Осязание Пустошинская Ольга

Янина

– Нина! – Взволнованная Ася ворвалась в читальный зал. – Не могу сборник Чехова найти. Помоги, читатель ждёт!

Бледненькое Асино личико покраснело: она всегда нервничала, если не могла найти нужную книгу. Читатель переминался с ноги на ногу и вздыхал, показывая, что попусту тратит своё драгоценное время. Сконфуженная Ася десять минут бесцельно шарила по полкам – книга как сквозь землю провалилась.

– Ну и что, подождёт, – с напускным равнодушием отозвалась Нина. Её звали красивым редким именем – Янина, но окружающие, по обыкновению, опускали первую букву.

Она отложила на стеклянную чернильницу ручку с пером «рондо» и поднялась из-за стола.

– Какой сборник нужен?

– «Маленькая трилогия».

Нина медленно двигалась вдоль стеллажей. Если бы Ася видела её сейчас, то открыла бы от удивления рот: Янина не смотрела на полки, взгляд её был устремлён вниз, рука скользила по книжным корешкам. Она шла, прислушиваясь к себе.

Нет… и здесь нет… Стоп. Вот он, томик Чехова, засунутый кем-то на полку татарской литературы. Ася бы его весь день искала.

– Возьми своего Чехова.

– Спасибо! И как у тебя получается? – В голосе Аси послышалось восхищение, смешанное с завистью.

– Случайно.

Нина лукавила – не случайно, но лучше лишний раз не хвалиться, особенно перед тем, кто завидует.

Заполняя формуляр, Ася по невнимательности поставила неверную дату.

– Год неправильно написала, – указала на ошибку Янина, – сейчас сороковой… аккуратнее надо с документами.

Она бросила взгляд на маленькие ручные часики: осталось пять минут до конца рабочего времени. Расставила возвращённые книги на полки, прибрала бумаги на столе: терпеть не могла беспорядка.

Библиотека занимала второй этаж бывшего купеческого дома. Потолки здесь высоченные, с красивой росписью и лепниной, стены метровой толщины, изразцовые печи с окошками для икон и свечей.

Нина прошла через читальный зал в маленькую комнату, вероятно бывшую комнату прислуги, переоделась в тёмно-синее платье с матросским воротником, которое берегла и не носила на работе, боясь поставить чернильное пятно, и белые туфли-лодочки на каблуках. Такие наряды были редкостью в их маленьком уральском городе. Внешность у Янины приметная, с необычным сочетанием тёмных волос и голубых глаз, и причёска по моде: волосы уложены надо лбом валиками, а локоны свободно падали на плечи.

Подкрашивая губы розовой помадой, Нина перехватила в зеркале Асин завистливый взгляд.

«Опять выфрантилась Ковальская… На восемьдесят рублей зарплаты такое не купишь», – возникла в голове чёткая мысль. Ответить бы, да нельзя – будет хуже.

Нина заглянула на минутку к заведующей, спустилась по кованой лестнице и вышла на улицу. По пути наведалась в магазин, в больших окнах которого были выставлены плакаты с рекламой минеральных вод, соков, куриного бульона в кубиках и крабов «Снатка». Реклама есть, а крабов в их Ромске не бывает. Янина купила сахар, хлеб, масло и пряники. Теперь можно ехать домой.

От автобусной остановки до частного сектора – рукой подать. Дома здесь с высокими – с целый этаж – цоколями для защиты от паводка. Урал-батюшка разливался каждую весну так, что по улицам можно было передвигаться только в высоких резиновых сапогах, но Нинин дом, к счастью, не сильно страдал от воды, потому что находился выше.

Навстречу выбежала маленькая чёрно-коричневая собачка Кукла. В хорошую погоду она любила дремать на тёплом крыльце, греясь на солнышке. Янину Кукла всегда чуяла издалека: поднимала голову, шевелила ушами, потом срывалась с места и приплясывала возле калитки, поскуливая от нетерпения.

– Куколка! – Нина опустилась на корточки и приласкала свою любимицу, та лизнула руку. У Куклы забавная мордочка с бежевыми пятнышками у глаз и носа, гладкая шерсть, тонкие лапки и хвост прутиком. Ритуал соблюдён, теперь можно заходить в дом.

Комнаты сверкали чистотой: на окнах топорщились накрахмаленные занавески, на мебели ни пылинки, полосатые дорожки разбежались по полу, а на столе лежала белоснежная скатерть. Мама в простом ситцевом платье раскладывала приборы и расставляла тарелки к ужину. Одного взгляда на мать Нине было достаточно, чтобы почувствовать пульсирующую боль в висках.

– У тебя голова болит?

– Есть немного. Ничего от тебя не скроешь.

– Садись, сейчас помогу.

Маленькие руки плавно двигались, не касаясь маминой головы, ладони горели и покалывали; что-то чуть плотнее воздуха перекатывалось под ними. Янина называла эти ощущения током.

– Уходит… уходит… – прошептала мать. – За столько лет не могу понять: ну как это у тебя получается? Ведь во-о-от таку-усенькой, бывало, подойдёшь, ручками помашешь – и всё проходит.

– Сложно объяснить. Это как осязание, но гораздо сильнее.

– Это чего такое?

– «Восприятие организмом воздействия внешних факторов с помощью рецепторов», – процитировала Нина, которая проштудировала у себя в библиотеке немало справочников. —Ощущение, одним словом, только сильнее, чем у других.

– Вон как… – протянула мать. – Ты бы, Яньк, не особенно показывала своё ощущение перед людьми-то, разные бывают…

– Я не показываю, не переживай.

Но скрывай не скрывай, а шила в мешке не утаишь, оно обязательно проколет мешковину.

В детстве Янина и не подозревала, что наделена чем-то особенным. Она видела, что люди часто говорят не то, о чём думают, и принимала это за игру. Откуда Нине было знать, что другие не умеют читать мысли; не понимала, почему так пугаются родители, когда она говорила то, о чём лучше бы промолчать. Потом стала старше, умнее и сдержаннее. Лишь однажды Янина позволила себе выпалить правду-матку.

Это случилось, когда Лиля впервые привела Николая, своего жениха, знакомиться с родителями. Мама, конечно, засуетилась, достала праздничную посуду, чтобы не упасть в грязь лицом перед будущим зятем.

Нине не понравился Лилин кавалер. И что только она в нём нашла? Курносый, щёки толстые, веснушчатые.

Николай поздоровался с родителями, Янине тоже подал руку, будто взрослой. Завитая и наряженная Лиля улыбалась и не ждала подвоха.

– Это моя сестра Яниночка.

«Яниночка-картиночка… А домик-то небольшой… Эх, просчитался! – перехватила Нина. – Лучше бы с Фиркой загулял… И ведь не отделаешься – обрюхатил. Или пойти на попятную, сказать, что ребёнок не мой?»

Она видела все стороны жизни и прекрасно понимала значение этого слова – «обрюхатил», уставилась на Лилин живот: так и есть! Маленький, как червячок, ребёночек с пульсирующим сердечком. Как же Янина раньше не заметила? Наверняка потому, что сестра гуляла допоздна, мало бывала дома.

– Лиля, прогони его! Мы сами твоего ребёночка будем воспитывать, я обещаю помогать! Я гулять с ним буду, пелёнки стирать – всё делать буду! – Нина пыталась поймать Лилины руки, сестра в смятении прятала их за спину.

– Что ты несёшь?! Успокойся! – шипела она, багровея от стыда.

– Он не хочет на тебе жениться, а думает о какой-то Фире!

– Ты врёшь!

Сестра расплакалась, а у Коли физиономия стала испуганной и жалкой.

Янину увели в спальню, скандал замяли.

– Не серчайте, Николай, – говорил отец, – ребёнок, что с неё взять… Янечка, ты, может быть, погулять хочешь?

Нина выглядывала из-за занавески, как зверёк, и мотала головой.

Вечер был испорчен. Николай чувствовал себя не в своей тарелке, всё время поглядывал по сторонам. Вскоре он сослался на недомогание и ушёл домой.

Лиля была очень зла. Она выдержала настоящую бурю от матери и жаждала расправы над младшенькой.

– Как ты смела, сопля, позорить меня перед всеми?! – кричала сестра. – Мама мне чуть голову не оторвала!

– Лилечка, ты с ним будешь несчастна, – умоляла Нина, пропустив мимо ушей обидное слово, – роди без Кольки этого ребёночка, а потом встретишь человека, который тебя полюбит.

– Замолчи! Что ты вообще в этом понимаешь?!

Сестра не послушала и вышла замуж за Николая, пока тот соглашался жениться, родила мальчика. А сейчас Янина видела, что Лиле хотелось сбежать на край света от такой жизни.

Сквозь сон Янина слышала, как отец негромко разговаривает с матерью, собираясь на работу. Он пять лет как вышел на пенсию, но продолжал работать. Говорил, что дома помрёт со скуки, а деньги лишними не бывают.

Позвякивала посуда, шумел чайник, и Янина всё валялась в постели под эти уютные звуки: выходной, можно и понежиться. Серый кот Тимошка прыгнул на постель, затарахтел, терзая коготками одеяло. Валяться на кровати коту запрещалось, но сейчас Тимошке ничего не угрожало: он боялся только матери с полотенцем в руке. Вот тогда срывался с места и пулей летел под диван или буфет.

Нина погремела носиком рукомойника, причесала волосы, стянула в хвост и подошла к столу, где её ждали на тарелке два яйца всмятку и бутерброд с сыром.

Кухня у них большая и чистая, как и всё в доме. Печь-голландка сияла белым кафелем, блестели отмытые окна, стоял у стенки лаковый буфет с красивой посудой за стеклянными дверцами.

На столе Нина заметила новую зелёную книгу с кастрюлей на обложке и надписью: «Книга о вкусной и здоровой пище».

–Тебе в приданое, – объяснила мама. Она лелеяла мысль выдать младшенькую замуж, мечтала, что та будет варить мужу борщи и готовить бифштексы.

Янина улыбнулась. Замужество казалось ей далёким, как Луна, и почти невозможным, как путешествие на другую планету. В двадцать пять лет пора иметь семью и детей, но какой муж станет терпеть жену, которая будет читать его мысли так же легко, как открытую книгу? Поэтому мамины мечты остаются мечтами.

Нина рассеянно листала страницы, зацепилась взглядом за предисловие: «За годы сталинских пятилеток в Советском Союзе создана мощная пищевая индустрия. Она выпускает огромное количество продуктов питания для удовлетворения самых разнообразных вкусов и потребностей населения, для взрослых и для детей, для здоровых и для больных…»

Где это огромное количество продуктов питания? В магазинах продают только необходимое. Одно время не было сливочного масла, люди даже жаловались в газету.

– Крабы с рисом в молочном соусе… Мам, ты любишь крабов в молочном соусе?

– Крабы? Это те баночки, которые ты из Ленинграда привозила? По мне – так селёдка лучше.

– И правда. С лучком и картошечкой!

Мама отложила бутерброд:

– Лиля что-то давно не приходила. Как она там? Колька, поди, нервы опять мотает.

Нина подумала о сестре и почти сразу увидела Лилю, нервно ходящую из угла в угол, и невозмутимого Колю, разглядывающего воротник рубашки со следами губной помады.

– Всё как обычно. Николай и раньше погуливал.

– Вот кобелина… – Мама вздохнула, взяла чистенькую дощечку и стала нарезать зачерствевшую булку на сухари, стуча ножом.

Нина очистила яйцо, посолила и принялась есть, посмотрела на похудевший численник.

– Листочек забыли оторвать, – потянулась она к календарю. Две крупные двойки притягивали взгляд, не отпускали. Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорокового года.

Тук-тук-тук… Замерев, она смотрела на неестественно медленно двигающиеся материны руки, они стали размытыми, словно кто-то убавил резкость, перед глазами всё поплыло. С носика рукомойника сорвалась капля воды и зависла в воздухе. Вот она упала и разбилась о металлическую раковину. Тук-тук-тук… Это не стук ножа, так стучит метроном.

«Внимание! Внимание! Говорит Москва!» – зазвучало в голове. Янина увидела нагруженных чемоданами и рюкзаками подростков, их загоняли в товарные вагоны люди с оружием и кричали: «Шнель, шнель, русиш швайн!»

– Янечка, что с тобой, дочка? – привёл её в чувство голос мамы.

– Ничего. Привиделось что-то…

На примусе свистел-пыхтел кипящий чайник, мощная струйка пара вылетала из носика. Свист усилился, стал резким, протяжным, даже в ушах зазвенело. Нина потрясла головой – свист пропал.

Мама сняла булькающий чайник, поставила на примус сухую чугунную сковороду, высыпала нарезанные кусочки булки. Сковородка жарко раскалилась, запахло сдобой.

– Сухарей надо насушить побольше, – наконец сказала Янина.

– Можно и насушить, – не сразу отозвалась мать. После голодных лет у неё вошло в привычку делать запасы. – Да что тебе такое привиделось? Что-то дурное?

– Нет, что ты. Просто пусть будут, запас карман не трёт.

О возможной войне говорили часто. Кто-то думал, что Германия непременно нападёт на СССР, другие горячо доказывали абсурдность этого. Янина слышала подобные разговоры и в читальном зале.

– Гитлер не откажется от своих планов. Он не упустит такой куш, как СССР, – говорил блондин в кургузом пиджачке.

– Кишка тонка! А как же пакт о ненападении? – напирал парень в майке со шнуровкой.

Блондин презрительно выпятил губу:

– Да начхать ему на этот пакт!

– Знаешь, как это называется? Антисоветская пропаганда.

Янину пугали такие разговоры.

– Товарищи, товарищи! Соблюдайте, пожалуйста, тишину. Вы мешаете остальным.

И спорщики сконфуженно замолкали.

От дурных предчувствий ныло сердце. О своих видениях Нина никому не рассказывала: зачем расстраивать близких, вдруг она ошибается? Но запасы продуктов понемногу делать начала. Почти каждый день покупала то пачку макарон, то соль, то кулёк крупы. Один раз Янине повезло: купила куриный бульон в кубиках, который очень редко бывал в продаже. Она взяла две коробки.

Мама повертела упаковку в руках:

– Янечка, да зачем ты купила такое? Дорого стоит, наверно? Я у Зинки кур беру, у неё хорошие, откормленные.

– Пригодится, мам.

– Как белка… всё припасы на зиму делаешь. Хватит, уже полный буфет круп.

– Ничего, запас карман не трёт, – повторила Нина.

Она не успокоилась, пока не забила продуктами буфет и кухонный шкафчик.

Кукла с наступлением холодов на улицу выходила редко, всё больше лежала на коврике возле печки. Вот она задрала мордочку, смешно пошевелила ушами, к чему-то прислушиваясь, и подбежала к двери, завиляла хвостом-прутиком. Это означало, что у калитки стоит тот, кому Кукла рада. И верно: через минуту в дом зашла Лиля, стуча ботинками.

– А мама и отец где? – спросила она.

– В гостях. Они не знали, что ты придёшь. – Янина взяла у сестры пальто и повесила на вешалку. – Заходи, сейчас будем чай пить.

Лицо у Лили было бледным, голубые глаза лихорадочно блестели, она покусывала губы – нервничала.

– Это хорошо, что их нет, я с тобой хотела поговорить.

Червячок, крохотный червячок с бьющимся сердечком…

– Лилька, ты беременна! – ахнула Янина.

– Не скроешь от тебя… я знаю.

– Поздравляю. Ты ведь хотела дочку.

– Издеваешься?

Лиля вскочила со стула, забегала по кухне из угла в угол.

– Мне сорок лет, понимаешь? Муж загулял с молоденькой продавщицей из промтоварного. Зачем мне второй ребёнок?

– Не сорок – тридцать девять… Ты что, ходила с ней разбираться? – проницательно посмотрела Янина.

Лиля махнула рукой.

– Пустое… Я не жаловаться пришла. Этого ребёнка я не хочу, помоги мне… – И заговорила быстро, не давая Нине возразить: – В консультации мне отказали. Говорят, что сорок лет – не показание для прерывания беременности. Я знаю, ты сможешь помочь, если захочешь.

– Я не могу, с чего ты взяла? – испугалась Нина.

– Да можешь, можешь! Ты же мне помогла, когда желудок болел, у тебя в руках сила, – волнуясь и заправляя за ухо выбившуюся каштановую прядь, сказала Лиля.

– Эта сила не для зла…

Кукла снова вскочила с коврика и затанцевала у двери.

– Мама с папой идут, – заметила Янина.

– Ничего не говори им. Это наше дело.

Мать обрадовалась Лиле, усадила её ужинать.

– Как дома-то, всё ладно? Вова как учится? – спросил отец, накладывая в чашку несколько ложек сахара, он любил очень сладкий чай.

– Да учится… – ответила на второй вопрос Лиля, не заметив первый, – с двойки на тройку, лоботряс.

Она без аппетита ела густой гороховый суп, ложка медленно двигалась туда-сюда по одной траектории. Разговор не клеился. Нина и Лиля сидели как в воду опущенные, мама тайком поглядывала то на одну, то на другую дочь и всё больше тревожилась.

– Что случилось-то, девки? Ведь как на поминках сидим, – не выдержал отец.

У Лили покраснели глаза, она часто-часто заморгала. Попыталась взять себя в руки, но не получилось, и она заплакала, закрыв лицо руками, только плечи вздрагивали.

– Беременная? – выдохнула мать, став необычайно догадливой.

Лиля кивнула, не отнимая рук от лица.

Отец осторожно поставил чашку на белую скатерть:

– Дело-то житейское… что ж, нянчить будем. Наше правительство как говорит? «Для нас важен каждый ребёнок, стране нужны рабочие руки». Мы что, не прокормим разве? Козу держим, молоко есть.

Лиля вытерла глаза платочком, посмотрела на Янину.

– Ты обещала мне желудок подлечить, помнишь? – И первой прошла в маленькую комнату.

Янина потёрла ладони друг о друга, приложила руку пониже Лилиной груди и удивилась:

– Разве тебя беспокоит желудок? Я не чувствую боли.

Сестра схватила Нину за запястье, и горячо зашептала:

– Ничего не болит, я же не за этим тебя позвала. Сделай что-нибудь, чтобы случился выкидыш!

Янина затрясла головой:

– Я не смогу убить ребёнка, просто не смогу.

Внезапно она кожей почувствовала тёплый ветер и увидела девочку с каштановыми косичками. Поджав ногу, девчушка скакала по нарисованным на асфальте квадратикам. У неё были Лилины голубые глаза, а на носу веснушки.

«Как солнышко», – сказал кто-то. Девочка услышала и засмеялась.

– Послушай, Лиля, эта девочка будет твоей радостью и утешением, не пытайся вытравить её.

– Я не хочу больше детей. Колька-кобель за каждой юбкой бегает, вдруг он бросит меня, как я одна буду?

Битый час Янина уговаривала сестру не избавляться от ребёнка, но всё напрасно: Лиля не только не желала слушать, но ещё и обиделась.

– И почему я должна рожать против воли? Почему раньше можно было пойти в консультацию и сделать аборт, а сейчас – нет? Не хочешь помочь?.. Мне остаётся только найти какую-нибудь бабку.

Сестра ушла и не простилась. Янина видела в окно, как Лиля в своём коричневом пальто быстро шагала к воротам, как сердито толкнула калитку. И подумала: «Теперь я осталась виновата. А вдруг и правда Лиля пойдёт к бабке?»

…У них с сестрой была слишком большая разница в возрасте – четырнадцать лет. Лиля часто говорила, что Янина во младенчестве ей все руки отмотала, шагу ступить не давала. Подружки после школы гулять ходили, одной Лиле, как проклятой, приходилось возиться с младшенькой. Со временем отношения потеплели, сестра по-своему любила Янину, восхищалась её волшебными руками и интуицией.

– Ты можешь большие деньги зарабатывать. Только слух пусти – от людей отбоя не будет.

Мама вяло намахивалась полотенцем:

– Я тебе пущу слух! Люди разные бывают. Стоит только одному пожаловаться и… не приведи бог.

– Да я же пошутила, разве я не понимаю…

И вот теперь хорошим отношениям, похоже, пришёл конец.

К бабке Лиля не пошла – побоялась. Даже в их маленьком Ромске уже были смерти от криминальных абортов. Подруги снабдили её «верными» средствами, вызывающими выкидыш. Лиля опробовала все, но ни одно не помогло. В отчаянии она ещё раз пошла в консультацию, пожаловалась на плохое материальное положение, возраст, болезни и загулявшего мужа.

Пожилая врач посмотрела на Лилю, подняла очки на лоб:

– Мамочка, всем бы такое здоровье! Вы можете выносить и родить этого ребёнка. Муж загулял? Так пожалуйтесь на него в партком! И на неё, сучку, тоже, чтобы неповадно было отца двоих детей из семьи уводить.

– Но в партком как-то неудобно… – робко возразила Лиля.

– Зато действенно. И не расстраивайтесь, мамочка, вам это вредно.

С мужем она поговорила сама. Сообщила, что ждёт ребёнка и что сделать ничего нельзя, потому что аборты запрещены.

Лиля рассказала об этом, когда пришла в родительский дом после месяца тщетных попыток прервать беременность.

– И что же Николай? – спросила Янина.

– Ну что… пригрозила парткомом. Мы жутко поскандалили, он ушёл… Потом вернулся, вроде помирились. Говорит, что нет худа без добра: с двумя детьми отдельную квартиру быстрее дадут. Надоело в бараке жить.

– Ты молодец, Лиль. Будет очень трудно сначала, но ты не пожалеешь.

– Почему будет трудно? – удивилась сестра. – К пелёнкам мне не привыкать.

Янина прикусила язык.

Война

Читателей сегодня было не много: две девочки-школьницы трудились над рефератами, старательно переписывали в тетрадки абзацы из книг, и листал медицинский справочник Юра, постоянный посетитель, которого в библиотеке все знали в лицо и по имени.

Нина прижалась спиной к тёплой изразцовой печке. Как хорошо так стоять… Казалось, что уходит усталость, появляется спокойствие; взгляд сам собой устремлялся в окно, где на горе возвышалась колокольня.

Когда-то в их городе была старинная деревянная церковь, построенная в низине. Она сильно страдала от наводнений, потом её окончательно уничтожил пожар. Новый храм со сверкающими золотыми куполами возвели на самой высокой точке Преображенской горы, чтобы Урал не добрался. Сейчас на горе стояла одна колокольня: церковь несколько лет назад разобрали ради кирпичей для нового завода, но так его и не построили. В итоге нет ни завода, ни храма.

Мысли Янины оборвал глухой стук и девичий крик:

– Человеку плохо, помогите!

Она поспешила в зал и увидела, как в проходе бьётся в судорогах Юра, елозя каблуками по паркету и стуча затылком о пол. Нина подбежала, схватила со стола шапку, подсунула под голову Юре, чтобы тот не ушибся.

Тёмное пятнышко внутри черепа… Янина знала: это оно всему причиной. Руки её потеплели и сами потянулись к Юриной голове, крепко легли с двух сторон. Под ладонями стало покалывать, «ток» пошёл – это хороший признак. Юра затих, будто уснул.

– У тебя руки красные…

Янина подняла глаза и заметила Асю, а рядом – растерянно переглядывающихся школьниц.

– Это от печки.

Ася присела на корточки, посмотрела на Юру с жалостью:

– Что с ним такое?

– Приступ эпилепсии. Но уже прошёл.

Юра очнулся, обнаружил себя на полу и сконфузился:

– Извините…

– Может, вас в больницу проводить? – сочувственно предложила Ася.

– Не надо… – Он неловко поднялся, сел на стул и пододвинул справочник.

Девочки вернулись к тетрадкам, старательно заскрипели перьями. Янина из-за своего стола время от времени поглядывала на Юру. Он не читал, а только делал вид, потому что смотрел в одну точку, не перелистывал страницы, праздно сложив руки.

«За что мне такое наказание?.. Две недели не было приступов – и вот опять! Да ещё перед библиотекаршами так опозорился… не приду сюда больше», – уловила Нина.

Юра поднялся, громко двинув стулом. Сдал книгу, сказал: «До свидания, Янина Павловна», и направился к выходу.

– Юрий, подождите.

Тот удивлённо оглянулся.

– Приходите завтра, – пристально посмотрела в глаза Нина, – я буду ждать.

– Завтра не смогу, только послезавтра… – не сразу ответил Юра.

– Хорошо, послезавтра. И запомните: у вас больше никогда не будет приступов. Никогда. Юрий, вы поняли?

– Да… У меня больше никогда не будет приступов, – машинально повторил он. – До свидания, Янина Павловна.

Надо немного отдохнуть, отвлечься. Нина снова подошла к печке и прижалась спиной к тёплой стенке, посмотрела на потолок с уникальной художественной росписью и бронзовыми люстрами. Говорили, что купец Владимир строил этот дом для жены и четверых детей, денег на отделку не жалел. Всё здесь сделано добротно, основательно, на века. Стоило сосредоточиться и закрыть глаза, как Янина видела всю купеческую семью: Владимира в чёрном костюме, из кармашка которого свисала золотая цепочка от золотых же часов луковицей; жену Таисию в платье с кружевным воротником, шумных мальчиков и девочек, бегающих по комнатам. Купцу не повезло, он погиб молодым в Гражданскую. Вдова ещё каких-то десять лет назад жила в этом доме.

Таисии и её детям, пусть даже взрослым, Янина сочувствовала. Она представила, что завтра кто-нибудь из власть имущих придёт к отцу и скажет: «Домик у вас хороший, он нам нужен под фельдшерский пункт. Освободите. А вам комнатку в бараке дадут». Ужасно несправедливо… Купец Владимир погиб, воюя на стороне большевиков.

Подошла Ася, поискала что-то на столе, бесцельно послонялась по залу, снедаемая любопытством, бросила на Янину несколько быстрых взглядов.

– Нин, а ты зачем тому парню руки к голове приложила? – наконец спросила Ася.

– Удерживала, чтобы не колотилась о пол.

– У тебя были такие ладони… они как будто светились.

Бледные Асины щёки заалели, она то и дело одёргивала короткую шерстяную кофточку.

– От печки покраснели. Потрогай, какие стенки горячие, – спокойно ответила Янина.