И снова Оливия Страут Элизабет

– Кого это волнует. Меня точно не волнует, – ответила Кайли.

Дома по вечерам Кайли играла на пианино; играла и играла, и у нее опять стало хорошо получаться. Пальцы порхали по клавиатуре, и ничто им больше не мешало.

В лечебнице для престарелых мисс Минни сидела, навалившись на откидной столик, голову она положила на руки, глаза были закрыты.

– Мисс Минни? – шепнула Кайли, наклоняясь к старушке. – Мисс Минни?

Но старушка не ответила, не изменила позы и не открыла глаза. Точно в такой же позе Кайли заставала ее уже дважды. Вошла все та же сиделка в синей униформе и, уперев ладони в бока, воззрилась на мисс Минни.

– Ох, детка, – произнесла она наконец. – Просто твоя знакомая очень, очень старая, и у нее очень тяжелая депрессия.

Кайли нагнулась пониже, к уху мисс Минни, и тихо заговорила, тонкие старушечьи волосы щекотали ей губы:

– Мисс Минни, это я, Кайли. Вы меня слышите, мисс Минни? – И добавила после паузы: – Я люблю вас.

Старушка не шелохнулась.

Когда Кайли явилась в лечебницу в следующий раз, палата мисс Минни была пуста – совершенно пуста, ни кровати, ни стула – и две женщины мыли пол.

– Погодите! – крикнула Кайли, но уборщицы продолжали орудовать швабрами. Тогда Кайли отправилась в регистратуру.

– Мне очень жаль, – сказала дежурная медсестра. – Но у нас не было номера вашего телефона, иначе мы позвонили бы.

Дома мать только пожала плечами:

– Ну, этого следовало ожидать.

– Но куда подевались фотография ее брата и фиалки?

– Наверное, выбросили, – ответила мать.

Кайли выжидала достаточно долго, чтобы мать не догадалась, что дочери не хочется оставаться с ней наедине этим вечером; спустя некоторое время Кайли встала:

– Пойду покатаюсь на велике. По вечерам теперь светло.

Кайли мчалась что было мочи – вверх по Драйер-роуд, вниз по Элм-стрит, потом мимо школы, и ей казалось, что едет она медленнее, чем хотелось бы.

Когда на следующей неделе в гостиной возник мистер Рингроуз, бесшумно, как водится, Кайли смахивала пыль с ножек кушетки; она обернулась и страшно ему обрадовалась.

– Здравствуйте, – прошептала она, выпрямляясь.

Заговорила она с ним впервые. Он кивнул, мягко улыбнулся, глаза под очками были устремлены на Кайли. Не мешкая, она расстегнула рубашку и подумала, что взгляд у него сегодня даже добрее, чем обычно. Она пристально наблюдала за ним, слюнявя пальцы и трогая свою грудь; соски отвердели почти мгновенно, и если бы миссис Рингроуз вошла сюда сейчас, Кайли и бровью не повела бы! Вот в каком она была настроении в тот день, чуть-чуть поворачиваясь то в одну сторону, то в другую перед безмолвным мистером Рингроузом.

Конверт с деньгами она сунула в свой ящик для нижнего белья, в последующие три недели складывала деньги там же и была потрясена, обнаружив в одном из конвертов сотенную бумажку.

В каникулы утром по субботам и средам Кайли работала в пончиковой. Наливала кофе клиентам, приносила пончики из кухни и упаковывала их в белые бумажные пакеты. Однажды она увидела проходившего мимо мистера Рингроуза – он смотрел себе под ноги, не поднимая головы, и немного сутулился. Кайли с трудом его узнала, седые волосы мистера Рингроуза торчали во все стороны. Кайли выполняла заказ, но замерла, чтобы разглядеть его получше. «Это не он», – решила она. Но забеспокоилась. «Нет, это не может быть он».

Когда на следующей неделе она убирала у Рингроузов, он не появился, и Кайли почувствовала себя жутко несчастной, и тревога не отпускала ее.

В субботу, когда вся пончиковая была залита солнечным светом, спасибо большому окну, на пороге возникла миссис Киттеридж.

– Ой, миссис Киттеридж! – воскликнула Кайли, удивляясь тому, как она рада этой женщине.

Но миссис Киттеридж глянула на нее и спросила:

– Я тебя знаю?

Кайли покраснела.

– Я – та самая Каллаган…

– Так, постой. Конечно же, я тебя помню, ты ездишь на велосипеде в ту ужасную лечебницу к той женщине.

– Вы по-прежнему навещаете вашу подругу? – спросила Кайли. – Моя умерла.

Миссис Киттеридж посмотрела на нее внимательнее.

– Сожалею. – И продолжила: – Хотя не о том, что она умерла, – какому живому существу не захочется помереть, оказавшись в таком жутком заведении. Чертовски умно поступила твоя приятельница. Моя еще жива.

– Сочувствую, – сказала Кайли.

Миссис Киттеридж, заказав три простых пончика и две чашки кофе, обернулась к мужчине, стоявшему позади нее:

– Джек, поздоровайся с девочкой Каллаганов.

Мужчина шагнул вперед, крупный мужчина, как и его спутница; на нем была рубашка с короткими рукавами, оставлявшими открытыми предплечья с отвислой кожей, и солнцезащитные «авиаторы», и Кайли не понравилась его интонация, когда он сказал:

– Здравствуйте, девочка Каллаганов. – Он будто посмеивался над ней.

– До скорого. – И миссис Киттеридж с Джеком направились к выходу; миссис Киттеридж махала рукой над головой.

Несколько вечеров спустя в их квартире зазвонил телефон, трубку взяла мать:

– Да, конечно. Она сейчас подойдет.

Кайли играла на пианино – яростно играла, но прекратила, когда раздался звонок, – а услышав, как мать сказала: «Это тебя», встала и подошла к телефону.

– Кайли? Это миссис Рингроуз.

Кайли открыла рот, но не сумела издать ни звука.

– Я более не нуждаюсь в твоих услугах, – сказала миссис Рингроуз.

Последовала долгая пауза.

– О, я… – начала Кайли.

– У нас возникли проблемы со здоровьем, а я вышла на пенсию, что тебе наверняка известно. Поэтому могу сама заниматься домом. Спасибо, Кайли. До свидания.

Горечь и печаль охватили Кайли и не отпускали. Она каталась на велосипеде по городу, вдоль побережья, крутила и крутила педали, думая о мистере Рингроузе. Она никому не могла рассказать о том, что произошло, выкинуть это из головы тоже не могла и оттого чувствовала себя почти все время больной. Но виду не подавала, ездила на велосипеде, как прежде, работала в пончиковой по утрам дважды в неделю, а потом хозяин заведения добавил ей еще одну утреннюю смену – по четвергам. Но пустота подтачивала ее изнутри, и однажды, когда Кайли, зажав зубную щетку в ладони, стояла на коленях на плиточном полу в кухне Берты Бэбкок, у нее вдруг поплыло перед глазами. Миссис Бэбкок дома не было; Кайли медленно поднялась и написала записку: Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ЗДЕСЬ РАБОТАТЬ. Она даже не опорожнила ведро с водой, а зубную щетку бросила на полу.

На следующий день ее мать явилась в пончиковую.

– Ты, – сказала она дочери, – чтобы после работы сразу шла домой. – Выглядела мать ужасно: припухшие глаза, лицо, окаменевшее от злости.

Дома Кайли застала мать в своей комнате. Нижнее белье Кайли и носки перекочевали на кровать, открытый ящик комода напоминал язык, вывалившийся изо рта.

– Откуда у тебя эти деньги? – закричала мать и показала Кайли конверты с двадцатидолларовыми купюрами, а также конверт с сотенной. Мать принялась расшвыривать деньги, опустошая один конверт за другим; бумажки полетели по комнате. – Говори, где ты их взяла!

– Это плата за уборку, – ответила Кайли.

– Неправда! Рингроуз платит тебе десять долларов за уборку, а тут по крайней мере три сотни. Откуда они взялись?

– Мама, я уже сто лет убираюсь в чужих домах.

– Не лги мне! – Мать окончательно рассвирепела, от ее крика звенело в ушах.

Кайли быстро прикинула в уме, вопли и визги матери не мешали ей складывать и вычитать. Остальные конверты с наличными были спрятаны в стенном шкафу, и Кайли не позволяла себе даже мельком взглянуть на шкаф. Сев на кровать, она заговорила как можно спокойнее:

– Эти деньги, мама, я получила за уборку. Берта Бэбкок платит мне пятнадцать долларов, то есть в неделю я зарабатываю двадцать пять. – Выдержав паузу, она добавила: – А потом мне захотелось сотенную купюру, и я пошла в банк, где обменяла десятки на сотню.

– Ты все врешь! – разъярилась мать. – Берта Бэбкок звонила сегодня утром, возмущалась, потому что ты отказалась у нее работать, даже не предупредив заранее. (Кайли молчала.) Кто научил тебя вот так бросать работу? Кто научил тебя так себя вести?

Мать орала и орала, а Кайли покорно слушала, пока с ней не случилось нечто странное. Внезапно она впала в бесчувственность. Будто внутри у нее что-то отключилось. Страх, душивший ее, рассеялся, уступив место безразличию. Будто она решила про себя: с меня хватит. Мать даже ударила ее по лицу, и от оплеухи у Кайли выступили слезы, но и это ее ничуть не взволновало. Подобного безразличия она прежде никогда не испытывала, и эта бесчувственность – а вовсе не мать – пугала ее. Молчание и неподвижность Кайли только усиливали гнев матери.

– Я звоню твоей сестре Бренде! – крикнула мать.

И когда она, наоравшись наконец, покинула комнату дочери, Кайли огляделась вокруг и подумала, что ее комната словно подверглась нашествию варваров: пара трусов приземлилась на перевернутой настольной лампе, носки сгрудились у противоположной стены, розовое одеяло было вспорото.

Приехала Бренда и первым делом попросила мать:

– Оставь нас наедине, мам, ненадолго. – Усевшись на кровати рядом с Кайли, Бренда выдохнула: – Ох, детка, что тут у вас случилось?

Кайли взглянула на сестру, вот теперь ей хотелось заплакать, но она сдержалась.

– Лапа, – продолжила Бренда, ласково поглаживая руку Кайли, – лапа, ты только скажи мне, откуда у тебя столько денег. Скажи, и все.

– Пересчитай их и тогда сразу поймешь, что это деньги за уборку. Плюс то, что я заработала в пончиковой.

– Хорошо, – сказала Бренда, – я так и думала. Мама сильно, очень сильно рассердилась из-за того, что ты ушла от Берты Бэбкок, ничего ей не сказав. Маме сейчас трудно приходится, и когда она увидела всю эту наличку, ей подумалось, что, может, тут замешаны наркотики или еще что.

– Ради бога, – скривилась Кайли, и Бренда понимающе кивнула.

– Знаю, детка, – Бренда гладила сестру по плечу, – наркотики здесь ни при чем.

После короткой паузы Кайли сказала:

– Мне как бы невыносимо жить с ней. Она почти со мной не разговаривает. И… и это ранит мои чувства.

– Ох, лапа, – отозвалась Бренда. – А теперь послушай меня. После смерти папы мама никак не оправится, ей все еще очень плохо. И ей было слишком много лет, когда она родила тебя… – Бренда обняла сестру: – Но слава богу, что она это сделала!

Кайли посмотрела на Бренду, на темные круги у нее под глазами и припомнила, как та говорила матери: «Он хочет меня постоянно, и меня уже от этого тошнит».

– Бренда, я люблю тебя, – тихо сказала Кайли.

– И мы все тебя любим. А теперь послушай меня, детка. – Бренда помолчала, а затем сказала таким тоном, будто доверяла сестре великую тайну: – Ты умная, детка. Ты это знаешь, так ведь? Мы, остальные сестры, больше похожи на маму. – Она приложила палец к губам, давая понять, что эту информацию лучше держать в секрете. – Но ты пошла в папу. Ты умная. Поэтому, Кайли, лапа, просто продолжай хорошо учиться, и у тебя будет будущее. Настоящее будущее.

– Что значит «настоящее будущее»?

– Ну, ты сможешь стать врачом, Кайли, или медсестрой, или еще кем-то значительным.

– Ты серьезно?

– Еще как серьезно, – ответила Бренда.

На следующий день, когда мать ушла на работу, Кайли вынула из стенного шкафа конверты с наличными и долго бродила по дому, выискивая, куда бы их перепрятать, пока ее взгляд не упал на пианино. Она открыла верхнюю крышку и сбросила пакеты вниз, наблюдая, как они падают на дно позади струн. Кайли представления не имела, каким образом она извлечет их обратно, но там они были в целости и сохранности; на пианино она играть перестала.

От матери она больше ничего не ждала. И когда мать вдруг начала дружелюбно беседовать с ней – изредка по вечерам, – изумленная Кайли ответила ей тем же. В один из вечеров она рассказала матери о мисс Минни, и мать слушала, не перебивая. Мать говорила о разных пациентах, приходивших к дантисту, у которого она работала, и Кайли ее тоже внимательно слушала. И находила их нынешнее сосуществование вполне сносным.

Вот почему в субботу, когда Кайли, вернувшись из пончиковой и войдя в гостиную, увидела – будто человека, лишившегося передних зубов, – пустое пространство вместо пианино, она была настолько ошарашена, что поначалу не поверила своим глазам.

– Я продала его, – сказала мать. – Ты ведь больше на нем не играешь, вот я и продала его фермерскому клубу, что рядом с Портлендом.

Кайли ждала телефонного звонка по поводу денег, но так и не дождалась.

Ближе к концу лета в пончиковую снова зашла миссис Киттеридж. На этот раз она была одна, и других посетителей в пончиковой не было.

– Здравствуй, девочка, – сказала она.

– Здравствуйте, миссис Киттеридж, – ответила Кайли.

– Ты все еще работаешь у этой рехнутой Рингроуз? – поинтересовалась миссис Киттеридж, заказав два пончика «без всего».

– Нет, она меня уволила, – ответила Кайли, укладывая пончики в белый пакет.

– Она уволила тебя? – удивилась миссис Киттеридж. – За что? Ты забавлялась с ее корабликом «Мэйфлауэр»?

– Нет. Просто она позвонила и сказала, что больше во мне не нуждается. И что у них проблемы со здоровьем.

– Ага. – Казалось, миссис Киттеридж что-то взвешивает в уме. – Ну, ее муж действительно нездоров.

У Кайли дрогнул подбородок.

– Он при смерти? – спросила она.

– Хуже. – Миссис Киттеридж покачала головой, а затем наклонилась к Кайли, приставила ладонь ко рту и понизила голос: – Ее муж из ума выживает.

– Мистер Рингроуз? Это правда?

– Так говорят. Кто-то видел, как он поливал тюльпанную клумбу в чем мать родила. При том, что тюльпаны давно отцвели.

Кайли уставилась на миссис Киттеридж:

– Вы шутите?

– Ничуть, – вздохнула миссис Киттеридж, – и дела его все хуже. Но, если я тебе об этом рассказала, что мне мешает рассказать и все остальное. Она кладет его в ту самую лечебницу, где лежала мисс Минни. Можешь себе представить? У них должны водиться деньги. И ей по карману поместить его в «Золотой мост», например, так нет же, она демонстративно запихивает его в это убогое заведение, и вот что я скажу… я всегда это говорила, – миссис Киттеридж дважды стукнула ладонью по прилавку, – эта женщина никогда не была к нему добра. Ни вот настолечко. – Лицо у нее было суровым.

– О-о. – Кайли прокручивала в голове услышанное. – Как же это грустно, ужасно грустно.

– Еще бы не грустно, черт побери, – завершила беседу миссис Киттеридж.

Через два дня в старшей школе, куда поступила Кайли, начинался учебный год. Школа находилась в миле от города, и мать намеревалась возить дочь туда по утрам, а возвращаться обратно Кайли предстояло пешком, если ее не подвезет кто-нибудь из знакомых. И она больше не будет учиться рядом с их старым домом, поэтому сегодня Кайли села на велосипед, поехала к тому дому и увидела, как он изменился после ремонта. Дом выкрасили в темно-синий цвет, хотя он всегда был белым, а на новеньком крыльце стояли горшки с цветами. Комната с окнами во двор, где умер ее отец, и вовсе исчезла, теперь вместо нее была большая веранда. Миновав дом, Кайли внезапно свернула за угол и покатила по мосту мимо фабрики к старой лечебнице, где она навещала мисс Минни. Остановилась на противоположной стороне улицы, слезла с велика и постояла, разглядывая здание лечебницы; облицованное темно-зеленой плиткой, оно казалось ей меньше, чем прежде. Мимо проносились одна машина за другой. Подождав, пока все проедут, Кайли пересекла улицу и зашла во двор, где парковались работники лечебницы. А затем, не желая, чтобы ее увидели, направилась к стене здания, за которой начинался лес. Прислонив велосипед к стенке, Кайли села на гравий лицом к лесу.

Верхушки деревьев кое-где начинали краснеть, и Кайли перевела взгляд с деревьев на гравий, мерцавший на солнце. Она вспомнила о миссис Рингроуз, о ее «Серебряных квадратах» и показе мод, стартовавшем с одеяний пилигримов. «Обалдеть», – подумала Кайли, прислонила голову к плиточной стене и закрыла глаза. А чего стоит модель «Мэйфлауэра» в ее гостиной. История, за которую так цепляется эта женщина, размышляла Кайли, уже не играет роли, от нее осталось лишь упоминание в учебнике, и не столько ирландцы тому причиной, сколько самые разные события, случившиеся с тех пор, – движение за гражданские права, и то, что мир стал много меньше и у людей появились новые средства общения, но миссис Рингроуз об этом знать ничего не желает.

Потом Кайли подумала о мистере Рингроузе; в каком-то смысле она думала о нем непрестанно, о тяжком одиночестве, в котором он существовал и существует, – в каких-то считаных футах от того места, где она сейчас сидит.

Кайли помотала головой и уткнула лицо в скрещенные локти. В это мгновение – но только в это мгновение – ей хотелось одного: вновь оказаться рядом с ним.