Безобразная Жанна Измайлова Кира
– Да о том, что на Рикардо, похоже, тоже что-то такое висит… – пробормотал он. – Тебе, наверно, опять не сказали. Принцесса Эмилия – хромая и слепая на один глаз.
– Что?! – вскрикнула я.
– Та бабка сказала, что ее приняла. Говорит, у девочки одна нога короче другой, и сильно, вдобавок кривая и вывернута как-то хитро. Но ногу под юбкой не видно, может, каблук спасет. А что она одним глазом ничегошеньки не видит, скрывают как могут, но это тоже заметят рано или поздно.
– Создатель, что же это такое… – пробормотала я. – Может, это лекари так постарались? Или повитуха со своими секретами? Говорили же, что Рикардо уронили, потому у него и горб вырос!
– О нем ничего не знаю, а Эмилию та повитуха приняла уже такой. Хуже того, когда я бабку напоил, она проговорилась: вот мальчонку едва удержала, как увидела. Ему, правда, уже не повредило бы, говорю же, мертвым родился, но…
– А с ним что было?
– Да что-то вовсе уж скверное, – покачал головой бродяга. – Бабка выла что-то вроде «костей нет, костей нет, мешок из кожи!», – но она уж пьяная была. А девочка вроде родилась нормальной, но очень слабенькой, потому и не выжила. Слишком долго своей очереди дожидалась, королева-то выбилась из сил, вот и… – Он развел руками.
– Бедная Аделин… – прошептала я. – Не знаю, проклятие это или злое колдовство… я уже во все готова поверить! У нашей матери выжили только мы с сестрой, но мы обе здоровы, а братья, хоть и умерли во младенчестве, тоже были без внешних изъянов, это точно… Создатель, какая разница! Кровь ли Рикардо виновата в этих… уродствах, наша ли, что-то другое, не важно! Он ведь все равно что убивает мою сестру!
– Ты сказала, она завидовала тебе, – негромко произнес бродяга. – Нехорошее чувство – зависть…
– О чем ты? – Мне стало не по себе.
– О том, что нужно быть осторожнее со своими желаниями, – сказал он без улыбки, а тени на его лице обозначились резче. – Аделин завидовала тебе, старшей дочери, любимице отца, наследнице престола… И любви князя к тебе она завидовала тоже, уверен, пусть и была еще сопливой девчонкой. Не важно, что ему в невесты прочили ее… будто она не понимала, что вы с нею похожи только лицом!
– У меня нет больше того лица… – прошептала я.
– Вот именно. Нет лица, нет отца, нет короны. И князя тоже нет.
– Я тебя не понимаю. – Кажется, голос у меня дрожал, но именно потому, что я начала догадываться. – Не говори загадками, прошу!
– В такие ночи говорить напрямую нельзя, – ответил он, – мало ли кто услышит. Я сказал уже довольно, ты и сама можешь сложить эту мозаику.
Я помолчала, потом сказала шепотом:
– Аделин не глупее меня, только воспитана иначе. Я ведь говорила: отец обучал меня так, словно я была мальчишкой, а Аделин осталась маминой любимой девочкой… А ей, верно, тоже хотелось носиться верхом и драться на палках. А даже если не хотелось, то… меня отец брал на охоту и позволял загонять дичь и стрелять, и я как-то обставила Саннежи, хотя, думаю, он просто поддался. Аделин же с другими дамами могли только наблюдать со стороны: далеко ли ускачешь по лесу в треклятой юбке! Меня отец взял с собой за море, а не ее…
– Ты говорила, – кивнул Рыжий, глядя на меня со странной грустью.
– Потом умерла мама, которая не делала между нами особенных различий, – продолжила я. – Затем я лишилась своего лица. Если бы не Саннежи и отец, я полезла бы в петлю, но оба они сделали все, чтобы я выжила… Кажется, князь чуть ли не год жил у нас, не все время, но наезжал часто и надолго, я помню… Помню, чуть что – звали его, а он как-то ухитрялся меня успокоить. У отца не получалось. А Саннежи понемногу заново научил меня улыбаться…
– Князь в самом деле тебя любил, – едва слышно сказал бродяга.
Я кивнула, стараясь не вспоминать скуластое лицо – хоть сейчас чекань на монетах! – раскосые темные глаза и точно такую же, как у Рыжего, белоснежную улыбку.
– Любил. Сопливую девчонку… Если б я не была так горда, то, может, согласилась бы выйти за него, а не предложила вместо себя Аделин. Дескать, лицо то же самое, как у меня прежде, а поговорить ты можешь и со мной…
Я закрыла глаза ладонями.
– Вместо себя… Аделин снова оказалась… второго сорта! Меня Саннежи готов был взять даже такой, с этим вот… вместо лица, а она оставалась всего лишь моей сестрой! А потом… потом…
– Появился Рикардо.
– Да. И я лишилась отца. И сразу же – короны. Спасибо, жизнь пока еще при мне, хотя что это за жизнь?
– А вот так говорить не нужно, – серьезно сказал Рыжий. – Особенно сегодня. Этой ночью ты получаешь жизнь заново, забыла? Ты же родилась…
– Я помню, – кивнула я. – Как ты сказал? Дважды семь, третий срок на исходе? Я не сразу поняла, о чем ты.
– Но догадалась все-таки?
– Возможно. Мама умерла, и это… – я коснулась лица, – произошло в мой четырнадцатый год. Сегодня мне исполняется двадцать один. Только не говори, что ты дух, и не вздумай болтать о наказании за мою гордыню, искуплении и прочей дряни! Я в это не верю.
– Я и не собирался, – сказал Рыжий. – И я вовсе не дух, можешь меня потрогать.
– Я тебя обоняю, а духи-посланники не должны вонять костром и… не знаю, даже, чем еще! – фыркнула я. – Ну что ж, надо закончить? Появился Рикардо, и желание сестры исполнилось окончательно, так? Она получила мужа, умного и обаятельного, сама стала блистать в свете не только красотой, если я верно поняла, но и умом. А старшая злюка-сестра, уродина Жанна, сгинула с глаз долой. Но только, – я подняла взгляд на бродягу, – за желания ведь нужно расплачиваться, верно я понимаю?
Он молча кивнул.
– Кто-то исполнил мечты Аделин?
– Да. И я знаю, как это случилось.
– Как же? – Я не стала спрашивать, откуда ему это известно. Если сегодня особенная ночь, то…
Рыжий помолчал, потом медленно произнес:
– Я скажу, но сперва припомни, хозяйка, не случилось ли чего-нибудь на твой седьмой год жизни?
Я глубоко задумалась, потом покачала головой:
– Право, не помню…
– А если подумать хорошенько? – Он сощурил темные глаза. – Вспоминай. Ведь наверняка твой день рожденья отмечали, дарили тебе подарки, как положено? Может, кто-нибудь вручил тебе необычный дар? Или пообещал что-то? Я понимаю, ты была еще совсем мала, но дети обычно помнят такие праздники и подарки! Даже я вот помню, как на мой пятый год дед вырезал мне особенную свистульку: она звучит как трель жаворонка, ни у кого из ребятни такой не было… – Рыжий похлопал себя по груди (в вырезе рубахи виднелся грубый шнурок) и добавил: – Она и теперь со мной.
Я молча уставилась в пол.
– Не помню…
– Хочешь, помогу? – негромко произнес он. – Не бойся я тебе вреда не учиню…
– А ты не колдун, часом? – спросила я. – Хотя ты не сознаешься, даже если и так!
– Не колдун, – улыбнулся Рыжий. – Так, знаю кое-какие фокусы… Ну что, попробуешь припомнить?
– Почему бы и нет, – вздохнула я, а он вдруг поднес к самому моему лицу горящую свечу. – Ты что…
Он дунул на огонь, язык пламени полетел мне в лицо, и я, вскрикнув, отшатнулась и закрылась руками…
…Огонь полетел мне в лицо, я вскрикнула и вскинула руки, закрываясь от ревущего пламени, но оно не достигло меня, рассыпалось искрами, а огнедышащий человек отвернулся и снова поднес факел ко рту.
– Чего ты так испугалась, принцесса? – ласково спросил незнакомый юноша, склонившись ко мне. – Это просто фокусник. И уж будь уверена, если хотя бы искра попадет на тебя и испортит твой наряд… я уж умолчу об одеяниях твоих уважаемых родителей, ему не поздоровится. Впрочем, он напугал тебя, а потому ему не миновать плетей… Эй!..
– Стой! – Я схватила его за руку. – За что это ты хочешь наказать его? Я сама виновата, что испугалась… В другой раз не буду бояться! Прикажи ему еще раз сделать так!
Отец засмеялся, а Саннежи – ну конечно же, это был Саннежи, я впервые увидела его на празднике в честь своего дня рождения! – хлопнул в ладоши, и огнедышащий человек подбежал к помосту, где были установлены пышно украшенные родительские троны и сиденья гостей.
Огонь снова полетел мне в лицо, я почувствовала его жар, но на этот раз не двинулась с места и не зажмурилась. Отец всегда учил меня: если упала с коня или в воду, да хоть с забора – повтори, что собиралась сделать, иначе никогда не переборешь страх!
– И вовсе не страшно! – сказала я, вздернув нос, хотя сердце у меня билось как птица в клетке, а отец расхохотался.
Ему вторил рослый седобородый мужчина в богатых одеждах – отец Саннежи, старый князь, наш гость.
– У тебя растет достойная наследница, мой друг! – сказал он. – Пожалуй, такой будет по силам объездить дикого жеребца, когда она немного подрастет!
– Однако не всякому наезднику окажется по силам обуздать такую норовистую кобылицу, – в тон ему отозвался отец, и они переглянулись со значением, а Саннежи смущенно улыбнулся и подал мне руку, отводя от края помоста.
Я же повернулась и исподтишка показала язык Аделин, так прижавшейся к матушке, что ее почти не было видно в пышных складках праздничного королевского платья.
Только спустя годы я узнала, что это были настоящие смотрины: на родине Саннежи девочек сговаривают очень рано, но забирают в дом мужа, только когда его родители удостоверятся: выросла в самом деле достойная девушка. А то ведь и в уважаемом семействе может уродиться никчемная белоручка, которой лишь бы ворон считать!
– Ты очень смелая, – сказал он, сев подле меня. – И красивая. Счастлив будет тот, кто назовет тебя своей невестой!
– Аделин тоже красивая, – ответила я, кивнув на сестру, притаившуюся возле мамы. – А я вовсе не желаю замуж!
– Почему же?
– Мальчишки все грубияны, – ответила я, хотя из мальчиков своего возраста знала тогда только слуг, а они и впрямь не всегда могли похвастаться хорошими манерами.
– А как же я? – весело спросил Саннежи, и в его темных глазах заплясали огненные искры. – Разве я грубиян?
– Но какой же ты мальчишка? – удивилась я. – Ты взрослый!
– Принцесса видит суть вещей, – подал голос старый князь, – Саннежи в самом деле уже назван мужчиной.
– Я рад буду принять его в своем доме, – ответил отец. – Жанна? Что нужно сказать?
– А ты умеешь стрелять из лука? – жадно спросила я.
– Конечно, – ответил Саннежи и улыбнулся еще шире.
– А метать ножи?
– Несомненно. А еще я умею ловить диких лошадей арканом и объезжать их. И своего ловчего ястреба я взял птенцом из гнезда и выучил сам. Хочу еще добыть детеныша дикого лесного кота и натаскать на охоту…
– Тогда оставайся, – милостиво разрешила я, и взрослые опять рассмеялись, – но только если возьмешь меня на охоту, а то папа говорит, что еще рано!
– Уже нет, – улыбнулся отец. – С днем рождения, дочка!
Аделин смотрела на меня из складок маминого платья блестящими от слез глазами. Ее день рожденья – сестре исполнилось пять – справляли недавно, ей надарили множество чудесных фарфоровых кукол и тонкой работы домиков для них, где даже золотая утварь была с ноготок размером, гору прелестных платьев, прекрасных книг с цветными гравюрами, уйму сладостей, комнатную собачку, котенка и канарейку в клетке…
Отец подарил мне старинный кинжал, тогда сходивший для меня за меч (он и теперь был при мне), пару подрощенных охотничьих псов, а от Саннежи я получила в подарок лошадь, маленькую кобылку, совсем молоденькую, двухлетку, очень норовистую. Ну да мне было не занимать упрямства, и как ни ахала мама, увидев мои синяки и ссадины (рыжая лошадка отменно брыкалась и пребольно кусалась), я не сдалась до тех пор, пока не приучила Тви к себе. Тви – так на родине Саннежи называют лошадей: позови правильно – никто и не догадается, что это человеческий голос, а не ветер посвистывает в траве и не птица кричит…
Тви уже не было со мной. Лошадиный век короче человеческого, и, хоть некоторые кони доживают и до тридцати лет, и даже до полусотни, моя рыжая кобылка уже ушла к самому первому своему хозяину, к тому, кто принял ее когда-то у матери, к Саннежи. У меня остался только ее последний сын – красавец Тван. Он был иной масти и изрядного роста, но того же нрава, и, хоть конюхов худо-бедно терпел, сесть на себя никому, кроме меня, не позволял…
– Хозяйка, – негромко окликнул Рыжий, и я увидела огненные искры в его глазах. Заснула я, что ли? – Ты что-то вспомнила?
– Да… – Я отвернулась. – Мой седьмой день рождения. Праздник… Там я впервые увидела Саннежи… Наверно, именно тогда Аделин начала завидовать мне по-настоящему. Это я была сорванцом, а она – настоящей принцессой, это ей должен был достаться прекрасный принц, а Саннежи…
– Он хотел тебя, – просто сказал бродяга. – Не принцессу. Тебя, хозяйка.
– Так не бывает, – улыбнулась я сжатыми губами. – Наш брак был выгоден, вот и все. Саннежи просто следовал приказу отца. Юноша в четырнадцать лет не мог влюбиться в девочку вдвое моложе себя. Позже, когда я подросла, дело другое, но…
– Не обманывай себя. В отблесках того праздничного огня он увидел, какой ты станешь всего через несколько лет, и все решил для себя. Думаешь, ему не предлагали других невест? – неожиданно серьезно произнес Рыжий. – Да еще каких! И родовитых, и умных, и красивых, и покорных… Никого он не пожелал. Знаешь, почему он почти все время проводил у вас?
– Почему же?
– Саннежи отрекся от права на престол, – помолчав, ответил бродяга. – Он сказал: не могу разорвать душу надвое, легче умереть. Не могу остаться дома и не думать каждый миг, что с моей нареченной. Не могу быть с ней и не беспокоиться, что делается сейчас на родине… Отец понял его и отпустил. Он знал, как Саннежи любил тебя… У князя есть еще трое младших сыновей, Деллерен правит теперь, род всяко не угаснет. А…
– Откуда ты это взял?! – вскричала я, вскочив на ноги. – Ты придумал это! Не могло такого быть, никогда бы он так не поступил… Ну скажи… скажи, что это неправда, иначе…
– Иначе – что? – спросил Рыжий, глядя на меня в упор. – Скажешь, что это ты убила его? Нет, хозяйка, не ты. Ты его ранила – гордостью своей и злостью, но он любил тебя по-настоящему и понимал, почему ты так поступаешь. Он сумел бы сладить с тобой, если бы ему хватило времени. Говорю тебе – Саннежи отказался от прав на престол. Он, при всей своей гордости, стал бы твоим консортом, если бы ты позволила. А ты бы позволила, ведь так? Ты бы передумала в последний момент, и он разорвал бы помолвку с Аделин…
– Я не знаю… – Я закрыла лицо руками. – Что толку теперь говорить об этом, если его уже нет? Никого больше нет…
Тяжелые руки легли мне на плечи, я повернулась и уткнулась лицом в грубую куртку. От бродяги пахло… бродягой. Дымом костра, осенней прелью, сухой и мерзлой травой, почему-то железом, конским потом, псиной и им самим, конечно.
Пусть так. Я не могла плакать, но не хотела, чтобы он видел, как у меня дрожат губы.
В последний раз меня так обнимал отец. Да, верно, это было на похоронах Саннежи, и там очень похоже пахло гарью и металлом, свистел холодный осенний ветер, а улетающие лебеди проводили моего князя, уходящего в небо вместе с дымом погребального костра, печальным криком. Помню, мне показалось, будто в белом клине прибавилось лебедей, но, должно быть, мне просто попали в глаза брызги морской пены и зрение замутилось…
– Ну, будет, хозяйка, – негромко сказал он и усадил меня в кресло. – Ты права, былого не воротишь. Твой князь ушел за горизонт, но он запомнил тебя сильной и смелой, вот и не подводи его, слышишь?
– О чем ты?
– Бежать надо, – серьезно ответил Рыжий. – Одевайся да поскачем прочь отсюда.
– Но… что потом?
– Видно будет. В прошлый раз я говорил: «ночные короли» недовольны происходящим. Так и есть. Они помогут чем смогут, когда доберемся до них. – Рыжий ухмыльнулся. – А еще я нашел несколько верных людей, они ждут нас в горах. Кое-кто тайные тропы знает, уведет подальше, а там уж и станем судить-рядить.
– А почему я должна тебе верить? – негромко спросила я. – Ты сказал – ты не подсыл, но чем ты это докажешь? Откуда мне знать, что ты говорил правду? Кто на самом деле вложил в твои уста эти речи, заставил нарассказать легенд затворнице, истосковавшейся по новостям? Я уеду из поместья… и где окажусь? Исчезну? Или…
Рыжий молчал.
– Откуда-то ты прознал обо мне и Саннежи, – продолжила я, – но это мог помнить и Арнольд, герольд: ты же сам сказал, что напоил и расспросил его. Уж об отречении Саннежи он должен был знать наверняка! А я… Что мне остается? Остаться здесь и ждать, пока сестра умрет очередными родами, а за мной пришлют? Бежать в никуда одной? Бежать с тобой, все время думая о том, что ты можешь оказаться врагом или слугой врага? Этак я и в самом деле сойду с ума!
– Клятве ты, должно быть, не поверишь? – негромко спросил он, и я покачала головой. – Страшно никому не доверять…
– Все, кому я верила, умерли, – ответила я. – Ты что делаешь?
Рыжий распахнул куртку, дернул завязки на воротнике рубахи, и я невольно вздрогнула: левое плечо его было покрыто замысловатыми рисунками, какие накалывают себе моряки. Но у тех они обычно черные от жженой пробки или синие от чернил, а у Рыжего сложная вязь светилась тусклым золотом. Мне показалось даже, словно под кожей у него продета золотая нить, которой вышито неведомое послание.
Он вынул нож и провел острием у самой ключицы, там, где начиналась загадочная вязь, и приложил руку к царапине.
– Смотри, – сказал он, протянув мне окровавленную ладонь. – Не бойся.
Я смотрела как зачарованная: узор под кожей шевельнулся, вспыхнул ярче и вдруг… начал расплетаться, и тонкие золотые нити побежали по пальцам Рыжего, словно следовали за током крови.
– Сейчас…
Он выдернул из так называемого букета стебелек осота, ветку крапивы, размял между пальцами, а потом как-то так ловко сплел с этими самыми нитями, что вышел тонкий жгутик, который Рыжий и свил у меня на запястье.
– Эту нитку можешь разорвать только ты, – сказал он, завязав узелок и оборвав концы.
– И что случится? Ты умрешь?
– Нет, не умру, – серьезно ответил Рыжий. – Это вовсе не для того. Это просто оберег – почувствуешь, если мужчина против тебя умышляет, ну…
– А если вдруг женщина? – прищурилась я, вспомнив придворных сплетниц.
– Тьфу ты… – Он мотнул огненной головой. – Тут я ничего поделать не могу. Чему научили, то сделал. Ну уж будто ты наглую бабу не огреешь топором ровно так же, как мужика?
– Так-то оно так, но речь у нас шла вовсе о другом, – напомнила я, разглядывая странный браслет, на удивление похожий на золотой. Помню, в детстве мы с Аделин плели венки, и такие вот жгутики из травы тоже плели… – Откуда мне знать, что ты сделал, что это за вещь? Почему я должна послушать тебя?
– Я не хотел этого делать… – покачал головой бродяга. – Да только иначе ты не поверишь. А ты и этак не поверишь!
– Ну, говори же!
– Князь Саннежи знал одну твою стыдную тайну. Ты сказала ему, не матери и не отцу, и это он объяснил тебе, что ты вовсе не умираешь, что это в порядке вещей, и велел все же пойти к матери. Помнишь?
– Откуда ты… – Я почувствовала, как заливаюсь краской.
– Огонь. – Рыжий протянул руку, и огонек с фитиля свечи перескочил ему на руку, затанцевал на костяшках пальцев, как монета у ловкого фокусника. Такого я еще никогда не видала, даже у того циркача с факелом! – Он помнит то же, что Саннежи, ушедший в небо с дымом. А я умею разговаривать с огнем. Я могу рассказать, когда и как он в первый раз поцеловал тебя…
– Замолчи! Я все равно тебе не поверю, – прошептала я. – Ты мог узнать об этом от кого-то из слуг, наших или княжеских. Мог подслушать… А мог вызнать иначе.
– Скверно жить, не веря никому, верно? – повторил он после паузы.
– Да. Но лишиться жизни, доверившись бродяге с большой дороги, еще хуже.
– Значит, не рискнешь? Останешься ждать гонцов от своего зятя?
– Нет. Что мне терять?.. Тебе незачем везти меня к каким-нибудь бандитам, рискуя собственной шкурой: выкуп за меня если и заплатят, то огнем и сталью, сам ведь говоришь, что Рикардо не церемонится с разбойным людом. «Ночные короли»… они всегда блюдут выгоду и не тронут меня. Лихим людям на поживу ты меня не отдашь: что проку? Будто мало кругом девиц красивее и доступнее… – Я перевела дыхание. – Если я нужна кому-то, кто умышляет против Рикардо, скажем, как знамя, как законная наследница престола, я рада буду помочь ему, а там уж сама разберусь… Ну а если ты посланник Рикардо и если он получит меня, я придумаю, как убить его, оказавшись рядом!
Показалось мне, или свечи вспыхнули ярче?
– Вот это другой разговор, – серьезно сказал Рыжий. – Ты сказала, у тебя есть мужское платье. Собирайся да возьми смену одежды, и поживее! Коней уж я оседлал… Твой – караковый жеребец с белой проточиной на лбу?
– Он самый. Как догадался? – обернулась я.
На кровати уже высилась гора тряпья, и я выхватывала самое необходимое.
– Нрав точь-в-точь как у хозяйки, – фыркнул бродяга. – Я его погладить хотел, а он меня за плечо цапнул. Ну, долго еще?
– Может, отвернешься?
Вместо ответа он поставил поперек комнаты ширму, о которой я совсем позабыла, и я принялась переодеваться. Хорошо еще, гардеробная за дверью, костюм для верховой езды хранился там, и его успели вычистить… Так, сапоги, плащ…
– Годится, – сказал Рыжий, увидев меня. – Только косу под куртку спрячь.
– Ее можно отрезать, чтобы не мешала.
– Нет. Это всегда успеется, а такими вещами… – Он осекся. – Верно. Укоротить придется. Позволишь мне?
Я кивнула и невольно поежилась, когда Рыжий снова вынул нож.
– Дай руку, – попросил он, а когда я протянула ее, несильно порезал мне палец. – Извини, хозяйка, так надо. А теперь волосы…
Отхватил он едва не половину, и голова сразу сделалась какой-то легкой. Воображаю, что будет, если срезать волосы под корень! Наверно, вовсе в небеса улечу…
– Идем, – негромко сказал Рыжий, подхватив мой небольшой, но туго набитый тючок.
Что мне было брать с собой, кроме пары смен одежды? Немногочисленные драгоценности, несколько памятных писем и мелочей, вот и все. Медальон с портретами родителей и так был при мне. Ну и верный топорик и кинжал, отцовский подарок, я не забыла.
– А припасы как же?
– Смеешься? Припрятаны где надо, с голоду не умрем.
– Меня искать станут! Еще и кони пропадут…
– Не беспокойся, – сказал он, бесшумно отворяя одну дверь за другой. – Садись на своего зверя. Себе я вон того серого выбрал, он вроде как посмирнее будет. А этих заводными возьмем… и навьючим как следует.
– Ты что делаешь? – прошептала я, когда он выпустил из конюшни остальных лошадей и настежь растворил ворота.
Вместо ответа Рыжий ловко вскочил в седло и погнал серого вскачь, а я последовала за ним. Заводные лошади поспешали позади на чембурах.
– Рыжий! – едва слышно окликнула я. Серый конь был едва виден в темноте, луна то и дело скрывалась за тучами.
– Тс-с-с… – отозвался он. – Стой. Теперь обернись и гляди.
– Но…
– Этой ночью положено жечь костры, – негромко произнес он. – Лето умерло, родилась зима, так что это – костер в твою честь.
Позади вдруг вспыхнул огонь, мигом охватил пустую конюшню, перепрыгнул на дом и весело затанцевал на крыше… Истошно залаяли проснувшиеся собаки, раздался топот копыт – это разбегались перепуганные лошади. Слышны были крики – видно, дом пытались тушить, но куда там…
– А как же люди? – прошептала я.
– Я ведь не палач, – серьезно ответил Рыжий. – Все успели выскочить. Все, кроме тебя. Это ты опрокинула свечу – все же знают, что ты не спишь ночами, читаешь. Ну и вот…
– Волосы и кровь, так? – медленно произнесла я. – Как в старых сказках: влюбленные убежали, но это заметили не сразу, потому что они оставили свою кровь, и та говорила с преследователями вместо них?..
– Именно. А теперь едем. Рассвет скоро, полночь давно позади, уже можно.
Я кивнула, ощущая странную пустоту внутри, а он добавил без тени иронии:
– Принцесса Жанна умерла. Да здравствует королева Жанна!
– Безобразная, – добавила я.
– Бешеная, – поправил он.
– Одно другому не мешает, – не сдалась я, Рыжий тихонько засмеялся и тронул серого каблуками.
– Нам туда, – махнул он рукой. – К перевалу. Правь на рассвет…
Глава 3
Мне не приходилось раньше забираться в эти ущелья, прогулки мои ограничивались известными тропами. Мне дозволялось ездить лощинами и перелеском, но и только. Должно быть, соглядатаи мои знали, что Тван может уйти и по горной круче, как его полудикая мать, а потому держали меня на короткой привязи.
– Рыжий, а как же гвардейцы? – спросила я, следуя за ним. Для бродяги он как-то слишком уж хорошо держался в седле.
– Они спали, – ответил он, глянув через плечо. – Нет, огонь на их лужок не пошел, ветер в другую сторону. Но теперь, если они уже проснулись, то пытаются понять, что вообще случилось!
– Твоих рук дело?
– А как же, – самодовольно ответил он. – Самое лучшее вино от госпожи! Три бочонка! Ты же его не пьешь, верно? Отчего бы не попотчевать служивых?
– Значит, ты все рассчитал заранее… Так кто же ты на самом деле, Рыжий? – негромко произнесла я, подобрав поводья.
Тван мог развернуться даже на этой узкой тропе, я знала…
– Просто бродяга, – ответил Рыжий. Уже рассвело, и видно стало, какое у него усталое, серое лицо. – Помолчи, хозяйка. Я и так еле жив.
Мы ехали молча до тех пор, пока солнце не поднялось в зенит, а мы не оказались в тенистом ущелье, где ручеек со звоном впадал в небольшое озерцо.
– Привал, – выдохнул Рыжий, сполз с коня и со стоном потянулся. – Давненько я не садился верхом!
– Ездишь ты уверенно, – заметила я.
– Научился в свое время, – ответил он, расседлывая серого. – Помочь?
– Сама справлюсь, – ответила я, – а то, чего доброго, Тван тебе руку откусит…
– Да уж… – пробормотал Рыжий, покосившись на моего каракового. – Ты есть хочешь, хозяйка?
Я покачала головой.
– И я не хочу. Сейчас лошадей обиходим, и можно будет вздремнуть. Сюда никто не доберется.
– Если гвардейцы живы-здоровы, то по следам нас найдут.
– Не найдут, – ответил он, глянув на небо. – Пока проснутся, пока разберутся, вот тебе и дождь… Успеем передохнуть.
Рыжий стреножил лошадей и пустил пастись – травы тут было вволю, – а сам примостился под большим валуном на попонах. Я села рядом – куда еще было деваться?
– Ты забывай свою привычку не спать ночами, – сказал он перед тем, как заснуть, – теперь хоть когда пару минут сна урвешь – считай, удача!
Я промолчала. Это от меня не зависело: я перестала спать ночами после смерти отца, да и прежде спала беспокойно. Только рядом с Саннежи я засыпала мгновенно, и снились мне огнегривые кони на бескрайних равнинах и кони белогривые на морских волнах, они встречались и мчались дальше бок о бок, и было это прекрасно…
– Хозяйка, – встряхнул меня Рыжий, и я очнулась. – Солнце садится. Я думал, дальше поедем, но не выйдет. Дождь скоро хлынет. Седлай своего дикаря, попробуем прорваться к пещерам, а то как река вздуется, нас только в заливе и выловят…
– Это, что ли, река? – нахмурилась я, глядя на ручеек.
– Сразу видать, в горах ты не бывала, – ухмыльнулся он и закинул седло на серого. – Живее!
Мы двинулись дальше, все вверх да вверх по замысловато изрезанным узким долинам и ущельям. Накрапывал дождь, потом он перешел в ливень, но Рыжий не сбавлял хода, понукая:
– Скорее, скорее, немного осталось!
Я же с ужасом и восторгом наблюдала за тем, как узкий ручеек в мгновение ока увеличивается до размеров настоящей реки, и реки очень бурной!
Тут мой заводной конь оступился, его едва не унесло потоком, и если бы не Тван да не подоспевший Рыжий, пропадать бы бедняге… Мы вытянули дрожащего гнедого на твердый берег, а мой проводник, слава всему сущему, сказал:
– Здесь остановимся. Не зальет.
Кони не хотели идти в пещеру, пусть даже снаружи поливал дождь. Только Тван, знавший меня с рождения, уверенно пошел за мною следом, ну а за ним потихоньку удалось завести и остальных.
Пещера, узкая у входа, едва-едва лошади пройти, почти сразу резко расширялась, образуя большой зал (здесь мы оставили коней), а затем снова сужалась. Туда Рыжий и привел меня. Там было тесно, но хотя бы сухо, а в углу нашелся хворост и целая груда черных камней.
– Это горючий камень, – пояснил Рыжий, высекая искру. – Его тут видимо-невидимо. Вонюч, но горюч, чуть распалишь, потом не погасишь… Кузнецам и ювелирам он особенно по нраву: жар дает ровный. Ну а нам, сама видишь, пары камешков на всю ночь хватит. А что до вони, так тут хорошо сквозит, живо вытянет…
Я молча порылась во вьюках, достала хлеб, сыр и вяленое мясо, и мы уселись у костра.
Лошади недовольно пофыркивали, принюхиваясь к костру, но Рыжий не солгал: дрянной запах мгновенно выдуло наружу, и стало можно дышать свободно. Тот, кто устроил здесь убежище, не прогадал: углядеть вход, густо заросший диким виноградом, можно было, лишь зная, где искать. Ну а что мы осторожно раздвинули плети, не страшно: они мгновенно переплетутся вновь. Зимой, когда листва опадает, должно быть, прятаться сложнее, но я была уверена: на этот случай есть другие тайники.
– Ты обещал рассказать, что случилось с Аделин, – напомнила я, утолив голод. – Кто исполнил ее желание, как это произошло?
Рыжий помолчал, вороша длинной веткой горящие камни. Вот уж поистине необычное зрелище! Надо же, столько времени я провела здесь, но слыхом не слыхивала о такой диковине…
– Что, интересно? – заметил мой взгляд бродяга. – Камни-то ладно. На севере в горах тоже такие есть, только не черные, а серые, слоистые, как пирог. Горят еще жарче. Если поджечь гору, в которой есть жила такого камня, она долго будет тлеть и дымить, а может и обрушиться, если большая жила выгорит дотла.
– Надо же…
– Ага. А кое-где на побережьях и в пустынях из земли течет горючая вода. Правда, она на воду-то не похожа: черная такая маслянистая блестящая жижа. Вот уж она как вспыхнет, не потушишь, – задумчиво произнес он. – На юге из нее делают «негасимый огонь», смешивают эту жижу с чем-то, наливают в глиняные горшки, поджигают и закидывают ими чужие корабли. Если хоть один такой на палубу попадет, пиши пропало. Что такое пожар на корабле, представляешь?
Я кивнула. Когда отец брал меня за море, всех предупреждали об опасности открытого огня!
– Ну вот. А эта дрянь растекается по всем щелям, полыхает, а водой ее не зальешь, разве что песком можно забросать, но много ли того песка выйдет с собой взять? Ну а если горшок в мачту угодит, тогда все. Тогда только рубить снасти да за борт скидывать… если успеешь.
– Ты так рассказываешь, будто видел все это своими глазами, – сказала я.