Гордость и предубеждение Остин Джейн

Глава XI

Едва дамы удалились после обеда, Элизабет побежала к сестре и, удостоверившись, что та надежно защищена от холода, проводила ее в гостиную, где две подруги приветствовали Джейн, многоречиво повествуя о своем удовольствии; Элизабет никогда не видела их столь приятственными, как в тот час, что миновал до появления джентльменов. Дамы располагали немалыми способностями к беседе. Они умели с точностью описать развлеченье, с юмором пересказать анекдот и с воодушевленьем посмеяться над знакомцем.

Но как только вошли джентльмены, Джейн лишилась безраздельного вниманья. Глаза юной г-жи Бингли тотчас устремились к Дарси, и, не успел он толком войти, ей уже понадобилось что-то ему сообщить. Дарси обратился к юной г-же Беннет с вежливым поздравленьем; г-н Хёрст тоже слегка поклонился и сказал, что «весьма рад», но велеречивость и теплота явили себя лишь в приветствии Бингли. Тот полнился радостью и вниманьем. Первые полчаса он ворошил дрова в камине, дабы на Джейн не повлияла смена обстановки, и по его просьбе Джейн села по другую сторону от огня, подальше от двери. Затем он уселся подле нее и почти ни с кем более не говорил. Элизабет, рукодельничая в углу напротив, созерцала все это с немалым наслажденьем.

Когда завершилось чаепитие, г-н Хёрст напомнил свояченице о карточном столе – вотще. Юная г-жа Бингли прознала, что г-н Дарси не питает склонности играть, и вскоре даже открытое предложенье г-на Хёрста было отклонено. Юная г-жа Бингли заверила его, что играть никто не намеревается, и всеобщее молчанье сию гипотезу подтвердило. Г-н Хёрст растянулся на диване и уснул, ибо ему не оставалось ничего более. Дарси взял книгу, юная г-жа Бингли поступила так же, а г-жа Хёрст, занятая главным образом возней со своими браслетами и кольцами, то и дело вмешивалась в беседу брата с юной г-жою Беннет.

Вниманье юной г-жи Бингли было не менее захвачено наблюденьем за тем, как продвигается чтение г-на Дарси, нежели ее собственным чтеньем; она неустанно задавала г-ну Дарси вопросы или заглядывала на его страницу. Ей, впрочем, не удалось понудить его к какой бы то ни было беседе: он лишь отвечал на ее вопросы и читал дальше. В конце концов, немало измученная попытками развлечься книгою, каковую выбрала лишь потому, что сие был второй том книги г-на Дарси, юная г-жа Бингли слегка зевнула и изрекла:

– Как приятно проводить вечера подобным манером! Все-таки нет забавы, подобной чтению, вот что я вам скажу! Сколь быстро устаешь от всего прочего! Когда у меня будет собственный дом, я буду несчастна, если не устрою там великолепную библиотеку.

Никто ей не отвечал. Тогда она зевнула снова, отшвырнула книгу и взглядом заметалась по комнате, ища развлечений; услышав, как брат ее поминает своей визави о бале, юная г-жа Бингли внезапно обернулась к нему и сказала:

– Кстати, Чарлз, ты всерьез помышляешь устроить в Незерфилде танцы? Я бы тебе советовала, прежде чем ты решишь, спросить присутствующих; я сильно заблуждаюсь, если средь нас нет таких, для кого бал – скорее кара небесная, нежели удовольствие.

– Если ты о Дарси, – откликнулся ее брат, – он может, если ему угодно, отправляться в постель до начала; что же до бала, сие дело решенное – я разошлю приглашенья, как только Николс приготовит белого супу[7].

– Я бы гораздо больше любила балы, – отвечала она, – если б они проходили иным манером, но обычное устройство подобного собранья отдает невыносимой скукою. Было бы существенно разумнее, будь на балах важнее беседа, а не танцы.

– Существенно разумнее, дорогая моя Кэролайн, не стану спорить, однако бала сие и отдаленно не напоминало бы.

Юная г-жа Бингли не отвечала; вскоре она поднялась и прошлась по комнате. Фигурой сия дама была изящна, двигаться умела, однако Дарси, в коего юная г-жа Бингли целила, пребывал несгибаемо прилежен. В отчаяньи чувств она вознамерилась совершить еще одну попытку и, повернувшись к Элизабет, молвила:

– Госпожа Элайза Беннет, позвольте уговорить вас последовать моему примеру и пройтись по комнате. Уверяю вас, сие весьма освежает, если долго сидеть, не меняя позы.

Элизабет удивилась, однако согласилась тотчас же. Не меньших успехов юная г-жа Бингли достигла и на подлинном фронте своей любезности: г-н Дарси поднял голову. Новизна подобного вниманья удивила его не меньше, нежели Элизабет, и он машинально закрыл книгу. Его тут же пригласили последовать примеру дам, однако он отказался, прибавив, что способен вообразить лишь два резона, кои заставили дам вместе гулять по комнате, и обоим его общество станет препоною.

– О чем это он? – Юной г-же Бингли до смерти хотелось знать, что он разумеет, и она спросила Элизабет, поняла ли та.

– Ничего не поняла, – был ответ, – но не сомневайтесь, он нарочно мучает нас, и наилучший способ его разочаровать – не задавать вопросов.

Юная г-жа Бингли, впрочем, не в силах была разочаровать г-на Дарси и посему настойчиво потребовала объясненья этих его двух резонов.

– Я совершенно не возражаю их пояснить, – отвечал он, едва она позволила ему раскрыть рот. – Вы избрали сию методу времяпрепровожденья, поскольку либо тесно дружны и намерены обсудить свои секреты, либо же сознаете, сколь выигрышно смотрятся ваши фигуры при ходьбе; в первом случае мое присутствие вам помешает, во втором же мне гораздо сподручнее любоваться вами, сидя у камина.

– Ах! Как возмутительно! – вскричала юная г-жа Бингли. – В жизни не слыхала подобной гадости. Как мы накажем его за такие речи?

– Нет ничего проще, если вы к сему расположены, – отвечала Элизабет. – Мы все умеем терзать и карать друг друга. Дразните его – смейтесь над ним. Вы близко дружите, вы должны знать, как сие осуществить.

– Но честное же слово, я не знаю. Уверяю вас, сему близость моя меня пока не научила. Дразнить уравновешенность и разум! Нет-нет, полагаю, здесь он одержит верх. Что же до смеха, мы, с вашего дозволенья, не выставим себя дурочками, смеясь без повода. Господин Дарси может себя поздравить.

– Над господином Дарси нельзя смеяться! – вскричала Элизабет. – Какое редкое достоинство – надеюсь, редким оно и пребудет, ибо мне было бы весьма прискорбно иметь много таких знакомых. Я обожаю смеяться.

– Госпожа Бингли, – молвил он, – чрезмерно меня превозносит. Мудрейшие, лучшие люди – нет, мудрейшие, лучшие их деянья могут быть представлены нелепыми персоной, для коей шутка – первейшая в жизни цель.

– Безусловно, – отвечала Элизабет, – такие люди есть, однако, надеюсь, я не из них. Мне хочется верить, что я никогда не смеялась над мудрым или добрым. Глупости и чепуха, капризы и бестолковость меня забавляют, не стану отрицать, и я смеюсь над ними, когда только могу. Их-то вы, однако, и лишены.

– Вероятно, сие никому не под силу. Но цель жизни моей – избегать тех слабостей, кои зачастую подвергают насмешкам сильный ум.

– К примеру, тщеславье и гордость.

– Тщеславье – и в самом деле слабость. Но гордость – где развит характер, гордость всегда обуздана.

Элизабет отвернулась, дабы скрыть улыбку.

– Надо полагать, ваше исследованье господина Дарси окончено, – сказала юная г-жа Бингли. – Каков же результат?

– Я совершенно убедилась, что господин Дарси лишен недостатков. Он сам неприкрыто о сем заявляет.

– Нет, – отвечал Дарси. – Я не имею подобных притязаний. У меня достаточно изъянов, но, надеюсь, они не есть изъяны ума. За нрав свой я поручиться не смею. Мне представляется, он чересчур неуступчив – для удобства окружающих явно чересчур. Я не умею с надлежащей быстротою забывать чужие глупости и пороки, а равно нанесенные мне обиды. Чувства мои не гаснут при всякой попытке их погасить. Меня, пожалуй, следует назвать обидчивым. Если мое доброе мненье потеряно, оно потеряно навсегда.

– Вот это и впрямь недочет! – заметила Элизабет. – Незыблемое негодованье в самом деле омрачает нрав. Но вы удачно выбрали недостаток. Я не могу над ним смеяться. Я ничем не угрожаю вам.

– Я считаю, в любом характере имеется склонность к особому злу, естественный изъян, коего не преодолеть и наилучшему воспитанью.

– И ваш изъян – пристрастье всех на свете ненавидеть.

– А ваш, – с улыбкою парировал он, – с умыслом всех понимать неверно.

– Помузицируемте! – вскричала юная г-жа Бингли, утомленная беседою, в коей не могла принять участия. – Луиза, надеюсь, ты не против, если мы разбудим господина Хёрста.

Ее сестра ни словом не возразила, крышку фортепьяно подняли, и Дарси, поразмыслив, не стал об этом жалеть. Он уже сознавал, сколь рискует, уделяя Элизабет чрезмерное вниманье.

Глава XII

По уговору меж сестрами, наутро Элизабет написала матери, умоляя нынче же прислать за ними экипаж. Впрочем, г-жа Беннет, полагавшая, что дочери ее останутся в Незерфилде до будущего вторника, что составит ровно неделю, не обнаружила в себе сил с радостию принять их ранее. Ответ ее, таким образом, был неблагоприятен – во всяком случае, желаньям Элизабет, коей не терпелось попасть домой. Г-жа Беннет сообщила, что им никак не получить экипаж до вторника, а в постскриптуме прибавила, что, если г-н Бингли и его сестры станут просить их задержаться, она с легкостью может их отпустить. Задержке же Элизабет решительно воспротивилась – и к тому же особо не ожидала, что их попросят; страшась к тому же, что их сочтут чересчур навязчивыми, она умолила Джейн немедля одолжить экипаж г-на Бингли, и в конце концов было уговорено, что следует упомянуть об их намереньи покинуть Незерфилд нынче утром и попросить экипаж.

Беседа возбудила немало уверений в беспокойстве, немало было сказано о том, как желают хозяева, чтобы гости остались хотя бы до завтра, и Джейн поддалась; отъезд, таким образом, отложился на день. Юная г-жа Бингли пожалела, что предложила им задержаться, ибо ревность ее и неприязнь к одной сестре ощутимо превосходили нежность к другой.

Хозяин дома искренне опечалился, узнав, что они отбудут так скоро, и не раз попытался уверить юную г-жу Беннет, что сие для нее небезопасно – она еще не вполне поправилась; Джейн, однако, чувствуя за собою правоту, явила твердость.

Г-на Дарси новость сия обрадовала – Элизабет и без того достаточно пробыла в Незерфилде. Она привлекала его больше, нежели ему нравилось; юная г-жа Бингли была нелюбезна с нею, а его дразнила сильнее обычного. Он принял мудрое решенье за собою следить, дабы ничем не выдать своего восхищенья теперь и ничем не внушить Элизабет надежду, будто она в силах повлиять на его счастие; он сознавал, что, если подобная идея и была ей внушена, его поведение в последний день станет весомым инструментом подтвержденья таковой либо же сокрушенья. Верный своей цели, за всю субботу он еле молвил ей десяток слов, и хотя один раз они на полчаса остались наедине, весьма добросовестно применился к книге и на Элизабет даже не взглянул.

Расставанье, почти всем столь желанное, состоялось в воскресенье после утренней службы. Любезность юной г-жи Бингли к Элизабет под конец стремительно усугубилась, как и привязанность к Джейн, и, разлучаясь с гостьями, заверив подругу в том, что видеть ее в Лонгборне или же Незерфилде – неизменная услада, и обняв ее с немалой нежностию, юная г-жа Бингли даже пожала руку Элизабет. Последняя оставила все общество в наибодрейшем расположеньи духа.

Мать их приветствовала дома не слишком сердечно. Г-жа Беннет удивилась их прибытью, сочла, что они весьма дурно поступили, причинив такие неудобства, и не сомневалась, что Джейн вновь подхватит простуду. Отец же, выразив удовольствие весьма лаконично, был поистине рад их видеть – он сознавал, как важны они обе для семейного круга. В отсутствие Джейн и Элизабет вечерние беседы, за коими собиралось все семейство, во многом лишились живости и почти начисто – смысла.

Мэри, по обыкновенью, пребывала погружена в изученье гармоний и человеческой натуры, обрела новые выписки, достойные восхищенья, и новые изреченья заезженной морали, подлежащие выслушиванью. У Кэтрин и Лидии нашлись новости иного рода. Многое случилось и многое было сказано в полку с прошедшей среды; несколько офицеров в эти дни обедали с их дядюшкой, одного рядового высекли, и взаправду намекалось, будто полковник Форстер намерен жениться.

Глава XIII

– Надеюсь, любезная моя, – молвил г-н Беннет супруге, когда наутро все собрались за завтраком, – вы сегодня заказали вкусный обед, ибо у меня имеются причины ожидать прибавленья к нашему семейному застолью.

– Это вы о ком, дорогуша? Я и не слыхала, что к нам кто-то прибудет, разве только Шарлотта Лукас заглянет, а я надеюсь, для нее мои обеды хороши. Вряд ли она часто видит такие дома.

– Человек, о коем я веду речь, – джентльмен и к тому же приезжий.

Глаза г-жи Беннет вспыхнули.

– Джентльмен, приезжий! Ну точно господин Бингли. Что же ты, Джейн, – и словечка не сказала, ах ты хитрюга! Ну, я, разумеется, буду весьма рада увидеть господина Бингли. Но господи боже, какая незадача – ни кусочка рыбы сегодня не достать. Лидия, милая, звони в колокольчик. Я тотчас же побеседую с Хилл.

– Сие не господин Бингли, – отметил ее супруг. – Сие человек, коего я за всю жизнь в глаза не видел.

Реплика возбудила общее изумленье, и г-н Беннет насладился потоком вопросов жены и пяти дочерей разом.

Некоторое время он развлекал себя их пытливостью, а затем пояснил:

– Около месяца назад я получил письмо – а недели две назад ответил, ибо счел, что дело довольно деликатное и требует безотлагательного вниманья. Письмо от моего кузена господина Коллинза, каковой, когда я умру, вполне может выселить вас из этого дома, едва ему подобное взбредет на ум.

– О боже мой! – вскричала его жена. – Я и слышать такое не могу. Умоляю, ничего не говорите об этом противном человеке. Что может быть тяжелее, чем отнять свое поместье у детей, и, будь я на вашем месте, я бы давно постаралась что-нибудь в этой связи предпринять.

Джейн и Элизабет попытались объяснить ей сущность майората. Они и прежде не раз сие предпринимали, однако в связи с этим предметом г-жа Беннет пребывала за пределами досягаемости разума и продолжала горько сетовать на подобную жестокость – отнять поместье у семейства с пятью дочерьми и отдать человеку, который всем решительно безразличен.

– Дело и впрямь весьма тератологическое, – изрек г-н Беннет, – и ничто не снимет с господина Коллинза вины за наследование Лонгборна. Однако, если вы выслушаете письмо, возможно, его манера выражаться отчасти вас смягчит.

– Нет уж, богом клянусь, не смягчит; и я считаю, с его стороны весьма дерзко вообще вам писать, и к тому же весьма лицемерно. Ненавижу фальшивых друзей. Отчего не мог он и далее ссориться с вами, как прежде поступал его отец?

– Более того, его, очевидно, даже грызет сыновняя совесть, как вы сейчас узнаете.

Хансфорд, возле Уэстерэма, Кент, октября 15-го

Многоуважаемый сударь,

Разногласья, бытовавшие меж Вами и моим ныне покойным достойным папенькой, неизменно доставляли мне беспокойство, и поскольку я имел несчастье лишиться отца, я нередко обуреваем был желаньем залатать разрыв, однако некоторое время пребывал сдерживаем собственными колебаньями, опасаясь, что быть в добрых отношеньях с любым, с кем он всегда предпочитал быть в размолвке, окажется неуваженьем к его памяти.

– Вот оно как, госпожа Беннет.

Ныне же я решился, ибо после ординации на Пасху имел счастье быть отмеченным покровительством достопочтенной леди Кэтрин де Бёрг, вдовы сэра Льюиса де Бёрга, чьи щедрость и доброта одарили меня весьма ценной должностью священника сего прихода, где горячее мое устремленье – вести себя с признательным благоговеньем пред ее светлостью и быть готовым осуществлять ритуалы и церемонии, установленные Англиканскою Церковью. Более того, будучи лицом духовного званья, я полагаю своим долгом поддерживать и внедрять благословенье мира во все семьи, кои пребывают в пределах моего влиянья; и на сих основаньях я льщу себя надеждою, что нынешние мои заверенья в расположеньи достойны приятия, а Вы любезно простите мне то обстоятельство, что я унаследую поместье Лонгборн, и не отвергнете предложенную Вам оливковую ветвь. Я не могу не тревожиться из-за того, что стал инструментом причиненья боли Вашим милым дочерям, и молю позволить мне извиниться за сие, а равно уверить Вас в моей готовности исправить сие положенье, как только возможно, – впрочем, об этом позже. Если Вы не против принять меня у себя дома, я предполагаю насладиться визитом к Вам и Вашей семье в понедельник, ноября 18-го, к четырем часам, а затем, вероятно, стану злоупотреблять Вашим гостеприимством до субботы на будущей неделе, что я способен осуществить без малейших неудобств, ибо леди Кэтрин отнюдь не возражает против моего отсутствия порою в воскресенье, при условии, что за всеми потребными ритуалами станет надзирать другой священник. Остаюсь, дражайший сударь, с уваженьем и восхищеньем к Вашей супруге и дочерям, желающий Вам всего наилучшего, Ваш друг

Уильям Коллинз.

– Итак, в четыре часа нам следует ожидать сего благородного миротворца, – молвил г-н Беннет, складывая письмо. – Поистине, он представляется мне весьма честным и вежливым молодым человеком и, я уверен, окажется очень ценным знакомцем, в особенности, если леди Кэтрин явит снисходительность к его будущим отлучкам к нам.

– В том, что он говорит о девочках, имеется некий смысл, и коли он вознамерился что-то исправить, уж я его отговаривать не стану.

– Трудно догадаться, – заметила Джейн, – что он разумеет, говоря, будто возместит нам то, что нам, по его мненью, полагается; впрочем, подобное желанье, конечно, делает ему честь.

Элизабет в основном поразили его невероятное почтенье к леди Кэтрин и его добрые намеренья крестить, женить и хоронить прихожан, когда бы сие ни потребовалось.

– По-моему, он какой-то чудак, – сказала она. – Я не понимаю. В стиле его сквозит напыщенность. И что значит – извиниться за то, что он унаследует поместье? Вряд ли он изменил бы сие положенье, если б мог. Здравый ли он человек, сударь?

– Нет, милая моя, полагаю, что нет. Я питаю роскошные надежды увидеть нечто прямо противоположное. В письме его мешаются раболепие и самодовольство, кои весьма многообещающи. Мне не терпится на него поглядеть.

– С точки зрения композиции, – изрекла Мэри, – письмо его мнится безупречным. Идея оливковой ветви, пожалуй, не вполне нова, однако, мне кажется, удачно выражена.

Для Кэтрин и Лидии ни письмо, ни его автор не составили ни малейшего интереса. Крайне маловероятно, что двоюродный их дядя явится в алом мундире, а девочки уже несколько недель не наслаждались обществом мужчин, наряженных в любые другие цвета. Что же до матери семейства, письмо г-на Коллинза по большей части рассеяло ее враждебность, и г-жа Беннет готовилась принять его с самообладаньем, коего степень изумляла ее супруга и дочерей.

Г-н Коллинз оказался пунктуален и был крайне любезно встречен всею семьей. Г-н Беннет помалкивал, однако дамы готовы были побеседовать, да и сам г-н Коллинз, похоже, не нуждался в понукании и к безмолвию не склонялся. Он был высоким, крупным молодым человеком двадцати пяти лет. От него веяло серьезностью и величавостью, а манеры его отличались крайней чопорностью. Едва присев, он похвалил г-жу Беннет за столь замечательных дочерей, сказал, что наслышан об их красоте, однако в данном случае слава не отдает должное истине, и прибавил, что, несомненно, со временем г-жа Беннет увидит, как все они удачно устроятся в браке.

Подобная галантность не всем слушателям пришлась по вкусу, однако г-жа Беннет, не склонная спорить с комплиментами, ответила весьма охотно:

– Вы весьма добры, сударь, и я всем сердцем желаю, чтобы так оно и повернулось, ибо иначе они останутся совсем беспомощными. Все так странно складывается.

– Вы, вероятно, намекаете на майорат.

– Ах, сударь, на него-то я и намекаю. Столь печально это для моих бедных девочек, вы не можете не признать. Не то чтобы я попрекала вас, уж я-то знаю, подобные вещи – чистая случайность. Как явится этот майорат, и не поймешь, кому поместья отойдут.

– Я отчетливо сознаю, сударыня, затрудненья моих неотразимых племянниц и сказал бы больше, если б не опасался почудиться вам прямолинейным и безрассудным. Но могу заверить юных дам, что прибыл сюда, готовый ими восхищаться. В настоящий момент я более ничего не скажу, но, возможно, когда мы познакомимся ближе…

Его оборвал призыв к обеду, и девушки с улыбками переглянулись. Не они одни восхищали г-на Коллинза. Передняя, столовая и вся обстановка были тщательно обследованы и заслужили одобренья; похвалы гостя тронули бы сердце г-жи Беннет, если б не устрашающее предположенье, будто он зрит вокруг свою будущую собственность. Обед вызвал восхищенье в свой черед, и г-н Коллинз умолял сообщить ему, которой из его неотразимых племянниц стряпня обязана своею упоительностью. Но тут его призвала к порядку г-жа Беннет, с некоторой суровостью уведомившая гостя, что они вполне способны позволить себе хорошую кухарку и что дочерям ее нечего делать на кухне. Г-н Коллинз попросил прощенья за то, что досадил. Смягчив тон, г-жа Беннет объявила, что вовсе не обиделась, однако он извинялся еще около четверти часа.

Глава XIV

За обедом г-н Беннет едва ли молвил слово, но, когда слуги удалились, решил, что настало время побеседовать с гостем, а потому высказался на тему, коя, согласно его ожиданьям, заставит г-на Коллинза воссиять, – отметил, что, по видимости, тому сильно повезло с покровительницей. Вниманье леди Кэтрин де Бёрг к его желаньям и забота о его благополучьи представляются весьма замечательными. Г-н Беннет не мог найти лучшего предмета. В своих славословиях г-н Коллинз явил красноречье. Тема беседы вознесла его до непревзойденных высот торжественности, и с видом крайне величавым он возвестил, что никогда в жизни не наблюдал подобного поведенья у титулованной особы и не встречал подобной приветливости и снисходительности, какие испытал от леди Кэтрин. Она великодушно оказала г-ну Коллинзу милость и одобрила обе его проповеди, кои он уже имел честь пред нею произнести. Также она дважды приглашала его отобедать в Розингсе и вот только в прошлую субботу послала за ним, дабы составить партию в три семерки. Многие его знакомцы полагают леди Кэтрин гордячкой, однако ему она являла одну только приветливость. Она неизменно беседует с ним, как беседовала бы с любым другим джентльменом, ни малейших возражений не выказала относительно его знакомства с местным обществом и редких его отлучек из прихода к родственникам на неделю-другую. Она даже снизошла до совета возможно скорее жениться при условьи, что он явит благоразумие, выбирая супругу, а однажды посетила его скромное жилище, где полностью одобрила все перестановки, кои он совершил, и соизволила предложить некоторые самолично – полки в чуланах на втором этаже.

– Что ж, сие весьма добродетельно и любезно, – заметила г-жа Беннет, – и, смею заметить, она весьма приятная женщина. Жаль, что прочие знатные дамы обычно ей не уподобляются. Она живет поблизости от вас, сударь?

– Сад, где расположено скромное мое обиталище, лишь тропинкою отделен от Розингс-парка, резиденции ее светлости.

– Кажется, вы поминали, что она вдова, сударь? А семья у нее имеется?

– У нее одна дочь, наследница Розингса и весьма большого состоянья.

– Ах, – вскричала г-жа Беннет, качая головою, – стало быть, ей повезло более, нежели многим девушкам. И что она за барышня? Миловидна ли?

– Совершенно очаровательная юная дама. Леди Кэтрин говорит, что, с точки зренья подлинной красоты, юная госпожа де Бёрг намного превосходит обворожительнейших представительниц своего пола, ибо черты ее отмечены печатью, коя выдает девушку безупречного рожденья. Увы, она обладает болезненной конституцией, коя не позволила ей многого достичь в образованьи, каковое в противном случае было бы ей подвластно без сомнений; сие мне известно от дамы, руководившей ее обученьем и по сей день проживающей вместе с ними. Но она крайне мила и зачастую снисходит до поездки мимо скромного моего обиталища в фаэтоне, запряженном пони.

– Была ль она представлена ко двору? Я не припоминаю ее имени средь придворных дам.

– К несчастью, посредственное ее здоровье не позволяет ей пребывать в городе, и тем самым, как однажды я сам сообщил леди Кэтрин, лишает британский двор блистательнейшего украшенья. Ее светлости, похоже, сия идея пришлась по душе, а я, как вы понимаете, неизменно счастлив делать подобные тонкие комплименты, кои всегда желанны дамам. Я не раз замечал леди Кэтрин, что очаровательная дочь ее рождена стать герцогинею и что наивысочайший титул не ей придаст важности, но будет украшен ею. Такие мелочи по душе ее светлости, а подобное вниманье, считаю я, мне полагается выказывать в особенности.

– Сужденья ваши весьма подобающи, – заметил г-н Беннет, – и ваше счастье, что вы обладаете талантом льстить с деликатностью. Могу ли я осведомиться, происходят ли сии приятные знаки вниманья из порыва минуты или же являют собою результат предшествующих изысканий?

– В основном они коренятся в событьях, происходящих в то самое мгновенье, и хотя я порой развлекаю себя, сочиняя или подправляя подобные изящные комплименты, дабы оные подходили к повседневности, я всегда стремлюсь высказывать их с видом наиболее непринужденным.

Ожиданья г-на Беннета оправдались полностью. Кузен его оказался нелеп в той степени, на кою г-н Беннет рассчитывал, и последний слушал гостя с острейшим удовольствием, наружностью своею выражая притом крайнее хладнокровье и, если не считать редких взглядов на Элизабет, в партнере по веселью не нуждаясь.

К чаепитью, впрочем, доза угрожала превысить потребную, и г-н Беннет с радостью вновь сопроводил кузена в гостиную, а когда чаепитье завершилось, с радостью предложил ему почитать дамам вслух. Г-н Коллинз охотно согласился, и была доставлена книга; однако, узрев ее (ибо все подсказывало, что она происходит из общественной библиотеки), он отпрянул и взмолился о прощеньи, ибо никогда не читает романов. Китти вытаращилась на него, Лидия ахнула. Были доставлены другие книги, и, по некотором размышленьи, г-н Коллинз избрал «Проповеди» Фордайса[8]. Лидия изумленно распахнула рот, едва гость открыл том, и, не успел г-н Коллинз монотонно и торжественно зачесть три страницы, прервала его:

– А вы знаете, мама, что дядюшка Филипс поговаривает об увольненьи Ричарда, а коли он Ричарда уволит, его наймет полковник Форстер. Тетушка мне сама сказала в субботу. Я завтра схожу в Меритон, узнаю подробности и спрошу, когда господин Денни возвращается из города.

Две старшие сестры зашикали на Лидию, однако разобиженный г-н Коллинз отложил книгу и молвил:

– Я нередко наблюдаю, сколь мало юные дамы интересуются книгами серьезного сорта, каковые написаны исключительно для блага оных дам. Признаюсь, сие изумляет меня, ибо, разумеется, для дам нет ничего благоприятнее наставлений. Впрочем, я не стану более досаждать юной моей племяннице.

Затем, повернувшись к г-ну Беннету, гость предложил партию в триктрак. Г-н Беннет принял вызов, отметив, что г-н Коллинз поступил очень мудро, оставив девушек наслаждаться их мелочными забавами. Г-жа Беннет и ее дочери крайне вежливо извинились за Лидию и пообещали, что подобное более не повторится, если гость продолжит чтенье; однако г-н Коллинз, заверив их, что не таит обиды на двоюродную племянницу и вовсе не полагает ее поведенье оскорбительным, вместе с г-ном Беннетом пересел за другой стол и изготовился к триктраку.

Глава XV

Г-н Коллинз умом не отличался, и сей изъян его натуры лишь слегка восполнен был образовньем или же обществом; большую часть жизни г-н Коллинз провел под водительством невежественного и скаредного отца и, хотя и посещал один из университетов, отучился лишь необходимые семестры, вовсе не заведя полезных знакомств. Покорство, в коем воспитал его отец, изначально одарило г-на Коллинза немалым смиреньем, каковому ныне всерьез противостояло самомненье недалекого человека, живущего в уединеньи, и самоуверенность человека, рано и нежданно обретшего процветание. Счастливый случай рекомендовал его леди Кэтрин де Бёрг, когда пасторский дом в Хансфорде пустовал, и почтенье, кое г-н Коллинз питал к ее титулу, его благоговенье пред покровительницей в сочетаньи с высочайшим мнением о себе самом, о своем пасторском авторитете и своем праве на десятину, составили в его характере смесь гордыни и подобострастья, чванства и смиренья.

Заполучив славное жилище и весьма удовлетворительный доход, г-н Коллинз намеревался жениться и, взыскуя примиренья с семейством из Лонгборна, имел в виду жену, ибо собирался выбрать одну из дочерей, если они окажутся столь красивы и милы, как о сем твердила молва. Таково было его возмещенье – искупленье – наследования поместья их отца, и г-н Коллинз полагал свои замыслы блестящими, достойными и удачными, а кроме того, беспредельно щедрыми и бескорыстными с его стороны.

По личной встрече с девушками замыслы сии не претерпели изменений. Пленительное личико юной г-жи Беннет подтвердило намеренья г-на Коллинза и упрочило его строгие представленья о привилегиях старшинства; таким образом, в первый вечер выбор его остановился на Джейн. Утро, однако, принесло перемены, ибо во время четвертьчасового tte--tte с г-жой Беннет перед завтраком, беседы, коя открылась его пасторским домом и естественным путем привела к озвучиванью пасторских надежд на то, что хозяйка дома сего обнаружится в Лонгборне, наряду с весьма обходительными улыбками и общим ободреньем исторгла из г-жи Беннет предостереженье относительно той самой Джейн, кою г-н Коллинз выделял. Касательно младших дочерей она не возьмется утверждать… она не может ответить с уверенностью… впрочем, не знает ни о каких питаемых ими склонностях… однако старшая дочь ее, должна г-жа Беннет отметить… она полагает своим долгом намекнуть… по всему вероятию, вскорости будет помолвлена.

Г-ну Коллинзу оставалось лишь переключиться с Джейн на Элизабет – и сие было осуществлено вскоре, пока г-жа Беннет ворошила огонь в камине. Разумеется, Элизабет заменила Джейн, ибо следовала за нею по рожденью и красоте.

Г-жа Беннет лелеяла сей намек в душе и верила, что вскоре замуж выйдут две ее дочери; человек, о коем накануне она не находила в себе сил беседовать, ныне пребывал высоко ею ценим.

Намеренье Лидии прогуляться до Меритона не было забыто; все сестры, за исключеньем Мэри, согласились отправиться с нею, а г-ну Коллинзу надлежало их сопровождать по просьбе г-на Беннета, каковому не терпелось избавиться от гостя и получить библиотеку в единоличное пользованье, ибо туда г-н Коллинз отбыл вслед за хозяином дома после завтрака и там оставался, формально углубившись в один из толстейших томов в книжном собраньи, однако на самом деле почти безостановочно изливая на г-на Беннета повесть о своем доме и саде в Хансфорде. Такое поведенье решительно вывело г-на Беннета из себя. В библиотеке он неизменно рассчитывал на свободу и безмятежность, и хотя готов был, как он сообщил Элизабет, столкнуться с глупостями и самомненьем в любом другом помещеньи дома, в библиотеке обыкновенно бывал от них избавлен; посему вежливость побудила его спешно предложить г-ну Коллинзу сопроводить племянниц на прогулке, а тот, будучи, по сути дела, более приспособлен к прогулкам, нежели к чтенью, с величайшим наслажденьем захлопнул книгу и двинулся в путь.

Время, кое миновало до прибытья собранья в Меритон, проведено было за напыщенными пустяками со стороны г-на Коллинза и вежливыми кивками его племянниц. По прибытьи же вниманья младших он более не занимал. Взоры их тотчас зашныряли по улицам в поисках офицеров, и ничто, кроме разве только весьма элегантной шляпки или же поистине нового муслина в витрине, не могло вернуть их к обществу.

Однако вниманье всех дам вскоре привлечено было молодым человеком, прежде никогда ими не виденным и располагавшим весьма благородной наружностью, каковой гулял по ту сторону дороги в сопровожденьи офицера. Офицером был тот самый г-н Денни, относительно чьего возвращенья из Лондона Лидия пришла осведомиться, и, проходя, он поклонился дамам. Всех поразила внешность незнакомца, все раздумывали, кто бы это мог быть; Китти с Лидией, полные решимости сие по возможности разузнать, первыми направились через улицу, притворяясь, будто им что-то потребно в лавке на той стороне, и, к счастью, как раз ступили на тротуар, когда там же на обратном пути оказались два джентльмена. Г-н Денни обратился к дамам и испросил дозволенья представить своего друга г-на Уикэма, вместе с ним прибывшего накануне из города и принявшего назначенье в сей полк, о чем г-н Денни счастлив сообщить. Так сему быть и надлежало, ибо для несокрушимости очарованья молодому человеку не хватало только мундира. Обличье его было весьма благоприятным: он располагал красотою, замечательной статью, хорошей фигурою и весьма приятными манерами. За знакомством с его стороны последовала радостная готовность к беседе – притом готовность совершенно подобающая и скромная; вся группа стояла и весьма приятно беседовала, и тут на улице показались Дарси и Бингли верхами. Узнав дам, двое джентльменов приблизились и приступили к положенному обмену любезностями. Говорил главным образом Бингли, и обращался он главным образом к юной г-же Беннет. Он, сказал Бингли, как раз направлялся в Лонгборн, дабы справиться о ее здравии. Г-н Дарси подкрепил сей тезис кивком и уже начал было принимать решенье не обращать взора своего на Элизабет, когда оный взор внезапно заворожен был виденьем чужака; по случайности Элизабет заметила, что г-н Уикэм и г-н Дарси воззрились друг на друга в глубочайшем изумленьи. Оба переменились в лице: один побелел, другой покраснел. Через пару мгновений г-н Уикэм коснулся цилиндра – приветствие, на кое г-н Дарси еле соблаговолил ответить. Что бы сие значило? Невозможно догадаться; невозможно не желать выяснить.

Еще через минуту г-н Бингли, очевидно не заметивший произошедшего, попрощался и вместе с другом ускакал.

Г-н Денни и г-н Уикэм проводили дам до дверей г-на Филипса, а затем откланялись, невзирая на настойчивые мольбы г-жи Лидии зайти и невзирая даже на то, что г-жа Филипс распахнула окно гостиной и громко сие приглашенье поддержала.

Г-жа Филипс всегда рада была видеть племянниц, а двух старших, в последнее время отсутствовавших, приняла особенно радушно и изливала свое изумленье касательно их внезапного возвращенья домой, о коем, поскольку их отвезли не в их собственном экипаже, она бы и не узнала, не встреть на улице мальчика, что служит на посылках у г-на Джоунза, так тот ей сообщил, что они больше не отправляют микстур в Незерфилд, ибо сестры Беннет уехали; но тут ее любезность обращена была на г-на Коллинза, поскольку Джейн его представила. Г-жа Филипс приняла его наивежливейшим приветствием, на каковое он отвечал чрезмерно, умоляя простить за то, что вторгся в дом, не будучи прежде знаком с хозяйкою, однако льстит себя надеждою, что сию оплошность возможно оправдать его родственными связями с юными дамами, кои обратили на него ее вниманье. Г-жа Филипс немало затрепетала пред лицом подобного избытка воспитанья, однако ее созерцанье одного чужака вскоре было прервано восклицаньями и вопросами касательно другого, о ком, однако, она могла сообщить племянницам лишь то, что им уже было известно, а именно: г-н Денни привез его из Лондона и приезжий получит чин лейтенанта в ***ширском полку. Она, прибавила г-жа Филипс, наблюдала за ним последний час – он прогуливался туда-сюда по улице, и если б г-н Уикэм появился вновь, Китти и Лидия, безусловно, возобновили бы сей обычай, но увы, более никто не миновал окон, за исключеньем немногих офицеров, кои в сравнении с чужаком стали «скучными, неприятными субъектами».Некоторым из них предстояло обедать у Филипсов назавтра, и г-жа Филипс обещала попросить мужа о визите к г-ну Уикэму, дабы передать приглашенье и ему, если семейство из Лонгборна вечером придет. О сем договорились, и г-жа Филипс объявила, что все славно и шумно сыграют в лотерею, а затем слегка перекусят горячим на ужин. Перспектива сих забав всех немало воодушевила, и гости расстались с хозяйкою в наибодрейшем расположеньи духа. Г-н Коллинз повторил свои извиненья, выходя из комнаты, и с неколебимою вежливостью был заверен, что в таковых решительно нет надобности.

По дороге домой Элизабет поведала Джейн о том, что наблюдала меж двумя джентльменами, и хотя Джейн защищала бы каждого или обоих, если бы поведенье их представлялось неправильным, она была в состояньи объяснить подобные манеры не более, чем ее сестра.

По возвращеньи г-н Коллинз немало угодил г-же Беннет, восхищаясь манерами и любезностью г-жи Филипс. Он заявил, что, за вычетом леди Кэтрин и ее дочери, никогда не видал столь изысканной дамы, ибо она не только приняла его с безмерной вежливостью, но даже подчеркнуто включила в свое приглашенье на следующий вечер, хотя видела гостя впервые в жизни. Отчасти сие, полагал г-н Коллинз, следует отнести на счет его родственной связи с дамами, и тем не менее он за всю жизнь свою ни единожды с подобным вниманьем не сталкивался.

Глава XVI

Поскольку никаких возражений против отбытья молодежи к тетушке не поступило, а все угрызенья гостя относительно разлуки с четою Беннет хоть на единый вечер в протяженьи его визита были решительно отметены, экипаж к положенному часу доставил г-на Коллинза и пять его племянниц в Меритон; входя в гостиную, девушки имели удовольствие услышать, что г-н Уикэм принял приглашенье их дядюшки и уже находится в доме.

Когда сии сведенья были оглашены и все расселись, г-н Коллинз смог обстоятельным манером оглядеться и полюбоваться гостиною; размеры и обстановка поразили его чрезвычайно, и он объявил хозяйке, что почти было решил, будто оказался в малой летней утренней столовой Розингса, – сравненье, кое поначалу особой радости не вызвало; впрочем, едва постигнув, что такое Розингс и кто его владелица, выслушав описанье всего одной гостиной леди Кэтрин и узнав, что лишь каминная доска там стоила восемьсот фунтов, г-жа Филипс ощутила всю мощь комплимента и вряд ли обиделась бы на сравненье с комнатою экономки.

Описывая г-же Филипс величье леди Кэтрин и ее особняка, порою отвлекаясь на хвалы собственному скромному обиталищу и усовершенствованьям, кои оное обиталище претерпевало, г-н Коллинз был удовлетворительно занят до появленья джентльменов; в г-же Филипс он обнаружил весьма внимательную слушательницу – ее мненье о его влиятельности после всего услышанного возросло, и она намеревалась пересказать все услышанное соседям при первой же возможности. Девушкам же, кои не в силах были слушать двоюродного дядю и не нашли иного занятья, кроме сожалений об отсутствии фортепьяно и изученья собственноручно расписанных посредственных копий фарфора на каминной полке, ожиданье помстилось очень долгим. В конце концов оно, однако, завершилось. Джентльмены появились, и когда в гостиную вошел г-н Уикэм, Элизабет почудилось, будто она не разглядела его прежде и не думала о нем с тех пор, что сопровождалось крошечной долей неразумного восхищенья. Офицеры ***ширского полка вообще были весьма достойны и благородны, а лучшие из них присутствовали ныне в гостиной, однако г-н Уикэм настолько же затмевал их обликом своим, статью, манерами и походкою, насколько все они превосходили широколицего, плотного, дышащего парами портвейна дядюшку Филипса, кой следом за ними вступал в комнату.

Г-н Уикэм был из тех счастливцев, к которым устремляются почти все женские взоры, а Элизабет стала счастливицей, подле которой он в конце концов сел, и приятная манера, с коей он тотчас погрузился в беседу, хотя последняя касалась лишь дождливого вечера и вероятности слякотного сезона, убедила Элизабет в том, что простейшая, скучнейшая, банальнейшая тема способна обернуться интересной мановеньем умелого оратора.

С появленьем таких соперников за вниманье прекрасного пола, как г-н Уикэм и офицеры, г-н Коллинз рисковал раствориться в ничтожности – молодым дамам он, разумеется, представлялся пустым местом; время от времени он, впрочем, находил снисходительную слушательницу в лице г-жи Филипс и, благодаря ее бдительности, пребывал весьма обильно снабжаем кексами и кофе.

Когда поставили карточные столы, г-н Коллинз получил возможность отплатить хозяйке дома за доброту, сев играть в вист.

– В настоящий момент я мало разумею в сей игре, – изрек он, – однако с наслажденьем разовью свои навыки, ибо в моем положеньи… – Г-жа Филипс была весьма признательна ему за покладистость, однако изложенья резонов его дожидаться не стала.

Г-н Уикэм в вист не играл, а потому охотно и восторженно был принят за другим столом меж Элизабет и Лидией. Поначалу существовала опасность, что Лидия захватит его целиком, ибо последняя была стойкою говоруньей, однако, питая равную склонность к лотерее, она вскоре чересчур заинтересовалась игрою, чересчур увлеклась ставками и ахами после выигрышей и особо ничему более вниманья не уделяла. Стало быть, с поправкою на правила игры г-н Уикэм был волен беседовать с Элизабет, коя жаждала выслушать его, хотя на то, что она главным образом желала услышать, – историю его знакомства с г-ном Дарси, – надежд не питала. Элизабет не смела и помянуть сего джентльмена. Любопытство ее, впрочем, нежданно было утолено. Г-н Уикэм сам завел сей разговор. Он спросил, далеко ли от Меритона расположен Незерфилд, и, выслушав ответ и помявшись, осведомился, давно ли там пребывает г-н Дарси.

– С месяц, – отвечала Элизабет и затем, не желая менять тему, прибавила: – Насколько я поняла, у него в Дербишире очень крупные владенья.

– Да, – отвечал Уикэм, – его дербиширское именье весьма роскошно. Чистых десять тысяч в год. Вряд ли вы могли встретить человека, более способного поведать вам некие сведенья о сем лице, нежели к тому способен я, – ибо с младенчества я был неким манером связан с этим семейством.

Элизабет не сдержала удивленья.

– Вы, госпожа Беннет, вполне можете удивляться подобному заявленью, увидев холодность нашей вчерашней встречи. Близко ли вы знакомы с господином Дарси?

– Ближе не желала бы, – с жаром отвечала Элизабет. – Я четыре дня провела с ним в одном доме и полагаю, что господин сей весьма неприятен.

– Я не вправе высказывать свое мненье, – молвил Уикэм, – приятен ли он или же напротив. Мне подобное мненье иметь не пристало. Я слишком давно его знаю, чтобы судить справедливо. Я к беспристрастности не способен. Но, мнится мне, ваше мненье о нем всех потрясет – и, возможно, вам не стоит выражать его столь подчеркнуто где бы то ни было еще. Здесь вы в семейном кругу.

– Поверьте, здесь я говорю не более, нежели могу сказать в любом доме в округе, за исключеньем Незерфилда. В Хартфордшире к нему отнюдь не питают симпатий. Его гордость всем отвратительна. Никто не выскажется о нем благосклоннее.

– Не могу притвориться, будто сожалею, – сказал Уикэм после краткой паузы, – что он или же любая другая персона не ценимы выше их достоинств, однако, полагаю, с ним такое происходит нечасто. Все ослеплены его состояньем и положением или же запуганы его высокомерьем и внушительностью и видят его тем, кем он предпочитает им являться.

– Даже при моем незначительном знакомстве с ним я почитаю его человеком с дурным нравом.

Уикэм лишь покачал головою.

– Любопытно, – молвил он, когда им представилась возможность продолжить беседу, – долго ли он еще пробудет в Хартфордшире.

– Сего я не знаю; впрочем, в Незерфилде я ничего не слышала касательно его отъезда. Надеюсь, на ваши планы относительно ***ширского полка присутствие господина Дарси не повлияет.

– О нет – уж я-то от господина Дарси не побегу. Если он желает избежать встреч со мною, пускай сам и уезжает. Мы с ним не дружны, встречи с ним для менятяжки, но я избегать его не имею резонов, кроме тех, кои готов объявить на весь мир: обида на дурное обращенье и весьма болезненные сожаленья о том, что он таков, каков есть. Его отец, госпожа Беннет, покойный господин Дарси, был одним из лучших людей, какие только жили на земле, и вернейшим моим другом, а посему в обществе господина Дарси душа моя неизбежно омрачается тысячей трогательных воспоминаний. Со мною он повел себя постыдно, но, я уверен, я мог бы простить ему что угодно и все на свете, если б он не обманул надежд и не опозорил памяти своего отца.

Интерес Элизабет к сему предмету разгорался, слушала она самозабвенно, однако деликатность темы не позволяла задавать вопросов.

Г-н Уикэм заговорил на общие темы – о Меритоне, об окрестностях и обществе; очевидно, он был немало доволен всем, что успел увидеть, и про общество говорил особо, с тонкой, однако весьма отчетливой галантностью.

– Постоянное общество – достойное общество, – прибавил он, – главным образом и побудило меня вступить в ***ширский полк. Я знал, что он крайне почтенен и приятен, а друг мой Денни усугубил соблазн, поведав мне о нынешнем его квартированьи, а равно о величайшем внимании и замечательных знакомствах, кои дарит офицерам Меритон. Общество мне потребно, я сие признаю. Я пережил разочарованье, душа моя не вынесет одиночества. Занятье и общество необходимы мне. Я не создан для жизни военного, однако обстоятельства сделали таковую приемлемой. Моей профессией должна была стать церковь – я был воспитан для церкви и ныне располагал бы весьма богатым приходом, если б сие устраивало джентльмена, о котором мы только что говорили.

– В самом деле!

– Да, покойный господин Дарси завещал мне в дар лучший приход. Он был моим крестным отцом и сильно ко мне привязан. Я не способен в полной мере отдать должное его доброте. Он желал щедро меня обеспечить и полагал, будто ему сие удалось, но когда пасторский дом освободился, его отдали другому.

– Господи боже! – вскричала Элизабет. – Но как сие возможно? Как можно было пренебречь его завещаньем? Почему вы не потребовали сатисфакции в суде?

– Его последняя воля была столь неформальна, что мне не приходилось надеяться на закон. Человек чести не усомнился бы в сути завещанья, однако господин Дарси предпочел усомниться – или же прочесть сие как условную рекомендацию и заявить, что я лишился права на любые притязанья по причине моего сумасбродства, безрассудства, короче говоря, чего угодно или вообще ничего. Достоверно же известно, что приход освободился два года назад, как раз когда я достиг подходящего возраста, и приход сей отдали другому; не менее достоверно известно, что я не могу признать, будто совершил нечто такое, чем сие заслужил. Темперамент мой горяч и несдержан; вероятно, я порою чересчур свободно высказывал ему свое мненье о нем. Ничего преступнее я не припоминаю. Но суть в том, что мы очень разные люди и он ненавидит меня.

– Как это возмутительно! Он заслуживает публичного порицанья.

– Рано или поздно он сие получит – однако не от меня. Пока я не забуду его отца, я не смогу противостоять ему или же его разоблачать.

Элизабет похвалила его за подобные соображенья и про себя отметила, что, описывая оные, он был на редкость красив.

– Но каковы, – молвила она после паузы, – могли быть его резоны? Что заставило его поступить столь жестоко?

– Полная, решительная антипатия ко мне – антипатия, кою я поневоле вынужден отчасти приписать ревности. Если бы покойный господин Дарси меньше меня любил, его сын относился бы ко мне терпимее, однако необычайная привязанность ко мне его отца, полагаю, с ранних лет раздражала сына. Он, с его темпераментом, не сносил такого соперничества – предпочтенья, кое зачастую оказывалось мне.

– Я и не думала, что господин Дарси столь дурен – мне он никогда не нравился, однако я думала о нем не очень худо; мне казалось, он презирает людей вообще, однако я не подозревала, что он опустился до такой злонамеренной мести, такой неправедности, такой бесчеловечности! – Несколько минут поразмыслив, она прибавила: – Правда, я помню, как в Незерфилде он однажды хвастался неколебимостью своих обид и своей неспособностью прощать. Как ужасен, должно быть, его характер.

– Я не доверяю своему мненью на сей счет, – отвечал Уикэм. – Я вряд ли способен быть к нему справедливым.

Элизабет вновь погрузилась в размышленья и через некоторое время воскликнула:

– Таким манером обойтись с крестником, другом, любимцем своего отца! – Она могла бы прибавить: «И к тому же с молодым человеком, подобным вам, чья самая наружность ручается за вашу приятность», – но ограничилась лишь: – И к тому же с тем, кто, по видимости, с детских лет был ему другом, связан с ним, если я правильно вас поняла, тесными узами!

– Мы родились в одном приходе, в одном парке, большую часть юности провели вместе; обитали в одном доме, участвовали в одних забавах, вместе воспитывались. Мой отец поначалу занимался ремеслом, коему, насколько я постигаю, оказывает такую честь ваш дядя господин Филипс, но все бросил, дабы споспешествовать покойному господину Дарси, и все время свое посвятил заботам о Пемберли. Он высоко ценился господином Дарси – был его ближайшим, доверенным другом. Господин Дарси часто признавал, что в величайшем долгу пред моим отцом за его деятельное управление поместьем, и, перед смертью моего отца по доброй воле пообещав обеспечить мое благосостоянье, я уверен, господин Дарси поступил так не менее из благодарности к нему, нежели из привязанности ко мне.

– Как это странно! – вскричала Элизабет. – Как ужасно! Поразительно, что самая гордость господина Дарси не заставила его поступить с вами по справедливости. Даже не имея иных резонов, он из гордости должен был воздержаться от непорядочности – а сие я зову непорядочностью.

– И впрямь удивительно, – отвечал Уикэм, – ибо почти все его деянья коренятся в гордости, и гордость нередко была его задушевным другом. Она сближала его с добродетелью более, нежели любое иное чувство. Однако все мы непоследовательны, а в его обращеньи со мною имелись резоны посильнее даже гордости.

– Неужто столь ужасная гордыня бывала ко благу?

– Да. Нередко она понуждала его к великодушью и щедрости – раздавать деньги, являть гостеприимство, помогать арендаторам, облегчать судьбу бедняков. Сие свершала семейная гордость, а равно гордость сыновняя – ибо отцом он очень гордится. Не опозорить семью, не ударить в грязь лицом, не замарать имени Пемберли – могущественные резоны. Он также питает братскую гордость, коя, в сочетаньи с некоей братской любовью, превращает его в крайне доброго и внимательного опекуна сестры, и вы не раз услышите, что его превозносят как наизаботливейшего и лучшего из братьев.

– А юная госпожа Дарси – какова она?

Он покачал головою:

– Я был бы рад сказать, что она мила. Мне больно говорить дурно о любом Дарси. Но она слишком похожа на брата – очень, очень горда. В детстве она была нежна и очаровательна, очень ко мне привязана, многие часы я посвящал ее забавам. Но теперь она для меня ничто. Она красивая девушка, лет пятнадцати или шестнадцати, и, насколько я понимаю, весьма образованна. После смерти отца она поселилась в Лондоне, где с нею живет некая дама, руководящая ее обученьем.

После обильных пауз и обильных попыток сменить предмет обсужденья Элизабет невольно вернулась к теме:

– Я поражена его близостью с господином Бингли! Как может господин Бингли, воплощенная сердечность, поистине милый человек, дружить с подобным джентльменом? Как они умудряются ладить? Вы знакомы с господином Бингли?

– Ни в малейшей степени.

– У него славный характер, он обаятельный, очаровательный человек. Не может быть, чтоб он знал, каков господин Дарси.

– Может, и не знает – но господин Дарси умеет угождать, если того желает. Он не лишен способностей. Он бывает прекрасным собеседником, если полагает, что сие того стоит. Среди равных себе он совершенно иной, нежели с теми, кто менее преуспевает. Гордость никогда не оставляет его, но с богатыми он отзывчив, справедлив, искренен, разумен, достоин и, вероятно, приятствен – если учесть также состояние и обличье.

Партия в вист вскоре распалась, игроки собрались за другим столом, и г-н Коллинз воссел меж племянницей Элизабет и г-жою Филипс. Последняя, разумеется, осведомилась о его успехах. Успехи оказались невелики – г-н Коллинз проигрывал всякую партию, но, когда г-жа Филипс забеспокоилась в этой связи, гость уверил ее торжественно и весомо, что сие ни в малейшей степени не важно, что деньги он полагает сущим пустяком и умоляет ее не переживать.

– Я достоверно знаю, сударыня, – молвил он, – что, садясь за карточный стол, человек понуждаем рискнуть подобным манером, а я, по счастию, пребываю не в тех обстоятельствах, чтобы страдать из-за пяти шиллингов. Несомненно, этим не могут похвастаться многие, однако, благодаря леди Кэтрин де Бёрг, я вовсе избавлен от необходимости помышлять о таких мелочах.

Сие привлекло вниманье г-на Уикэма, и он, с минуту поглядев на г-на Коллинза, шепотом поинтересовался у Элизабет, близко ли знаком ее родственник с семейством де Бёрг.

– Леди Кэтрин де Бёрг, – отвечала та, – совсем недавно выделила ему приход. Я толком не знаю, как господин Коллинз был ей представлен, но он совершенно точно не давний ее знакомец.

– Вы, разумеется, знаете, что леди Кэтрин де Бёрг – сестра леди Энн Дарси; то есть леди Кэтрин нынешнему господину Дарси приходится теткой.

– Нет, вообще-то я не знала. Я вовсе ничего не знаю о родственниках леди Кэтрин. До позавчерашнего дня я не слыхала даже о ее существованьи.

– Ее дочь, юная госпожа де Бёрг, получит огромное наследство, и считается, что она и ее двоюродный брат объединят два состоянья.

Услышав сие, Элизабет улыбнулась, подумав о бедняжке юной госпоже Бингли. Сколь тщетны, стало быть, ее знаки вниманья, тщетна и бесполезна привязанность к его сестре и хвалы ему, раз он уже предназначил себя другой.

– Господин Коллинз, – сказала она, – очень высоко отзывается о леди Кэтрин и ее дочери, но по некоторым деталям, кои он сообщил о ее светлости, я заподозрила, что благодарность ослепляет его и, невзирая на покровительство ему, она дама заносчивая и самодовольная.

– По-моему, она и то и другое в величайшей степени, – отвечал Уикэм. – Я не видел ее много лет, однако ясно помню, что никогда ее не любил и вела она себя деспотично и надменно. Она считается женщиной здравости и ума замечательных, однако я подозреваю, что сими качествами она отчасти обязана титулу и состоянью, отчасти властным манерам, а в остальном – гордыне племянника, коему предпочтительно, чтобы все его родственники обладали первосортным умом.

Элизабет согласилась, что его оценка весьма разумна, и, ко взаимному удовлетворенью, они продолжали беседовать, пока ужин не положил конец карточным играм и не даровал прочим дамам долю вниманья г-на Уикэма. В гомоне ужина г-жи Филипс беседа оказалась невозможна, однако манеры г-на Уикэма понравились всем. Что бы ни говорил он, звучало удачно; что бы ни делал, выглядело изысканно. По пути домой мысли Элизабет полнились им одним. Всю дорогу она размышляла только о г-не Уикэме и о том, что он ей поведал, однако ей не хватило времени даже помянуть его имя, ибо ни Лидия, ни г-н Коллинз не закрывали ртов. Лидия беспрестанно болтала про лотерею, про фишки проигранные и фишки выигранные, а г-н Коллинз, описывая вежливость четы Филипсов, твердил, что ни в малейшей степени не сожалеет о своих проигрышах в вист, то и дело опасался, будто толкает племянниц, и имел столько всего сообщить, что не справился и до прибытья кареты в Лонгборн.

Глава XVII

Назавтра Элизабет поведала Джейн обо всем, что имело место меж нею и г-ном Уикэмом. Джейн выслушала изумленно и озабоченно – она не знала, как и поверить, что г-н Дарси столь недостоин расположенья г-на Бингли, однако натура не позволяла ей усомниться в правдивости молодого человека столь приятной наружности, какою обладал Уикэм. Одного предположенья о том, что он воистину пострадал от подобного бессердечия, хватило, чтобы пробудить ее сочувствие, и, стало быть, ей пришлось хорошо думать о них обоих, защищать поведенье каждого и допустить случайность или же ошибку, если событья никак иначе объяснить нельзя.

– Я думаю, – сказала она, – оба они обмануты тем или иным манером, о коем мы не можем составить понятья. Возможно, заинтересованные люди неверно представляют их друг другу. Говоря кратко, причины или же обстоятельства, кои заставили их друг к другу охладеть, нам невозможно угадать, не обвинив одну из сторон.

– Ты поистине права – а теперь, милая моя Джейн, что ты скажешь в защиту заинтересованных людей, кои, возможно, в сем деле замешаны? Оправдай также их, или мы вынуждены будем хоть о ком-нибудь дурно подумать.

– Смейся сколько угодно, меня ты не разубедишь. Милая моя Лиззи, ты вдумайся, в сколь позорном свете сие выставляет господина Дарси – подобным манером обращаться с отцовским любимцем, с тем, чье благополучье отец поклялся обеспечить. Сие невероятно. Ни одна человечная душа, ни одна персона, коя ценит свою репутацию, на такое не способна. Разве могут ближайшие его друзья так в нем ошибаться? Ну конечно нет!

– Мне гораздо легче поверить, что господин Бингли обманут, нежели что господин Уикэм сочинит о себе историю, подобную той, кою он изложил мне вчера вечером, – имена, событья, все помянуто запросто. Если это неправда, пускай господин Дарси ее опровергнет. Кроме того, в лице его читалась правдивость.

– Сие в самом деле трудно – какое расстройство. Прямо не знаешь, что подумать.

– Прошу прощения – что подумать, знаешь с точностью.

Но Джейн способна была определенно думать лишь об одном – что господин Бингли, если он действительно обманут, будет сильно страдать, когда сие дело выплывет.

Сестры были призваны из леска, где происходила сия беседа, в дом, поскольку в Лонгборн прибыли некоторые из тех персон, о коих только что шла речь. Г-н Бингли и его сестры приехали, дабы лично передать приглашенья на давно предвкушаемый бал в Незерфилде, назначенный на ближайший вторник. Две дамы были счастливы вновь увидеться с дорогой подругою, заявили, что не видали ее целую вечность, и не раз осведомились, чем та занималась, пребывая с ними в разлуке. Остальному семейству дамы почти не уделили вниманья: по возможности избегали г-жи Беннет, с Элизабет почти не разговаривали, а со всеми прочими не разговаривали вовсе. Вскоре они отбыли – вскочили с кресел, явив прыть, немало удивившую их брата, и устремились прочь, словно желая избегнуть любезностей г-жи Беннет.

Ожиданье бала в Незерфилде было крайне приятно всякой даме в семействе. Г-жа Беннет предпочитала считать, что бал дается в честь ее старшей дочери; особенно ей льстило получить не чопорную карточку, но приглашение от г-на Бингли лично. Джейн предвкушала, как проведет счастливый вечер в обществе двух подруг, окруженная знаками вниманья их брата, а Элизабет с удовольствием думала о множестве танцев с г-ном Уикэмом и о подтвержденьи всего во взглядах и поведеньи г-на Дарси. Счастье, предчувствуемое Кэтрин и Лидией, менее зависело от конкретных событий или же конкретной персоны, ибо хотя обе они, подобно Элизабет, собирались полвечера протанцовать с г-ном Уикэмом, он отнюдь не был единственным партнером, способным их осчастливить, и к тому же бал, в конце концов, есть бал. Даже Мэри заверила семейство, что отнюдь не возражает присоединиться.

– Мне вполне достаточно, – молвила она, – если я могу распоряжаться утрами. Мне вовсе не представляется жертвою время от времени участвовать в вечерних развлеченьях. Общество налагает обязательства на всякого из нас, и я заявляю, что я одна из тех, кто почитает для всех благотворным порою отдыхать и развлекаться.

По случаю бала Элизабет пребывала в столь жизнерадостном расположеньи духа, что, хотя нечасто беседовала с г-ном Коллинзом, если к сему не понуждала необходимость, все-таки осведомилась у него, намерен ли он принять приглашенье г-на Бингли, а если да, полагает ли он подоающим участвовать в вечерних забавах; она была немало удивлена, узнав, что никакие угрызенья г-на Коллинза не терзают и он вовсе не страшится попреков архиепископа или же леди Кэтрин де Бёрг за то, что рискнул потанцовать.

– Уверяю вас, я совершенно не придерживаюсь мненья, – изрек он, – будто подобный бал, данный молодым человеком прекрасной репутации для уважаемых людей, может склонить ко злу; и я до того далек от возражений против танцев, что надеюсь иметь честь за вечер протанцовать со всеми моими племянницами; я пользуюсь сей возможностью, дабы особо просить вас, госпожа Элизабет, на первые два танца – предпочтенье, кое, надеюсь, моя племянница Джейн не истолкует превратно и не припишет неуваженью к ней.

Элизабет была загнана в угол. Она со всей решимостью намеревалась сии два танца пробыть с Уикэмом – и взамен получить г-на Коллинза! Жизнерадостность ее избрала на редкость неудачную минуту. Однако делать было нечего. Счастье г-на Уикэма и ее собственное по необходимости несколько отдалилось, а предложенье г-на Коллинза было принято с изяществом, на кое только Элизабет смогла себя подвигнуть. Она подозревала, что галантность его намекает на нечто большее, и сия мысль отнюдь не утешала. Ныне Элизабет впервые пришло в голову, что средь сестер она избрана достойной обратиться в хозяйку Хансфорда и составлять партию в три семерки в Розингсе за отсутствием более пригодных к сему гостей. Подозренье обратилось в убежденность, когда Элизабет стала замечать его растущую любезность и слышать, как он то и дело пытается отвесить комплимент ее остроумью и живости, и воздействие собственного очарованья скорее изумляло ее, нежели радовало; а вскоре г-жа Беннет дала понять, что ей возможность подобного брака весьма приятна. Элизабет, впрочем, предпочла не распознать намека, вполне сознавая, что любой ответ повлечет за собою серьезный диспут. Быть может, г-н Коллинз никогда не сделает предложенья, а пока он предложенья не сделал, без толку из-за него ссориться.

Не будь бала в Незерфилде, кой занимал руки и языки, младшие сестры Беннет пребывали бы в жалком положеньи, ибо со дня приглашенья до самого бала зарядил дождь, ни единожды не позволивший им прогуляться в Меритон. Ни тетушки, ни офицеров, ни сплетен; самые розочки на туфли пришлось заказывать с доставкою. Даже терпенье Элизабет было несколько истощено погодою, коя совершенно заморозила развитие ее знакомства с г-ном Уикэмом, и лишь танцы во вторник, не меньше, способны были помочь Китти и Лидии стерпеть подобные пятницу, субботу, воскресенье и понедельник.

Глава XVIII

Пока Элизабет не вступила в гостиную Незерфилда и средь алых мундиров тщетно не поискала глазами г-на Уикэма, сомненье в его присутствии ни разу не посещало ее. Уверенности во встрече с ним не охладило ни единое воспоминанье из тех, что могли бы встревожить довольно резонно. Элизабет нарядилась тщательнее обыкновенного и воодушевленно приготовилась завоевывать все, что осталось непокоренного в его сердце, полагая, что задача сия вряд ли займет более одного вечера. Но тотчас ее посетило чудовищное подозренье, что, приглашая офицеров, Бингли нарочно обошли Уикэма ради удовольствия Дарси, и, хотя положенье оказалось несколько иным, непреложный факт его отсутствия был возвещен г-ном Денни, к каковому пылко обратилась Лидия и каковой сообщил дамам, что накануне Уикэм отбыл в город по делам и еще не вернулся, – и прибавил с понимающей улыбкою:

– Полагаю, дела вряд ли вызвали бы его прочь отсюда именно теперь, если б он не желал избежать встречи с неким джентльменом.

Сии сведенья, не услышанные Лидией, уловила Элизабет, и поскольку они убедили ее в том, что Дарси не менее виновен в отсутствии Уикэма, нежели если бы ее первое предположенье оказалось верно, неприязнь к Дарси так обострилась мгновенным разочарованьем, что Элизабет еле нашла в себе силы со сносной любезностью ответить на вежливые вопросы, задать кои он тут же подошел сам. Вниманье, снисходительность, терпимость к Дарси оскорбляли Уикэма. Элизабет полна была решимости избежать любой беседы с Дарси и отвернулась с обидою, кою не вполне подавила, даже беседуя с г-ном Бингли, чья слепая пристрастность подначивала ее.

Однако Элизабет не создана была для обид, и хотя все ее надежды на вечер были уничтожены, сие не могло надолго омрачить ее духа; изложив свои горести Шарлотте Лукас, с коей не виделась неделю, Элизабет вскоре смогла отвлечься на причуды двоюродного дяди и углубиться в созерцанье оного. Первые два танца, впрочем, вновь повергли ее в расстройство – то были танцы униженья. Г-н Коллинз, неловкий и чопорный, сосредоточенье заменявший извиненьями и зачастую, сам того не замечая, двигавшийся неверно, одарил ее всем стыдом и страданьем, какие только может подарить неприятный партнер на протяженьи двух танцев. В минуту освобожденья от него Элизабет пережила экстаз.

Дальше она танцовала с офицером и отдохнула, беседуя о Уикэме и слушая, как все поголовно его любят. Когда сии танцы завершились, она вернулась к Шарлотте Лукас и углубилась в беседу с нею; внезапно к Элизабет обратился г-н Дарси, кой до того застал ее врасплох приглашеньем на танец, что она, не соображая, что делает, согласилась. Он тотчас удалился, а она осталась недоумевать, где был ее разум; Шарлотта пыталась ее утешить:

– Я думаю, он покажется тебе очень приятным.

– Боже упаси! Сие величайшее несчастье! Счесть приятным человека, коего намереваешься ненавидеть. Не желай мне подобного зла.