Обет молчания Ильин Андрей

В коридоре, похоже, никто ничего не заметил. А нечаянные вскрики и удары, даже если услышали, приняли за начало очередной серии допроса с пристрастием. Для дальнейших действий я выбрал охранника у двери. Он был с бородой и в очках, то есть имел те главные приметы, которые делают лицо. Быстро раздев его, я натянул на себя хаки-форму, фуражку, нацепил очки. Бороду я подрезал по кругу его же ножом и сняв единым скальпом, налепил на собственный подбородок, подтерев кровь полой рубахи. Наверное это было варварство сродни каннибализму, но изготовлять парик у меня не было времени. Лишняя минута могла стоить мне жизни.

— Эй, открывай! — крикнул я, застучав ботинком в дверь.

Отворилась небольшая смотровая дверца. Именно из-за нее я затеял весь этот маскарад.

— Это ты что ли? — спросил невидимый голос.

Я специально пододвинулся ближе, чтобы выделить усы и бороду, прикрыть лишний свет и загородить внутреннее помещение камеры.

— Ну, а кто еще!

Заскрежетал засов, отпирающий дверь. Я прижался к косяку. Дверь раскрылась. Единым движением я вдернул надзирателя внутрь, ударил ножом в шею. С изумлением на лице он осел на пол.

Аккуратно закрыв камеру, я пошел по коридору. Мне надо было торопиться. Еще немного и моя униформа набухнет сочащейся из свежих ран кровью. Я стану заметен.

По дороге я дополнительно вооружился, прихватив с пожарного щита небольшой ломик. Таким, умеючи, можно было воевать не хуже чем боевым мечом.

Коридор завершился лестницей, ведущей наверх. С большим трудом, превозмогая боль в теле, я одолел один марш и увидел идущего мне навстречу мужика. Кто он был, боевик или техническая обслуга здания, в подвале которого я находился, узнать было нельзя.

Я наклонился, сделал вид, что шнурую развязавшийся ботинок.

— Здорово, Боря! — на ходу крикнул прохожий, но вдруг остановился, словно что-то сообразив.

— Слушай, что у тебя с лицом? — и в то же мгновение, отпрыгнув назад, потянул из заплечной кобуры пистолет.

Достать руками я его не мог, пришлось стрелять. Выстрел гулко раскатился по лестничным маршам. После секундной паузы наверху послышались встревоженные голоса, топот ног. Мне ничего не оставалось, как вернуться в подвал.

Неудачно! Одна радость, что теперь у меня появился еще один пистолет.

По дороге я двумя выстрелами в упор перерубил силовые кабели. Упала мгновенная темнота.

Сейчас они блокируют все входы и выходы и подведя временное электричество, будут оттеснять меня в заведомо известный им тупик, где эффектно расстреляют меня у голой стенки. По крайней мере, я бы действовал именно так!

Подволакивая поврежденную во время пыток ногу, я тащился вдоль стены в неизвестном и, возможно не сулящем ничего хорошего, направлении.

Голоса и топот с этажей сместился ближе к подвалу.

— Где фонари? Тащите фонари! — кричали голоса. — Счас мы этого паразита!

Одновременно, навстречу мне забухали каблуки подвальной команды. Я, вжавшись в ближний дверной проем, пропустил бегущих людей.

Теперь в подвале я остался один. Один в большой мышеловке, где даже сыра для последнего обжорства не оставили. В конце темного подвального тоннеля замелькали фонарики. Облава началась.

— Держаться не менее чем по трое. По одиночке не ходить! — распорядился кто-то, понимающий толк в таких делах.

На размышление, принятие решения и претворение его в жизнь у меня осталось едва ли больше получаса. Самое неприятное, что я не имел даже примерного представления о том, где нахожусь.

Пойдем от общего. Скорее всего это подвал с тепло и электрокоммуникациями, бойлерными, складскими и другими вспомогательными помещениями. Окон, естественно, нет. Путь наверх через одну-две запертые боевиками лестницы по краям длинного коридора. Стены не расковыряешь — монолитный бетон. Подкоп не проведешь — не успеешь.

С дальнего конца бухнуло несколько выстрелов. Срикошетившие пули зайцами запрыгали по коридору, одна впилась в пол возле моих ног и отскочив, барабанно ухнула во что-то у потолка.

Что же это такое громкое? Водопроводная труба?

Ладно, дальше. Судя по выстрелам в каждый подозрительный угол, щадить меня не будут, но одного-двух человек я с собой на тот свет утяну. Жаль не больше. Итого шесть вражьих жизней за одну проваленного агента-практиканта. Не самая плохая арифметика.

Но все же, что такое бухнуло там над головой?

Если притаиться за вырисовывающимся в случайном свете фонариком электрическим шкафом, выстрелить в идущего первым боевика, перехватить падающее оружие, хорошо бы автомат, да в три ствола, по толпе… Вот тебе еще пара трупов в довесок. И десять пуль в собственную грудь. Н-да. Эх, сейчас бы сюда мой поясок с петардами и гранатами. Другой бы счет пошел!

И все-таки это не водопровод! Не может труба с водой давать такой пустой звук.

Кстати о трубах. Идут они, водопроводные, отопительные, газовые штук пять в ряд. Если забраться на них, дождаться облавы и сверху, прицельно… А если не стрелять? Если переждать? Я дотянулся рукой до потолка. Действительно ряд. А с боку большой жестяной прямоугольник… Что? Точно! Вентиляционный короб. А для чего вентиляция? Чтобы гнать воздух в верхние этажи.

Интересно.

Для дальнейшей реализации плана мне нужен был шум. Не пора ли пугнуть преследователей, поумерить их ретивость?

Распластавшись на полу, я выставил вперед руку с пистолетом, тщательно прицелился, сделал два выстрела на десяток сантиметров повыше далеких отражателей горящих фонариков и мгновенно откатился за электрический шкаф.

В пол, месте где я только что находился, высекая искры ударилось несколько пуль. Нет, не любители мне противостоят! Так реагируют на выстрел только обученные, с хорошей практикой бойцы.

По крикам, проклятьям и замершему на уровне пола свету одного из фонарей, я понял, что попал.

Стрельба пошла по нарастающей. Это вступили в дело запоздавшие любители.

Заглушают обвальной пальбой страх перед чужим выстрелом. В подвале поднялся невообразимый шум, словно стреляли не из стрелкового оружия, а из противотанковых орудий. Что и требовалось. Воспользовавшись суматохой, я ухватился за короб вентиляции и изо всех сил дернул вниз. Еще. И еще раз. Жесть лопнула и короб распался. Ухватившись руками за трубы, я подтянулся и перехватившись ногами, рыбкой нырнул в вентиляцию.

Один из трофейных пистолетов я, предварительно взведя, положил на «крышу» электроящика. К курку привязал тонкую ленту связанную из распоротой на скорую руку рубахи.

Судя по тяге ползти мне следовало в сторону преследователей, что значительно затрудняло задачу. По-пластунски, бесшумно, я втягивался в квадратную трубу. Когда кончилась лента, я, для острастки, дернул курок. Где-то сзади бухнул выстрел, вызвав по меньшей мере стократный ответ. Патронов они не жалели!

Воспользовавшись шумом, я убыстрил скорость. Дополз, миновал ругающуюся, стреляющую и переговаривающуюся облаву, добрался до вертикального колена. Сзади, создавая угодную мне шумовую завесу, продолжали грохотать, раскатываясь долгим эхом, выстрелы. Как мало им надо для поддержания страха. Всего-то один неприцельный выстрел!

С трудом преодолев колено, я встал на ноги. Внутренняя сторона короба была гладкая, без зацепок, носки ботинок и пальцы соскальзывали с металла. Но к этой неожиданности я был готов. На уровне высоко поднятой ноги я приставил и вмял одним концом в жесть пожарную монтировку. Встал на верхний конец. От моей, давящей сверху тяжести монтировка только крепче заклинилась. Над ней, под другую ногу, я коротким ударом вбил в короб нож. На секунду уперевшись в ручку ножа ногой, расперся в трубе, перенес монтировку выше.

Примерно на уровне третьего этажа я вполз в первое встретившееся мне горизонтальное ответвление вентиляции. Я был почти свободен. Погоня, обозначая себя отдельными выстрелами, продолжала ловить меня где-то там, в глубине темного подвала. Я же вознесся над ними более чем на десятиметровую высоту. Теперь мне достаточно было выбраться наружу и, спустившись к вахте, незаметно проскользнуть, в крайнем случае, прорваться с боем на улицу. Я уже продумывал маскировку, которая позволит мне одолеть это последнее препятствие безболезненно. Кроме того, есть еще окна первого и второго этажей. Время у меня в достатке. Пока преследователи пройдут весь подвал, обшарят каждое встретившееся на пути боковое помещение, да все это крадучись, ежесекундно ожидая выстрела, пока обнаружат пролом в вентиляции, пока догадаются в чем дело, я десять раз успею добраться до ближайших кустов и раствориться до темноты во временном маскировочном убежище. Эта часть операции волновала меня менее всего. Я выиграл главную — выбрался из замкнутой мышеловки подвала! Здесь меня, где всякая дверь, всякое окно обещает спасение, попробуй возьми!

По боковому коробу я дополз до ближайшего вентиляционного отверстия, огляделся. Помещение, похоже, какая-то лаборатория, было пустым. Еще с минуту послушав тишину, я выдавил жестяную решетку, притиснулся в отдушину и, вытянувшись на руках, спрыгнул вниз.

— С прибытием! — услышал я голос за спиной.

Не повезло! Но если это случайный соглядатай, а будь иначе, прозвучал бы не окрик, а выстрел, потеряно еще не все! Изображая неловкое приземление я «подвернул» ногу, в падении вытянул пистолет и, свалившись на пол, просунул дуло между левой рукой и телом. Вряд ли противник разгадал мой маневр, тем более вряд ли заметил высунувшееся из-под мышки дуло. Теперь мне достаточно бросить мимолетный из-за плеча взгляд на врага и тут же всадить ему пулю в лоб, откатившись от встречного выстрела.

Но не выстрелить, не откатиться мне не удалось.

Упреждающий выстрел оцарапал бок, попал в хвостовик пистолетной рукояти, выбил оружие из моих рук. Это еще повезло! Сантиметр выше и от моих пальцев остались бы кровавые обрубки!

— Не убил? Тогда еще раз здравствуй!

Дымящееся пистолетное дуло с навернутым на него набалдашником глушителя и пара дружелюбных глаз смотрели мне в переносье.

— Только давай без геройства и глупых телодвижений, — предупредил Убийца.

Он вновь, в который раз уже, переиграл меня!

— Я знал, что ты выберешься здесь. Из всех возможных путей умный игрок мог избрать только этот! Присаживайся, — он указал пистолетом на стул.

Умный, гад, оставляет между мной и собой стол. Сразу, пусть даже ценой собственной жизни, не допрыгнешь, не достанешь! А так бы не пожалел, успел бы даже с пулей в сердце воткнуть ему в глотку монтировку.

— Нет, не сможешь, — оценил он взглядом мои жертвенные устремления. — Не успеешь. Лучше брось железо.

Я повиновался.

— Поговорим, — как и несколько дней назад предложил Он. — Время у нас имеется. Этим идиотам лазить по подвалу и этажам еще часа полтора. Потом я тебя, извини, пристрелю. Не хочу, чтобы на моем, пусть противнике, но все же коллеге, эти гориллы отрабатывали приемы рукопашного боя. Мы спецы, а не боксерские груши! Ты не против?

Я пожал плечами.

— Я долго думал, как ты ухитрился улизнуть там, на заводике. И ты знаешь, ничего не придумал! Хотел проверить на месте, так места уже нет. Пустырь. Сгорел хлопковый заводик! До головешки. Несчастный случай.

Тебе уже все равно, а мне любопытно. Расскажи, так сказать, в порядке обмена опытом. Мне кажется, полтора часа жизни стоят такого пустячка. Ведь это касается только нас. Остальные пусть продолжают думать, что это стихия. Ну?

— Ладно, — согласился я.

В конце концов 90 минут жизни это не мало!

— Можно подойти к доске?

Убийца прикинул возможные последствия разрешения, сместился ближе к окну и кивнул. Я взял мел, подошел к лабораторной доске.

— Вот периметр забора. Это — входные ворота. Здесь и здесь НП…

А почему бы мне его не умыть напоследок? Ведь не всегда он выигрывал в нашей заочной дуэли. Были и у меня победы. И не маленькие! Не одному ему ходить в победителях!

Я подробно и не без нотки заслуженного бахвальства, показывал ему где и каким образом я его тогда сделал. И ведь красиво сделал!

— Здесь было основное убежище. Здесь стояла дежурная группа…

Он все более заинтересовывался рисунком. Это напоминало разговор двух шахматистов, разбирающих когда-то проигранную, но тем не менее очень интересную партию.

— То есть от меня прикрылся мною! — хохотал Убийца, оценив мою придумку с ЗИЛами, — ловко! Ведь я рядом прошел! Сантиметрами!

Он снова посмотрел на рисунок.

— А вот здесь у тебя было базовое логово? — поднял он глушитель к краю схемы.

И я решился. Резко присел, левой рукой попытавшись ударить его в пах. Он не стал стрелять. На курок с испугу, не задумываясь, жмут только профаны-любители. Он был уверен в своих силах и легко отбил удар, одновременно достав меня костяшками кулака, в котором был зажат пистолет. Я упал на пол и замер.

— Что за детские выходки! Мы даже не завершили разговор! Эй, однокашник!

Я лежал, продолжая изображать смерть. Как когда-то давно в Учебке, во время спарринг-боя с инструктором по рукопашке, я понимал, что у меня нет шансов на победу. Он был заведомо сильнее и опытнее меня. На всякий удар я получу два более сокрушительных. Наверное не стоило затевать этот безумный поединок, не стоило нарываться разбитым в фарш телом на жесткие кулаки. Но я не мог себя более сдерживать. Меня вел уже не разум, но злоба и надежда. Надежда не на жизнь, на месть!

— Вставай. У меня есть еще к тебе вопросы. Эй!

И все-таки он был очень умный. Он не подчинился первому желанию, не подошел, не склонился надо мною, чтобы проверить мертв я или притворяюсь. Он выстрелил! Пуля, выламывая щепу, вошла в пол в сантиметре от моей головы! Я выдержал, не вздрогнул. Я лежал, продолжая изображать мертвого. Собственно говоря я и был мертвым. Девяносто отпущенных мне минут — не в счет! Смерть уже склонилась надо мной, уже вошла в меня! Что мне было вздрагивать от выстрела. На этом свете я уже не боялся ничего.

И он поверил! Он поддался! Он приблизился на полшага и немного, совсем чуточку наклонился. В это мгновение, а и было-то оно у меня одно-единственное, я ударил его пяткой по руке, держащей пистолет и, поднимаясь, всем корпусом в грудь. Он успел сделать два выстрела, но все они ушли мимо. Распрямляясь пружиной, которую давили и сжимали все эти недели, я принял на себя его вес, поднял и вместе с ним, оторвавшись ногами от пола, полетел в окно.

Вышибая стекла мы падали, рушились вниз. В последний момент, понимая, что проиграл, он цепко схватил меня, прижал к себе. В этом последнем любовно-смертном объятии мы упали на землю.

Он не учел одного, он был готов к моим попыткам спастись, но он не допускал, просто не думал, что я предпочту не выжить, а умереть. Умереть вместе с ним. Он мерил меня по себе и в этом была его ошибка.

Удар! Темнота! Смерть!

И все же не смерть. Не забирала меня старушка с косой, избегала, обходила стороной. Видно не пришло еще мое время.

Страшная боль в позвоночнике вернула меня к жизни.

— Больно! Бо-о-о-ольно!! — кричала каждая клеточка моего тела.

— Жив. Жив! Жив!! — так слышал эти жалобные вопли мой мозг.

Жив!

С трудом откатываясь по земле, я привстал на ногу.

Убийца лежал навзничь. Под его головой растекалась кровавая лужа, из груди, чуть ниже ключицы, торчал кусок заостренной толстой щепы. Мы упали на кучу мусора и я тяжестью своего тела впечатал его в эту случайно торчащую палку, которая пробила его насквозь!

Я поднялся на ноги и шатаясь пошел к ближайшим кустам. Словно выставленный из норы в чистое поле зверь, я стремился как можно быстрее спрятаться, исчезнуть, раствориться в зарослях обещающего спасение леса.

В последнее мгновение из-за веток я оглянулся. Убийца лежал недвижимо, уставясь открытыми глазами в небо. Казалось, он пытается разглядеть что-то там, в заоблачной выси, что-то, доступное только ему.

— Прощай, коллега, — пробормотал я. — Тебе не повезло!

И уже почти повернувшись добавил:

— А все-таки мы не однокашники! Я учился в другой Учебке. Совсем в другой!

Вечером, умываясь у случайного ручья, я увидел отражение своего лица. Оно выглядело как мясная отбивная, еще не уложенная на сковородку, но уже добросовестно разбитая кухонным молотком.

С таким лицом выбраться нормальным транспортом нечего было и думать. Никакой грим не поможет! Плюс теперь мои враги имели мой фотопортрет, плюс мои искалеченные руки, плюс хромота, плюс… Плюс да плюс, а в результате один безнадежно огромный минус. Законы арифметики здесь срабатывают не всегда. Много дорог ведет из ловушки, но все они для меня закрыты.

По меньшей мере месяц нужен мне, чтобы заживить раны и приобрести человеческий вид. Имею я этот месяц? Нет! Имею надежное и более или менее стерильное (не сидеть же мне с открытыми ранами где-нибудь в земляной норе!) убежище? Нет! Есть человек, который будет четыре недели носить мне еду? Опять нет! Нет. Нет. Нет. Хочешь не хочешь, выбираться надо сейчас!

Я опять перебрал в уме транспорт. Отбросил самолеты, поезда, автобусы, попутки, конные экипажи и вьючных верблюдов. Вынужденно отказался даже от беспроигрышных до последнего провала товарняков. Больше ехать было не на чем. Впору, взмахнув руками, пристроиться к улетающей в дальние края птичьей стае. В дальние… Интересная мысль.

Но, опять-таки, на чем? На чем?? Да на себе же! Если нельзя уехать, уплыть, улететь, значит надо уйти! Пешком! Куда проще. Вот тебе ноги, вот дорога. А чтобы не вызвать ненужного подозрения своей одиноко бредущей вдоль обочин автострад фигурой, я должен пойти там, где они менее всего ожидают. Новый вопрос. Какие дороги они пасут менее всего? Ну конечно ведущие в противоположную от желаемого мною направления. Дороги, ведущие вглубь контролируемой ими территории! Так?

Так-то конечно так, но ведут они, в конечном итоге, в тупик! В границу!

Ой ли? — не согласился я сам с собой. Почему тупик? Граница что, море, которое нельзя переплыть? Горы, которые не одолеть? Пропасть, которую невозможно перепрыгнуть? Разве она физическая величина? Нет, просто линия, прочерченная на карте. Воображаемое препятствие. Почему птицы, мураши, животные могут свободно ползать, летать и скакать туда-сюда, а я нет? Потому что нельзя? Потому что они не знают что нельзя, а я знаю?

Я нарушу закон? Да вся моя работа сплошное нарушение всех писаных и неписаных законов. Чего я боюсь? Что меня застрелит пограничник? Так он хоть «Стой, кто идет!» закричит, предупредительный выстрел сделает. А задержись я здесь лишний денек, пристрелят просто, без окриков и предупреждений. Это дай бог, если только пристрелят, а не изрежут на ремешки или не сварят на медленном огне после того, что я тут натворил.

Нет, пусть лучше меня угробит наш отличник боевой и политической подготовки, верный присяге и долгу защитник отечества. Не так обидно будет.

Решено. Ухожу через границу!

Два дня отвел себе на поправку здоровья, чтобы, как минимум, иметь возможность надеть на себя одежду. По понятным причинам ни в аптеку, ни в больницу я обратиться не мог. Пришлось обходиться подручными средствами.

Забравшись в заросли небольшого, возле городской свалки, леса, я из длинной палки и куска медной проволоки изготовил небольшой аркан и за полтора часа активной охоты отловил двух бездомных собак. Привязав их рядом и дав привыкнуть к себе, я разделся и лег на подстеленную одежду. Ведомые инстинктом собаки, почуявшие запах крови и подгнивающей кое-где плоти, потекли слюной и стали жадно и безотрывно лизать мое тело. Сжав зубы я терпел боль. Главное, чтобы дворняги выскребли всю заразу из ран, продезинфицировали их слюной. Говорят, некоторые страждущие вылечивали таким образом экзему. Не панацея, конечно, но лучше чем ничего.

Отходив день голым, я подсушил вылизанные собаками раны, облачился в отстиранную от крови с помощью песка и золы, одежду и двинулся в сторону границы. Шел только ночами, стараясь как можно дальше держаться от жилья. Днями укрывался в убежищах. Пил где придется, ел что бог подаст.

В непосредственной близости от границы залег ненадолго. Изо дня в день я наблюдал, выискивая дырку в пограничной обороне, вычислял секретки, узнавал маршруты пограничных отрядов, время пересменок и многое другое.

В одну из ночей я пересек государственную границу. Контрольно-следовую полосу я прошел нацепив на ноги муляж лошадиных копыт, вырезанных из куска дерева. Маскировался не столько для себя, сколько для тренировки следопытского глаза пограничников. Пусть голову поломают. поищут дырки в обороне. Глядишь и сообразят. По чужой территории мне предстояло пройти более пятисот километров! Ситуация осложнялась тем, что кроме нескольких расхожих фраз, языка я не знал и не имел привычной для глаза местного жителя одежды. Значит опять вынужденные и потенциально опасные ночные переходы! Идти ежеминутно рискуя напороться на минное поле, засаду или забраться в топографический тупик. И все же идти! Рубикон, на сей раз имеющий вид полосатого пограничного столба, перейден. И, значит, только вперед!

На шестые сутки, под самое утро, я напоролся на засаду. Пестро одетый бородатый душман, возникший словно из-под земли, недвусмысленно повел стволом и что-то крикнул на своем языке. Не надо было обладать способностями ученого-языковеда, чтобы понять, что через мгновение, если я не подниму руки, он будет стрелять!

Я вступать в дискуссии не стал и резво задрал ладони.

— Поди сюда, — кивнул головой душман.

Медленно, стараясь не вспугнуть его резким движением, я пошел в его сторону. Стрелять скорее всего он не станет. Кто перед ним — замызганный, худой как церковная крыса незнакомец. Чего такого бояться? Пусть так и думает. А я пока осмотрюсь.

Склон вверх — чист. Вниз — тоже. Засада — небольшая, обложенная мешками с землей яма, прикрытая от посторонних взглядов естественного происхождения валунами. Типичный НП. На бруствере автомат, под мешками гранаты. Судя по архитектуре убежища, население его два-три человека.

Если они, подзывая меня, просто развлекаются, есть шанс проскочить, изображая глухонемого бродягу. Если честно исполняют службу, значит при обыске отыщут пистолет и разговор пойдет другой. Тогда что? Принять бой? Но три настороженных автоматных ствола против одного пистолетного? Кисло! Все равно что лезть с копьем на броневик. Разные весовые категории. Я пас! Значит обыска не должно быть. Чего бы это ни стоило!

Заискивающе улыбаясь, мыча и дергая головой, я пошел к убежищу. Судя по тому, что душман приопустил дуло автомата, мое представление прошло с успехом. Противника во мне не признавали. Со дна ямы поднялся еще один любопытствующий боевик. Он что-то сказал первому и оба засмеялись.

Да, вот такой я забавный, неуклюжий, в грязной одежде с чужого плеча — типичный деревенский дурачок. Зачем я вам? Что от меня можно добиться? Говорить — только время тратить. Пришел неизвестно откуда и уйду неизвестно куда. Бросовый я человечек с какой стороны ни зайди. Ну так и бросьте меня!

Однако дело приняло дурной оборот. Один из автоматчиков поманил меня рукой. Я, выпучивая глаза и пуская слюну полуоткрытым ртом, талантливо изображал непонимание. Боевик повел автоматом. Такой жест, будь я даже трижды дураком, не понять было нельзя. Я приблизился.

На дне убежища, закутавшись в спальник, спал третий человек. Значит трое!

Подчиняясь приказу я перелез внутрь. Встал, упершись бессмысленным взглядом в лица. Душманы переговаривались. Мне даже показалось, что я близок к успеху, что сейчас меня отпустят. Но тот что стоял ближе проявил бдительность. Поддевая дулом автомата куртку он недвусмысленно предложил раздеваться. Я, играя испуг, сместился влево, занимая место между двух фигур. Ближнему не понравилось мое движение и он больно ткнул стволом в грудь. Моргая глазами, я начал расстегивать китель.

Три-четыре секунды, потом будет поздно! Ударить в пах стоящего передо мной, одновременно, головой в подбородок стоящего сзади и уже потом, в довесок, того что лежит. Пока они не ожидают нападения, пока я могу застать их врасплох…

Начали?

И тут я увидел четвертого! Застегивая штаны он спускался по склону, заинтересованно наблюдая за происходящим на НП. На плече у него болтался автомат.

Черт! Его появление в корне меняло обстановку. Пока я выручаю ближних, он издалека нашпигует меня свинцом, как гуся яблоками!

Ближний боевик, словно что-то почуяв, насторожился, стал проявлять нервозность. Мне оставались уже не секунды — мгновения. План рушился. Я, не успевая даже додумать все до конца, импровизируя на ходу, изменил схему действий. Теперь мне требовалось, чтобы этот первый испугался меня и испугавшись, взвел автомат. Только это могло обещать мне хоть малую, но надежду на спасение!

Я сделал демонстративно угрожающее движение. Душман мгновенно среагировал, отшатнулся, передернул затвор, упер в меня ствол. Он сделал то, что на его месте сделал бы любой человек, посвятивший несколько месяцев своей жизни войне. В это мгновение он подчинялся не разуму — инстинкту. Почуял опасность — готовь оружие к бою. На то и был расчет!

Автомат он взвел, но причин стрелять у него не было. Я снова восстановил на лице добродушно-придурковатое выражение. Убить меня — грех на душу взять, как если порешить безвинное животное. Несколько секунд мы стояли молча, наконец он расслабился: размякли глаза, «поплыл» палец на спусковом крючке.

Теперь на то, чтобы собраться ему потребуется не меньше полсекунды. Мне будет достаточно одной трети.

Не меняя выражения лица — это очень важно, чтобы он видел все тот же бессмысленный взгляд, это дополнительный тормоз — я неожиданно и громко вскричал, выбросил в сторону его лица кулак, но не ударил, а отшатнулся в сторону. Инстинктивно зажмурившись, он, так же инстинктивно, нажал курок. Автомат тряхнуло длинной очередью. Но меня уже не было на пути пуль. Все мои пули до последней получил в грудь его напарник, упавший навзничь на бруствер. Тут же, но не правой, что летела ему в лицо, а левой рукой я ударил его в незащищенное горло, одновременно, каблуком в голову, достав лежащего в спальнике и одновременно же — именно этому, одновременности, учили нас в Учебке, три действия в одно мгновение! — я подхватил продолжающий стрелять автомат за дуло и подняв, направил на четвертого душмана, спускающегося по склону. Он был хороший боец. Он успел уже перехватить и взвести свое оружие, когда очередь перерезала его по животу. Его убил его товарищ, сам будучи уже фактически мертвым! Инстинкт выдрессированного бойца, заставляющий до последнего жать на гашетку, сослужил им плохую службу.

Вырвав у мертвеца автомат, я контрольными выстрелами поставил точку. Четыре точки. Я не мог себе позволить, как это любят показывать в кино, случайный выстрел от недобитого противника.

Вот теперь уходить! Засунув под каждый труп по гранате с выдернутой чекой — это должно было задержать возможных преследователей еще на несколько минут, я побежал вверх по склону. Вверх, потому что логика догоняющего подсказывает, что лучше убегать вниз, т. к. это быстрее. И желание убегающего быстрее скрыться толкает его вниз. Именно поэтому я побежал вверх.

Вверх! В трехстах метрах от НП я заметил удобную расщелину между камнями. Сдирая с кожи свежие коросты я вбился, втиснулся туда, закрыв вход землей и ветками. Ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову, что в этой щели способен уместиться человек. Кошка — может быть. Но человек!

Два дня я вылеживал в убежище. Я слышал взрывы гранат, выстрелы, шаги близко проходивших людей. Они обшаривали местность, посылали во все стороны дозоры, но ничего не нашли. На третьи сутки в ночь, я покинул тайник и продолжил путь.

Еще через две недели я пересек границу в обратном направлении. А еще через три дня был дома.

Нет, меня не встречали как героя. Никто не бряцал наградными значками, не брал интервью, не дарил букеты. Куратор, выслушав краткий рапорт, выдал пачку пронумерованных листов, для подробных объяснительных. Ломая голову и перья я пытался описать произошедшие со мною события. Они получались какие-то корявые и скучные, как сколоченная в школьных мастерских табуретка. Я перечеркивал листы и аккуратно складывал их в специальную корзину. Ни одна бумажка не должна была выйти из этих недоступных для постороннего стен.

Чертова бумага издевалась надо мною, преуменьшая и искажая действительность. Весь мой недавний героизм, изложенный письменно, оборачивался глупостью, изобретательность — тактическими промашками. Оказывается, все можно было сделать проще, лучше и безопасней. Решения были очевидными, лежащими на поверхности, но тогда я их не видел.

Рассказывая о том, как выкручиваясь из тяжелейшей ситуации, одолевая одного, второго, третьего врага в безнадежной, казалось бы борьбе, я не мог не упомянуть о том, по чьей, пусть даже косвенной, вине эта ситуация случилась, не мог не нарваться на справедливый вопрос — как вы это допустили или еще страшнее — кто вам дал право брать на себя не разрешенные высшим командованием функции? Не согласовал с начальством план действий, не получил монаршего одобрения, значит виновен, даже если в конечном итоге победил. Ты курьер и дело твое курьерские!

И получалось, что я героически и кроваво воевал с собственной недальновидностью и даже, о ужас, недисциплинированностью и профнепригодностью! Ну как таким хвастать? Впору вынужденно замалчивать свои победы, чтобы через них не выказать свои же промашки.

За такой отчет, дай бог, чтобы не укатали в края, где Макар телятушек не гонял!

В результате, безжалостно редактируя сам себя, я изложил только факты, в которых был уверен. «Лирику» я вымарал самым жестоким образом. Я написал о заводе, о способах транспортировки, о контейнере. Последний, я был уверен, отыщется. Номер вагона известен, остальное дело техники. Контора, если понадобится, звезду с неба утянет. А о контейнере, потерянном на собственной территории, говорить нечего. Если сразу не обнаружат, каждого обходчика, каждого стрелочника во фронт построят, каждый метр пути перекопают, перещупают силами мобилизованных курсантов военных и милицейских училищ. Но результат будет. Непременно!

— Это все? — спросил куратор, вертя в пальцах тоненькую стопочку листков.

— Все.

— Негусто. Завтра в десять!

Мое задание было завершено. Я справился с ним не лучше, но и не хуже других. Я остался жив, а это удается далеко не всем! Теперь, по меньшей мере месяц, я мог не думать о «работе». Я заслужил это право. На это время я стану просто человеком, обывателем, просаживающим очередной отпуск. Я не хочу, чтобы мне напоминали о прошлом, чтобы мне снились кошмары со взрывами и стрельбой. Имею я право на «не хочу», хотя бы во внеслужебное время?! Оказалось — нет. Мне напомнили обо всем. И гораздо раньше, чем я мог предположить!

Через два дня я лоб в лоб столкнулся с… бог мой! — резидентом! Это был он! Это было его лицо, его глаза! Ошибиться в идентификации личности я не мог, не так меня учили. Даже между двух, похожих как две капли воды близнецов я мог опознать одного требуемого! А уж не узнать родного шефа…

Приученный к внутренней дисциплине я ни словом, ни жестом не выказал свое с ним знакомство. Я прошел мимо. И он прошел мимо, кажется, даже не заметив меня. Как он здесь очутился? Как выбрался? Как остался жив?

Он выловил меня через неделю, «случайно» встретив на улице. Хорошо одетый, средних лет мужчина остановил меня и, дергая сигаретой, зажатой меж пальцев, попросил прикурить. Пока я доставал коробок, пока открывал, пока спичка горела, он сказал мне несколько слов. Всего несколько слов, поставивших все с ног на голову. Он сказал:

— Спасибо тебе, парень. Ты сделал много. Ты отвлек на себя их силы. Спасибо! И извини!

И, раздувая дым, ушел, растворился в толпе.

Я стоял недвижимо, пока огонь спички не обжег мне пальцы. Я был ошеломлен. Я был раздавлен! Я понял все! Мне не надо было длинных разъяснений и разборов, мне достаточно было трех ключевых фраз!

Оказывается, все мои, на грани жизни и смерти, приключения были пустышкой! И тот завод, и те убежища, где я неделями изображал покойника, и те контрслежки и страховка его помощников, и даже мои отчаянные попытки спастись, все это было не нужно и в высшей степени глупо. Он подставил меня! Словно барабан в темноте меня колотили со всех сторон, чтобы новые барабанщики сбегались на громкий звук. Вот что ему нужно было — побольше грома! Ему нужен был мальчик для битья. Им стал я!

Давая задание, он понимал, что я обречен, что шансов остаться в живых у меня нет. Именно поэтому он рискнул показать мне свое лицо. Как уже покойнику, который не может надолго сохранить эту информацию в своей голове, не может доложить начальству о нарушении святая святых! А то, что я могу раскрыть его инкогнито противнику, его волновало мало, когда я смог бы это сделать, он был бы уже недосягаем.

Он подставил не только меня. Он подставил своих, верой и правдой служивших ему агентов! Вместо того, чтобы спасти, вывести их из-под удара, он использовал их в качестве аппетитной наживки. Ему нужен был только и исключительно тарарам. Еще тогда, отбивая первого агента, я должен был привлечь к себе внимание. Сорвалось. И он отдал второго своего сотоварища.

С этого момента я потянул на себя силы противника. Из меня, никчемной пешки, он вылепил значительную фигуру! И они, его противники, клюнули, откликнулись на его игру. Словно снежный ком по сугробу, катаясь туда-сюда по чужой территории, обрастал я новыми спецами. Я требовал к себе внимания! Я забирал на себя потенциально опасные глаза, руки, технику и, главное, мозги. Они думали обо мне, открывая простор для маневра шефу! Я громыхал, он действовал тихо. Его филигранная работа на фоне моей топорной переставала быть заметной.

Ай да резидент!

Завод был кульминацией! Там, под его стенами я собрал все их силы. Все, против одного единственного меня! Это надо умудриться убедить противника против одиночного, далеко не самого опытного бойца, выставить целый полк! И держать его в поле не день, не два, не три!

Так ведь и поиск тот был наверняка начат с подачи шефа, — вдруг понял я. Не случай заставил их вести столь грандиозную осаду. Наверняка нет! Удачно подброшенная резидентом деза. Не нужен был бы я ему там, если бы меня не искали. Не информация его интересовала — облава! И, значит, заводик тот и что там производят и в каком количестве он знал заранее, потому и послал меня туда. Я разрабатывал объект, который был никому не нужен!

А прикрывшись мной, как дымовой завесой, он спокойно и безопасно завершил известную только ему операцию. И ушел, не как я, со стрельбой и обдиром кожи, а спокойно, с достоинством, в комфортабельном купе фирменного поезда. И пока я зализывал и снова кровавил раны он, сидя на мягкой полке, гонял чаи и умные разговоры со случайным попутчиком. Так действуют настоящие профессионалы, а стреляют и умирают лишь такие дураки, как я!

Тогда, на остановке, «сбив» меня машиной, он незаметно и обаятельно поменялся со мной судьбой. Он стал шестеркой, а я прошел в тузы. На час.

Как тот халиф. Если бы противник его раньше времени просчитал, он изобразил бы из себя мелкую, бестолковую сошку, связника, а из меня — резидента.

Свою смерть он подменил бы моей и снова вышел сухим из воды.

Ай да шеф! Ай да умница! Зубр! А я вошь, затерявшаяся в его шерстке!

Меня распирала обида. Я был обманут как глупый мальчишка, романтично верящий в благородство и товарищество. Обманут и оставлен умирать! Спасенье мое — это недоразумение, игра случая. Только в этом одном промахнулся шеф. Эх, если бы я догадался раньше! Если бы я мог хотя бы предположить подобное! Дал бы я ему прикурить! Ох дал бы!..

Но прошел день. Прошел второй. И вбитый мне в голову в Учебке здравый расчет взял верх над эмоциями. Я попытался зайти с другого конца. Да подставил, да, по большому счету предал, но что его заставило это сделать? И что бы сделал на месте резидента я? Подумаем?

Расклад — хуже не придумать. Связи провалены, противник разматывает цепочку, заглатывая человека за человеком. До полного провала дни, если не часы. Центр интересует результат, а не лирика. Оправдания ему не нужны. И, главное, он, результат, где-то близко, пальчиками дотянуться можно. Но дотянуться не дают. Все время, все усилия уходят на то, чтобы заткнуть очередную дыру в обороне, обеспечить безопасность, предугадать ходы противника. Тришкин кафтан — не успеваешь бегать с иглой и ниткой на слышимый со всех сторон треск. А тут еще присылают в качестве погонялы курьера-энтузиаста. Выдай ему на блюдечке с голубой каемочкой результат и все тут! А где его взять? Тупик.

Что бы сделал я? Стал, следуя чувству товарищества, спасать отдельных соратников, чтобы в этой суете неизбежно высветиться самому? Так именно этого противник и добивается, ведя слежку за отдельными агентами. Значит сыграть на руку врагу? Дать ему возможность, начав с головы, просчитать всю агентурную сеть? И не спастись и не спасти помощников, просто благородно погибнуть всем, напрочь провалив задание. И кто сказал, что он предал всех? Почему я и два известных мне агента это все? Может быть это лишь малая часть нелегального айсберга? И пожертвовав нами, он спас остальное большинство? Если допустить такое, то так ли он беспринципен? Ампутировать одну, смертельно больную ногу, чтобы выжил целый организм, разве это предательство?

К тому же я сужу о том, сути чего не знаю. Какое задание он выполнял? Какие цели преследовал? Не маленькие, если целый перерабатывающий завод, с полусотней охраны, техникой, многомиллионным оборотом был пожертвован единственно для прикрытия основной операции! Другому хватило бы для получения внеочередного звания одного этого! Я услышал бой только своего барабана, а играл целый оркестр! Что играл? Знать бы. Но если даже принять завод и все с ним связанное за десятую часть, то целое?! Ого! Глазом не охватить!

Да на месте своего начальника, свались на меня такая ответственность и такие, неодолимые на первый и на второй, и на третий, и на все последующие взгляды, обстоятельства, я просто бы застрелился. А он выкрутился, просчитал выход: направил наступающего на пятки противника по ложному пути, вывел из игры наиболее ценные кадры, пожертвовал все равно обреченными, да еще, между делом, руками курьера-практиканта рванул взлелеянный мафией наркозаводик! Как говорится, малой кровью на чужой территории.

Конечно, обидно, что в жертву принесли именно меня. Но это лично для меня я самая великая ценность. А в его распоряжении таких жизней может быть десятки. Почему он должен избрать для спасения именно мою, а не другого такого же агента. Потому что этого хочется мне?

Но разве учитывается желание рядового пехотинца, погибающего на ложном плацдарме ради достижения высших и неизвестных ему стратегических целей? И разве напрасна его жертва? Да, он изначально не должен был победить и, не зная об этом, честно и самоотверженно шел в атаку, подставляясь чужим пулям и осколкам. Он умер, но собрал на себя десять или сто вражеских солдат и тем спас десять или сто своих сотоварищей, где-то там, далеко, в тиши и покое формировавших водную преграду. Разве может этот солдат обвинить в бессердечии пославшего его на смерть генерала? Нет. Он знал на что шел. И я, и помощники резидента знали, на что шли, знали условия этой, по-военному бескомпромиссной борьбы. Мы должны были быть готовыми умереть не там где хочется, а где скажут, так чего теперь жаловаться.

Не мне судить шефа. Да и будь он хоть в малой степени виновен, разве подошел бы он, нарушая законы конспирации, ко мне на улице, рискуя быть наказанным начальством? Разве признал меня случайно столкнувшись? Нет, прошел бы мимо и никогда бы я не узнал истины. Не прав я, доверяясь эмоциям. Дорогого стоит его «спасибо». Дорогого!

Рассуждая так, я не осознавал, что в эти мгновения, отстраняясь от своей обиды, влезая в шкуру резидента, я незаметно для себя становился другим. Я умирал как исполнитель и в муках и корчах сомнений рождался как руководитель.

Не Учебка сделала меня, не навыки убивать и укрываться, эти, мучительные раздумья. Признавая за другим право распоряжаться моей жизнью, я завоевывал аналогичное право для себя. Лишь тот может послать подобного себе на смерть, кто сам в любое мгновение готов принять из рук другого смерть собственную. Право — это лишь продолжение обязанностей.

Круг разомкнулся и впустил меня внутрь. Я стал равным среди избранных. Священное действо состоялось.

Тогда, отлеживая бока на диване, бродя по улицам, глотая пиво, думая о другом, скором задании, я не догадывался, что пора школярства завершена. Что уже никто и никогда не вручит мне курьерскую сумку. Что в графе «рекомендации к использованию» моего секретного, в единственном экземпляре личного дела уверенной рукой выведено — «готов к самостоятельной работе».

Готов ли? Способен ли?

Это покажет жизнь. В конце концов это не последнее задание. А бравые пионерские вскрики «Всегда готов!» не в чести у нашей организации. У нас работают, побеждают и умирают тихо.

Такая специфика!