Сексуальный дерзкий парень Лорен Кристина
– Все в порядке?
Он медленно выдыхает, явно стараясь успокоиться, и я скорее чувствую, чем вижу, как он кивает в темноте. Окошко на крыше пропускает лунный свет, но он попадает только на краешек кровати и освещает только наши ноги.
Я прижимаюсь к нему, обвивая его ноги своими. Под нежной, теплой кожей его мышцы напряжены, я касаюсь его бедра и замираю, когда он выгибается мне навстречу и стонет. На нем все еще только боксеры, и я чувствую, что он уже почти возбудился и затвердел. А сердце под моей рукой начинает биться быстрее.
Я не могу быть так близко к нему, пусть даже и в полусне, и не хотеть его. Я хочу, чтобы одеяло полетело прочь и его боксеры вслед за ним. Я хочу, чтобы его бедра прижимались к моим. Я тихонько мычу и трусь об него, то ли сознательно, то ли во сне, и через несколько долгих секунд чувствую, как его тело просыпается.
С еще одним тихим стоном он поворачивает лицо ко мне, стягивает боксеры на бедра, выпуская на волю свою эрекцию.
– J’ai envie de toi[16], – говорит он мне в волосы и проводит головкой члена у меня между ног, словно проверяя, прежде чем с тихим стоном войти внутрь. – Я хочу тебя всегда.
Это секс без слов или игр, просто мы оба работаем для достижения общей цели. Я двигаюсь медленно, мои движения полны ленивой расслабленности, и сейчас ночь, время смелых, поэтому я могу себе позволить сесть на него сверху, опустить голову на его грудь и вытянуться во весь его рост. Его движения тоже медленные, но это потому, что он старается быть осторожным, нежным со мной.
Обычно он более разговорчив. Может быть, все дело в том, что уже слишком поздно, но я не могу отделаться от ощущения, что он просто пытается отвлечься и не думать о том, что произошло за дверью спальни.
Но вот руки Анселя опускаются на мои бедра, крепко сжимая их, и вся неловкость исчезает, ее заменяет нарастающее, всепоглощающее удовольствие.
– Ты так хорошо трахаешься, – хрипит он, ввинчиваясь в меня, встречая меня на полпути. Больше никакой расслабленности и сна. Я уже близко, он уже близко, и я впитываю звуки его приближающегося оргазма, чувствуя, как мое собственное наслаждение растекается по ногам и позвоночнику. Я так полна им, так полна этими ощущениями, что меня больше не существует: это чистое удовольствие, чистое и кристаллизованное, горячее и дикое.
Он так сильно меня толкает, что я выпрямляюсь, руки его вцепляются в мои бедра и приподнимают меня, заставляя насаживаться на него все быстрее, а сам он входит в меня все глубже и сильнее.
– Трахай меня! – рычит он, одной рукой грубо ухватив меня за грудь. – Трахай меня сильнее.
И я трахаю. Упираюсь руками в его грудь и подпрыгиваю на нем снова и снова. Я никогда еще не была такой страстной наверху, никогда не двигалась с такой скоростью. Наши движения удивительно синхронны, резки и гармоничны одновременно, и, задохнувшись, я кончаю, мои ногти впиваются в его кожу, и протяжный, отчаянный стон срывается с моих губ.
Я хочу…
Да…
Кончаю…
О господи…
Сильнее…
О господи!
Эти мои бессвязные выкрики сливаются с его рычанием, и он садится, вцепившись руками в мои бедра, а зубы его прижимаются к моей ключице, и он резким толчком входит в меня, кончая с хриплым криком после этого финального, сильного толчка.
Его руки обвиваются вокруг моей талии, он прижимается лицом к моей шее, тяжело дыша. У меня кружится голова, ноги уже устали. Он, кажется, не хочет отпускать меня, но мне нужно сменить положение, и я осторожно выскальзываю и опускаюсь рядом с ним на постель. Молча он поворачивается ко мне лицом, раздвигает мне ноги и медленно водит все еще твердым пенисом вокруг моего клитора, целуя мой подбородок, щеки, губы.
– Я хочу еще, – признается в темноту комнаты. – Я не насытился.
Я подаюсь вперед, впуская его в себя снова. На этот раз все продолжается недолго, но есть что-то особенное в том, чтобы чувствовать его вот так: он очень тесно прижимается ко мне, так, что между нами не остается свободно пространства, и едва покачивается, а черная ночь укрывает нас своим бархатным одеялом. Мне хорошо до боли.
– Я хочу целый день заниматься с тобой любовью, – говорит он мне в губы. – Не хочу думать о работе, друзьях, даже о еде. Хочу только жить на тебе.
Тут я вспоминаю, что хотела расспросить его о том, что случилось за дверью.
– Ты в порядке?
– Да. Я просто хочу уснуть в тебе. Может быть, наши тела займутся любовью, пока наши мозги будут спать?
– Нет, я не про это, – осторожно начинаю я. – Кто там был, за дверью?
Он медлит с ответом.
– Перри.
Перри. Тот друг, который не смог поехать в Вегас с остальными.
– И чего он хотел?
Он колеблется, целуя мою шею, потом наконец произносит:
– Я не знаю. Посреди ночи? Я не знаю.
Глава 13
Мне не нужно открывать глаза, чтобы понять, что еще темно. Кровать представляет собой гнездо из теплых одеял, простыни мягкие и пахнут Анселем и ополаскивателем для белья. Я так устала, я плыву, дрейфую между сном и реальностью, поэтому слова, которые он шепчет в мои уши, звучат как будто сквозь толщу воды:
– Ты хмуришься во сне. – Теплые губы касаются мочки моего уха, пальцы гладят кожу около нее. Он целует одну щеку, затем другую, трется носом о мой подбородок, а затем снова возвращается к уху.
– Я видел твои туфли у двери, – шепчет он. – Ты уже, наверно, обошла весь Париж. Они, похоже, стоптаны до дыр.
На самом деле это похоже на правду. Париж бесконечен, он как будто снова и снова разворачивается передо мной. За каждым углом оказывается новая улица, новая статуя, еще одно здание, более старое и красивее тех, что я видела до этого. Я осматриваю одно место, и у меня рождается желание посмотреть, что за ним, дальше. Мне никогда раньше не хотелось так сильно заблудиться в каком-нибудь городе, потеряться в нем.
– Мне нравится, что ты изучаешь мой город. И я только могу посочувствовать тем парням, которые увидят, как ты гуляешь по нему в том маленьком сарафанчике, который висит в ванной. Ты наверняка приведешь за собой толпу восхищенных поклонников, и мне придется отгонять их.
Я чувствую, как он улыбается. Кровать как будто покачивается, его дыхание шевелит мне волосы. Я не шевелюсь и не хочу даже дышать, потому что я вообще не хочу просыпаться, никогда. Не хочу, чтобы он переставал разговаривать со мной вот так.
– Сегодня снова суббота… я постараюсь прийти домой пораньше. – Он вздыхает, и я слышу в его голосе усталость. Не уверена, что могу даже представить, как ему тяжело балансировать между ответственностью за меня и работой. Наверняка это все равно что двигаться одновременно в двух разных направлениях.
– Я сам позвал тебя сюда, и меня все время нет рядом. Я совсем не этого хотел. Просто… я не продумал все как следует. – Он смеется мне в шею. – Все, кто меня знает, на этом месте закатили бы глаза. Оливер, Финн… а особенно моя матушка, – говорит он нежно. – Они говорят, я слишком импульсивен. Но я хочу стать лучше. Я хочу быть хорошим для тебя.
Я чуть не плачу.
– Ты не проснешься, Сериз? Не поцелуешь меня на прощание своими губками? Этими вот самыми губками, от которых я схожу с ума? Я вчера был на встрече, и когда назвали мое имя, я даже не мог понять, о чем они говорили. Потому что все, о чем я мог думать, – это то, как твои вишневые губки обнимают мой член, а вечером ты… о… Сегодня я буду думать и об этом тоже. Из-за тебя меня уволят, и когда мы окажемся с тобой на улице без гроша в кармане, тебе некого будет обвинять, кроме своего собственного рта.
Я не выдерживаю и начинаю смеяться.
– Ну наконец-то. – Он утыкается лицом мне в шею. – А я уже собирался включать пожарную тревогу.
УЖЕ ПРОСНУВШИСЬ спустя пару часов, я помню, как он шептал ласковые слова мне в спину, а потом в ухо. Я перевернулась на спину, не открывая глаз, и обвилась вокруг него, обнимая руками и ногами; грубая ткань его костюма и шелк галстука возбуждающе терлись об мою обнаженную грудь. Если бы я была чуть менее сонной, я бы притянула его к себе, не отпускала и смотрела бы, как кончики его пальцев легко касаются засосов на моей коже.
Ансель оставил мне завтрак – кофе и круассан ждут на столе, а рядом с кружевной наколкой, которая была в моем наряде горничной, на тарелочке – новая записка, новый список фраз, которые мне стоит выучить.
Который сейчас час? Quelle heure est-il?
Во сколько вы закрываетесь? A quelle heure fermez-vous?
Сними свою одежду, пожалуйста. Dshabille-toi, s’il te plat.
Трахай меня. Сильнее. – Baise-moi. Plus fort.
Мне нужен большой фаллоимитатор, такого же размера, как член у мужа. Je voudrais le gros gode, celui qui se rapproche le plus de mon mari.
Это был лучший оргазм в моей жизни. C’tait le meilleur orgasme de ma vie.
Я собираюсь кончить тебе в рот, красавица. Je vais jouir dans ta bouche, beaut.
Продолжая смеяться, я иду в ванную и принимаю душ, перебирая мысленно воспоминания о минувшей ночи. Напор воды в квартире Анселя очень слабый, сама вода еле теплая. И я снова вдруг вспоминаю, что я не в Сан-Диего, где единственным человеком, с которым мне приходилось делить горячую воду по утрам, была моя мать, возвращающаяся с утренней йоги. Тут же семь этажей людей, которые хотят помыться, и я делаю себе пометочку – надо вставать на час раньше, чтобы горячая вода была в кране. Но тогда я рискую слишком многое пропустить. Эти утренние откровенные моменты, когда Ансель думает, что я еще сплю, – нет, горячая вода не стоит того, чтобы их лишиться. Совершенно не стоит.
Сосимон на улице курит, когда я выхожу из метро и иду к кондитерской.
– Сегодня был просто долбаный кошмар, – говорит она, выпуская облачко дыма изо рта. – У нас закончились булочки, которые все любят, и я пролила на себя долбаный кофе. ДЖ.
Сама не знаю, почему я сижу с ней, пока она курит, и слушаю ее жалобы на то, как ужасно сложно жить в двадцать с чем-то лет в Париже, как ее парень никогда не выключает кофеварку, уходя, и как она могла бы бросить курить, но если приходится выбирать между сигаретой и убийством клиента, она выбирает сигарету. Она вообще-то не слишком приятная особа. Может быть, я сижу с ней потому, что она американка и мне приятно время от времени поговорить с кем-то, кроме Анселя, на языке, который я понимаю. А может быть, я просто изголодалась по общению. Хотя оно… довольно депрессивное.
Когда она наконец заканчивает курить, а мой кофе окончательно остывает, я прощаюсь с ней и направляюсь к метро, чтобы посвятить утро изучению квартала Марэ.
Это один из самых старых районов города, популярное место для всяких художественных галерей, крошечных кафешек и уникальных дорогих бутиков. Мне здесь больше всего нравятся узкие извилистые улочки и крошечные, как будто игрушечные дворики, которые появляются ниоткуда и словно просят, чтобы я их как следует изучила или хотя бы посидела и придумала бы о них какую-нибудь романтичную или детективную историю.
Как раз в то момент, когда мой желудок дает о себе знать и я чувствую, что готова пообедать, в сумке завибрировал телефон. Я по-прежнему удивляюсь тому, как сладко замирает в груди, когда я вижу на экране имя и фото Анселя – дурацкое селфи с розовыми щеками и сумасшедшими глазами.
Что я чувствую? Нежность? Господи, определенно нежность, и когда я рядом с ним, мне все время хочется к нему приставать. И не только потому, что он так привлекателен и обаятелен, скорее потому, что он так добр и внимателен ко мне, что я, кажется, даже представить себе не могу, что он может быть резким или грубым. Ему присуща легкость, которая обезоруживает, и я не сомневаюсь, что на его счету в прошлом немало разбитых сердец – женских и мужских. Я почти уверена, что та старушка, которая содержит магазинчик на углу рядом с нашей квартирой, немножко влюблена в него. На самом деле я считаю, что любой, кто знает Анселя, должен быть в него немного влюблен. И разве можно ее за это винить? Я видела, как она вечером говорила ему что-то на страстном французском, а потом замолчала, прижав руки к лицу, как девчонка, которая проговорилась парню, что влюблена в него. Потом, когда мы гуляли и ели мороженое, он объяснил мне, что она говорила ему, как сильно он похож на парня, в которого она была страстно влюблена в университете, и что каждое утро, когда он, Ансель, покупает у нее кофе, она думает о том парне.
– Она поблагодарила меня за то, что я заставляю ее снова чувствовать себя школьницей, – сказал он немного смущенно, а затем повернулся ко мне с кокетливой легкой улыбкой. – И кстати, еще: что она рада, что я женился на такой симпатичной девушке.
– Ну, получается, ты заставляешь пожилую женщину ревновать.
– Так я же о ней забочусь. – Он поцеловал меня в щеку. – И я вовсе не хочу заставлять ревновать тебя. Я хочу, чтобы ты разделась и кричала, кончая мне в рот.
Я никогда раньше не встречала человека, в котором так сочетались бы животная сексуальность и какая-то незащищенная невинность. И сама я испытываю странную смесь возбуждения и страха, когда читаю его сообщение прямо на оживленном тротуаре.
«Прошлая ночь была забавной», – гласит оно.
Я закусываю губу, обдумывая ответ. Нет сомнений, что он понял то, что я сделала, что он играл вместе со мной, и предполагает, что мы продолжим это делать, что ж…
Я делаю глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.
«Очень забавной», – отвечаю я.
«Было здорово на время выкинуть все из головы, да?»
Солнце у меня прямо над головой, на улице жарко, что-то около 85 градусов, но мои руки и ноги мгновенно покрываются мурашками от одного этого предложения. Говорить об этом вот так, вспоминать то, что мы делали, – это кажется таким же… непристойным, неприличным… ровно то же самое я испытывала утром, увидев свой вчерашний крошечный наряд в ванной, в баке с его повседневной одеждой.
«Да, здорово», – отвечаю я. И если бы текст мог звучать хрипло – именно так он бы и звучал.
После долгой паузы он снова начинает печатать, и я невольно думаю, возможно ли, что он сейчас так же возбужден, как я.
«Думаешь, нам стоит сделать это еще раз?»
«Мне даже думать не надо. Да».
Его ответ приходит не сразу, кажется, вечность проходит, пока он начинает печатать.
«Поезжай на станцию Мадлен, линия 14, Шатлет. Иди по Рю Бобур до Центра Жоржа Помпиду (это большой музей, ты не сможешь пройти мимо). На эскалаторе поднимись на верхний этаж. Жди в баре в ресторане «Жорж» в 19. 00 (7.00 вечера). Оттуда лучший вид».
Я нахожусь достаточно близко, чтобы дойти дотуда пешком, и от мысли об этом у меня начинает кружиться голова, по спине бегут мурашки, кожа горит, словно ее обдало волной жара. Конечности внезапно становятся слабыми, тело наливается тяжестью, и мне приходится зайти в арку перед маленьким книжным магазинчиком, чтобы немножко прийти в себя. Мне кажется, именно так чувствует себя спринтер в те последние доли секунды, которые предшествуют выстрелу стартового пистолета.
Понятия не имею, что готовит Ансель, но полна решимости это узнать.
– Хм… джин et тоник? – У меня получается скорее вопрос, чем утверждение, и бармен, ухмыляясь, отходит.
Ансель провожает его долгим взглядом, затем прочищает горло и продолжает:
– Мы были вместе какое-то время, но… – Он в нерешительности замолкает и качает головой. Наклонившись ко мне и понизив голос, произносит:
– Нет, забудь. Не хочу притворяться и врать.
Я с трудом удерживаюсь от улыбки. Господи, какой же милый.
– На самом деле я имею в виду, что мы разговаривали по телефону несколько раз. – Он смотрит на меня изучающе, пытаясь понять, лучше ли эта версия. – И это не было так чтобы очень, но я думал, если мы встретимся вживую…
– Жаль, что она не пришла.
Он делает глубокий вдох, потом расслабляет плечи, а губы его расплываются в очаровательной улыбке:
– А что насчет вас? Вы сказали, что никого не ждете. Вы ужинаете в одиночестве? – Подняв руки, он добавляет: – И я прошу в любом случае оставить мне пути отступления. Пожалуйста, не зовите охрану.
Я смеюсь, крутя телефон на стойке перед собой.
– Я недавно в этом городе. Сегодня был трудный день на работе, и мне нужно выпить. И один приятель посоветовал мне это место, сказал, что здесь прекрасный вид.
– Приятель.
– Просто знакомый парень, – дразню его я.
Ансель улыбается и смотрит через плечо.
– Ваш знакомый, наверное, ошибся. Не уверен, что отсюда действительно такой шикарный вид, как оттуда, – он машет рукой в сторону Эйфелевой башни.
Бармен ставит перед нами наши напитки, и я тянусь за своим бокалом.
– Но там не подают алкоголь.
– А вообще-то подают. На самом верху – шампанское. Его подают в забавных пластиковых стаканчиках. Не хотелось бы, чтобы вы это пропустили.
– Наверно, придется набраться смелости и забыть об ужасных лестницах и клаустрофобии в лифте.
Я делаю паузу, отпиваю свой коктейль, а потом признаюсь:
– На самом деле я уже была наверху. Поднималась туда в один из первых дней своего пребывания здесь. Не знала, правда, что они подают спиртное, тогда я бы задержалась там на подольше.
– Может быть, в следующий раз кто-нибудь составит вам там компанию, – Ансель говорит тихо, его лицо грустнеет: мы оба слишком много думаем, кем бы ни притворялись.
– Возможно, – улыбаюсь я. – А вы живете здесь? В Париже?
Ансель кивает и отпивает из своего бокала.
– Да. Но моя мать американка. И я после колледжа объездил все Штаты.
– Просто ездили по Америке? – поддразниваю я. – Просто вот так, с рюкзаком за спиной и автостопом?
– Почти. Летом после школы я принимал участие в программе, которая называется «Садись на велосипед и Строй». Не слышали про такую?
Я чуть качаю головой, с сомнением произношу:
– Что-то слышала…
Конечно, Ансель упоминал об этом раньше, но я вдруг чувствую себя виноватой за то, что никогда не расспрашивала его подробнее.
– В основе ее лежит такой принцип: группа людей, обычно это студенты, ездят на велосипедах по стране в течение трех месяцев и останавливаются по пути, чтобы поработать на разных стройках.
– Хм. А я, окончив колледж, поехала в Вегас. Дмаю, вы выиграли.
– Что ж, это тоже неплохо, – многозначительно смотрит на меня, поднося к губам бокал. – Я слышал, в Вегасе тоже полно приключений.
– О да, – отвечаю я и улыбаюсь. – Но три месяца? На велосипеде?
Ансель смеется.
– Три месяца. Ну, одиннадцать недель точно. Мы проезжали по семьдесят миль в день.
– Я бы умерла. Вам бы пришлось звонить моей матери, чтобы она забрала мое тело, уже дня через четыре.
Он осматривает меня придирчиво с ног до головы.
– Вы выглядите выносливой.
Я отрицательно трясу головой.
– Уверяю вас, я плохо управляюсь с двумя колесами. Ну так расскажите мне. Вы ночевали в отелях или…
– Иногда, – пожимает он плечами в ответ. – Некоторые группы останавливались в церквах или других местах. Может быть, семейные группы. А моя группа, знаете… – Он делает паузу, подыскивая нужное слово, его брови сходятся на переносице. – Как это… когда спят в палатках?
– Кемпинг, – подсказываю я со смехом.
Он щелкает пальцами.
– Точно! Мы обычно проводили в одном месте несколько дней, пока работали, и вот тогда разбивали что-то вроде походного лагеря. И спали по трое или четверо в одной палатке, в таких жутких условиях, что вы себе и представить не можете.
Я смотрю на него – в этой наглаженной до хруста рубашке и брюках, и мне действительно трудно представить, как он, полуголый, примерно в том же виде, что и в Лас-Вегасе в момент нашего знакомства, обливаясь потом, работает на стойке. Но все-таки представляю и разрешаю своему взгляду пробежать по его шее и насладиться немножко картинкой, которая предстает перед моим мысленным взором.
– Это, наверно, довольно трудно.
Он кивает в знак согласия.
– Мы четверо, мы были вместе целыми днями. Иногда жара была невыносимая, а иногда влажность зашкаливала, и мы не могли дождаться ночи, чтобы хоть немного отдохнуть. Это было нелегко, но это было лучшее и самое веселое время в моей жизни. Не знаю, смогу ли я еще с кем-нибудь подружиться так близко, как с этими тремя людьми.
Восхищенная, я на мгновение выхожу из роли.
– Ты имеешь в виду Оливера, Финна и Перри.
Тень ложится на его лицо, и он медленно кивает.
Черт.
– Прости, я не…
Но он поднимает руку:
– Нет. Эти отношения – это лучшее и… самое сложное в моей жизни. Разве так бывает? – Я киваю. – Я ехал с ними бок о бок иногда восемь или даже десять часов в день. Мы спали втроем в палатке, которая по размерам не больше стандартной ванной. Мы вместе скучали по своим оставленным дома семьям, мы поддерживали друг друга, вместе отмечали какие-то значимые события. Мы практически жили друг другом тогда, эти три месяца были как маленькая жизнь, и… Наверно, трудно, когда жизнь меняется и становится совсем не такой, какую ты себе воображал или надеялся.
Что бы там ни происходило с Перри, видно было, что это очень беспокоит Анселя. Он затихает на некоторое время, сосредоточившись на своем бокале. Я никогда не видела его таким, и мне тяжело, сочувствие камнем ложится на сердце. Я ведь даже не представляла, как мне нужны все эти детали его жизни до нашей встречи, пока мы не начали играть в незнакомцев, которые делятся друг с другом наболевшим.
– Тебе необязательно говорить об этом, – произношу я тихо.
– Я просто ничего не могу сделать, чтобы изменить то, что переживает Перри, и… не знаю, может быть, это прозвучит высокомерно, но просто эта не та ситуация, с которыми я знаком.
– Что бы с ним ни происходило, – говорю я, – ты можешь быть рядом, но это ЕГО жизнь. И ты не можешь прожить ее за него.
Он молча смотрит на меня испытующе, открывая и снова закрывая рот.
– Нет… Просто… – Он делает паузу, а потом тяжело вздыхает. – Я понимаю. Ты права.
Мне хочется сказать ему, что я понимаю, что я знаю, каково это, когда кто-то, когда-то тебе очень близкий, как будто уплывает от тебя и ты не можешь никак вернуть его обратно. Но я не могу это сказать. Самыми близкими людьми в моей жизни всегда были Харлоу и Лорелей. Они константа, мы вместе с детского сада. К тому времени, как мы с Люком расстались после аварии, я уже была готова отпустить его. И несмотря на то, что я ощутила вдруг некую пустоту в своей жизни там, где был он, мне кажется, я всегда, с самого начала знала, что мы вместе не навсегда.
Чтобы сменить тему, я шепчу:
– Что ж, насколько я могу судить, та, что бросила вас сегодня, просто полная идиотка.
Его лицо разглаживается, на нем появляется понимающее выражение, и он поворачивается на своем вертящемся стуле ко мне лицом, один локоть поставив на стойку бара.
– Не знаю, – произносит он наконец, закусив нижнюю губу. – Я начинаю думать, что на самом деле она оказала мне услугу…
Он оставляет этот намек висеть многозначительно в воздухе между нами, и мы сидим молча, а над головами у нас пульсируют басы гремящей музыки.
– У тебя есть парень? – спрашивает он вдруг.
– Парень? – Я качаю головой, скрывая улыбку. – Нет. – И ведь технически это даже не ложь. – А у тебя есть девушка? – спрашиваю я в ответ.
Он тоже качает головой, и взгляд его скользит по моим губам, а потом он снова смотрит мне в глаза.
Как только закончился разговор о «Садись на велосипед и Строй», все следы грусти и озабоченности исчезли с лица Анселя, и он сейчас такой же, как в вечер нашего знакомства, когда мы проболтали несколько часов. Это помогает мне запомнить каждую деталь, то, что я не запомнила тогда. То, как он жестикулирует при разговоре, как останавливается, когда подыскивает слово, как его брови сходятся на переносице в момент задумчивости, как будто он играет в шарады, и как искренне радуется, когда я помогаю ему найти правильный ответ. Или как он слушает – внимательно, чуть склонив голову набок, не сводя с меня испытующего взгляда. Он заставляет меня чувствовать себя так, словно я единственный человек на всем свете. Он смотрит на меня так, будто вот-вот меня проглотит.
Не важно, что я говорю.
Он расспрашивает меня о моей жизни в Сан-Диего, слушает с таким искренним вниманием, как будто ночи в Вегасе никогда не было и он не слышал все это в деталях.
– И ты любила танцевать, – говорит он, улыбаясь, ставя перед собой пустой бокал. Это звучит, скорее, как утверждение, а не как вопрос.
– Да.
– И выступать.
Я вздыхаю.
– Да, я любила выступать.
Глаза Анселя суживаются, он делает многозначительную паузу, а потом произносит:
– Не сомневаюсь.
И совершенно бесстыдно осматривает мое тело, задержавшись взглядом на груди. Я чувствую, как мурашки бегут по моей коже, соски напрягаются от его соблазнительного голоса и от желания, которое я вижу в его глазах.
– А вот бизнес-школа… – Он снова возвращается взглядом к моему лицу. – Это как-то не укладывается в общую картинку.
Я смеюсь.
– О да.
– Тогда зачем ты это делаешь? Потратить такой кусок жизни на то, что явно сделает тебя несчастной?!!
Я чувствую в груди спазм, как будто начинается приступ паники, но мне удается погасить ее в зародыше. Сейчас я в безопасности, здесь, в этой странной реальности, которую мы с Анселем создали, и я могу говорить и делать все, что захочу.
Поэтому я решаю вообще не отвечать на этот вопрос и перевести стрелки разговора обратно на него:
– Большинство людей не любят свою работу. Вот ты, например, любишь?
– Конкретно эту – нет, – отвечает он. – Эту нет.
– Но ты же продолжаешь на нее ходить.
– Да… – задумчиво произносит он. – Но моя работа – это временный этап. Я знаю, чем хочу заниматься в этой жизни, и эта работа просто дверь, которая ведет к другой двери. Эта работа позволит мне в будущем найти место в любой точке мира. А два года бизнес-школы – это очень долго. И я же видел, как ты отреагировала, когда я заговорил об этом. – Он мягко смеется. – У тебя как будто вся жизнь пронеслась перед глазами. Если перспектива учебы в этой школе делает тебя такой несчастной… – Его голос прерывается, и он смотрит на меня, ожидая, что я закончу его мысль сама.
Читать бесплатно другие книги:
