Непосредственный человек Руссо Ричард

Глава 30

Не прошло и двадцати минут после отъезда Рассела, как в начале нашей дороги появился какой-то автомобиль. Я следил, как свет фар перемещается по склону мимо соседских домов. Когда он миновал последний поворот, стало ясно: это ко мне.

На миг я понадеялся, что это Лили возвращается пораньше, чтобы застигнуть меня врасплох, но я же знал — этого быть не может. Когда проживешь с женой столько, сколько прожил я, научишься узнавать не только рокот ее автомобиля, но и тот особый звук, который автомобиль производит, когда она за рулем. Сотни раз я видел, как моя жена въезжает на эту гору, и я знал, что сейчас едет не она — не ее автомобиль, не ее скорость, не так направлен свет фар. Едет человек, бывавший здесь раньше, но довольно давно и не ночью; он помнит, какие у нас крутые повороты, но не помнит в точности, где они, и вынужден снижать скорость, чтобы их не пропустить. Я устрашился, не Тедди Барнс ли это — спешит отпраздновать мою победу, спросить, права ли Грэйси и в самом ли деле я прятался на потолке, спланировать дальнейшие действия, выяснить, вернулась ли Лили, и сообщить ей последние известия о безумии ее супруга. Или, хуже того, он хочет поговорить о своей жене и Илионе.

Приказав Оккаму сидеть, — иногда он даже подчиняется — я встал, включил наружный свет и подошел к перилам как раз вовремя, чтобы увидеть, как из машины вылезает Тони Конилья, один из очень немногих людей, кому я в этот вечер мог бы и порадоваться.

— Ты не отвечаешь на звонки, — заявил он, — и не перезваниваешь, хоть твой автоответчик-врунишка обещает.

Из-под мышки у Тони торчала бутылка. Оккам гавкнул на него сверху.

— Я раз десять тебе сегодня звонил, — продолжал Тони. — Твои коллеги сказали, ты исчез после кафедрального собрания. Они подозревали, что ты прячешься у меня.

— Ты же знаешь моих коллег. Если б они не приходили к неверным выводам, они бы вообще ни к какому выводу не пришли.

Тони почему-то не продвигался к веранде, а перегнулся через капот своей машины и что-то рассматривал. Уже настала ночная тишина, и я слышал, как потрескивает, остывая, мотор. С тех пор как уехал Рассел, похолодало. Оккам дважды крутанулся вокруг своей оси, рухнул на пол, вздохнул и спрятал морду между лап.

— Поднимайся.

— Сейчас приду, — пообещал Тони, однако с места не тронулся. — Сначала попытаюсь разгадать загадку.

— Ладно, считай, я купился, — сказал я. — Какую такую загадку?

— Откуда на крыше твоего авто взялась блевотина. — Он ткнул пальцем.

Тони припарковал свой автомобиль бок о бок с моим, и теперь, когда он мне показал, я увидел, что так оно и есть. Всё мой отец виноват. Если бы гараж не был завален его книгами, там стояла бы моя машина — в безопасности.

Тони подошел ближе, чтобы исследовать блевотину.

— Свежая. Полицейские эксперты установили бы время — не более часа.

Я не удержался от смеха.

Тони поднялся по ступенькам веранды, прошел сквозь раздвижные двери в кухню и вернулся с двумя стаканами, один вручил мне.

— Алкоголь, — заговорщицки сообщил он, предъявляя мне бутылку. Четверть галлона дорогущего кентуккийского бурбона, трети уже недостает. Даже при слабом освещении на веранде я увидел, что глаза Тони налиты кровью и что пить он начал без меня.

— Когда прикончим эту, я знаю, где раздобыть еще.

Он поставил бутылку, подался вперед, упершись руками в перила, снова уставился на мой автомобиль.

— Блевун сидел на этом кресле, — сказал он, осмотрел свои руки в поисках дополнительных улик и обтер их о штаны, прежде чем налить нам по изрядной порции бурбона. Я сделал глоток — о лучшем напитке и мечтать нельзя. Билли Квигли, случись он тут, пролил бы слезы религиозного умиления.

Тони в упор смотрел на меня:

— Невысокого роста. Левша. Хромает. Служил в Индии. Это элементарно, однако больше я пока ничего не могу сказать, разве что — недавно он ел спаржу.

Пока Тони занимался этой загадкой, я решил другую, которая весь день болталась на периферии моих мыслей.

При виде Тони недостающий кусочек встал на место. Девушка на заднем сиденье полицейского автомобиля — это та же девушка, на которую я наткнулся в прошлый четверг, когда ушел от Тони, та рослая особа, не испугавшаяся меня на дороге в три часа ночи и заявившая, что я не он. «Он» — теперь я понял — Тони, и я также сообразил, что направлялась она к его дому. Я припомнил телефонные звонки, которые неоднократно вытаскивали Тони из джакузи, и как после очередного звонка он оставил трубку висеть на шнуре, — видимо, это и побудило девицу искать личной встречи. Также я вспомнил, как Мисси Блейлок настойчиво уговаривала меня расспросить Тони о том, что произошло после моего ухода. Окончательный вывод: должно быть, нынче девица ворвалась к Тони в аудиторию, полиция силой выдворила ее из кампуса, и в результате Тони вынужден был отменить наш запланированный матч по ракетболу. Уильям Оккам был бы доволен таким рассуждением: оно охватывает основные известные нам факты, не вступает в противоречие ни с одним из них и не усложняет без необходимости. Но моей теории недоставало резонов, побудительных мотивов, истины, скрывающейся за известными фактами. Былой писатель во мне хотел бы знать, насколько удастся приблизиться к глубинной истине, следуя за пунктиром фактов?

Не так уж близко, вероятно. Пародия на расследование, которую Тони разыграл вокруг блевотины на капоте моего автомобиля, напомнила, сколь велик разрыв между фактами и подлинным пониманием их смысла. Каким образом Тони мог бы догадаться о Расселе и Джули, о крахе их брака, о гибели их любви? Наши душевные муки никогда не бывают простыми. Уильям Оккам, снабдивший человечество факелом разума, при свете которого нам следует изучать мир физических объектов, сам воздерживался от применения бритвы к иррациональному, где сущности множатся, словно вирусы под микроскопом. Рассел не коротышка и не левша, он не служил в Индии, он не хромает и, возможно, даже не ел спаржу, но с какого-то момента практически любой набор случайных деталей имеет шанс не хуже всех прочих оказаться истинным.

Ограниченность интуиции, фантазии и превращает людей вроде Уильяма Генри Деверо Младшего в автора единственной книги, как я опасаюсь, и, возможно, поэтому сегодня я завидую Рейчел. Хоть я и сказал своей литагентше, что не завидую, на самом деле это не так. Не успеху Рейчел я завидую — моя ревность относится не столько к успеху, к подтверждению таланта, сколько к той необходимой художнику самоуверенности, которая из них проистекает. Прежде Рейчел сплошь состояла из вопросов, но сегодня она ощутит наконец, что обладает ответами, увидит некоторые паттерны достаточно отчетливо, чтобы убедительно описать их детали. Она допустит вероятность того, что утлое суденышко ее таланта вполне способно плыть по морю. Не поддаваясь волнам сомнения, которые грозят потопить всех мореплавателей, она отважно развернет свой парус по ветру. И вот тот миг, когда это произойдет, — ему я завидую.

Тони как-то странно смотрел на меня, и я понял: только что у меня случился очередной провал. Как обычно в таких случаях, я сверился с часами, пытаясь сообразить, долго ли я отсутствовал. И как всегда, не смог точно ответить на этот вопрос, потому что не успел заметить, когда провал начался.

— Слушай внимательно, — велел Тони. — Мы затронем сейчас сложную тему.

Я был рад это слышать. Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, чем мысль, что Тони явился для важного разговора и готов к нему приступить.

— Я тут обдумывал тайну человеческой привязанности, — сообщил он в виде преамбулы.

Я кивнул:

— Это прогресс. На прошлой неделе ты думал о совокуплении.

— Я подумываю отказаться от совокупления, — сказал Тони — по своему обыкновению, убийственно серьезно.

— От акта или от темы для разговора?

— И от того, и от того. Обсуждать эту тему с тобой и раньше особого смысла не было, а теперь я пришел к выводу, что акт может помешать мне обрести мое истинное призвание, а именно религию… Ты смеешься?

— Ты хочешь сказать, что тебе есть что предложить Господу, а не только женщинам?

— У меня с духовным измерением дело обстоит лучше, чем у всех твоих знакомых, — заявил Тони. — Знаешь ли ты, что я каждый день хожу к мессе?

Я ответил правду — что этого не знал. И из сделанного в такой форме заявления Тони я также не мог заключить, правда это или нет.

— Мне есть что предложить в духовных делах. Тайна человеческой привязанности, в особенности желания, принадлежит духовной сфере, пусть и не все это понимают.

Я поудобнее устроился в кресле. Поехали.

— Взять таких мужчин, как мы, — продолжал Тони. — В конечном итоге мы — истинные мужи веры.

— В самом деле?

— Без дерьма.

— Хорошо, — сказал я. — Отлично.

— Например, я думаю, не будет ошибкой сказать, что ты чувствуешь существенную привязанность к своей жене. Прекрасная женщина, если будет позволено высказать мое мнение, вполне достойная величайшей твоей любви.

— А Тедди считает, что я недостаточно ее люблю, — заметил я.

— Ага! — воскликнул Тони. — Тедди несет бремя человеческой привязанности к той же самой женщине. Чья привязанность сильнее? Твоя, ибо ты познал свою возлюбленную, или его, ибо он ее не познал?

— Мы о познании в библейском смысле?

— Мы говорим о познании с большой буквы. Мы говорим об эпистемологии. Мы больше не говорим о совокуплении — разве что лишь в той мере, в какой совокупление помогает нам постичь свой духовный мир. Мне казалось, это ясно. Ты питаешь привязанность к своей жене, но также, если не ошибаюсь, некие чувства у тебя вызывают и другие женщины?

Я не ответил, решив, что это риторический вопрос, как большинство вопросов Тони. Оказывается, нет.

— Ты имеешь в виду любовь?

— Нежность, — уточнил Тони. — Человеческую нежность. Да ладно, пусть любовь. Ты влюблен в свою жену.

Этого я отрицать не стал.

— И тем не менее ощущаешь нежность и к другим женщинам?

— Я бываю… — я поискал точное слово, — очарован.

— А! — с раздражением отмахнулся он. — К сожалению, тем самым подтверждается общее мнение — ты застрял на подростковой стадии эмоционального развития. Но не будем спешить. Допустим, что «очарование» — это и есть интуитивное знание о добродетелях другого человека. А также допустим, что нас влечет к добродетели, то есть в конечном счете мы стремимся познать Бога.

— Продолжай, — поощрил я его, хотя, убей меня, не понимал, почему мы должны все это допускать. Мне припомнилось, как нынче днем я заглянул в декольте Мег Квигли. Несомненное влечение, которое я в тот момент ощутил, не имело никаких теологических коннотаций.

— Но любовь ли это? Влюблен ли ты в других женщин?

— Наверное, наполовину.

Тони поморщился, но не дал сбить себя с мысли.

— Ты наполовину влюблен в других женщин, помимо своей жены, — подытожил он, кивая, словно это вполне рациональное состояние. — Наполовину — нормально. Наполовину — вполне законно. Ничего дурного нет, когда речь идет о пятидесяти процентах. Главное — не больше пятидесяти. Ты уверен, что влюблен в них не на пятьдесят один процент?

Я отпил еще немного бурбона и прислушался к тому, как тепло разливается все ниже и ниже, до самого желудка.

— Но Тедди считает, что и жену я люблю только наполовину. Если так, это значит, что всех женщин я люблю поровну, и свою жену, и других.

— Если, — возразил Тони, голосом подчеркнув чрезвычайную важность этой оговорки. — Жене полагается больше половины, — добавил он. — Мою любовь к Джуди я оцениваю в девяносто с лишним процентов.

Тони был первым из нашего поколения рэйлтонских преподавателей, кто прошел через развод — двадцать, что ли, лет тому назад. То ли в тот год, когда мы попали в Рэйлтон, то ли на следующий. Он так давно гоняется за молодыми женщинами, что многие считают, будто и в браке он вел себя так же, а это неправда. Расставание с женой стало причиной, а не следствием того, что Тони имеет так много предложить другим женщинам.

— Попал в отличники. В верхние десять процентов, — продолжал он, явно довольный, что нашлась подходящая к его рассуждениям метафора.

— Легкое отклонение от кривой. В самом верху графика, справа. И почти на всем протяжении нашего брака ее привязанность ко мне также была значительной. Не исключительной, но во вполне приемлемых границах. Семьдесят процентов или сверх того. Неплохо. Удовлетворительно. «Устойчивая привязанность», так бы я это охарактеризовал. В ту пору я все старался поднять ее уровень до восьмидесяти с небольшим, это казалось мне достижимой целью. От удовлетворительной оценки — к оценке «хорошо». Ведь когда сам ты отличник, тебя не очень-то удовлетворяет «удовлетворительно». Но чем активнее я подталкивал ее привязанность к восьмидесяти и далее, тем быстрее она соскальзывала в противоположном направлении. Вскоре она уже скатилась к шестидесяти пяти. Проходной балл, и то с натяжкой. Совсем не старалась. А я все еще был отличником, заметь себе. Изо дня в день — девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь, для меня это была норма. В итоге она скатилась ниже тех пятидесяти процентов, о которых ты говоришь, она уже не была даже наполовину влюблена, — по крайней мере, не была влюблена в меня.

Как я и надеялся, Тони был самым подходящим для меня собеседником в такую ночь. Слушая его, я не мог не улыбаться. Вернее, мне казалось, что это улыбка. Мое лицо что-то проделывало в темноте, я это ощущал.

— В итоге наш развод оказался благом. В долгосрочной перспективе это вредно — любить на девяносто с лишним, когда твоей возлюбленной с трудом даются даже семьдесят. Стоит такой ситуации затянуться, и кто-то из двоих обзаведется оружием.

Он подался вперед и подлил бурбона в мой стакан — немного, потому что я и с первой порцией еще не справился.

— Как это выходит, что я пью вдвое больше тебя, да еще и разговаривать успеваю?

Если начистоту, я боялся приняться за выпивку. Боялся, что не смогу остановиться, очень уж хорошую штуку принес Тони. Будь я уверен, что на этой бутылке дело и кончится, я бы пил с ним наперегонки, но Тони заранее предупредил, что знает местечко, где можно раздобыть вторую, да и я знаю с дюжину таких мест, самое близкое — кухонный бар, где я припрятал, не открывая, бутылку ирландского виски, даже более дорогого, чем этот бурбон.

— Долгое время после ее ухода я держался там же, на вершине. Очень редко опускался в смысле уровня привязанности, но знаешь, правду говорят — на вершине одиноко. А спустя месяц или год еще и глупо себя чувствовать начинаешь. Соображаешь, как много ты можешь предложить другим женщинам, если перестанешь сосредоточиваться на одной.

— Не забывай, конец истории мне известен, — перебил я. — Я знаю, как много ты можешь предложить другим женщинам. Ты хвастаешься этим в раздевалке дважды в неделю.

— А ты не забывай Джо Нэмета, — парировал он. — «Если ты на самом деле можешь — это не похвальба».

Бурбон таинственным образом испарился. Я протянул стакан за добавкой.

— Но вот еще что, — задумчиво сказал Тони. — По большей части с тех пор, как я могу столько предложить другим женщинам, моя привязанность к бывшей жене пребывает на вполне комфортной отметке чуть за шестьдесят, а иногда опускается даже до пятидесяти пяти примерно. На прошлой неделе, когда я лежал в джакузи с представительницей местной прессы, привязанность к бывшей опустилась до пятидесяти с небольшим, что для меня предпочтительно, потому что на пятидесяти с небольшим появляется выбор — туда или сюда. Появляется шанс сохранить достоинство. А ты же знаешь мой девиз.

Я улыбнулся:

— «Достоинство прежде всего»?

— Я тебе говорил?

— Догадался [24].

— Но вот еще что, — повторил он свой зачин, и я не понял, идет ли речь о том же самом или теперь он зашел с другой стороны. — Находишься на своих комфортных пятидесяти с небольшим, в горячей ванне с представительницей местной прессы (офигенные сиськи), и вдруг, безо всякой разумной на то причины, тебя вновь отбрасывает к максимальным оценкам в смысле привязанности к женщине, которую ты не видел уже десять с лишним лет, — она за это время, кто знает, может, безобразно растолстела — к женщине, с которой ты собирался провести всю жизнь и даже клялся в этом при свидетелях, и ты бы хотел понять: почему это случилось именно сейчас? То есть у тебя ответственное собеседование, и ты вовсе не хочешь быть, как прежде, отличником в смысле привязанности. Хочешь находиться на пятидесяти, максимум шестидесяти с небольшим, чуть выше среднего, лишь бы стыдно не было.

— И что же ты в таком случае советуешь?

Он уставился на меня как на дурака, но все же подлил нам обоим в стаканы.

— Какой тут совет? Слушай внимательно. Суть — тайна человеческих отношений. Я привожу статистические данные, обсуждаю тончайшую калибровку человеческого сердца, научно к этому подхожу. Что касается тебя — тут я понятия не имею, как и что. Ты сказал, что наполовину влюблен. Я всего лишь пытаюсь прояснить твое статистическое мышление. Я даже не знаю, в кого ты наполовину влюблен.

— А это имеет значение для статистики?

— Нет, — признал он. — Но мне любопытно. В какую женщину может быть наполовину влюблен мужчина вроде тебя.

— Знаешь дочь Билли Квигли, Мег? — услышал я свой голос словно со стороны.

— И кто бы мог упрекнуть за это мужчину вроде тебя?

— А еще моя секретарша Рейчел.

— Тоже подходящая женщина для мужчины вроде тебя, чтобы полувлюбиться. Понимаю.

— А еще Боди Пай на женской кафедре.

— Лесбиянка, — прокомментировал Тони. — Ты же знаешь, что она лесбиянка?

— Это значит, что она не может полувлюбиться в меня, но не что я не могу в нее полувлюбиться.

— Верно. — Тони согласился с моей логикой. — Но тут-то и вступает в игру достоинство.

Я глянул на него.

— Я возражаю не против образа жизни, а против напрасной траты чувств, — пояснил он. — Я бы сказал то же самое, если бы ты сообщил, что полувлюблен в гаечный ключ. Наверное, твоя проблема именно в этих пятидесяти процентах. Ни рыба ни мясо. Кстати говоря, ты ужинал?

Не ужинал, честно ответил я.

— Знаю одно местечко в городе, там хорошая еда. И еще кое-что, что может тебя заинтересовать, — добавил он, приподнимая бутылку, уже почти пустую, у донышка плескалось на полпальца мутной жидкости. — Они и спиртное подадут, если правильно их попросить.

— Мы слишком пьяны, чтобы садиться за руль.

— Пешком не дойти. А между этим домом и рестораном только деревья, больше ничего.

— Деревья-то меня и пугают, — сказал я. — В них врезаешься — а они стоят.

— Следуй за мной! — скомандовал Тони.

— Наверное, они уже закрываются. Почти девять.

— Ты слишком зажился в Пенсильвании. В Нью-Йорке цивилизованные люди в это время только начинают думать об ужине. Лишь христиане-фундаменталисты уже откушали.

— Они тоже имеют что предложить Богу.

— Чушь! Они верят, что Бог может многое предложить им, вот и все. Надевай свой пиджак. Вдруг натолкнемся на одну из тех женщин, в кого ты полувлюблен.

Мы сели каждый в свою машину и не превышали скорость в двадцать пять миль в час на всем пути до «Эвергринс», довольно приличного ресторана по меркам Рэйлтона. Таких у нас мало, вот почему в любой вечер здесь непременно встречаешь знакомых. В этот вечер я уже из холла увидел Джун и Тедди, ужинавших в третьей от двери кабинке. Удивился, застав их вдвоем в публичном месте после той сцены, что разыгралась между Джун и Илионой в коридоре корпуса современных языков, и еще больше удивился, когда Тедди потянулся через стол и взял Джун за руку. В другом конце зала Пол Рурк и вторая миссис Рурк, похоже, ожидали свой счет, вторая миссис Р. покачивала на большом пальце ноги полуснятую под столом сандалию.

А в центре зала я заприметил Боди Пай с симпатичной молодой женщиной.

— Такое твое счастье, — слишком громко заявил Тони. — Лесбиянка.

Я по дороге слегка протрезвел, а Тони, похоже, наоборот, развезло. Раз уж мы добрались сюда, надо бы плотно поесть.

Тедди и Джун обернулись, и я им помахал. Они сблизили головы, нетрудно было догадаться, о чем они спорят — Тедди предлагает позвать нас за столик, а Джун, ненавидевшая Тони, категорически возражает.

— С чего вдруг столько народу в ресторане вечером в понедельник? — удивился я.

— Два по цене одного, — пояснил Тони.

— Кто-то из нас ужинает бесплатно? — спросил я.

— Я, — уточнил Тони. — На прошлой неделе я выложил пятьдесят пять долларов за устрицы.

— Я-то гадал, кто за них заплатил. Правильно, что это был ты, ведь ты же их все и съел.

Мы заняли последний свободный столик, но через пару минут Рурк и вторая миссис Р. остановились возле нас по пути к выходу. Вторая миссис Р. — женщина, в которую я даже наполовину влюбиться бы не смог. Но как она ухитряется шагать по жизни с неизменно скучающим выражением лица? Я бы не хотел состоять в браке с Полом Рурком, но трудно поверить, что он вызывает у жены скуку.

— Привет, преподобный, — сказал я.

— Счастливчик Хэнк! Празднуешь возможность еще недельку побыть во главе кафедры?

— Думаю заказать омара, — сообщил я.

— Жаль, ты опоздал минут на десять — Джун перегнулась через стол и поцеловала муженька. Я собирался взять десерт, пока это не увидел. — Он уже двинулся прочь, но спохватился: — И давно ты знаешь, что поиски завкафедрой отменены?

Даже в сильном подпитии я распознал ловушку. Рурку больше всего хотелось бы подловить Джейкоба Роуза на прямой лжи.

— А их отменили? — спросил я.

Конечно, я к себе пристрастен, но мне показалось, что сыграл я так же убедительно, как наш декан. Это, пожалуй, еще одна причина поверить в то, что из меня мог бы выйти неплохой декан. Может, виной тому четверть галлона бурбона или присутствие моего давнего врага, но мне вдруг приглянулась идея сделаться его начальником. Иуда Долбодятел. Так и вижу табличку с именем на двери.

— Не стоило и спрашивать, — сплюнул Рурк. — Двадцать лет я знаком с тобой и с Джейкобом, и вы оба ни разу не сказали мне правду. Приятного аппетита, не подавись омаром.

— Будьте осторожны за рулем, — пожелал я второй миссис Р.

Ее муж дернулся, но уже не обернулся.

— А была настоящая дикарка, — заметил им вслед Тони.

— Неужели ты и ей мог многое предложить? — вздохнул я.

Он даже глаз на меня не поднял.

— Ты думаешь, что все мои знания сводятся к плоти. Но это не так.

В центре зала молодая женщина, которая пришла вместе с Боди Пай, поднялась и направилась в дамскую комнату. Высокая, спортивная на вид, смутно мне знакома. Возможно, тренер какой-нибудь студенческой команды. Судя по выражению лица Боди Пай, это их прощальный ужин. Боди вынула сигареты, зажгла одну, спохватилась, что сидит в зале для некурящих, и погасила. Перехватив ее взгляд, я улыбнулся, попытавшись этой кривой улыбкой засвидетельствовать понимание и сочувствие, но, боюсь, засвидетельствовал только, насколько я пьян. В ответ она глянула на меня так, словно приняла за бывшего мужа, того самого, из-за кого стала лесбиянкой.

Дождавшись официанта, я заказал большую порцию ребрышек, и мой сотрапезник уставился на меня в ужасе.

— Не стоит.

— Что значит «не стоит»?

— Ты хоть понимаешь, как это вредно? — После шунтирования Тони сделался убежденным врагом красного мяса. — Знаешь, сколько фунтов непереваренного животного жира носит в своем теле средний американец?

Учитывая, сколько спиртного Тони потребил нынче вечером, я предпочел его не слушать. Официант завис в сомнении, и я повторил заказ.

— С кровью, — уточнил я.

Тони заказал речную форель.

Когда официант ушел, а Джун Барнс отправилась в дамскую комнату, Тедди подошел к нам, раскрасневшийся от возбуждения, придвинул себе стул.

— Чего Рурк хотел? — настойчиво спросил он. — Сегодня после собрания он кокнул лампу у себя в кабинете. Швырнул ее в стену.

— Интересовался моим мнением, согласишься ли ты снова избираться в заведующие, — соврал я. — Не хочет выдвигать тебя, пока не выяснит, готов ли ты.

Тедди следовало бы соображать лучше и не покупаться на такое. Пол Рурк — тот самый человек, кто организовал его изгнание с должности, которую я ныне временно занимаю. И все же в глазах Тедди вспыхнула надежда. В вечно изменчивом мире кафедральных интриг ситуация и в самом деле могла перемениться настолько, что Тедди сделался бы приемлемым в глазах Рурка. Вдруг мое еще более тираническое правление задним числом представило эпоху Тедди как триумф демократии? Вдруг та пора кажется всем теперь золотым веком? И по сравнению со мной Тедди выглядит нормальным человеком: за все шесть лет в должности заведующего он ни разу не грозился, что намерен поубивать уток.

Необязательно быть Тедди, чтобы такие мысли замерцали в мозгу, — мечта придает им правдоподобие, как придает она правдоподобие самым невероятным сценариям. Это же безумный мир, говорит себе Тедди. Мир, где Джейкоб Роуз и Грэйси Дюбуа способны пожениться, его собственная жена незадолго до серебряной свадьбы заводит роман с юнцом, специализирующимся на сериалах, — нет ли шанса и ему в таком мире вновь занять кафедру? Вообще-то шанса нет, но Тедди совсем не сразу это осознал.

— Ты шутишь, да? — выговорил он наконец, и усилие, с каким он пытался скрыть разочарование, пробудило во мне сильнейшее желание обойтись с ним жестоко — с человеком, который так долго был моим другом. Как я уже говорил, у меня много общих глубоких мыслей и чувств с моим псом, и в этот момент я вполне разделял желание Оккама воткнуть Тедди в пах острый нос, и я так же мало способен противиться искушению, как Оккам — на прошлой неделе.

— Не унижайся, Тедди, — посоветовал я.

По лицу Тедди я увидел, как больно я обидел его. Удар ниже пояса, действительно в стиле Оккама, вытянутым носом в мошонку, но то ли присущее Тедди великодушие, то ли давняя дружба побудила его найти извинение моей грубости.

— Слушай, ты совсем пьян, — сказал он.

— Несущественно, однако верно, — согласился я.

Он пожал плечами:

— Я подошел только затем, чтобы тебя поздравить…

— Как же, как же! — перебил я, не желая замечать, как глаза Тедди набухают слезами. Точно с таким же видом он исповедовался мне в том, что обожает мою жену, точно с таким же видом объяснял, что я недостаточно ее люблю, — много лет назад, когда мы оба были молоды. — Ты посплетничать хотел.

Я ожидал, что Тони меня одернет, но мой сотрапезник впал чуть ли не в коматозное молчание. Явился официант с салатами, я вновь глянул на Тони и с удивлением обнаружил на его лице гримасу, похожую на угрозу. Он ткнул вилкой в помидорку черри, красовавшуюся посреди тарелки, так злобно, что помидорка подпрыгнула и укатилась на стол. Поскольку беглянка оказалась ближе всех к Тедди, он протянул руку, желая поймать ее и вернуть законному владельцу, но Тони уже вскочил с места и вновь со всей силы ткнул вилкой — на этот раз попал, вонзил все три зубца и пригвоздил помидор к скатерти, разбрызгав сок и семена. Зубцы прошли настолько близко от пальцев Тедди, что тот испуганно отшатнулся. Боди Пай наблюдала эту сцену, и вместе с ней еще половина зала. Мы, пьянчужки (по крайней мере, в ту ночь мы были ими), говорили слишком громко, и, разумеется, никакие слова не разносятся по ресторану так ясно, как слова гнева.

— Два придурка. Ясно. — Тедди отодвинулся, но не встал. — Пойду отсюда подальше.

— Ой да сиди, — велел я без особой нужды — Тедди и не пытался подняться. Все его угрозы сугубо академичны, и более прочих — угроза уйти. И возможно, он почуял, что я пусть запоздало, но устыдился своих выходок. В руководстве для водителей сказано, что отрезвление наступает только со временем, но в моем случае стыд способствовал быстрому отрезвлению. — Правда, сиди.

Тедди с готовностью Оккама придвинул стул обратно к столу.

— Чего ты на меня злишься? — полюбопытствовал он. — Я же голосовал за тебя.

— Может быть, именно поэтому. Как ты думаешь? — Не дождавшись ответа, я продолжил: — А может, меня бесит, что, отправившись вечером в понедельник в ресторан, непременно натыкаешься чуть ли не на всех университетских.

Весьма неудачная попытка извиниться. Я подразумевал присутствие Рурков, но, конечно же, к университетским относились и Тедди с Джун, и слышавшая мой громкий голос Боди Пай.

— Ладно, забудь, что я наговорил. День был тяжелый. У вас тут что намечается?

Лицо Тедди прояснилось, и я понял: он ждал, когда же я задам этот вопрос.

— Мы с Джун отправляемся в круиз, — сказал он, светясь от радости. — Только что решили. Нам в самом деле пора немного отдохнуть от всего этого. Обойдется недешево, но…

Тони тем временем исхитрился прикончить свою порцию, пока я все наматывал на вилку листок салата, словно спагетти. Он так и не сказал Тедди ни слова, а при упоминании его жены злобная гримаса на лице Тони сделалась еще страшнее. Тони будто поднялся вместе со мной на приливной волне бессмысленного гнева и несся на гребне этой позаимствованной эмоции, не ведая, что ее первоначальный владелец благостно соскользнул с нее. Без приглашения он потянулся за моей помидоркой черри и с третьей попытки проткнул ее, излив большую часть помидорных внутренностей на мой латук. Для Тедди это было уже чересчур — на этот раз он не только отодвинулся от стола, но и встал.

— Окажи мне услугу, — внезапно произнес Тони, набив рот салатом и впервые обращаясь напрямую к Тедди. Пришлось ждать, пока он прожует и сможет продолжить. — Скажи чертовой бабе, на которой ты женат, что я и пальцем не трогал ту девку!

Разумеется, Тедди не было никакой нужды выполнять эту просьбу. Ее слышал весь ресторан, включая саму Джун, только что вышедшую из дамской комнаты. Боди Пай пыталась привлечь внимание официанта, помахивая кредитной карточкой. Ее спутница так и не вернулась.

Тони придвинул к себе мой салат и накинулся на него с поразительной свирепостью. Я лишь беспомощно наблюдал за этим. Тедди, которому предоставили все мыслимые причины и поводы, чтобы в ярости покинуть нас, словно прирос к полу. Лишь когда он встретился глазами со мной и я слегка пожал плечами, он молча отошел от стола. Последний лист латука оказался огромным, но Тони не сделал передышку, чтобы его разрезать, а целиком запихал в рот, энергично действуя пальцами. И это мужчина с самыми приличными, я бы даже сказал, изысканными манерами из всех, кого я знаю (за исключением Финни). Тони Конилья, обозвавший меня кретином за то, что я полил устрицу соусом. Но сейчас у меня не было ни малейшего шанса продемонстрировать свои дурные манеры. Мой сотрапезник сожрал свой салат, затем мой, а теперь доедал хлеб. Мне ничего не оставалось, кроме подливы, и я не был уверен, сохраняются ли у меня права на нее.

Единственный, кто мог разрешить подобную ситуацию, — Джейкоб Роуз, и я пожалел, что его нет с нами, хотя ситуацию он бы разрешил за мой счет. Первым делом он бы заявил, что с ресторанами мне до чертиков не везет. Чаще всего меня попросту не замечают официанты, а если и принесут еду, она мне не достанется. А ведь Тони заранее предупредил, что платить за ужин предстоит мне.

Покончив с хлебом, Тони огляделся в поисках официантов, но те куда-то подевались. И стакан для воды и стакан с виски уже опустели, и я заметил, что Тони обильно потеет, хотя в ресторане было не жарко. Учитывая его проблемы с сердцем, я забеспокоился, не стало ли ему дурно, однако стоило мне спросить, все ли в порядке, Тони поднялся из-за стола, утер салфеткой лицо, лоб и загривок и швырнул салфетку на стол:

— Сейчас вернусь!

Поскольку я решил, что он направляется в уборную, то не стал его останавливать, но он подошел к столику, где сидели Тедди и Джун, так и не дозвавшиеся официанта со счетом. Во всем зале не было ни одного официанта, и мысленно я дал себе зарок не переусердствовать нынче с чаевыми. Особой отваги от официантов мы не вправе ожидать, но вся эта смена оказалась слишком робкой, чтобы на что-то рассчитывать.

Джун попыталась встать из-за стола, когда заметила приближение Тони, однако она опоздала, да и Тони поднял руки, показывая, что идет с миром. По крайней мере, я принял это за знак капитуляции. В руках у него ничего не было. Он скользнул в кабинку и пристроился рядом с Джун.

Внезапно возле моего локтя возникла Боди Пай.

— Эта сцена будет развиваться в лучшую или худшую сторону? — пожелала она знать.

Я жестом пригласил ее присаживаться, но Боди отказалась.

— Не знаю, что на него нашло, — сказал я.

Она кивнула:

— Я же тебя в пятницу предупреждала.

— Когда?

— Когда ты витал в облаках. Тони тебе ничего не рассказывал?

— Нет. Только подбирается к этому. — Произнеся эти слова, я понял, что угадал. Именно к этому мы и продвигались всю ночь. — Если прежде не вырубится. И если я не вырублюсь.

— Надеюсь, ты не за рулем?

— Черт, нет.

Она покачала головой:

— Сраный иезуит прав: ты никогда не говоришь правду.

— Ну…

— Позвони мне, если понадобится тебя подвезти, — сказала она. — Он возвращается.

Тони и в самом деле пробирался обратно, поникший, уже безобидный, хотя прочие посетители были в этом вовсе не уверены, и со всех сторон несся скрежет торопливо отодвигаемых на его пути стульев. Я увидел, что он взял счет у Тедди и Джун, — хороший способ извиниться перед Тедди. Способов извиниться перед Джун не существует.

— Профессор Конилья, — приветствовала его Боди. — Рада вас видеть.

— Профессор Пай. — Тони галантно взял ее руку и поцеловал. — Позвольте называть вас Пай-девочка?

За считаные минуты Тони вновь стал собой — насмешливо-очаровательным, невыносимым, человеком, которого никто не принимает всерьез.

— Сегодня моя очередь всех обижать! — сказал он.

— Между нами, — Боди отдернула руку настолько быстро, насколько позволяли приличия, — насчет Джун ты прав. Чертова баба на тропе войны. И она ничего не забудет.

— Что ж, — вздохнул Тони и приветственно поднял мой бокал с водой. — Тогда пусть помнит.

Наконец принесли наш ужин, все официанты разом вошли в зал, а Боди удалилась, попрощавшись.