Наследник клана Широков Алексей

Глава 1

Бодро вышагивающая троица остановилась в полутора метрах от моей койки. Прямо за спиной.

– Слышь, Белый, ночью с нами пойдёшь, – спустя пару секунд раздался уверенный – хриплый, но всё ещё молодой – голос. – Васильковские совсем страх потеряли, надо мозги вправить.

С ответом я не спешил. Неторопливо и аккуратно вытянул иголку и, оторвав нитку, отложил рубаху, которую старательно штопал, только после этого соизволил обернуться. Хотя и так знал, кто там.

Рябой с «шестёрками». Местный молодёжный бугор, вот только сегодня чуть более наглый, чем обычно. А это неспроста…

Два года назад эта троица были первыми, кто решил показать испуганному «домашнему мальчику», только-только оказавшемуся в приюте, где его место, и кем именно видит его местный коллектив в своём составе. И они же первыми огребли двумя увесистыми кусками слежавшегося в камень мыла, завёрнутого в полотенце на манер кистеня. Рассказов отца о его детстве в детдоме, а затем в кадетском корпусе я не забывал. Правда, до этого момента не думал, что придётся самому применять это светлое знание.

В общем, в тот день им сильно неповезло. Стандартная и давно отработанная схема подавления новичка дала сбой, жертва оказалась с зубами и вовсе не прочь была выместить всю боль от недавно случившейся трагедии на первых попавшихся под руку неудачниках. Другими словами, в тот день мне удалось отмахаться.

– Правда, что ли? А с какой это радости? – мазнув по визитёрам незаинтересованным взглядом, я отвернулся и принялся демонстративно собирать нитки с иголками. – Тебе надо – ты и дерись. Мне-то какой интерес?

За спиной послышался отчётливый скрип зубов, но попытки ударить меня или сделать ещё какую-нибудь глупость не последовало, так что и я не стал светить коротким арматурным прутом, аккуратно заткнутым между матрацем и стальным корпусом койки – прямо под рукой. Детдомовский бугор неторопливо обошёл кровать и, подтащив к себе стул, уселся напротив. «Шестёрки» замерли по бокам.

После первой попытки нового коллектива обрисовать своё видение моего будущего, была и вторая, где меня пинали уже толпой в десяток человек. Правда, отлежавшись с недельку, я, в свою очередь, устроил всем участникам геноцид, вылавливая их по одному и доказывая, что обильное домашнее питание вкупе с уроками отца-военного имеет значительное преимущество перед полуголодным существованием в детдоме.

Проще говоря, бил, пока могли стоять. Самое сложное было – управиться с как можно большим количеством переговорщиков, покуда остальные не успели сбиться в стаю. Завершилось всё это ещё одной особо жестокой дракой, во время которой я в ярости разбил оконное стекло и, ухватив пару осколков, пообещал прирезать их, словно баранов. Покуда мне не поверили, успел полоснуть всё того же Рябого, и только тогда его свита, поняв, что шутки закончились, разбежалась.

Всё-таки мы были совсем ещё детьми! Пусть и озлобленными на весь белый свет.

В итоге я получил статус «отморозка», уважение местной шпаны и неделю в карцере, на воде и… ещё раз воде. Кормить хулигана и вандала никто не собирался, а жаловаться было, естественно, некому. Хорошо хоть дали порезы промыть и замотать обрывками моей же майки.

К чести подрезанного детдомовского авторитета, именно его шестёрки за время отсидки умудрились передать мне пяток варёных картофелин, так что от голода я не загнулся. А когда вышел, состоялась финальная тёрка, и у нас установился нейтралитет: меня не трогают – я не мучу воду и, если надо, поддерживаю Рябого. Это устраивало всех, и вот уже два года у нас с ним не было конфликтов. Наоборот, несколько раз меня нанимали разобраться с потерявшими берега чужаками, когда самому бугру светиться было не с руки.

– Три пачки сахара, – Рябой, который, судя по взгляду и непродолжительному молчанию, считал, что в этот раз я мог бы подписаться и бесплатно, скрипнул зубами, но озвучил цену за помощь. – Полные, не столовские.

– Пять, – я постарался, чтобы голос звучал как можно безразличней: я тебе нужен – плати, а на нет и суда нет.

Участвовать в разборках «за просто так» я не собирался.

– Хорошо, пять, – к моему удивлению, бугор тут же согласился, хотя и поиграл желваками, изображая оскорблённую невинность. – Но кистень свой возьмёшь! И Сидор-Валяла твой. Постарайся его сразу вырубить.

– Лады, – я внутренне поморщился, но сохранил морду кирпичом. – Железо будет?

– И ножи, и пружинники, – Рябой подтвердил мои худшие опасения. – Васильковские хотят всю Нахаловку под себя подгрести. Горбатый Гош со своими сдриснул, зассал. Мы одни остались с этого конца. Что, Белый, очко сжалось?

Бугор глумливо заржал, и его тут же поддержали шестёрки. Я же, стараясь сохранять каменное выражение лица, взял порванную майку и, прокручивая в голове полученные новости, занялся её починкой. Ну не показывать же Рябому, что закончить рубаху я так и не успел.

Последнюю неделю я редко бывал на улице, предпочтя налечь на учёбу. Если раньше мне помогали мамины уроки, сильно опережавшие школьную программу, то темы этого года мы с ней не разбирали. Не успели. Значит, следовало заняться этим самому, хотя бы в память о родителях.

Они тоже были детдомовскими, но выбрались с нижних уровней, став уважаемыми людьми. В общем-то, даже удивительно, что их сын вдруг был распределён именно в такое убогое заведение на самом дне Москвы. Когда случилась та трагедия, все знакомые отца и подружки матери вдруг куда-то подевались, таинственным образом исчезло завещание, оставив меня без наследства, а тот же кадетский корпус, куда меня вполне могли бы распределить как сына военного, даже не рассматривался комиссией как один из вариантов.

Со всем этими проблемами я, конечно же, намеревался разобраться… в будущем. А пока мне нужно было вылезти из той таганской клоаки, в которой я оказался, и повторить путь своих родителей из грязи в люди.

Однако… в нынешнем своём положении отказаться от драки я уже не мог – цену обговорили. Но главным фактором стало даже не это. Важно было не потерять заслуженный за два года авторитет! Вот что было страшно… После такого «падения» я мог просто не дожить до выпуска.

– Вот это, Рябой, не ко мне. Звиняй, но я не по этой теме. Интересуют задницы – иди в бардак на Большом Рогожском. Говорят, там как раз много любителей подобного, – я нарывался, но без ответа наезд оставлять было нельзя – ведь не для того я зарабатывал репутацию, чтобы потерять всё после одной единственной фразы.

– Следи за базаром, – мне в лоб упёрся ствол пулевика – древнего, ещё однозарядного, но явно готового к стрельбе. – Ты, Белый, совсем берега попутал? Сдохнуть хочешь?

– Я, конечно, не фаталист, но все мы когда-нибудь умрём, – я пожал плечами, демонстративно не обращая внимания на оружие. – Вот ты меня завалишь, а тебя повесят. Васильковские получат Таганскую Нахаловку на блюдечке с голубой каёмочкой. Зато докажешь, что ты первая кочка на болоте! Ненадолго, правда. А можно было бы пойти и надавать этим козлам по щам, чтобы не лезли на нашу территорию.

Рябой постоял молча несколько секунд, не отводя ствол от моей головы, потом заржал и спрятал оружие. Следом сдавленно захихикли изрядно перетрухнувшие «шестёрки». Ну ещё бы, за владение боевыми пулевиками, пусть даже такими древними, как этот, виселица грозила не только хозяину, но и всем, кто знал, но не донёс. А значит, они были первыми кандидатами на встречу с «Одноногой вдовой», хотя, судя по реакции, только что впервые увидели «пуляло». Но полицейские церемониться не будут – чай мы не гильдийские или, хлеще того, клановые. Тем хоть пушку таскай, никто слова не скажет. Смысл, если каждый клановый чародей – оружие сам по себе?

– После отбоя выдвигаемся, – бугор посчитал конфликт исчерпанным. – Со мной пойдёшь – попробуем Васильковских на поединок развести. Если поведутся – постарайся Валялу как-нибудь покрасивше уложить. Чтобы струхнули.

Я кивнул, ничего не отвечая. А чего болтать – и так всё ясно. Репутация, позволившая вполне сносно устроиться в детдоме, сейчас сыграла против меня. Придётся хлестаться с Сидором на потеху толпе, но это полбеды. В рукопашную мы уже сходились пару раз за последний месяц… Противником семнадцатилетний детина без следа интеллекта на лице был неудобным – за счёт дурной силы и невероятной выносливости, – но не бессмертным. К тому же с кистенём, думаю, можно закончить всё быстро. Это оружие, хотя и весьма простое, требовало известной сноровки, поэтому мало кто из пацанов умел им пользовался. Уж слишком легко можно было вместо врага зарядить себе в лоб.

Идея подмять нашу Нахаловку возникала регулярно. Таганский жилой район нижнего уровня Москвы изобиловал мелкими магазинчиками, тут имелся даже рынок, куда крестьяне с окрестных хозяйств свозили продукты. Плюс складская зона Таганского вокзала неподалёку. Лакомый кусок для любой банды, особенно с учётом того, что полиция предпочитала сюда не лезть.

Им по большому счёту было плевать, кто и как контролирует область, лишь бы мзду вовремя отстёгивали. Для нас же потерять Нахалку – означало лишиться хоть какого-то дополнительного дохода, а, значит, жить впроголодь на скудных детдомовских харчах. Лично меня подобное категорически не устраивало. Слишком большие у меня были планы на будущее, чтобы похерить их из-за банального недоедания.

До отбоя оставалось не так уж много времени, а надо было ещё достать молотило из тайника и все проверить, чтобы оружие не подвело в самый важный момент. Нычка была в туалете, под подоконником. Чтобы снять каменную плиту, требовалось немало сил, так что из местных сделать это могли только я да ещё, наверное, пара человек. Хотя это скорее была защита от дурака, чем непреодолимое препятствие, многие если и не знали, то догадывались, что там лежит. И что с ними будет, если тронут мои вещи. А вот от случайных «посетителей» тайник оберегал идеально.

Кистень у меня был необычным. Вместо цепи, крепящей било к рукояти, там стояла длинная пружина. Получалось нечто среднее между моргенштерном и палицей, весьма инерционное оружие, которым можно здорово приложить любого. И при должной практике обойти всякую защиту. При этом молотило оказывалось небесполезным и в обороне. Главное было: всегда помнить, что пружина изгибается после любого движения, и планировать на два-три хода вперёд. Из наших таким пользовался только я, а вот у старшаков во взрослых бандах умельцев хватало.

Оружие оказалось на месте – завёрнутое в промасленную тряпку, чтобы не заржавело. Пружину мне повезло достать очень хорошую – из чародейского металла. Такие ставили на дорогие мобили… Вот ведь беда – какие-то сволочи полгода назад разобрали «Стрижа-41» сынка заведующей детдомом. Правда, тот сам врезался на нём в столб перед нашими воротами, потому как был под ханкой и ничего не соображал, а когда на место прибыли механики, оказалось, что части деталей уже не хватает.

Именно так у меня и появилось мощное оружие, сразу поднявшее мне статус. Без него Рябой вряд ли подошёл бы сегодня сам. Прислал бы кого из «шестёрок».

Я сделал пару пробных махов. Воздух гудел, рассекаемый билом, рукоять из бересты удобно лежала в ладони, и не думая скользить. За неё я заплатил две банки тушёнки, что по нашим меркам было весьма дорого. Но оно того стоило.

Теперь приходилось тратить гораздо меньше усилий, чтобы удерживать молотило, к тому же рукоять не скользила в ладони, даже если на неё попадала вода, пот или кровь. Боёк в форме шара, в отличие от моргенштерна, не имел шипов. И так размахивать чем-то подобным было весьма опасно, а лишние трупы мне не нужны, хотя в Нахаловке к чужой жизни относились весьма наплевательски. Впрочем, лично я, несмотря на репутацию отморозка, не стремился убивать направо и налево. Но, возможно, сегодня это изменится.

На ужин я не пошёл. Не стоит нажираться перед дракой, да и лёгкий голод придаёт злости, а, если победим, Рябой по любому выкатит поляну. Того же мнения придерживались и остальные, тоже оставшись в комнате. Воспитателям всё равно плевать – меньше продуктов переведём, а что не съели сегодня – подадут завтра, даже если оно покроется плесенью.

В девять прозвучал сигнал к отбою, погасили свет, а через полчаса началось шебуршение, и народ потихоньку стал выбираться на улицу. Со сторожем было давно всё обговорено, такса за ночную вылазку составляла ровно полтину, но сегодня в любом случае платил Рябой. Или не платил, судя по кривой роже Петровича, и без того не отличавшейся красотой, а сейчас сморщенной так, будто его заставили жевать собственные портянки.

По мере продвижения к площади, где днём располагался рынок, к нашей толпе подтягивались всё новые и новые бойцы из местных. Рябой за прошедшие с момента нашего знакомства два года сумел выбиться из бугров детдома в юные авторитеты конца Нахаловки. Ему же подчинялись все беспризорники или просто шпана, обитавшая в округе. После выпуска тёплое место в банде ему было обеспечено, а пока старшаки приглядывали за мелкими, не препятствуя разборкам, подобным сегодняшним. Выживает сильнейший – на нижних ярусах Москвы этот закон соблюдался беспрекословно.

Улицы были пустыми и тёмными, тратить деньги на освещение городские власти не собирались, однако на площади горели старые масляные фонари. Уж не знаю, кто подсуетился, но, думаю, это были старшаки. Для них потасовки молодых – словно собачьи бои. Впрочем, иллюминация была, скорее, для зрителей – нам для махача и света с верхних ярусов достаточно. И, судя по тёмным, но не закрытым ставнями окнам вторых и третьих этажей, скорее всего, я был прав.

С одной стороны, плевать, но, с другой – там, где замешаны ставки, а без этого вряд ли обошлось, всегда возможны неприятные сюрпризы. Пулевик Рябого явно из таковых. По-другому достать боевое оружие, а главное, зарядить его энергией, шпанёнок из Нахаловки попросту не мог. А если козырь есть у одного, почему не может быть у другого?

Тем временем наша толпа вывалила на площадь и замерла. С противоположной стороны застыла человеческая масса банды Васильковских. На первый взгляд, их было ничуть не меньше, а в руках виднелась арматура и цепи. Месилово обещало быть знатным и кровавым.

Чувствую, с сахаром я таки продешевил. Нужно было заламывать цену посущественнее, но сейчас уже не переиграешь. Тупо не поймут. Опять же, репутация – всё-таки сегодня я выступал в свите Рябого.

Поправив куски фанеры, примотанной эластичным бинтом к груди и животу, я застегнул куртку. В ней было не слишком удобно, но хоть какая-то защита. Тем временем бугор выперся на середину площади, а ему навстречу вальяжной походкой вышел авторитет Васильковских – Шрам.

Чего там главари тёрли, меня не интересовало. Я крутил руками и ногами, разрабатывая суставы и разогреваясь. Фигура Сидора-Валялы возвышалась над толпой противников. Я даже мог разглядеть его оружие – металлический пруток, а скорее, лом, плюс крышка от мусорного бака. Эдакий рыцарь «без страха, упрёка и мозга».

«Хм-м! А про меня что можно сказать? – я поёжился. – Слабоумие и отвага? Наверное, как-то так…»

Глупо было его не бояться, но это не означало, что я застремаюсь выйти на поединок. К тому же, в отличие от этого детины, я шёл не сражаться, а побеждать. Отец всегда учил меня достигать цели самыми короткими путями, и неважно, решение задач это или драка. Он был солдатом-наёмником в бесконечных клановых войнах и каждый раз повторял, что на фронте нет места расшаркиваниям и красивым жестам.

Можешь ударить в спину – бей. Если есть, чем засыпать глаза противнику, – сделай это. Ударь внезапно, пока враг не готов, и победишь, а главное – выживешь. Поэтому в результате я не сомневался, скорее, опасался, что меня, уже после, затопчет толпа, стремящаяся добраться друг до друга.

Тем временем бугры закончили разговор и разошлись. Рябой махнул мне, мол, выходи, но я, хоть и шагнул вперёд, дальше двигаться не торопился. Сидор тупой, но опасный противник. Славящийся прежде всего отмороженностью, а только потом уже звериной силой и ловкостью. Махаться с ним честно – значит заранее проиграть. А это в мои планы не входило. Зато можно немного схитрить… а заодно показать шоу и раззадорить публику. Раз мы тут боевые псы, то устроимпредставление.

Валяла уже вышел на середину и невнятно ревел, долбя ломом в щит. Вслед за ним и остальные васильковские принялись бросать оскорбления, обвиняя меня в трусости. Наши пока что молчали, но тут нужно точно знать меру, чтобы не пошли возмущённые шепотки. Однако я все равно не двигался с места.

Даже не прореагировал на тихое злобное рычание Рябого. Тот решил, что я дал заднюю, и сейчас стращал разными карами. Однако мне было плевать! Не ему сейчас, может быть, помирать. Сидор был не только по-звериному силён, но ещё и нечеловечески жесток и яростен в драке. Долго он не сможет сдерживать себя. И точно, стоило мне не спеша направиться к центру площади, тот, особо громко взревев, ринулся на меня, занося лом для удара. Именно этого я и ждал.

И рванул ему навстречу, на ходу раскручивая молотило. А когда между нами осталось не более двух метров, резко ушёл вниз, заваливаясь на бедро, и по инерции заскользил по осенней грязи и рыночным отбросам, пропуская над собой свистнувшую в воздухе арматурину. Сам же от души заехал билом по колену бугая. Тот завопил и завалился, покатившись по брусчатке. А я в это время уже вскакивал на ноги.

Получи, сука! Азарт и ярость кипели в крови. Ходило много слухов об изувеченных Валялой девчонках, а уж искалеченных парней с переломанными позвоночниками я видел сам, своими глазами. Васильковские каждый день вывозили их к церкви, заставляя побираться. Но сегодня у меня был шанс отплатить этому уроду за всё. Рыкнув от переполнявших меня чувств, я кинулся к пытающемуся подняться Сидору… и едва ушёл от тычка заточенным концом лома, едва не нанизавшись на него, словно бабочка на булавку. Вот тварь, он уже оправился и, хотя не мог встать, продолжил сражаться. Да ещё неизвестно, сломал ли я чего. Слишком здоровый противник мне попался.

Или… или его банально накачали наркотой, и он просто не чувствует боли.

Делать нечего, оставалось крутиться вокруг васильковского бугая на предельной дистанции, время от времени пробуя прорваться к телу, чтобы нанести удар. И раз за разом натыкаться на свистящий в воздухе лом. Несмотря на вес оружия и травму, Валяла даже не выказывал признаков усталости, что ещё больше утвердило меня в мысли, что Сидор под дурью. Но всё равно! Блин, и это ему всего семнадцать! Что же будет, когда он вырастет?! Если вырастет. Моя задача – не дать этому случиться.

На очередном проходе по кругу Валяла показал, что он, может, и тупой, но хитрый. Как только я сунулся спровоцировать его на удар, бугай метнул свой импровизированный щит, целясь в ноги, и тут же перекатился, оказавшись от меня на расстоянии вытянутой руки.

От первого замаха я увернулся лишь чудом, едва успев среагировать и рухнув пластом на спину. Перекатом ушёл от второго, попавшего туда, где я лежал мгновением ранее, – и тут же кувыркнулся назад, заодно подхватив с земли гнилой помидор. Каким бы ты ни был сильным, но удар со всей дури железной палкой по камню бесследно не проходит. Пусть на мгновенье, но кисть «отсыхает», перестаёт слушаться. Именно этих секунд мне и хватило.

Первым делом в переносицу Сидора врезался мягкий расползающийся томат, надёжно залепив оба глаза. А затем уже я, взвившись в высоком прыжке и пропустив под собой широкий мах ломом, вопя от страха, восторга и ярости, рухнул на Валялу, изо всех сил треснув его битком по голове.

– На! – рыкнул я на выдохе.

Звук удара разошёлся по всей площади, но васильковский поединщик и не думал падать. Казалось, он даже ничего не почувствовал, наркоман проклятый. Но и я останавливаться не собирался. Подбадривая себя первобытным боевым воплем, я продолжал долбить бугая по голове до тех пор, пока после одного из ударов из ушей у того не хлынула кровь. Я, тяжело дыша, отступил, пятясь назад, а тело захрипевшего Сидора рухнуло в грязь. Даже умирая, он не выпустил лом из рук, но это ему не помогло.

Смерть одного из противников послужила стартом всеобщей свалки. Мимо меня промчалась толпа вооружённых подростков, чтобы сцепиться с точно такими же, только с другой стороны района. Взлетала и падала арматура, свистели цепи, кто-то истошно кричал, забиваемый ногами.

Я, оглушённый своим первым в жизни убийством человека, вдруг очутился в эпицентре событий. И, как оказалось, лучшее лекарство от душевный терзаний – это старый добрый удар в морду. Рауш-наркоз, мать его за ногу!

Отхватив сего живительного средства, я вдруг встряхнулся, собрался и сам врубился в толпу, щедро отвешивая тумаки молотилом. В полумраке сложно было отличить, где кто, потому ориентировался я в основном на то, совпадает ли направление морды лица с моим. Если да – проходил мимо, если нет – отвешивал пару затрещин. Обычно этого хватало, чтобы человек потерялся и прилёг отдохнуть.

Добраться до Рябого оказалось непросто. Статус бугра не позволял отсидеться позади, вынуждая возглавить атаку, и теперь детдомовский авторитет рубился в самом центре драки. Его, конечно, прикрывали с боков «шестёрки», да и другие наши бойцы старались помочь, но и противостоящий им Шрам имел точно такую же группу поддержки.

В итоге я плюнул на попытку пробиться именно в центр, а пошёл по кругу, помогая своим и разгоняя или вырубая чужих. Молотило свистело, глухо сталкиваясь с телами пацанов. В голову я старался не бить, метя по конечностям или в живот. Хватит мне одного трупа, пусть тот и заслужил смерть.

И мы явно начали побеждать. Моральный дух Васильковских сильно просел после поражения Сидора, считавшегося непобедимым, а тут я ещё навёл шороху на флангах, где бойцы и так не отличались смелостью, предпочитая скорее изображать драку, чем реально рубиться. А увидев меня, бросали оружие и пытались сбежать. Естественно, при таких раскладах оставалось добить самых упорных, что окружили своего бугра, и дело сделано, но… не зря я ждал какой-нибудь подлянки.

Уж не знаю, повезло мне увидеть то, что произошло, или наоборот, но в какой-то момент меня словно дёрнуло что-то, заставив вскинуть голову. И картина происходящего надолго отпечаталась в памяти, словно кадры из кинофильма.

Вот Шрам, оставшийся едва ли с десятком бойцов, с перекошенной мордой достаёт из-за пазухи страницу с чародейской печатью. Рябой выхватывает пулевик, свинцовый шарик пробивает край листа и вонзается в грудь бугру васильковских. А затем тот рвёт бумагу, выпуская чары – и на площади начинает бушевать ледяной вихрь.

Толпа, в основном состоящая из наших, не успевает среагировать, застывая причудливыми скульптурами, в которых сложно различить, кто кем был раньше. Чарам всё равно кого убивать.

Очнулся я, когда поток ледяного воздуха дошёл до меня. Стало невозможно дышать, а сердце словно сжали тиски, выдавливая последние крохи тепла. Казалось, оно билось всё тише и тише и в какой-то момент остановилось совсем, но именно тогда я понял – хрен вам. Волна обжигающей злости поднялась откуда-то из глубин души, смывая и сметая любые преграды.

Не для того, суки, я два года рубился и резался с каждым, кто пытался прогнуть меня под себя, чтобы сдохнуть вот так, словно крыса в холодильнике. Не для того чах над учебниками, отобранными на верхних ярусах, в надежде рано или поздно выбраться из этой дыры. Нихрена у вас не выйдет! Я выживу всем назло! Холод отступил, отхлынул, но и силы меня покинули – я рухнул, где стоял. Последнее, что запомнилось, – это чей-то крик: «Этот живой! Грузим!»

Лязг замка прозвучал внезапно, словно гром грянул среди ясного неба. В ледяном гробе карцера казалось, что время замёрзло вместе с остальным миром снаружи. В попытках сохранить хоть каплю тепла я, обхватив колени руками, сидел в углу, подальше от центра, где скопилась небольшая лужа. Поначалу меня притащили сюда без сознания и сразу облили водой (как и всю камеру) под предлогом чистки. А на улице уже стояла осень, и вскоре тут образовался ледяной ад. Собственно, холод и привёл меня в чувство, но уже довольно скоро пришлось удерживать себя в сознании, чтобы не заснуть, потому как понимал – не проснусь. И мне показалось, именно этого конвой и добивался.

– Встать! Встать, пёсий выродок! – грубый голос наполнил карцер. – Ах ты, тварь, бунтовать будешь?!

Вот уж чего я точно не собирался делать. Просто сил не осталось не то что подняться, а даже сказать об этом. И когда кто-то ухватил меня за ворот, вздёргивая в воздух, я не сразу сумел расцепить руки, чтобы выпрямить ноги. Так и висел мешком, чувствуя, как рвётся ткань рубахи. Конвойный сплюнул и бросил меня на место. Но я уже практически сумел выпрямиться. Опершись на стену и помогая себе руками, потихоньку встал, щурясь на свет после абсолютной темноты.

– Чего застыл? На выход! К стене! – рык конвоира бил по ушам, но лучше так, чем дубинкой по почкам.

Превозмогая себя и заставляя ноги двигаться, я, всё равно шаркая по полу, поплёлся на свет. Вывалился в коридор и остановился, лишь уткнувшись головой в стену. Надо было ещё поднять руки, но на это сил уже не хватило. Хорошо ещё, что, как бы конвой ни рычал, он, похоже, понимал, что добиться большего от меня сейчас будет нереально. Да и сделать я ничего не смогу, разве что на пол брякнуться.

Загремела запираемая дверь. А затем мне несильно ткнули в спину палкой.

– Повернуться! Вперёд!

С сожалением отпустив такую тёплую стену, я поплёлся по коридору, поначалу подгоняемый тычками. Слабенькими, но и они едва не валили меня с ног. Судя по всему, возиться со мной никому не хотелось, так что даже они быстро прекратились. Мыслей о том, куда меня ведут, не было. Хоть на казнь – настолько я устал за прошедшую неделю. Постоянные допросы, разборки с сокамерниками (словно сговорившимися доставать именно меня, из-за чего мне ни разу не удалось выспаться, зато довелось поучаствовать в трёх драках), вечный голод (ибо кормили такими помоями, что и свинья жрать не станет), и в довершение – избиение следователем и конвойными, а потом карцер с вечно влажными стенами и лужей на полу. Это при том, что на узких окнах, выходящих во двор, не было стёкол, а на улице октябрь-месяц.

Однако далеко идти не пришлось. Мы вышли из крыла с камерами, и опять последовала команда «к стене!» Значит, снова будет допрос. Рябой, являясь не только бугром детдомовских, но и знатоком как воровских, так и уголовных законов, рассказывал, что как малолеток нас не имеют права допрашивать без адвоката. Может, оно и так, но когда я заикнулся, что не буду говорить без защитника, конвой по знаку следователя впервые меня отпинал. За неделю я так никого и не увидел, и уже не надеялся на это. Разве что чудо случится. Скорей всего, сейчас опять всё пойдет по новой. Но, хотя пару секунд назад мне было всё равно, сейчас я твердо решил: если даже поведут на казнь, подписывать ничего не стану. Им надо, они пусть и выкручиваются.

– Заходи! – последовала команда, и на этот раз, несмотря на то, что я замешкался, меня не зашвырнули внутрь, а довольно аккуратно завели, взяв за плечо. – Задержанный Каменский Антон доставлен!

Трое мужчин, находившихся в комнате для допросов, повернули головы.

– Почему без наручников?! Вы что себе позволяете, сержант?! – маленький, лысый и толстый человечек, обряженный в мундир следователя третьего ранга, брызгал слюной, обжигая меня ненавидящим взглядом.

– Так это, ваше благородие, чего он сделает-то после суток в ка… – конвойный стушевался, не зная как объяснить свой промах.

– Молчать!!! Приковать подозреваемого и пшёл вон! – похожий на колобка мужчина покраснел с натуги.

– Ну-ну, Пётр Алексеевич, голубчик, не стоит. Парнишка и так еле стоит, – в разговор вмешался один из двух одетых в цивильные костюмы господ – тот, что постарше, с благородной сединой в тёмно-синих волосах. – Да и не будет он буянить, правда, Антон? Свободен, сержант.

Конвойный довольно громко выдохнул и выскочил за дверь, прикрыв ту за собой. Я тоже решил пока не качать права, тем более, до этого меня действительно водили по коридорам в наручниках. Кроме того, сама ситуация была весьма странной. Хотя меня всё ещё мутило после карцера, я сумел разглядеть, что скотина-следователь, допрашивавший меня всю неделю, заметно волнуется и постоянно протирает лысину и шею платком, но всё равно пот с него течёт ручьём, а ведь в комнате довольно прохладно. Мне-то было даже жарко, но раньше, за несколько часов допроса, я замерзал так, что зуб на зуб не попадал. Господа в штатском, напротив, вели себя совершенно спокойно, рассматривая меня с интересом натуралистов, обнаруживших, что у обычной вроде бы козявки появилась дополнительная пара усов.

– Проходи, садись, – седовласый указал на обычный стул у стола, совсем не тот, привинченный к полу, к которому обычно приковывали заключённых. – Не стесняйся, Пётр Алексеевич кусаться не будет.

– А вы? – вроде и надо было промолчать, однако натура взяла верх, прорвавшись ехидным комментарием, но на предложенное место я всё же сел.

– Мы тоже не будем, если пообещаешь отвечать честно. И это важно прежде всего для тебя, а не для нас, – в разговор вступил второй «штатский», хотя, как по мне, мундирами от них несло за версту. – Э, друг, да ты, я смотрю, совсем продрог, эва как тебя колотит. А ну мы сейчас чайку горячего хлебнём, как думаешь? Сержант!

Мой ответ ему, видимо, не требовался. Да и вряд ли я бы нашёл в себе силы отказаться даже от кружки простого кипятка. А уж чай, да ещё вдруг (чем чёрт не шутит) сладкий – так это просто предел мечтаний. А трясло меня действительно сильно. В тепле руки и ноги начали отогреваться, и по ним побежала кровь, заставляя меня шипеть от боли. Было полное ощущение, что под кожей ползает полсотни ежей. Я стиснул зубы, чтобы не заорать, и постарался как можно незаметней растереть хотя бы руки. За такое можно было получить в морду от конвоя, но, на удивление, «пиджаки», хотя и явно заметили мою возню, не сказали ни слова против, а молодой ещё и подмигнул. Ну да, ему-то, судя по алому оттенку волос, холод был нестрашен. Чародей стихии огня как-никак. Тогда старый, судя по всему, – воды.

Вряд ли они принадлежат к клану, но бесхозными чародеи не бывают. Значит, точно какие-то спецслужбы. Неужели следак, гнида, не сумев дожать меня сам, сдал в тайный приказ? Только чего он тогда сам трясётся, словно это за ним пришли, а не за мной? Непонятно. Ладно, буду говорить всё то же, что и в прошлый раз, тем более, что это чистая правда. На мне вины нет. Дрался, да, все дрались, но чары не мои, и где взяли их, не знаю.

Скрипнула дверь, и в комнату ввалились сразу два полицейских. Давешний сержант держал на вытянутых руках пышущий жаром самовар, а такой же мордатый рядовой – поднос со стаканами в подстаканниках. И сахарницу, полную рафинада! За два года я уже почти забыл его вкус – сиротам полагалось жить впроголодь и за каждый кусок благодарить. Хотя… Рябой говорил, что денег за нас платят прилично. Но всё это оседает у директрисы. Не задаром же её сынок за последние полгода уже второй мобиль берёт. Да не какой-нибудь, а «Молнию» последней модели, кабриолет.

Жестом отослав конвой, младший из «штатских» сам разлил чай в три стакана. В один бросил два кусочка сахара, потом оглянулся на меня и добавил ещё четыре. И всё это богатство с маленькой серебряной ложечкой поставил передо мной. От запаха закружилась голова. Явно заваривали с какими-то травами – я смог опознать только душничку.

Хотелось хлебать этот нектар, несмотря на риск обжечься, но я пересилил себя. Степенно кивнув в знак благодарности и получив ответ в виде усмешки, я тщательно размешал сахар, затем поднял стакан, держа двумя руками, и сделал первый маленький глоток. По горлу прокатилась волна лавы, тут же разошедшаяся по телу. Удивительно, но я ничего себе не обжёг. Следующий глоток был уже гораздо больше и смелее, и я почувствовал, как жизнь возвращается в моё измученное тело, а голова проясняется.

– Как я и думал. Странно, конечно, но, может, «Пепел», – младший вопросительно взглянул на седого – тот пожал плечами, дескать, может быть. – Вы правы, это не наши проблемы. А ваши, Пётр Алексеевич. Это причина, по которой несовершеннолетний гражданин великого княжества Московского больше суток провёл в спецкарцере.

От внезапного обращения к нему, к тому же высказанного голосом, в котором явно слышался металл, следователя аж подбросило. Я только сейчас сообразил, что ему чая никто не предложил, хотя на подносе остался пустой стакан. Да и вообще, эти двое вели себя так, словно это «колобок» был подозреваемым, а я тут чисто мимо проходил. Сейчас, прояснившимся после горячего питья разумом я чётко различал эти нюансы, и они меня, если честно, пугали. Не припомню за собой или своей семьёй чего-то такого, что могло заинтересовать сильных мира сего.

Разве что цвет моих волос: вечно растрёпанные, платиновые патлы были одновременно моей тайной гордостью и проклятием. Но хотя необычный колер чаще всего означал, что человек – чародей или хотя бы кудесник, в моём случае природа дала осечку. С трёх лет меня таскали по всевозможным больницам и лечебницам, но так ничего найти и не смогли – у меня просто не оказалось центра силы. А то, что родители были тёмно-русыми, списали на редкое сочетание генов. Будь я красноглазым – дело бы обстояло проще. Альбинос, и всё тут. Но я взирал на мир зенками ярко-зелёного цвета. Но в итоге родители отступили, приняв горькую правду: я был самым обычным ребёнком. Когда-то, когда у меня были родители…

– Так это… бунт… то есть неповиновение оказал, на меня кинулся, вот… – голос следователя дрожал и истончался, а под конец мужик попытался что-то показать на шее, но не смог трясущимися руками расстегнуть пуговицу воротника. – Злостный нарушитель, в камере буянил, вот. Я и так с ним по доброму…

– И всё это отражено в рапортах? – пожилой «пиджак» взял со стола дело, смерив насмешливым взглядом «колобка», дёрнувшегося было его перехватить, и принялся листать. – Х-м-м. Странно, почему-то я не вижу вообще ни одного протокола допроса. Позвольте полюбопытствовать, любезный, а чем вы собственно, эту неделю занимались?

– Эм-у…

– Ну как чем, Лев Евгеньевич, пытался выбить чистосердечное признание в убийстве, – молодой зашёл следователю за спину и хлопнул того по плечам. – Правда ведь, Пётр-свет-Ляксеич? Зачем работать, опрашивать свидетелей, искать улики, когда вот он, злодей.

Следак попытался вскочить, но придавленный сильными руками, брякнулся назад. Взгляд его метался от одного «штатского» к другому, но при этом я вдруг понял, что он не так уж и испуган. Скорее, пытается изобразить ужас и раскаянье, надеясь на снисхождение. И точно, якобы справившись с волнением, «колобок» жалобно заблеял:

– Так ведь, милостивые государи мои, разбойников полна Москва. Не справляемся, на взрослых-то рук не хватает, а тут ещё эти малолетки, – он продемонстрировал свои пухлые ладошки, явно никогда не знавшие физического труда, но тут же спрятал их под скептическим взглядом «пиджаков». – Да и ясно с ним всё было. Взяли посреди площади, набитой замороженными трупами. Явно боевые чары, а он молчит как рыба. Что мне с ним было делать? Цацкаться с бандитом?! Может, прикажете им кофий со сливками с утра подавать и на променады в парк водить?

– Действительно, гораздо проще повесить на единственного выжившего незаконное распространение и использование боевых чар и закрыть дело разом. Особенно когда такое развитие устраивает всех, и от братвы будет благодарность, – седой скривился, показывая своё отношение к подобному. – А то, что при этом лишаете родину перспективного чародея, вы не подумали?

– А может, не захотели подумать? – подключился молодой «пиджак». – И это уже попахивает изменой…

– В-а… м-а… – «колобок» разевал рот, не в силах выдавить ни слова, словно рыба, выброшенная на берег, и я его понимал. Он-то всего лишь хотел быстро закрыть дело, получив премию за поимку особо опасного преступника, а таким считался любой незаконно использующий боевые чары, а вместо этого получил подозрение в предательстве. Но жалко следака мне не было. Сам виноват, что повёлся на деньги старшаков, решивших прикрыть мной свои задницы. Сейчас меня волновало лишь одно слово, брошенное старшим из «штатских».

Я одарённый? То есть как минимум кудесник, а если повезёт, то и чародей? Вспоминая горячую волну, пронесшуюся по телу и заставившую отступить холод, я верил и в то же время боялся, что мне это просто показалось. А главное, думал, что будет дальше? Мне раньше не доводилось слышать о том, что кто-то прошёл инициацию после десяти лет. Обычный же дар проявлялся в пять-семь. Молодые одарённые из простонародья обучались в спецшколах с самого детства. А мне-то что теперь делать?

Видимо, эти вопросы большими буквами проступили на моём лице, потому что Лев Евгеньевич вдруг перестал запугивать «следака», перейдя на жёсткий требовательный тон:

– Значит, так. Сегодня к вечеру вы подадите рапорт об увольнении по собственному желанию. А до этого составите отчёт, где подробно распишите, кто и когда обращался к вам по инциденту в Нахаловке. И учтите, если ответы меня не устроят, или же мне хотя бы покажется, что вы утаили какие-то факты, в следующий раз мы встретимся на вашей казни, – седой повернулся ко мне и его голос значительно смягчился: – А ты, Антон, не переживай. С этого момента ты учащийся спецшколы номер один – лучшей у нас в стране. Обычно туда попадают лишь самые одарённые из диких либо же изверги из кланов и гильдий, да и то далеко не все. Ты же у нас феномен, поэтому тебя будут не только учить, но и исследовать. Не бойся, ничего опасного, просто проведут пару-тройку тестов.

Глава 2

Несмотря на мои подозрения, что всё происходящее – лишь спектакль, разыгранный с целью втереться ко мне в доверие, «штатские» не спешили с насквозь фальшивыми улыбками задавать мне какие бы то ни было вопросы. А ведь я уже морально приготовился услышать нечто вроде: «Ну, вот видишь, парень! Мы наказали этого плохого дядьку… Так что мы теперь друзья. А раз мы друзья, то давай-ка ты нам чисто по-дружески расскажешь, что же там на самом деле произошло?»

Ан, нет! То ли я чего-то там неправильно понимал в этой жизни, то ли эти двое оказались куда хитрее, нежели я. Закончив стращать следака, «пиджаки» споро собрали моё дело, не оставив хозяину кабинета ни единого листочка, и, даже не вызывая конвой, велели следовать за ними.

Как оказалось, на выход из тюрьмы, предъявив на охране какую-то бумагу, снявшую все вопросы о том, что здесь делает «подозреваемый» без наручников и вооружённого сопровождения. Ну, идёт заключённый на волю, тем более не один. Значит, так надо!

Однако сюрпризы на этом не закончились. На тюремной стоянке нас ждал не дешёвый «дымовик» или банальный «мобиль», а самый настоящий «летун»! Первый подобного рода аппарат, который я видел так близко. Простым смертным такая роскошь просто не полагалась, так что приметить «летун» можно было разве что проносящимся высоко над головой, да и то, если перекрытия городских ярусов оставляли хотя бы кусочек открытого неба. В нашей Нахаловке, например, таких мест было очень и очень мало.

Сейчас же он стоял передо мной – великолепный в своей хищной красоте, похожий, несмотря на название, скорее, на стремительную рыбу, нежели на птицу. Это впечатление усиливали плавные обводы корпуса и решётчатый воздухозаборник, расположенный в нижней части «морды», прямо под узкими глазами-фарами. Казалось, сейчас он изогнётся всем телом-фюзеляжем и скользнёт вперёд, атакуя зазевавшуюся добычу, в роли которой вполне мог выступить… например, примостившийся неподалёку пузатенький полицейский паровик для перевозки заключённых.

– Нравится? – младший из «пиджаков», имени которого я так и не узнал, ласково провёл ладонью по изгибу крыши. – «Сапсан-412»! Три гнезда под печати, максимальная скорость до двухсот пятидесяти километров в час. Режим высотной левитации, композитный воздушно-пустотный щит. Эта птичка способна подниматься на высоту в полторы тысячи метров над землёй, а по маневренности превосходит все известные аналоги!

«Всё-таки птичка…» – почему-то подумалось мне, в то время как я слушал мужчину, с гордостью нахваливающего свою машину.

И, надо сказать, я прекрасно понимал восхищение, так и сквозившее в его голосе. У меня самого дыхание перехватило только от вида летуна, а что же тогда должен был чувствовать его пилот?! Пусть это был гражданский образец, но даже такие аппараты доступны только очень высоким шишкам, вроде глав старших ветвей кланов, гильдейских мастеров или приближённых самого Князя.

Хорошо, наверное, не зависеть от забитых и пыльных улиц! Парить себе в воздухе, словно птица, или же, наоборот, с огромной скоростью нестись по небесам, пронзая облака… разве это не счастье?

– Ну что ты застыл, залезай давай! – Лев Евгеньевич, коротко усмехнувшись, открыл дверь и указал мне на заднее сиденье. – Посмотрел, теперь прокатишься.

– Эм-м… – я глянул на старшего. – А вы что, всех заключённых вот так вот с ветерком на новые места отсидки развозите?

– Не всех, – в свою очередь ухмыльнулся «молодой». – Но для тебя сделаем исключение. Тем более что твоё новое «место отсидки», как ты выразился, – очень неплохая школа-интернат. Вот только расположена она вовсе не в твоей бывшей Таганской Нахаловке, так что путь нам предстоит неблизкий. Слышал, может быть, о Тимирязевской Академии?

– Мама рассказывала легенды о Святогоре Тимирязеве, Ярославе Юшкине и Еремее Пожарском. Ну… про то как они объединили враждующие кланы и заложили наш полис на пепелище сожжённой пощеляхским нашествием Москвы. Только вот, как по мне, то всё это бред! Быть не может, чтобы город раньше был одноярусным, как бы все в него влезли? Да и чтобы один человек целый лес создал, к тому же на третьем уровне… – уже в детстве я отличался рациональным взглядом на жизнь и в сказки не верил. – Пересадили, поди, крестьянским трудом с десяток деревьев из-за стены, а понтов развели, будто тайгу в одно рыло вырастили. Да ещё красивую историю для детишек забабахали!

– Экое, Лев Евгеньевич, у нас нынешнее поколение недоверчивое растёт, – хмыкнул молодой «пиджак», слегка подтолкнув меня к раскрытой двери. – Уже и в подвиг Великой Троицы не верят и силу Святогора не уважают! А что дальше-то будет? Скажут, что Юшкин был женщиной, а Пожарский вообще в объединении кланов не участвовал?

– Мда-а-а… – протянул старший и скептически посмотрел на меня. – Эх, дружок! Значит, тебя ждёт масса открытий чудных.

Подождав, пока я усядусь, седой сам пристегнул меня страховочным ремнём и лишь потом устроился сам и продолжил:

– Думал рассказать тебе историю этого места, но коли такие дела – не буду портить впечатление. Егор Петрович, дай потом кружок над Тимирязевским районом.

– Сделаем, – молодой «пиджак» опять усмехнулся, а потом потянул какой-то рычаг, и летун, зашипев, мягко приподнялся над землёй. – Ну, держись, малой – полетели!

Как выразить чистый восторг? Вот и я не знаю. «Сапсан» стрелой рванул вверх так, что нас даже вжало в кресла, но довольно быстро выправился, и Егор Петрович повёл аппарат куда-то на север.

А я, забывая дышать, прильнул к окну, насколько ремень позволял, разглядывая проплывающие под нами районы с разноуровневыми скоростными трассами, массивами жилых кварталов, башнями заводов и фабрик, с прикрывающими их верхними ярусами «светлых» районов. Мимо то и дело проносились громадины клановых небоскрёбов.

Строения, из которых состоят жилые кварталы, – да и вообще основная масса городской застройки – звались «блоками» и тоже зачастую возносились на несколько ярусов. Эти клановые гиганты являлись по большому счёту целым городским районом, заключённым в одном-единственном здании.

При этом в одном небоскрёбе могли находиться и жилые помещения, и торговые павильоны, и фабрики с заводами, и даже разнообразные зоны для отдыха и досуга, например, в виде террас на четвёртом-пятом уровнях, прикрытых пустотным куполом. Мимо нескольких таких мы успели пролететь достаточно близко, и я даже успел как следует разглядеть стайку обнажённых девушек, плескавшихся в искусственном озере.

Кстати, о тех самых террасах: вот там действительно иногда имитировали или рощу с домиком посреди, или даже пляж у океана с искусственными волнами, в которых можно было искупаться и поплавать на сёрфе. Ещё дома, с родителями, мы смотрели передачи о самых необычных рекреационных зонах, собственно, поэтому я и не верил, что на Тимирязевской будет нечто большее. И оказалось, что зря!

Этот район сразу выделялся полным отсутствием жилых небоскрёбов. Да и блоков там высилось всего штук шесть. До «Стены» было ещё далеко, можно сказать, мы не так уж далеко отлетели от центральных районов Москвы, но при этом строения здесь не поднимались выше третьего яруса. А вот на нём-то… Да! Если легенда не врёт, то Святогор был силён…

Передо мной предстал не просто какой-нибудь парк, а самый настоящий «дикий» лес. Огромный, древний и завораживающий, да к тому же неиспорченный руками человека, потому как на его опушках ютились лишь редкие одно-, дву- и трёхэтажные домики. Я представил цену каждого из них, и мне стало дурно. За такие деньги можно было купить всю Нахаловку вместе с обитателями, после чего останется ещё и на то, чтобы обеспечить им безбедную жизнь вплоть до третьего поколения нахлебников. А учитывая, что некоторые из коттеджей стояли на берегу озера…

– Ну что, убедился? – в голосе Льва Евгеньевича явно сквозила насмешка, но не злая, а как у доброго дядюшки, впервые взявшего племянника в цирк. – Фома неверующий.

– Угу, – я пытался представить размеры этого леса, раскинувшегося на огромной территории, и не мог, хотя вроде и летели мы достаточно высоко. – Как только на дрова это всё ещё не порубили?

– Вот ведь ехидна! – седой аж рассмеялся. – Раньше эта территория целиком принадлежала клану Тимирязевых. Они были сильнейшими чародеями аспекта дерева, наверно, не только в Москве, но и в мире. Или как минимум на нашем континенте. Вот они и продолжали дело Святогора, выращивая посреди полиса дикий лес и заботясь о нём. Жаль только, их это не спасло. Почти семь сотен лет клан владел этим районом, а вырезали их относительно недавно. Буквально в одну ночь. Кто-то говорит: зажрались, деревянные, решили, что они всесильны и пожелали устроить бунт. Кто-то наоборот, что это их Юшкины оговорили, а другие кланы и рады были ослабить тройку основателей чужими руками. Правды сейчас не найдёшь! Главное, под конец вмешался Князь, чтобы не дать порушить инфраструктуру, и взял тут всё под свою руку.

– Что? Неужели всех вот так взяли и вырезали? – удивился я. – Я думал, что клановые начинают массово мандражировать, когда речь заходит о вымирании хоть кого-нибудь из «Алого Бархатного Списка». А вы говорите, что один из кланов основателей просто взяли и уничтожили.

– Хм… – синхронно протянули «пиджаки», а затем Лев Евгеньевич дружелюбно ответил: – Так кто ж может знать-то? Вполне возможно, кого-то успели спасти, а ты, кстати, парень, откуда про «Алый Бархатный Список» знаешь?

– Так историк наш в приюте рассказывал, – пожал я плечами, продолжая любоваться видами из окна. – Он у нас кланы не шибко жаловал.

– Вот значит как… – проговорил Егор Петрович. – А что ещё он рассказывал? На эту тему.

– Да так, – я почесал щёку. – Например, про то, что ещё до основания троицей новой Москвы, во время клановых войн, была традиция обращать побеждённых в вассалов, а затем торговать ими, как скотом. Да много чего рассказывал. Говорю же, не любил он клановых.

– Хм… Историк, значит…

– А скажите, Лев Евгеньевич, зачем Князю лес-то сдался? – В моём понимании князь был скорее военным вождём, чем лесорубом. – Просто как символ?

– Не скажи. Тут же не только буреломы и новые посадки, даже не столько они. Вон, – Егор Петрович оторвался от штурвала и указал направление рукой, – видишь поля возделанные? Под пустотным куполом по два-три урожая собирают. А на нижних ярусах животноводческие фермы – обеспечивающие мясом половину города. Да и навоз идёт на удобрение полей, леса. На самом деле Тимирязевский район – невероятно сложная замкнутая биосистема, только чудом не развалившаяся после гибели хозяев. И сейчас она объявлена нейтральной зоной, и уверяю тебя, попробуй кто тут буянить, Князю даже вмешиваться не придётся.

– Грамотно, чо. Враждующие кланы будут сами друг от друга район охранять. – Может, я и вырос на нижних ярусах, но дураком не был, а о клановых войнах, идущих с допотопных времён, разве что полные идиоты не знали. – Школу поэтому тут сделали?

– И не только её. Многие Академии сюда перенесли, даже воинскую. А ты молодец, быстро сообразил, – молодой «пиджак», обернувшись на секунду, подмигнул мне. – Глядишь, и не заклюют тебя местные детишки, если будешь головой думать.

– Это мы ещё поглядим, кто кого, – я хрустнул пальцами – разборок я не боялся, уж скорее, меня удивило бы их отсутствие. – Мы тоже не пальцем деланные!

– Не спорю, для уличной шпаны ты, может, и крут, но тут совсем другой уровень, – седой покачал головой. – Твои будущие одноклассники почти десять лет учились управлять силой. Ты же пока даже не личинка чародея, просто пень из леса, которому, можно сказать, повезло. Любой из них раскатает тебя в блин, просто щёлкнув пальцами. Так что послушай совета умного человека: засунь свой гонор поглубже и вгрызайся в учёбу. Если, конечно, хочешь выбраться со дна. Иначе только скажи, проверим тебя да вернём назад в «родной» детдом.

Я сжал зубы так, что они едва не захрустели. Издеваются, твари! Я не знал никого, кто бы добровольно согласился вернуться в низы Таганки, пусть даже и понимал, что тут у него ничего не получится. И мы ещё посмотрим, что там за силы у местных!

Рябой тоже поначалу понтовался, а как в рожу получил – вся спесь слетела. А я не думаю, что моих будущих одноклассников кто-то когда-нибудь бил головой об стену. Так что разберёмся!

Видимо, мои мысли слишком явно проступили на лице, потому как Лев Евгеньевич осуждающе покачал головой, но промолчал. Правда, отвернулся и до самой посадки больше не проронил ни слова.

Егор Петрович тоже притих, сосредоточившись на полёте, но, как мне показалось, всё же был больше на моей стороне. Хотя кто его знает. Эта парочка была весьма странной, и я никак не мог определить, к каким службам они всё же относятся. Может, сейчас они улыбаются мне и болтают как с равным, а случись что, не меняя выражение лица, просто перережут горло.

А я слишком уж размяк только из-за того, что именно они вытащили меня из тюряги, откуда я уже и не надеялся выбраться. Так что, постаравшись расслабиться и отстраниться от происходящего, я натянул на лицо самое нейтральное выражение – проще говоря, сделал рожу кирпичом, пытаясь выказывать как можно меньше эмоций. Не думаю, что это ускользнуло от внимания «пиджаков», но комментировать они ничего не стали.

«Вот и отлично! – промелькнула мрачная мысль. – Что? Думали, что приструнили следака, покатали на летуне, так я перед вами лужицей растекусь? А вот хрен вам!»

Так в молчании мы и приземлились. Задумавшись, я упустил возможность полюбоваться сверху на своё новое место учёбы, о чём сейчас очень жалел. Вряд ли мне когда ещё удастся посидеть в летуне. Но выбрался из аппарата я всё с той же харей, типа, па-а-адумаешь, видал я карликов и покрупнее!

С ней же осмотрел здание, где мне, по всей видимости, теперь предстояло жить и учиться. Что сказать, не хотелось показаться деревенщиной, но вид впечатлял. С виду школа больше напоминала сказочный дворец со множеством колонн, лепнины и прочих украшений. Широкое полукруглое крыльцо вело к большим двустворчатым стеклянным дверям, через которые то и дело проносились школьники разных возрастов, одетые в одинаковую форму.

– Школа для маго-одарённых детей под патронажем самого Князя, центральный корпус, – Лев Евгеньевич остановился на секунду, давая мне возможность освоиться, затем хлопнул по плечу. – Ну, пойдём! Успеешь ещё налюбоваться… а то нас уже ждать должны.

В сопровождении «пиджаков» и под любопытными взглядами всех без исключения детей мы поднялись на крыльцо и вошли в здание. Внутри обстановка была не сильно скромнее, и так же наводила на мысль о волшебном дворце. Мраморные полы, вычурные ручки дверей, выполненных из дорогих пород дерева – всё, как показывали по телевизору в передаче о шедеврах архитектуры европейских полисов Парижа и Кёльна.

Мне даже стало немного стыдно за свой внешний вид, но тут уж я поделать ничего не мог – даже будучи только что пошитой детдомовская одежда и рядом не стояла с тутошней формой. А уж после ночной драки, в которой мне пришлось немало поваляться по рыночной площади, и последующей недели в тюрьме – тем более.

Воспоминания о карцере вызвали острую резь в желудке, и тот разразился длинным бурчанием. Ел я последний раз позавчера в общей камере, если, конечно, кипячёную воду с плавающими в ней одинокими ошмётками неопределенного происхождения можно назвать едой. И с тех пор мне перепала только одна-единственная кружка чая с сахаром в допросной. А самое поганое и почему-то немного стыдное, хотя в другое время мне было бы наплевать, то, что трели живота услышал не только я, но и все окружающие.

Правда, если на мнение местных мне было вроде как положить с прибором, из разряда, кто я, а кто они, и что станет с этими холёными детишками, попади они в Нахаловку? А я оттуда! Я там выжил! То перед «штатскими» стало как-то неудобно. Точнее, стрёмно – я весь из себя такой брутальный и крутой не обращаю внимания на окружающих – и тут на тебе! Позорище!

– Э, друг, да ты ж у нас голодный. Что-то мы не подумали, – на лице Льва Евгеньевича проступило то ли искусно сыгранное, то ли натуральное раскаянье. – Теперь уже поздно – некоторые замеры надо брать на голодный желудок…

Он замялся, а потом пробурчал себе под нос:

– Хотя хм… нехорошо это. Может быть пониженное содержание кровяных телец, да и другие проблемы с анализами вылезут. В любом случае нужно будет предупредить профессора… – он похлопал меня по плечу. – Ладно! Как только закончишь – сразу в столовую пойдём. Да и вообще, пока будешь у докторов, оформим документы, поставим тебя на довольствие.

Может, зря я на них обижаюсь? Ведь действительно, не знаю я местной кухни, да и вообще о способностях чародеев ходит масса слухов. Что, мол, они гораздо сильней обычных людей и даже без чар способны расправиться с десятком бойцов. Просто в детдоме я привык делить на десять любое хвастовство… по-другому точную информацию было не достать. Лекции об одарённых нам никто читать не собирался, кто что увидел, то потом и рассказывал, естественно, приврав для порядка, а проверить было трудно, ибо в нашей экосистеме таких зверьков просто-напросто не водилось.

Хотя, с другой стороны, ничего особого «штатские» для меня и не сделали, кроме как вытащили из тюряги и сюда привезли. Но это их работа! Наверное. Иначе зачем бы ещё им возиться с пацаном с самого дна? Рассыпаться в благодарностях за то, что выполнили свой долг? Не много ли чести? Точнее, я, конечно, признателен и всё такое, но лучше оставаться настороже. Если там, внизу, жизнь была проста и понятна, то здесь не знаешь к кому повернуться спиной, чтобы не получить в неё удар. Короче, пока не стоит никому верить, а дальше посмотрим. Если уж они так озабочены моей судьбой – время это покажет. А нет – так и не надо!

Воздух прорезал звон колокола. Тут же все ученики, глазевшие на нас, словно на диковинных зверей, сорвались с места и скрылись в классах. Видимо, с дисциплиной тут всё было строго. У нас в детдоме, даже несмотря на возможность наказания, всем было плевать, да и учителя с воспитателями никогда не обращали внимания на поведение, предпочитая монотонно пробубнить положенное и побыстрее свалить в туман.

Заведующая на это закрывала глаза, давно и прочно поставив на нас крест и требуя лишь одного – чтобы разборки внутри учреждения обходились без поножовщины. На труп могла нагрянуть комиссия и начать задавать неудобные вопросы. В остальном – делайте что хотите.

В одиночестве мы прошли по коридору, поднялись на второй этаж и остановились у дверей с надписью «Лаборатория». Лев Евгеньевич постучал и тут же вошёл, не дожидаясь разрешения. Егор Петрович сразу же слегка подтолкнул меня в направлении двери – входи, мол. И я, не став кобениться, последовал за седым, стараясь казаться максимально спокойным.

Это было непросто. Сердце колотилось как бешеное. Конечно, «пиджаки» разговаривали так, будто моё поступление сюда – дело решённое… А вот я чего-то не верил в такие плюшки от судьбы.

Слишком быстро всё завертелось. Если бы мне дали подумать хотя бы сутки, я бы вообще сюда не поехал! Просто здраво бы рассудил, что будь я чародеем, это вылезло бы задолго до пятнадцати лет. Недаром ещё в детстве меня таскали по всевозможным докторам да учёным, консультацию которых могли оплатить родители. При этом я верил, что могу оказаться одарённым, пусть исследования ничего и не показали. Серебристые волосы и ярко-зелёные глаза, совершенно не похожие на родительские, явно указывали на «наследство силы», пусть подход к нему и не могли найти. Но… время шло и, в конце концов, шанс был упущен.

До выпуска меньше года. Спроси кто меня, я бы предпочёл синицу в руках неведомой жар-птице, которая ещё то ли прилетит, то ли нет. Закончил бы школу, потом электромеханическое училище или, может быть, по стопам отца отправился бы к военному рекрутёру. В любом случае с профессией на руках можно было бы и о чарах подумать.

Но сегодняшний день всё поставил с ног на голову. И здесь и сейчас я больше всего боялся оказаться неодарённым – этакой жертвой случайности. Пусть даже меня не вернут в тюрьму, но я видел летун, я, мать его, сидел внутри! И понял, что не вернусь на дно. Сдохну, но останусь тут во что бы то ни стало!

– …дня, милейшая Ольга Васильевна, – мы застали седого в момент, когда он целовал руку симпатичной и довольно грудастой женщине в белом халате, принимавшей это как должное. – А вот то юное дарование, о котором мы говорили.

– Видимо, у нас с вами очень разное толкование слова «юный», Лев Евгеньевич, – дама скептически окинула меня взглядом, пройдясь по драной одежде, сбитым кулакам и лишь слегка задержавшись на волосах – даже слой грязи не мог скрыть их необычный цвет. – Что ж, давайте посмотрим, что будет со второй частью. Но для начала, юноша, вам придётся посетить уборную. Я не знаю, из какой дыры вас достали, но вымыть вас явно проще, чем потом отчищать и дезинфицировать приборы и аппараты.

Я промолчал, в ответ лишь пожав плечами. Да хоть горшком назовите, только в душу не гадьте! А вымыться – это мы завсегда согласны, я бы ещё и зубы с удовольствием почистил: в тюрьме о гигиене заключённых особо не заботились, и достать хотя бы мыло уже считалось удачей. Следуя жесту женщины, я пошёл за ней. Лаборатория оказалась весьма большой, включающей несколько комнат с различными устройствами, часть из которых жужжала, щёлкала и гудела. На экранах бежали изогнутые линии, то дыбившиеся остроконечными пиками, то выравнивающиеся. Короче, всё было ново и интересно. Такого я не видел даже в школе, хотя пару приборов опознать мог.

Уборная здесь, кстати, тоже оказалась не просто комнатой-закутком, облицованным плиткой, с лейкой сверху и дырой в полу, а полноценной ванной комнатой. Душ, кстати, тоже не подкачал: оказался с гибким шлангом, горячей и холодной водой и удобным металлическим корытом, отгороженным от остального помещения. А мне выдали не только мыло, но и шампунь с мочалкой. Следующие двадцать минут я блаженствовал под горячими струями, в пятый или шестой раз намыливаясь, оттирая с тела память о рыночной площади, карцере и ледяной луже.

На пуфике в уборной меня ждало большое махровое полотенце, чистое исподнее – кальсоны с рубахой – и тапочки с котятами. Хмыкнув про себя, дескать, спасибо, что не белые, я тщательно вытерся, быстро натянул чистую одежду и вышел из комнаты, готовый ко всему на свете. Поесть бы ещё… но теперь можно и потерпеть до окончательного вердикта: буду я здесь учиться или нет.

За дверью меня ждали. Не сама Ольга Васильевна – не по рангу ей под дверями караулить детдомовскую босоту, – но тоже девушка, облачённая в белый халат, хотя вряд ли старше меня по возрасту. Зелёные волосы были уложены в сложную прическу, круглое лицо с аккуратным носиком, при моём виде скривившемся, словно от вони, слегка присыпано конопушками, а здоровенные зелёные глаза, хотя и презрительно щурились, но так и сверкали затаённым любопытством. За несколько секунд я был взвешен, обмерян и… вот к каким выводам пришла девица, сказать было сложно, слишком малый опыт общения не позволял мне судить об этом однозначно.

– Следуйте за мной, – не дожидаясь ответа, зелёная повернулась ко мне спиной и зацокала каблучками.

Пришлось поторопиться, если я не хотел добираться в одиночку. Не то чтобы боялся заблудиться, но зачем плодить проблемы на ровном месте, пусть даже в провожатую мне дали стерву. Так что, шустро перебирая ногами и забавно шлёпая при этом тапками, я пристроился в кильватер к так ни разу и не обернувшейся девице и прибыл к месту судилища, приготовившись узнать: чародей я или же извращение природы.

«Пиджаков» в комнате уже не оказалось. Зато к Ольге Васильевне прибавились ещё две красавицы, и это без той, что меня сюда привела. И весь этот цветник уставился на меня. Казалось, на мне не осталось и миллиметра, который укрылся бы от их внимания. Я поначалу смутился и залился краской, но тут же поднявшая голову злость прошептала мне: «Да какого чёрта?!» – и я в ответ принялся с любопытством разглядывать присутствующих.

Сама женщина была похожа на типичную учёную из любого телесериала. То есть максимально невзрачная причёска а-ля «я вроде когда-то заплетала косу» и простенькая одёжка под идеально белым халатом. Минимум косметики, но при этом весьма привлекательная внешность. Нежный овал лица, острый подбородок, полные чувственные губы, прямой нос, серые глаза и блондинистые волосы. Не зря вокруг неё Лев так крутился. Седой, а шарит! Единственное, что смущало, у Ольги Васильевны не было ярких отличительных черт чародея. Видимых как минимум, таких, как цвет волос или глаз, оттенок кожи, форма радужки и так далее.

Обычно аспект силы находил своё отражение во внешности. И чем древнее и сильней был род чародея, тем ярче это проявлялось. Кланы, имеющие в аспектах первоэлементы, все как один щеголяли экзотической внешностью. «Штатские», что привезли меня сюда, тоже явно были если не гильдийскими, то из семей, имеющих длинную историю поколений чародеев. А вот «зеленушка», встретившая у дверей, происходила из старшей ветви клана с аспектом «дерево». Только, что она тут делает, было непонятно, ну да это и не моё дело. А вот то, что из-за этих отличительных черт меня всё детство таскали по врачам, пытаясь понять, почему я не становлюсь чародеем, не чувствую силу, – это непреложный факт.

Зато у оставшихся девиц с этим было всё в порядке. И при том они разительно контрастировали друг с другом. Первая – весьма невысокая малышка, буквально укрытая водопадом прямых, белых как снег волос, закрывающих заодно и половину миловидной мордашки, с тонкими губами, небольшим прямым носиком-пуговкой и огромными голубыми глазами. Короче, её хотелось обнять и гладить. Ну и заодно оградить от жестокости мира и вообще любых невзгод, настолько мило и беззащитно она выглядела.

Вторая, наоборот, отличалась резкими чертами лица, высоким ростом и копной кучерявых, чёрных как смоль волос. Серые, а скорее, даже стальные глаза смотрели уверенно и дерзко. Явно из адептов «Тьмы» или смежных аспектов. Но нельзя не признать – девица была весьма симпатична, и устрой кто голосование, я бы с ходу не смог сказать, кто в комнате самый красивый – настолько присутствующие женщины были разными, но при этом одинаково великолепными.

Чувствуя, что до радостного позора осталось совсем немного, я отвёл взгляд, принявшись разглядывать комнату, а сам мысленно начал перечислять химические элементы из периодической таблицы. С этой наукой у меня всегда было не ахти, так что довольно быстро удалось отвлечься и успокоиться. Но, кажется, мой манёвр не остался незамеченным. Как минимум пару хмыков я услышал, правда, так и не понял, чьими они были. Положение спасла Ольга Васильевна:

– Так! Раз все утолили своё любопытство, давайте начнём! – женщина звонко хлопнула в ладоши, привлекая внимание. – Девочки, нам нужно провести полное комплексное обследование, а времени не так много. Поэтому, Лина, на тебе первоначальные замеры. Дарья – чарометр. Таша, помогаешь Даше и, если понадобится, со мной на РСУ. За работу!

Девицы бросились в разные стороны. Белоснежка принялась настраивать знакомое мне по прошлым посещениям больниц устройство. Зеленушка куда-то унеслась, а Черноволосая поманила меня пальцем к линейке для замера роста. Да бога ради. Привычно сделав морду кирпичом, я подошёл, мол, делай со мной что хочешь. Та хмыкнула, указав куда встать, и через секунду чувствительно стукнула мерной палкой по голове, якобы «нечаянно». Вот же сучка. Насколько понимаю, они все здесь такие, ну, может, кроме Дарьи. Поверить в то, что эта малышка может быть стервой, было сложнее, чем в то, что земля круглая.

– Рост – сто семьдесят три сантиметра, – голос у Лины оказался под стать: низковатый и чувственный. – Вес – шестьдесят четыре килограмма триста грамм. Грудная клетка… будьте добры, снимите рубаху.

Да ради бога. Стесняться в детдоме отвыкаешь быстро. Так что, ничтоже сумняшеся, я через голову стянул выданную мне после душа вещь и наткнулся взглядом на выпученные глаза девицы. В то, что она никогда не видела полуголого мужика, мне верилось слабо. Ну как минимум тогда она не кинулась бы так рьяно выполнять приказ хозяйки лаборатории. А значит… я проследил направление взгляда, и точно: Лина в упор таращилась на несколько шрамов, толстыми жгутами протянувшихся на моём теле.

Первый и самый здоровый, начинающийся подмышкой и идущий почти до середины живота – подарок от Крыса, шестёрки Рябого. К тому времени наша война с бугром детдомовских окончилась. Он признал моё право жить по своему, я – его авторитет и власть рулить остальными, как он хочет. А вот одному гадёнышу этого показалось мало, и он решил подняться за мой счёт. Проще говоря, завалить. Тогда власть Рябого, толпой не справившегося с одним бунтарём, заметно пошатнулась бы. И была б возможность его подвинуть.

Вот только решить и сделать – это разные вещи. Когда в столовой на раздаче мне в бок вонзилось что-то острое, я инстинктивно повернулся, выплеснув тарелку жидкого, но горячего варева в лицо нападавшему. К сожалению, а может, и счастью, заточка изначально попала в ребро, а затем соскользнула и под весом Крыса, который продолжал давить на неё всем телом, пропахала мне грудь и живот. Ничего смертельного, но разрез был глубоким. На этом успехи горе-убийцы закончились. С ошпаренной мордой он бросил лезвие, принявшись орать, схватившись за глаза, и тут подлетел Рябой со своей кодлой. В больничке я провалялся три недели, а когда вышел, о Крысе никто даже не вспоминал. Ну и я постарался забыть произошедшее, как страшный сон.

Второй был подарком от васильковских. Напоминанием о первом знакомстве. Так как я не пошёл под Рябого, то и посвящать меня во все тонкости жизни в Нахаловке он посчитал ненужным. По сути, справедливо, и претензий к бугру я не имел. Ещё и потому, что считал себя умнее всех детдомовских. И в первый же выход в город умудрился забрести на чужую территорию. Когда меня окружила толпа, я ещё надеялся договориться, но не успел сказать и слова, как меня полоснули ножом по спине. Благо про ум я действительно был прав – мигом выкинув из головы все остальные мысли, я взревел и ломанулся бежать. Сказалась разница в физической подготовке – мне удалось оторваться, в итоге вернувшись к своим, но раз пять или семь ножами по спине меня всё же достали. Так что там теперь была сетка шрамов, не таких глубоких и длинных, но в совокупности смотрящихся едва ли не более жутко.