Возроди меня Мафи Тахира
– Уорнер вообще не спускается к завтраку, что ли?
Я удивленно приподнимаю брови.
– Ты ищешь Уорнера?
– Нет, я просто спрашиваю. Странно, что его здесь не бывает.
Гляжу на него в упор. Он молчит.
– Это вовсе не так уж странно, – медленно отвечаю я, изучая лицо Адама. – У Уорнера нет времени на общий завтрак, он постоянно занят работой.
– О-о, – с этим восклицанием из Адама точно выкачали воздух. – Печально.
– Вот как? – хмурюсь я.
Но Адам, словно не слыша меня, зовет Джеймса, который сразу отодвигает свой поднос с завтраком. Встретившись на середине столовой, они с Адамом уходят.
Я понятия не имею, чем они заняты целыми днями. Я не спрашиваю.
Тайна отсутствия Кенджи за завтраком разрешилась, когда я подошла к кабинету Касла: они там о чем-то совещались, сблизив головы.
Из вежливости я стучу, хотя дверь открыта.
– Вы хотели меня видеть?
– Да-да, мисс Феррарс, – с готовностью отзывается Касл, вскочив на ноги, и манит меня в кабинет: – Пожалуйста, присаживайтесь. Не могли бы вы… – он показывает мне за спину, – закрыть дверь?
Мне сразу становится не по себе.
Нерешительно вхожу в импровизированный офис Касла и бросаю взгляд на Кенджи, чье бесстрастное лицо ничуть не уменьшает мой страх.
– А что происходит? – спрашиваю я и обращаюсь к Кенджи: – Почему тебя не было в столовой?
Касл жестом предлагает мне присесть.
Присаживаюсь.
– Мисс Феррарс, – сразу начинает он, – у вас есть новости из Океании?
– В каком смысле?
– Реакция на приглашение? Вы же получили первый положительный ответ?
– Получила, – медленно говорю я. – Но об этом пока никто не знает. Я собиралась сегодня за завтраком сказать об этом Кенджи…
– Чепуха, – обрывает меня Касл. – Все об этом знают. И мистер Уорнер, и лейтенант Делалье…
– Что? – Я смотрю на Кенджи, но он только пожимает плечами. – Откуда?
– А что вас так шокирует, мисс Феррарс? Естественно, вся ваша переписка просматривается.
У меня глаза лезут из орбит:
– Как?!
Касл только машет рукой:
– Время дорого, поэтому, с вашего разрешения, я бы очень…
– Откуда такая спешка? – не выдерживаю я. – Как прикажете вам помогать, если я даже не знаю, о чем идет речь?
Касл двумя пальцами сжимает переносицу.
– Кенджи, – вдруг говорит он, – ты не оставишь нас одних?
– Ага, – Кенджи вскакивает, насмешливо отдает честь и направляется к двери.
– Стой, – хватаю я его за локоть. – Что происходит?
– Понятия не имею, – смеется Кенджи, высвобождая руку. – Этот разговор меня не касается. Касл меня вызывал о коровах поговорить.
– О каких еще коровах?
– Обычных, – мой приятель изгибает бровь. – Которые домашняя скотина. Касл поручил мне пошарить на нескольких сотнях акров сельскохозяйственных угодий, которые не интересовали Оздоровление. Там целые коровьи стада!
– Интересно…
– Представь себе, да! – в его глазах появляется огонек. – Их элементарно отследить по метану. Ты можешь справедливо спросить, почему мы раньше этим не за…
– Метан? – удивляюсь я. – Это же газ?
– Я так понимаю, о коровьем дерьме ты ничего не знаешь?
Я пропускаю это мимо ушей.
– Значит, вместо завтрака у тебя был коровий навоз?
– В основном.
– Ну, тогда понятно, откуда такая вонь, – язвлю я.
Через секунду до Кенджи доходит. Сузив глаза, он стучит пальцем мне по лбу:
– Ты встала на скользкий путь, сама-то понимаешь?
Сладко улыбаюсь в ответ:
– До скорого свидания на утренней прогулке.
Кенджи что-то недовольно бурчит.
– Да ладно, – отмахиваюсь я, – на этот раз будет весело, обещаю!
– Ага, очень, – Кенджи закатывает глаза и двумя пальцами салютует Каслу: – До свидания, сэр.
Касл с улыбкой кивает.
Кенджи весьма неторопливо выходит из кабинета, хлопает дверью, и за какие-то мгновения лицо Касла полностью меняется. Исчезли легкая улыбка и энтузиазм во взгляде. Передо мной сидит потрясенный, серьезный и даже испуганный человек.
Он сразу переходит к делу:
– Что было в ответе на приглашение? Какие-нибудь особенные, необычные фразы не попадались?
– Кажется, нет, – хмурюсь я. – Не знаю. Если мою переписку мониторят, вы уже знаете ответ.
– Вашу почту просматриваю не я.
– А кто? Уорнер?
Касл только глянул на меня.
– Мисс Феррарс, в этом письме есть нечто крайне странное… Особенно с учетом того, что это первый и на данную минуту единственный ответ.
– О’кей, – недоуменно отзываюсь я. – А что в нем странного?
Касл смотрит на свои руки, потом переводит взгляд на стенку.
– Что вы знаете об Океании?
– Очень мало.
– Что конкретно?
Пожимаю плечами:
– Ну, могу показать ее на карте.
– Но вы там не бывали?
– Шутите? – недоверчиво гляжу я на него. – Конечно нет! Каким бы образом? Родители забрали меня из школы и провели по всем кругам ада системы, запихнув под конец в сумасшедший дом!
Глубоко вздохнув, Касл прикрывает глаза и четко произносит:
– Было ли что-нибудь запоминающееся в ответе, который вы получили от главнокомандующего Океании?
– Нет, – отвечаю я, – ничего такого.
– Вот как?
– Ну, может, язык не совсем формальный, но это же вря…
– Что конкретно вы имеете в виду?
Опускаю взгляд, припоминая.
– Ну, ответ был очень коротким, что-то вроде: «Не терпится увидеть вас», без подписи и даты.
– «Не терпится увидеть вас»? – озадаченно повторяет Касл.
Я киваю.
– Не «встретиться с вами», а «увидеть вас»? – уточняет он.
Снова подтверждаю кивком.
– Я же говорю – не совсем формально, но ведь вежливо! Мне это показалось позитивным знаком, с учетом обстоятельств.
Касл тяжело вздыхает и отворачивается к стене, сложив пальцы под подбородком. Я рассматриваю его острый профиль, когда он неожиданно спрашивает:
– Мисс Феррарс, что мистер Уорнер рассказывал вам об Оздоровлении?
Уорнер
Я сижу один в комнате для совещаний, рассеянно водя рукой по стриженой голове, когда входит Делалье, везя за собой маленький стол-тележку с кофе. На его лице умеренно теплая, неуверенная улыбка, которой я привык доверять. В последние дни работы стало еще больше и, к счастью, у нас нет времени обсуждать щекотливые подробности недавних событий. Сомневаюсь, что и позже нам захочется к ним возвращаться.
За это я бесконечно благодарен судьбе.
Мне здесь спокойно – с Делалье. Здесь я могу сделать вид, что моя жизнь почти не изменилась.
Для солдат Сектора 45 я по-прежнему регент и командир, в мои обязанности входит организовать и вести тех, кто поможет нам противостоять остальной части Оздоровления. Отсюда естественным образом вытекает обязанность провести огромную реструктуризацию и скоординировать дальнейшие шаги, и Делалье в этом деле незаменим.
– Доброе утро, сэр.
Киваю в ответ, и он наливает нам по чашке кофе. Как лейтенант Делалье не обязан сам наливать себе кофе по утрам, но мы предпочитаем приватность.
Сделав глоток густой черной жидкости – в последнее время мне стала нравиться вяжущая горечь, – я откидываюсь на спинку стула:
– Что нового?
Делалье, закашлявшись, поспешно возвращает чашку на блюдце, пролив несколько капель:
– Сегодня новостей довольно много, сэр.
Я наклоняю к нему голову.
– Строительство нового центра управления идет по графику. Окончательного завершения можно ожидать в ближайшие две недели, но жилые помещения будут готовы принять проживающих уже завтра.
– Хорошо. – Наша новая команда, которой руководит Джульетта, разрослась до внушительных размеров и обзавелась множеством отделов, требующих надзора. За исключением Касла, который отгородил для себя маленький кабинет, все начали пользоваться моим личным учебным центром как штабом. Вначале это казалось практичным – вход туда есть только из моих личных покоев, но теперь по базе свободно перемещается целая толпа, и ко мне часто входят, даже не постучав. Незачем и говорить, что это сводит с ума.
– Что еще?
Делалье сверяется со своими записями:
– Удалось отыскать архив вашего отца – поиски и возвращение заняли довольно много времени… Я велел поставить коробки в вашей комнате, сэр, чтобы вы лично открыли их на досуге. Я подумал… – Делалье деликатно кашляет, – мне показалось, вам захочется разобрать оставшиеся после него личные записи до того, как они перейдут к нашему новому Верховному главнокомандующему.
Меня наполняет холодный ужас, тяжелый, как свинец.
– Боюсь, просматривать придется много, – продолжает Делалье. – Журналы, отчеты, личные дневники… – Он колеблется и добавляет тоном, понятным только мне: – Надеюсь, его записи будут вам полезны.
Я встречаюсь взглядом с Делалье. В его глазах беспокойство и забота.
– Спасибо, – тихо говорю я. – А я почти забыл…
Наступает неловкое молчание. Несколько мгновений ни он, ни я не знаем, что сказать. Мы еще не говорили о смерти моего отца, зятя Делалье, отвратительного мужа его покойной дочери, моей матери. Мы никогда не говорим о том, что Делалье – мой дед, единственная замена отцу, оставшаяся у меня в этом мире.
Мы об этом не говорим.
Поэтому когда Делалье пытается подобрать оборванную нить разговора, у него прерывистый, неестественный голос.
– Океания, как я слышал, сэр, заявила о присутствии своих представителей на симпозиуме, организованном нашей новой… мадам Верховной…
Я киваю.
– Но остальные, – вдруг спешит прибавить Делалье, – не ответят, пока не поговорят с вами, сэр.
У меня невольно округляются глаза от удивления.
– Они… – Делалье снова деликатно кашляет. – Дело в том, сэр, что, как вам известно, они старые друзья семьи, и… э-э…
– Да, – шепчу я, – конечно.
Отвожу взгляд и смотрю в стену. Челюсти сводит от бессилия. В глубине души я этого ожидал, но после двух недель молчания начал надеяться, что они так и будут прикидываться дураками. Старые друзья отца не выходят со мной на контакт – никаких соболезнований, белых роз и открыток. Прекратилась привычная переписка с семьями, которые я знаю с детства, с кланами, ответственными за адский ландшафт, в котором мы сейчас существуем. Я уже думал, что меня, к счастью, милосердно бросили. Я ошибся.
Видимо, предательства недостаточно, чтобы меня оставили в покое. Стало быть, ежедневные записи отца, подробно излагавшего мою «карикатурно-нелепую увлеченность экспериментом», не стали достаточно веским основанием, чтобы изгнать паршивую овцу из стада. Он любил сетовать вслух, мой отец, широко делясь неодобрением и отвращением ко мне со старыми друзьями, единственными из ныне живущих, кто знал его лично. Он каждый день унижал меня перед общими знакомыми, превращая мой мир, мысли и чувства в нечто ничтожное и жалкое. Каждый день мне на почту приходили нудные нотации от других главнокомандующих, взывавших к моему здравому смыслу, как они это называли, призывавших опомниться, перестать позорить семью и начать слушаться отца. Повзрослеть наконец, стать мужчиной и заканчивать хныкать над моей больной матерью. Нет, эти связи уходят корнями слишком глубоко…
Крепко зажмуриваюсь, чтобы сдержать наплыв лиц и воспоминаний детства, и отвечаю:
– Передай им, я с ними свяжусь.
– В этом нет необходимости, сэр, – отвечает Делалье.
– Как так?
– Дети Ибрагима уже en route[1].
У меня будто мгновенно парализовало руки и ноги.
– То есть? – я едва сохраняю хладнокровие. – На пути куда? Сюда?
Делалье кивает.
Меня обдает жаром. Я не замечаю, как вскакиваю, пока мне не приходится ухватиться за край стола, чтобы удержаться на ногах.
– Да как они смеют, – говорю я, цепляясь за остатки самообладания. – Какое неуважение… Какая невыносимая бесцеремонность…
– Да, сэр, я понимаю, сэр, – снова тревожится Делалье. – Но, как вы сами знаете, таков образ действий правящих семей, сэр. Старая традиция. Отказ с моей стороны был бы интерпретирован как проявление открытой враждебности, а мадам Верховная главнокомандующая велела мне как можно дольше вести себя дипломатично, и я подумал… О, простите, простите меня, сэр…
– Она не знает, с кем имеет дело, – резко говорю я. – С этими людьми не может быть дипломатии. Новая командующая еще не имела возможности в этом убедиться, но ты, – говорю я скорее расстроенно, чем зло, – ты-то опытный человек! Чтобы избежать этого, я бы не побоялся решиться на войну…
Я не смотрю на Делалье во время своей тирады и наконец слышу его дрожащий голос:
– Сэр, мне очень, очень жаль.
Ну еще бы, старая традиция.
Право приходить и уходить когда вздумается существует очень давно. Правящие семьи всегда были желанными гостями на подконтрольных территориях и обходились без приглашений. Пока повстанческое движение было молодо, а дети малы, наши семьи крепко держались друг за друга. А теперь эти кланы – и их детки – правят миром.
Так жил и я – очень долгое время. Во вторник встреча для игр в Европе, в пятницу – обед в Южной Америке. Наши родители сумасшедшие, причем поголовно.
Единственные приятели, которые у меня были, росли в семьях еще более безумных, чем моя. У меня нет желания снова их видеть.
Однако…
Господи, надо же предупредить Джульетту!
– Что касается гражданских, сэр, – лепечет Делалье, – я говорил с Каслом по… по вашей просьбе, сэр, как лучше осуществить вывод населения из бараков…
Остаток встречи я почти не помню.
Избавившись наконец от Делалье, я спешу обратно в свои бывшие комнаты: в это время Джульетта обычно там, и я надеюсь застать ее и предупредить, пока не поздно.
Но меня перехватили.
– Эй…
Рассеянно поднимаю взгляд и останавливаюсь как вкопанный. Глаза округляются.
– Кент, – тихо говорю я.
Сразу же понимаю – с ним что-то не то. Выглядит он ужасно – еще более тощий, чем раньше, под глазами черные круги. Еле держится на ногах.
Интересно, я тоже кажусь ему таким?
– Я хотел спросить… – начинает он и отводит взгляд. Лицо сводит судорогой. Кашлянув, он продолжает: – Нельзя ли нам с тобой поговорить?
Мне вдруг становится трудно дышать. Я смотрю на него долгую секунду, отмечая напряженные плечи, растрепанные волосы, обкусанные до крови ногти. Под моим взглядом Кент засовывает руки глубже в карманы. В глаза мне он не смотрит.
– Говори, – отвечаю я.
Он кивает.
Я тихо, медленно выдыхаю. Мы ни словом не обменялись с того дня, когда я выяснил, что мы братья, – почти три недели назад. Я думал, тот эмоциональный взрыв завершился ко всеобщему удовлетворению, но с тех пор произошло много всякого, и у нас не было возможности расковырять эту рану.
– Конечно, давай поговорим, – повторяю я.
Кент с трудом сглатывает, не отрывая взгляда от пола.
– Хорошо.
У меня вдруг вырывается вопрос, от которого нам обоим становится неуютно:
– С тобой что-то не так?
Удивленный, Кент поднимает глаза – красные веки, голубые радужки, белки в красных прожилках. Кадык дергается вверх-вниз по шее.
– Я не знаю, с кем еще поговорить, – шепчет он. – Кто поймет…
Зато я знаю. Я понял все и сразу.
Когда его глаза вдруг стекленеют от сдерживаемых эмоций, а плечи трясутся, несмотря на все усилия держаться…
Я чувствую, как мои собственные кости трещат.
– Конечно, – к своему удивлению, говорю я. – Пойдем.
Джульетта
Нас ждет очередной холодный день – посеребренные инеем развалины и припудренное снегом разложение. Каждое утро я просыпаюсь в надежде на лучик солнечного света, но безжалостный мороз алчно запускает зубы в нашу плоть. Большая часть зимы позади, но первые недели марта выдались бесчеловечно морозными. Поднимаю воротник пальто и запахиваюсь поплотнее.
Мы с Кенджи на ставшей уже традиционной утренней прогулке по брошенной территории Сектора 45. Странное, раскрепощающее ощущение – иметь возможность свободно побродить на свежем воздухе. Странное, потому что я не могу выйти с базы без маленького отряда охраны, а раскрепощающее оттого, что я впервые знакомлюсь с окрестностями. У меня никогда еще не было возможности пройтись вдоль бараков, своими глазами увидеть, что стало с нашим миром. А теперь у меня полное право гулять где хочется…
Ну, почти.
Оглядываюсь через плечо на шестерых солдат, следующих за нами по пятам с автоматами на изготовку. Никто еще точно не знает, что со мной делать. У Андерсона все было заведено иначе – он никому не показывал своего лица, кроме тех, кого собирался убить, и никуда не выезжал без личной охраны. У меня нет правил ни на первый, ни на второй случай, и пока я не решила, в какой манере буду руководить, моя новая реальность такова: меня опекают, стоит выйти за порог.
Я пыталась объяснить, что мне не нужна защита, напоминала о своем смертоносном (буквальо) прикосновении, о сверхчеловеческой силе, о фактической неуязвимости…
– Солдатам будет намного проще, – объяснил Уорнер, – если ты будешь соблюдать формальный протокол. Мы в армии привыкли полагаться на правила, распорядок и постоянную дисциплину; солдатам нужна инструкция на любую ситуацию. Сделай это ради них, – попросил он. – Подыграй. Нельзя же поменять все и сразу, любимая, это дезориентирует.
Вот я и хожу с сопровождением.
Будто под надзором.
Уже две недели Уорнер – мой неизменный наставник, он учит меня всему, что выполнял его отец и за что лично он сам нес и несет ответственность. На Уорнере масса ежедневных обязанностей, связанных с нормальным функционированием Сектора 45; что уж говорить о причудливом и, на первый взгляд, бесконечном списке дел, которые должна выполнять я, если хочу повести за собой целый континент!
Я солгу, не признавшись, что временами это кажется нереальным.
У меня был один день, всего один день, чтобы перевести дух и порадоваться свержению Андерсона и установлению нашего контроля над сектором. Один день, чтобы отоспаться, улыбнуться и помечтать о лучшем мире.
Вечером второго дня у меня на пороге появился взволнованный Делалье.
Казалось, он еле сдерживает панику.
– Мадам Верховная главнокомандующая, – с безумной улыбкой начал он, – я понимаю, что в последнее время вы были крайне заняты. Столько дел… – он опустил взгляд и судорожно сцепил пальцы. – Но, боюсь… То есть я думаю…
– В чем дело? – поторопила я его. – Что-нибудь произошло?
– Видите ли, мадам… Я не хотел вас беспокоить – вы много вынесли, вам нужно время, чтобы привыкнуть…
Он уставился в стену.
Я ждала.
– Простите, – сказал Делалье. – Прошло уже тридцать шесть часов с той минуты, как к вам перешел контроль над континентом, однако вы ни разу не побывали в своей ставке, – заторопился он. – А почты на ваше имя поступило столько, что я уже не знаю, куда ее складывать…
– Что?!
Делалье замер и наконец встретился со мной взглядом.
– Как это – в моей ставке? У меня что, есть свой штаб?
Делалье ошеломленно заморгал.
– Конечно, мэм. У Верховного командующего ставка в каждом секторе. Вам отведено целое крыло – именно там покойный главнокомандующий Андерсон имел обыкновение останавливаться всякий раз, как посещал эту базу. Весь мир знает, что вы сделали Сорок пятый сектор своей постоянной резиденцией, поэтому сюда будет поступать вся корреспонденция, как бумажная, так и цифровая. Сюда каждое утро будут доставляться данные вашей разведки и ежедневные отчеты командиров секторов…
– Вы шутите, – упавшим голосом сказала я.
– Я серьезен как никогда, мэм, – в отчаянии возразил Делалье. – Меня беспокоит первое впечатление, которое вы невольно произведете, не ответив на эти письма… – Он опустил взгляд. – Простите меня, я не хотел дерзить, я понимаю, что вы стремитесь к укреплению международных связей, но меня беспокоят последствия, с которыми вы рискуете столкнуться, нарушив многочисленные соглашения…
– Нет-нет, спасибо вам, Делалье. – У меня заболела голова. – Спасибо, что сказали. Я… Я очень благодарна вам за своевременное вмешательство. Я и понятия не имела… – я прижала ладонь ко лбу. – Может, завтра с утра и начнем? Не могли бы вы завтра выйти со мной на утреннюю прогулку и показать, где находится моя ставка?
– Конечно, – слегка поклонился Делалье. – Это большая честь для меня, мадам Верховная главнокомандующая.
– Благодарю вас, лейтенант.
– Рад служить, мэм, – с облегчением отозвался он. – Приятного вечера.
Прощаясь, я споткнулась, от растерянности запутавшись в собственных ногах.
Изменилось немногое.
Тенниски шаркают по бетону, а ноги по-прежнему заплетаются, когда я, очнувшись, вспоминаю, что я в настоящем. Я зашагала решительнее, не поддаваясь очередному порыву холодного ветра. Кенджи озабоченно поглядывает на меня. Я смотрю на него, но не вижу – я гляжу будто сквозь него, щурясь без особой причины. Мысли летят вместе с ветром своим собственным курсом.
– Детка, ты в порядке?
Искоса взглядываю на Кенджи:
– Да…
Читать бесплатно другие книги:
