Север и Юг Гаскелл Элизабет

Глава 5. Решение

• Прошу, задумайся в любви,
• Чтоб в страсти не сгореть.
• Улыбкой светлой радость встреть,
• На грустный вздох слезой ответь.
• А если сердце в бой метнется,
• Не дай мне умереть.

Неизвестный автор

Маргарет покорно слушала рассуждения матушки о желании хотя бы немного облегчить жизнь самых бедных прихожан. Не слушать она не могла, хотя каждое новое намерение вонзалось в сердце словно кинжал. Морозы придут в Хелстон уже без них. Старый Саймон будет по-прежнему страдать от ревматизма, и зрение его не станет лучше, однако уже никто не навестит беднягу, чтобы поговорить, напоить горячим бульоном и укутать потеплее. А если и навестит, то какой-нибудь чужак, а старик будет напрасно ждать ее. Маленький больной сын Мэри Домвилл подползет к двери, чтобы посмотреть, как она выходит из леса, но так и не увидит. Эти люди никогда не поймут, почему она так внезапно их бросила. И другие тоже.

– Папа всегда тратит жалованье здесь, в приходе. Возможно, я посягаю на еще не полученные деньги, но что поделать, если зима ожидается суровая и несчастные старики нуждаются в помощи.

– Ах, мама, давай сделаем все возможное! – горячо воскликнула Маргарет, вовсе не пытаясь взглянуть на дело практично, а думая лишь о том, что они помогают бедным в последний раз. – Возможно, нам уже недолго здесь оставаться.

– Ты плохо себя чувствуешь, дорогая? – встревожилась миссис Хейл, неправильно поняв намек дочери относительно неопределенности их пребывания в Хелстоне. – Выглядишь бледной и усталой. Уверена: виной всему этот мягкий климат – сырой, нездоровый воздух.

– Нет-нет, мама. Дело не в этом. Воздух здесь восхитительный. После пыльной и дымной Харли-стрит особенно остро чувствуешь его свежесть и аромат. Но я действительно устала: должно быть, пора ложиться спать.

– Да, уже скоро. Сейчас половина десятого. Пожалуй, тебе правда лучше лечь пораньше. Попроси Диксон приготовить жидкую овсянку. Я скоро приду пожелать спокойной ночи. Боюсь, ты простудилась, или это дурные испарения застойных прудов…

– О, моя милая, – с улыбкой проговорила Маргарет, целуя матушку на прощание, – не волнуйся понапрасну! Я абсолютно здорова, просто немного устала.

Она поднялась к себе. Чтобы угодить матушке, смиренно приняла у Диксон тарелку жидкой овсяной каши и легла в постель. Вскоре пришла и миссис Хейл поцеловать дочь на ночь. Как только она удалилась и закрылась дверь родительской спальни, Маргарет энергично вскочила, накинула халат и принялась мерить шагами комнату до тех пор, пока скрип половицы не подсказал, что шум могут услышать. Тогда она устроилась на низком широком подоконнике и обхватила руками колени. Еще утром солнце радостно освещало колокольню, обещая чудесный погожий день, а вечером, спустя всего шестнадцать часов, печаль высушила слезы, оставив лишь холодную тупую боль и навсегда лишив сердце молодости, энергии и силы. Приезд и предложение мистера Леннокса сейчас казались сном, далеким от настоящей жизни. Горькая реальность заключалась в том, что любимый отец до такой степени поддался искушению сомнений, что превратился в еретика, изгоя. Все грядущие тяжкие последствия проистекали из этого разрушительного факта.

Маргарет взглянула на темные очертания церкви: массивный прямоугольник венчался устремленным в небо, четко прорисованным в синей глубине фронтоном. Всматриваясь в бесконечную даль, она поймала себя на мысли, что ждет высшего знамения, но ожидание ее напрасно. В эту минуту земля казалась пустынной, как будто накрытой железным куполом, что навсегда отсек милость и величие Всевышнего. Неподвижное спокойствие вечной бескрайней вселенной воспринималось куда более злой насмешкой, чем любые материальные оковы. Мольбы и крики земных страдальцев возносились в небо и терялись в пространстве, так и не достигнув его престола. Погрузившись в созерцание и размышление, Маргарет не услышала, как в комнату вошел отец. Увидев в свете луны дочь в необычном месте и в необычной позе, так и оставшись незамеченным, он приблизился к ней и тронул за плечо.

– Маргарет, я услышал твои шаги и поднялся, чтобы попросить помолиться вместе со мной и обратиться к Господу. Нам обоим станет легче.

Отец и дочь опустились на колени возле окна: он – высоко подняв голову; она – низко склонившись в стыдливом смирении. Бог окружал, наполнял своим присутствием скромную спальню, прислушивался к молитвенному шепоту. Возможно, отец еретик, но разве всего пять минут назад сама она, впав в отчаянные сомнения, не проявила безнадежный скептицизм? Маргарет не произнесла ни слова, а как только отец ушел, легла в постель и спряталась под одеялом подобно ребенку, униженно сознающему свою вину. Если мир полон сложных проблем, она готова верить и молиться об одном: о возможности найти и понять единственно необходимый следующий шаг.

Той ночью Маргарет увидела во сне мистера Леннокса – его приезд, предложение. События, так грубо вытесненные из сознания ужасной неожиданностью, вновь напомнили о себе в причудливой, искаженной ночной мглой форме. Маргарет приснилось, что Генри полез на фантастически высокое дерево, чтобы добраться до той ветки, где висела ее шляпа, и упал. Она бросилась, чтобы его спасти, однако невидимая железная рука удержала ее на месте. Мистер Леннокс умер. И все же в следующий момент она, как прежде, беседовала с ним в гостиной дома на Харли-стрит, хотя и сознавала, что собственными глазами видела, как он разбился насмерть.

Мучительная, беспокойная ночь! Дурное преддверие грядущего дня! Маргарет проснулась словно от толчка, ничуть не отдохнув, и сразу вспомнила о реальности, еще более страшной, чем лихорадочный сон. Горе навалилось с новой силой – не просто горе, но ужасный диссонанс в горе. Куда, в какие неведомые дали забрел отец, ведомый сомнениями, внушенными, как ей казалось, черной силой? Отчаянно хотелось спросить, хотя услышать ответ не хватало мужества.

Чудесным свежим утром матушка выглядела на редкость бодрой и довольной жизнью и за завтраком без умолку говорила, планируя благотворительную прогулку и не замечая ни отрешенного молчания мужа, ни односложных ответов дочери. Едва допив чай, мистер Хейл встал и уперся рукой в стол, как будто боялся упасть.

– Пойду в Брейси-Коммон, там и пообедаю, у фермера Добсона. Вернусь домой только к вечеру, часам к семи, к чаю.

Отец не взглянул ни на жену, ни на дочь, однако Маргарет поняла, что он имел в виду: до семи ей предстоит сообщить матушке кошмарную новость. Сам мистер Хейл отложил бы исполнение тяжкой миссии до половины седьмого, а она, видимо, была слеплена из другого теста и не могла весь день носить в душе тяжесть. Лучше начать с утра: ведь уговаривать и утешать матушку придется до позднего вечера, если не дольше. За то время, пока Маргарет смотрела в окно, размышляя, с чего начать, миссис Хейл успела подняться к себе, одеться к выходу и в необычно приподнятом настроении спуститься.

– Мама, давай вместе пройдемся по саду, хотя бы один круг, – предложила Маргарет, настойчиво обнимая мать за талию и увлекая к французскому окну. Миссис Хейл попыталась возразить, но она не слушала.

Взгляд уловил, как пчела с жужжанием опустилась на колокольчик. Маргарет сказала себе: как только она появится со своей добычей, это будет как сигнал к бою. И вот пчела вылетела.

– Мама! Папа собирается покинуть Хелстон! – выпалила Маргарет. – Намерен оставить служение и переехать в Милтон-Нотерн.

Три роковых факта прозвучали.

– С чего ты взяла? – удивленно и недоверчиво спросила миссис Хейл. – Кто сказал тебе эту нелепицу?

– Сам папа, – ответила Маргарет, страстно желая произнести что-нибудь нежное и утешительное, но не находя нужных слов.

Они подошли к скамейке. Миссис Хейл села и, заплакав, пробормотала сквозь слезы:

– Ничего не понимаю. Или ты страшно заблуждаешься, или я не в силах тебя понять.

– Нет, мама, я не заблуждаюсь. Папа написал епископу, что сомнения не позволяют ему добросовестно исполнять обязанности священника англиканской церкви, поэтому считает себя обязанным оставить службу в Хелстоне. Еще он обратился к мистеру Беллу – ты знаешь, это крестный отец Фредерика, – и тот организовал наш переезд в Милтон-Нотерн.

Все это время миссис Хейл внимательно смотрела на дочь и, судя по выражению лица, постепенно начинала верить в реальность происходящего.

– Это странно, – заключила она в конце концов. – Прежде чем решиться на такой шаг, он непременно поговорил бы со мной.

С острым сожалением Маргарет осознала, что мама должна была узнать правду гораздо раньше. Несмотря на ее постоянное недовольство и упреки, отец совершил огромную ошибку, переложив жизненно важный разговор на плечи дочери. Маргарет опустилась на скамью рядом с матерью, склонила ее безвольную голову себе на грудь и прижалась щекой к волосам.

– Милая, любимая мама! Мы так боялись причинить тебе боль. Папа отчаянно переживает: ведь ты не отличаешься силой, а впереди ждут тяжкие испытания.

– Когда он открылся тебе?

– Вчера, только вчера вечером, – поспешно ответила Маргарет, услышав в вопросе ревность, и, чтобы пробудить сочувствие к мучительным сомнениям и переживаниям отца, воскликнула: – Бедный папа!

Миссис Хейл подняла голову:

– Что он имеет в виду под сомнениями? Разумеется, не то, что думает иначе, чем церковь?

Маргарет покачала головой, и в глазах ее блеснули слезы. Матушка задела оголенный нерв разочарования и сожаления.

– Разве епископ не способен вернуть его на путь истины? – воскликнула миссис Хейл с легким раздражением.

– Боюсь, что нет, – вздохнула Маргарет. – Впрочем, я не спрашивала – боялась услышать ответ. В любом случае все уже решено. Через две недели папе предстоит покинуть Хелстон. Точно не помню, но, кажется, он даже сказал, что уже подал прошение об отставке.

– Через две недели! – в ужасе повторила миссис Хейл и за облегчением обратилась к испытанному средству – слезам. – Право, очень странно и крайне неправильно. Больше того, попросту жестоко! Ты говоришь, что из-за мучительных духовных терзаний он решил оставить службу, но при этом даже не посоветовался со мной. Уверена, что, если бы поделился сомнениями в самом начале, мне удалось бы задушить их в зародыше.

Маргарет и сама считала поведение отца неверным, однако не могла вынести обвинений со стороны матери: скрытность его основывалась на нежности и жалости и могла бы показаться трусливой, но никак не жестокой.

– А я-то надеялась, что ты, мама, с радостью покинешь Хелстон, – проговорила дочь, немного помолчав. – Здешний воздух ведь так плохо на тебя влияет.

– Неужели смог промышленного Милтон-Нотерна – где сплошь трубы и копоть – окажется лучше этого чистого, ароматного, пусть даже слишком мягкого и расслабляющего, воздуха? Только представь жизнь среди фабрик и пролетариев! Хотя, конечно, если твой отец отречется от церкви, нас больше не примут в приличном обществе. Позор! Унижение! Бедный дорогой сэр Джон! Как хорошо, что он не дожил до этого ужасного времени! Когда мы с тетушкой Шоу в детстве жили в Бересфор-Корте, каждый день после обеда сэр Джон произносил один и тот же тост: «Церковь и король! Долой охвостье!»

Маргарет обрадовалась, что воспоминания увели матушку от мыслей о молчании отца относительно столь важной и близкой сердцу темы. После глубоких опасений по поводу природы отступничества это обстоятельство беспокоило ее больше всего.

– Ты же знаешь, мама, как узок здесь круг общения. Ближайшие наши соседи, Горманы (кстати, мы очень редко с ними встречаемся), точно так же погружены в коммерцию, как жители Милтон-Нотерна.

– Да, – едва ли с негодованием заявила миссис Хейл. – Вот только Горманы делали кареты для половины дворян нашего графства и хоть как-то с ними общались. А фабричные? Подумать только! Кто станет носить хлопок, если может позволить себе льняное полотно?

– О владельцах хлопкопрядильных фабрик я не говорю – общаться с ними нам вряд ли придется.

– Но почему, скажи на милость, твой отец решил отправиться именно в Милтон-Нотерн?

– Отчасти потому, что этот город ничем не напоминает Хелстон, – с грустным вздохом ответила Маргарет, – а отчасти по рекомендации мистера Белла. Тот предложил папе место преподавателя.

– В Милтоне? А почему бы не поехать в Оксфорд, чтобы заниматься с джентльменами?

– Не забывай, мама, что папа оставляет церковь в силу своих взглядов. В Оксфорде сомнения пользы не принесут.

Некоторое время миссис Хейл молча поплакала, а потом наконец сквозь слезы вымолвила:

– А мебель! Как мы перевезем все вещи? Я ни разу в жизни не переезжала, а впереди всего лишь две недели!

С невыразимым облегчением Маргарет обнаружила, что горе и смятение матери перешли на практический уровень. Сама она не считала его значимым, однако старалась оказать действенную помощь: планировала, советовала и вдохновляла маму сделать как можно больше, прежде чем планы отца обретут определенность. Весь день она не отходила от матери ни на шаг, всей душой сочувствуя каждому новому повороту настроения, но с особым напряжением ждала наступления вечера, с каждым часом все острее сознавая, что после долгого утомительного дня отец должен вернуться в любящую, понимающую семью. Грустно было думать о том, какие страдания он долгое время терпел втайне от жены и дочери, но матушка ограничилась холодным замечанием в том смысле, что если бы поделился с ней, то мог бы рассчитывать на поддержку и помощь.

В коридоре послышались шаги отца, и у Маргарет затряслись поджилки. Выйти навстречу и поделиться, как все прошло, она побоялась: матушка могла впасть в состояние ревнивого раздражения – хотя и слышала, как отец помедлил, словно дожидаясь ее появления или какого-нибудь знака.

По сжатым губам и изменившемуся выражению лица матушки стало ясно, что и она слышала шаги мужа. Вскоре он открыл дверь гостиной и остановился на пороге, опасаясь войти, – бледный, осунувшийся, с испуганным взглядом, особенно жалким на лице мужчины. Но странное дело: именно выражение отчаянной неуверенности, умственной и телесной вялости тронуло сердце жены. Миссис Хейл порывисто поднялась и со слезами бросилась мужу на грудь.

– О, Ричард, Ричард! Надо было открыться мне раньше!

Позволив себе наконец оставить матушку, Маргарет бросилась наверх, упала на кровать и спрятала лицо в подушку, чтобы подавить истеричные рыдания, так долго копившиеся и теперь вот вырвавшиеся на волю. Она не знала, долго ли так пролежала. Не слышала, как горничная вошла, чтобы навести порядок в комнате, но тут же, испуганная, на цыпочках выскользнула и поделилась с миссис Диксон, что мисс Хейл плачет так, как будто сердце ее разбилось. Если не прекратит сейчас же, то непременно доведет себя до смертельной болезни. В результате Маргарет ощутила осторожное прикосновение, вздрогнула и, порывисто сев, увидела знакомую комнату и темную фигуру Диксон: та держала свечу за спиной, чтобы не потревожить распухшие от слез глаза барышни.

– О, Диксон! Я не слышала, как ты вошла! – воскликнула Маргарет, пытаясь вернуть хотя бы толику самообладания. – Уже очень поздно?

Сделав вид, что хочет встать, она спустила ноги на пол, убрала с лица мокрые спутанные волосы и попыталась показать, что ничего не случилось, что просто спала.

– Не могу сказать, который час, – горестно вздохнула Диксон. – Когда я помогала мадам переодеться к чаю, она сообщила ужасную новость, и с тех пор я потеряла счет времени. Не знаю, что теперь станет со всеми нами. Шарлотта сказала, что вы рыдаете, и я подумала: «Бедняжка! Стоит ли удивляться?» Господин решил примкнуть к диссентерам! В его-то возрасте, когда дела в церкви шли пусть и не блестяще, но вовсе не дурно! У меня был родственник, который всю жизнь работал портным, а после пятидесяти вдруг решил стать методистским проповедником. И то сказать, он толком пару штанов не умел сшить, так что удивляться не приходится. Но мой господин! Я спросила миссис: «Что бы сказал бедный сэр Джон? Он никогда не одобрял вашего замужества, но если бы мог предположить такой конец, то ругался бы еще страшнее, если это вообще возможно!»

Диксон настолько привыкла комментировать действия мистера Хейла в присутствии госпожи (которая слушала или не слушала, в зависимости от настроения), что не заметила, как гневно вспыхнули глаза Маргарет и затрепетали ресницы. Выслушивать дерзкие рассуждения об отце, да еще от прислуги? Это уж слишком!

– Диксон, – заговорила она тихо, как всегда говорила, когда сердилась, и в голосе послышались приглушенные раскаты надвигающейся грозы. – Ты, верно, забыла, с кем разговариваешь!

Маргарет поднялась с кровати и взглянула на горничную с подчеркнутым презрением.

– Иди! Ты совершила большую оплошность. Уверена, что, по здравом размышлении, пожалеешь о своем поведении.

Диксон медлила в нерешительности, и Маргарет настойчиво повторила:

– Оставь меня, Диксон. Хочу, чтобы ты ушла.

Горничная не знала, то ли возмутиться, то ли заплакать: сейчас сгодилось бы и то и другое, – и подумала: «Мисс Маргарет так похожа на старого сэра Джона и бедного мастера Фредерика. Странно, откуда это?» Диксон раньше ни за что не стерпела бы отповеди из уст кого бы то ни было, а сейчас смиренно ограничилась вопросом:

– Можно хотя бы расстегнуть вам платье, мисс, и расчесать волосы?

– Нет! Спасибо, не сегодня.

Маргарет сурово выпроводила служанку из комнаты и заперла дверь. С этих пор бесцеремонная Диксон прониклась к мисс глубоким почтением, утверждая, что молодая госпожа очень похожа на бедного мастера Фредерика, а на самом же деле, подобно многим, с готовностью подчинялась проявлению сильной воли.

Маргарет нуждалась в помощи Диксон на деле, а не на словах; та же, в свою очередь, считала торжественным долгом демонстрировать обиду посредством молчания. Таким образом, энергия направлялась в правильное русло. Две недели оказались чрезвычайно коротким сроком для подготовки к столь серьезному переезду. Слегка забывшись, Диксон начала было: «Любой другой джентльмен…» – но, взглянув в замкнутое, строгое лицо молодой госпожи, закашлялась и покорно приняла из рук Маргарет несколько капель настойки белокудренника, дабы остановить «легкое покалывание в груди, на которое жаловалась. Однако действительно любой другой джентльмен, кроме мистера Хейла, давно понял бы, что в столь короткий срок крайне затруднительно найти подходящий дом в Милтон-Нотерне или в любом другом городе, чтобы по необходимости перевезти мебель из Хелстона.

Ошеломленная внезапно обрушившимся грузом бесконечных решений, забот и хлопот, миссис Хейл не на шутку заболела, и Маргарет едва ли не с облегчением уложила матушку в постель и возложила все хозяйственные обязанности на себя. Диксон, верная призванию телохранительницы, посвятила себя преданному уходу за госпожой, лишь иногда появляясь из спальни, чтобы покачать головой и пробормотать несколько слов, которые Маргарет старалась не слушать. Впереди непреклонно маячила одна-единственная цель: вынужденный отъезд из родного дома. Уже получил назначение преемник мистера Хейла. В любом случае после принятого отцом решения медлить было нельзя – как ради него самого, так и по иным соображениям. По вечерам, после прощания с очередной группой прихожан и с каждым из них в отдельности, он возвращался домой все более и более расстроенным. Несмотря на неопытность в практических делах, Маргарет знала, к кому обратиться за советом. Повариха и Шарлотта с утра до вечера безропотно и самозабвенно собирали и паковали вещи. Каким-то чудесным образом редкая рассудительность Маргарет неизменно позволяла найти лучшее решение проблемы и лучший способ действия. Через неделю предстоит освободить дом. Но куда же ехать? Прямиком в Милтон или для начала еще куда-нибудь? От ответа на этот вопрос зависело такое количество дальнейших действий, что однажды вечером, несмотря на усталость и дурное настроение отца, Маргарет все-таки решилась его потревожить и в ответ услышала:

– Моя дорогая! Право, у меня слишком много забот, чтобы думать еще и об этом. Что говорит мама? Чего она хочет? Бедная Мария!

Тяжкий вздох отозвался еще более тяжким и громким вздохом: за очередной чашкой чая для миссис Хейл в комнату вошла Диксон и, услышав последние слова хозяина – в надежде на его защиту от укоризненного взгляда мисс, – осмелилась повторить:

– Моя бедная госпожа!

– Ты ведь не хочешь сказать, что ей сегодня хуже? – заметил мистер Хейл, поспешно обернувшись.

– Честное слово, не знаю, сэр. Не мне судить. Похоже, болезнь поразила не столько тело, сколько сознание.

Мистер Хейл безмерно расстроился.

– Ты бы отнесла маме чай, пока не остыл, Диксон, – посоветовала Маргарет спокойным, но властным тоном.

– О, прошу прощения, мисс! Постоянно думаю о своей бедной… о миссис Хейл.

– Папа! – заговорила Маргарет, едва служанка вышла. – Неопределенность вредит вам обоим. Разумеется, мама глубоко переживает перемену в твоих мыслях: с этим ничего не поделаешь, но сейчас обстоятельства прояснились, по крайней мере до некоторой степени. Думаю, что, если бы ты сказал, что именно можно планировать, мне удалось бы вовлечь ее в обсуждение. Она ни разу не высказывала никаких пожеланий, и вообще думает только о том, о чем нельзя не думать. Скажи, мы сразу поедем в Милтон? Ты уже снял там дом?

– Нет, – ответил мистер Хейл. – Наверное, придется сначала поселиться в меблированных комнатах, чтобы подыскать подходящий вариант.

– Значит, надо паковать вещи так, чтобы можно было на неопределенное время оставить их на железнодорожной станции?

– Возможно. Поступай как считаешь нужным, только не забывай, что денег будет значительно меньше, чем мы рассчитывали.

Насколько Маргарет знала, денег всегда было не много. Чувствовала она себя так, словно на плечи внезапно свалился тяжкий груз. Еще четыре месяца назад приходилось решать проблемы совсем иного свойства: какое платье надеть к обеду, кто из приглашенных джентльменов поведет к столу ту или другую леди. Да и вообще до сих пор серьезных решений принимать не приходилось. Если не считать из ряда вон выходящего случая с предложением капитана Леннокса и последующей свадьбой, жизнь на Харли-стрит текла с размеренностью часовых стрелок. Раз в год тетушка Шоу и Эдит затевали долгий спор, куда отправиться на отдых: на остров Уайт, за границу или в Шотландию, но в такие моменты сама Маргарет оказывалась надежно защищенной от необходимости выбора, поскольку ее ждала тихая гавань родного дома. Сейчас же, начиная с неожиданного приезда мистера Леннокса и его – еще более неожиданного – признания, каждый день заставлял решать все новые и новые насущные вопросы.

После чая отец ушел в комнату жены, и Маргарет, немного посидев в глубокой задумчивости, вдруг встала, взяла свечу и направилась в кабинет за большим атласом. Вернувшись в гостиную, она открыла карту Англии и принялась изучать. Когда мистер Хейл вернулся, его встретил ясный взгляд и вполне реальное предложение:

– Есть замечательный план. Вот смотри: в графстве Даркшир, на расстоянии моего пальца от Милтона, есть местечко под названием «Хартон», о котором жители севера отзываются как о чудесном курортном уголке. Почему бы не устроить там маму и Диксон, а самим поехать в Милтон подыскать и подготовить подходящий дом? Морской воздух укрепит ее перед наступлением зимы, она отдохнет, а Диксон будет счастлива за ней ухаживать.

– Неужели Диксон поедет с нами? – спросил отец тоном безнадежного отчаяния.

– Конечно! – убежденно ответила Маргарет. – У нее нет другого выхода, а мама без нее не обойдется.

– Боюсь, нам придется довольствоваться совсем иной жизнью. В городе все намного дороже, чем в деревне. Сомневаюсь, что Диксон город придется по нраву. Признаться, дочка, порой мне кажется, что эта женщина слишком много о себе воображает.

– Так и есть, папа, – подтвердила Маргарет. – И если ей придется смириться со скромным существованием, то нам, в свою очередь, придется не обращать внимания на не в меру раздутое самомнение. Уверена, она не захочет с нами расставаться, особенно в нынешних обстоятельствах, потому что искренне всех нас любит. А еще Диксон бесконечно предана маме и ради ее благополучия должна ехать.

– Что ж, милая, поступай как знаешь. Полагаюсь на твою рассудительность. Сколько миль от Хартона до Милтона? Ширина пальца не дает четкого представления о расстоянии.

– Полагаю, около тридцати миль. Это совсем близко!

– Дело не в близости, а… впрочем, неважно! Если ты действительно считаешь, что маме там будет лучше, значит, решено.

Это был важный шаг. Теперь Маргарет могла действовать, думать и строить конкретные планы, а миссис Хейл, стряхнув слабость и вялость, – забыть о насущных страданиях и погрузиться в мечты о поездке к морю. Сожалела она лишь об одном: мистер Хейл не сможет провести с ней все две недели в Хартоне, как когда-то, во время помолвки, было в Торки, где она отдыхала вместе с сэром Джоном и леди Бересфорд.

Глава 6. Прощание

• Пустынный сад молчит печально,
• Роняя нежные цветы.
• Грустят поникшие кусты,
• Пылает клен костром прощальным.

• Напрасно робкий солнца луч
• Утешить праздный плод мечтает;
• Подсолнух головой качает
• В предчувствии холодных туч.

• Зима сотрет воспоминанья,
• А свежий ветер – друг весны –
• Счастливые навеет сны,
• Забыть заставив о прощанье.

• За годом год уходит вдаль,
• Но пахарь снова смотрит в поле.
• Забвение – свобода воли,
• А прошлого совсем не жаль.

Теннисон А.

Наступил последний день. Дом был завален тюками и ящиками, которые предстояло отправить на ближайшую железнодорожную станцию. Даже прелестная лужайка в саду превратилась в неопрятную свалку, поскольку туда то и дело выбрасывали куски упаковки. В комнатах поселилось странное эхо, а сквозь голые, лишенные штор окна лился жесткий, агрессивный, непривычно яркий свет. Гардеробную миссис Хейл постарались не трогать до последней минуты. Там они с Диксон складывали одежду, то и дело удивленно восклицая при виде очередной забытой драгоценности: детского костюмчика или башмачков. Работа продвигалась крайне медленно. Внизу стояла Маргарет – спокойная, собранная, готовая в любую минуту дать совет или распоряжение людям, нанятым в помощь Шарлотте и поварихе. Добрые женщины, то и дело утирая слезы, рассуждали между собой, как молодой леди удается так невозмутимо держаться в последний день. Сошлись на том, что, прожив так долго в Лондоне, она просто не любит Хелстон. Стоит неподвижно, очень бледная и тихая, глядя вокруг своими большими печальными глазами и замечая каждую подробность, чтобы в нужную минуту вникнуть в любое, даже самое мелкое обстоятельство.

Ни одна из служанок не могла понять, как болело сердце Маргарет от тяжкого груза, который не смогли бы облегчить никакие вздохи, а постоянное напряжение всех сил и возможностей оставалось единственным способом удержаться от слез. Если она уступит отчаянию, кто возьмет на себя хлопоты? Отец проводил время в ризнице, с помощью церковного писаря проверяя приходские документы, регистрационные журналы и прочие бумаги, а когда возвращался домой, начинал складывать книги, которые никому не мог доверить. К тому же разве могла Маргарет позволить себе слабость на глазах у посторонних людей и даже преданных слуг – таких как повариха и Шарлотта? Нет, только не она.

Но вот наконец четверо рабочих ушли на кухню, чтобы подкрепиться, и Маргарет медленно, обреченно покинула наблюдательный пункт, где провела так много времени, и через пустую, гулкую гостиную вышла в сумерки раннего ноябрьского вечера. Мягкий серый туман окутывал, но не прятал кусты и деревья, окрашивая их в сиреневый цвет, так как солнце еще окончательно не скрылось за горизонтом. Пела малиновка – должно быть, та самая, которую отец часто называл своей любимицей. У окна кабинета он собственными руками построил для птички домик. Листья украшали сад причудливее, чем обычно. Первый морозец уложил их на землю, и все-таки некоторые – удержавшиеся на дереве – медленно кружились в косых лучах солнца, сияя янтарными и золотыми гранями.

Маргарет прошла по дорожке вдоль южной стены, где росла груша. В последний раз они гуляли здесь с мистером Ленноксом, и возле грядки чабреца он заговорил о том, о чем сейчас нельзя думать. Пытаясь найти ответ, она смотрела вот на эту запоздало расцветшую розу, а в середине его последней фразы вдруг заметила ажурную красоту морковной ботвы. Прошло всего две недели, а все изменилось! Где он сейчас? Должно быть, ведет привычную жизнь в Лондоне, обедает на Харли-стрит или где-нибудь еще, в веселой молодой компании. Даже в этот момент, когда она в сумерках бредет по сырому печальному саду, где все отцветает и опадает, он, должно быть, с радостью откладывает в сторону своды законов. Пора закончить трудовой день, чтобы освежиться быстрой ходьбой в парке Темпла, среди невнятного, но мощного гула множества голосов близких, хотя и незаметных глазу деловых людей, и увидеть отраженный в реке свет городских фонарей. Мистер Леннокс часто рассказывал об этих торопливых прогулках, втиснутых в короткий промежуток между занятиями и обедом: вспоминал о них в самые приятные минуты и в лучшем расположении духа, – поэтому картина прочно запечатлелась в воображении.

А здесь стояла полная тишина. Малиновка улетела в таинственный ночной простор. Время от времени слышался далекий стук открывшейся и тут же закрывшейся двери: должно быть, это возвращались домой усталые крестьяне, – но звуки эти доносились из другого мира, а вот приглушенный шелест и скрип опавших листьев в лесу, за садом, послышался совсем близко. Маргарет знала, что так пробирается браконьер. Сидя осенью в спальне с погашенной свечой и с замиранием сердца созерцая красоту неба и земли, она не раз замечала, как легко и бесшумно эти люди перепрыгивают через садовую ограду, быстро пересекают освещенную луной, влажную от росы лужайку и скрываются в неподвижной, черной лесной тени. Дикая рискованная свобода их жизни волновала воображение. Маргарет не только не боялась таинственных охотников, но в глубине души желала им успеха, однако сегодня почему-то испугалась. В лесу, неподалеку, громко хрустнула ветка – то ли случайно упавшая, то ли сломанная силой. А еще Маргарет услышала, как, не подозревая, что кто-то из домашних остался в саду, Шарлотта закрывает на ночь ставни. Со всех ног она бросилась к окну и отчаянно забарабанила, напугав горничную:

– Открой! Открой, Шарлотта! Это я!

Сердце перестало трепетать только в гостиной, под защитой закрытых и запертых ставней, в окружении знакомых стен. Маргарет присела на дорожный сундук. Разоренная, безрадостная, холодная комната наводила тоску – ни огня в камине, ни какого-то другого света, если не считать длинной свечи в руках у Шарлотты. Горничная посмотрела с удивлением. Не столько заметив, сколько почувствовав удивленный взгляд горничной, Маргарет поспешно поднялась и слегка улыбнувшись, пояснила:

– Испугалась, что оставишь меня на улице. В кухонную дверь не достучаться, а выход к церкви давно заперт.

– О, мисс, я бы тут же вас хватилась. Надо объяснить рабочим, что делать дальше. К тому же, я накрыла чай в кабинете господина: сейчас это самая удобная комната.

– Спасибо, Шарлотта. Ты добрая девушка. Жаль с тобой расставаться. Если вдруг тебе потребуется совет или просто захочется чем-то поделиться, постарайся мне написать: всегда буду рада получить весточку из Хелстона. Как только узнаю новый адрес, сразу сообщу.

Кабинет действительно оказался готов к чаепитию. В камине пылал огонь, а на столе стояли незажженные свечи. Маргарет села поближе к огню на ковер, чтобы согреться: вечерняя сырость увлажнила платье, а накопившаяся усталость пронзила холодом, – обхватила руками колени и опустила на них голову. Каким бы ни было в эту минуту состояние духа, поза свидетельствовала об унынии и покорности обстоятельствам, но как только послышались шаги отца на посыпанной гравием дорожке, Маргарет вскочила, торопливо поправила густые черные волосы, смахнула несколько случайных слезинок и вышла, чтобы открыть дверь. Мистер Хейл настолько глубоко погрузился в печальные раздумья, что с трудом говорил, хотя ценой невероятных усилий дочь старалась завести беседу на интересующие его темы. Заметив, что отец не притронулся к еде, она спросила:

– Далеко сегодня ходил?

– В Фордем-Бич, навестил вдову Малтби. Она горюет, что не смогла пожелать тебе счастливого пути. Говорит, что маленькая Сюзанна все время смотрит, не идешь ли ты. В чем дело, дорогая?

Мысль о том, что девочка ждала ее, но так и не дождалась – вовсе не из-за пренебрежения с ее стороны, а из-за отсутствия возможности выйти из дому, – оказалась последней каплей, переполнившей горькую чашу, и Маргарет безудержно разрыдалась. Мистер Хейл огорчился еще больше, встал и принялся ходить из угла в угол. Маргарет попыталась успокоиться, однако не решилась заговорить до тех пор, пока дыхание полностью не восстановилось. Отец тем временем бормотал, словно про себя:

– Невыносимо. Невыносимо видеть страдания других. Легче вынести собственные мучения. О, неужели нет обратного пути?

– Нет, папа, – негромко, но внятно проговорила Маргарет, глядя отцу прямо в глаза. – Тяжело сознавать собственную неправоту, но еще тяжелее лицемерие.

Последние слова были произнесены совсем тихо, как будто мысль о лицемерии в отношении отца граничила с непочтительностью. Уже чуть громче Маргарет добавила:

– К тому же я просто очень устала. Не думай, что твое решение причинило мне страдания. Наверное, сегодня мы оба не в состоянии это обсуждать. Пожалуй, отнесу маме чашку чая. Она пила очень рано, когда я не могла к ней подняться, и наверняка будет рада.

Следующим утром железнодорожное расписание неумолимо вырвало их из чудесного, милого сердцу Хелстона. Они уехали, в последний раз взглянув на длинный низкий дом приходского священника, спрятанный за китайскими розами и кустами пиракантуса. Сейчас, когда косые лучи утреннего солнца освещали любимые окна, он выглядел до боли родным. Сев в экипаж, присланный из Саутгемптона и призванный отвезти путников на станцию, они тронулись в путь, чтобы больше не возвращаться. Тоска побудила Маргарет посмотреть в окно на последнем повороте: там, где из-за леса на миг выглядывала старинная церковь, – но поскольку отец тоже знал это место, она молча признала за ним право первенства, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Предательски подступившие слезы блеснули на длинных густых ресницах, медленно покатились по щекам и беспрепятственно упали на платье.

В Лондоне предстояло остановиться в каком-нибудь скромном тихом отеле. Бедная миссис Хейл почти весь день проплакала, а горе Диксон проявилось в особой сварливости и бесконечных раздраженных попытках отодвинуть свои юбки подальше от ничего не замечавшего мистера Хейла, которого она считала источником всех бед.

Они проехали по знакомым улицам, мимо домов, в которых не раз бывали, мимо магазинов, где Маргарет столько раз скучала, дожидаясь, пока тетушка примет очередное важное решение, и даже увидели нескольких знакомых лиц. Хотя ноябрьский день начался особенно рано и тянулся так долго, что уже давно мог бы раствориться в вечерней темноте, в Лондон путники попали в самое оживленное время. Миссис Хейл давно не была в столице, поэтому, чтобы получше рассмотреть улицы, витрины и экипажи, даже привстала, как ребенок.

– О, вот «Гаррисонс»: я здесь много чего купила к свадьбе! Господи, как все поменялось! Они вставили огромные зеркальные окна – даже больше, чем в «Кроуфордс» в Саутгемптоне. О, а вот… нет, не он… и все-таки он. Смотри, Маргарет, мы только что проехали мимо мистера Генри Леннокса. Интересно, в какой из магазинов он направляется?

Маргарет быстро наклонилась и тут же отпрянула, мысленно улыбнувшись импульсивному движению. К этому времени они уже проехали не меньше сотни ярдов, однако мистер Леннокс живо напомнил о Хелстоне. Память связала образ с ясным утром, наполненным событиями днем. Было бы приятно увидеть его, оставшись незамеченной, без необходимости поддерживать беседу.

Вечер, проведенный в бездействии в номере многоэтажного отеля, тянулся долго и безрадостно. Мистер Хейл ушел, чтобы заглянуть в книжный магазин и встретиться с парой друзей. Каждый, кого видела Маргарет: будь то в отеле или за окном, на улице, – спешил по делам, торопился на заранее условленную встречу или кого-то ждал, и только она оставалась одинокой и никому не нужной. В то же время не дальше как в миле отсюда, во множестве богатых домов, мисс Хейл приняли бы с искренним радушием ради нее самой, а матушку приветствовали бы в качестве сестры миссис Шоу. Вот только для этого надо было приехать в радости или хотя бы в душевном покое, а явившись в гостиную близких знакомых, но не друзей, в разгар тягостной семейной драмы, да еще в надежде на сочувствие, они вряд ли были бы желанными гостями. Лондонская жизнь слишком суматошна и стремительна, чтобы принять хотя бы час того глубокого сочувственного молчания, в которое погрузились друзья Иова, семь дней и семь ночей сидя рядом с ним на земле и не произнося ни слова, поскольку горе его было слишком велико.

Глава 7. Новые места и лица

• Туман скрывает солнце.
• Дымные дома, как карлики,
• Обступают нас со всех сторон.

Арнолд М.

На следующий день, примерно в двадцати милях от Милтон-Нотерна, путники пересели в поезд, отправлявшийся в Хартон. Городок представлял собой одну длинную улицу, беспорядочно тянувшуюся вдоль морского берега, обладал собственным характером и ничем не напоминал небольшие курортные поселки на юге Англии, в свою очередь, непохожие на своих континентальных собратьев. Используя шотландское слово, можно сказать, что все здесь выглядело «практичным». Экипажи отличались большим количеством железа за счет уменьшения доли дерева и кожи в лошадиной упряжи. Люди на улице, несмотря на явное желание отдохнуть, все равно выглядели озабоченными. Цвета склонялись к серой, немаркой гамме вместо яркой и веселой. Рабочих халатов здесь не носили даже сельские жители: эта одежда замедляла движения и нередко попадала в технические устройства, а потому постепенно вышла из употребления. На юге Англии Маргарет замечала, что хозяева магазинов в свободную минуту выходили на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и поглазеть на прохожих. Здесь же в отсутствие покупателей продавцы непременно придумывали себе дополнительную работу: например, зачем-то без всякой необходимости разворачивали и сворачивали ленты. Все эти особенности сразу бросились Маргарет в глаза, когда наутро они с матушкой отправились на поиски подходящего жилья.

Две ночи в отелях обошлись дороже, чем предполагал мистер Хейл, и они с радостью сняли первые же чистые жизнерадостные комнаты, готовые их принять. Здесь Маргарет впервые за много дней почувствовала себя удобно и свободно. Где-то неподалеку мерно накатывалось на песчаный берег море. С противоположной стороны улицы доносились голоса разносчиков. Время от времени перед окнами разворачивались необычные сцены, которым уставшая Маргарет не пыталась найти логического объяснения. Пляж манил соленым морским воздухом и мягким, теплым даже в конце ноября песком. Горизонт сводил воедино длинную туманную линию волн и нежно окрашенное небо. Белый парус сиял серебром в случайно пробившемся из-за туч, бледном солнечном луче. Казалось, можно погрузиться в роскошь созерцания и заново вообразить свою жизнь, состоящую только из одного-единственного спокойного, а потому счастливого, дня. Можно не вспоминать о прошлом и не задумываться о будущем.

И все же будущее предстояло встретить, каким бы железным и жестоким оно ни оказалось. Однажды вечером было решено, что на следующее утро Маргарет поедет вместе с отцом в Милтон-Нотерн, чтобы вплотную заняться поисками постоянного жилища. Мистер Хейл получил несколько писем от мистера Белла и два письма от мистера Торнтона. Ему не терпелось сразу уточнить подробности своей будущей работы и оценить шансы на успех, что можно было сделать исключительно во время личной встречи и беседы с последним из названных джентльменов. Маргарет знала, что переезд неизбежен, однако с отвращением думала о промышленном городе и верила, что воздух Хартона благоприятно действует на здоровье матушки, а потому была бы рада отложить поездку в Милтон на неопределенный срок.

За несколько миль до города на горизонте повисла тяжелая свинцовая туча. На фоне бледного серо-голубого зимнего неба она выглядела особенно мрачной, тем более что утром в Хартоне ощущались самые ранние, едва заметные признаки мороза. Ближе к городу в воздухе появился слабый запах дыма – точнее говоря, Маргарет почувствовала не столько какой-то определенный запах, сколько отсутствие аромата трав и цветов. Экипаж быстро катил по длинным, прямым, безнадежно однообразным улицам, среди маленьких кирпичных домов. Здесь и там над ними возвышались длинные, громоздкие, многооконные здания фабрик. Высокие трубы нещадно дымили, создавая то самое облако, которое Маргарет приняла за странное предвестие несвоевременного дождя. На более широких и респектабельных центральных улицах приходилось то и дело останавливаться: дорогу загораживали тяжело груженные повозки. Пока ехали вместе с тетушкой по улицам Лондона, им тоже время от времени встречались товарные платформы, но здесь все фургоны, телеги и прочие транспортные средства, в отличие от тех, были заполнены хлопком: или в мешках, в качестве сырья, или в рулонах готовой ткани. На улицах было многолюдно: горожане выглядели бы вполне презентабельно, если бы не контраст между добротной тканью из одежды и небрежьностью на грани неопрятности, чем разительно отличались от чистоплотной бедности лондонского рабочего люда.

– «Нью-стрит», – прочитал табличку мистер Хейл. – Судя по всему, это главная улица. Белл не раз о ней упоминал. Случившееся тридцать лет назад преображение захолустного переулка в оживленный тракт и стало причиной колоссального удорожания его собственности. Фабрика мистера Торнтона должна располагаться где-то неподалеку: он арендует у мистера Белла земельный участок, – и, полагаю, со времени строительства первого склада.

– А где наш отель, папа?

– Кажется, в конце этой улицы. Когда хочешь пообедать: до или после того, как посмотрим выбранные по объявлениям дома?

– Давай сначала займемся делом.

– Что ж, отлично. В таком случае проверю, нет ли почты, и отправимся по адресам. Мистер Торнтон обещал сообщить, если что-то узнает насчет жилья. Пожалуй, извозчика лучше не отпускать: это надежнее, чем заблудиться в чужом городе и опоздать на поезд.

Писем еще не было, и отец с дочерью отправились на поиски. Жилье они могли снять не дороже тридцати фунтов в год. В Гэмпшире за такие деньги можно было рассчитывать на просторный дом с уютным садом, а здесь квартира из необходимых двух гостиных и четырех спален оказалась недостижимой. Двигаясь по списку, они отвергали одно предложение за другим, пока, наконец, не поняли с отчаянием, что за такие деньги здесь ничего не найдут.

– Думаю, надо вернуться ко второму варианту, – предложила Маргарет. – Кажется, пригород называется Крамптон. Там предлагали три гостиных вместо четырех спален. Помнишь, как нас это рассмешило? Но я все обдумала. Первая комната внизу станет твоим кабинетом и одновременно столовой. Маме, как и условились, выделим самую веселую гостиную: из первой комнаты наверху, с нелепыми розово-голубыми обоями и тяжелым карнизом, открывается чудесный вид на долину и изгиб реки или канала – не знаю, что это такое. Я могу взять себе маленькую спальню в самом конце коридора, над кухней, а вашу спальню можно оборудовать в комнате за гостиной, тем более что по соседству с ней есть чулан – в нем можно устроить гардеробную.