Севастопольский блиц Маркова Юлия

Все это было сказано с таким серьезным видом, что у меня не возникло никакого желания рассмеяться над шуткою про «богиню». А так я лишь слегка улыбнулся, весьма озадаченный тем, что они все, включая и Васильчикова, вели себя так, словно эта Лилия сказала совершенно очевидную вещь.

Тем временем Лилия вздохнула и продолжила:

– К сожалению, даже боги не могут делать всего что захотят, а вынуждены выполнять предписанное судьбой. И не смотрите вы на меня так, как Пан на новые ворота – лет мне так с тысячу или поболее; а все оттого, что родилась я тогда, когда дядюшка уже отправил наше семейство в изгнание, а потому у вас тут, в верхних мирах, почти не известна. И не обращайте внимания на мой внешний вид, просто моя должность на Олимпе требует, чтобы богиня подростковой любви выглядела как нечто среднее между девушкой и девочкой. И не берите в голову всякие глупости – зла, как бывший папенька, я не творю, разврат, как маменька, не проповедую, дядюшка, в отличие от всего прочего семейства, меня любит, так что воспринимайте меня такой, какая я есть…

Преодолевая растерянность, я все же счел своим долгом сказать этой маленькой «богине»:

– Должен признать, госпожа Лилия, что после вашего визита многим нашим раненым изрядно полегчало, а некоторые и вовсе будто вернулись с того света… Это очень похоже на чудо… И мои пациенты желают снова вас увидеть…

– Ну и чудненько! – звонко сказала «богиня», радостно похлопав в ладоши (ну снова чисто дитя, как будто только что не разговаривала со мной подобно взрослой умудренной даме). – Хотели – и вот я снова тут! Только теперь, уважаемый Николай Иваныч, мой визит вполне официальный, в составе компетентной комиссии, и мы не ограничимся наложением рук; мы, любезный доктор, осмотрим, с вашего позволения, этот госпиталь на предмет того, что тут можно улучшить, что изменить, а что и необходимо искоренить… Словом, показывайте нам, что тут у вас есть… А мы уж, не извольте беспокоиться, поможем вам навести тут идеальный порядок…

Сказать, что я был ошарашен столь дерзкой и совсем не характерной для ребенка речью – значит ничего не сказать. Это что же?! Эта, с позволения сказать, богиня подростковой любви будет отдавать распоряжения мне, заведующему военным госпиталем?! Да что она вообще понимает в медицине? Мало иметь особый талант и так называемую «легкую руку», к ним необходимо обладать систематическим медицинским образованием, в противном случае она не доктор, а лишь действующий по наитию знахарь…

В замешательстве, на мгновение утратив дар речи, я поднял глаза на господина Серегина, который, несомненно, являлся самым главным начальником.

– Да вы не обижайтесь, Николай Иванович, юношеский максимализм, который так и прет из нашей Лилии – это издержки ее видимого возраста! – добродушно сказал он, одновременно строго посмотрев на «богиню». – Простите, ради Бога. Она иногда путает свои ипостаси, но это не со зла. Что, однако, ее не оправдывает. Лилия! – обратился он к ней. – Немедленно извинись перед доктором Пироговым! То, что тебе было дано от рождения в виде особого таланта, доктор постигал упорной учебой, и не всегда его учили истинам, попадались в учебном материале и заблуждения. Но он в них не виновен. Важно то, что он своей деятельностью опроверг множество таких заблуждений и уже собственных учеников учил более правильным вещам, чем учили его. И если он чего-то еще не знает, то в этом его беда, а не вина, и мы эту беду должны исправить. Понятно?

– Простите меня великодушно, доктор… – Лилия с покаянным видом подошла ко мне и склонила голову. – Я была не права… Я не подумала, что могу вас обидеть… Пусть я и богиня, но я не совершенна. Совершенен только дядюшка, вы еще зовете его Всевышним и Творцом…

И в этот момент ее громадные очки соскочили с кончика носа, упали на пол и разбились вдребезги. Лилия подняла с пола пустую оправу, осмотрела со всех сторон и со вздохом снова нацепила на нос, а потом, присев на корточки, поводила рукой над разлетевшимися по полу осколками – и, что за диво? – кусочки стекла поднялись в воздух маленьким вихорьком и заполнили предназначенное для стекол место в оправе. Раздался легкий щелчок – и вот уже мельчайшие осколки будто срослись меж собой, снова образовав стекла очков! Что за фокус?! Или не фокус?!

– Да что же, черт побери, происходит? – пробормотал я. – Я отказываюсь что-либо понимать… Даша! Скажи – ты что-нибудь понимаешь? Что это было? Фокус, да?!

Верная Даша тут же очутилась около меня и, успокаивающе гладя по руке, сказала:

– Николай Иваныч, миленький, не волнуйтесь! Давайте сперва послушайте, что вам скажут эти господа…

Слово взял господин Серегин.

– Дорогой Николай Иванович! – негромко заговорил он. – Еще раз приношу извинения за доставленные вам неприятные минуты; это моя вина, мне следовало сразу пояснить, кто мы и откуда и с какой целью мы посетили ваш госпиталь. Должен сказать, что все мы, так же как и вы сами, русские люди, только происходим из другого мира, опережающего ваш на полторы сотни лет с гаком. Там у нас и вы, и эта война давно же стали историей, одной из болевых ее точек, которая до сих пор саднит в нашей душе. И вот когда Господь дал нам возможность вернуться и, пройдя с армией через века, исправить самые тяжкие ошибки, мы с радость согласились – и вот мы конно, людно и оружно, здесь, где коалиция европейских держав объявила войну России. Все, что касается войны, стратегии, политики и прочего, мы посредством участия Виктора Илларионовича уже передали на рассмотрение государю-императору, но при этом мы никак не можем не коснуться вещей в общем-то, не главных, но таких, от которых зависят жизни тысяч и миллионов людей…

– Ой, Господи! – вздохнула вцепившаяся в мой локоть Дарья, – страсти-то какие, Николай Иваныч!

А мне и верилось и не верилось. Вроде и похоже было, а вроде и брали меня сомнения. С другой стороны, разве не побили наши гости-союзники англичан и французов, да так, что те и привстать сейчас не могут? Побили, да еще как! Заходившие ко мне в гошпиталь знакомцы из числа офицеров рассказывали, как вверх по склону Сапун-горы уходили блистающие новеньким оружием полки, а обратно уже никто не возвращался. Все остались там, побитые небольшим вроде бы отрядом, укрепившимся на вершине горы. Но все же… сомнительно. Медицина – это вовсе не военное дело…

– Сергей Сергеевич, – сказал я, – мне пока непонятно, какую такую особую помощь вы нам собираетесь оказать, и в чем она может заключаться?

Но вместо Серегина заговорила госпожа Максимова. Мне, по правде говоря, было несколько неуютно общаться с ней. В наше время женщины занимаются только кухней, детьми и ходят в церковь, но, видимо, ТАМ им принадлежит как минимум полмира – настолько самоуверенным и авторитетным был весь ее вид.

– Как ваш коллега-врач, – безапелляционно заявила она мне, – могу вас заверить, что мы можем оказать очень существенную помощь в вашей работе. Должна сказать, что там, откуда мы родом, очень хорошо известно о ваших заслугах перед врачебной наукой. Вам удалось оставить о себе немеркнущую славу как о великом гении медицины, облагодетельствовавшем человечество многими полезными открытиями. И не только. Вы снискали репутацию честного и бескомпромиссного человека, пресекающего всяческий непорядок. Вы ничем ни разу не запятнали себя, Николай Иванович, и это вызывает к вам глубокое уважение. Но поскольку наша осведомленность в вопросе медицинской науки не идет ни в какое сравнение с вашей, позвольте помочь вам в вашем нелегком благородном труде – в деле спасения человеческих жизней…

Закончив эту фразу, госпожа Максимова непроизвольно закашлялась… Несмотря на излитые на мою голову дифирамбы, мне не понравилось то, каким тоном были сказаны все эти слова. Спасительница и благодетельница из двадцать первого века, если я правильно понял слова про сто пятьдесят лет с хвостиком, пришла учить нас, сирых и убогих, погрязших в дикости и невежестве девятнадцатого века… Да чем она лучше тех германских профессоров, которые, приезжая к нам, между делом поучают наших студентов об отсталости и общей дикости русского народа и в то же время не забывают считать свое немаленькое жалование, что они получают от той самой отсталой Российской Империи. Господин Серегин и та же Лилия показались мне гораздо честнее. Серегин борется с врагами России и старается сделать так, что бы их было как можно меньше, Лилия по-бабски жалеет раненых солдатиков и своими знахарско-колдовскими методами старается облегчить их положение… а вот госпожа Максимова, уверенная в своей исключительности – это вещь в себе, и, надо сказать пренеприятная вещь. Ведь когда я достиг определенного положения в науке, то думал, что больше никогда не услышу нудных нотаций в свой адрес, но сегодня во мне воскресли самые неприятные воспоминания студенческих времен…

И тут Лилия весело и озорно подмигнула мне левым глазом (и я догадался, что кашель у госпожи Максимовой не совсем естественного происхождения), а слово вместо своей временно недееспособной начальницы взял господин Аласания. Вот это был учтивый молодой человек.

– Уважаемый Николай Иванович, – сказал он, прижав ладонь к сердцу и отвесив в мою сторону легкий поклон, – я хоть и не ваш коллега-хирург, а обычный терапевт, но должен вам сказать, что в настоящий момент мир находится на пороге грандиозных открытий. Если в настоящее вам время никого особенно не волнует наличие микроорганизмов (в том числе патогенных и болезнетворных) в больницах и операционных, то уже через двадцать лет с этими незваными гостями медицинских учреждений будут беспощадно бороться. Помещения палат, операционных и даже коридоров, будут мыть хлорной и карболовой водой, перевязочные материалы и хирургические инструменты будут стерилизовать в автоклавах при высоких температурах и давлениях, а раны, места разрезов и кожу вокруг операционного поля будут обрабатывать спиртовыми растворами йода, бриллиантовой зелени, а также некоторых трав, которые замедляют размножение бактерий и при этом не опасны для человеческого организма. Думаю, что если мы посвятим вас в эти обыденные для нас и неизвестные для вас знания, то ваши пациенты от этого только выиграют.

– Хорошо, господа, – сказал я, – учиться новым знаниям никогда не вредно. Но позвольте узнать, каким образом вы все собираетесь организовать?

– Давайте сделаем так, – коротко сказал господин Серегин, сейчас мы обойдем ваш госпиталь и посмотрим, что необходимо сделать, чтобы условия в нем соответствовали хотя бы стандартам начала двадцатого века. Больше с первого раза сразу вряд ли получится. А пока у вас будут вестись все необходимые работы, мы предлагаем вам перевести раненых к нам, в так называемое Тридевятое Царство, расположенное в мире до начала времен. Разумеется, прежде чем вы примете такое решение, вам будет дана возможность осмотреть наш госпиталь и составить о нем свое мнение… Ну как, Николай Иванович? Вы согласны поводить нас по вашему госпиталю, показать операционные и решить, что необходимо сделать для того, чтобы улучшить сферу применения ваших величайших талантов?

После слов этого удивительного человека я совершенно успокоился и пришел в себя. У него, у этого Серегина, тоже был очевидный талант, заключавшийся в том, чтобы нравиться людям и убеждать их делать что-то что для их же пользы. Да и приглашение в их госпиталь в каком-то тридевятом Царстве не оставило меня равнодушным. Конечно же, мне было любопытно глянуть на то, как там у них поставлена медицина…

– Ну что ж, – сказал я, – собственно, помощь такого рода, как вы говорите, нам бы не помешала. Пойдемте за мной… Я вам все покажу.

И тут маленькая дерзкая богиня Лилия, о которой я уж и забыл, вдруг подала голос:

– Так вы меня прощаете, доктор?

Она сделала умильную мордашку и жалобно смотрела на меня. Даже думать не хотелось, что ей очень много лет и что она на самом деле не человек… точнее, не совсем человек. Ох ты ж Господи… Голова кругом, еще потом предстоит над всем этим поразмыслить… Впрочем, я больше не сердился на нее и сказал ей об этом, получив в ответ самую очаровательную улыбку и воздушный поцелуй.

Я вел «комиссию» по коридорам, попутно рассказывая об особенностях нашей работы. При этом я заметил, что госпожа Максимова как-то скептически кривит губы, разглядывая стены, потолки, заглядывая в палаты. Мне это не нравилось. Но я старался не придавать этому особого значения и поддерживал разговор с милейшим господином Серегиным, лицо которого все время хранило приветливое и заинтересованное выражение, не меняясь ни на секунду. А вот господин Аласания вел себя совсем не так, как его начальница. Он как будто прикидывал, где, чего и сколько надо сделать, чтобы улучшить нашу работу…

Наконец мы достигли моей операционной, которой я очень гордился. Здесь у меня все блестело и сверкало, так как я заставлял служителей, сердобольных вдов и сестер милосердия по несколько раз в день проводить там уборку. Здесь было чисто и светло, стоял операционный стол, а также шкафы с необходимыми инструментами.

Естественно, демонстрируя операционную, я даже не сомневался, что у гостей она не вызовет никаких нареканий. Каково же было мое изумление, когда госпожа Максимова, обведя своим острым взглядом стены, пол, потолок, а также все, что здесь находилось, произнесла: «Мдааа уж…» – с таким выражением, точно вместо отличной операционной она узрела грязную конюшню. Естественно, это ее «мда уж» задело меня до глубины души – и я, не выдержав столь уничижительного отношения, решил наконец высказаться:

– Мадам Максимова, простите, могу ли я узнать, что означает это ваше «мда уж»? – обратился я к ней, едва сдерживая негодование. – Если вам что-то не нравится, извольте сказать мне об этом прямо! Крайне неприятно, знаете ли, слышать это ваше «мда уж», выражающее пренебрежение ко всему тому, что мне удалось создать здесь ценой титанических усилий! Вы думаете, легко было привести это здание в порядок? Легко было сделать здесь ремонт и оборудовать всем необходимым? Мне порой приходилось стены лбом прошибать, чтобы здесь могло существовать полноценное лечебное учреждение! Я денно и нощно забочусь о том, чтобы в нормальных условиях спасти как можно больше человеческих жизней – и теперь вынужден слышать это ваше презрительное «мда уж»?! я не позволю – слышите! Не позволю вам дискредитировать мой госпиталь! Немедленно объясните, что вы имеете в виду этим «мда уж»!

Я был раздражен. Во мне кипело возмущение, и я даже не замечал, что надвигаюсь на эту женщину, которая испуганно пятится от меня. Совершенно точно, она не ожидала от меня ничего подобного… Наконец я замолчал – и вдруг увидел, что глаза у нее очень виноватые, но вместе с тем в них сквозит восхищение. Все присутствующие молчали – видимо, для них моя эмоциональная тирада тоже стала неожиданностью. Впрочем, Серегина, как мне показалось, в какой-то степени эта ситуация забавляла. И сейчас все взгляды были прикованы к мадам Максимовой, в ожидании того, каким образом она будет обороняться от моих нападок.

– Пп…простите, Николай Иванович… ради Бога… – пролепетала она; ее грудь вздымалась, она нервно поправляла дужку очков, при этом часто моргая. – Я совсем не хотела вас обидеть… поверьте… Я вас очень уважаю и восхищаюсь вами… Я лишь имела в виду, что тут, в операционной, далеко до стерильности… микробы, знаете ли…

– Что? – вскричал я. – Какие микробы? В моей операционной идеальная чистота – я, к вашему сведению, врач, а не мясник! Что вы себе позволяете… это возмутительно…

И тут я обратил внимание, что все они смотрят на меня как-то странно. Я остановил взгляд на господине Серегине.

– Видите ли, Николай Иванович… – прокашлявшись, сказал он, – дело в том, что госпожа Максимова у нас инициированный Маг Жизни. Не очень сильный, и талант ее заключается больше в диагностике, чем в лечении, но она видит причины болезней. То, что для вас представляется идеальной чистотой, для нее выглядит как непролазная грязь, полная врагов человеческого здоровья. Должен вам повторить, что там, откуда мы прибыли и куда, собственно, стремимся вернуться, наука ушла очень далеко вперед. Было сделано множество открытий, и, в частности были обнаружены мельчайшие организмы, не видимые глазу, но при этом весьма опасные, особенно для тех, кто имеет ранения. Эти микроорганизмы попадают в рану и, размножаясь в ней, вызывают воспаление и далее нагноение, что в большинстве случаев приводит к печальному итогу и сводит на нет всю успешность проведенной операции. Вам это очень хорошо знакомо, не правда ли? Словом, выживаемость в таких условиях, когда в операционной не может быть достигнута стерильность – это лотерея: кто-то выживет, кто-то умрет от заражения. И это не ваша вина. Я признаю, что вы делаете все возможное и даже больше для того, чтобы спасти наибольшее количество людей. Но если при этом создать стерильность – выживаемость оперируемых повысится в разы! Причем добиться этого совсем не сложно, уверяю вас. Поэтому вы, дорогой Николай Иванович, неправильно истолковали слова нашей замечательной Галины Петровны. Говоря «мда уж», она совершенно не осуждала вас! Просто, глядя, так сказать, со своей колокольни, она замечала то, чему вы не придаете значения. Только и всего. Она совершенно не хотела вас обидеть…

– Я, правда, не хотела, Николай Иванович! – воскликнула госпожа Максимова. – Я вас уважаю и даже обожаю! Вы – величайший гений своего времени, и мне очень досадно, что у меня получилось так нелепо вас обидеть. Простите меня!

И тут уже мне стало неловко.

– Я прощаю, Галина Петровна… – сказал я. – Я был слишком вспыльчив – простите и вы меня.

Обстановка разрядилась. После этого я стал общаться с визитерами гораздо более непринужденно. Все их пожелания относительно госпиталя я принял к сведению и решил, что заняться этими «усовершенствованиями» следует как можно скорее. Князь Васильчиков пообещал, что непременно поможет со всеми необходимыми материалами. А пока будут проходить мероприятия по очистке и стерилизации помещений гошпиталя, раненых, как предлагал господин Серегин, следует перевести к ним в Тридевятое царство. Ибо наука будущего неумолима. Я понял так, что после того состояния, до которого мы дошли в дни осады, обычной очистки и стерилизации будет недостаточно. Еще где-то месяц помещения гошпиталя должны будут стоять пустыми, чтобы так называемый микробный фон на прилегающих территориях упал до обычных величин. Но прежде чем хоть один мой пациент отправится неведомо куда, я сам побываю в этом самом Тридевятом Царстве и посмотрю на все своими глазами. Уж очень мне интересно, бывает ли на самом деле Магия Жизни и что она из себя представляет.

Тогда же и там же. Даша Севастопольская

Ох, ну и денек был! Я даже устала удивляться. А каково было Николаю Иванычу… Ему пришлось изрядно перенервничать. Но, слава Богу, день этот завершился, и завершился вполне благополучно. Многое прояснилось, многое встало на свои места. А главное, к нам пришла убежденность, что отныне на страже интересов Российской Империи стоит могучая сила, которая является порождением другого мира и по воле Всевышнего пришла к нам на помощь в трудный час. Так, значит, те, кто посетил нас сегодня, тоже происходят из России – но из другой России, шагнувшей на полторы сотни лет вперед… Чудны дела твои, Господи! Воистину не оставляешь ты милостью Своей державу нашу…

Я долго не могла заснуть, прокручивая в голове этот день. Помимо всего остального, у меня была и еще одна причина для размышлений… Сегодня, когда все увлеклись обсуждением планов по усовершенствованию работы гошпиталя, ко мне вдруг подошла Лилия. По правде говоря, я ее стала чуток побаиваться после того как выяснилось, что она никакая не девочка, а самая что ни на есть богиня. Я, в отличие от доктора, сразу в это поверила. Мне батя когда-то сказывал про богов про эллинских, вот и Лилия, выходит, как раз из них… Ну, то есть я, конечно, понимаю, что есть Всевышний, и он главный; но почему не может быть таких созданий, которые не такие могущественные как он, но все ж бессмертные и могут творить разные чудеса… Если бы не моя личная встреча с Лилией, я бы сочла такие мысли богохульными и долго бы молилась, чтобы Господь простил меня. Ну а так, пожалуй, никакого греха в моих рассуждениях не было; а тем более те, с которыми Лилия пришла сегодня, заявили, что они тут, в нашем мире, оказались по Божьей воле…

Ну так вот. Лилия подошла ко мне незаметно и тронула за руку, я аж вздрогнула.

– Идем-ка отойдем, поговорить надо… – прошептала она.

Я не решилась отказать ей, да и интересно мне стало. И вот мы вышли в коридор, и тут она мне тихо так, глядя в глаза, говорит:

– Дашка! Слышь, что скажу. Да внимательно слушай-то… это важно.

– Да, я очень внимательно слушаю… – пролепетала я, склоняясь к ней поближе.

– Значит так, подруга… – тихо заговорила она, и в голосе ее было нечто такое, что я поняла: это и вправду очень важно. – Скоро к тебе начнет подкатывать некий молодчик. Хорош он собою да пригож вполне – но ты не вздумай поддаться, если не хочешь остаться несчастной! Ты поняла меня?

– Да, я поняла… А почему…

– Я объясню почему, – сказала Лилия, продолжая смотреть на меня этим своим невозможным взглядом исподлобья, – несмотря на смазливую мордашку, человек этот страдает алкогольной зависимостью. Пьяница он, понимаешь? Свой порок он, правда, искусно скрывает. Но дело даже не в этом. А в том, что вовсе не любовь будет руководить им, когда он сделает тебе предложение руки и сердца. Он позарится на твои деньги – на ту тысячу, которую обещал тебе император в случае замужества. Да нет, – усмехнулась девочка-богиня, – конечно, твои сиськи ему тоже нравятся, но, поверь, это совсем не тот человек, который будет тебе надежной опорой. Наоборот, это он будет искать в тебе поддержку – и ты, добрая душа, не откажешь в этом своему супругу… Но скажи мне – разве ты не достойна настоящей мужской любви, заботы и трепетной нежности? Разве ты, такая молодая и красивая, обладающая всеми добродетелями, заслуживаешь того, чтобы тобой понукал пьяница? Ни детей ты с ним не родишь, ни дома не построишь, а тысячу свою быстро профукаешь… Нет, не заслуживаешь ты такой доли; никто из женщин этого не заслуживает. Просто есть дуры, а есть те, кого вовремя предупредили… Ясно тебе?

– Ясно… – кивнула я, совершенно ошарашенная услышанным; впрочем, поверила я ей безоговорочно.

– Хорошо… – произнесла она. – Так, значит, ты поняла, что тебе нужно сделать, когда ты увидишь перед собой русый чуб и шальные голубые глаза?

– Да… поняла… – робко кивнула я, – я буду держаться от него подальше…

– Молодец! – сказала Лилия. – А я тебе в свою очередь могу пообещать, что устрою твою судьбу наилучшим образом. Ты хоть и вышла из нужного возраста, но наивна еще, будто дитя. А потому, так уж и быть, найду я тебе мужа – надежного как скала, который польстится не на твои большие сиськи, а на твою большую душу…

И она озорно подмигнула мне.

– Правда? И как ты это сделаешь? – недоверчиво спросила я.

– Секрет! – тихонько рассмеялась она. – Богиня я или нет?

И тут мне захотелось ее обнять. Она, наверное, прочла это желание в моих глазах – и обняла меня первая. И в этот момент ко мне пришла твердая и окончательная уверенность, что я непременно буду счастлива…

10 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день второй, вечер. окрестности Севастополя, штаб французской армии в Крыму.

Присутствуют:

Командующий французской армией в Крыму – дивизионный генерал Франсуа Канробер;

Представитель императора Наполеона III – дивизионный генерал Адольф Ниель;

Начальник инженерных частей в Крыму – бригадный генерал Мишель Бизо;

Командующий левым флангом (I корпус) – дивизионный генерал Жан-Жак Пелисье;

Командующий правым флангом (II корпус) – дивизионный генерал Патрис де Мак-Магон.

Командующий французской экспедиционной армией был мрачен, как будто только что его приговорили к смертной казни через гильотинирование.

– Итак, месье генералы, – открыл совещание Франсуа Канробер, – должен вам сказать, что пришел ответ из Парижа на мою вчерашнюю телеграмму. Император не поддержал предложенную мною выжидательную тактику. Ему нужна победа и только победа, триумф от захвата Севастополя закроет все наши неудачи. И в то же время он совершенно не желает, чтобы мы влипли здесь в какое-нибудь невыполнимое дело и погибли вместе с армией. Риск неудачи должен быть полностью исключен. Требования, противоречащие друг другу, ибо риск на войне неизбежен, а в наших условиях особенно…

Немного помолчав, командующий армией добавил, обращаясь к Адольфу Ниелю:

– Месье Ниель, вы тут у нас как бы представитель Императора… но Его Величество сейчас в Париже, в Тюильри, где все хорошо и цветут каштаны, а вы вместе с нами здесь, под Севастополем. И, в отличие от Императора, вы прекрасно знаете, что в ответ на каждый выстрел нашей пушки по Севастополю с вершины Сапун-горы прилетает с десяток вражеских бомб, которые разносят вдребезги всю батарею. Заметьте, только в ответ. Тот, кто засел на вершине этой горы, явно не горит желанием убивать всех французов до последнего, он всего лишь принуждает нас к миру с русскими…

– Месье Канробер… – Генерал Ниель нервно прошелся туда-сюда по шатру, – а почему вы решили, что на вершине горы засели не русские, а кто-то еще? Мне кажется, не стоит множить сущности и считать, что у нас два разных противника, в то время когда он только один…

– Месье Ниель, – вздохнул командующий армией, – если бы там находились русские, то они посыпали бы нас своими бомбами до исчерпания возимого боезапаса, а потом попытались бы прорваться обратно в Севастополь. Наши артиллеристы уже несколько раз воспринимали молчание батарей на горе как признак исчерпания запаса снарядов, но всякий раз попытки возобновления бомбардировки Севастополя приводили только к уничтожающим все огневым налетам. Примерно так же в средние века вели себя командиры наемных армий, которые совершали только те действия, на которые подписали контракт, и ничего более.

– Наемники, говорите… – хмыкнул генерал Ниель, – вы себе представляете, месье Канробер, в какую кругленькую сумму должно было обойтись формирование и экипировка такого отряда, численностью не меньше, чем несколько тысяч пехотинцев, и около сотни артиллерийских орудий?

– Орудий такой дальнобойности и бомб такой мощности, – зло бросил генерал Пелисье, – между прочим, нет больше ни в одной армии мира! Мы не в состоянии бороться с этой напастью, поскольку для того, чтобы обстреливать цели на вершине горы, наши пушки потребуется подтянуть к вражеским батареям примерно на километр или даже ближе. Пока мы будем пытаться решить эту задачу, наших артиллеристов будут расстреливать как на полигоне. Да и потом. Наша артиллерия с легкостью разрушает возвышающиеся над землей укрепления русских: бастионы, куртины, редуты и люнеты; но как, простите, прикажете справляться с противником, который полностью зарылся в траншеи, выставив на поверхность только стволы орудий и винтовок? Вот еще одно доказательство, что на вершине горы сидят не русская армия, а кто-то другой. Совсем другая тактика ведения боевых действий, другая военная форма и другое оружие. При отражении вчерашних атак британской пехоты в подзорную трубу достоверно было видно, что обороняющиеся заряжают свои винтовки с казенной части, чем и добиваются невиданной скорострельности.

– Винтовки Дрейзе, – тяжело вздохнул генерал Ниель. – Проклятые пруссаки, только у них есть на вооружении такая дрянь. Эти казнозарядные винтовки ненадежные, капризные, требующие тщательного ухода, их спусковые механизмы игольчатого типа часто ломаются, но при этом их скорострельность примерно в два раза выше нашего штуцера Тувинена. И пушки тоже наверняка прусские – какое-нибудь новшество, придуманное на нашу голову месье Круппом и отправленное в Россию для войсковых испытаний.

– В таком случае, – веско сказал генерал Пелисье, – проще предположить, что пруссаки послали на эту войну не только оружие, но и своих солдат, или как минимум офицеров. Им не привыкать наемничать, кроме того, и прежде они посылали своих офицеров для стажировки в составе русской кавказской армии. К тому же таким офицерам очень легко маскироваться. Кто отличит немца из Пруссии, служащего в русской армии по найму, от почти такого же немца из Прибалтики, который является подданным русского царя? Тем и объясняется другая тактика: что именно таким образом собираются воевать пруссаки в новых условиях, когда артиллерия становится способной разрушать любые надземные укрепления, а скорострельные винтовки косят атакующих, не позволяя им сойтись врукопашную.

Немного помолчав, Пелисье посмотрел на генерала Ниеля и добавил:

– Адольф, я сказал все это для того, чтобы развить вашу мысль о русском происхождении людей, занявших вершину Сапун-горы. Но на самом деле это не имеет отношения к реальности. Пруссаки они, русские или кто-нибудь еще – эти люди не приходили на вершину этой горы так, как это делают обычные смертные. Дело в том, что как только стало понятно, что гору занял неприятель, мы послали отряды с целью блокировать врагу все возможные пути подвоза пороха и продовольствия. Так вот: наши солдаты, обследуя склоны горы, так и не сумели найти там ни одного места, где наверх могли бы подняться несколько тысяч солдат и до сотни пушек со своими упряжками. На том месте непременно должна была остаться настоящая дорога с колеями, разбитыми колесами орудий… но мы не обнаружили ровным счетом ничего. Эти солдаты, кто бы они ни были, просто появились ниоткуда на вершине Сапун-горы вместе со своими пушками… или перелетели по воздуху. – Он обвел присутствующих хмурым взглядом. – Да-да, именно так, как бы абсурдно это ни звучало. И в связи с этим я думаю, что нашему императору Наполеону тоже следует поберечься… Ведь в следующий раз несколько тысяч грубых незнакомцев могут появиться не здесь, на окраине цивилизованного мира, а где-нибудь в саду Тюильри, в ста шагах от места пребывания императора и императрицы…

На несколько мгновений повисла напряженная тишина.

– Так вы считаете, – наконец сказал генерал Мак-Магон, – что наши мероприятия по блокированию вершины горы можно считать бесполезными?

– Да, Патрис, – веско ответил генерал Пелисье, – я так считаю. Ни к чему, кроме распыления резервов, эта тактика не приводит, а припасы и все необходимое на вершину горы неизвестный нам противник доставляет все тем же путем, каким туда уже попали войска и пушки. Они могут сидеть там вечно, полностью сорвав нам кампанию в Крыму, а могут уже завтра убрать оттуда своих головорезов; но это решать не нам. Все зависит от их взаимоотношений с русскими, а точнее, от того, какие условия неизвестный нам хозяин этой частной армии выставил молодому русскому императору: только финансовые или же еще и политические…

– Дорогой Жан-Жак, – проворчал генерал Канробер, – так вы все-таки настаиваете на версии о наемниках?

– Я, черт возьми, дорогой Франсуа, ни на чем не настаиваю, – проворчал в ответ генерал Пелисье, – это лишь одна из версий, которая может иметь отношение к реальности, а может и не иметь. Мы не знаем о нашем новом противнике ничего, кроме того, что он способен наказать нас жестокой бомбардировкой в случае нарушения нами необъявленного перемирия, на котором он настаивает таким оригинальным образом. Еще нам известно, что на свои позиции на Сапун-горе эти войска не пришли по суше и не приплыли по морю. Они там просто ПОЯВИЛИСЬ – каким-то образом, который лежит за пределами наших представлений о возможном и невозможном. Мы даже не знаем, все чудеса нам были явлены или же самые крупные козыри пока остаются в колоде у неведомого игрока.

После этих слов в шатре вновь воцарилась тягостная тишина. Французские генералы просто не понимали, как можно бороться с противником, который абсолютно непредсказуем и превосходит господ коалиционеров на две головы с технической точки зрения. Им неизвестны ни национальная принадлежность армии, занявшей Сапун-гору, ни поставленные перед ней задачи, ни даже ее пределы возможного в совершении военных операций.

– В первую очередь, – проскрипел генерал Ниель, – необходимо укрепить тыловые позиции нашего лагеря, ведь мы совершенно открыты в сторону склонов Сапун-горы. Мишель (генерал Бизо), отложите в сторону все остальные дела и немедленно займитесь этой задачей.

– Укрепить лагерь с тыла, конечно же, надо, – сказал генерал Пелисье, – но только в том случае, если это вообще имеет смысл. Если наш новый враг способен внезапно появляться в любой точке местности, то наши укрепления для него ничего не значат. Ибо если он захочет атаковать, то всегда сумеет напасть на нас изнутри.

Генерал Ниель замысловато выругался.

– Вы намекаете, – сказал он, – что наш неизвестный враг еще и знается с нечистой силой?

Генерал Пелисье пожал плечами.

– Сказать честно, – сказал он, – я не верю в нечистую силу. Совсем. Этот господин истреблял наших солдат бомбами и пулями, а не заклинаниями и легионами демонов. Мы тут с вами не сражаемся за веру, как некогда рыцари-крестоносцы, не сражаемся за милую Францию с ордами захватчиков, а занимаемся политикой в интересах нашего императора Наполеона Третьего, а это, черт побери, довольно грязное дело. Ну почему тысячи французских солдат должны гибнуть в войне, которая не принесет Франции никакой добычи, только потому, что прошлый русский император, сейчас уже покойный, назвал нашего Наполеона дорогим другом, а не дорогим братом? Это я к тому, что ровно с тем же успехом наш неожиданный противник может быть связан не с Князем Тьмы, а с Творцом всего сущего, или вообще с каким-нибудь безумным изобретателем, который придумал, как перемещаться по земле, не оставляя следов…

– Ну, это просто, – хмыкнул генерал Мак-Магон, – достаточно двигать войска не одной колонной, а широким фронтом вразбивку и так же, по одной, везти пушки. Трава сейчас молодая – поднимется быстро…

– Дорогой Патрис, – с надеждой спросил генерал Канробер, – вы точно уверены в том, что сказали? Ведь если мы на основании ваших слов предпримем ошибочные действия, то результат может быть воистину ужасным.

Мак-Магон подумал и тряхнул головой.

– Нет, дорогой Франсуа, – сказал он, – на сто процентов не уверен. Считай, что это моя догадка, а не утверждение. Ведь мы знаем чрезвычайно мало…

– Но достаточно, – продолжил генерал Канробер, – для того, чтобы понимать, что до тех пор, пока мы не стреляем по Севастополю, в нас с вершины Сапун-горы тоже не летят те чудовищные бомбы. Также мы знаем, что если бы наш новый враг захотел нашей гибели, то непременно бы этого добился. Для этого достаточно вести обстрел не в течение получаса, а как минимум один световой день, от рассвета до заката.

– Мы погибнем, – сказал генерал Пелисье, – если артиллерия с Сапун-горы сумеет дотянуться до Камышовой бухты – так же как она уже дотянулась до Балаклавы. Сейчас англичане потеряли все свои корабли, припасы и тыловые учреждения и стали чрезвычайно зависеть от нашей благосклонности. В случае если погибнет и наш флот, всей кампании будет грозить катастрофа и вместо унижения России получится нечто противоположное: унизятся те, кто составил против нее коалицию, а Россия в очередной раз возвысится, как это было во времена похода императора Наполеона Первого на Москву…

– Чтобы этого не случилось, – сказал генерал Канробер, – мы должны действовать с чрезвычайной осмотрительностью. Во-первых – нам нужно знать, что обо всем этом говорят внутри Севастополя. Во-вторых – мы должны вступить в переговоры с теми, кто занял Сапун-гору, и выяснить, каковы их официальные планы по нашему поводу и нельзя ли с ними договориться в прямо противоположном направлении. Наш император так же не беден. Я бы предпочел ради победы тратить золото, чем жизни французских солдат. Пока же будут идти эти переговоры, наши разведчики должны облазить на этой горушке каждую щелочку и установить самые уязвимые места нашего противника. А окончательное решение мы примем потом, когда станет ясно, есть ли у нас шанс победить врага одним стремительным натиском.