Черный человек Морган Ричард
Он пытался работать.
Севджи подолгу колыхалась на зыби эндорфиновых волн, которые, предположительно, уносили ее куда-то, где царят мир и покой. Он обнаружил, что вполне способен покидать ее в это время, выходил из палаты и подолгу тихо беседовал с Нортоном, сидя в холлах или прохаживаясь по тихим ночным больничным коридорам.
– Я сегодня днем кое-что припомнил, – сказал он как-то функционеру КОЛИН. – Когда сижу тут, вечно всякое дерьмо в голову лезет. Когда мы с Севджи встречались с Манко Бамбареном, он узнал эту куртку.
Нортон уставился на рукав с оранжевой полосой, который Карл сунул ему под нос.
– И что? Стандартная одежда республиканской тюрьмы. Я думаю, любой преступник Западного полушария знает, как она выглядит.
– Она не совсем стандартная. – Карл повернулся, чтобы показать Нортону надпись на спине. Тот пожал плечами:
– Ну да, «Сигма». Ты знаешь, сколько тюрем Иисусленда они обслуживают? Они вторые или третьи на рынке по работе с местами заключения. Уже даже на побережье торгуют.
– Да, но Манко сказал, что какой-то его родственник сидел именно в тюрьме штата Южная Флорида. Может, нам не так просто развеять дымовую завесу вокруг Изабелы Гайосо, но уж прочесать тюремную документацию мы способны. Не исключено, что так удастся выйти на этого парня. Не исключено, что он расскажет нам что-нибудь полезное.
Нортон кивнул, потер глаза:
– Ладно, можно глянуть. Одному Богу известно, на что я готов сейчас пойти, лишь бы отвлечься. Ты знаешь, как его зовут?
– Нет. Может, его фамилия Бамбарен, но я сомневаюсь в этом. Судя по тому, как Манко о нем говорил, он не из близкой родни.
– А мы знаем, когда он сидел?
– Нет, но я думаю, недавно. «Сигма» заключила контракт с тюрьмой Флориды от силы лет пять или шесть назад. Вот за это время и нужно проверять.
– Может, Бамбарен перепутал, и его родственник мотал срок в какой-то другой республиканской тюрьме, которая тоже сотрудничает с «Сигмой».
– Не думаю, что у Манко Бамбарена могут быть неполадки с памятью. Эти ребята не склонны к забвению и прощению, особенно если дело касается семьи.
– Хорошо, предоставь это мне. – Нортон бросил взгляд назад, в тот конец коридора, где находилась палата Севджи: – Слушай, я тут со вчерашнего утра. Мне надо поспать. Ты сможешь с ней остаться?
– Конечно. Я тут для этого.
Нортон посмотрел на него напряженным взглядом:
– Ты позвонишь мне, если что-нибудь…
– Да. Я тебе позвоню. Пойди отдохни.
Что-то произошло между ними в этом слабо освещенном больничном коридоре, что-то непонятное, не поддающееся определению. Потом Нортон кивнул, стиснул зубы и направился по коридору к выходу.
Карл, сложив руки на груди, смотрел ему вслед.
Позже, когда он сидел у ее постели в сизом сумраке ночного освещения, окруженный тихо работающими машинами, ему показалось, будто Елена Агирре беззвучно проскользнула в палату и остановилась за его спиной. Он не стал оборачиваться. Так и смотрел на болезненно-желтоватое, изможденное лицо на подушке, на то, как едва заметно поднимается и опускается под простынями грудная клетка. Теперь казалось, Агирре так близко, что сможет положить ему на затылок свою прохладную руку.
– Мне было интересно, когда же ты появишься, – тихо сказал он.
Севджи очнулась от сна в одиночестве, выброшенная на берег отхлынувшей волной эндорфинов, понимая со странной ясностью, что время пришло. Прежний головокружительный ужас исчез, поглотил сам себя, потому что у нее не осталось больше сил, чтобы его поддерживать. Наконец-то усталость, злость и боль стали сильнее страха.
Это было именно то, чего она ждала.
Пора уходить.
За окном уже наступило утро и пыталось пробраться в палату. Мягкие косые лучи солнца заглядывали в зазор между старомодными занавесками, которые раздвигались и задвигались вручную. Совсем недавно между вбросами эндорфинов в кровоток она ждала, когда же ночь наконец закончится, и это ожидание, казалось, растянулось на болезненную, невыносимую вечность. Севджи полежала еще немного, глядя, как пятно теплого света ползет к изножью кровати, и размышляя, потому что ей хотелось быть уверенной в своем решении.
Когда дверь открылась и в палату вошел Карл Марсалис, решение было таким же твердым, как и в момент пробуждения.
– Привет, – мягко сказал Карл, – а я выходил душ принять.
– Да ты, блин, счастливчик, – хрипло проговорила она, ужаснувшись попутно, как сильно завидует этому простому удовольствию. По сравнению с этой завистью чувства к Ровайо показались сущим пустяком.
Пора уходить.
Карл улыбнулся, то ли не заметив ее интонаций, то ли заметив, но пропустив мимо ушей.
– Я могу что-нибудь для тебя сделать?
Он каждый раз задавал ей этот вопрос. Она встретилась с ним взглядом, собралась с силами и твердо кивнула:
– Да, можешь. Вызови, пожалуйста, отца и Тома.
Улыбка исчезла с его лица. Мгновение он стоял неподвижно, глядя на нее сверху вниз. Потом кивнул и выскользнул за дверь.
Как только он вышел, сердце Севджи будто забилось где-то в горле, пульс гремел в висках. Примерно то же она ощущала, когда она, патрульная-новичок, первую пару раз вытаскивала на улице табельное оружие: внезапная ясность, непосредственно перед тем, как ситуация резко ухудшится. Ужас последних истекающих секунд, вкус непреклонного решения.
Но когда Карл вернулся с остальными двумя мужчинами, она уже заперла эти чувства глубоко внутри.
– С меня хватит, – сказала она им, и ее голос, больше похожий на сухой шепот, был таким глухим, будто звучал только у нее в голове: – Пора.
Никто из них ничего не сказал. Похоже, это не стало неожиданностью.
– Папа, я знаю, ты сделал бы это для меня, если бы смог. И ты тоже, Том, я не сомневаюсь. Я выбрала Карла, потому что он сможет, вот и все.
Она сглотнула, почувствовав при этом боль. Подождала, пока боль стихнет. Тишину вокруг нарушало лишь пощелкивание и шипение медицинских агрегатов. За дверью, в коридоре, больничный день еще только начинался.
– Мне говорили, что меня можно поддерживать в таком состоянии, по меньшей мере, еще месяц. Папа, это правда?
Мурат опустил голову и издал какой-то сдавленный звук. Резко кивнул, и из его глаз полились слезы. Севджи неожиданно поняла, что, как ни странно, жалеет его куда больше, чем себя. Также неожиданно пришло осознание, что страх почти исчез, его вытеснили боль, и усталость, и раздражение, которое она испытывала от всего происходящего.
Пора уходить.
– Я не собираюсь жить так еще целый месяц, – прохрипела она. – Я устала, мне больно и тоскливо. Карл, я говорила тебе про свое ощущение, будто на меня надвигается стена?
Карл кивнул.
– Ну так она больше не надвигается. Так, ползет еле-еле. Я лежу тут, смотрю туда, куда должна уйти, и кажется, будто мне придется несколько километров проползти на четвереньках по скалистой херне. Не хочу. Не хочу больше играть в эту тупую игру.
– Севджи, ты… – начал Нортон.
Она улыбнулась ему:
– Да, Том, я уверена. Я довольно долго над этим думала. Я устала, Том. Устала проводить полжизни обдолбанной, а вторую половину мучиться от боли, только для того, чтобы понимать, что я, блин, еще не мертва, что я еще часть этой жизни. Пришло время с этим покончить, пора уже. – Она снова повернулась к Карлу – У тебя с собой?
Карл вытащил гладкий белый пакетик и протянул ей. Утренний свет пробрался с улицы, блеснув на глянцевитом пластике упаковки. Распрощаться со светом будет очень тяжело. По утрам, когда кто-нибудь открывал занавески, солнечные лучи танцевали по палате, и ради этого почти стоило оставаться в живых. Именно за это она цеплялась бесконечными ночами, то ныряя в сновидения, то снова возвращаясь к реальности. Потому-то и продержалась так долго. Она, может, держалась бы еще какое-то время, встретила утро еще несколько раз, если бы не была такой дьявольски усталой.
– Папа, – она говорила совсем тихо, но даже для этого ей приходилось прилагать огромные усилия, – это больно?
Мурат откашлялся. Покачал головой:
– Нет, canim[72]. Это как будто… – он на миг сжал зубы, чтобы удержать рыдание, – как будто заснуть.
– Это хорошо, – задыхаясь, прошептала она. – Как следует выспаться мне не помешает.
Она нашла глазами Карла. Кивнула и стала смотреть, как он вскрывает пакетик и готовит инъекцию. Движения его рук были точными, и, похоже, он действовал машинально, поэтому Севджи подумала, что ему, наверно, не раз доводилось проделывать это в прошлом на полях сражений. Потом она поглядела на Тома, обнаружила, что тот плачет, и мягко сказала:
– Том, подойди и возьми меня за руку. Папа, и ты тоже. Не плачь, папа. Пожалуйста, не плачьте. Вы должны радоваться, что мне больше не будет больно.
Она посмотрела на Карла и не увидела слез. Его лицо было черным камнем, он приготовил шприц и теперь держал его одной рукой в луче света, а другая рука тем временем коснулась теплыми мозолистыми пальцами ее локтевого сгиба. Глаза их встретились, он кивнул и проговорил:
– Скажешь, когда.
Она снова посмотрела на их лица. Улыбнулась каждому, сжала их руки. Потом ее взгляд снова остановился на лице Карла.
– Я готова, – шепнула она.
Карл склонился над ней. Вместе с теплом его пальцев она почувствовала короткий холодный укол: миг – и ощущение пропало. Он протер место укола тампоном, приложил что-то холодное, надавил. Вытянув шею, чтобы приблизиться к нему, она мазнула сухими, как бумага, губами по его колючей небритой щеке. Вдохнула его запах и опустила голову на подушку, а по телу, изгоняя боль, уже разбегалось восхитительное, такое желанное тепло.
Севджи ждала, что будет дальше.
Солнечный свет снаружи.
Ей хотелось отвести взгляд, но для такого усилия она была слишком сонной. Глаза словно не хотели больше вращаться в глазницах. Это напоминало выходной, который она как-то в юности провела в Квинсе, залезая воскресным утром в постель, когда солнце уже встало, усталая после ночи, проведенной в клубе за рекой. Такси до дома, девчачья суета, сменившаяся задумчивой тишиной отходняка, пока они ехали по молчаливым улицам, высаживая по дороге подруг. Попытка незаметно прокрасться домой, ключ-карта царапает замок, и, конечно, тут как тут Мурат в пижаме, он уже встал, вышел в кухню и теперь старался не выглядеть шокированным, но не преуспел. Она улыбается шаловливой улыбкой, утаскивает с его тарелки кусочки сыра и оливки, отхлебывает чая из его чашки. Его руки зарываются ей в волосы, взъерошивают их, тянут ее в объятия. Крепкие медвежьи объятия, и его запах, и щетина, царапающая щеку. Потом подъем по лестнице в свою комнату, отчаянная зевота, заплетающиеся ноги. Она останавливается наверху, смотрит вниз и видит его у подножия лестницы, а Мурат глядит на нее с такой гордостью и любовью на лице, что усталость отступает, а сердце переполняет боль, как от свежей раны.
– Тебе лучше поспать, Севджи.
Все еще ощущая эту боль, она забирается в постель, по-прежнему полуодетая. Занавески не задернуты как следует, в комнату падают косые солнечные лучи, но она чувствует, что это ни хрена не помешает ей уснуть. Ни хрена не помешает…
Солнечный свет снаружи.
Боль забыта. Начинается долгий, теплый спуск, скольжение туда, где не нужно ни о чем беспокоиться.
Палата и все, что в ней, плавно исчезают, будто Мурат прикрыл дверь ее спальни.
Когда все было сделано, когда глаза ее наконец закрылись навсегда и дыхание остановилось, когда Мурат Эртекин с безудержными рыданиями склонился над ней, проверил пульс на шее и кивнул, когда все было кончено, и от Карла больше ничего не требовалось, он вышел из палаты.
Он оставил Мурата Эртекина сидеть возле дочери. Оставил Нортона стоять у постели и дрожать, будто он – телохранитель с внезапно подскочившей температурой, который все равно продолжает выполнять свои обязанности. Он вышел и в одиночестве двинулся по коридору. Ощущение было таким, будто он брел по колено в воде. Вокруг него сновали люди, проходили мимо, сторонясь при виде его лишенного выражения лица и механической походки. Позади никто не суетился, не паниковал, не было никаких признаков лихорадочной деятельности – Мурат знал, как справиться с медицинскими аппаратами, чтобы те не подняли тревогу, когда все показатели жизнедеятельности Севджи сошли на нет.
Скоро все и так станет известно. Нортон пообещал с этим разобраться. Это его часть работы – Карл уже сделал то, что умеет лучше всего.
Он шел прочь.
За ним неотступно следовали воспоминания.
– Не знаю, что дальше, – говорит она, улыбаясь, когда наркотик начинает действовать. – Но если примерно вот так, как сейчас, то хорошо. – И потом, когда ее веки начинают тяжелеть, добавляет: – Наверно, я снова встречусь со всеми вами в саду.
– Ага, со всякими там фруктами и ручьем, который бежит за деревьями, – говорит он ей, хотя губы кажутся какими-то чужими.
Голос внезапно становится хриплым. Только он с ней сейчас и разговаривает. Рядом молчит напряженный Нортон, от него никакого толку. Мурат Эртекин стоит у кровати на коленях, прижимаясь лицом к ладони дочери, сдерживая слезы с видимым усилием, которое сотрясает все его тело, когда он дышит. Карл собирается с силами, чтобы продолжить. Сжимает ее руку.
– Помни об этом, Севджи. И еще солнечный свет, который пробивается сквозь кроны.
Она едва-едва пожимает его руку в ответ. Хихикает почти беззвучно, лишь воздух вырывается из разомкнутых губ.
– И девственницы. Не забудь про них.
Он с трудом сглатывает:
– Да, прибереги там одну для меня. Я подтянусь туда, Севджи. Догоню тебя. Мы все тебя догоним.
– Сраные девственницы, – сонно бормочет она. – Кому они нужны? Учи их всему, блин…
И потом, в конце, перед самым последним вздохом:
– Папа, он хороший человек. Он чистый.
Карл толчком распахивал двери, и люди в коридорах спешили убраться с его пути. Он нашел лестницу, сбежал вниз в поисках выхода.
Зная, что выхода нет.
Глава 48
Уже после Нортон нашел его в парке. Карл не сказал, что будет там, но чтобы об этом догадаться, не нужно быть детективом. В последние дни они часто сидели на ставших такими привычными скамьях вокруг фонтана. Сюда они шли, когда давление больницы делалось невыносимым, когда пахнущий антисептиком, нанотехнологически очищенный воздух становился слишком жестким и сухим, чтобы им дышать. Нортон шлепнулся рядом с Карлом на скамейку, как на диван в общей гостиной съемной квартиры. Уставился на залитые солнцем струи фонтана, молчал. Он явно пытался привести себя в порядок, но его лицо все еще выглядело воспаленным от слез.
– Появились проблемы? – спросил его Карл.
Нортон еле заметно покачал головой. Голос его казался механическим:
– Они там попытались поднять шум, но полномочий КОЛИН хватит, чтобы их успокоить. Эртекин с ними разбирается.
– Значит, мы свободны и можем идти.
– Свободны? – Функционер КОЛИН непонимающе нахмурился. – Ты всегда был свободен, Марсалис, и мог уйти.
– Я не это имел в виду.
Нортон сглотнул:
– Слушай, будут похороны. Поминки. Формальности. Не знаю, как ты…
– Меня не интересует, как поступят с ее телом. Я собираюсь найти Онбекенда. Ты будешь мне помогать?
– Марсалис, слушай…
– Это простой вопрос, Нортон. Ты видел, как она умерла. Как ты намерен поступить?
Нортон судорожно, прерывисто вздохнул:
– Думаешь, убийство Онбекенда улучшит ситуацию? Думаешь, оно вернет Севджи?
Карл уставился на него:
– Я буду считать это высказывание риторическим.
– Неужели тебе еще недостаточно?
– Недостаточно чего?
– Убийств! Ты убиваешь все, до чего дотягиваются твои поганые ручищи! – Нортон поднялся со скамьи, навис над Карлом. Слова вылетали из него с шипением, будто отравляющий газ: – Ты только что забрал жизнь Севджи и теперь можешь думать только о том, чтобы найти и убить еще кого-то? Это, мать твою, все, что ты умеешь?
Несколько голов повернулось в их сторону.
– Сядь, – угрюмо сказал Карл, – пока я не свернул тебе шею на хрен.
Нортон злобно осклабился. Нагнулся так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Карла.
– Хочешь, блядь, мне шею свернуть? – Он ткнул в шею пальцем. – Вот она, мой друг. Вперед, не стесняйся, мудак.
Он говорил серьезно. Карл закрыл глаза и вздохнул. Потом открыл их, снова посмотрел на Нортона и медленно кивнул.
– Хорошо. – Он кашлянул. – На это можно посмотреть с двух точек зрения, мой друг. Смотри, мы можем поступить цивилизованно, феминизированно, конструктивно и затеять долгое образцово-показательное расследование, которое может в конце концов снова привести, а может и не привести нас к Манко Бамбарену, Альтиплано и Онбекенду. А можем воспользоваться твоими полномочиями, прихватить кое-какое оборудование, полететь прямо к Манко и припереть его к стене.
Нортон снова выпрямился и покачал головой:
– Думаешь, он все тебе вот так возьмет и выложит?
– Онбекенд – тринадцатый. – Карл мимолетно подумал, не поднажать ли ему на Нортона, вырвать из его голоса эту замогильную интонацию, которая сейчас слышалась в каждом слове. – Может, Манко Бамбарен нанял его, а может, просто ведет дела с его нанимателями, но, что бы их ни связывало, это не узы крови, как в случае с Меррином. Для Манко мы с Онбекендом два сапога пара, монстры, которых можно для собственных нужд стравить между собой. Три года назад он выдал мне Невана, чтобы спасти свою задницу, и сдаст Онбекенда из тех же соображений. В конечном счете он бизнесмен и будет делать то, что хорошо для бизнеса. Если мы создадим для его бизнеса достаточно серьезную угрозу, он сдастся.
– Мы?
– Оговорился. Я-то в любом случае поеду. Ты можешь отправиться со мной или нет, это уж как твоя неизменная совесть тебе подскажет. Мне будет легче с тобой, но если нет, то ладно. – Карл пожал плечами. – Я пообещал Гутьерресу, что вернусь на Марс и убью его, и это было всерьез. Попасть в Альтиплано куда как легче.
– Я могу остановить тебя.
– Нет, не можешь. Стоит только попытаться мне помешать, и АГЗООН вытащит меня отсюда. Они уже пытались это проделать на прошлой неделе, чуть ли не заталкивали меня в челнок. Если я к ним обращусь, они не упустят своего шанса. А потом я просто куплю билет в Перу.
– Но КОЛИН все равно может сильно осложнить тебе жизнь.
– Ага, КОЛИН вечно этим занимается. Профессиональный риск. Это никогда прежде меня не останавливало.
– Такой крутой, да?
– Тринадцатый. – Карл спокойно посмотрел на собеседника: – Нортон, это то, что во мне заложено, то, подо что заточена вся химия моего тела. Я собираюсь создать мемориал Севджи Эртекин из крови Онбекенда, и я окорочу каждого, кто встанет на моем пути. Включая тебя, если ты меня вынудишь.
Нортон снова опустился на скамью.
– Думаешь, только у тебя так? – пробормотал он. – Думаешь, мы сейчас чувствуем что-то другое?
– Понятия не имею. Но чувствовать и делать – это совершенно разные вещи. Вообще-то на Марсе есть такой парень, Сазерленд, так вот он говорит, что люди построили всю свою цивилизацию в зазоре между этими двумя понятиями. Прав ли он? И тут я тоже не имею понятия. Но одно знаю точно: около часа назад, – Карл махнул рукой в сторону больницы, – Мурат Эртекин чувствовал, что хочет избавить дочь от мучений. Но он не смог или не захотел это сделать. Я не осуждаю его за решение, как не стану осуждать тебя, если ты не пойдешь со мной, если сделаешь другой выбор. Может, у вас, людей, такого рода штуки впаяны не слишком глубоко. Во всяком случае, именно это говорили нам в «Скопе». Нас учили, что мы особенные потому, что способны делать то, для чего у создавшего нас общества кишка тонка.
– Ну да, – горько проговорил Нортон, – давай, верь во все, что написано на плакатах для рекрутов, почему нет?
– Я не сказал, что верю, я сказал, что нам это внушали. Я не обязан верить, что так и есть. Но лозунги на плакатах определенно не срабатывают как следует ни с нами, ни с людьми. – Карл вздохнул. – Слушай, Нортон, я не знаю, может, и правильно, что у тебя кишка тонка целенаправленно кого-то убить, что ты забыл, как это делается. Может, это хорошо. Может, это делает тебя лучшей личностью, чем я, лучшим членом общества, вообще – лучшим человеком. Я не знаю и знать не хочу, для меня это не имеет значения. Я собираюсь уничтожить Онбекенда, я собираюсь уничтожить любого, кто встанет на моем пути. А теперь ответь, ты со мной или нет?
В гостинице для него нашлись будничные, мирские дела. В последние четыре дня жизни Севджи его собственное существование застыло, он не делал ничего, только сидел у ее постели и ждал. На нем была та же одежда, что и в день, когда Севджи подстрелили, а за такой срок даже ткань от «МарсТех» начинает выглядеть неопрятно. Он снял с себя все и отослал в чистку. Заказал в гостиничном каталоге нечто похожее, оделся и отправился на поиски телефона. Он предполагал, что телефон можно заказать вместе с одеждой, но привычная осторожность остановила его. К тому же ему нужно бы пройтись, то ли уходя от чего-то, то ли, наоборот, двигаясь чему-то навстречу. Что-то гнало вперед, эта потребность будто угнездилась в пустом желудке и поднималась кверху крошечными пузырьками.
– С кузеном Бамбарена ничего не вышло, – сказал Нортон, когда они возвращались в город. Он так плюхнулся на заднее сиденье такси, будто у него отказали суставы. – Так что, если ты ищешь способ к нему подобраться, забудь. Мы узнали имя, Суэрте Феррер, он известей на улицах как Maldicion[73], одно время работал по мелочи на иисуслендские familias. Потом отсидел три года в тюрьме Южной Калифорнии за связи с организованной преступностью, а сейчас след его затерялся.
– Н-джинны не смогли его найти?
– Он ушел со всех радаров где-то в Республике, а я не могу организовать там поиск, не спровоцировав серьезный дипломатический инцидент. Мы не ходим там в любимчиках, после того как вытащили тебя из флоридской тюрьмы.
– Ты не думал подключить местный полицейский департамент?
– Чей – местный? – Нортон пустым взглядом смотрел в окно. – Судя по нашим данным, Феррер может оказаться в любом из дюжины штатов. К тому же бюджет иисуслендской полиции не предполагает использование собственных н-джиннов.
– Поэтому они платят за н-джиннов Штата Кольца.
– Да, так они и делают. Но это серьезные расходы, а половине департаментов приходится напрягаться, чтобы хотя бы вовремя выплачивать зарплаты и содержать в порядке оборудование. С той стороны границы десятилетиями снижают налоги, которые идут на финансирование госслужб. В таких обстоятельствах я не могу названивать главным детективам по всей Республике и просить их купить н-джинное время, чтобы отследить мелкого бандита, о котором они никогда не слышали, при отсутствии ордера и каких-либо подозрений, – просто на том основании, что он приходится родственником кому-то, кого мы невзлюбили.
Карл кивнул. Покинув больницу, он обнаружил, что в мыслях присутствует несколько возбужденная ясность, как бывает под воздействием синдрайва. Севджи больше нет, память о ней лежит на специальной полочке, на которую можно будет залезть позже, когда ему потребуется разозлиться, а без Севджи он мог спокойно следовать к поставленной цели. Перебрав в уме цепочку взаимосвязей, которая привела к Ферреру, он вычленил нужное звено.
– Нортон?
Функционер КОЛИН отозвался невнятным звуком.
– Насколько сложно будет получить доступ к еще не прошедшим лицензирование разработкам «Марсианских технологий»?
В северной части китайского квартала Карл более или менее наугад вышел к непритязательному фасаду с зеленой неоновой надписью «Одноразовые телефоны» в витрине. Он зашел туда, приобрел упаковку одноразовых телефонов, снова вышел наружу и оказался на холодной вечерней улице в неожиданном одиночестве. За время, которое он провел в магазине, все остальные словно бы нашли неотложные поводы немедленно убраться подальше. Накатило мучительное ощущение нереальности и внезапное желание вернуться в магазин, проверить, там ли женщина, которая его обслуживала, или, быть может, она уступила место за прилавком улыбающейся Елене Агирре.
Он скривился, осмотрелся, отметил взглядом Телеграф-Хилл[74] и тупой, похожий на палец выступ Койт-Тауэр[75] на горизонте. Двинулся в ту сторону. Дымный вечерний свет начал меркнуть, над городом загорались огни. Он вышел на Коламбус-авеню, и город вокруг него взрывообразно вернулся к жизни. В обоих направлениях сновали «капли», и его ушей достигло приглушенное ворчание их двигателей. На пешеходном переходе он присоединился к другим людям, дождался вместе с ними промежутка в потоке транспорта, вместе с остальными поспешно перешел дорогу и зашагал по Вашингтон-сквер. Тут было еще больше жизни, больше живых созданий. Посреди газона только что закончился матч по софтболу, и участники брели среди деревьев, расходясь по домам. Высокий изможденный мужчина в черном рванье остановил Карла и дрожащими руками протянул ему миску для подаяний. К рубашке был приколот значок с какими-то китайскими иероглифами. Карл выстрелил в него своим фирменным взглядом пошел-на хер-с-моего-пути, но это не сработало.
– Майдификаунт, – осипшим голосом сказал человек, суя ему миску. – Майдификаунт.
Карл встретился со взглядом запавших глаз на вытянутом пергаментном лице. С усилием сдержал и без того подступавшую ярость.
– Я не понимаю вас, – нарочито размеренно сказал он и ткнул пальцем в китайские письмена: – Мне это не прочесть.
– Майдификаунт. Влоде тебя. Нузны пиастлы. – У человека были темные умные глаза, взгляд которых, однако, метался по сторонам, и поэтому казалось, будто они принадлежат птице. Миска придвинулась ближе, толкнула. – Майдификаунт. Из челных лаболатолий.
Озарение накатило на Карла, как холодная вода, как прикосновение Елены Агирре. Человек кивнул. Он увидел, что Карл понял.
– Да. Из челных лаболатолий. Майдификаунт. Влоде тебя.
Охваченный явившейся ниоткуда дрожью, чувствуя на каком-то не поддающемся определению уровне, что облажался, Карл не глядя выудил из кармана вафер. Бросил его в миску, не посмотрев на номинал. Потом, задев человека плечом, быстро двинулся прочь, в сторону вздымавшихся склонов Телеграф-Хилл. Выходя из парка, он оглянулся назад и увидел, что нищий в нелепой позе стоит прямо у него за спиной, неловко подняв одну руку кверху, словно он – пугало, которое только-только начинает оживать. Карл покачал головой, не зная даже, что он отрицает, и устремился вверх, к башне.
Достигнув своей цели, он запыхался, потому что шел быстро.
Башня была закрыта; он расположился в стороне от молодой парочки, которая, обнявшись, подпирала парапет смотровой площадки с видом на море. Некоторое время он стоял и злобно смотрел на своих соседей, подозревая, что, вероятно, тоже в некоторой степени выглядит в их глазах как ожившее пугало, вопрос только, в какой. Наконец они почувствовали себя неуютно, и девушка потащила кавалера прочь, к лестнице. Кавалер, мускулистый парень, высокий красавчик в нордическом стиле, уходить поначалу не хотел. Он тоже уставился на Карла закаменевшим взглядом, голубые глаза увлажнились от напряжения. Карл сосредоточился на том, чтобы не убить его.
Потом девушка потянулась и зашептала что-то блондинчику на ухо, тот ограничился хмыканьем, и они ушли.
Где-то внутри Карла что-то треснуло и надломилось, как лед в стакане.
Он подошел к парапету и стал смотреть на воду. На мерцание огней станции Алькатрас вдоль моста, по береговой линии со стороны стоянки яхт. Повсюду была Севджи, в тысяче воспоминаний, которые были ему не нужны, которых он не хотел. Карл бурно выдохнул через нос, вытащил из упаковки один телефон и набрал номер. Ему и в голову не приходило, что этот номер когда-нибудь пригодится.
– Общага «Сигма», – отозвался насмешливый голос. – Чтобы звонить сюда, подходящего времени не бывает, так что оставьте сообщение, и лучше, блин, поинтереснее.
– Дэнни? Мне надо поговорить с Гватемальцем.
Голос стал выше и глумливее:
– Гватемалец спит, козлина. Звони в приемные часы, понял?
– Дэнни, слушай меня очень внимательно. Если ты, сука, не пойдешь и не разбудишь Гватемальца сию же минуту, я повешу трубку. А когда он узнает, что ты охренел настолько, чтобы решать своей маленькой тупой головенкой, что он должен слышать, а что не должен, ты у него за это будешь в камере с арийцами спать, это я тебе, блин, гарантирую.
Скептическое молчание.
– Это что за хер с бугра звонит?
– Это Марсалис. Тринадцатый. Пару недель назад я носил одну из твоих заточек в часовню на стрелку с Дудеком, помнишь? А потом вышел через главные ворота.
У меня тут есть кое-что, что понравится Гватемальцу. Так что ты сейчас разбудишь его и расскажешь ему об этом.
На другом конце замолчали. Остались лишь слабые, приглушенные шумы, обычный звуковой фон покинутой им тюрьмы. Карл, прищурившись, смотрел сквозь подернувшую вечерний воздух дымку на залив. Смахнул большим пальцем слезу с уголка глаза. На том конце раздалось невнятное отдаленное ворчание, потом кто-то схватил телефон. Гватемалец обрушился на динамик, изумленный и, быть может, слегка под кайфом:
– Шваль европейская? Ты ли это?
– Да, как я и сказал Дэнни. – Карл тщательно продумал, как ему подъехать к Гватемальцу. – Дудек уже вышел из больнички?
– Да, вышел, хоть и ходит пока малость потише. Молодца, еврошваль, х’рошо сработал. Из-за Дудека, что ли, звонишь? Ностальгия замучила, хочешь о былых деньках потрещать?
– Не совсем. Я думаю, мы можем провернуть одно дельце. Мне нужна кое-какая информация. Говорят, ты в этом хорош. Может, поможешь мне ее раздобыть?
– Информация? – Его собеседник хохотнул. – Сдается мне, ты г’рил, что завязался с Колониальной Инициативой. Хочешь сказать, у меня инфа, которой нет у КОЛИН?
– Да, именно это я и хочу сказать.
Последовала долгая пауза.
– А не скажешь, еврошваль, какой мне с этого понт?
– Давай вначале выясним, что ты знаешь. Не припомнишь такого жулика, шестерку familia, сидел три года, вышел пару лет назад?
Снова смешок.
– Нигга, я помню хренову тучу этих andino[76] пареньков. Они как за резинки к тюрьме привязаны, так и мелькают туда-сюда, то на воле, то тут. И залупаются, хоть на наших братьев, хоть на ариев, хоть на любого хера, который им в глаза посмотрит. Многих тут валят. Какой именно тебе нужен?
– Феррер, Суэрте Феррер. Он еще называет себя Maldicion. Вышел на волю своими ногами, так что либо круче, либо умнее большинства. Ты должен был его запомнить.
– Ну да, Maldicion. Умнее – это вряд ли, но крут, да. Точно. Думаю, я склоняюсь к тому, чтобы припомнить этого парня.
– Хорошо. А склоняешься ли ты к тому, чтобы рассказать мне, где он сейчас?
– В смысле где он на воле!
– Да, я об этом.
На другом конце снова разлилась, будто лужа, задумчивая тишина. Карл прямо-таки ощущал вонь подозрительности, которую испускала эта лужа. Когда Гватемалец заговорил снова, он не спешил и тщательно подбирал слова:
– Я тут, шваль европейская, уже девять долгих лет. Терроризм и организованная преступность, мне обе статьи пришили. С чего ты взял, будто я могу узнать, что происходит на воле?
Карл заговорил жестче:
– Не прикидывайся дурачком, я не в том настроении. У меня сделка с КОЛИН, а не с наркоконтролем или полицией нравов. Это тебе не захолустье иисуслендское.
Я хочу, чтобы Феррера нашли и по возможности переправили через границу с Кольцом, и я намерен заплатить за это по расценкам КОЛИН. А теперь скажи, можем мы помочь друг другу или нет?
Гватемалец мгновение помолчал. Только одно мгновение.
– Я правильно услышал… по ценам КОЛИН?
– Да, правильно.
Очередная пауза, но на этот раз более осмысленная. Он почти слышал, как вращаются, ведя подсчет, шестеренки в голове Гватемальца.
– На воле дела делать г’раздо дороже, чем в тюрьме, – наконец сказал собеседник, и сказал вкрадчиво.
– Представляю себе.
– И переправка через границу тоже денег стоит. – Гватемалец втянул воздух, зашипев, как раскаленная сковородка, на которую плеснули водой. – Тут одолжение серьезное, еврошваль. Большой риск, очень высокие ставки.
– Нелицензированный «МарсТех». – Карл бросил эти слова в пропасть тишины, разверзшейся на том конце линии. – Слышишь, что я говорю?
– Не больно-то много пользы мне тут с него. – Но теперь в спокойном голосе Гватемальца пробивалось возбуждение.
– Значит, на воле используешь. Может, с законниками поделишься, чтобы они тебе срок скостили. Может, задел на будущее там-сям сделаешь. Уверен, человек вроде тебя куда лучше, чем я, знает, как инвестировать капитал. Так что, будешь искать моего парня или нет?
Снова молчание, напряженное, краткое, многообещающее. Внезапно ощутив всплеск тревоги, Карл бросил через плечо настороженный взгляд. Лишь мрак между ним и лестницей к башне. Темная живая изгородь. Никого. Он повел плечами, ощущая в теле скопившееся за последние дни напряжение. Гватемалец снова заговорил.