Пока смерть не обручит нас – 2 Соболева Ульяна

Глава 1

Тучи превратились в черные клубы дыма, а зигзаги молний, как ослепительные языки пламени, лизали небо. То ли разжигая стихию все сильнее, то ли споря с ней в своей силе. Внутри меня разразилась точно такая же… меня лизали изнутри такие же огненные языки сумасшествия и ярости, смешанной с отчаянием. Никогда в жизни я не испытывал такого разрывающего чувства безысходности. Даже когда горел мой Адор, когда никого в живых не осталось, и я пришел в лепрозорий голодный и готовый сдохнуть среди несчастных, обреченных на страшную смерть. Но тогда я знал, с кем воюю, знал, откуда пришла смерть, и не боялся ее оскала. А сейчас она поселилась во мне и собралась отнять Элизабет моими руками.

Я влил в себя столько вина, что казалось уже не должен ничего соображать, но голова оставалась ясной, а внутри происходила война, апокалипсис с несовместимыми с жизнью разрушениями. Я весь разламывался на осколки, и эти осколки осыпались к моим ногам. Жалкий идиот, ступивший в болото собственными ногами. Какими силами ада я проклят и обречен любить эту суку? Рядом со мной одна из красивейших женщин Королевства, и она готова стоять на коленях, вымаливая у меня хоть крупицу благосклонности, а я? А я стою на коленях перед ведьмой Блэр и вымаливаю эти крупицы у нее. Вымаливаю, отдираю с мясом, заставляю. Да что угодно, лишь бы быть с ней рядом.

Внизу зудит толпа, как разворошенный улей, как гнездо, кишащее змеями. Они предвкушали ЕЕ смерть. А я не мог быть тем, кем являлся до того, как приволок ее в свой замок. Бескомпромиссным и жестоким, кровавым герцогом Ламбертом. Так меня называли. Кровавый Морган. Мою женщину собирались сжечь. Там внизу на шатком эшафоте, привязать к столбу и превратить в кучку пепла все то, что являлось смыслом моей жизни.

Я потерял слишком много, я так долго жил без веры в завтрашний день, я так пропитался ненавистью и жаждой мести, что она, та, кого я так яростно презирал, стала этим самым смыслом… Наверное, потому что она была единственной, кого я любил. Единственной живой из всех, к кому я испытывал это чувство, и, пожалуй, к ней оно было самым жгучим и безжалостным. И все… все вокруг стали в этот момент врагами. Они собирались отнять ЕЕ у меня. Но сильнее всех я ненавидел саму Элизабет. Ненавидел за то, кем она являлась, ненавидел за то, что об этом прознал король, и ненавидел за то, что люблю ее.

Тучи приближались, закрывая собой макушки елей, наползали на Адор, как и тьма в мою душу. Сжимаю горлышко бутылки и заставляю себя снова и снова слышать это проклятое имя ее голосом «Мишааа». А потом ее ядовитое «люблю» не мне… а ему. Какому-то ублюдку из ее прошлого, какому-то блэрскому проходимцу или…или монаху. Кто он? Это он научил ее всему? Он трогал ее тело? Его она ублажала, стоя на коленях, он научил ее губы так искусно… ооо, мать вашу, я сейчас сдохну, представляя ее с другим безликим любовником. И девственная плева ни черта не стоит, ведь предаваться разврату можно как угодно.

От одной мысли об этом я рычал и бил кулаками о железные решетки, сбивая в кровь костяшки пальцев. Найду тварь и буду резать на куски. А потом подарю ей каждый из этих кусков. Пусть гниют прямо в ее спальне и покрываются червями! Мне казалось, что там из черных туч на меня смотрит сам дьявол и смеется оскаленным ртом надо мной и над моим безумием.

Пусть все это закончится сегодня! Пусть все сгорит и закончится!

Внизу раздался грохот, и бревна покатились по земле, их снова собрали и сложили вокруг эшафота. В дверь постучали.

– Все вон! – рыкнул я и сделал несколько глотков из бутыли, чувствуя, как хочется спуститься вниз и сжечь всех тех, кто складывают там это пристанище смерти для нее.

– Его Величество велел просить вас расписаться на приговоре.

– Заходи. Положи на стол и убирайся!

И ни черта я не могу сейчас. Какая сука выдала тайну? Какая тварь рассказала Карлу об Элизабет? Ведь никто не знал. Только Гортран. Если он предал меня, я не пощажу его. Проклятый дядя, он знает, что я не могу отказаться, знает, что от меня все ждут этой подписи, ждут моего вердикта. Каждый из этих людей внизу хочет и жаждет мести. Не получил ее и решил уничтожить, чтобы утереть мне нос. Ведь я не уступил и не отдал ему то, что он захотел. Гортран был прав.

Передо мной лежит пергамент и перо с чернилами, а я все так же смотрю на тучи, пронизываемые огненными нитями.

– Убирайся, не стой над душой. Подпишу и сам отдам. Пшел вон!

Буквы пляшут перед глазами, и перо хрустит между пальцами…

***

Спустился к ней вниз… Не знаю зачем, не знаю, в какой дьявольской надежде и на что. Красивая, ядовитая гадина, поработившая меня настолько, что я сам на себя уже не похож и не знаю, являюсь ли теперь собою. Что это, если не чары? Может, все правы: Элизабет Блэр – ведьма. Или я нахожу оправдание своему предательству, своей страсти к дочери убийцы моей матери, брата и сестры, к дочери того, кто истребил почти весь мой народ, и сейчас… ее руками пытается завершить начатое. Кто он, если не сам Сатана, а она не дочь исчадия ада? Какими адскими силами из всех женщин мира я выбрал именно ее?

Как ангел… во всем белом, испачканная грязью, кровью, растрепанная с засохшими слезами на щеках. И сердце сжимается от невыносимой любви к ней.

Бросилась ко мне. А как же иначе? Жить-то хочется. И мне хочется. Смотрю на нее и понимаю, что в этой хрупкой девчонке заключается моя жизнь и моя смерть. И в глазах зеленых мое лицо отражается, искаженное болью. И я понимаю, что готов ради нее на все… пусть только скажет, пусть солжет мне, пусть пообещает то, чего я так долго не ведал. Пусть скажет, кто такой этот Миша… пусть назовет этим именем собаку, слугу, нерожденного брата, коня, крысу. Пусть убедит меня в какой-то самой абсурдной легенде.

Дернул ее к себе, заставляя всем телом прижаться к клетке.

– Скажи мне сейчас, кто такой Миша? Кто он тебе?

Встретилась со мной взглядом, и я замер, окаменел в надежде… чтобы уже через секунду ощутить, как разрывается в разочаровании сердце, когда услышал ее ответ:

– Мой муж…

Прошептала, едва шевеля губами, и раскаты грома гремят у меня внутри.

– Твой кто?

Сдавливая ее плечи в невыносимом желании сломать ей кости, раздавить до того, как вынесет мне приговор, до того, как нанесет мне еще одну смертельную рану.

– Мужчина, – поправила саму себя, – мой мужчина.

– Любишь его?

Сорвалось само собой, сорвалось и замерло в раскаленном воздухе, оглушая воцарившейся тишиной.

– Любишь? Отвечай, Элизабет… не молчи!

– Люблю, – выдохнула, и я разжал пальцы, чувствуя, как все тело скрутило от боли и от желания сдохнуть за несколько секунд до ее ответа… Но я не сдох. Я слышал…

***

«Люблю»

– Будь ты проклята, Элизабет Блэр! – и расписался на приговоре. Размашисто, жирно, так, что чуть не продырявил пером насквозь.

Сгреб пергамент и сдавил в кулаке. Вот и все. Все закончится прямо сейчас. Внизу раздались крики толпы, она загудела еще сильнее, громче.

Я все еще держал пергамент в руках, пока смотрел, как ее тащат к эшафоту, как привязывают к столбу. Она в белом… Грязная невинность. Как символично. Яркое пятно на фоне ураганных сумерек. Тучи нависли над Адором. Сухая гроза, без капель дождя. Разверзшийся над головами Ад. И люди крестятся, глядя на небо. Они сгребают комья грязи и швыряют в нее, осыпая проклятиями! Их ненависть настолько сильна, что я ощущаю ее почти физически, она такая же горячая и жгучая, как пламя.

И я… я мысленно крещусь, глядя на нее и понимая, что создал себе из грязи и лжи свою собственную икону и молюсь, чтобы стать атеистом.

Под кожей вспышки адские, невыносимые, как будто я сам уже горю давно на костре. Мои кости плавятся… мясо горит и съеживается в языках пламени. Эта казнь для нас обоих. И я не знаю, что лучше – стоять у столба или здесь, на трибуне, рядом с теми, кто жаждет ее смерти. Как же мне хочется убить их всех.

Элизабет дергается на веревках, впившихся в ее нежное тело, а мне чудится, что они впились мне в кожу. Смотрит мне в глаза, она делает это намеренно, словно вцепилась в меня этим ведьминским взглядом и не отпускает, словно тянет меня в самую бездну сумасшествия, похожую на черный туннель.

И мне кажется, я вижу, как она тянет ко мне руки в белых перчатках, и я сжимаю ее пальцы, а она улыбается мне, и прозрачная фата развевается на ветру, и в воздухе кружатся лепестки роз.

– Ты не пожалеешь? – ее голос такой нежный, ласкающий. И я ощущаю в этот момент раздирающие спазмы счастья. Они настолько сильные, что мне хочется орать от этих бешеных эмоций.

– О чем? О том, что люблю тебя?

– О том, что я… я ведь не такая. Я не для тебя.

– Ты больше, чем для меня. Ты под меня, ты точь-в-точь по мне. Моя, понимаешь?

– Твоя… я только твоя, Морган.

Тряхнул головой и стиснул челюсти, понимая, что видел лишь то, что нарисовало мое воспаленное и истерзанное воображение, а послевкусие осталось, и ее слова трепещут в груди, как крылья обожженной бабочки бьются о стекло, пока я не рассыпаюсь на осколки в очередной раз. И все же это действительно конец… но не такой, каким я его видел еще несколько секунд. Это реально конец всему, потому что Элизабет Блэр МОЯ! Да, она МОЯ. И никто! Ни одна тварь не имеет права вынести ей приговор, кроме меня! Казни не будет… Будет война!

Осознал и дернулся всем телом. Мое собственное небо внутри упало на землю, и поднялся вихрь черного марева, сметающего все доводы рассудка на своем пути.

МОЯЯЯЯЯ! Взревело внутри жадное чудовище, готовое залить кровью эту землю… кровью тех, кто посмеет поднять на нее руку или меч. НЕ ОТДАМ!

Осмотрелся по сторонам, бросил взгляд на Гортрана, затем на сэра Чарльза. Затем на стражу Карла. Скольких мы сможем убить, скольким сможем снести головы, прежде чем разразится бойня? Я у себя дома. Я могу уничтожить всех. Даже короля.

Гортран побледнел и стиснул челюсти, я продолжал смотреть на него в упор, пока он не кивнул, показывая мне, что готов за меня умереть. Я перевел взгляд на сэра Чарльза и тот выпрямил спину, положив руку на рукоять меча. За ним несколько десятков моих людей, все они отдадут за меня свою жизнь.

Одно мое слово, и начнется восстание против короля и против моего народа. И одному дьяволу известно, чем оно обернется для нас с Элизабет и для Адора. Одно мое слово… Если я его произнесу.... Палач поджег хворост, языки пламени лизнули подножие эшафота, и я вижу сквозь дым ее лицо, слезы, текущие по щекам. В воздухе пахнет гарью, и пепел взметнулся с порывом ветра вверх.

Я со свистом втянул раскаленный воздух так, что заболели ребра, и громко взревел:

– Никакой казни не будет! Тушите костер! Именем герцога Моргана Ламберта!

Перевел взгляд на Карла, глаза которого округлились, и разорвал пергамент на мелкие клочки.

Глава 2

Карл медленно встал со своего кресла.

– Я приказал казнить ведьму! Ты хочешь мой приказ отменить? Как ты смеешь?!

– Я уже его отменил! – дерзко, склонив голову к плечу и глядя на дядю.

Глаза Карла сверкают яростью, но он знает, что против меня сейчас пойти не сможет. Знает, что с ним всего лишь его свита, а они ничто против моей армии.

– Уверен, что хочешь этого, Морган?

Губы сжались в тонкую линию, и по краям пенится слюна. Как всегда, когда он взбешён и пытается сдержать свою ярость. Но сила не на его стороне. Не сегодня и не сейчас. Нас слышит лишь узкий круг людей. Моя охрана и его, а так же моя жена. Внизу царит гробовая тишина, огонь потушен. Люди еще не знают, что делать, не знают, как отреагировать на то, что мои солдаты ведрами с водой затушили пламя. Они понимали, что сейчас происходит нечто более важное, чем казнь ведьмы. Они смотрели на нас. Пусть и не слышали, о чем мы говорим. Все головы были подняты и лица обращены к балкону, где вершилась судьба Адора. И я не до конца осознавал, какой именно она будет после этого дня.

– Я уверен, что в Адоре мне решать – кому жить и кому умирать, а самое главное, когда.

Дядя криво усмехнулся, продолжая смотреть мне в глаза.

– Из-за шлюхи, Морган? Из-за потаскушки Блэр, отец которой истребил весь твой род, убивал и грабил твой народ, распространил страшную болезнь, от которой умерла вся твоя семья… Ради нее ты предаешь меня? Ради того, что у этой дряни между ног? Ты в своем уме, племянник?

Я слышал, как всхлипнула Агнес, но мне было насрать. Я не навязывался к ней в мужья и не клялся ей в вечной любви. Она знала, что из себя представляет наш брак. Пусть слушает, если выбрала сидеть по правую руку от меня и не ушла, когда подобало уйти и оставить нас с королем наедине.

– Не из-за шлюхи, Карл!

Короля передёрнуло от того, что я не сказал сакраментального «Ваше Величество».

– Адор принадлежит мне, и только я принимаю здесь решения. Только я могу отдавать приказ об аресте кого бы то ни было. Ты ворвался в мои покои, ты тронул то, что я считаю своим.

Ухмылка так и не сползает с губ монарха, и я знаю, о чем он думает, прикидывает – позволят ли ему покинуть Адор, или он может не уйти отсюда живым. Я буквально слышу, как работает его мозг, как он раскаляется от мыслей, снующих там и пугающих своей жестокостью.

– Черт с ней, с ведьмой, – бросил он, – плевать. Надеюсь, ты понимаешь, что твой народ жаждет ее смерти праведно и справедливо жаждет. Что ты скажешь им? Что скажешь своим людям, которые годами хоронили своих близких из-за Блэров?

– Оставь мой народ мне, дядя. Займись своим.

– До сих пор ты прислушивался к моим советам.

– До сих пор ты не трогал то, что принадлежит мне.

– Ты о шлюхе?

– Я обо всем!

Да, не выйдет замять и отобрать себе рудники. Ничего теперь уже не выйдет. Карточный домик нашего мира только что начал рассыпаться, и я дернул первую карту с самого низа, прекрасно зная, что теперь он рухнет. Я готов разгребать последствия, какими бы они ни были.

– Мы, кажется, пришли с тобой к единому мнению.

– ТЫ пришел, но не я. Рудники тоже принадлежат мне, как и Блэр!

Карл осмотрелся по сторонам и кивнул своей свите, те повставали с мест.

– Мы покидаем Адор. Все остальное обсудим при следующей встрече, когда страсти улягутся, и ты, возможно, начнешь соображать головой, племянник… а не членом!

– Адор и Блэр принадлежат мне! Мои люди принадлежат мне, мои рудники принадлежат мне, и моя олла принадлежит мне! И чем бы я не соображал, Карл, это останется неизменным!

– Ничего неизменного в твоей жизни нет, Морган. Ты – не король! Ты мой подданный. И я могу перестать делать скидку на наше родство и объявить тебя вне закона!

– Можешь, – теперь уже ухмыльнулся я, – но на данный момент, дядя, ты в моем замке, а я единственный твой наследник. Сколько с тобой человек, не считая своры собачонок-жополизов? Ты уверен, что хочешь моей коронации так скоро?

– Ты мне угрожаешь?!

– Всего лишь констатирую факт своего наследия, если ты о нем подзабыл. Всего лишь освежаю твою память.

– Я не намерен это обсуждать здесь и сейчас. Продолжим в ином тоне и при другой обстановке. Вели своим конюхам седлать и запрягать моих лошадей. Нам больше нечего здесь делать!

Уходит от разговора. Трусливая жирная крыса. Испугался. Хочет сбежать, чтобы отдавать приказы из своего дворца. Приказы, которые могут стереть Адор с лица земли.

– Я хочу, чтобы решение было принято здесь и сейчас.

Кивнул Чарльзу, и воины стали в шеренгу, преграждая выход с балкона.

– Какое решение?!

– Ты подпишешь два приказа. Первый о том, что рудники принадлежат мне, как и Блэр. Ты отрекаешься от любых претензий на них. А второй о помиловании Элизабет Блэр.

– Ты пожалеешь об этом!

– Объявишь мне войну? За эти годы Адор вырос, дядя, трижды подумай, а стоит ли оно того? Твоя оскорбленная гордость твоей жизни!

Внезапно снизу раздался крик, и я вздрогнул от неожиданности:

– Если герцог не желает сжечь ведьму, мы сделаем это сами! Поджигааай!

– Дааа!

– Сжачь! Сжечь! Сжечь!

Король расхохотался, запрокинув голову.

– Иди! Повоююй со своим народом. А потом я подпишу приказы! Я даже готов подождать тебя здесь!

– Подпишешь сейчас! Или не выйдешь отсюда живым! – прошипел я и, выхватив меч, направил ему в грудь. – Дайте пергамент Его Величеству! Он торопится!

Пока что толпу сдерживает стража внизу, я слышал, что там развязалась борьба, и не сводил взгляда с Карла, который медленно и вальяжно подошел к столу, сел в кресло и подвинул к себе бумагу. А у меня дрожит рука и нервы натянуты до предела. Я до безумия хочу отрубить ему башку и ринуться вниз… Но это было бы слишком глупо.

– Живее!

– Ты понимаешь, что я этого никогда не прощу?

– Думаешь, я приду к тебе покаяться? Так ты вроде не епископ!

Толпа взревела громче, яростней, гул смешивался с раскатами грома, я слышал крики и сильнее сжимал челюсти в борьбе с самим собой, чтобы не выскочить на балкон и не посмотреть, что там происходит.

– Горииит! Ведьма наконец-то горииит!

Стиснул челюсти до хруста так, что свело скулы, глядя, как Карл ставит подпись на первом пергаменте и не спеша протянул мне.

– Что ж ты не спасаешь свою ведьму? Давай, бросайся в огонь! Пока я подпишу – от нее один пепел останется! – засмеялся король, не торопясь выводя буквы.

– Живее, я сказал! – а у самого пот по спине градом катится, и я слушаю, что там происходит, и от одной мысли, что могу опоздать, скручивается в узел желудок. Но без этой бумажки мне ее не спасти. Мой приказ ничто против приказа короля. – Сгорит она – умрешь и ты!

– Станешь цареубийцей, Морган? Из-за девки?

– Стану королем, или думаешь, я не смогу всем закрыть рты?

Раздались раскаты грома прямо над нами, и я услышал, как забарабанил ливень, обрушился стеной на Адор с такой силой, что замок окутало, как туманом.

– Дождь! Она наслала дождь!

– Ведьмааа! Огонь гаснет!

Вырвал пергамент из-под рук короля.

– Вы свободны, Ваше Величество. Далее в Адоре вас никто не задерживает! – и издевательски склонился в поклоне.

– Клянусь, ты об этом пожалеешь!

Глава 3

Все это время она стояла там у столба. Дрожащая, мокрая, в полном неведении, что с ней будет дальше. Я кивнул Чарльзу, и тот понял меня без слов.

– Куда увести, Ваше Сиятельство?

– Пока что в темницу. Там безопасней будет, а там посмотрим. Глашатого ко мне позови. Немедленно!

– Уже стоит за дверью. Ожидает.

– Усилить охрану замка. Выставить дозор по периметру.

– Понял.

– Выполняй.

Он вошел в мои покои весь мокрый, с дрожащим подбородком, и я протянул ему приказ, подписанный королем.

– Зачитаешь его перед толпой. В краске и в цвете. Если мне что-то не понравится, я тебя там сожгу, ясно?

– Д-д-да, Ваша Светлость!

– Иди!

Подошел к окну и отодвинул тяжелую штору, глядя на эшафот и на связанную Элизабет. За горло словно тисками схватили. Она голову подняла и на дождь смотрит, на небо. Промокшая насквозь, такая маленькая, худенькая, стянутая веревками посреди обугленного хвороста. Захотелось пыхнуть огнем на всю толпу, собравшихся внизу. Спалить к дьяволу за то, что посмели желать ей смерти.

– Внимание, жители Адора! Эта женщина не является Элизабет Блэр. Произошла ошибка. Ведьму уже настигла Божья кара. Именем короля подписан приказ о помиловании.

– Ложь!

– Как же так? То она, то не она?

– Мы не дураки!

– Блэр это! Я ее в лицо знаю!

– Конечно, Блэр! И дождь она наслала, чтоб огонь погасить!

– Простые смертные такими красивыми не бывают! Ведьмааааа!

Не бывают, и это немыслимо, как ей удавалось оставаться настолько ослепительной, будучи униженной, связанной и напуганной. Что даже там, на костре, под проливным ливнем Элизабет Блэр притягивала к себе взгляды и заставляла всех смотреть только на нее, сгорая от ненависти и восхищения.

– Приказы короля не обсуждаются! Покиньте площадь и займитесь своими делами! Элизабет Блэр уже была сожжена на этой площади!

– Не была! Мы знаем, что там была другая! Знаееем! Люди не идиоты!

– Герцог хочет трахать ее! Она его окрутила, вот почему!

Я сдавил руки в кулаки, продолжая смотреть, как Элизабет отвязывают от столба, набрасывают ей на плечи накидку и уводят под стражей, и я всем телом ощущаю, как меня разламывает на куски, я своим разумом больным понимаю, что не могу отступиться от ведьмы этой. И ненависть моя к ней больная, на любовь похожая, то ли любовь похожая на ненависть. Она там горела минуты, а я поджариваюсь каждый день. Нескончаемо.

Да, был соблазн превратить всю эту одержимость в пепел, но это ведь ничего не изменит. Даже если ее не станет, я продолжу корчиться в адовых муках, помноженных на боль от ее потери. Вот и послан к черту народ, честь, совесть, память. Все полетело в бездну. Она моя олла, а я на коленях. Проигравший изначально каждую бойню и опустивший голову к ее маленьким ступням. Если бы она знала об этом, то втоптала бы мое лицо в грязь или размозжила об камни своей ненависти ко мне.

***

– Вы ведь знаете, что теперь будет.

– Могу предполагать.

– Она начнется рано или поздно.

– Начнется. Я знаю.

Задернул штору и вернулся к столу, осушил кубок и поставил на стол, избегая смотреть Гортрану в лицо.

– Но пока что у нас мир. Усиль охрану замка, отправь в дозор в два раза больше людей. Пусть патрулируют город утром, вечером и ночью. Охрану к мосту и разведку на границу.

– Карл хитер. Он ударит тогда, когда мы не будем ожидать.

– Либо не ударит совсем.

– Я бы на это не рассчитывал.

Гортран стал напротив меня и сложил руки на груди. Он был бледен, и под глазами виднелись черные круги. Не спал. Знал, что что-то сегодня произойдёт.

– Что ты предлагаешь?

Советник усмехнулся и отвел взгляд. Теперь он смотрел на огонь.

– То, что я предлагал, вы не сделали. – резко обернулся ко мне. – Если бы она сгорела, все проблемы решились бы!

– Какие? Король отрекся бы от рудников? Или забыл бы, что у меня все права наследия трона? Горючая смесь и огонь поблизости, рано или поздно оно бы рвануло.

– Адор бы окреп, и люди были бы на вашей стороне!

– Они и так на моей стороне!

– Нет! Люди возмущены, напуганы, настроены против вас.

Я обернулся к советнику и облокотился на стол одной рукой.

– Я хочу, чтобы все, кто говорили, что узнали ее, были мертвы.

Гортран побледнел еще сильнее.

– Думаете, никто не поймет, что им закрыли рты?

– Не надо много думать. Делай, что я сказал!

– Хотите держать их в страхе, да? Вот ваша стратегия?

Каждое его слово, как пощёчина или удар под ребра. Настолько сильные, что меня чуть ли не швыряло от каждого из них. Потому что прав, потому что, ДА, я закрывал рты. Засыпать землей всех, кто мог причинить ей зло. Прямо или косвенно.

– Страх – это прекрасный стимулятор. Страх держит в узде самых борзых и сковывает яйца самым смелым. И не важно какой именно страх. За себя или ближнего. Едва они поймут, что, если слишком много говорить, можно остаться без языка или без головы – слухи стихнут.

– Или народ восстанет!

– У меня есть армия – я подавлю восстание!

Говорил и чувствовал отвращение сам к себе. Ради чего? Ради кого? Ради сучки, которая даже ни разу не улыбнулась мне, не посмотрела с одобрением. Ради сучки, которая меня ненавидит и любит другого! Ради нее я убиваю свой народ и развязал войну с Карлом.

***

В какой уже раз спускался к ней в подвал, спускался и ощущал, что трясет всего от предвкушения встречи. Отпустил стражника и подошел к клетке, глядя ей в глаза. Мокрая, босая, со спутанными волосами и невозможно прекрасная. Свернуть бы ей за это шею. Встала с соломы и смотрит на меня… в глазах застыли боль и слезы. Я подошел еще ближе, слыша, как бьется собственное сердце.

– Король помиловал тебя.

– Я слышала.

Ответила глухо, но ко мне не идет. Стоит там у стены такая же гордая, неприступная, чужая. Как же низко я пал, если пришел сюда… Зачем? Не знаю. Наверное, просто увидеть ее, убедиться, что живая, что не сгорела.

– Зря! – прохрипела она. – Надо было сжечь!

Щелкнул замком, открывая клетку, и шагнул к ней, хватая за руки и сдавливая ледяные запястья горячими ладонями. Вблизи ее глаза такие огромные, кристально-чистые светло-зеленые, как весенняя листва на рассвете. Не зря! Вытащу ее отсюда, спрячу подальше от глаз людских. Не отдам никому. Моя она. Мне обещана и моей ей быть до самой смерти. Возможно, моей. Ведь ее убить я не смог и вряд ли смогу.

– А как же твой Миша? Если сдохнешь, то не увидишь его!

И каждое собственное слово полосует по сердцу, будоражит, сводит с ума.

– Кто знает… может, именно смерть обручит меня с ним.

Сказала так обреченно и печально, что я задохнулся. Впечатал ее в стену изо всех сил, сдавливая хрупкие плечи, схватил за горло пятерней.

– Значит, ты не сдохнешь никогда! Замурую! Закую в цепи! В клетку посажу! Но ты будешь жить! Потому что мне принадлежишь!

– Принадлежу… тебе, – согласно ответила, и на глаза слезы навернулись, разозлив меня еще больше, как будто сожалеет о том, что принадлежит, как будто вся ее ненависть стала адской грустью, выматывающей мне нервы.

Не удержался, впился в ее мокрый рот губами. Изголодавшийся, растерзанный казнью этой, ревностью к неизвестному любовнику. Выдыхая ей в горло судорожно, сдавливая ей шею.

– Я сам… убью тебя сам… потом, – кусая нижнюю губу, затем верхнюю, – кожу сниму лоскутками, чтоб мучилась дольше. Изуродую тебя… превращу в чудовище… ты даже не представляешь, какие муки ада я для тебя придумаю… Элизабеееет.

Вдавил ее в стену, распластал собой по холодному камню, причиняя боль и согревая своим жаром. У меня как будто лихорадка и в голове мутно. Я слишком испугался, что она сгорит, и сейчас мне нужна была ее плоть, убедиться в том, что живая, наказать за мой страх и мою ревность. Попыталась вырваться, но я развернул ее спиной к себе и впечатал обратно в камень. Злой, растерянный, опустошенный пониманием, что творю из-за нее. В каком-то диком припадке нестерпимой жажды.

Задрал мокрое платье вверх, на талию, приподнимая ее ногу, пристраиваясь сзади, одной рукой сдавливая грудь, а другой доставая вздыбленный член, направляя в нее, чтобы одним толчком войти в ее тело. Застонала, закрывая глаза. Не сопротивляется, но и не отвечает. Ну и пусть. Плевать. Меня это не волнует. За жизнь надо платить… пусть платит мне своим телом. К черту ее душу. Пусть дарит ее своему проклятому Мише, который все равно ее не получит.

Вцепился зубами в нежный затылок, чувствуя, как бьет в нос запах мокрых волос и костра, как она пахнет моим безумием.

– Еще раз…, – толкаясь все сильнее и быстрее, – еще раз вспомнишь о нем вслух… пожалеешь.

Глубоко, яростно, спуская вниз мокрую ткань с груди, сдавливая голое полушарие, чувствуя острый сосок, упирающийся в ладонь. И мой член становится еще тверже, и возбуждение граничит с сумасшествием и с болью.

– Пожалею, – вторит мне, и с губ срывается стон, а я накрываю ей рот ладонью, чтобы ничего не сказала, чтоб не нанесла еще один удар. Яростно трахаю ее тело все быстрее и быстрее. Только наслаждение граничит с пыткой. А Элизабет голову запрокинула и глаза мокрые то ли от слез, то ли от дождя закрыла, и я чувствую, как ее плоть сжимает мой член сначала легкими судорогами по нарастающей, и первобытная похоть глушит все мысли. Плачет по нем и кончает со мной! Развернуть лицо к себе, наброситься на ее рот, сдирая стоны, вколачиваться, как ошалевший сильнее, быстрее, с дикой яростью пока, не забилась в моих руках, выдыхая жалобным криком, и я вторю ей рычанием, воем, изливаясь во вздрагивающее тело, наклоняя назад за волосы, терзая задыхающийся рот, кусая губы и делая последние сильные и быстро-хаотичные толчки, пока не распял ее на той стене, прижимая всем телом, зарываясь лицом в мокрые волосы, удерживая, чтоб не упала. Весь покрыт потом. Опустошённый своей страстью, слышу смрад гари – это моя гордость вместе с самолюбием потрескивают и скукоживаются, разлетаются в ничто.

Она ведь даже не представляет, чего мне стоила ее жизнь и чего еще будет стоить.

Отстранился от Элизабет, поправляя штаны, задыхаясь и чувствуя себя последним жалким идиотом. А она не оборачивается. Так и стоит у стены, упираясь в нее лбом, только спина уже не прямая, а согнутая, и пальцы, отливающие перламутром на фоне серых камней, дрожат, и их кончики испачканы кровью, а я понимаю, что она сломала ногти.

Ударил кулаком по стене рядом с ее головой, сдирая костяшки и чувствуя отрезвляющую физическую боль, отступил назад.

– Вечером тебя отсюда заберут.

– Мне все равно.

Ответила очень тихо, а я сжал пальцы в кулаки. Ей все равно. Сегодня будут резать, топить, ломать тех, кто знает Элизабет Блэр в лицо… а ей все равно. Бесчувственная дрянь. Развернулся и вышел из темницы, закрыл клетку на замок и, проходя мимо стражника наверху, прорычал: