Пасынки Вселенной. История будущего. Книга 2 Хайнлайн Роберт

7

– Лайл, – сказал мне Питер ван Эйк. – Ривс должен вылететь сегодня на «Комете» в Цинциннати. Ты готов?

– Да, сэр.

– Хорошо. Повтори свои инструкции.

– Сэр, я должен выполнить свой – то есть Ривса – график продаж отсюда до побережья. Потом заехать в офис «Юнайтед текстилз» в Сан-Франциско, отчитаться, а затем отправиться в отпуск. В Аризоне, в городе Фениксе, я должен посетить церковную службу в скинии Саут-Сайд. После службы я останусь и поблагодарю священника за вдохновенную проповедь. Затем я скажу ему пароль. Он поможет мне добраться до Главного штаба.

– Все правильно. Ты попадешь к месту работы, и, кроме того, я использую тебя как курьера. Зайди сейчас в психодинамическую лабораторию, и главный техник тебя проинструктирует.

– Слушаюсь, сэр.

Мастер Ложи встал из-за стола и, обойдя его, подошел ко мне.

– До свидания, Джон. Береги себя, и да поможет тебе Великий Архитектор.

– Спасибо, сэр. А послание, которое я должен доставить, важное?

– Очень важное.

Он больше ничего не сказал и оставил меня в недоумении. Почему не сказать сразу, если я все равно через несколько минут все узнаю? Но я ошибался. В лаборатории меня попросили сесть, расслабиться и подготовиться к сеансу гипноза.

Я вышел из него с приятным ощущением тепла, которое всегда сопровождает сеансы гипноза.

– Вот и все, – сказали мне после окончания сеанса. – Выполняйте приказание.

– А как насчет послания, которое я должен доставить?

– Оно уже в вас.

– Гипнотически? Но если меня арестуют, его вытащит любой следователь-психолог, который будет со мной работать!

– Вы в безопасности. Ключ к посланию в двух условных словах. Вы не сможете вспомнить их, пока кто-нибудь их не произнесет. У того, кто будет вас допрашивать, если вы попадетесь, практически нет шансов произнести оба слова в нужном порядке. Поэтому вы не сможете выдать послание ни во сне, ни наяву.

Я ожидал, что мне дадут какое-нибудь средство покончить жизнь самоубийством, если я попадусь. Правда, я не видел иных вариантов, кроме таблетки с ядом, потому что времени на что-то иное уже не осталось. Этот способ покончить с жизнью практически бесполезен, если полиция знает свое дело. Но когда я выяснил, что послание будет в безопасности, то предпочел не рисковать и не стал просить таблетку. Кстати, я не склонен к самоубийству: когда дьявол придет по мою душу, ему придется тащить меня на тот свет силой.

Ракетодром Нового Иерусалима связан с городом подземкой, так что добраться проще, чем в большинстве старых городов. Станция находится прямо напротив универмага, так что я вышел из его дверей, перешел улицу, разыскал туннель с надписью «Ракетодром», подождал, пока подъехала пустая капсула, положил туда багаж, сел и пристегнулся сам. Служитель закрыл колпак, включил ток, и почти мгновенно я оказался в порту.

Я купил билет и встал в хвост очереди к портовому полицейскому участку. Должен признаться, я нервничал. За документы Адама Ривса я не боялся, но знал, что полицейские наверняка имеют приказ задерживать всякого, кто напоминает офицера-ренегата Джона Лайла. Впрочем, они всегда кого-нибудь да разыскивают, и я надеялся, что список подобных лиц слишком длинен, чтобы на некоего Джона Лайла обратили особое внимание.

Очередь продвигалась медленно. Я подумал, что это плохой знак, особенно когда заметил, что нескольких человек вывели из нее и оставили дожидаться у ограды. Нервы мои были на пределе. Но само ожидание позволило мне взять себя в руки. Я протянул сержанту свои документы, посмотрел на свой хроно, потом поднял глаза к станционным часам и снова взглянул на хроно.

Сержант проверял бумаги не спеша. Он взглянул на меня и сказал вполне добродушно:

– Не волнуйтесь, не опоздаете. Пока мы всех не проверим, они не полетят.

Он пододвинул ко мне блестящую дощечку:

– Отпечатки пальцев, пожалуйста.

Я без слов протянул руки. Он сверил эти отпечатки с отпечатками в моем пропуске, потом с отпечатками пальцев, которые Ривс оставил, когда прилетел сюда неделю назад.

– Все в порядке, мистер Ривс. Приятного пути.

Я поблагодарил его и пошел дальше.

Народу в «Комете» было немного. Я выбрал место у окна, в передней части салона, и только успел развернуть свежий номер «Святого города», как почувствовал прикосновение к плечу.

Это был полицейский.

– Прошу вас выйти.

Меня вывели из ракеты вместе с другими четырьмя пассажирами, все они были мужчинами. Сержант был вежлив:

– Боюсь, мне придется попросить всех вас вернуться на станцию для дальнейшей проверки. Багаж будет выгружен, в список пассажиров внесут изменения. Ваши билеты действительны на следующий рейс.

Я возмутился:

– Я обязан быть сегодня вечером в Цинциннати!

– Прошу прощения. – Тут он обернулся ко мне. – А, вы Ривс! Вроде все сходится. И рост и лицо. Дайте-ка я еще разок посмотрю ваш пропуск. Вы же прилетели в город неделю назад?

– Совершенно правильно.

Он снова внимательно изучил мои документы.

– Ну конечно, теперь я припоминаю. Вы прилетели утром во вторник на «Пилигриме». И вы не могли быть в двух местах одновременно. Так что, я думаю, вас это не касается. – Он вернул мне документы. – Возвращайтесь на борт. Извините за беспокойство. Остальные следуйте за мной.

Я вернулся в салон и снова развернул газету. Через несколько минут ракета взлетела и взяла курс на запад. Я продолжал читать газету, чтобы скрыть волнение и успокоиться, но вскоре заинтересовался. Только что утром, в подполье, я читал свежую канадскую газету. Контраст был поразителен. Я снова оказался в мире, для которого не существовало других стран: «зарубежные новости» состояли из гордых отчетов наших иностранных представительств, миссий и нескольких сообщений о зверствах «неверных». Я подумал: куда уходят все деньги, которые ежегодно выделяются на миссионерскую деятельность? Остальной мир, если верить «их» газетам, и не подозревал, что наши миссионеры существуют.

Потом я начал выбирать из сообщений те, что были явно лживыми. К тому времени, когда я кончил их подсчитывать, мы вышли из ионосферы и приближались к Цинциннати. Мы обогнали солнце и снова увидели закат.

Очевидно, в моем роду был бродячий торговец. Я не только посетил все пункты, намеченные Ривсом в Цинциннати, но даже добился кое-каких успехов. Мало того, обнаружил что получаю больше удовлетворения, уломав несговорчивого торговца увеличить линейку текстильных товаров, чем от военной службы. Я перестал думать о надежности моей маскировки и полностью углубился в мир текстиля. И знаете, торговля – это не просто способ заработать на хлеб с маслом, это еще и игра, и она захватывает.

В Канзас-Сити я улетел точно по графику, и у меня не было никаких проблем с полицией, когда обратился за очередной визой на переезд. Я решил было, что Новый Иерусалим охраняется особо. А здесь, к западу, уже никто и не разыскивает некоего Джона Лайла, бывшего офицера и джентльмена. Здесь он был одним из тысяч объявленных в розыск и затерявшихся в файлах полиции.

Ракета на Канзас-Сити была переполнена. Мне пришлось сесть рядом с другим пассажиром, крепким мужчиной лет за тридцать. Когда я садился, мы поглядели друг на друга, а потом каждый занялся своим делом. Я выдвинул столик и принялся приводить в порядок бланки заказов и другие бумаги, накопившиеся за дни, проведенные в Цинциннати. Сосед откинулся на сиденье и смотрел новости в стереобоксе ТВ, установленном в передней части салона.

Через десять минут он толкнул меня в бок и, когда я обернулся, показал пальцем на экран. Там была видна площадь, заполненная народом. Люди бежали к ступеням массивного Храма, над которым развевались красно-золотое знамя Пророка и вымпел епископства. Первая волна людей разбилась о нижние ступени Храма.

Взвод храмовой охраны выбежал из боковой двери и быстро установил перед гигантскими дверями наверху лестницы треножники огнеметов. Дальше сцена снималась другой камерой, очевидно установленной на крыше Храма, потому что мы видели лица нападающих, устремленные в нашу сторону.

То, что последовало за этим, заставило меня устыдиться формы, которую я еще недавно носил. Вместо того чтобы быстро расстрелять мятежников, стражники целились огнеметами по ногам. Люди из первой волны нападавших взбежали вверх по ступеням – и в то же мгновение пали, судорожно дергая сожженными культями ног. Я увидел, как лучи ударили по ногам парня и девушки, которые бежали, взявшись за руки. Они упали, истекая кровью, но парень нашел в себе силы доползти до девушки и дотянуться рукой до ее лица. Камера покинула их и перешла на общий план.

Я схватил наушники, висевшие на спинке кресла, и услышал:

«…аполис, Миннесота. Город находится под контролем местных властей, и дополнительных войск не понадобится. Епископ Дженнингс объявил военное положение. Агенты Сатаны задержаны. Порядок восстановлен. Город переводится на пост и молитву.

Миннесотские гетто будут закрыты, и все парии переводятся в резервации Вайоминга и Монтаны для предотвращения дальнейших вспышек насилия. Да послужит это предупреждением всем нечестивцам, кто осмелится подняться против Божественной власти Воплощенного Пророка.

Передачу вела служба новостей „Крылья ласточки“[5], наш спонсор – Ассоциация торговцев, которая предлагает лучшие бытовые средства для обретения благодати. Станьте первыми в своем приходе, кто получит статуэтку Пророка, которая чудесным образом светится в темноте! Высылайте один доллар наложенным платежом…»

Я снял наушники и повесил их на место. Почему во всем обвинили парий? В этой толпе их не было. Но я помалкивал, предоставив своему соседу заговорить первым. И он заговорил с откровенным возмущением:

– Так им и надо, этим идиотам! Штурмовать укрепленные позиции без всякого оружия. – Он говорил очень тихо, склонившись к моему уху.

– Интересно, почему они взбунтовались? – спросил я.

– Да разве предугадаешь действия еретика. Они же все ненормальные.

– Вы могли бы повторить это и в церкви, – согласился я. – Кроме того, даже нормальный еретик – если такие бывают – должен понимать, что правительство очень толково управляет страной. Бизнес процветает. – Я со счастливой улыбкой похлопал по черному портфелю. – По крайней мере, мой бизнес, хвала Господу.

Мы немного поговорили о делах – условиях ведения бизнеса и так далее. Я присматривался к нему, пока шел разговор. На вид он был обычный преуспевающий горожанин, консерватор, но что-то в его облике заставило меня насторожиться. Может, просто нервы не в порядке? Или какое-то шестое чувство человека в бегах?

Взгляд мой упал на его руки, и у меня возникло ощущение, что с ними что-то не так. Но в них не было ничего необычного. Тогда я пригляделся и заметил все-таки одну незначительную деталь – на пальце левой руки мозолистый бугорок, след от кольца. Такой же след был на моем пальце, когда я снял тяжелое кольцо, которое носил много лет в Вест-Пойнте и после него. Конечно, это ничего еще не значило – многие носили тяжелые кольца. На моем пальце, например, сейчас было кольцо – не из Вест-Пойнта; разумеется, это было кольцо с печаткой, принадлежавшее Ривсу.

Но зачем обычному обывателю снимать кольцо, которое он носил много лет? Пустяк, конечно, но этот пустяк меня насторожил: преследуемый поневоле становится внимателен к мелочам. В Вест-Пойнте я никогда не считался хорошим психологом, но сейчас стоило вспомнить то немногое, чему меня все-таки научили… Я перебирал в памяти все, что знал о соседе.

Первое, что он заметил, первое, о чем он сказал, увидев сцену подавления восстания, – это безрассудство лобовой атаки по укрепленной позиции. Это могло указывать на военную ориентацию его мыслей. Но это еще не доказывало, что он военный. Наоборот, выпускники академии никогда не снимают кольца, даже в увольнительной или на пенсии, и уносят его с собой в могилу. Если только он не хочет – по какой-то веской причине, – чтобы его узнали.

Мы продолжали вежливую беседу, и я размышлял о том, чем бы мне подкрепить свои рассуждения, когда стюардесса принесла чай. Ракета как раз коснулась атмосферы, начав спуск из безвоздушного пространства с переходом в длинную глиссаду к Канзас-Сити, ее тряхнуло, и стюардесса пролила немного горячего чая на брюки моему соседу. Он вскрикнул и почти неслышно выругался. Сомневаюсь, что стюардесса поняла его слова, но я разобрал – и напряженно размышлял над ними, пока вытирал его носовым платком. «Би джей идиот!» – вот что он сказал, и это был специфический сленг Вест-Пойнта.

Ergo[6], след от кольца – не случайность. Он – из Вест-Понта, армейский офицер, переодетый в штатское. Вывод: почти несомненно, он выполняет секретное задание. И этим заданием мог быть я.

Да ладно, Джон! Он мог отдать кольцо ювелиру для ремонта, он мог переодеться в штатское на время отпуска… Но во время долгого разговора он дал мне понять, что он бизнесмен. Нет. Это был агент под прикрытием.

Но даже если он охотился не за мной, он совершил две грубые ошибки в моем присутствии. Даже самый неопытный новичок (как я, например) никогда не допустит таких ошибок, которые могут его раскрыть, а ведь секретная служба состояла не из дураков, у них работали лучшие головы страны. Хорошо, что же из этого следует? Ошибки были не случайны. Предполагалось, что я их замечу и буду думать, что они случайны. Зачем?

Вряд ли из-за того, что он сомневался, тот ли я человек, который ему нужен. В таком случае на основании старого проверенного тезиса о том, что каждый человек виновен, пока не доказано, что он невиновен, он просто арестовал бы меня и отправил на допрос.

Тогда почему же?

Вероятнее всего, они хотели оставить меня на свободе, но испугать меня, заставить бросить все, помчавшись в укрытие, – и привести их таким образом к моим коллегам-заговорщикам. Конечно, все это были мои предположения, но они не противоречили фактам.

Когда я понял, что мой сосед – секретный агент, севший мне на хвост, меня охватил холодный страх, выворачивающий нутро и схожий разве что с морской болезнью. Но когда я решил, что понял их мотивы, я успокоился. Что бы сделал на моем месте Зеб? «Первый принцип интриги – не совершать никаких необычных поступков…» Сиди на месте и изображай идиота. Если он захочет следить за мной, пусть следит; я проведу его сквозь все отделения универмага Канзас-Сити – пускай поглядит, как я всучиваю свои тряпки.

И все-таки мой желудок готов был взбунтоваться, когда мы сошли в Канзас-Сити. Я все время ждал мягкого прикосновения к плечу – прикосновения куда более страшного, чем удар в лицо. Но ничего не произошло. Он бросил мне обычное «храни вас Господь», обогнал меня и направился к лифту, ведущему к стоянке такси, пока я ставил печати на моем пропуске. Правда, это меня не очень успокоило – он мог десять раз передать меня другому агенту. И все-таки я отправился в «Нью-Мюльбах» весьма неспешно.

Я провел хорошую деловую неделю в Канзас-Сити, выполнил все, что от меня ожидалось, и даже неожиданно заключил выгодную, не предусмотренную планом сделку. Я старался узнать, следят ли за мной, но по сей день так и не знаю, был ли у меня «хвост». Если следили, то кто-то провел очень скучную неделю. Но хоть я и пришел к выводу, что инцидент был не чем иным, как плодом моего воображения, я с большим удовольствием сел в ракету, улетающую в Денвер, и отметил, что моего прежнего попутчика нет среди пассажиров.

Мы приземлились на новом аэродроме к востоку от Авроры, в нескольких милях от центра Денвера. Полиция проверила документы, и я уже собирался сунуть бумажник обратно в карман, когда сержант сказал:

– Оголите левую руку, мистер Ривс.

Я закатал рукав, пытаясь выказать при этом должную степень возмущения. Чиновник в белом халате взял кровь на анализ.

– Всего лишь обычная мера предосторожности, – пояснил сержант. – Департамент здравоохранения опасается эпидемии лихорадки.

Это было весьма неправдоподобное объяснение – для человека, прошедшего подготовку по курсу Департамента здравоохранения. Но для торговца текстилем Ривса оно могло показаться достаточным. Объяснение стало еще более неправдоподобным, когда мне велели подождать результатов анализа в заднем помещении вокзала. Я сидел там, ломая голову, какой вред мне могли причинить десять кубиков собственной крови – и что я мог предпринять, если это действительно так.

Времени подумать у меня было достаточно. Положение не из приятных. Мое время явно утекало впустую, но предлог, под которым меня задержали, был настолько тривиальным, что у меня не хватало решимости попытаться убежать. Возможно, именно на это они и рассчитывали. Поэтому я просто сидел и ждал.

Здание было временное, и стенка между комнатой, где я сидел, и помещением дежурного была из тонкого пластика. Я слышал голоса, но не мог разобрать слов. Я не осмеливался приложить ухо к стене, опасаясь, что кто-нибудь войдет, но в то же время понимал, что это может оказаться полезным. Я подвинул стул к стене и качнулся на нем назад, так что стул держался на двух ножках, а мои плечи и затылок оказались прижаты к стене. Потом загородился развернутой газетой и прижал ухо к стене.

Теперь я мог разобрать каждое слово. Сержант рассказывал клерку историю, которая могла стоить ему месячного покаяния, если блюститель морали услышал бы ее, но так как я уже слышал ее во время службы во Дворце, то она меня не шокировала, а беспокоиться о чужой нравственности у меня что-то не было настроения. Я выслушал несколько рутинных докладов по селектору, разговор с каким-то идиотом, который не мог найти мужскую уборную, но ни слова обо мне. От неестественной позы у меня заболела шея.

Напротив было открытое окно, выходившее на ракетодром. В небе появилась небольшая ракета, затормозила носовыми дюзами и красиво зашла на посадку примерно в четверти мили от меня. Пилот выпустил шасси, подогнал ракету к административному зданию и оставил ярдах в двадцати от окна.

Это была курьерская модификация «Ястреба», маршевый прямоточный воздушно-реактивный двигатель и ракетный ускоритель для взлета, самый славный маленький кораблик, какой когда-либо создавала инженерная мысль. Я хорошо его знал: летал на таком же, когда играл за армию в воздушное поло на второй позиции, – в том году мы обыграли и флот, и Принстон.

Пилот вышел из ракеты и скрылся в здании. Если зажигание не заблокировано – Шеол! А что, если заблокировано? – почему бы не попробовать? Окно было открыто, но оно могло быть оборудовано виброударом, и если что, я даже не успею понять, что меня убило. Но я не видел ни проводов, ни спусковых механизмов, а тонкие стенки здания не позволяли упрятать их внутрь. Возможно, здесь была только контактная сигнализация, вряд ли что-то серьезное вроде фотоэлементов.

Пока я размышлял, до меня снова донеслись голоса из соседней комнаты. Я снова прижал ухо к стене и прислушался:

– Какая группа крови?

– Первая, сержант.

– Совпадает?

– Нет, у Ривса третья.

– Ого! Позвони в главную лабораторию. Отвезем его в город на анализ сетчатки.

Я попался – и знал это. Они уже наверняка поняли, что я не Ривс. Как только они сфотографируют рисунок сосудов на сетчатке глаза, они тут же узнают, кто я на самом деле. Все, что им нужно, – это передать снимок в бюро морали и расследований, а возможно, все выяснится прямо на месте, если копии снимков были разосланы в Денвер и другие места вместе с ориентировкой на меня.

И я выпрыгнул в окно.

Приземлившись, я перекатился через голову и, как пружина, вскочил на ноги. Я не стал прислушиваться, включилась ли где-то сигнализация, у меня не было на это времени. Дверь в ракету была раскрыта, а зажигание не отключено – дуракам везет!

Я не стал выруливать на полосу, а стартовал с места, не заботясь о том, что факел сожжет кого-то из моих преследователей. Мы с ней, с моей милой, подпрыгнули, пронеслись над землей, потом я поднял ее нос гироскопом, и мы взяли курс на запад.

8

Я заставил ее подниматься почти вертикально, чтобы побыстрее набрать высоту и скорость, на которой можно запустить главный двигатель. Настроение было отличное: в руках у меня чудесный корабль, а полицейские остались с носом. Но как только я включил основную тягу и выровнял полет, мой глупый оптимизм испарился.

Если кот спасается, залезая на дерево, ему приходится сидеть там, пока собака не уйдет. Это была как раз та ситуация, в которой я оказался. Но я не могу бесконечно находиться в воздухе, а собака ни за что не уйдет из-под дерева. Уже дан сигнал тревоги. Через считаные минуты или даже секунды поднимутся полицейские ракеты. Меня засекут, в этом сомневаться не приходится, и экраны слежения уже не выпустят меня из поля зрения. После этого – два пути: приземлиться, куда прикажут, или быть сбитым.

Чудо моего спасения теперь казалось не таким уж чудесным. Или, может быть, слишком чудесным? С каких пор полицейские стали такие рассеянные, что оставляют задержанного без охраны в комнате с открытым окном? И не слишком ли чудесное совпадение – рядом опускается корабль, которым я умею управлять, и пилот забывает выключить зажигание именно в тот момент, когда сержант говорит громко, что я разоблачен, – единственное, что могло заставить меня решиться?

Может, это и есть вторая, более успешная попытка запугать меня? Может, кто-то знал, что мне нравится «Ястреб» в курьерском исполнении? Знал, потому что перед ним на столе лежало мое досье и он был в курсе моих достижений в воздушном поло. Но если это так, то они не будут меня сейчас сбивать. Они все еще надеются, что я приведу их к моим товарищам. Конечно, оставалась вероятность – только вероятность, – что мне в самом деле повезло, если я сумею воспользоваться этим шансом. В любом случае я не хотел ни попадаться снова, ни привести их к моим товарищам, ни погибнуть. Я нес важное послание (как я предполагал) и не мог доставить врагам такое удовольствие.

Я настроил приемник на частоту воздушной полиции, но услышал лишь спор между вышкой Денвера и каким-то транспортом на подлете. Никто не приказывал мне приземлиться и не грозил спустить с меня штаны. Может, это начнется позже. Я оставил радио включенным и обдумал свое положение.

Приборы показывали, что я в семидесяти милях от Денвера и направляюсь на северо-запад. Оказывается, я в воздухе меньше десяти минут. Это меня удивило. Должно быть, в моей крови было столько адреналина, что чувство времени отказало. Баки основного двигателя были почти полные – у меня горючего на десять часов или на шесть тысяч миль в экономном режиме. Но, правда, на такой скорости они меня могли просто-напросто забросать камнями.

В голове начал формироваться план. Может, он был глуп и невыполним, но иметь какой-нибудь план лучше, чем не иметь никакого. Я сверился с приборами и задал курс на Гавайскую республику; моя ласточка осторожно повернула на юго-восток. Затем я заложил программу в автопилот и столкнулся с проблемой: дальность полета три тысячи сто миль и скорость восемьсот миль в час досуха вычерпают основной бак. У меня будут только остатки топлива в ускорителе и носовые движки, чтобы замедлиться и сесть. Это было рискованно.

Но это меня не волновало. Где-то там, внизу, как только я изменил курс, киберанализаторы принялись вычислять и быстро пришли к заключению, что я пытаюсь скрыться в Свободную Гавайскую республику на такой-то скорости, на такой-то высоте… Что я пересеку побережье между Сан-Франциско и Монтереем через шестьдесят минут, если меня не перехватят. А перехватить меня было нетрудно. Даже если они продолжают играть со мной в кошки-мышки. Ракеты «земля – воздух» поднимутся из долины Сакраменто. Если они промахнутся (вряд ли!), ракеты более быстрые, чем моя малышка, с полными баками, так что пилотам не нужно экономить топливо, будут ждать меня над побережьем. Долететь до Гавайской республики у меня не было никаких шансов.

Но я и не собирался. Я хотел, чтобы они уничтожили мою ракету, уничтожили полностью, в воздухе, потому что не собирался в этот момент в ней находиться.

Операция «Болван», фаза вторая: как выбраться из дерьма? Выход из ракеты на полном ходу достигается простым нажатием кнопки, об этом позаботились конструкторы. Вы шлепаете по кнопке катапульты и начинаете молиться, дальше все происходит само. Вокруг вас схлопывается спасательная капсула и герметизирует стыки, а затем она выбрасывается из корабля. В свое время, когда давление и скорость воздуха достигнут нужной величины, появляется вытяжной парашют. Он раскрывает основной парашют, и вы с комфортом опуститесь на Божью землю, неся с собой баллон с неприкосновенным запасом кислорода.

Но есть проблема: и корабль, и капсула с пилотом немедленно начинают подавать сигнал бедствия: капсула – точки, корабль – тире, и в довершение всего у капсулы отличный собственный радиомаяк.

Все это так же незаметно, как корова в церкви.

Я смотрел перед собой, грыз большой палец и думал о том, что меня ждет. Грядущее казалось мне все более унылым и безысходным, и в этом, несомненно, сказывалось мое нынешнее настроение. Ведь я помнил, что каждую минуту пролетаю тринадцать миль и что мне давно пора надеть шляпу и отправляться на выход. Конечно, рядом со мной был люк. Я мог бы надеть парашют и выйти наружу – но нельзя открыть люк в ракете с работающим двигателем, и вы не можете сбросить его – это приведет к тому, что корабль закувыркается, как щенок. Не стоит игнорировать и встречный ветер – при скорости восемьсот миль в час даже на высоте шестьдесят тысяч футов меня просто разрежет о дверную раму, как масло.

Все зависело от того, насколько хорош у моей птички автопилот. Лучшие автопилоты умеют делать все, кроме пения гимнов. Те, что подешевле и попроще, могут поддерживать скорость, высоту и направление полета, но этим их таланты исчерпываются. В данном случае я хотел знать, есть ли у моего автопилота экстренный режим для ситуации «отсечка факела», потому что я намеревался остановить корабль, выйти и заставить его двигаться дальше в направлении Гавайев в автономном полете – если получится.

Прямоточный воздушно-реактивный двигатель может работать только при высокой скорости полета, вот почему на таких кораблях есть реактивный ускоритель – без него они не могли бы взлететь. Если скорость корабля опускается ниже критической для вашего движка, его факел гаснет и вам нужно запустить его снова либо с помощью ракетного ускорителя, либо уходя в пике, чтобы набрать нужную скорость. Это рискованный трюк, и многие пилоты прямоточников получили свой небесный приз из-за внезапной отсечки факела.

Мой опыт полетов на «Ястребе» ничему меня не научил по той простой причине, что пользоваться автопилотом при игре в воздушное поло не приходится. Поверьте мне на слово. Я поискал инструкцию в бардачке, но не нашел ее. Я осмотрел корпус самого автопилота, но информация, выгравированная на табличке, ничего мне не сообщила. Без сомнения, при наличии отвертки и большого запаса времени я мог отвинтить панель автопилота, разобраться в его контурах и сделать вывод, но для этого понадобился бы целый день; в этих автопилотах до черта транзисторов и проволочной лапши.

Так что я вытащил парашют из держателей и принялся его надевать, напевая:

Автопилот не ответил ни слова, хотя я бы не очень удивился, если бы он ответил. Потом я снова сел в кресло и принялся орудовать с автопилотом. Времени оставалось мало. Я был уже над пустыней и видел, как заходящее солнце отражается в водах Соленого озера.

Сперва я немного снизился. На высоте шестидесяти тысяч футов слишком холодно и неуютно. Да и кислорода маловато для моих легких. Затем начал подъем – очень плавный и неспешный, чтобы не оторвать плоскости и не потерять сознание от перегрузки. Мне нужно было поднять ее достаточно высоко, чтобы в верхней точке кривой отключить ракетный ускоритель и отправить ее в пике, – в падении она вновь наберет нужную скорость. В начале падения скорость будет мала, что приведет к отключению прямоточника, и в этот момент я должен был выпрыгнуть. По понятным причинам я не хотел, чтобы двигатель включился в то время, когда вылезаю из люка.

Я продолжал задирать нос ракеты, пока она не встала вертикально, земля была за спиной, небо впереди. Я потихоньку подтормаживал, собираясь заглушить факел на тридцати тысячах футов, где уже довольно разреженный воздух, но в прыжке можно немного потерпеть, и достаточно высоко, чтобы моя птичка успела отвернуть, не размазавшись о плато Юты. Примерно на двадцати восьми тысячах футов у меня возникло дурацкое ощущение, что пульт управления полностью сдох и не реагирует на мои действия. Вскоре на инструментальной панели замигала красная лампочка – и оба двигателя вырубились. Пришло время выбираться отсюда.

Я едва не забыл о кислородном баллоне. Одной рукой я пристраивал мундштук между зубами и пытался затянуть маску на лице, а другой пытался открыть люк – и при этом мне страшно мешал тот факт, что мы с кораблем в этот момент находились в свободном падении. Я весил не больше нескольких унций – благодаря торможению о воздух в верхней части траектории.

Люк все не открывался. Потом я сообразил и ударил по кнопке сброса давления. Люк распахнулся, и меня буквально вытянуло наружу. Секунду или две я висел неподвижно, и земля кружилась над моей головой. Затем люк захлопнулся – и я оттолкнулся от борта. Я не прыгал – мы с «Ястребом» падали бок о бок, и я просто оттолкнулся в сторону.

Должно быть, я ударился головой о крыло. Во всяком случае, вслед за этим в моей памяти есть небольшой пробел, а затем я оказался в пустоте в двадцати пяти ярдах от корабля. Он медленно вращался, а вокруг меня вращались земля и небо. Когда я выбрался наружу, ощутил легкий зябкий ветерок, но пока не чувствовал холода. Мы с моей ласточкой оставались рядом несколько минут – или часов, время будто остановилось. Затем ракета вышла из пике и стала отдаляться.

Я попытался следить за ней и вот тут-то почувствовал ледяной ветер падения. Глаза наполнились болью, я вспомнил, как читал о замороженных глазных яблоках и тут же прикрыл глаза руками. Мне сразу полегчало. Но затем меня охватила паника, я подумал, что слишком промедлил с прыжком, и теперь вот-вот врежусь в землю. На секунду я приоткрыл глаза и обнаружил, что земля еще далеко – милях в двух-трех. Расчеты мои могли быть и неточны, потому что внизу уже стемнело. Я попытался разглядеть корабль, но не смог, а потом внезапно увидел, как вспыхнули его двигатели. Рискуя отморозить глаза, я провожал его взглядом, и восторг пылал в моем сердце. У автопилота действительно нашелся аварийный режим для запуска погасшего двигателя, и все шло по плану. Моя птичка выровнялась, повернула на запад и пошла набирать заданную высоту. Я помолился, чтобы она все преодолела и мирно упокоилась в водах Тихого океана, а не была сбита перехватчиком.

Продолжая падать, я смотрел на удаляющийся огонек ее выхлопа.

Триумф моего кораблика заставил меня позабыть о том, как я перепуган. Вываливаясь из него, я помнил, что должен совершить затяжной прыжок. Прощаясь с кораблем, тело наверняка оставит второй огонек на экране радара. И я надеялся только на то, что у меня получится обмануть наблюдателей и они решат, что это была настоящая чрезвычайная ситуация с отсечкой факела, и что мне удастся быстро покинуть корабль и не слишком отсвечивать по пути к земле. Чтобы исчезнуть с экрана, я должен как можно скорее выпасть из их поля зрения, а парашют можно будет раскрыть только у самой земли – в полной темноте и вне видимости радаров.

Мне никогда еще не приходилось совершать затяжных прыжков. Я всего-то прыгал два раза: оба прыжка были учебными, под надзором инструктора, что только и требовалось от кадетов перед сдачей выпускных экзаменов. Пока я падал, зажмурив глаза, я чувствовал себя вполне пристойно, если не считать непреодолимого желания дернуть за кольцо. Рука сама отыскала кольцо, и пальцы вцепились в него. Я приказал пальцам отпустить кольцо, но они почему-то не подчинились. Но открывать парашют нельзя было ни в коем случае – я был еще слишком высоко, и меня мог заметить кто угодно, стоит мне раскрыть над собой этот огромный вызывающий зонтик.

Я намеревался раскрыть парашют где-то в пятистах – тысяче футов над землей, но мои нервы не выдержали, и я не дождался. Почти прямо подо мной был большой город – Прово, штат Юта, насколько я мог судить, и я сумел убедить себя, что если не дерну кольцо прямо сейчас, то опущусь посреди этого города.

Тут я очень вовремя вспомнил о кислородной маске и сбросил ее – благодаря чему, по-видимому, избежал при приземлении выбитых мундштуком зубов, потому что не удосужился пристегнуть баллон к груди и все время держал его в левой руке. Думаю, у меня оставалось время, чтобы пристроить его как надо, но вместо этого я просто-напросто швырнул его в сторону какой-то фермы, надеясь, что он финиширует на пашне, а не на макушке какого-нибудь честного гражданина. А потом я дернул кольцо.

Я дернул кольцо и в течение двух страшных секунд был уверен, что мне достался неправильно сложенный парашют. Но тут он раскрылся и вышиб из меня дух, – а может, я на секунду потерял сознание от страха. Я пришел в себя, обвиснув в ремнях, подо мной раскачивалась и медленно вращалась земля. Я все еще был слишком высоко и медленно приближался к огням Прово. Я глубоко вздохнул – легкие стосковались по густому воздуху – потянул за стропы и слегка пригасил купол.

Падение ускорилось, и я отпустил стропы как раз вовремя, чтобы развернувшийся купол поддержал меня в момент посадки. В вечерних сумерках я не видел земли, но чувствовал, что она близко. Я согнул колени, как написано в инструкции, последующее было полной неожиданностью: меня ударило, я споткнулся, упал и запутался в парашюте. Считается, что это все равно что спрыгнуть с высоты четырнадцати футов, – знаете, по моим ощущениям высота куда больше.

Следующее, что помню: я сижу на поле, засеянном сахарной свеклой, и растираю левую лодыжку.

Шпионы во всех книжках зарывают свои парашюты, так что мне тоже, очевидно, положено было закопать свой. Но, во-первых, я устал, во-вторых, у меня не было с собой лопаты, а в-третьих, мне не хотелось копать землю. Я затолкал его в трубу под дорогой, идущей по краю поля, и пошел по обочине к огням Прово. Из носа и левого уха шла кровь и засыхала на лице. Я был покрыт грязью, разорвал брюки, шляпа моя осталась бог знает где – возможно, в Денвере или над Невадой; к тому же я, видимо, слегка растянул лодыжку, ободрал правую руку и немного намочил штаны. В общем, чувствовал я себя шикарно.

Настолько хорошо, что я едва сдерживался, чтобы не засвистеть, пока шел по дороге. Да, прокторы Пророка все еще охотились на меня, но они считают, что я по-прежнему в небе, лечу на Гавайи. По крайней мере, я надеялся, что они так считают. В любом случае в данный момент я был жив, свободен и более-менее невредим… Если уж скрываться где-нибудь, то лучше места, чем штат Юта, не придумаешь. Она являлась центром ереси и раскола с тех пор, как была уничтожена мормонская церковь, еще во времена Первого Пророка. Если я не попадусь на глаза полицейским, можно надеяться, что местные жители меня не выдадут.

И все-таки я покорно бросался в пыльную канаву каждый раз, когда мимо проносились огни машин, и, прежде чем достичь города, покинул дорогу и пошел напрямик полями. Я вошел в город узкой, слабо освещенной улицей. Время до комендантского часа еще оставалось, и мне надо было выполнить первую часть плана, пока на улицах не появились ночные патрули.

Довольно долго бродил я по темным улочкам, избегая людей, прежде чем нашел то, что нужно, – аэрокар, который я мог украсть. Это был семейный «форд», припаркованный на пустыре у неосвещенного дома.

Укрываясь в тени, я подкрался к нему и сломал перочинный нож, стараясь открыть дверь, и все-таки открыл ее. Зажигание было заблокировано, но я и не надеялся на повторную удачу. На деньги налогоплательщиков я получил чрезвычайно практичное образование, которое включало в себя детальное знакомство с системой зажигания двигателя. Спешить было некуда. Через двадцать минут манипуляций в полной темноте я замкнул цепь.

Быстро оглядев улицу, я сел за руль и включил вспомогательный электродвигатель. Потом не спеша выехал на улицу, завернул за угол и включил фары. Затем открыто проехал через весь город, как фермер, возвращающийся с городского богослужения. Мне не хотелось встречаться с полицейским кордоном у выезда из города, поэтому, как только дома стали мельчать и расстояния между ними увеличиваться, я свернул в поле. Неожиданно переднее колесо провалилось в канаву. Мне ничего не оставалось, как взлететь.

Основной двигатель кашлянул и заурчал. Ротор с громким треском развернул свои плоскости. Во время взлета машину трясло и кренило в сторону, но она сделала это. Земля ушла вниз.

9

Машина, которую я украл, оказалась той еще развалюхой, старой и неухоженной. В двигателе стучал клапан, и ротор вибрировал так сильно, что мне это не нравилось. Но она летела, и горючего было полбака, его должно было хватить до Феникса. Так что мне грех было жаловаться.

Хуже было полное отсутствие какого-либо навигационного оборудования, если не считать старого разбалансированного робота «Сперри»[7] и нескольких старых карт, которые раздаются нефтяными компаниями. Радио в аэрокаре не работало.

Ну что ж, у Колумба и этого не было. Я знал, что Феникс лежит на юге и до него пятьсот миль. Я посмотрел по сторонам, оценил дрейф, выставил роботу курс и приказал ему держать высоту пятьсот футов. Чуть выше я мог привлечь внимание киберсети, чуть ниже – и ко мне прицепится дорожная полиция. Я включил габаритные огни – так было безопаснее, чем вообще без света, мне совсем не хотелось нарываться на штраф – но переключил их в режим «слабый». Потом я оглянулся.

Никаких следов погони. Очевидно, мою последнюю кражу не обнаружили. Что касается первой – ну, видимо, мою птичку либо уже сбили, либо она где-то над Тихим океаном. Мне пришло в голову, что за мной тянется хвост преступлений, слишком длинный для маменькиного сыночка: соучастие в убийстве, ложь Великому Инквизитору, измена присяге, присвоение чужих документов и дважды крупная кража. Конечно, оставались еще поджог, мздоимство (что бы это ни значило) и изнасилование. Я решил, что обойдусь без изнасилования, но могу попробовать себя в мздоимстве, если когда-нибудь узнаю, что это значит. Между тем я все еще чувствовал себя великолепно, несмотря на то что мой нос снова кровоточил.

Тут мне пришло в голову, что женитьба на святой диакониссе согласно закону может рассматриваться как изнасилование – отчего я почувствовал себя совсем хорошо, сейчас я не намерен был пропускать ни одного пункта в этом перечне.

Я не стал передавать управление автопилоту, потому что старался обходить города на почтительном расстоянии. Лишь отлетев на сто миль к югу от Прово, я решил, что могу позволить себе поспать. Отсюда на юг от Великого каньона до самых руин старого родтауна «66» люди попадаются очень редко. Так что я приказал автопилоту поддерживать высоту восемьсот футов от поверхности земли, приказал не налетать на деревья и обрывы, перебрался на скамейку для пассажиров и тотчас же уснул.

Мне снилось, что Великий Инквизитор старается сломить мой дух, пожирая в моем присутствии сочный бифштекс.

– Признавайся! – кричал он, откусывая кусок от бифштекса и смачно пережевывая его. – Признайся, и сразу станет легче. Тебе кусочек из серединки или поджаристый краешек?

Я был готов уже во всем признаться, но, на мое счастье, проснулся.

Ярко светила луна. Мы как раз подлетели к Великому каньону. Я метнулся к пульту и отменил приказ выдерживать высоту, испугавшись, что простоватый автопилот сойдет с ума, стараясь удержать нас в восьмистах футах над этой грандиозной чередой пиков и пропастей.

Открывшийся передо мной вид поразил меня настолько, что я на время забыл о голоде. Если вам не приходилось видеть Великий каньон, то не стоит тратить время, рассказывая вам об этом. Но я могу порекомендовать вам поглядеть на него ночью при свете луны с высоты птичьего полета.

Мы пересекли его примерно за двадцать минут, я снова передал управление автопилоту и принялся обшаривать аэрокар, не пропуская ни одного ящика, ни одного шкафа, ни одного укромного местечка в поисках пищи. В результате я раздобыл шоколадный батончик с миндалем и несколько орешков арахиса. Таким образом, я устроил пышный пир. Считаю, что мне сказочно повезло, потому что я готов уже был обсасывать кожу с сидений. Я устроил себе пышный пир… ведь у меня во рту не было ни крошки с самого Канзас-Сити. Проглотив трофеи, я снова уснул.

Не помню, чтобы я включал будильник, но звон разбудил меня перед самым рассветом. Рассвет над пустыней – не менее потрясающее развлечение для туриста, однако, к сожалению, мне пришлось заняться штурманскими обязанностями, и я мало что увидел. Несколько минут я поворачивал свой летающий гроб под прямыми углами к курсу и замерял величину дрейфа и скорость движения по земле, затем прочертил курс до края карты. После подсчетов я пришел к выводу, что, если мои поправки на ветер были правильными, через полчаса я должен увидеть Феникс.

Мне по-прежнему везло. Я перелетел через гряду холмов, и направо открылась зеленая возделанная равнина, а посреди нее Солнечная долина и Феникс.

Приземлился я в сухом овраге, ведущем к каньону Солт-ривер. Приземление вышло неудачным – я сорвал колесо и разбил ротор. Но это меня не очень расстроило: здесь машину с моими (вернее, Ривса) отпечатками пальцев найдут не скоро.

Полчаса спустя, продравшись сквозь заросли огромных кактусов и не менее огромных красных валунов, я выбрался на шоссе, идущее по долине в сторону Феникса, и побрел вперед. Идти было далеко, нога совсем разболелась, но я не хотел рисковать и проситься на попутную машину. Машин встречалось мало, и я успевал каждый раз сойти с дороги и спрятаться. Через час грузовик поймал меня на открытой местности. Мне ничего не оставалось, как небрежно кивнуть водителю, отступив на обочину. Но тяжелый грузовик мягко затормозил около меня.

– Подвезти, парень?

– Да, спасибо! – сказал я поспешно.

Водитель выкинул лесенку, и я забрался в кабину. Он поглядел на меня.

– Братишка! – сказал он восхищенно. – Это была пума или медведь?

Я совсем забыл, как я выгляжу. Я осмотрел себя и сказал торжественно:

– Оба. И обоих я задушил голыми руками.

– Я верю.

– В самом же деле, – добавил я, – я ехал на моноцикле и слетел с дороги. К счастью, по склону, но я его все-таки разбил.

– На моноцикле? По этой дороге? Прямо от самого Глоуба?[8]

– Правда, мне приходилось иногда слезать и подталкивать его в горку. Вот тут-то склон и застал меня врасплох.

Он покачал головой:

– Давай-ка лучше вернемся к пумо-медвежьему варианту. Мне он больше нравится.

Больше он ни о чем меня не спрашивал, и это меня устраивало. Я понял, что версии, придуманные на ходу, ведут к неожиданным осложнениям. Никогда в жизни я не видел этой дороги и Глоуба.

А еще я никогда в жизни не катался на огромных грузовиках, и мне было страшно интересно. Внутри он напоминал центральный пост армейского наземного крейсера – такая же универсальная гидравлика коробки передач правого и левого борта, управляющие тяги протекторов, почти такая же приборная панель с тахометрами левого и правого моторов, индикатор крутящего момента и тому подобное. Я мог бы управлять этой штукой.

Но вместо этого я выставил себя деревенщиной и попытался его разговорить:

– Впервые в такой большой машинке. Расскажете, как она работает?

Он ухватил наживку и дальше я слушал его вполуха, думая о том, что буду делать в Фениксе. Он показывал, как добавлять газу и рулить, просто двигая двумя переключателями скорости, по одному в каждой руке, затем пояснил, как экономить топливо, не меняя оборотов дизеля, манипулировать мощностью, подаваемой на обе стороны… Я не мешал ему говорить – но сейчас меня интересовали в первую очередь ванна, бритва и смена одежды, иначе мне грозил арест по подозрению в бродяжничестве.

Внезапно я понял, что он задал мне вопрос.

– Думаю, понял, – ответил я. – «Утерберри» передают тягу на подшипники.

– И да и нет, – пояснил он. – Это дизель-электрическая система. «Утерберри» работают как зубчатая передача, хотя в них нет никаких шестерен, – они гидравлические. Улавливаешь?

Я ответил: «Да, наверное» (я мог бы начертить их схему) – и запомнил на будущее, что, если Каббале когда-нибудь срочно понадобятся пилоты наземного крейсера, она очень быстро может обучить этой работе дальнобойщиков.

Когда мы выехали из каньона, дорога пошла под уклон. Миля наматывалась за милей. Наконец мой хозяин съехал с дороги и остановился у придорожного ресторана.

– Все наверх, – сказал он. – Завтрак для нас, дизель для малыша.

– Хорошая идея, – ответил я.

Мы уплели по яичнице с беконом и по большому сладкому аризонскому грейпфруту. Он не позволил мне заплатить за него и даже сам пытался оплатить мой счет. Когда мы вернулись к грузовику, он остановился на лесенке и посмотрел мне в глаза.

– Через три четверти мили полицейский кордон, – тихо сказал он. – Думаю, для кордона они выбрали неплохое место.

Он отвернулся.

– Да… – сказал я. – Полагаю, что мне лучше пройтись пешком. После завтрака очень полезны пешие прогулки. Спасибо, что подвезли.

– Не стоит благодарности. Да, кстати, ярдах в двухстах отсюда, если пройтись назад, начинается проселочная дорога. Она ведет на юг, но потом поворачивает на запад, к городу. Лучше гулять по ней – машин меньше.

– Еще раз спасибо.

Я повернул к проселочной дороге, раздумывая, действительно ли мое криминальное прошлое так очевидно первому же встречному. В любом случае, прежде чем я войду в город, мне надо привести себя в порядок. Проселочная дорога вела мимо ферм, и я миновал несколько, прежде чем решился зайти в маленький дом, в котором обитала испано-индейская семья с обычным набором детей и собак. Я решил рискнуть. Многие испанцы в глубине души остались католиками. И возможно, ненавидели блюстителей морали не меньше, чем я.

Сеньора была дома. Это была толстая, добрая, похожая на индианку женщина. Мы не смогли о многом поговорить из-за моего слабого знакомства с испанским языком, но я попросил «агуа» и получил «агуа» – и для того, чтобы напиться, и для того, чтобы вымыться. Сеньора заштопала мне брюки, в то время как я глупо маячил перед ней в трусах и многочисленные дети весело комментировали это событие. Она почистила мою куртку и даже дала мне бритву мужа, чтобы я побрился. Она долго отказывалась взять деньги, но тут я был непреклонен. Я покинул ферму, выглядя почти прилично.

Как и говорил водитель, дорога повернула к городу, и мне не встретилось ни одного полицейского. Я нашел на окраине магазин и маленькую портняжную мастерскую. Там я подождал, пока мое возвращение к респектабельности не завершилось вполне благополучно. В свежевыглаженном костюме, в новой рубашке и шляпе я мог смело гулять по улицам и благословлять прокторов, глядя им в глаза. В телефонной книге я нашел адрес скинии Саут-Сайд. Карта на стене портняжной мастерской позволила мне добраться до места, не задавая вопросов прохожим. Она оказалась в нескольких минутах ходьбы.

Я поспешил и прибыл в церковь ровно в одиннадцать, к началу службы. Вздохнув с облегчением, я уселся в заднем ряду и с удовольствием прослушал начало службы, как любил слушать ее еще мальчишкой, до того как узнал, что в самом деле за ней скрывалось. Я наслаждался чувством покоя и безопасности. Несмотря ни на что, я добрался до цели. Я слушал звуки знакомой музыки, которые наполняли мою душу и готовился к исповеди, после которой кое-кому придется поломать голову над моими проблемами.

Сказать по правде, я вскоре заснул, но проснулся вовремя, и вряд ли кто-нибудь заметил мой проступок. Потом я некоторое время слонялся вокруг, пока не дождался удобного момента, чтобы поговорить со священником и поблагодарить его за редкое удовольствие, которое доставила мне его проповедь. Я пожал ему руку и условным образом надавил пальцем на ладонь.

Но он не ответил. Я был так удивлен и ошеломлен, что даже не сразу понял, что он говорит:

– Спасибо, молодой человек. Всегда приятно новому пастору услышать добрые отзывы о своем труде.

Наверное, меня выдало выражение лица. Он спросил:

– Что-нибудь случилось?

– О нет, ваше преподобие, – пробормотал я. – Я здесь сам впервые. Так вы не преподобный Бэрд?

Я был в панике. Бэрд – единственный мой контакт с братьями за пределами Нового Иерусалима. Если никто меня не спрячет, меня поймают через пару часов.

Я уже начал прокручивать в голове план, как ночью украсть еще один корабль и попытаться ускользнуть от патрулей на мексиканской границе.

Голос священника донесся как бы издалека:

– Боюсь, что нет, сын мой. А ты хотел бы видеть преподобного Бэрда?

– Как вам сказать, сэр. Это не так уж и важно. Он старый друг моего дяди. И дядя просил зайти к нему и передать привет.

Может быть, та добрая индианка спрячет меня до темноты?

– Ну, его увидеть нетрудно. Он здесь, в городе. Я заменяю его, пока он занемог.

Мое сердце совершило кувырок при двенадцати g. Я постарался не выдать волнения.