Бегущий человек. Худеющий (сборник) Кинг Стивен
– Мы с Хейди потолкуем об этом, – тихо ответил он.
– Неужели ты?..
– Я думаю, Майкл, что ты прав по крайней мере в одном.
– Да? О, как мне повезло! И в чем же я оказался прав?
– В том, что хватит ходить вокруг да около, – сказал Билли и положил трубку.
Но потолковать им не удалось.
Пару раз Билли попытался завести разговор, однако Хейди только качала головой. Лицо ее было бледным, непроницаемым, глаза смотрели на него обвиняюще. Только раз она отреагировала.
Это произошло через три дня после телефонного разговора с Хустоном, когда Хейди всхлипывала в его кабинете. Они заканчивали ужин. Халлек прикончил внушительный набор лесоруба: три гамбургера с гарниром, четыре початка молодой кукурузы с маслом, полпинты бульона, персиковый пирог со сладкой подливой. Надо сказать, аппетит у него стал слабый, но он с тревогой обнаружил, что быстрее теряет вес, если не ест. Когда перед тем Хейди вернулась от Хустона с опухшими от слез глазами, Билли был так расстроен, что не стал ни обедать, ни ужинать, а когда на следующее утро встал на весы, увидел на шкале цифру 167. Ему стало тошно. Пять фунтов за один день! О Боже! С тех пор и не пропускал еды в положенное время.
Теперь он показал на пустые тарелки.
– Похоже это на «анорексию невроза», Хейди? – спросил он.
– Нет, – нехотя ответила она. – Но…
– Так я ем весь последний месяц. И за этот месяц потерял шестьдесят фунтов. Вот и объясни мне, каким образом мое подсознание ухитряется делать такой трюк. Терять в весе по два фунта в день при потреблении примерно шести тысяч калорий.
– Я не знаю… но Майкл… Майкл говорит…
– Ты не знаешь, и я не знаю, – перебил ее Билли, сердито бросая салфетку на тарелку. В животе его заурчало от обильного ужина. – И Майкл Хустон тоже не знает.
– Ну хорошо, если это проклятие, то почему со мной ничего не происходит?! – закричала она. Хотя в глазах ее сверкнул гнев, Халлек увидел, что она на грани слез.
Потеряв над собой контроль от накопившейся обиды и страха, он закричал в ответ:
– Не знал он, вот почему! Понимаешь? Не знал!
Всхлипывая, она резко отодвинулась, чуть не упав вместе со стулом, и стремительно вышла из-за стола, рукой схватилась за лицо, словно от сильной головной боли.
– Хейди! – воскликнул он, поднимаясь и роняя стул на пол. – Вернись!
Ее шаги на лестнице не замедлились. Он услышал, как хлопнула дверь – но не их спальни. Кажется, комнаты Линды или спальни для гостей.
Халлек подумал – скорее всего в комнате для гостей. Он оказался прав. Больше она с ним в одной комнате не спала.
Та неделя, последняя неделя перед тем, как он покинул дом, потом вспоминалась Билли Халлеку как смутный кошмар. Погода установилась гнетуще душная и жаркая. Билли ел и потел, потел и ел, а его вес равномерно и неуклонно снижался. В конце недели, когда он арендовал автомобиль и отправился в путь по 95-й магистрали в сторону Нью-Хэмпшира и Мэна, он потерял еще одиннадцать фунтов и весил уже 156 фунтов.
В течение этой последней недели врачи из клиники Глассмана неоднократно звонили ему. То и дело звонил Майкл Хустон. Хейди молча наблюдала за ним и курила. Когда он заговорил о том, что неплохо бы повидать Линду, она бесстрастно ответила:
– Я предпочитаю, чтобы ты этого не делал.
В пятницу, накануне отъезда, снова позвонил Хустон.
– Майкл, – сказал ему Билли, – я больше не отвечаю на звонки от врачей Глассмана и не буду отвечать на твои, если не прекратишь эту муру.
– Напрасно, – возразил Хустон. – Послушай меня внимательно, Билли. Это очень важно.
Билли выслушал очередную порцию дурацких сентенций, испытывая гнев и обиду из-за предательства. Хейди снова была там. Ее переговоры с Хустоном опять закончились слезами. Хустон провел долгую консультацию с тремя Гномами клиники Глассмана («Не волнуйся, Билли, это оплачено: профессиональная привилегия») и снова встретился с Хейди. Все сошлись на том, что Билли не помешает серия психиатрических обследований.
– И я тебе очень советую по собственной воле согласиться на это, – заключил Хустон.
– Еще бы! И я даже знаю, где ты рекомендовал бы мне пройти обследование. Разумеется, в клинике Глассмана. Угадал?
– Ну что ж, мы подумали, так было бы удобнее всего.
– А как же иначе? И пока мне обследуют мозги, я буду пить барий и получать клизмы.
Хустон красноречиво смолчал.
– А если я откажусь?
– Хейди имеет право прибегнуть к законным средствам, – осторожно ответил Хустон. – Ты понимаешь?
– Я понимаю, – ответил Билли. – Ты имеешь в виду себя, Хейди и трех Гномов из клиники Глассмана. Все вместе вы отправляете меня в санаторий «Саннивейл», где я научусь плести корзинки.
– Брось ты эту мелодраму, Билли! Она не меньше беспокоится о Линде, чем о тебе.
– Мы оба волнуемся за Линду, – сказал Билли. – Я и за Хейди волнуюсь. Конечно, бывают моменты, когда я на нее зол, но в целом по-прежнему люблю ее. И потому беспокоюсь. Так что она в какой-то степени ввела тебя в заблуждение, Майкл.
– Не знаю, о чем ты говоришь.
– Ясно, что не знаешь. И объяснять тебе не собираюсь. Она может тебе рассказать, хотя сомневаюсь. Хейди хотела бы забыть все, что случилось. Она могла бы излить тебе душу относительно некоторых упущенных деталей. Скажем так: у нее тоже есть свой комплекс вины. Кстати, если прежде она выкуривала пачку сигарет в день, то теперь выкуривает до двух с половиной.
Долгая пауза, потом Майкл Хустон вернулся к своему обычному припеву:
– Что бы там ни было, Билли, но психиатрические тесты, поверь мне, в твоих же интересах и в интересах…
– Прощай, Майкл, – сказал Халлек и аккуратно положил трубку.
Глава пятнадцатая: Два телефонных разговора
Оставшуюся часть дня Билли провел, вышагивая взад и вперед по прохладному кондиционированному дому, бросая взгляды на отражение своего нового облика в зеркалах и полированных поверхностях.
То, какими мы себя видим, гораздо в большей степени, чем мы полагаем, зависит от нашей концепции нормального телосложения.
Ничего утешительного в этой идее он не нашел.
Моя самооценка зависит от того, насколько я воздействую на окружающий меня мир. Что же получается? Если мистер Т. ходит по улице, держа под мышкой труд Эйнштейна, от этого он выглядит важным человеком, ученым. Но разве в самом деле мистер Т. становится от этого лучше?
Нет, я не это имел в виду. Не это.
То, как мы воспринимаем реальность, гораздо больше, чем мы полагаем, зависит от нашей оценки собственного телосложения.
Да, реальность – пожалуй, ближе к истине. Когда видишь, как тебя стирают фунт за фунтом на нет, подобно тому, как стирают с черной доски сложное уравнение – строку за строкой, на твое восприятие реальности это здорово влияет. Твоей личной реальности и всей в целом.
Он был толстым, жирным, как свинья. Потом стал плотным, потом нормальным (если такое понятие вообще существует), потом худым. Но теперь худоба переходила в новое качество, которое можно назвать «тощий». А что дальше? Дистрофик, истощенный, скелетообразный? Дальше уже и вообразить было нечего.
Его не слишком беспокоила перспектива быть отправленным в санаторий для тихопомешанных. Чтобы организовать подобное, требуется время. Однако последний разговор с Хустоном показал, насколько далеко зашло дело. Оказалось невозможным убедить кого-либо. Ни один человек ему не поверит. Захотелось позвонить Кирку Пеншли. Желание было почти неодолимым, хотя он и понимал, что Кирк сам позвонит, как только три сыскные компании, услугами которых пользовалась фирма, что-нибудь найдут.
Вместо этого Халлек позвонил в Нью-Йорк, разыскав нужный телефон в записной книжке. С тех пор как приключилась эта беда, имя Ричарда Джинелли то и дело всплывало в сознании. Теперь пришло время позвонить ему.
На всякий случай.
– «Три брата», – послышался голос в трубке. – Сегодня у нас в меню телятина «марсала» и наша фирменная версия «Фетуччине Альфредо».
– Меня зовут Уильям Халлек. Я бы хотел поговорить с мистером Джинелли, если он на месте.
После паузы в трубке послышался голос:
– Халлек?
– Да.
Трубка была отложена в сторону, и Билли слабо различил звяканье посуды, чью-то брань на итальянском, чей-то смех. Как и все в его нынешней жизни, звучало это очень издалека.
Наконец трубку подняли.
– Уильям! – Билли вдруг пришло в голову, что никто больше его так не называл. – Как твои дела, дорогой?
– Я сбросил вес.
– Что ж, отлично, – сказал Джинелли. – Ты был слишком толст, Уильям. Прямо тебе скажу – слишком. И сколько сбросил?
– Двадцать фунтов.
– О! Поздравляю! И сердчишко твое тебя поблагодарит. Трудно терять вес? Впрочем, не говори, сам знаю. Чертовы калории так и цепляются, висят, понимаешь, над поясом. Потом вдруг портки начинают по швам расползаться на заднице, когда ботинок зашнуровываешь.
– Для меня это не составило труда.
– Заходи, Уильям, к «Трем братьям». Я тебя сам угощу отличной штукой – курицей по-неаполитански. Весь прежний вес вернешь с одного блюда.
– А что, пожалуй, ловлю тебя на слове. – Билли улыбался. Глядя на свое отражение в зеркале кабинета, он подумал, что в его улыбке слишком много зубов, слишком они близки к плоти губ. Улыбка исчезла с его лица.
– Я серьезно говорю, дорогой. Соскучился по тебе. Так давно не виделись, а жизнь-то коротка. Да, жизнь наша коротка, верно?
– Да, пожалуй.
Джинелли понизил голос:
– Я слыхал, у тебя там, в Коннектикуте, была неприятность. Мне было очень жаль, когда услышал.
– Откуда ты услышал? – удивленно спросил Билли. В газете Фэйрвью «Репортер» была лишь маленькая заметка, в которой и имена-то не назывались, а в газетах Нью-Йорка и того не было.
– Держу ухо востро, – ответил Джинелли. – Как говорят, прикладываю ухо к земле.
Да, таков твой образ жизни – держать ухо востро, подумал Билли и неуютно поежился.
– С этим у меня и сейчас проблемы, – сказал Билли, осторожно подыскивая слова. – Они, видишь ли, выходят за рамки юрисдикции. Женщина… ты слыхал о той женщине?
– Да. Говорили – цыганка.
– Верно, цыганка. А у нее – муж. Вот он… устроил мне неприятность.
– Как его зовут?
– Лемке, кажется. Попробую сам утрясти это дело, но просто подумал… если не получится…
– Да, да, конечно, конечно. Ты мне позвонишь. Может быть, я смогу что-нибудь, а может, и не смогу ничего. Может, я решу, что не хочу. Сам понимаешь, друзья – всегда друзья, а бизнес – всегда бизнес. Ты понял, что я имею в виду?
– Понял.
– Иногда дружба и бизнес пересекаются, а иногда и нет. Верно я говорю?
– Верно.
– Этот парень пытается с тобой покончить?
Билли заколебался.
– Ты знаешь, я бы пока не хотел слишком много говорить, Ричард. Дело очень специфическое, необычное. Но в общем-то да, он решил со мной покончить. Очень крепко решил.
– Эй, Уильям, нам надо обсудить это дело прямо сейчас!
Тревога в голосе Джинелли была очевидной. Билли ощутил, как на глаза навернулись теплые слезы, утер их торопливо тыльной стороной ладони.
– Спасибо тебе… Я правда ужасно благодарен… Но все же попробую сам справиться сначала. Я, собственно, даже не уверен, чего от тебя хочу.
– Захочешь позвонить, Уильям, я буду здесь. О’кей?
– О’кей и еще раз спасибо. – Он немного поколебался и спросил: – Скажи мне, Ричард, одну вещь – ты суеверен?
– Я? Ты спрашиваешь старого бандюгу вроде меня – суеверен ли я? Я, знаешь, рос в семье, где моя мать и бабушка и все тетушки только и знали, что славили Деву Марию, молились всем известным и неизвестным святым, завешивали зеркала, когда кто-то помрет, отгоняли злых духов в виде ворон и черных кошек, творили заклинания от дурного глаза. И ты спрашиваешь у меня такое?
– Ну да, – сказал Билли с невольной улыбкой. – Да, вот такой тебе вопрос задаю.
Голос Ричарда Джинелли зазвучал жестко и совсем без юмора:
– Я, Уильям, верю только в две вещи: пистолет и деньги. Суеверен ли я? Нет, конечно.
– Ну и хорошо. – Улыбка Билли стала шире. Впервые за месяц так улыбался, и это было приятно. Чертовски приятно.
В тот вечер, когда с улицы пришла Хейди, позвонил Пеншли.
– Ну, твои цыгане задали нам гонку, – сказал он. – С тебя причитается чуть ли не под десять тысяч долларов. Пора прекратить? Как считаешь?
– Сначала скажи, что вы узнали, – ответил Билли. Его ладони вспотели.
Пеншли начал рассказывать сжато и без эмоций, как человек, привыкший руководить.
Цыганский караван сначала проследовал в Грино, коннектикутский городок милях в тридцати к северу от Милфорда. Спустя неделю они появились в городе Поутакет близ Провиденса, Род-Айленд. После Поутакета – Эттлборо, Массачусетс. В Эттлборо один из них был арестован за нарушение общественного порядка, но вскоре выпущен после уплаты штрафа.
– Похоже, что дело было так. Там в городке один местный лоботряс проиграл на «колесе фортуны» цыганам десять долларов. Заявил оператору, что все было специально подстроено и что он им отомстит. Пару дней спустя он приметил цыгана, выходившего из магазина «Ночная сова». Сначала была словесная перепалка, потом драка на стоянке автомобилей. Там были два свидетеля, правда, из приезжих. Они сказали, что драку спровоцировал местный парень. Нашлись и двое из местных, которые заявили, что все начал цыган. Арестовали цыгана. Когда он предложил за себя выкуп или штраф, полицейские были довольны: не понадобились расходы на суд и появился предлог, чтобы их вытурить из города.
– Всегда так и бывает, верно? – сказал Билли. Неожиданно почувствовал, что его лицо горит. Почему-то он был уверен, что арестованный в Эттлборо – тот же самый молодой жонглер, который выступал в Фэйрвью.
– Как правило, – заметил Пеншли. – Цыгане все понимают. Раз уж попался их парень, значит, полицейские довольны. Не надо поднимать бучу, достаточно их просто удалить, как соринку из глаза. Чего проще – поморгать, и соринка покидает глаз. Куда она девается, никого не интересует.
– Значит, соринка, не более? – спросил Билли.
– Для полиции Эттлборо – именно так… Рассказать остальное или потолкуем сначала о проблемах нацменьшинств?
– Пожалуйста, расскажи все до конца.
– Цыгане остановились в Линкольне, Массачусетс. Продержались три дня, прежде чем им дали пинка.
– Та же самая группа? Точно?
– Да, да. Всегда те же машины. Есть список номерных знаков, в основном Техас и Делавэр. Продиктовать?
– Потом, не сейчас. Продолжай.
Больше ничего особенного не было. Цыгане объявились в Ревере к северу от Бостона, пожили там десять дней и уехали сами. Четыре дня в Портсмуте, Нью-Хэмпшир, после чего они где-то пропали.
– Мы их можем найти, если хочешь, – сказал Пеншли. – Сейчас отстаем от них менее чем на неделю. Ими занимаются три первоклассных сыщика из «Бартон Детектив Сервис». Уверены, что цыгане в настоящий момент находятся где-то в Мэне. Они продвигались параллельно побережью по шоссе 95 от Коннектикута, даже от Каролины. Похоже на цирковое турне. Они, возможно, работают на юге штата Мэн в туристических районах типа Огунквит и Кеннебанкпорт, продвигаясь к гавани Бутбэй, а закончат в гавани Бар-Харбор. Когда туристический сезон будет подходить к концу, они повернут обратно на зиму к побережьям Флориды или Техаса.
– Среди них есть старик? – спросил Билли, крепко сжимая трубку. – Ему лет восемьдесят, у него жуткий нос, весь такой изъеденный.
Звук перелистываемых бумаг слышался целую вечность.
– Тадуз Лемке, – спокойно сказал Пеншли. – Отец женщины, которую ты сбил машиной. Да, он с ними.
– Отец?! – выкрикнул Халлек. – Это невозможно, Кирк! Женщина была старухой лет семидесяти – семидесяти пяти…
– Тадузу Лемке сто шесть лет.
Некоторое время Билли был не в силах вымолвить ни слова. Губы его шевелились – и ни звука, словно привидение поцеловал. Потом повторил:
– Это невозможно.
– Возраст, которому можно позавидовать, – сказал Кирк Пеншли. – Но ничего невозможного. Все эти люди на учете, знаешь ли. У меня документы имеются, если хочешь: номера социальных страховок, отпечатки пальцев. Лемке заявлял, что его возраст сто шесть, сто восемь и сто двадцать лет. Я предпочитаю верить цифре сто шесть, поскольку она представлена специалистами Бартона. Сюзанна Лемке была точно его дочерью, тут сомнений нет. А он в различных игровых лицензиях фигурирует как «президент компании Тадуз», что означает – он глава племени, или табора, или как они там себя называют.
Его дочь? Дочь Лемке? В голове Билли возникла сумятица. Каким-то образом это меняло дело. Допустим, кто-то сбил Линду. Вот так и она выбежала бы на мостовую.
– …прекратить?
– А? – Он попытался вернуться к тому, что сказал Кирк Пеншли.
– Я спрашиваю: желаешь ли ты все это прекратить? Тебе, Билли, это в копеечку влетает.
– Попроси, пожалуйста, еще немного продолжить, – сказал Билли. – Я позвоню тебе через несколько дней, точнее, через три дня, узнаю, где вы их засекли.
– В этом нужды нет, – сказал Пеншли. – Как только люди Бартона их найдут, ты первый, кому они об этом сообщат.
– Меня здесь не будет, – медленно проговорил Билли.
– О? – Голос Пеншли был продуманно равнодушным. – Где будешь?
– Буду в пути, – ответил Халлек и вскоре положил трубку. Некоторое время сидел совершенно неподвижно, пытаясь разобраться с хаосом в голове. Его пальцы, очень тонкие пальцы, барабанили по столу.
Глава шестнадцатая: Письмо Билли
На следующее утро сразу после десяти Хейди ушла за покупками. Она даже не посмотрела в сторону Билли, чтобы хотя бы сказать, когда вернется или куда уходит. Эта старая добрая привычка прекратила свое существование. Билли сидел у себя в кабинете и наблюдал в окно, как «олдс» задним ходом выезжал на улицу. В какой-то момент голова Хейди повернулась и, похоже, их взгляды встретились. Его взгляд – растерянный и испуганный, ее – упрямо обвиняющий: Ты вынудил меня отправить отсюда дочь; профессиональную помощь, в которой ты нуждаешься, ты отвергаешь; наши друзья уже начали пересуды. Похоже, что тебе нужен сопровождающий в дурдом, и выбрали меня. Ну и катись к чертовой бабушке. Оставь меня в покое, хоть сгори все синим огнем, но заставить меня отправляться вместе с тобой на лечение в дурдом – не имеешь права.
Иллюзия, разумеется. Не может она видеть его позади, в тени.
Иллюзия, но как больно!
Когда «олдс» скрылся на улице, Билли сунул листок бумаги в свою «Оливетти» и отпечатал: «Дорогая Хейди!» – в самом верху. Эта часть письма оказалась самой легкой. А дальше каждое предложение давалось ему мучительно. Постоянно тревожила мысль, что она вот-вот вернется и застигнет его за печатанием послания к ней. Но она не возвращалась. Наконец он извлек лист из машинки и перечитал:
К тому времени, как ты прочтешь это, я уеду. Сам точно не знаю куда и не знаю, на сколько времени… Но надеюсь, что, когда вернусь, все будет закончено, весь этот кошмар, в котором мы живем.
Хейди, Майкл Хустон ошибается, ошибается во всем. Леда Россингтон в самом деле сказала мне, что старый цыган – его зовут Тадуз Лемке – прикоснулся к Кэри, и она в самом деле сказала мне, что его кожа превращается в броню. А Данкен Хопли на самом деле был покрыт опухолями и нарывами. Это гораздо кошмарнее, чем ты себе можешь представить.
Хустон отказывается провести логическую связь, которую я представил ему в защиту своей точки зрения, не хочет увязать это с моим необъяснимым недугом (155 сегодня утром). Он не может принять подобного, поскольку оно полностью вышибает его из привычной колеи. Он скорее упрячет меня пожизненно в психбольницу, чем примет всерьез возможность того, что все происходящее есть результат цыганского проклятия. Такая вещь, как существование цыганского проклятия, повсюду, и особенно в Фэйрвью, – анафема всему, во что верил Майкл Хустон. Его боги приходят не с неба, а из сосуда.
Но я верю, что где-то в глубине души ты допускаешь, что такое возможно. Я думаю, частично твой гнев против меня в последнюю неделю был вызван тем, что я настаивал на том, во что ты в глубине души веришь и знаешь, что это правда. Можешь обвинять меня в том, что я сам разыгрываю спектакль постепенного исчезновения, но я расцениваю это так: верить в проклятие – значит верить в то, что только один из нас наказан за то, в чем мы оба виноваты. Я говорю о том, как ты избегаешь чувства вины. И Господь знает, Хейди, в предательской и трусливой части своей души я чувствую: если мне удастся пройти все это дьявольское падение, ты тоже пройдешь через подобное испытание. Несчастье любит компаньона, а я полагаю, что в каждом из нас сидит негодяй, который тесно переплетается с добрым началом нашей натуры, и потому от него не избавиться.
Но есть во мне еще одна часть – та, которая по-прежнему любит тебя, Хейди. И эта часть ни в коем случае не желает, чтобы тебе было хоть в чем-то плохо. Эта лучшая моя часть обладает интеллектуальной логикой, и потому я уехал. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я обязан найти Тадуза Лемке и высказать ему все, что я продумал за последние шесть недель. Легко обвинять, легко жаждать мщения. Но когда посмотришь на вещи прямо, то замечаешь, как каждое событие завязано на другом, и что иногда вещи случаются потому, что они случаются. Никто не хочет признавать, что это так, поскольку тогда мы не сможем ни на ком выместить собственную боль. Придется искать другой путь, а все иные пути не столь просты и утешительны. Хочу сказать ему, что не было злого умысла. Хочу попросить его снять проклятие, поскольку предполагаю, что это в его силах. Но более всего желаю – просто просить прощения. За меня, за тебя, за весь Фэйрвью. Я, видишь ли, теперь знаю о цыганах гораздо больше, чем знал прежде. Можно сказать, у меня открылись глаза. И потому стоит высказать тебе еще одну вещь, Хейди. Если он сможет снять проклятие, если у меня вновь появится какое-то будущее, я не захочу больше жить в Фэйрвью. С меня отныне хватит паба Энди, Лантерн-драйв, клуба, всего грязного лицемерия. Если у меня окажется какое-то будущее, я надеюсь, что ты и Линда согласитесь уехать в другое, более чистое место вместе со мной. Если не согласитесь, то я уеду один. Если Лемке не сделает или не сможет сделать ничего, чтобы помочь мне, я по крайней мере буду знать, что сделал все от меня зависящее. Когда я вернусь домой, то обязательно запишусь в клинику Глассмана, если ты все еще этого пожелаешь.
Можешь показать эти письма Майклу Хустону, если захочешь, или врачам Глассмана. Они, я думаю, согласятся с тем, что мои нынешние поступки могут быть очень хорошей терапией. В конце концов они подумают – если он это делает, чтобы наказать себя (они ведь все время твердят о психической «анорексии невроза», мол, если чувствуешь себя достаточно виноватым, можешь ускорить свой метаболизм, пока он не начнет сжигать кучу калорий в день, встреча с Лемке как раз и выдаст Халлеку искупление, в котором он нуждается. Или решат, что есть две другие возможности. Одна – что Лемке засмеется и скажет, мол, никаких проклятий в жизни ни на кого не накладывал. Тем самым будет разрушена база психической мании, которая мной овладела, та грань, на которой она балансирует. Или вдруг окажется, что Лемке увидит способ нажиться и начнет врать о том, что он-де проклял меня, и запросит фантастическую сумму за исцеление. Но они решат, что фантастическая сумма за фантастическое излечение может оказаться полностью эффективным средством.
Я подключил сыщиков через Кирка Пеншли и выяснил, что цыгане продвигаются на север по 95-му шоссе. Надеюсь найти их в штате Мэн. Если что-то произойдет, я сразу же сообщу, а пока предпочитаю не подвергать тебя больше испытаниям. Поверь, я люблю тебя всем сердцем.
Твой Билли.
Он сунул письмо в конверт, написал на нем имя Хейди и оставил на видном месте на кухне. Потом вызвал такси, чтобы добраться до агентства Херца в Уэстпорте. Постоял на ступеньках, поджидая машину, надеясь, что Хейди вдруг появится, и они потолкуют.
Только усевшись в машину, он сообразил, что обсуждать что-либо с Хейди было не очень хорошей идеей. Разговоры с ней ушли в прошлое – в то время, когда он жил в городе жирных котов так, как жили все, даже о том не подозревая. Все это стало теперь прошлым. Если и было будущее, то оно лежало на магистрали где-то в штате Мэн. За ним предстояло гнаться, пока он не истаял совсем…
Глава семнадцатая: 137
На ночь он остановился в Провиденсе. Позвонил к себе в контору и продиктовал автоответчику письмо Кирку Пеншли – не будет ли он так любезен выслать ему все фотографии цыган и все данные об их транспортных средствах, включая номерные знаки, в отель «Шератон-Портлэнд», Мэн?
Автоответчик перечитал ему его послание – небольшое чудо, по мнению Билли, – и он положил трубку. Путь из Фэйрвью до Провиденса был невелик, меньше ста пятидесяти миль, но он сильно утомился и впервые за последние недели спал без сновидений. Утром вдруг обнаружил, что в ванной его номера в мотеле не было весов. «Спасибо Господу хоть за это», – подумал Билли Халлек.
Он быстро оделся. Когда зашнуровывал туфли, поймал себя на том, что насвистывает мелодию. Потом снова в путь по магистрали. К шести тридцати он снял номер в «Шератоне» напротив огромного супермаркета. Послание от Пеншли уже ждало его: информация в пути, но есть трудности. Может занять день или два.
Замечательно, подумал Билли. Два фунта в день, Кирк. Подумаешь – лишние дни! К чему тут спешка, парень?
Южнопортлэндский «Шератон» был круглым зданием, и комната Билли выглядела, как кусок торта, – трудно было привыкнуть к спальне в виде сектора. Он устал, болела голова. Ресторан показался уже просто не под силу, особенно если он тоже выглядел сектором. Заказал еду прямо в номер.
Билли выходил из ванной, когда в дверь постучал гарсон. Он накинул халат, любезно предоставляемый постояльцам (НЕ УКРАДИ – гласила надпись на карточке, торчавшей из кармана), и крикнул:
– Минуточку!
Халлек пересек комнату и открыл дверь. Впервые он столкнулся с тем, как воспринимают участники балаганного шоу «чудо-юдо» реакцию публики. Гарсон оказался парнем лет девятнадцати со впалыми щеками и прической, претендующей на имитацию английских панк-рокеров. Ничем не примечательная личность. Он посмотрел на Билли отсутствующим, равнодушным взглядом человека, который видит сотни мужчин в халатах отеля за каждую смену. Такой взгляд становится осмысленным, только когда разглядывает чаевые. И вдруг глаза гарсона расширились от ужаса. Длилось это одно мгновение, глаза тут же вновь стали равнодушными. Но Билли успел заметить.
Ужас. То был почти ужас.
Выражение испуга не исчезло: оно затаилось под маской безразличия. Билли показалось, что он все еще улавливает его, поскольку добавилось еще и выражение зачарованности, удивления.
Какое-то мгновение они стояли друг против друга, словно замороженные, сцепленные друг с другом в нежеланном партнерстве: диковинка и зритель… Билли туманно вспомнил Данкена Хопли, сидящего в своем уютном доме в переулке Риббонмейкер с погашенным светом.
– Несите, – сказал он, усилием воли оборвав эту паузу. – Вы что, так и собираетесь простоять тут весь вечер?
– Что вы, сэр, – ответил служащий отеля, – извините.
Парень густо покраснел, и Билли стало жаль его. Не был он никаким панк-рокером или юным лоботрясом, явившимся поглазеть на живого крокодила. Обыкновенный парнишка из колледжа, нанявшийся подработать на каникулах. Просто удивился от зрелища столь истощенного неким недугом человека.
Старик проклял меня отнюдь не в чем-то одном, подумал Билли.
И не вина этого парня, что Билли Халлек из Фэйрвью, Коннектикут, потерял столько веса, что почти обрел статус балаганного экспоната. Он дал парню дополнительно доллар и поспешил избавиться от его присутствия. Потом вернулся в ванную и посмотрел на себя в зеркало, медленно раскрывая халат. Халат он обернул наспех, так что грудь и часть живота оставались открытыми. Можно было понять шок официанта даже от той части, которую он увидел. С распахнутым халатом все стало более наглядным.
Каждое ребро выделялось отчетливо и рельефно, ключицы – кости, обтянутые кожей, выпирали кости скул, подбородка, самой груди, живот был впадиной. Ноги еще выглядели сносно, но выше поясницы Билли напоминал ходячий скелет.
Сто фунтов, подумал он. Достаточно, чтобы из шкафа вышел скелет. Теперь ты знаешь, как просто перейти грань. Пока что ты сойдешь за нормального, когда одет. Но через сколько времени на тебя и одетого будут смотреть так, как сегодня глядел гарсон на раздетого? Через неделю? Через две?
Голова болела сильнее, и хотя раньше ему хотелось как следует поесть, он лишь кое-что поклевал из своего ужина. Ночью спал плохо и проснулся рано. Когда одевался, мелодий уже не насвистывал.
Он решил, что Кирк Пеншли и сыщики Бартона были правы: цыгане будут стараться держаться ближе к побережью. Летом в штате Мэн жизнь бурлила именно на побережье из-за притока туристов. Они съезжались купаться в слишком холодной воде, загорать (хотя дни бывали туманными, с моросящими дождями, но туристы забывали об этом), есть лобстеров и моллюсков, покупать пепельницы с изображением чаек, ходить в летние театры в Огунквите и Брунсвике, фотографировать маяки в Портлэнде и Пемакиде или же просто послоняться по таким городкам, как Рокпорт, Кэмден и, конечно же, Бар-Харбор.
Туристы располагались вдоль побережья, а потому там же находились и доллары, которые они отсчитывали из своих бумажников. Там же будут и цыгане, но только где именно?
Билли просмотрел список по меньшей мере полусотни прибрежных городов, потом спустился вниз. Бармен оказался импортированным из Нью-Джерси, который ни о чем, кроме Эсбури-Парка, не слыхал. Удалось найти официантку, которая прожила всю жизнь в штате Мэн и была знакома с побережьем, а также не прочь поболтать об этих краях.
– Я разыскиваю кое-каких людей и уверен, что они где-то на побережье, но не в самых изысканных местах. Скорее, пожалуй… м-м…
– В городке типа «хонки-тонки» – салунов? – спросила она.
Билли кивнул.
Она склонилась над списком.
– Олд-Оркард-Бич, – сказала она. – Это уж самый, самый «хонки-тонки» из всех, самый бесшабашный городок. Нужно иметь три головы, чтобы за всем уследить там.
– Еще какие?
– Вообще-то все прибрежные города в летний сезон становятся немного «хонки-тонки». Ну, например, Бар-Харбор. Все, кто слыхал о нем, считают, что Бар-Харбор должен быть городом, что называется, Риц – шик и блеск, солидная роскошь, богачи в «роллс-ройсах».
– А что, он не такой?
– Нет. Скорее Френчмэн-Бэй, но не Бар-Харбор. Зимой это сонный городишко, где самое большое приключение – отправление ежедневного суденышка в десять двадцать пять. Но летом Бар-Харбор – сумасшедший город, вроде Форт-Лодердейла весной: полно народу, всякого жулья и хиппи. Там можно встать на берегу, вдохнуть полной грудью, и словишь кайф, если ветер дует от Бар-Харбора. Главное развлечение до праздника Дня труда – это уличный карнавал. В общем-то, мистер, все городки побережья приблизительно в этом духе, но Бар-Харбор, пожалуй, возглавляет список. Иногда я ездила туда в июле или в августе, просто поболтаться, развлечься. Больше не езжу – возраст уже не тот.
Билли не сдержал улыбки: официантке на вид было года двадцать три. Он дал ей пять долларов, а она пожелала ему приятно провести лето и найти своих друзей. Билли кивнул, но впервые не почувствовал энтузиазма от такой возможности.
– Хотите небольшой совет, мистер?
– Да, – ответил Билли, полагая, что она скажет, с какого места лучше всего начать, хотя это он для себя уже решил.
– Вам надо малость поправиться, – сказала она. – Ешьте «пасту». Моя мама вам то же самое посоветовала бы. Побольше «пасты», и прибавите несколько фунтов веса.
Конверт «манила», открывающийся с торца, полный фотографий и информации об автомашинах, прибыл к Халлеку на третий день в Южный Портлэнд. Он медленно перебрал все снимки, осмотрев каждый. Вот молодой жонглер. Его тоже звали Лемке. Сэмюэл Лемке. Он открыто смотрел в объектив камеры, готовый к развлечениям и дружбе, равно как и к ссоре и гневу. А вот и прекрасная девушка, установившая мишень и стрелявшая в нее из рогатки, когда прибыли полицейские. Да, она была действительно хороша, Халлек не ошибся, когда смотрел на нее издали в парке. Ее звали Анжелина Лемке. Он отложил ее снимок рядом с Сэмюэлом Лемке. Брат и сестра. Внуки Сюзанны Лемке? Правнуки Тадуза Лемке?
Пожилой мужчина, раздававший рекламные листовки, – Ричард Кросскилл. Другие Кросскиллы носили разные имена – тоже семейство. И еще Стэнчфилды, Старберды, еще несколько Лемке. И затем… ближе к концу…
Это он! Глаза в сети морщин были темными и умными. Через голову – платок, повязанный на левой щеке. В потрескавшихся губах – сигарета. Нос – мокрый распахнутый ужас.
Билли смотрел на фотографию как загипнотизированный. Что-то знакомое было в облике старика, какая-то неуловимая связь с чем-то привычным. Потом вспомнил. Тадуз Лемке напомнил ему стариков из рекламного ролика грузин из России, куривших сигареты без фильтра, пивших водку и доживавших до невероятного возраста: сто тридцать лет, сто пятьдесят, даже сто семьдесят.
По глазам Тадуза Лемке виден был древний возраст. В них Билли приметил познания, перед которыми двадцатый век выглядел как тень, и содрогнулся.
В тот вечер он взвесился. Весы показали 137.
Глава восемнадцатая: Поиски
Олд-Оркард-Бич, говорила официантка, это уж самый «хонкитонки» из всех, самый бесшабашный городок. Клерк в регистратуре с этим согласился.
С тем же согласилась и девушка в туристическом бюро в четырех милях дальше по шоссе, хотя не стала употреблять столь неформального выражения. Билли повернул арендованный автомобиль в сторону Олд-Оркард-Бич, находившийся милях в восемнадцати к югу.
Движение стало плотным, машины еле плелись бампер в бампер. На них были в основном канадские номера, а по вместительности многие из них, наверное, могли бы перевезти целую футбольную команду. Большинство людей в машинах и шагавших пешком по обочине были раздеты до минимума, разрешенного законом, иногда – меньше минимума: бикини ниточкой с нашлепкой, плавки-гульфики, много блестевшей обнаженной плоти.
На Билли были надеты джинсы, белая летняя рубашка с открытым воротником и спортивный плащ. Он сидел за рулем в закупоренной машине и потел, хотя кондиционер включил на всю катушку. Он помнил изумленный взгляд гарсона отеля и решил не раздеваться, как прочие, даже если туфли промокнут от стекающего пота.
Миновав пустыри, пару десятков рыбацких будок, где ловили лобстеров, весь медленный поток машин повернул к району летних домиков, стоявших в тесноте бок о бок. Почти раздетые люди сидели перед своими жилищами, что-то ели, читали романы в бумажных переплетах или тупо глазели на сплошной поток автомобилей.
Бог мой, подумал Билли, да как они переносят вонищу из этих выхлопных труб? В голову пришло, что им даже нравится. Может быть, просиживают именно здесь, а не на берегу, потому что запах напоминает им о доме.
За домиками последовали мотели с вывесками: ЗДЕСЬ ГОВОРЯТ НА ФРАНЦУЗСКОМ (написано по-французски), КАНАДСКАЯ ВАЛЮТА – НЕ МЕНЬШЕ 250 ДОЛЛАРОВ, С ПОЛУНОЧИ – ГОЛУБЫЕ ФИЛЬМЫ ПО КАБЕЛЮ, ТРИ МИНУТЫ ДО ОКЕАНА!
За мотелями потянулась торговая улица со скудным ассортиментом товаров в магазинах: фотопринадлежности, сувениры, похабные книжки по сниженным ценам. Молодые люди в джинсах с оборванными штанинами медленно бродили вдоль витрин, некоторые – взявшись за руки. Кое-кто отсутствующим взглядом смотрел на пыльные витрины. Среди скучающей, фланирующей публики лавировали ребята на скейтбордах. Билли Халлеку показалось, что все они страдают от лишнего веса.
Детишки на скейтбордах, похоже, что-то жевали, как и прохожие: кто кусок пиццы, кто попкорн, чипсы, конфеты и прочее. Увидел мужчину в белой рубахе навыпуск, в мешковатых штанах и сандалиях: он поглощал сосиску длиною в целый фут, к подбородку прилипли ошметки лука и кислой капусты, а в левой руке держал еще пару сосисок. Халлеку он показался фокусником с надувными шарами.
Мимо поплыл парк с аттракционами. Русские горки вздымались высоко в небо. Гигантский корабль викингов – качели – двигался взад и вперед полукругами под дружный визг пассажиров. Звенели колокола, мелькали и бегали огоньки множества лампочек.
Читать бесплатно другие книги:
