Осязание Пустошинская Ольга

– Ну, готовимся, бабоньки. Две лошади и две полуторки город дал.

С грохотом и свистом мимо пролетел поезд, ударил Янине в лицо снежной пылью, замедлил ход и наконец остановился. Двери тёмно-зелёных вагонов с красными крестами открылись, на перрон спустились медсёстры в наброшенных тулупах поверх халатов.

Без лишней суеты и спешки женщины брали носилки с ранеными, осторожно, стараясь не трясти, ставили их в кузов машины и на сани. Нагруженные полуторки и лошади уезжали в эвакогоспитали и снова возвращались за бойцами.

– Ещё кто-нибудь в машину к раненым залазь!

Янина, оказавшаяся ближе всех, замешкалась лишь на секунду и неловко полезла в кузов. Она заметила деревянный ящик на полу и присела, стараясь не задеть валенками носилки, уцепилась за стенки борта.

Раненые лежали рядами на дне кузова. Кто-то молчал, кто-то постанывал, а кто-то тихо матерился, одного солдата била крупная дрожь.

– Когда я на вас смотрю, сестрёнка, мне даже не так больно… – послышалось рядом.

У Нининых валенок лежал на носилках молодой солдат с перевязанными ногами и со следами крови и гноя на бинтах.

Раненый проследил за её взглядом и подмигнул:

– Хромаю на обе ноги.

Шутит, а ведь страдает от боли: губы кусает, лицо бледное.

Борт с грохотом захлопнулся, водитель завёл мотор, и полуторка тронулась.

– Что это за город, сестрёнка? – Опять этот солдатик.

– Ромск. Чкаловская область.

– Я уже люблю этот Ромск, ведь в нём живут такие красивые девушки. Вот встану на ноги и приглашу вас на свидание.

«Встану на ноги»… Не встанет. В рану попала земля, началась гангрена, самочувствие ухудшается с каждым часом. Солдата спасут, но… на ноги он уже не встанет. Именно так и будет, если Янина ему не поможет.

Машина остановилась возле школы, той самой, где раньше учился Вовка, а сейчас работал эвакогоспиталь. На крыльце стояла женщина в тулупе, из-под которого выглядывал белый халат, и Нина узнала дальнюю родственницу отца, фельдшера Валентину Ивановну. Она забрала у водителя документы, мельком глянула и распорядилась:

– Сначала в санпропускник!

Борт открыли, Янина спрыгнула на расчищенную от снега землю.

– Валентина Ивановна!

Та бросила нетерпеливый взгляд, разглядела Янину и обрадовалась:

– Ниночка! Ты пришла помогать?

– Я?.. Да, помогать.

– Как хорошо, рук не хватает. Надо выгрузить раненых и занести в санпропускник.

Янина взялась за носилки вместе с молоденькой медсестрой, почти девочкой, и понесла в фойе, служившее пропускником, потом ещё и ещё раз. И всё старалась не упустить из виду того солдатика, который пригласил её на свидание. Вот его занесли в коридор, Валентина Ивановна осмотрела ноги раненого и сказала:

– В перевязочную! Да куда ты в ватнике, Нина, переоденься!

Янина смутилась, торопливо сбросила ватник и платок, запуталась в рукавах халата.

– Взяли!

Она взялась за носилки и стала осторожно подниматься по ступенькам. От тяжести дрожали руки и шумело в голове.

– Это я должен девушек на руках носить, а не они меня, – через силу сказал солдатик.

– Успеете ещё, а сейчас не отвлекайте, – отрезала юная медсестра.

«Надо же, какая строгая!» – подумала Янина.

Под перевязочную, которая находилась на втором этаже, была приспособлена тесноватая лаборантская в кабинете химии.

– Не уходите, – бросила врач с марлевой повязкой на лице, – сейчас понесёте на рентген.

Она разрезала большими ножницами бинты, кинула их в большой лоток. Ноги у раненого были серого цвета, одного взгляда было достаточно, чтобы понять: дела у солдата не очень хороши. Нина отвела глаза, едва справляясь с дурнотой.

– Не надо на рентген. Будем готовить к операции, в палату несите.

– К операции? – заволновался солдат. – Зачем? Что вы хотите делать?

– Ампутировать надо, – жёстко сказала врач, – иначе умрёшь от заражения крови.

Лицо раненого окаменело. Он не заплакал, он как будто умер после этих слов, взгляд стал неживым, стеклянным.

Врач перевязала солдату ноги, обрезала кончик бинта ножницами, кивнула:

– Уносите.

Янина с медсестричкой взяли носилки и двинулись по коридору, свернули в палату с высокими потолками, которая ещё недавно была школьным классом, даже чёрная доска с кусочками мела осталась. Коек в палате оказалось так много, что стояли они почти вплотную. Медсёстры осторожно переложили раненого на постель с тощей подушкой.

Нина замешкалась.

– Чего стоишь, идём дальше. Видишь, сколько больных? – напустилась на неё маленькая напарница.

– Иди, я догоню. Мне надо отойти.

– В туалет, что ли? Для персонала направо по коридору. – Медсестра вышла, волоча носилки.

Янина присела на краешек койки и приложила потеплевшие руки к ногам солдата. Ток пошёл сразу, ладони стало ощутимо покалывать. С каждой минутой ей становилось всё хуже: напала страшная слабость, часто-часто заколотилось сердце. Дурнота, подступившая к самому горлу, заставила Нину спешно побежать в указанный туалет для персонала. Оттуда она вернулась бледной, с покрасневшими глазами, и снова присела на койку к раненому, приложила одну руку к области сердца, другую – на правую ногу. Солдат совсем не обращал внимания на Янину, убитый страшной новостью. Ничего, зато не мешает…

Она не сразу заметила, как в палату вошёл врач в халате и белой шапочке.

– Можете идти, сестра, – отрывисто сказал он и склонился над ногами раненого. – Рая, ножницы.

Тёмненькая медсестра подала ножницы из лотка.

– Так… давление, температуру измерьте. Да что вы застряли в дверях? – напустился он на Нину. – Экие бестолковые… Несите же манометр!

Янина выскочила в коридор и спросила манометр у постовой медсестры.

– Температура повышенная, но не критическая, – пробормотал врач. – Раны, конечно, серьёзные… но попытаемся спасти ваши ноги. На рентген и в операционную!

Раненого опять переложили на носилки и понесли на рентген, а оттуда – до дверей операционной. Дальше Нину не пустили: там была святая святых со строгой стерильностью.

Она возвращалась домой совершенно без сил, не шла, а тащилась.

Мать увидела, ахнула:

– Янечка! Что случилось? На тебе лица нет!

– А куда же оно делось? – слабо отшутилась Нина. – Мам, баню топили?

– Да, отец затопил, уже готова… Давай провожу, – спохватилась мать. Она собрала бельё, полотенце, мыло из довоенных запасов и проводила Янину в баню.

– Не запирайся, я неподалёку постою.

Вода была очень тёплой. Нина окатывалась из ковша с головы до ног, чувствуя, как стекает усталость и уходит недомогание. Она долго размазывала по волосам мыльную пену, тёрлась мочалкой и поливала себя то горячей, то прохладной водой.

Янина вернулась в дом и сказала матери:

– Меня не будить, даже если начнётся бомбёжка.

По привычке она пошла в свою комнату, но увидела топчан, чужие вещи и вспомнила про эвакуированных. На днях Татьяна отвела дочку в круглосуточный детский сад, где Маше дали место, и уже несколько дней не появлялась дома, ночуя в посёлке. Заводские рабочие сутками пропадали на площадках, устанавливали оборудование, чтобы как можно скорее запустить его и выдавать необходимые фронту гильзы для снарядов. Армии были нужны как воздух боеприпасы и топливо, полуголодные люди в тылу работали на износ в холодных цехах. Всё для фронта! Всё для победы!

Янина постелила чистое бельё и легла на диване. Как же приятно, как хорошо…

На постель немедленно прыгнул кот, улёгся Нине на живот поверх одеяла, затарахтел. Тимошка не просто так пришёл, а почувствовал, что хозяйке нужна его помощь.

Госпиталь, по счастью, находился недалеко от библиотеки, на одной улице, и после работы Янина отправилась к «своему» солдату. Пожилой санитарке на входе сказала, что пришла помогать. Та закивала, подала чистый халат и помогла завязать верёвочки на спине.

Нина поднялась по лестнице на второй этаж. Всюду переполненные палаты, заставленные койками коридоры, спешащие медсёстры с лотками. И раненые, раненые, раненые, среди которых было много тяжёлых. Чужая боль снова оглушила, не давала дышать.

Янина остановилась, чтобы прийти в себя, и мысленно надела костюм химической защиты, который каждый день видела на плакате в библиотеке. Как ни странно, но это помогло. Выздоравливающие ходили туда-сюда по коридорам, разговаривали и смеялись. Смеются, значит, идут на поправку.

Янина прошла во вторую от входа палату. Знакомый солдат лежал на том же месте, толсто перевязанные чистыми бинтами ноги покоились на подушке.

Он увидел Нину, заулыбался:

– Сестрёнка пришла!

– Здравствуйте. Как чувствуете себя? – тихо спросила она, смущаясь чужих взглядов.

– Да будем живы – не помрём, – подмигнул раненый. – Ноги мне оставили. Сказали, что попробуют спасти, раз угрозы для жизни нет.

– Хорошо… Левая нога уже вне опасности.

– Откуда вы знаете?

– Догадываюсь.

Руки Янины зависли над правой ногой, не касаясь бинтов; она чувствовала, как горят ладони, словно обожжённые крапивой, как перекатывается под ними нечто чуть плотнее воздуха,

– Что вы делаете? – приподнял голову солдат.

– Это такой массаж.

– Вы не касаетесь ног, а я чувствую тепло и как будто покалывание, – удивился раненый.

Янина шикнула:

– Ш-ш-ш… потише, пожалуйста.

Лишнее внимание ни к чему, оно только мешает.

– Как вас зовут, сестрёнка? – прошептал солдат.

– Янина.

– Янина… – медленно повторил он. – Очень красивое имя, мне нравится. А я Виктор. Виктор Малышев. Не уходите подольше, Янина…

Горели и зудели ладони, хотелось сунуть их под холодную воду, но она терпела.

– Сестра! – позвал кто-то с кровати у окна.

Нина огляделась: медсестры в палате не было. Она поправила косынку и подошла к чернявому солдату с перебинтованными руками.

– Вы меня звали?

– Утку…

Разумеется, речь не шла о птице семейства утиных, Янина понимала, какие утки бывают в больницах. Она заглянула под койку, вытащила утку и покраснела до корней волос.

– Подержи просто. Видишь, несподручно, – сказал чернявый.

Нина протиснулась между койками, вышла в коридор и увидела вчерашнюю суровую медсестру, занятую раскладыванием лекарств в ячейки.

– Вылей и в туалете оставь, мы их обрабатываем, – не поворачивая головы бросила она. – Ты новенькая?

– Я помочь пришла.

Такая маленькая и беленькая, лет пятнадцати на вид, хотя, вероятно, старше. И вся эта суровость – напускная.

– А-а-а, хорошо, помощь не помешает. Я Женя, а ты?.. Янина? А коротко как можно звать? – Она ни на секунду не прервала своего занятия.

– Яна или Нина.

– Хорошо, пусть будет Яна. – Женя кивнула и понесла лекарства в конец коридора.

Янина вернулась в палату, наклонилась к Виктору:

– До свидания, я завтра ещё приду.

– Буду ждать…

– Не бойтесь, будете на своих ногах ходить.

– Вы обещали пойти со мной на свидание, – с улыбкой напомнил Виктор.

– Я не обещала, но уговорили, пойду.

Сейчас Янина заметила, что Виктор хотя не красавец, но симпатичный, и улыбка у него хорошая.

– Я буду ждать, – снова повторил он.

Нина шла по тёмной улице, чувствуя усталость, но уже не такую страшную, как вчера. Мороз кусал лицо, руки мёрзли даже в варежках, снег поскрипывал под ногами. Зябко…

Вот и её дом. В окнах виднелся слабый свет керосиновой лампы – электричество опять отключили. Раздеваясь в прихожей, Янина увидела на вешалке Татьянино пальто с меховым воротником и Машину шубку.

– Таня вернулась?

Мама разожгла примус и поставила на огонь кастрюльку с гороховым пюре.

– Они недавно пришли, поели и спать легли. Двое суток, говорит, не спала. Я ей шкафчик для продуктов выделила. Заглянула, а там пшена чуток, хлеба горбушка и луковица. Чай стали пить, я им подушечек дала сладких… тех, что ты до войны запасла. Не берёт! И девчонке не велит брать. Вот ведь какая! Вы, говорит, Мария Варламовна, без того нам божескую милость оказали.

– Прямо так и сказала? – улыбнулась Янина.

– Ну не такими словами, но суть одна, – махнула рукой мать, – да… милость оказали и не обязаны нас кормить. Мы, говорит, не голодаем, всё у нас пока есть.

Дождались отца и сели ужинать. Нина разложила по тарелкам горох с тушёнкой, нарезала хлеб, в блюдечки налила прошлогоднее варенье из крыжовника.

– А что ты вчера такая усталая со станции вернулась? – вспомнила мать. – Много раненых было?