войны территория Кентийского королевства уменьшилась втрое, и оно стало герцогством – независимым, самостоятельным, но маленьким. На рудниках пришлось создавать концессию, куда вошли все крупные государства континента. Правда, Кентийское герцогство имело сорок процентов от добытого, а остальные по пятнадцать, но все это ударило по благосостоянию герцогства, и по сути мы сейчас были небогатым, но очень гордым народом.

За все эти пятьсот лет, что прошли после войны, я был всего лишь четвертым сыном правителя, которому пришлось покинуть Кентию. По сути, изгоем, как ни пытайся все это приукрасить… Хотя многие в герцогстве, наверное, вздохнули с облегчением, когда я уехал – уж очень мой реципиент был заносчив, нагл и беспринципен. Парнишка был сам по себе незлой, но обида оттого, что его скоро просто выгонят из дому, реально портила его характер.

От воспоминаний и мыслей разболелась голова, и я попытался уснуть, что мне и удалось спустя какое-то время. Сегодня мы уезжали, я проснулся, когда на небе только начали гаснуть звезды, и лежал, думая о том, что надо сделать, что следует купить и вообще о том, как жить. Во дворе скрипнула дверь дома, и я приподнялся, чтобы глянуть, что там. Из дома вышел Петро с перевязанной головой и направился в загородку для скота, стал выводить лошадь и запрягать ее в телегу. Я тоже спрыгнул с сеновала и принялся плескаться в бочке у крыльца. Затем, побросав в повозку седло и переметные сумки, я стал ожидать, когда соберется Петро. Набросав в телегу соломы, мы наконец выехали, помахав на прощанье домочадцам.

Ехало нас шестеро человек на трех телегах, не считая двух вчерашних разбойников. В одной телеге, переложенные соломой, лежали горшки, плошки и другая глиняная посуда. Легкий утренний ветерок изредка шевелил ветки деревьев, на востоке край неба заалел, предвещая скорый восход солнца.

Начинался для меня новый день в этом мире. Дорога в город пролетела незаметно, да и оказалось, что до города всего полтора дня пути, если на лошади, а пешком почти двое суток.

А еще я все спрашивал и спрашивал. Вначале все сопровождающие караван с удовольствием отвечали на мои вопросы, но к концу дня энтузиазма у них поубавилось. И все старались под тем или иным предлогом оказаться от меня подальше. Мне дали неплохое образование для того времени, но что я мог знать о повседневной жизни другого государства, находящегося на расстоянии почти месяца пути! Дольше всех продержался староста, и только когда показались стены города, он сбежал, сославшись на дела.

На въезде в город стояли стражники, но плату за въезд не брали, а просто следили за порядком. Недолго думая староста сдал им двоих разбойников, рассказав, что произошло и как их пленили. Десятник слушал его очень внимательно, периодически кидая взгляды в мою сторону. Один из стражников стал обниматься с нашим возничим.

– Сын Зосимы, – шепнул мне Петро, оказавшись рядом.

Сзади послышались недовольные возгласы, нас стали поторапливать, и им пришлось расстаться.

– Отец, я зайду, как сменюсь! – прокричал стражник нам вслед.

Постоялый двор встретил нас запахом пряных трав, готовящейся пищи и чего-то еще, но все вместе это создавало приятный аромат. Староста поклонился встретившей нас симпатичной, полненькой женщине лет тридцати пяти. Она была вся такая пухленькая, румяная и какая-то домашняя, что я невольно вспомнил свою жену, и сердце болезненно сжалось. Переговорив со старостой, она показала на навес, приткнувшийся к зданию постоялого двора, и направилась ко мне. Подойдя она улыбнулась, что сделало ее еще более привлекательной.

– Господин, снять просто комнату у меня стоит два медяка, и четыре медяка полный пансион: это жилье, завтрак и ужин. Если что-то вас не устроит, то у нас есть еще один постоялый двор, он находится у южных ворот, – глядя на меня снизу вверх, сказала она, не переставая улыбаться.

– Нет, пока меня все устраивает, – улыбнулся я в ответ, – а там посмотрим.

– Только одно условие, – глядя уже строже и перестав улыбаться, продолжила она. – Подавальщиц не трогать и юбки им не задирать. Для этих утех существует дом мадам Афелии.

Я засмеялся:

– Как скажете, мадам.

– Ну тогда, Эрих, покажи господину комнаты! – прокричала она и, повернувшись, направилась в здание.

Ко мне подскочил вихрастый подросток, который до этого помогал селянам расставить телеги под навесом, и, изобразив поклон, попросил следовать за ним.

В обеденном зале народу было немного, мы поднялись по лестнице на второй этаж. Комната была небольшая, но светлая, с минимумом обстановки. В углу стояли кровать, небольшой стол и стул, у двери находился таз на подставке, заменяющий умывальник.