Будьте моей семьей Алюшина Татьяна

Арина с Матвеем собиралась было уйти к Степану Сергеевичу на участок, чтобы не мешать людям отдыхать, но Артем попросил ее остаться и присоединиться к компании. Очень хорошо посидели – душевно, интересно и вкусно. Игорь замечательно играл на гитаре, и они еще более замечательно пели с женой дуэтом, у обоих оказались прекрасные голоса. И вообще пара чудесная, Арине ребята очень понравились.

Но не обошлось, что неудивительно, без происшествий. А что, могло быть как-то иначе?

Артем открыл бутылку красного сухого вина, перелил его в декантер, открыл несколько бутылок с газированной и негазированной минеральной водой, перелил в один кувшин сок для детей, во второй компот, но, осмотревшись и не найдя поднос, пошел за ним в беседку, где и происходило застолье, и, что называется, «зацепился» с кем-то разговором.

Именно в этот момент за какой-то своей важной надобностью в пустую кухню явились Матвей с Вовкой. Ну разве может дух исследователя дремать!

Вот Матвей и решил попробовать, что это там такое красное в странной бутылке. Взял ложку в буфете, зачерпнул и попробовал – фу-у-у! Кисло и невкусно пахнет. То, что это вино, он определил по запаху – уже успел понюхать сегодня несколько раз в бокале у взрослых, но что оно такое невкусное – узнал, только сняв пробу. И тут же решил, что это же не дело совсем, что оно такое фу-у-у, надо срочно сделать так, чтобы взрослым было вкусно-вкусно, аж как кока-кола или лимонад. Верный друг Вовка, которому была предъявлена для дегустации ложка вина, с другом согласился безоговорочно – фу-у-у требуется срочно исправлять.

И из самых благих побуждений, не мучаясь долгими размышлениями, они добавили в декантер немного, сколько вошло до края, газированной минеральной воды.

И продегустировали получившийся коктейль.

Не понравилось. Не сладко. Посовещались и решили, что надо добавить варенья, тогда уж точно сладко будет. А как? В бутылке-то места уже нет. Какие проблемы, в наших умных головах найдется решение любой проблемы – есть же кастрюли! Вылили содержимое декантера в кастрюлю, подумали и добавили еще газировки и плюхнули щедро аж полбанки свежесваренного смородинового варенья, переболтали – попробовали. Не-а, не сладко. Вывалили остатки варенья (хорошо хоть, маленькую банку взяли, пол-литровую и уже початую), переболтали, попробовали! В четвертый раз!

О, самое то, что надо! Хорошо получилось!

Решили для верности попробовать еще разок, то есть пятый, и, стоя на стульях, склонившись над кастрюлей, зачерпнули каждый своей столовой ложкой ее содержимое, и именно этот момент процесса вдумчивой дегустации и застал вернувшийся в кухню Артем.

За недолгое время знакомства, уже несколько привыкнув с осторожностью относиться ко всему, что эти двое пацанят вытворяют, особенно когда остаются без пригляда взрослых, Красногорский мигом подошел к пацанам и попробовал сам, что они там дегустируют. И откровенно офигел, почувствовав присутствие алкоголя и сообразив, что, собственно, за смесь находится в кастрюле. Вокруг новоявленных «виноделов» тут же закрутилась суета – пацанов заставили выпить огромное количество воды и принять активированный уголь, и все пристрастно приглядывались, не окосели ли детки и как себя чувствуют.

А когда промытые изнутри и недовольные пацаны объясняли взрослым цель своего эксперимента, не привыкшие к таким представлениям гости ухохатывались до икоты и горячих слез, заваливаясь на бок на диване, перед которым и проходил допрос виновников переполоха.

В общем, все прошло прекрасно, можно сказать, почти штатно.

Ни одно животное в эти выходные не пострадало, что вполне можно считать большим достижением.

А поздним вечером воскресенья, прощаясь с домашними перед сном, Артем неожиданно предложил:

– Арина, мы можем поехать вместе, если вам удобно будет встать так рано.

Ну какие у нее были варианты? Вдвоем в машине до Москвы?

Без детей, бабушек, без дел и суеты? Вот так просто вдвоем?

Конечно, да! Можно и еще раз – да-да!

Всю дорогу они разговаривали, делились своими мыслями по тому или иному вопросу, обсуждали какие-то актуальные происшествия, признавались в пристрастиях в литературе, в фильмах и театральных постановках, обсуждали наиболее знаковые и нашумевшие.

И как же до обидного быстро закончилась та дорога! Так бы ехать и ехать! Но вот она, Москва!

Красногорский довез Арину до подъезда ее дома, а она, расстроенная так неожиданно быстро закончившимся общением, пригласила его на кофе.

– Поверьте, я готовлю исключительный кофе. К тому же могу быстро завтрак организовать, тем более у нас есть свежий деревенский творог.

Артем не заставил себя уговаривать, вспомнив о том, что сегодня ему предстоит трудный день, несколько важных встреч, и позавтракать бы не мешало, а кофе так и вовсе как нельзя более кстати, и согласился сразу, причем с немалым энтузиазмом.

Кофе Красногорский выпил аж две чашки, восхитившись его вкусом – и в самом деле великолепно! И позавтракал творогом со сметаной, щедро сдобренным сверху вареньем, с каким-то невероятно вкусным печеньем вприкуску.

И, поблагодарив от души, быстро уехал.

Так у них и повелось – Арина приезжала вечером в пятницу на электричке, Красногорский утром в субботу, а в понедельник спозаранку они оба уезжали на его машине.

Ну и как-то сама собой образовалась у них традиция поздним вечером, ближе к ночи, когда все домашние ложились спать, выходить на веранду, долго сидеть молча, а потом тихо разговаривать, в общем, ни о чем, обсуждая какие-то мелочи, на проверку всегда оказывающиеся важными.

Понятное дело, что, имея возможность общаться не на бегу, долго, спокойно и с удовольствием беседуя, они неизбежно начали рассказывать друг другу что-то из своих жизней, не всю биографию, разумеется, и не подробности личных переживаний и сложных жизненных этапов, а пока еще сохраняя душевную дистанцию, но все же уже о себе, а не только на отвлеченные общие темы.

И, разумеется, а как могло быть иначе, когда люди все больше и больше узнают друг друга и симпатизируют друг другу, наступил тот момент, прозвучал первый вопрос о гораздо более личном и непростом.

И задал его Красногорский, когда они возвращались в Москву, утром очередного понедельника:

– Арин, я хотел спросить, но, если это нетактично или болезненная тема, то извините. И все же: где отец Матвея? Он вам как-то помогает?

А она растерялась.

Неужели не готова была к таким вопросам или не ожидала, что они рано или поздно возникнут при достаточно частом и более-менее доверительном общении?

Бог знает.

Только меньше всего говорить про отца Матвея Арине хотелось именно с Артемом Красногорским. Меньше всего.

Она задумалась, отвернулась, смотрела в боковое окно на пролетающий за окном пейзаж, пытаясь сообразить, что ответить, да и нужно ли отвечать.

– Простите, это, наверное, болезненный вопрос, – извинился Артем.

– Да нет, – снова повернувшись к нему, ответила Арина. – Это давно уже не болезненный вопрос, но… – Она так и не смогла подобрать легкую, изящную формулировку, чтобы скатиться с непростой темы. – Мы расстались до рождения Матвея, и этот человек никаким образом не присутствует в нашей жизни.

Больше в тот день сложных тем они не касались.

Красногорский уже традиционно выпил две чашки кофе, съел с удовольствием завтрак, приготовленный из деревенских продуктов, за которыми они вчера, в воскресенье, специально ездили вместе с мальчишками в дальнее село, и, поблагодарив, быстро уехал.

А Арина, стоя у окна и наблюдая, как выезжает со двора его автомобиль, задумалась…

Как рассказать про отца Матюши мужчине, в которого она влюблена?

Влюблена, как же! Она прекрасно понимала, что обманывается, лукавит сама с собой, давая чувствам, которые испытывала к этому мужчине, именно такое определение, подразумевающее хоть и сильную симпатию и увлеченность, но все же не глубокие, истинные чувства.

А с ней, судя по всему, дело обстояло как раз настолько тяжело.

Как объяснить мужчине, который так много стал значить в твоей жизни, те свои прошлые поступки, переживания и чувства?

Тогда придется объяснять, почему она была такой, какой была на тот момент, а это значит, рассказать всю свою жизнь.

А вот готова ли она ему рассказывать? Вопрос-с-с…

Родители Арины Аркадий Ахтырский и Жанна Воротина поженились по банальному такому, бытовому, что называется, залету.

Аркаша Ахтырский был классическим красавчиком восьмидесятых годов, от которого с ума сходили женщины разных возрастов, впадая в страстную, порой сродни просто-таки какому-то сектантскому благоговению и умопомрачению, привязанность.

Высокий, метр девяносто, широкоплечий, великолепно сложенный, с брутальной внешностью, чем-то похожий на французского известного актера, с губительно эротичной улыбкой чувственных губ, с удивительного оттенка глазами, мужественное лицо, волевой подбородок, копна светлых, непокорных волос и просто-таки бьющая во все стороны сексуальность и энергия.

Он легко и без усилий учился в МГУ на инженера, играл на гитаре и пел великолепным насыщенным баритоном лирические, пробирающие до дрожи и слез, песни, был первым во всех делах и начинаниях – в походе, на сплаве по горной реке, подъеме на вершину в альпинистской связке, участвовал в кавээновских постановках, побеждал в спортивных соревнованиях.

Везде лучший, везде блестящий – все секс-символы того времени, как советские, так и зарубежные, жалко отдыхают и мнутся в сторонке.

Он любил женщин и, по всей видимости, умел настолько виртуозно заниматься сексом, что с женщинами делалось что-то невообразимое.

А они его не просто обожали, они готовы были на любое безумство ради этого мужчины, с ума сходили, предлагали все, чем владели, и все, что могли делать для него и ради него.

Кстати, именно таким образом, то есть щедростью и связями нескольких дам, сходивших по Аркадию с ума, уже к четвертому курсу университета мальчик из далекой северной глубинки обзавелся однокомнатной квартирой и московской пропиской, что в те времена было сродни, пожалуй, полету на Луну, мало того: по распределению он остался работать в Москве. Что в совокупности почти недостижимо!

Жизнь Аркадия была настолько насыщенной, яркой, интересной и страстной во всех ее проявлениях, что он спал часа по три в сутки, не успевая охватить все области своих интересов.

Так бы он и продолжал наслаждаться свободой, но повстречал препятствие на жизненном пути в лице совершенно очаровательной девчушки Жанночки Воротиной, умудрившейся «залететь» от него самым банальным образом.

При всей своей великолепной жизни бонвивана, мужчины, походя разбивавшего женские сердца и расстававшегося с ними легко и без сожаления, человека, без смущения принимавшего протекции и подарки влюбленных в него женщин, порой откровенно их используя, Аркадий не был лишен определенных моральных принципов.

В число которых входило, как ни странно, железное правило, установленное им для себя: не бросать своих детей.

И, что еще более странно, к двадцати девяти годам его более чем активной мужской жизни еще ни одна дама не родила от него ребенка. Нет, ему довольно часто предъявляли факт своей беременности, но при более тщательном расследовании выяснялось, что это всего лишь отчаянные попытки женщин привязать его к себе и не более того.

Все дело в том, что Аркадий всегда очень четко помнил о контрацепции и следил за этим неукоснительно. И только пару раз у него настолько снесло крышу от неистового желания, что он про все на свете забыл, в том числе и о предохранении, отдаваясь безумной страсти.

И кто бы мог подумать, что так распалить этого бывалого и все видавшего мужчину сможет девчонка на десять лет его моложе, миниатюрная, стройненькая, как куколка, потрясающе симпатичная Жанночка, оказавшаяся в постели абсолютно под стать ему – страстной и безбашенной до потери памяти.

Аркадий не сомневался ни на мгновение и знал, что она беременна от него, и сразу же предложил пожениться, чтобы ребенок родился в полной семье, но откровенно предупредил родителей Жанны, делая официальное предложение:

– Не могу обещать верности вашей дочери, я по натуре своей ходок, и вряд ли меня изменит женитьба. Но ребенка не брошу, даже если мы не сможем жить вместе.

Ну хоть так, решили старшие Воротины, зная за дочкой такую же непостоянную и темпераментную натуру – и в кого только уродилась?

Как ни удивительно, но прожили молодые вместе больше трех лет, но какие это были годы! Начало девяностых! А это, считай, и судьба, и приговор.

Вот так – тут новая жизнь пришла в мир, родился ребенок, а страна катится в пропасть девяностых годов. Впрочем, ничего нового и удивительного, особенно для России. Нет ни одной семьи в нашей стране, по которой бы катком не прокатились все уничтожавшие девяностые. Разумеется, не обошло и Аркадия с Жанной.

Когда Арине было три года, родители развелись. И, что странно, не из-за отца и его непостоянной, влюбчиво-загульной натуры, а из-за того, что влюбилась страстно, до самозабвения мама.

Все эти три года Жанна с Аркадием более-менее уживались и даже неплохо жили – любили друг друга, какой-то, прямо скажем, своеобразной любовью, но все же любили, к тому же их связывало сильное сексуальное влечение и удовлетворение, которое они доставляли друг другу. А это важно для любой пары. Может, еще и потому они продержались столь долго, что мало бывали вместе – работали оба очень много, и не в самых безопасных сферах. А где в те годы в стране было безопасно? Всяко не в городе Москве.

Им вроде бы было хорошо вместе, оба изредка погуливали на сторону, но в рамках условного приличия и соблюдая видимость тайны.

А тут – ать, и любовь большая прихватила Жанночку, когда не ждали. Да еще как!

Развелись. И Аркадий, сдав свою квартиру в аренду банку, отправился куда-то по стране или даже за ее пределы за своим счастьем и сытой жизнью.

С тех пор Арина его не видела и в общем-то про него ничего конкретного не знала, кроме… кроме того, что все эти годы он присылал для нее деньги. Из разных городов, районов и областей, порой из других стран, но каждый месяц, без перебоев, регулярно отец переводил деньги для дочери. И это была вовсе не позорная сумма жалких, вымученных алиментов, а вполне себе приличная, позволявшая, при определенной разумной экономии, спокойно прожить на нее семье из двух человек, не бедствуя и копейки не считая.

И, что еще более удивительно, продолжает присылать до сих пор.

В свое время эти деньги буквально спасли Арину и Анну Григорьевну – ну не совсем уж от смерти голодной, но все же очень, очень помогли, без них бы было совсем тяжко и беспросветно, и еще неизвестно, как бы они справились и выстояли.

Несколько раз в году Аркадий связывался с Анной Григорьевной, интересовался их жизнью вообще и здоровьем дочки и скупо сообщал, где и как живет. Вот и все, что они знали про него. Основное – жив. Жив, раз деньги регулярно присылает, и работает, и, видимо, удачно работает, раз шлет уважительную сумму, а не копеечку стылую.

А мама… Мама стала гражданской женой того самого мужчины, из-за которого ушла от Аркадия. Только имелся один нюанс – мужик тот был натуральным бандитом, одним из руководителей известной ОПГ, то есть организованной преступной группировки. Вот такой «марлезон». Со всеми вытекающими из этого факта «прелестями».

Маленькой Арине повезло необычайно, что мама оставила ее с бабушкой-дедушкой, не взяв с собой в новую семью, которую намеревалась строить, мало принимая в расчет профессиональную деятельность своего избранника.

Строить не получилось, а получилась сплошная неприглядная история с трупами и стрельбой. Но начиналось все хорошо и богато.

Чету Воротиных-старших и Арину вместе с ними осчастливили несколькими поездками на курорты Египта и Турции, в одно из их отсутствий в квартире, за время последней поездки в Египет, сделали шикарный, богатый ремонт и заставили новой мебелью. Все новое – даже постельное белье и посуда.

«Версаль!» – тяжко вздыхала Анна Григорьевна, не радуясь таким обновлениям и переменам и печалясь по утраченным любимым хозяйским мелочам.

Но ничего, обвыклись, обжились.

К тому же возражать новому, пусть не официальному, но все же зятю, поостереглись – хоть он и был не совсем типичным представителем криминальной среды и непредсказуемыми вспышками агрессии вроде бы не страдал, и вообще казался человеком интеллигентным, но характер имел крутой.

Жанна прожила с ним два года, до самой его безвременной кончины от недружественного огня конкурентов. Она быстро сообразила, чем лично ей грозит скоропостижная смерть любимого, и, как только ей сообщили по телефону о его расстреле, собрала все драгоценности, деньги, какие могла взять, и в тот же день, буквально через три часа, удачно успела улететь из страны.

А родители и дочь остались. И была большая доля вероятности того, что могут попасть под раздачу в криминальных разборках, в которых, как правило, никого не щадили.

От страшной участи старших Воротиных и маленькую Аришку спасло три факта. Первое: о тех деньгах, что прихватила с собой Жанна, не знал никто из группировки ее мужа, а весь имеющийся и известный им так называемый «общак» они экспроприировали из сейфа в доме, без сожаления оставленном на разграбление Жанной. Второе: весь остальной капитал, бизнес, а также вся недвижимость банды были оформлены и записаны на ее членов, и Жанна, и ее родные никакого отношения к этим активам не имели. Ну и третье, и, пожалуй, самое важное – не до них было в тот момент лихим людям, приходилось отбиваться от третьей группировки, решившей поделить сферы влияния по-своему.

М-м-да, как говорится, «не ту страну назвали Гондурасом».

Так в пять лет Арина лишилась и мамы, уехавшей в дальние страны и больше не появлявшейся в ее жизни. Связь с родителями Жанна первое время поддерживала постоянную, а потом у нее закрутилась заграничная жизнь, череда романов, замужеств и разводов, она сделалась гражданкой сразу нескольких стран, обросла там недвижимостью и тремя новыми детьми. Про родителей и оставленную в России дочь вспоминала в день их рождения и в Новый год, поздравляла по телефону. Иногда, в тяжелые жизненные моменты или сильно перебрав алкоголя, звонила Анне Григорьевне поплакать, пожаловаться. В такие моменты все порывалась поговорить с дочерью и растолковать той, как правильно надо жить, но бабушка никогда не звала Арину к телефону.

И еще общалась с родными по вопросам официальным, оформляя все через нанятых адвокатов – разрешения на опекунство дочери, передачу прав на свою долю в недвижимости ей же.

И на этом все. Ни слез, ни попыток приехать, ни «доченька, люблю тебя, скучаю». Так вот – вжик, и отрезала.

Денег, не в пример отцу, не присылала. Иногда, еще в первые годы эмиграции, несколько раз присылала посылки с вещами для дочери и родителей. Правду надо сказать: с хорошими, дорогими вещами.

Ну а лет через пять перестала делать и это.

Понятно, что Арина ужасно обижалась на родителей, обвиняла их и чувствовала себя брошенной и ненужной, хоть и была обласкана бабушкой с дедом и любима, но все же они не мама и папа. А она постоянно ждала, не признаваясь бабушке с дедом в своей детской мечте, – ждала, что родители приедут к ней и станут целовать-обнимать и плакать, раскаиваться, что так долго не видели дочку, и скажут, как сильно ее любят. И больше никогда не расстанутся с ней. Даже сны видела, красочные, полные солнца и счастья, про возвращение мамы и папы.

Так и жила все свое детство с этой потаенной мечтой и обидой…

А те непростые годы, на которые выпало ее детство, были настолько трудными для Воротиных, что они, сплотившись, старались просто выжить, сохранив достоинство, и не поддаться тяжелым обстоятельствам, подойдя вплотную к состоянию честной бедности.

Поначалу вроде бы ничего, справлялись – Анна Григорьевна со слезами, но все же ушла с поста директора районной библиотеки и, вспомнив про свое великолепное знание английского, стала репетиторствовать, тем более в середине девяностых на это был повышенный спрос, просто бум какой-то.

А дед Кирилл Львович все не сдавался и с поста ведущего инженера на проданом-перепроданом и загибающемся производстве не уходил. Нервничал ужасно от несправедливости, бился вместе с директором в инстанции, пытаясь достучаться и вразумить деятелей разного уровня, что нельзя губить и терять такой завод. Деятелям было пофиг на активного гражданина и директора завода, свою мзду они уже получили, а дед не выдержал.

В девяносто восьмом он умер от разрыва сердца в вагоне метро, возвращаясь с работы, – сидел, привалившись к поручням, словно заснул, и его обнаружили только на конечной станции.

Остались Арина с Анной Григорьевной одни-одинешеньки.

Тогда очень помогли деньги, что присылал отец. Прямо очень.

Бабушка отдала внучку по знакомству и великому блату в одну из самых сильных школ с английским языком и упором на точные науки.

Аришка замечательно училась, предметы давались ей легко, без особых усилий, наверное, в отца пошла способностями, хотя и беглая мать к наукам имела весьма высокие склонности, одним словом, ребенку хватило наследственности, чтобы прекрасно учиться без особых усилий.

А проявлять усердие Арина ринулась в других сферах – старалась принимать участие во всех возможных олимпиадах, каких-то общественных мероприятиях, занималась спортом и упорно добивалась наивысших достижений в нем, и все только с одной целью – радовать бабушку, оберегая ее таким образом от лишних волнений за внучку.

Как известно из практической психологии, равнодушие наносит самый большой вред человеку, которого игнорируют, а уж ребенку – совершенно сокрушительный, разрушительный вред.

Арина никогда не говорила о родителях, даже с бабушкой и дедушкой, и с подругами близкими не обсуждала эту тему, и уж тем более с посторонними людьми, но лет до двенадцати, наверное, она все лелеяла ту свою детскую последнюю надежду на их возвращение, а потом, в один день буквально, поняла, что они больше никогда не приедут и она им и на самом деле не нужна, и стала жить и расти с ощущением такого их жестокого предательства.

И смерть деда переживала очень тяжело, Арине казалось, что он их с бабушкой тоже бросил и предал, как и родители раньше. Ну почему, почему, по-детски обижалась она на него ужасно, он так болел за этот свой дурацкий завод, что у него не выдержало сердце? Нужно было заботиться о них с бабушкой. Разве ж это не предательство – отдать свою жизнь за завод, оставив их совсем одних?

И когда они остались с бабушкой вдвоем, в Арине поселился какой-то постоянный, жуткий страх потерять еще и бабулю. Она панически боялась, что та заболеет чем-нибудь ужасным, или погибнет во время какого-нибудь теракта, которые то и дело случались в Москве, или ее собьет машина, или она умрет, как дед, – раз, и все! И, не отдавая себе отчета, подсознательно все время старалась всячески, насколько могла, оградить Анну Григорьевну от любых потрясений и переживаний.

Отсюда и ее стремление быть самой лучшей во всех сферах жизни, чтобы бабуля только радовалась за внучку и была спокойна, не нервничала ни одной минутки. И за домашние хозяйские дела бралась с энтузиазмом.

Но, как известно из той же психологии, любое подавление чувств и мыслей рано или поздно прорывается, как созревший нарыв, особенно у подростков, а еще более разрушительно и болезненно – у подростка, боящегося потерять единственного родного человека.

Вообще-то слава богу, что такой срыв случился с Ариной в четырнадцать лет. Было бы гораздо страшней и разрушительней для ее психики, да и жизни в целом, если бы она так и оставила все эти мысли, страхи и переживания в себе.

И совсем уж неудивительно, что триггером, послужившим поводом к срыву, явился звонок мамы.

Поздно, где-то в час ночи, разбивая благостную тишину, неожиданно громко принялся долго и настойчиво звонить особым междугородним звонком их старенький красный телефонный аппарат. Арина и Анна Григорьевна, привыкшие ложиться и вставать рано, чтобы успеть переделать кучу дел утром до школы, давно уж спали и обе испуганно подскочили. Бабушка ринулась к телефону, пребольно ударившись спросонок пальцами ноги о стул.

Арина, выскочившая за бабушкой в коридор, где на тумбочке в прихожей стоял телефон, ничего еще не понимая, услышала, как бабуля громко переспросила:

– Жанна, это ты, что ли?

И замолчала надолго, слушая, что ей отвечают на том конце соединения. Бабушка слушала, молчала, хмурилась, а Аринка стояла перед ней и мелко дрожала от холода и от начинавшей потряхивать ее неконтролируемой нарастающей какой-то лютой, дикой злости, обиды и негодования.

– Жанна, – громким, ровным голосом произнесла бабуля, – тебе надо успокоиться и поспать. Когда проснешься, тогда и позвонишь мне и все расскажешь.

– Перестань с ней разговаривать! – потребовала Аринка.

И вдруг кинулась вперед, нажала на рычажок отбоя и, выхватив у бабушки из руки трубку, буквально швырнула ее на аппарат. Выкрикнула истерично:

– Зачем ты с ней разговариваешь?! Она же пьяная звонила, да?! Просто так она же не звонит, зачем? Мы же ей не нужны, не интересны! У нее своя веселая жизнь! Нас нет в этой ее жизни! Нет, понимаешь! Только когда ей уж совсем поговорить не с кем и она пьяная в дупель, тогда можно и слезы с соплями развести, вспомнив про дочь и мать, и позвонить, пожаловаться на свою жизнь! На свою! – трясла она рукой. – Наша с тобой жизнь ее не интересует!

– Идем, – подхватив внучку под локоть, торопливо увлекла ее за собой в кухню Анна Григорьевна.

Усадила на стул, но Арина тут же вскочила с него, не в состоянии успокоиться, и уже не было никакой возможности остановить выплеск всей накатившейся в ней за годы боли и обиды, страха и обвинений и ее несло в истеричном крике.

– Зачем ты с ней вообще разговариваешь?! Она же предательница!

– Она моя дочь, – спокойно произнесла Анна Григорьевна и протянула внучке рюмочку с успокоительными каплями, которые оперативно успела налить.

– Не надо мне ничего! – крикнула девочка, резко отталкивая ее руку.

Анна Григорьевна не стала настаивать и отставила рюмочку на столешницу, сохраняя спокойствие.

– Ну и что, что дочь! – со злой обидой кричала Арина. – Она не только меня бросила, но и тебя!

– Да, но это не отменяет того факта, что она моя дочь и я ее люблю. Такую, какая она есть, – терпеливо поясняла бабушка.

– А я не люблю! Не люблю! – Внезапно, в одно мгновение Ариша вдруг залилась слезами, словно какой-то краник сорвало у нее где-то там внутри, выпуская наружу потоки слез. – И отца не люблю! Они мне чужие люди! Я их даже не помню! – И, захлебываясь слезами, вывалила все свои застарелые обиды, всю накопившуюся горечь обманутого ожидания любви маленькой девочки: – Я так ждала, все время ждала, что они одумаются, хотя бы мама, и вернутся и скажут, что любят меня, что я им нужна! А они! Я им такая не нужна! Я для них какая-то не такая! Плохая, ненужная! Некачественная какая-то! У матери другие любимые дети есть, у отца, наверное, тоже, а я для них плохая, не подхожу!

– Детка, деточка, моя. – Анна Григорьевна поспешно подошла к внучке и обняла ее, сопротивляющуюся, обиженную. – Ну, что ты, девочка. – Она прижала к себе Арину и успокаивающе гладила ее по спине. – Что ты, маленькая моя. Ты замечательная, прекрасная и любимая девочка. И они оставили тебя не потому, что ты плохая, а потому что они такие. Понимаешь? Тогда они оба были двумя молодыми, подверженными повышенным сексуальным влечениям людьми, эгоистичными и думавшими только о своих прихотях и желаниях. И были заняты только своими персонами и своими устремлениями и мечтами, эмоциями и чувствами. Какой бы ребенок ни оказался на твоем месте, даже два ребенка, думаю, все закончилось бы точно так же: родители твои развелись бы в любом случае, и оба отправились искать счастливой и радостной жизни в разные стороны.

Она немного отстранила Аришу от себя, всмотрелась в ее заплаканное лицо, вытерла текущие по нему самые горькие в мире детские слезы и продолжила объяснять, заглядывая ей в глаза:

– Не в тебе дело, а в них. В них, понимаешь. Они оставили тебя не потому, что ты какая-то, как ты сказала, некачественная, а потому что они были глупыми. Понимаешь, детка, их соединила одинаково сильная страстность, но они не любили друг друга, и когда первое горячее сексуальное притяжение остыло и пошло на убыль, ничто не могло уже удержать их рядом.

– И пусть живут себе, как хотят, и нечего к нам соваться! – все еще не могла остановиться Ариша, но пик бурной истерики уже прошел, постепенно остывая.

– И все же они твои родители, и не самые плохие, хочу тебе заметить, – тем же спокойным, ровным голосом объясняла ей бабушка. – По крайней мере, мать твоя не запойная пьяница, а так, иногда переберет лишку, так и ей, видимо, не очень уж сладко живется в той загранице. И отец тебя не забыл, а помнит и заботится. Как может и как умеет, так и заботится.

– Не нужна мне такая его забота! – бушевала Арина, продолжая заливаться слезами.

– Нужна, да еще как, – возразила ей бабушка, – мы бы без него пропали, голодали бы и нищенствовали. На одни мои репетиторские заработки, как бы они ни были хороши, не протянули бы точно.

Арина дернулась всем телом, резко покрутив головой, отвергая и ее аргументы, и отцовскую помощь, и вообще все на свете.

– Детка, – уговаривала ее Анна Григорьевна своим проникновенным, негромким голосом, снова прижав к себе и поглаживая по голове, – все не так уж и плохо, как тебе кажется. Могло быть гораздо хуже. Трагичнее. Вон у твоих ровесников: у соседского Вити отец пьет и бьет их с матерью смертным боем, а во втором подъезде у Оксаны с братом пьют оба родителя, и жизнь этих детей – страшный ад. У подруги твоей отец был бандитом, и его застрелили, а мать одна бьется и подрабатывает продажной любовью. Может, если бы твои родители не расстались, то тут бы такие страсти кипели с ревностью, драками, изменами, женами-детьми, может, и тоже пить бы пристрастились, кто знает, вся страна тогда от безысходности, нищеты, неопределенности, неустроенности жизни пила по-черному. А так считай, что нам повезло. – Она чуть отклонилась, заглянув в лицо внученьке, стерла ладонью слезы с ее щек, объясняя: – Они ведь оба натуры темпераментные, а в каких формах этот их темперамент проявился бы при той непростой жизни, что была в стране, – бог знает. – И усмехнулась. – Ты и не догадываешься, насколько ты на них похожа.

– Я?.. – оторопела Арина и ринулась возражать. – Нет уж! Меня на страсти-мордасти, так чтобы прямо все забыть, голову потерять, родителей и ребенка бросить, вот уж точно никогда не потянет! – и заявила с горячей убежденностью: – Я вообще не могу быть яблочком от этих яблонь! Может, меня в роддоме подменили и у меня какие-то другие родители, которые меня бы не бросили!

– Вот уж это вряд ли, – усмехнулась Анна Григорьевна. – У тебя совершенно отцовские необыкновенные глаза. Погибель, а не глаза, из-за них-то, в числе прочих его достоинств, женщины и влюблялись в Аркадия до потери сознания. А еще у тебя отцовская роскошная шевелюра.

– Дикая какая-то, – пробурчала, но уже без надрыва Арина, возражая уже по инерции, без прежней эмоциональности и накала.

– Великолепная, – поправила ее бабушка. – И пылкости и сильных чувств в твоей натуре более чем хватает.

– У меня крышу от шальной влюбленности и желания секса не сносит! – Арина никак не соглашалась быть похожей на родителей.

– О-о-о, – многозначительно вздохнула Анна Григорьевна, – не спешила бы ты с такими заявлениями. Вот когда влюбишься, тогда и посмотрим, что там с твоей пылкой натурой. Совладаешь ты с ней, не теряя голову, или понесет тебя во все тяжкие.

– Не понесет! – уверила-таки со всей той самой пылкостью своей натуры Арина.

– Посмотрим, – улыбалась бабушка. – Ты вот сейчас всю свою огненную страсть в учебу, в спорт и дела общественные вкладываешь, я даже побаиваюсь за тебя, не перестаралась бы ты, не загнала бы себя до истощения.

– Я просто хочу, чтобы ты была за меня спокойна и не нервничала, не переживала, что у меня может что-то не получиться, – призналась Арина.

– Да я прекрасно знаю, что у тебя получится все, за что бы ты ни взялась! – поразилась Анна Григорьевна, только сейчас поняв, зачем девочке нужны были все эти победы и достижения, и переспросила для верности: – Так это ты из-за меня, что ли, так стараешься и перегружаешься ужасно?