Танцующая для дракона. Небо для двоих Эльденберт Марина

Глава 17

Даармарх, Огненные земли

Я смотрела на него, не в силах поверить в услышанное. Тот холод, что сковал меня по рукам и ногам в Верхнем саду, сейчас добрался до самого сердца, потому что я все поняла. Мэррис сделала все, чтобы избавить Ибри от сильной соперницы. Она считала, что Витхар рано или поздно выберет себе жену с сильным пламенем, а место фаворитки, увы, было только одно. Когда Ибри умерла, все, что у нее осталось – внук. По ее мнению, для него я тоже была угрозой, поэтому она написала письмо, которое мне должны были передать. Она достаточно меня изучила, чтобы понять, что боль я всегда переживаю в себе и никому не скажу ни слова.

Вот тут она ошиблась.

Я рассказала Бертхарду. Бертхарду, который принял мою ярость и боль на себя. Который вытащил меня из самой ужасной тьмы, накрывшей с головой.

– Мэррис! – прорычал Витхар.

Ноздри его раскрылись, выдавая ярость, опалившую меня знакомым огнем. Он прошел мимо меня и рванул дверь с такой силой, что она чудом не слетела с петель.

– Мэррис ко мне. Немедленно. – Его голос отразился от сводов анфилады, резкий удар оборвал мечущееся по дворцу эхо.

Он шагнул ко мне, взял за плечи, встряхнул.

– Теарин!

Я подняла на него глаза. Скользнула по груди, по знакомому шраму в вырезе туники. По резкому подбородку, по губам, которые еще совсем недавно касались моих.

Мое наваждение. Он – мое наваждение.

– Мэррис сказала, что Янгеррд и Хеллирия не знали о том, что я была беременна, но это не так, – произнесла я. – Янгеррд слушал меня через камень, который был в его медальоне. Они знали, что ты пойдешь за ребенком, не так ли?

– Не так, Теарин, – он смотрел мне в глаза, – это не так. Я пришел за тобой.

И оставил меня на долгие семь лет.

Эти семь лет я жила в пустоте, несмотря на то что вокруг меня проходила жизнь. Жизнь, с которой я не справлялась, потому что во мне ее не было, я заморозила ее в себе вместе с чувствами, которые могли меня уничтожить.

Я ехала к нему, представляя сотни вариантов нашего разговора, но ни один из них не был таким. Ни один из них не поднимал со дна столько боли, которая тлела, как запертое под таэрран пламя.

– Мне жаль, Витхар, – тихо сказала я. – Мне очень жаль.

Глядя в мои глаза, он, кажется, понял все.

– Скажи, что я могу сделать, чтобы ты меня услышала? Что я могу сделать, чтобы ты поверила в то, что ты мне нужна? Как воздух. Как дыхание. Как пламя. Всегда была нужна… И сейчас.

– Ничего. – Я покачала головой.

– Теарин… – произнес глухо.

– Я уезжаю, – тихо сказала я. – Мы никогда не были опорой друг другу. Ты был прав, Витхар. Все рухнуло в тот момент, когда не стало его.

И оно действительно рухнуло. Меня выжгло из собственного тела вместе с тем, кто не успел повидать этот мир, а та, что должна была родиться заново, так и не родилась.

– Для тебя все выглядит именно так?

– А для тебя? Тебе никогда не нужна была любовь, тебе нужна была любовница. Удобная любовница, от которой ты бы никак не зависел. Ты предложил мне стать твоей тогда, на корабле. Но стать твоей означало, что я всегда буду лишь твоей прихотью. Кем я была бы сейчас, согласись я тогда? Теарин в таэрран? – Я усмехнулась. – Когда я просила тебя уйти, в Ильерре, я говорила именно об этом. Мы не умели ценить друг друга, Витхар. Мы могли бы быть счастливы, но мы прошли мимо. Возможно, мы многому друг друга научили, но… на этом все.

Тишина, повисшая после этих слов, казалась звенящей.

– Останься хотя бы на праздник, – сказал он.

Я покачала головой:

– Я выезжаю сегодня.

В глазах его снова вспыхнуло пламя: знакомое мне настолько, что на миг показалось, будто я снова в прошлом и мне сейчас отдадут приказ. Вот только приказы Витхара были больше надо мной не властны, равно как и прошлое. Благодаря Мэррис, которая сделала все, чтобы мы не остались вместе, я все-таки обрела свободу.

Взгляд Витхара полыхнул, чтобы мгновением позже потемнеть.

– Твои хаальварны устали, – коротко произнес он. – Ты тоже устала, Теарин. Подумай о том, как будет выглядеть твой скорый отъезд. Я сам был не готов к тому, что узнал сегодня. Мэррис была дружна с моей матерью, когда ее не стало… она была частью той светлой памяти, что от нее осталась. Эта часть сегодня ушла безвозвратно. Когда ты появилась в моей жизни, я тоже был к этому не готов. Не готов к нравам Ильерры, к тому, воплощением чего ты являлась.

Он помолчал и добавил:

– Оставайся до утра, Теарин.

Витхар отступил, теперь между дверью и мной больше преграды не было. Я выдержала его взгляд и кивнула:

– Доброй ночи, Витхар.

– Доброй ночи, Теарин.

В анфиладе было пустынно, звук моих шагов эхо бросало из стороны в сторону. Я едва успела ее пройти, как двери передо мной распахнулись, и навстречу мне в сопровождении стражи шагнула Мэррис. Она шла, гордо вскинув голову и расправив плечи, лишь поравнявшись со мной, бросила на меня дикий, полный ярости взгляд.

– Будь ты проклята! – прошипела она и плюнула мне под ноги.

Я не остановилась, но ее искаженное злобой лицо еще долго стояло перед глазами. Когда я шла по коридору, когда стояла на балконе, вглядываясь в огни Аринты.

Когда засыпала, пытаясь стереть из памяти не только ее ненависть, но и лицо сына Ибри.

Мальчика, похожего на Витхара как две капли воды.

Проснулась я от ощущения чьего-то пристального взгляда. Резко распахнула глаза и замерла: у моего ложа стоял Гаяр.

Он тоже замер – видимо, не ожидал, что я так резко проснусь. Руки его сжались в кулаки, глаза потемнели до той черноты, за которой у Витхара уже просыпался огонь.

– Убирайтесь, – сказал он. – Уезжайте из Аринты. Немедленно.

Я даже не сразу поняла, что случилось, – осознала только, что ментальная сила легонько толкнула меня в сознание. Вероятно, так мог боднуться Дири, когда был виаренком, но попытка приказа не удалась. Ноздри Гаяра раздувались, он слишком плохо справлялся с эмоциями, чтобы суметь удержать мое сознание. Для приказа нужен чистый холодный рассудок, в нем же смешалось столько всего, что его чувствами меня ударило гораздо сильнее, чем он хотел.

– Ты сейчас же выйдешь из моей комнаты, – произнесла я, садясь на постели.

Я не спала обнаженной, но все равно придерживала покрывало, потому что ночное платье требовало халата.

– И если хочешь поговорить, зайдешь снова. Предварительно постучав.

Лицо мальчика исказилось: осознание того, что у него не получилось отдать приказ, ударило в меня яростью.

– Мне не о чем с вами говорить! Я вас ненавижу!

Вот теперь в глазах полыхнуло пламя – сын Витхара действительно был очень силен. Алое пламя заслонило детскую радужку, темную, зрачки располосовали ее на две половинки.

– Из-за вас бабушка уезжает! Из-за вас мне не позволят даже с ней попрощаться! Ненавижу вас! Ненавижу! Ненавижу!

Он выкрикнул все это мне в лицо, сжимая и разжимая кулаки, а потом развернулся и вылетел из комнаты. Перекрывая его шаги, громыхнула дверь, раздался хруст, и ветряные колокольчики исполнили свою последнюю песню. Свалившись на пол, они жалобно звякнули и затихли.

Я вздохнула и провела руками по лицу, откинула назад волосы. Вчера стоило заплести косу, как я всегда делала, но во мне не осталось сил, и сейчас предстояло долго сражаться с щеткой и узелками спутавшихся прядей. Судя по едва разбавлявшему ночную хмарь свету, утро было еще совсем раннее, но думать о том, чтобы снова заснуть, даже не стоило. Поэтому я поднялась и устроилась перед зеркалом.

Одевалась я тоже сама: наряды, которые мы привезли в сундуке, служанки отпарили и развесили. Я выбрала алое, совершенно не заботясь о том, что когда-то этот цвет каждому во дворце напоминал о моем статусе. Заплела косу, подхватив легкими заколками с каплями драгоценных камней. Все-таки в том, что мне долгое время приходилось жить в лишениях, были и свои плюсы – сейчас я могла сделать себе прическу без посторонней помощи.

Впрочем, посторонняя помощь мне все-таки потребовалась. Я разбудила служанок и попросила узнать, когда просыпается местар и согласится ли он со мной переговорить. После чего вышла на балкон и смотрела, как солнце раскрывается над Аринтой раскаленным белым цветком. Оно вставало над океаном, но увидеть его мешала выступающая часть замка, срезавшая половину пейзажа. Сейчас бы вскочить на перила, подтянуться и устроиться на каменном выступе, который нависал над моим балконом. Витой тяжелый узор, обрамлявший его своеобразной аркой.

Мысль об этом показалась безумной: уже очень давно я не ходила по стенам. Невыносимо давно не чувствовала бурлящую в венах кровь от захватывающей дух высоты. Единственным разбавившим мое существование эпизодом стал полет с Витхаром, но сейчас он казался мне далеким, будто приснился. Даже не уверена, что во мне сейчас хватит сил подтянуться, не говоря уже о чем-то большем.

– Местари, – голос служанки, – местар уже проснулся и говорит, что будет счастлив разделить с вами завтрак.

– Хорошо.

Я напоследок взглянула на Аринту, отсюда она казалась игрушечным городом – с высоты полета дракона, и последовала за ней. Девушка привела меня к дверям, которые распахнули слуги. Зал, где нам предстояло завтракать, был небольшим. Я бы даже не назвала его залом. Это была просторная, но удивительно уютная комната. Стол, рядом с которым всего два стула, маленькие диванчики у стен, гобелены.

– Здесь встречались мои родители. – Витхар поднялся и шагнул ко мне. – Когда выдавалась возможность побыть наедине.

– Витхар, не стоит.

– Что ты решила, Теарин?

– Я останусь на праздник. Завтра посмотрю Аринту, а послезавтра уеду.

Он был прав. В спешке бежать можно было Теарин в таэрран, но не Теарин Ильеррской. Пусть даже разница между нами заключалась лишь в том, что теперь я – бывшая правительница Ильерры, положившая начало мирному сосуществованию людей и драконов.

Черты его лица обозначились резче, брови дрогнули, словно собираясь сойтись.

Вместо этого он положил руки на спинку стула.

– Прошу, садись.

Мне было не привыкать к дипломатическим завтракам, но сегодня я чувствовала себя лишней. В этой комнате, где были счастливы двое, которых больше нет.

Я обратила внимание на то, что нам не прислуживают. Стол был накрыт, но травяной напиток Витхар наливал мне сам. Все это было неправильно, и я едва удержалась от того, чтобы его остановить.

– Что будешь есть?

Мне пришлось выбрать. Исключительно потому, что я всеми силами старалась свести этот завтрак к дипломатическому, чем бы он ни был на самом деле.

– Мой отец был влюблен в мать, когда она еще была человеком, – произнес Витхар, – но ты это и так знаешь. Он оказался смелее меня: сразу предложил ей стать его женой.

– И иртханессой.

– Это был единственный способ, благодаря которому они могли быть вместе.

– Не единственный. – Я вздохнула. – Он просто не рассматривал вариант жениться на простой женщине.

– О чем ты говоришь, Теарин?

– О том, что твой отец был очень силен. Он обладал властью, не сравнимой ни с чем, и он мог взять в жены любую. Правда, для этого ему пришлось бы всю жизнь сдерживать пламя и, возможно, пережить парочку мятежей. Возможно, даже выступить с войском за ту, кого он любил.

– Ты знаешь, что ее не принимали даже тогда, когда она стала перворожденной.

– Я знаю, что наше общество больно пламенем. Оно не видит того, что у него под носом – сильное пламя не способно разбавить кровь человека. Больше того, сила иртхана именно в том, чтобы выбирать, с кем ему быть.

– Твои мысли… – Витхар вздохнул. – Временами я не понимаю тебя, Теарин. Совсем. Иногда мне кажется, что это слишком, а иногда…

Он замолчал и, заметив мой взгляд, подал мне соусницу.

– Иногда?

– Иногда мне кажется, что они опережают время на много столетий. Что однажды все будет именно так.

– Надеюсь. – Я улыбнулась.

– На что?

– На то, что мы сможем стать единым целым, а не разрозненными ячейками общества, разделенными пугающей силой драконов.

Теперь улыбнулся он.

– Тебе стоит об этом написать. О том, что ты сейчас говоришь мне.

– Я пишу. Я пишу почти обо всем, что со мной происходит, с того дня, как покинула Ильерру. Сначала мне это было нужно, чтобы не сойти с ума, теперь… это, скорее, привычка.

Витхар приподнял брови, внимательно на меня посмотрел.

– Ты удивительная женщина, Теарин. Наверное, ты никогда не перестанешь меня удивлять.

Он помолчал и добавил:

– В твоих записях есть что-нибудь обо мне?

Его пальцы коснулись моих, когда он подал мне тарелочку со сладостями. Это было настолько интимно, настолько легко и просто: мне вдруг показалось, что я обо всем забыла. Забыла, с какими мыслями сюда шла, забыла о прошлом, о том, что до сих пор во мне не перегорело. И о том, что послезавтра я уезжаю.

– Я пришла сюда не за этим.

Слова способны разрушать и возводить стены. В этом я убедилась на собственном опыте: когда проводила переговоры, не раз приходилось четко обозначать границы. Быть единственной правящей женщиной в мире, увы, нелегко, но это тоже дает массу преимуществ.

Сейчас, например, стена получилась прочной. Витхар вернул тарелку на стол и подался назад.

– Зачем же ты сюда пришла, Теарин?

– Нельзя отсылать Мэррис, не позволив ей попрощаться с внуком.

Если до этого изменился только его голос, то сейчас лицо стало просто каменным.

– Разумеется. Я должен был догадаться.

– И? – Я спокойно встретила темнеющий взгляд.

Взгляд, который мгновенно напомнил мне глаза стоявшего в моей комнате мальчика.

– Мэррис не заслуживает даже того, что я дал ей возможность собраться, – произнес он. – Стоило вышвырнуть ее сразу в том, в чем она была в моем кабинете.

– Но ты этого не сделал, – сказала я.

– Не сделал. В память о матери.

Я покачала головой:

– В память о матери позволь ей повидать внука.

– Я вот чего не пойму, Теарин. – Он поставил на стол чашку так, что чудом не расплескал содержимое. – Ты являешься ко мне и обвиняешь меня в излишнем милосердии, а потом говоришь, что я должен позволить разрушившей мою жизнь женщине попрощаться с внуком. Мэррис под арестом до отъезда из Аринты. Ради всех богов, не говори мне, что ты ходила к ней снова.

– Нет. Я не видела Мэррис. – Я покачала головой.

Витхар нахмурился.

– Ко мне приходил Гаяр.

Пальцы его сжались на салфетке с такой силой, что ткань смялась с легкостью сухого листка. Даром что не хрустнула.

– Будь дело только в Мэррис, я бы и пальцем не пошевелила. Но твой сын, Витхар… он любит ее. Он провел с ней все годы, он помнит ее вместо матери. – Я посмотрела ему в глаза. – Возможно, я ошибаюсь, но ты наверняка уделял ему гораздо меньше времени, чем она. Сегодня они расстанутся навсегда, скажи мне, будь так любезен: неужели он не заслуживает последней встречи?!

– Это решать не тебе.

Это было сказано тем самым тоном, который я очень хорошо помнила. Дополнено тем самым взглядом, который до сих пор заставлял все внутри переворачиваться. И, как я ни старалась это удержать, сейчас внутри все снова перевернулось.

– Ты совсем не изменился, Витхар, – сказала я, поднявшись из-за стола и швырнув салфетку в тарелку. – Твои попытки быть милым – не что иное, как тонкий дипломатический ход, верно? Оставь свою милость при себе. До тех пор, пока не будешь готов искренне сделать хоть что-то, ничего не ожидая в ответ.

Я вышла за двери, направляясь к себе и тщетно пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Видит небо, оно колотилось так, что мне становилось нечем дышать.

У себя я вновь тщетно попыталась успокоиться, перебирая наряды и пытаясь понять, как хочу выглядеть на празднике, но проблема заключалась в том, что я никак не хотела выглядеть. Не хотела идти на праздник, не хотела снова видеть Витхара, не хотела улыбаться и танцевать, когда хочется что-нибудь обрушить на голову правителя Даармарха. Сарр был прав: поехать сюда было самой большой глупостью, которую я когда-либо совершала. Самой большой глупостью в моей жизни!

Не в силах сдерживаться, я схватила подушечку и от души запустила ей в стену.

Как так получается, что он снова, раз за разом выводит меня из себя?!

Как?!

Даже сейчас, когда прошло столько лет.

Раньше меня всегда спасали танцы, а сейчас… Я даже не представляю, как давно я танцевала по-настоящему. Так, чтобы искры перекрывали любое, даже самое сильное пламя, чтобы сердце колотилось в унисон барабанам.

Я действительно давно не танцевала, но шаровары и удобная одежда были неизменными спутниками, особенно в поездках. Я не представляла, как можно путешествовать в платьях, поэтому сейчас вновь нырнула в разобранные служанками наряды и выбрала самые легкие удобные штаны и такую же свободную тунику.

Перед началом стоило как следует разогреться (особенно учитывая, сколько лет мои мышцы спали). Да будет хорошо уже лишь то, что они не превратились в кошмарные деревяшки!

Я переоделась, заколола косу так, чтобы волосы не мешали, и вышла на балкон.

Начала с дыхания, позволяющего в тишине почувствовать свое сердце и успокоиться. Потом разминала ноющие, непривычные к забытым нагрузкам мышцы, разогревая их до той минуты, пока не почувствовала, что смогу танцевать. Потом поднялась и…

В первом же неловком, рваном движении поняла, что не чувствую музыки. Во мне ее не было. Лишь беспросветная глухая тишина, пустота, за которой не осталось чувств. Ни отчаяния, ни страха, ни ярости, что во мне вызвал завтрак с Витхаром. Для танца нужен костер, взлетающее до небес пламя, дикое, необузданное. Во мне же было лишь забытое ощущение движения и чувство безвозвратно утраченного. Я еще подвигалась по балкону, ловя солнечные лучи обнаженными участками кожи, но тщетно.

Из этого ничего не выйдет, стоило понять это сразу.

Я отказалась от танца, и он отказался от меня.

Кажется, навсегда.

Я попросила служанок приготовить купальню, и когда вода была разогрета, сбросила одежду, направляясь туда. Не представляю, сколько я лежала, перебирая минуты тишины, прислушиваясь к журчанию обновляющего купальню небольшого водопада и разглядывая ароматические палочки, источавшие мягкий дым.

Вспомнился и Эрган со своей возлюбленной танцовщицей, и наше огненное шоу.

Я больше не танцую в огне, да что там, я больше его не чувствую, хотя стараюсь изо всех сил. Искры, которые высекают наши столкновения с Витхаром, будоражат, заставляют сердце биться чаще, но гаснут, не долетая до земли. Я так хотела избавиться от боли, так хотела избавиться от чувств, что казались мне лишними… и мне это удалось.

Действительно удалось.

Кажется, в эту минуту я по-настоящему поняла Витхара. Как вспыхивало его пламя рядом со мной и как оно гасло, стоило ему закрыть дверь и отрезать себя от меня.

Осознание этого на миг заставило задержать дыхание, а после я поспешно поднялась. Насухо вытерлась полотенцем, набросила халат и вышла из купальни. Остановившись у зеркала, закусила губу, пытаясь понять, как быть дальше, когда в дверь осторожно постучали, и ко мне заглянула служанка.

– Местари? Вы уже отдохнули. – Она улыбнулась и поклонилась. – Вот. Вам просили передать.

Свернутую трубочку письма я взяла не сразу.

– Кто?

– Эссари Мэррис.

– Выброси.

Служанка перестала улыбаться, но тут же кивнула и направилась к дверям.

– Постой.

Девушка остановилась, я глубоко вздохнула и протянула руку, в которую она вложила послание. После чего быстро покинула комнату.

Я развернула письмо и прочла скупые строки: «Думаешь, устроишь нам встречу – и будешь жить долго и счастливо? Ошибаешься, Теарин. Ты будешь страдать всю жизнь. Ты будешь жить с этим».

Горло словно сдавила невидимая рука.

Я сжала крохотный свиток в ладони, комкая его, сминая с такой силой, что он жалобно затрещал. Будь мне подвластно пламя, я бы просто обратила это письмо в горстку пепла. Заставила осыпаться горящей крошкой, как в свое время от письма Мэррис осыпалось мое сердце. Осыпалось все, что в нем оставалось.

Я хлопнула дверью едва ли слабее, чем утром громыхнул Гаяр.

– Эста, – позвала служанку, заглянув в отведенные девушкам-служанкам покои. – Эста!

Она мигом метнулась ко мне, позабыв про сладости, которыми лакомилась вместе со второй служанкой.

– Где находятся покои эссари Мэррис?

– Я… я не знаю, но могу выяснить.

– Выясни.

Эста выбежала за дверь, Лима подскочила, прижимая руки к груди, словно я собиралась на нее наброситься. Я и впрямь собиралась – только не на нее. Собиралась посмотреть Мэррис в глаза и спросить, как она будет жить с тем, что убила моего ребенка. Небо, я впервые в жизни готова была вцепиться ей в волосы и таскать до тех пор, пока она не заверещит от боли. Меня колотило, трясло, в груди полыхало забытыми чувствами.

Запоздало подумала о том, что говорил Витхар, – о том, что Мэррис под арестом, и о том, что, возможно, никаких покоев у нее уже нет, но развить эту мысль мне не позволили. Эста вбежала в комнату, вслед за ней шагнул один из хаальварнов.

– Местари Ильеррская, вы желали видеть эссари Мэррис?

Я кивнула.

– Пойдемте. Я вас провожу. Она сейчас прощается с внуком, а после сразу уедет.

Мысль о Гаяре должна была меня остудить, но вместо этого пламя полыхнуло еще сильнее. Впервые за долгие годы меня ожгла таэрран, я даже дотронулась до пылающей воспаленной шеи. Проследила взгляд хаальварна, отдернула руку.

– Ведите.

Хватит с меня милосердия. Если Мэррис считает меня тварью, самое время ею стать. Самое время показать ей, что я не собираюсь больше сносить ее оскорбления. А Гаяру будет полезно узнать о том, что сделала его бабушка.

Мы шли по коридорам, и все это время я глубоко дышала, стараясь справиться с охватившей меня яростью и огнем. Перед глазами стояло перепуганное лицо служанки: неужели я была настолько страшна?

Сейчас мне было совершенно не до этого.

Мне было не до высоких слов и поступков.

Охранявшая покои Мэррис стража расступилась, хаальварн почтительно склонил голову.

– Вас дождаться?

– Не стоит.

Это прозвучало резко, а в следующую минуту я уже шагнула в комнаты. Прошла через покои, предназначенные для отдыха: здесь стоял собранный сундук с вещами, а из спальни доносился смех мальчика.

Смех.

Ребенка.

Я остановилась, словно налетела на стену. Остановилась, глубоко дыша, считая про себя, пытаясь выровнять дыхание.

Надо уйти.

Надо просто уйти и забыть…

Нет. Не надо! Если уйду сейчас, это останется со мной, потащится шлейфом туда, куда бы я ни поехала. Где бы я ни жила. Будет мешать во всем, что бы я ни делала.

Тем не менее я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула и лишь после этого отодвинула разделяющие комнаты занавеси. Мэррис и Гаяр были на балконе: видимо, поэтому не услышали, как я вошла. В несколько шагов пересекла спальню, шагнула за следующие занавеси и проглотила очередной удар сердца.

Бабушка и внук сидели на перилах спиной к скалам, она крепко держала его за руку и, когда я вошла, вцепилась еще крепче. Глаза ее горели безумной ненавистью, и я не могла понять, чего в них больше: ненависти или безумия. Гаяр нахмурился.