Сексуальный дерзкий парень Лорен Кристина
Я слышу, как женский голос спрашивает:
– Вы знаете, чем она пользуется – тампонами или прокладками?
О боже. О боже. Нет, этого просто не может быть.
– Хм… – Он вздыхает, а потом говорит: – Понятия не имею, но я дам вам сто долларов, чтобы закончить этот разговор и чтобы вы дали мне и то, и другое.
И вот это официально худший момент в моей жизни. Хуже уже просто не бывает.
А НЕТ. БЫВАЕТ. Никакими словами нельзя описать унижение, которое я испытываю, когда меня в инвалидном кресле везут через толпу к багажной стойке, когда я сижу в нем посреди аэропорта имени Шарля де Голля с пакетиком у лица на тот случай, если два глотка воды, которые я сделала за последние несколько часов, все-таки решат покинуть мое бренное тело. Все вокруг кажется слишком ярким и слишком шумным, из громкоговорителей несется французская речь, которую я совершенно не понимаю. Спустя вечность Ансель возвращается с нашим багажом и первым делом спрашивает, не тошнит ли меня опять.
Я отвечаю, что ему стоит просто посадить меня в самолет, который летит обратно в Калифорнию.
Я думаю, он смеется и отказывается.
Он засовывает меня на заднее сиденье в такси, потом забирается туда сам и разговаривает на этом невозможном французском с водителем. Он говорит так быстро, что я уверена, его невозможно понять, но шофер, видимо, понимает. Мы выезжаем со стоянки и несемся с бешеной скоростью. За пределами аэропорта все рычит и фырчит, гудит и мелькает.
Мы въезжаем в город, над узкими улицами вырастают многоэтажные дома. Таксист, кажется, не в курсе, где у него педаль тормоза, но зато отлично знает, где гудок. Я утыкаюсь в Анселя, стараясь удержать в желудке то, что рвется из него наружу. Я знаю, что за окном миллион вещей, которые я хотела бы увидеть: город, архитектура, яркая зелень, аромат которой я почти ощущаю, свет, который льется в окна машины, но я только трясусь, и потею, и с трудом удерживаюсь от обморока.
– Он вообще машину ведет или в видеоигру играет? – бормочу я почти без сознания.
Ансель тихо улыбается мне в волосы и шепчет: «Ma beaut»[9].
В скором времени мир вокруг перестает гудеть и вращаться, мое тело поднимают с сиденья, сильные руки подхватывают меня под спину и колени и несут. Ансель осторожно вносит меня в дом и несет прямо к лифту. Ждет, пока шофер приносит вещи и затаскивает их в кабину. Я чувствую дыхание Анселя на виске, слышу скрежет подшипников, когда лифт поднимает нас все выше и выше.
Я утыкаюсь носом в нежную теплую шею Анселя, вдыхаю его запах. Он пахнет мужчиной и немножко имбирным элем, а еще совсем чуть-чуть мылом, тем, которым он мылся несколько часов назад, после меня, в номере отеля.
И тут я вспоминаю: мой собственный аромат сейчас, должно быть, далек от совершенства.
– Прости, – шепчу я, отворачиваясь.
Но он притягивает меня обратно, шепча мне в волосы:
– Шшшшш!..
Не отпуская меня, он изгибается, пытаясь нащупать ключи в кармане. И вот мы внутри. Он ставит меня на ноги, и мое тело решает, что сейчас как раз самый подходящий момент для очередного приступа рвоты: я падаю на колени, и вся вода, которая есть у меня в желудке, оказывается в подставке для зонтов около двери.
Нет, серьезно, большего унижения придумать невозможно.
Я слышу, как за моей спиной Ансель тяжело прислоняется к двери, а потом подходит ко мне и утыкается лицом мне в спину, прямо между лопаток. Он трясется от сдерживаемого смеха.
– О боже, – тяжело вздыхаю я. – Это худший момент в истории человечества.
Потому что так и есть, и от этого мое унижение становится только сильнее.
– Бедная ты моя девочка! – улыбается он, целуя меня в спину. – Ты, наверно, чувствуешь себя очень несчастной.
Я киваю и делаю попытку утащить подставку за собой, когда он поднимает меня, обхватив спереди.
– Оставь, – смеется он все еще. – Перестань, Миа. Оставь ты ее. Я все сам сделаю.
Когда он кладет меня на постель, я почти ничего не соображаю, тут повсюду его запах. Я слишком плохо себя чувствую, чтобы интересоваться сейчас его квартирой, но все же мысленно обещаю себе осмотреть ее и похвалить, как только перестану умирать. Добавляю эту задачу в свой список того, что мне надо сделать, там уже есть пункты поблагодарить его от всей души, и еще извиниться, и еще сесть на самолет и улететь в Калифорнию, чтобы умереть. Ансель слегка похлопывает меня по спине и уходит, а я почти немедленно засыпаю, и мне снятся замысловатые, лихорадочные сны о поездке по темным узким тоннелям. Матрас около меня чуть прогибается под тяжестью его тела, когда он садится, и я резко просыпаюсь, понимая, что его не было каких-то пару минут.
– Прости, – кряхчу я, подтягивая колени к груди.
– Не извиняйся. – Он ставит что-то на тумбочку рядом с постелью. – Я принес тебе воды. Только пей осторожнее.
В его голосе мне мерещится легкая, ненасмешливая улыбка.
– Думаю, не так ты представлял себе нашу первую ночь здесь.
Его рука мягко опускается на мои волосы.
– Думаю, ты тоже.
– Наверно, это самая несексуальная вещь, которую ты видел в жизни, – бормочу я, заворачиваясь в одеяло, пропитанное теплым, свежим запахом Анселя.
– Самая несексуальная? – повторяет он со смехом. – Ты не забывай, что я пересек Соединенные Штаты в компании потных грязных мужиков.
– Да, но с ними ты никогда и не хотел заниматься сексом.
Его рука, которой он гладит меня по спине, замирает, и до меня вдруг доходит, что именно я сказала. Смешно даже думать, что ему в голову когда-нибудь придут сексуальные мысли на мой счет, учитывая последние пятнадцать часов.
– Спи, Миа.
Ну вот, что и требовалось доказать. Я уже больше не Сериз, я Миа.
Я ПРОСЫПАЮСЬ утром, уже светло, но я не представляю, который сейчас час. Снаружи слышны пение птиц, и голоса, и шум машин. Я чувствую запах хлеба, кофе, и мой желудок сжимается, моментально протестуя и предупреждая, что еще рано думать о еде. Воспоминания о вчерашнем дне горячей волной обдают мою кожу, и я понятия не имею, что тому виной – температура или смущение. Отбросив одеяло, я вижу, что на мне только футболка Анселя и трусики. А потом я слышу, как Ансель в другой комнате говорит с кем-то по-английски: «Она спит. Она очень плохо себя чувствовала вчера весь день».
Я сажусь на постели, я страшно хочу пить, никогда в жизни не испытывала такой жажды. Хватаю стакан с тумбочки и осушаю его четырьмя долгими жадными глотками.
«Конечно, – продолжает Ансель уже прямо из-за двери. – Одну минуту».
Он на цыпочках входит в комнату, и когда видит, что я не сплю, на его лице попеременно отражаются сначала облегчение, потом неуверенность, а потом сочувствие.
– Оказывается, она уже проснулась, – говорит он в трубку. – Вот она.
Он протягивает мне МОЙ телефон, и на дисплее я вижу, что звонит мой отец. Ансель прикрывает трубку рукой и шепчет:
– Он звонил минимум раз десять. Я зарядил телефон, уж не знаю, к счастью или… зря. – Он улыбается виновато. – У тебя еще куча зарядки.
Мое сердце замирает, желудок сворачивается жгутом от чувства вины. Прижав телефон к уху, я выдавливаю из себя только:
– Пап, привет. Я…
И тут он обрушивается на меня.
– Что с тобой не так, черт возьми?!! – кричит он, но мой ответ его совершенно не интересует. Я отвожу телефон в сторону от уха, чтобы немножко уменьшить децибелы его крика. – Ты что, на наркотиках? Это имеет в виду этот Ансель, когда говорит, что ты больна? Он что, твой дилер?
– Что? – Я моргаю, сердце так стучит, что боюсь, как бы у меня сердечный приступ до кучи не случился. – Папа, нет.
– А кто еще, кроме наркомана, летит во Францию вот так, без предупреждения, Миа? Ты что, вляпалась во что-то незаконное?!!
– Да нет, пап. Я…
– Ты невозможна, Миа Роуз. Невероятна. Мы с твоей матерью тут с ума сходим, звоним тебе без конца уже два дня! – Ярость в его голосе слышится так отчетливо, как будто он находится в соседней комнате. Я даже могу представить себе, какое красное у него сейчас лицо, как искривлены ненавистью его губы, как трясется рука, которой он держит телефон.
– Ты неисправима! Неисправима! Мне остается только надеяться, что твои братья окажутся лучше, когда вырастут.
Я закрываю рот, закрываю глаза, закрываю сознание. Чувствую, что Ансель садится рядом со мной на постели и рукой нежно и успокаивающегладит мою спину. Голос отца, категоричный и авторитетный, гремит как всегда. Несмотря на то что я плотно прижимаю телефон к уху, Ансель все равно слышит каждое слово. Могу себе представить, что наговорил отец Анселю, пока я не взяла трубку.
Я слышу, как на заднем плане мама умоляюще бормочет:
– Дэвид, милый, не надо.
И понимаю, что она деликатно пытается забрать у него трубку. Потом ее голос пропадает, наверняка он зажал трубку рукой и сейчас отчитывает ее.
«Не надо, мам, – думаю я. – Не делай этого ради меня. За то, что ты встаешь на мою защиту сейчас, тебя ждут долгие дни язвительных и изощренных оскорблений».
Отец возвращается на линию, голос у него грубый и резкий, как удары ножом.
– Ты вообще понимаешь, Миа, что у тебя большие неприятности? Слышишь меня? Очень большие! Или ты думаешь, что я буду помогать тебе с Бостоном после всего этого? Если так, вынужден тебя разочаровать!
Я швыряю телефон на постель, отец все еще кричит что-то в трубку, но вода, которую я выпила, настоятельно просится наружу. Ванная находится рядом со спальней Анселя, дверь в нее открыта, и я бросаюсь через всю комнату туда, падаю на колени перед унитазом, и теперь к унижению от того, что Ансель слышал оскорбления отца по телефону, добавляется новое – он видит, как меня рвет. Опять.
Я пытаюсь встать, чтобы умыться, пытаюсь нашарить ручку унитаза, чтобы спустить воду, но падаю, падаю набок от слабости и оказываюсь на прохладной плитке.
– Миа… – Ансель опускается на колено рядом со мной и берет меня за руку.
– Я просто посплю здесь, а потом умру. Я почти уверена, что Харлоу обязательно пришлет за моим телом одного из своих слуг.
Смеясь, он сажает меня, а затем стягивает рубашку и подкладывает мне под голову.
– Да перестань, Сериз, – бормочет он, целуя меня за ухом. – Ты горишь. Давай-ка я поставлю тебя под душ, а потом мы отправимся к врачу. Я начинаю волноваться за тебя.
ВРАЧ моложе, чем я ожидала. Это женщина лет тридцати с легкой улыбкой и очень профессиональным взглядом. Пока медсестра осматривает меня, врач разговаривает с Анселем, уточняя симптомы, и он рассказывает ей, что со мной случилось. Я понимаю, только когда он произносит мое имя, а в остальном полностью полагаюсь на него, надеясь, что он ничего не перепутает. В моем представлении его рассказ должен выглядеть как-то так: «Секс был великолепен, а потом мы поженились, и вот она здесь. Помогите мне! Она блюет не переставая, и это ужасно неловко. Ее зовут МИА ХОЛЛАНД. Есть у вас какая-нибудь служба, которая отправляет американских девушек обратно в Штаты? Мерси!»
Повернувшись ко мне, врач задает несколько вопросов на ломаном английском:
– Какой симптомы?
– Лихорадка, – отвечаю я. – И я не могу удержать в себе никакую пищу.
– А каков был ваш самый высокий… эээ… температура до приехать сюда?
Я пожимаю плечами и смотрю на Анселя.
Он произносит:
– Environ, ah, trente-neuf? Trente-neuf et demi?[10]
Я смеюсь. Не столько потому, что понятия не имею, что он только что сказал, сколько потому, что до этого момента я даже не знала, что у меня температура.
– Может ли быть такое, что вы есть беременный?
– Хм. – теперь мы с Анселем смеемся оба. – Нет.
– Вы не возражать, мы проведем на анализ и заберем у вас немножко кровь?
– Чтобы проверить, не беременна ли я?
– Нет, – с улыбкой уточняет она. – Просто анализ.
Я вдруг замираю при этих ее словах, пульс у меня просто зашкаливает.
– Вы думаете, у меня какая-то страшная болезнь крови?! И поэтому вам нужен анализ?
Она качает головой все с той же улыбкой:
– Простите, нет, я думаю, что у вас есть желудочный вирус. А кровь… ну… – Она подыскивает слово несколько секунд, а потом беспомощно смотрит на Анселя. – a n’a aucun rapport?[11]
– Одно с другим не связано, – переводит он. – Я подумал… – начинает он и смущенно улыбается врачу. Я во все глаза смотрю на эту стеснительную версию Анселя. – Я подумал, раз уж мы все равно здесь… может быть, нам сделать стандартные анализы, ну… всякие… связанные с половой жизнью…
– О, – доходит до меня. – А. Да.
– Хорошо? – спрашивает он. – Она возьмет и у меня те же самые анализы сразу.
Не знаю, что меня удивляет больше: то, что он, кажется, переживает из-за моего ответа, или то, что он просит врача проверить нас на ЗППП в тот момент, когда я безостановочно блюю, то есть он думает, что у нас еще будет когда-нибудь секс. Я тупо киваю в ответ и послушно протягиваю руку, когда медсестра перетягивает ее резиновым жгутом. В другой день, если бы я не вытошнила минимум половину себя, я бы обязательно нашлась что сказать в такую минуту. Что-нибудь умное. Но сейчас – нет. Я могу только пообещать постараться работать кулаком, если она сможет заставить мой желудок заткнуться на десять благословенных минут.
– Вы принимаете контроль рождаемости или хотите рецепт? – спрашивает врач, переводя взгляд с медкарты на меня.
– Таблетки.
Я вижу, как Ансель украдкой смотрит на меня, и задумываюсь: интересно, красиво ли выглядит румянец на коже такого зеленого цвета, какой у меня сейчас?
Глава 7
Я ПРОСЫПАЮСЬ от того, что чьи-то губы осторожно касаются моего лба, и заставляю себя открыть глаза.
Небо прямо у меня над головой, оказывается, не галлюцинация и не имитация, как я думала всю неделю. Квартира Анселя находится на самом верхнем этаже здания, и солнечные лучи утром заливают постель через слуховое окно в потолке. Яркое, но еще не теплое солнце скользит по кровати. Дальняя стена находится примерно в пятнадцати футах от скошенного потолка, а в другой, более низкой, стене две французские двери, ведущие на маленький балкон, которые Ансель оставил открытыми. Теплый ветерок проникает в комнату, принося с собой звуки уличного шума.
Я поворачиваю голову, хотя моя затекшая шея протестует.
– Эй. – Мой голос звучит так, словно кто-то провел по металлу наждачной бумагой.
От его улыбки у меня в животе начинают порхать бабочки.
– Я так рад, что твоя лихорадка наконец отступила.
Я постанываю, прикрываю глаза дрожащей рукой, потому что ко мне возвращается память о прошедших нескольких днях. Меня тошнило на все, включая саму себя. Ансель ухаживал за мной, он таскал меня в душ, чтобы помыть, а потом – чтобы сбить температуру.
– О господи, – бормочу я. – Лучше убей меня.
Он смеется и снова целует меня, на этот раз в висок:
– Я беспокоился. Ты была очень больна.
– А в твоей квартире осталось хоть одно местечко, куда меня не стошнило?
Он подбородком указывает в дальний угол комнаты, глаза его лучатся весельем:
– Вот там, в дальнем углу спальни чисто.
Я снова закрываю лицо рукой и бормочу извинения в свою ладонь.
– Сериз, – говорит он, протягивая руку к моему лицу. Я инстинктивно отшатываюсь, чувствуя себя мерзкой. И в ту же секунду хочу все исправить, видя отблеск боли в его глазах, но она исчезает раньше, чем я успеваю понять, не показалось ли мне это.
– Я должен идти на работу. Просто хотел предупредить перед уходом.
– Хорошо.
Это звучит зловеще, и я отрываю взгляд от его лица и перевожу его ниже: на нем рубашка. И через секунду напряженной мыслительной работы я вдруг понимаю, почему он счел нужным меня предупредить: сегодня же суббота!
– Когда я пришел во вторник в офис, чтобы забрать кое-какие бумаги для работы из дома, моя начальница, с которой я непосредственно связан по работе, увидела обручальное кольцо. И она была… недовольна.
Мой желудок камнем падает вниз. Осознание того, что мы наделали, обрушивается на меня со страшной силой. Да, он сам меня пригласил сюда, но я ведь взяла и ворвалась в его жизнь. И теперь снова понимаю, как мало на самом деле знаю о нем.
– Вы… вы двое… вместе?
Он застывает и выглядит при этом слегка испуганным.
– О, нет. Господи, не же!
Его зеленые глаза сужаются, когда он пристально смотрит на меня.
– Ты думаешь, я мог бы спать с тобой, жениться на тебе и пригласить тебя сюда, если бы у меня была девушка?
Мой ответный смех больше похож на кашель, по совести говоря:
– Конечно, нет. Прости.
– Последние месяцы я был у нее мальчиком на побегушках, – объясняет он. – А теперь я женился, и она справедливо предполагает, что больше этого не будет, потому что у меня сменятся приоритеты.
Я вздрагиваю. То, что мы сделали, так опрометчиво. Так глупо. Он не только женат сейчас, он в скором времени будет разведен. Почему он не сохранил нашу дурацкую свадьбу в Лас-Вегасе в тайне на работе? Он хоть иногда бывает осторожен?
– Я не хочу, чтобы из-за меня ты менял свой рабочий график.
Он качает головой.
– Мне нужно отработать только эти выходные. Все будет хорошо. Она справится со своей паникой. Я думаю, она просто привыкла, что я всегда в офисе, когда ей хочется.
Не сомневаюсь, что так и есть. Я чувствую, как мой взгляд становится глубже, когда я смотрю на него, и не настолько я уже больна, чтобы горячая волна ревности не разлилась по моим жилам. В сияющих лучах солнечного света, льющихся с потолка и подчеркивающих четкие очертания его скул и подбородка, я заново открываю, насколько прекрасно его лицо.
Он же продолжает:
– Я почти закончил одно крупное дело, а следующие у меня не такие сложные. Прости, что меня не будет рядом с тобой в твои первые выходные здесь.
Боже, ну как же это все странно.
Я машу рукой, не в силах выговорить ничего, кроме:
– Пожалуйста, не беспокойся.
Он не отходил от меня с тех пор, как мы прилетели, практически обслуживал меня, и в моей душе нарастает чувство вины, смешанное со жгучим стыдом. Он видел меня с неприглядной стороны более чем достаточно, чтобы это перекрыло его впечатления от игры, в которую мы играли раньше. Я вообще не удивлюсь, если он, дождавшись моего выздоровления, предложит мне несколько отелей на выбор до конца моего пребывания здесь. Какое ужасное начало для нашей… нашего… чего бы то ни было.
Пока у меня есть такая возможность, я не свожу с него глаз, наблюдая, как он пересекает комнату. Он такой высокий, такой стройный, подтянутый. Костюм на нем сидит как влитой, его тело создано для костюмов. Светло-каштановые волосы зачесаны от лица, а загорелая шея спрятана под воротником рубашки. Сейчас он выглядит не как легкомысленный и расслабленный парень, которого я встретила в Вегасе, сейчас он молодой крутой юрист. И даже еще более сексуальный. Как это вообще возможно?
Я приподнимаюсь на локте, страстно желая немедленно вспомнить, каково это – провести языком по его подбородку и вниз, по шее, по кадыку. Я хочу сейчас вспомнить, как он задыхается, стонет от страсти, потеет, напрягается, – и торжествовать, представляя, что другие женщины, с которыми он встретится сегодня, вынуждены будут довольствоваться его видом в одежде.
Брюки темно-синие, рубашка ослепительно белая, и он стоит перед зеркалом, повязывая красивый шелковый галстук в сине-зеленых тонах.
– Сегодня ты что-нибудь уже сможешь поесть, а? – спрашивает он, разглаживая галстук, и тянется за синим пиджаком, висящим на небольшой вешалке в углу.
Больше всего мне сейчас хочется подползти к нему на коленях, утянуть его в постель и сделать вид, что собираюсь придушить его этим галстуком, а потом им же привязать его руки к изголовью. К сожалению, для этого великолепного плана я не гожусь: я и раньше не отличалась физической силой, а сейчас и вовсе превратилась в скелет. Ноги у меня слабые и дрожат, когда я встаю с постели. Это не сексуально. Вообще ни капельки. И прежде чем я приму душ, прежде чем осмелюсь взглянуть на себя в зеркало, и уж точно прежде чем я снова соберусь с духом и попытаюсь соблазнить этого моего горячего парня/мужа/непонятно кого, которого я так хочу раздеть, мне нужно что-нибудь съесть. Я чувствую запах хлеба, фруктов и аромат кофе, напитка богов. Я не пила кофе целую вечность!
Ансель поворачивается, и его глаза скользят по моему лицу вниз, на тело, останавливаясь на торчащих из-под короткой футболки бедрах. Пижаму я взять с собой, конечно, забыла. Он подтверждает мои опасения, что я выгляжу как смерть, когда говорит:
– Завтрак на кухне.
Я киваю и вцепляюсь в лацканы его пиджака, чтобы удержать его еще хоть на секунду. Кроме Анселя, я здесь никого не знаю, и, честно говоря, четыре дня назад, принимая решение лететь сюда, я была не в том состоянии, чтобы об этом подумать. И сейчас испытываю смешанные чувства, в основном панику и восторг.
– Это самая странная ситуация в моей жизни.
Он смеется, наклонившись к самому моему уху, и целует меня в шею.
– Я понимаю. Легко сказать, тяжело сделать. Но все будет хорошо, Миа, слышишь?
Ну, это звучит довольно туманно.
Когда я отпускаю его, он идет за ноутбуком и кладет его в кожаную сумку-чехол, а я следую за ним, выхожу из спальни и замираю, видя, как он берет мотоциклетный шлем со столика около двери.
– Ты ездишь на мотоцикле? – спрашиваю я.
Лицо его расплывается в широкой улыбке, и он медленно кивает. Я уже знаю, как в этом городе ездят машины. И я совсем не уверена, что он вернется домой целым и невредимым.
– Не делай такое лицо, – говорит он и передразнивает меня, капризно выпятив губы, а потом одаряет меня сногсшибательной улыбкой. – Один раз проедешься со мной и уже никогда больше не захочешь ездить на машине.
Я никогда в жизни не ездила на мотоцикле и никогда не хотела. Я вообще не доверяю двухколесным средствам передвижения. Но что-то в том, как он это говорит, в том, каким привычным и уверенным движением он берет этот шлем и перебрасывает его через плечо, дает мне понять, что он, возможно, и не ошибается. Подмигнув, он поворачивается и выходит. Дверь закрывается с тихим, деликатным щелчком.
Итак, что мы имеем. Я несколько дней провалялась тут с желудочным гриппом, теперь мне лучше, Ансель ушел, а на часах еще нет и восьми утра.
За пределами спальни я обнаруживаю в квартире большую кухню, гостиную и столовую. Все выглядит так по-европейски. Мебель лаконичная – диван черной кожи, два красных современных кресла без подлокотников, низкий кофейный столик. В другой стороне комнаты – обеденный стол и четыре одинаковых стула. Стены завешаны фотографиями в рамках и яркими картинами. Учитывая, что хозяин квартиры холостяк, интерьер очень впечатляет.
Комната просторная, но не слишком большая, и потолок здесь скошенный, как и в спальне. Но вместо французских дверей на дальней стене – окна. Я подхожу к ближайшему из них и смотрю вниз. Вижу, как Ансель садится на сверкающий черный мотоцикл, надевает шлем, заводит мотоцикл и с ревом отъезжает. Даже отсюда, издалека, он невероятно сексуален. Я смотрю ему вслед, пока он окончательно не исчезает в потоке машин. У меня перехватывает дыхание, я прикрываю глаза и еле заметно машу рукой. У меня немного кружится голова, и это не от голода и не от того, что я не выздоровела еще окончательно. Суть в том, что я нахожусь здесь, я не могу просто выйти, пройти несколько кварталов и оказаться дома. Не могу просто взять телефон и решить все свои проблемы одним коротким звонком домой. Не могу найти квартиру или работу в Бостоне, пока живу в Париже.
Я даже не могу поговорить со своими лучшими подругами.
Я хватаю свою сумку, которая лежит в дальнем углу комнаты, и лихорадочно роюсь в ней в поисках телефона. К экрану прилеплена бумажка – это записка от Анселя: он сообщает, что подключил меня к своему международному тарифу. Это вызывает у меня смех – может быть, слегка безумный от облегчения, потому что я ведь уже представляла себе, как с бьющимся сердцем и дрожащими пальцами вбиваю запрос: как позвонить моим девочкам из Франции? На самом деле это ведь еще один показатель того, насколько абсурдны мои приоритеты. Кто виноват, что я не говорю по-французски, что я замужем, что мне придется залезть в свои сбережения и что мой иностранец-муж, кажется, постоянно пропадает на работе? Кому до этого есть дело?
Что ж, по крайней мере, мне не придется продавать своего первенца, чтобы оплатить сотовую связь.
Я меряю шагами квартиру, а телефон Харлоу за тысячи километров от меня разрывается от звонков. На кухне я вижу, что Ансель оставил мне завтрак: свежий багет, масло, джем и фрукты. А на плите стоит кофейник. Он просто святой и заслуживает какой-то исключительной награды за последние несколько дней. Может быть, безлимитное количество минетов и пива. Он извиняется передо мной за то, что работает, а ведь на самом деле это я должна была бы извиняться за то, что ему пришлось убирать за мной рвоту и покупать мне тампоны!
Воспоминания об этом так мучительны, что я абсолютно уверена: никогда больше он не сможет смотреть на меня, обнаженную, без тошноты.
Телефон звонит и звонит. Я мысленно пытаюсь подсчитать, сколько сейчас времени в Америке – получается, что поздняя ночь. Наконец Харлоу берет трубку и зевает в нее.
– У меня самая нелепая и постыдная история среди всех самых нелепых и постыдных историй, – сообщаю я ей.
– Миа, сейчас полпервого ночи.
– Ты хочешь или не хочешь услышать о самом кошмарном позоре в моей жизни?
Я слышу, как она садится и прочищает горло:
– До тебя наконец дошло, что ты замужем?
Я делаю паузу, потому что меня на секунду охватывает неконтролируемая паника.
– На самом деле все еще хуже.
– Ты о том, что ты улетела в Париж, чтобы стать сексуальной игрушкой для этого парня на все лето?
Я смеюсь. Если бы только это.
– Что ж, о том, насколько это безумно, мы еще поговорим, но я должна сейчас рассказать тебе о самой поездке сюда. Это было так ужасно, что я хотела бы, чтобы мне в кофе подсыпали наркотик и я смогла обо всем забыть.
– Можешь просто выпить джина, – шутит она, и я смеюсь, хотя мой желудок отвечает на это предложение легкой тошнотой.
– У меня в самолете начались месячные, – шепчу я.
– О нет, – саркастически говорит она. – Только не это.
– Но у меня с собой ничего не было, Харлоу. А я была в белых джинсах. В любой другой ситуации я бы только сказала: «Ну да, у меня менструация», но тут? Мы только познакомились, и я могу представить себе пятнадцать тысяч различных тем для разговора с полузнакомым иностранцем, но только не это: «У меня только что начались месячные, а я такая идиотка, так что давай я просто повяжу вот так толстовку на талию, и типа никто не заметит, что происходит, и я понимаю, конечно, что ты парень и это маловероятно, но все-таки нет ли у тебя, часом, запасного тампона?»
Кажется, до нее доходит, потому что она молчит какое-то время, а потом тихо произносит:
– Ой.
Я киваю, и желудок у меня сжимается при воспоминании о том, как это было.
– И все это время меня вдобавок еще и тошнило – желудочный грипп.
– У Лолы тоже, кстати, – говорит она, зевая.
– Это многое объясняет, – отвечаю я. – Я начала блевать в самолете. Блевала весь полет. Потом в терминале…
– Ты в порядке? – В голосе ее звучит неподдельная тревога, и я могу поспорить, что она готова в ближайшие пять минут купить билет на самолет и лететь ко мне.
– Уже все хорошо, – успокаиваю я ее. – Но мы приехали в квартиру, а вез нас таксист, который был… – Я прикрываю глаза, потому что пол качается у меня перед глазами от воспоминаний. – Клянусь, Безумный Брок в детстве водил машину лучше. И как только мы вошли в квартиру… я наблевала в подставку для зонтов Анселя.
Она, кажется, не очень понимает, что в этой моей фразе главное, потому что спрашивает:
– У него есть подставка для зонтов? Мужчины пользуются подставками для зонтов?!
– Ну, может быть, она у него для гостей стоит, – предполагаю я. – И вот я болела с вечера вторника и абсолютно точно знаю, что он видел, как я блюю, раз семьсот. Он мыл меня под душем. И не в сексуальном смысле.
– Фу.
– Да.
– А кстати, могла бы поблагодарить меня за то, как я прикрывала тебя от твоего отца, – говорит она, и я слышу, как в ее голосе сочится яд. – Он звонил, и я передала ему все, что ты мне велела, выдирая волоски по одному из моей куклы вуду по имени Дэйв Холланд. Сказала, что ты в Париже по работе, работаешь стажером у одного из финансовых партнеров моего отца. Но ты уж, пожалуйста, не забудь сделать лицо потупее, когда вернешься домой и увидишь, что твой папаша лыс, как бильярдный шар.
– Уф, прости меня за это. – Мысль о том, чтобы разговаривать с отцом прямо сейчас, снова вызывает у меня тошноту. – Он и Анселю звонил, говорил с ним. Точнее сказать – орал. Но Анселя это, похоже, вообще никак не задело.
Она смеется, и от этого знакомого смеха я так начинаю скучать по ней, что у меня схватывает сердце.
– Миа, тебе нужно подняться на новый уровень игры, если ты хочешь вернуть секс в ваши отношения.
– Я понимаю. Не могу себе даже представить, что ему захочется снова до меня дотрагиваться. Даже тот ненормальный сексуальный кролик на батарейках, которого ты подарила мне на двадцать один год, наверно, не стал бы меня трогать.
Но смех смехом, а мой страх снова возвращается, он заполняет мои вены, сердце начинает громко стучать, а конечности дрожать. Да уж, мой мир перевернулся с ног на голову.
– Харлоу? Что я здесь делаю? Неужели это все ужасная ошибка?
Проходит целая вечность, пока она отвечает, и я только молю небеса, чтобы она не уснула там, на другом конце провода. Однако когда она начинает говорить, голос ее звучит бодро, сильно и уверенно, как раз так, как мне было нужно:
– Забавно, что ты спрашиваешь меня об этом сейчас, Миа. А еще забавнее, что ты сомневаешься, не ошибка ли это, в то время как я мысленно все время восхищенно даю тебе пять.
– Что? – Я вытягиваюсь на диване.
– Когда ты не захотела аннулировать брак, я была чертовки зла, я была в ярости. Когда ты разводила все эти сопли по Анселю, я думала, что ты спятила и что ладно уж, пару ночей можно позволить тебе полюбоваться на его ямочки. А потом ты взяла и улетела в Париж на все лето. Ты обычно не совершаешь безумных поступков, Миа, поэтому мне просто пришлось признать, что ты действительно нашла что-то стоящее и куешь железо, пока горячо. – Она помолчала и добавила: – Я полагаю, тебе с ним весело.
– О да, – признаю я. – Очень весело. Было. Пока я не начала истекать кровью в самолете и блевать в подставки для зонтов.
– Ты устроила себе приключение и не собираешься останавливаться, – говорит она, и я слышу, как шуршит простыня под Харлоу, когда она ложится на бок и сворачивается калачиком. – И почему бы и нет? Я очень горжусь тобой и надеюсь, что ты с толком проведешь время.
– Мне страшно, – признаюсь я слабым голосом.
Читать бесплатно другие книги:
