Ни за что! Шэй Джина

Глава 3. Цепляющая

Странное чувство…

Алекс и раньше его испытывал, когда заходил в собственный дом. Какую-то концентрированную неприязнь испытывал, глядя на темный паркет, на хрустальные подвески многочисленных люстр, на ковры эти, которые везли из Милана и Индии – у Кристины был совершенный бзик на этих чертовых коврах…

Нет, претензий к её вкусу он никогда не имел. Он у Кристины имелся. Она прекрасно знала разницу между истинной роскошью и вульгарной помпезностью, и предпочитала первую, разумеется. Только выверенность не спасала дорогущие интерьеры дома Александра Козыря.

От них все равно на душе было странное ощущение… Что он не дома.

Оно и раньше было.

Сегодня чувствуется острей.

Когда он делает первый шаг – из соседнего коридора вальяжно выступает пожилой уже доберман Дервиш. Когда-то был сущим дьяволом на вид, грудь в грудь выходил на кабанов и волков, но сейчас, пятнадцать лет спустя, ослепший на один глаз и слегка прихрамывающий Дервиш приобрел некую благостность в выражении морды.

Псина – единственное существо в этом доме, которому позволено встречать хозяина в поздний час. Персонал уже давно усвоил правило, что чем незаметней и тише протекает их работа – тем выше премиальные.

Кристина…

Кристина спустя двадцать шесть лет семейной жизни все-таки усвоила, что если муж захочет уделить ей внимание – он для этого и сам её найдет.

Как жаль, все-таки чтобы в нужной степени ощутить ценность данной ей свободы, жене потребовалось столько времени.

Он идет по дому не включая света. Вмонтированные в стены тускло-светящиеся по вечерам блоки позволяют не видеть лоска и китча, позволяют не перегружать им разум.

Тишина и полумрак приятно обволакивают, успокаивают.

Он идет по своему дому и настраивается на рабочий ритм. В голове начинают уверенней выстраиваться задачи, отложенные с самого утра.

Нужно позвонить тверскому прокурору и узнать о состоянии дел со спорным участком земли.

…Связаться с главой службы безопасности и запросить у него информацию о родителях девчонки. Многие живут в университетских общагах. Но не многие так безразлично относятся к собственной жизни, будто она и не стоит ничего.

…Созвониться с Дягилевым и узнать у него дату следующей его понтовой вечеринки. Сам Козырь не тяготел к таким гламурным мероприятиям, но Сапфира может и оценить.

…Собрание совета директоров назначено завтра на десять. Нужно написать, чтобы передвинули на одиннадцать. Отменять его нельзя, но в конце концов – нужно сдержать слово. Обещал ведь возить в универ, пока ей гипс не снимут. Ну и что, что только себе обещал?

Забавно. Забавно, что собираясь думать о работе, почему-то раз за разом его мысли скатываются к бесконечно выделывающейся, языкастой девчонке. Так похожей на птицу, по идиотскому стечению обстоятельств родившуюся в теле человека.

Он останавливается, поняв, что вожделенную им тишину, коей ждал рассудок все одиннадцать часов в компании Сапфиры, даже сейчас, даже в его доме, его крепости, куда он возвращается за спокойствием, нельзя назвать совершенной. Его слуха касаются мягкие фортепианные ноты. Ненавязчивые, едва слышные, но все-таки ценящий абсолютное отсутствие шума человек не имел шансов их не услышать.

Играть в это время…

Нет, Кристина бы не стала.

Она уже давно усвоила правила, по которым тикает их семья. В этот час она не станет нарываться на ссору и нарушать его покой.

Что ж, у него в семье был еще один человек, который знал, что прикасаться к бело-черным клавишам в девятом часу вечера – все равно что дергать за натянутые туго оголенные нервы главы семьи.

Впрочем, даже это знание Эда никогда не останавливало.

Даже больше того, он регулярно устраивал такие вот вещи. Подергать отца за усы у него давно вошло в дурную привычку.

Наследничек…

…Прекрасно знает, что делает.

По выбору мелодии всегда можно судить, насколько у Эда паскудное настроение. Если он играет что-то тяжелое, резкое – значит, пришел выяснять отношения и совершенно не в духе. А когда, как сейчас, мелодия мягкая, касается раздраженных барабанных перепонок нежно, с трепетом – значит, младший Козырь просто приглашает отца к разговору.

Паршивец.

Ведь наверняка приехал еще пару часов назад, но уже успел договориться со службой охраны улицы, чтоб его предупредили, как только машина Козыря-старшего проедет пропускной пункт. А ведь в доверенный список сын включен не был. Не просто так, на самом деле – убирая имя Эда из этого списка Алексу было интересно, как наследничек пробьется через эту стену. Если уж щенок в шестнадцать лет умудрялся быть в курсе всех отцовских встреч, список которых вообще-то являлся коммерческой тайной, за разглашение которой была уволена не одна секретарша – то чего от него ожидать сейчас?

– Что это? – останавливаясь в дверях оккупированной Эдом залы Алекс не ожидает, пока закончится мелодия.

У него было время полюбоваться на первые шаги наследничка на музыкальном поприще, да и восторгов, посвященных этому таланту, Алекс уже хлебнул достаточно, чтобы понимать – талант действительно есть. Не зря ведь Кристина до сих пор таит обиду, что Эда отправили в Гарвард учиться языкам и управлению финансами, отстранив его от музыки. Такие долгие обиды требуют обоснования.

Как будто Эдичку вообще можно было отстранить хоть от чего, чем он хотел бы заниматься.

Вот и сейчас – уже услышал поскуливания Дервиша. И шаги отца – тоже. Но при этом – не ведет и ухом, не останавливается, а продолжает играть. Даже на вопрос отвечает, только выдержав паузу. Будто требует уважения к вибрациям тонких струн, вздрагивающих в недрах музыкального инструмента.

Эд рисуется, конечно. Он умеет играть красиво, ловкие пальцы его – предмет многих разговоров у близких подруг его матери, и сейчас для отца он устраивает еще один персональный концерт. И играет – с максимальным отыгрышем, погружением в музыку, как известный музыкант.

– Rivers flows in you, – мягко озвучивает Эд, не поворачиваясь и кажется – начиная мелодию с самого начала, – нравится? В Токио её автора обожают. Знал бы ты, как он хорош под купажом скрипок…

Река течет в тебе, значит… Ну что ж, спасибо, сынок, метафора приятная.

– Это все полезное, что ты привез из Токио? – насмешливо уточняет Алекс, останавливаясь у фортепиано и опираясь на него локтем.

Эд отвечает далеко не сразу. Он доигрывает композицию до своего логического конца, и только после этого соизволяет наконец сделать вид, что разговор с отцом действительно имеет для него значение. Разворачивается от клавиш к Алексу ровно на половину оборота тела. По-прежнему поглаживая белые и черные клавиши фортепиано, то ли как тело любимой своей фаворитки, то ли как рукоятку верного револьвера.

Если знать о предельной нетерпимости старшего Козыря к любым звукам, выводящим его из рабочего состояния – то скорее все-таки второй вариант.

– Ты бы знал, что я привез, если бы соизволил сегодня заехать на фабрику, – медленно и с откровенной вальяжностью цедит Эд. Стоило назначить щенка на приличную должность – и вот уже здравствуйте, ему хватает наглости, чтобы щерить зубы на вожака стаи.

Впрочем, он и раньше щерил.

Потому и получил должность, что никогда не пасовал перед авторитетами. Всегда действовал в своих интересах. Видел картину целиком и на несколько шагов вперед. Был гибок, но ни в коем случае не прогибался. Это Алекс проверял уже не раз, и имел не один далеко идущий план по испытанию и укреплению этого качества наследничка.

– Если бы я хотел ездить на работу каждый день, я бы по-прежнему оставался простым бухгалтером, каковым был до твоего рождения, – насмешливо откликается глава семьи, с откровенным скепсисом разглядывая сына, – да и потом, если в финансовых и юридических директорах настолько мало проку, что их нельзя оставить на несколько дней без присмотра – то зачем вообще мне платить им зарплату?

Выпад, конечно, был очень адресным. Финансовым директором числился именно Эд, а юридическим – давний его друг, та еще паскуда, на самом деле, но с редчайшим талантом.

Разумеется, наследничек и бровью не повел. То есть, конечно, очередной наезд на свою бесценную персону запомнил, зафиксировал, поставил галочку “припомнить, когда дело дойдет до стакана к смертному одру”. Но улыбнулся при этом абсолютно безмятежно.

– Контракт подписан. Кисимура – наш. Чей череп тебе принести следующим, отче?

Наследничек кривляется, конечно.

Что-то в нем не перебесилось с подросткового периода, по крайней мере, когда они оставались наедине, Эд всегда превращался в этакого рубаху-парня, даром что мать его уже пару раз заикалась, что пора бы ему остепениться. А уж кто-кто, а Кристина никогда в жизни не признала бы, что её сын – взрослый молодой мужчина. Назвать её старшей сестрой вот этого вот наглого "дяди" был верный способ подкатить.

– Кстати, ты забыл, что обещал мне за успешную сделку? – ехидство в тоне Эда отчетливо поднимает голову.

– Что-то не припоминаю, – мрачно откликается Алекс, хотя предмет пари он помнит весьма отчетливо. Просто принимать его не хочется. Кисимура, старый хрыч, не мог отшить Эда как отшивал всех переговорщиков до него?

–Семейный ужин, —Эд и сам понимает, насколько паскудную свинью он подложил отцу. И потому сияет, как будто переоблученный радиацией. – Когда мне сказали, что ты едешь, я велел накрыть к ужину. Мама уже ждет.

Вот это и было хреново. Что Кристина чего-то ждет!

Кристина и вправду уже ждет.

Как всегда, готовая настолько, будто прямо сейчас на их дом может рухнуть метеорит, и она готова умереть роскошно. Платье подобрала роскошное, какого-то мягкого розового оттенка.

Сидит в хорошо отрепетированной позе за накрытым столом и улыбается так благостно, будто ждать своих мужчин к ужину – любимейшее её занятие.

Нет, конечно же.

Только привычку выводить людей на чистую воду Алекс выключил гораздо раньше, когда перешагнул за порог.

В конце концов, на то и существует понятие «дом», что тут можно позволять себе ту маску, за которой тебе наиболее комфортно. Ну, или хотя бы ту, в которой тебе комфортно больше, чем во всех остальных, что ты примерял за день. Некоторые вещи домой лучше все-таки не носить.

– Извини, что заставили тебя ждать, дорогая, – спокойно произносит Алекс, занимая свое место во главе стола, – добрый вечер.

– Добрый вечер, дорогой, – Кристина приветливо изгибает губы. Блестящая пианистка, недурная актриса. Каждый семейный ужин для неё все равно что сольное выступление на очень частном и дорогом концерте.

И выступление удачное, нужно сказать. Она делает все, чтобы глядя на нее Алекс не сожалел о сделанном когда-то выборе. Пусть их отношения и были больше сделкой.

– Выглядишь потрясающе! – Эд целует матери руку, есть у них такое правило, и Кристина никогда им не пренебрегает.

– Спасибо, милый, – тон у Кристины теплеет. Из двух Козырей она все-таки предпочитает сына. Даже больше – в свое время именно она катастрофически Эда избаловала. Если бы к этой его избалованности не прилагалось умение доставать желаемое любой ценой – это было бы фатально.

Они неторопливо приступают к ужину. Только по натянутой улыбке Крис выясняется, что она чего-то от Алекса ждет.

Интересно. Что у нас сегодня? Новое платье? Впрочем, Крис никогда не повторяется в нарядах, вряд ли!

– Губы выглядят лучше, – суховато произносит Алекс. Видит, как удовлетворенно дергается уголок рта у Кристины, ставит себе внутренний зачет – верно увидел. Ну и хорошо. По крайней мере, скорбная Кристина – та еще испытание. Кристина, которая снова посещала пластического хирурга и не получила должной оценки его усилий – это истинная драма. Шекспир таких не ведал.

Конечно же, назвать это семейным ужином сложно. Алекс говорит с Эдом, Эд говорит с Кристиной. Между собой они только взглядами и обмениваются. Изредка.

Да о чем тут разговаривать?

Они тысячу лет назад сошлись на том, что будут играть роль привыкших друг другу супругов. Даже если он – будет два раза в неделю посещать самые злачные притоны, а она – заведет себе двенадцатого молодого любовника. Ну, конечно же, он вел счет. Кристина, кстати, тоже вела!

– Скажи мне, что на твоей голове, сынок?

На морде наследничка расплывается удовлетворенная улыбка. Недаром столько времени не стригся, отрастил лохмы, что в какой-то момент их можно было собрать на затылке хвостик. И вот теперь ясно, для чего он так берег свою шевелюру. Чтобы в один прекрасный момент снести все с висков и зализать все верхние волосы к затылку, как петушиный хохолок. Да еще и каким-то образом этому всему великолепию дополнительный объем придать.

– Ни черта ты не понимаешь, батюшка, – снисходительно роняет Эд, с пакостной едва заметной ухмылочкой, – это андеркат. Последний писк, между прочим. Всякому приличному человеку полезно создать какой-то имидж. А ты хоть раз заходил к парикмахеру? Или так и стрижешься машинкой, под три миллиметра, когда волосы до семи отрастать смеют?

Алекс смотрит на Эда в упор, на наглую морду сына. Он такой довольный, что кажется – только ради вот этого момента и болванился согласно этому вот «последнему писку» придурочной их моды. Ждал, пока заметит. Сто процентов ждал, паршивец. Специально натворил вот эту хтонь, потому что рассчитывал добиться от отца эмоциональной реакции.

Иногда Алекс думал, что ремня в жизни его единственного сына было мало.

Потом вспоминал собственное детство. Якобы благополучное, так гармонично выглядящее со стороны. Тихую забитую мать, не смеющую сказать ни слова против папаши прокурора. И конечно, вишенка на торте сладких детских воспоминаний – сам отец семейства, который решал проблемы воспитания по любому поводу только одним средством – кулаками, тяжелыми, как будто их из чугуна отлили. И самая горькая часть всего этого – Леха. Алекс-младший. Тот самый, кого так боялся оставлять одного, без защиты. И ведь пришлось. Иногда казалось, что папаша нарочно не стал отмазывать старшего своего сына от армии, потому что до последнего считал, что отбивающий у него младшего Алекс делает из Лехи тряпку.

До Алексова дембеля Леха не дожил полтора месяца. Пробил отцовской тачкой хлипкий заборчик на мосту, предварительно приковав себя к рулю. На вскрытии нашли три свежесломанных ребра. Отец замял, конечно. Травмы признали полученными после смерти. Но Алекс все прекрасно понимал.

И потому позволял себе коснуться ремня только вне дома. Только на той территории, в которой его жертва была согласна принять его тьму.

А ведь когда-то, когда эта тьма шевельнулась в первый раз, когда Алекс в первый раз ощутил практически нестерпимое желание ударить невыносимо орущего младенца – он почти сразу подал на развод. Потому что как ни крути, а быть таким, как его отец, не собирался совершенно.

Развода не произошло. Когда внезапно и очень серьезно заболел Эд, тот самый мелкий, вопящий карапуз, нянь не пускали на порог. Кристина и Алекс по очереди дежурили у его постели, и в свои смены, глядя на слабого, бессильного и такого тихого сына у Алекса бессильно сжимались кулаки.

Первый раз в жизни хотелось позвонить папаше и попросить его достать из шкафа ремень. Тот самый, тяжелый, с армейской тяжелой пряжкой. И чтобы он на ребрах Алексу освежил прописные истины. Напомнил про необходимость для мужчины нести ответственность за тех, кто от тебя зависит.

Особенно за маленькое беспомощное продолжение свое, которое и защитить-то больше некому, кроме его долбанутого отца. И защитить, и воспитать, и научить правильным вещам. Тем, что и сам усвоил слишком поздно.

Конечно, наследничек еще не раз болел. Он не был ребенком, которого боялись микробы, но тот первый, самый стремный, тяжелый раз, когда болезнь растянулась на долгий месяц…

Чего только не случилось за этот месяц. И перемирие с Кристиной было заключено. И условия их союза оговорены.

Главное – играть роли при сыне. Быть для него в меру счастливой парой родителей. Что происходит вне стен семейного гнезда – будет оставаться там. За стенами.

Условия эти до сей поры не нарушались. Хотя периодически у Крис прорывалось.

В эти вечера было много криков, звона в голове и осколков битой посуды. Крис не умела держать бурю в себе. После этих дней он обычно уезжал их дома на несколько ночей и возвращался, только когда на руках мозоли от плети оставались.

– Алекс, – Кристина покашливает и только в этом покашливании и слышится её укор. Судя по всему, она уже не в первый раз его окликает.

Он приподнимает взгляд, смотрит на жену выжидающе. Без лишних вопросов. Не хочется лишний раз заставлять воздух вибрировать. Зовет – значит, есть повод.

– Завтра вечером у моей подруги выставка.

Кристина говорит коротко. Просто знает, что он понимает, о чем речь. Если есть выставка, значит, Кристине нужен «плюс один». Муж нужен. Когда они появляются вместе, для Крис и её подруг звучат более выгодные предложения, на их персоны повышается спрос.

Он не любит всех этих пафосных сборищ, но понимает коммерческую необходимость.

– Во сколько?

– В семь.

– Я распоряжусь, чтобы это время для меня освободили от встреч.

Кристина кивает, с хорошо отрепетированной благодарной улыбкой на губах, и возвращается к очень вдумчивому расчленению крохотного пирожного на её тарелке.

Переговоры окончены. Все стороны остались довольны их исходом.

Когда ужин происходит в тишине – это на самом деле удовольствие. Истинный десерт, без единой лишней калории. В такой ситуации Алекс даже почти забывает, что семейные ужины совершенно не любит. Никак не познает их прелести. Но в тишине… В тишине он к этому очень близок.

– Ты сегодня явно не с нами, папа, – произносит Эд, когда Кристина как всегда раньше всех заканчивает с употреблением пищи и оставляет мужчин одних. Конечно, нарочно. Такие вещи тоже оговаривались в свое время. И за семейным ужином должно быть время для урегулирования деловых вопросов.

– Она так хороша? – наседает Эд нетерпеливо, даже вилку в руках начинает крутить.

– Кто? – Алекс приподнимает вопросительно бровь.

– Та, с которой ты оттягивался сегодня, – Эд говорит насмешливо, как говорит всякий молодой хлыщ его возраста, который уже списал родителей на свалку истории, но так и быть, готов признать, что у них есть какая-то личная их стариковская жизнь.

Рука Алекса замирает где-то на подлете ко рту. Он припоминает Свету.

Это костлявое, ехидное недоразумение, с отсутствующими инстинктами самосохранения. Да, он с ней феерически оттянулся, конечно. Особенно на мосту, когда держал и думал – сиганет или не сиганет.

– Да брось, – между тем Эд трактует его паузу как нежелание говорить по-своему, – я знаю, что у вас с мамой не все ровно. Знаю, что ты в курсе про её любовника. И про твое "хобби" знаю.

Алексу хочется усмехнуться и ответить чем-то вроде: «Я тоже про твое знаю». Но он так же знает, как непросто принимается эта сторона личности. И не собирался что-то запрещать Эду. Даже отчасти рад, что Тема нашла его чуть раньше. Может, и он будет несколько другим. Переживет меньше ломки перед принятием.

– Так что, она так хороша? – все с тем же неунимающимся интересом наседает Эд. – Ты никогда не отменял все встречи ради простой женщины.

– Она… – задумчиво проговаривает Алекс, подбирая Свете достойное описание, – похожа на язык огня. По крайней мере, глаза от неё оторвать сложно.

– Ничего себе, – Эд присвистывает, – такая поэзия и из твоих уст… Видимо, действительно что-то особенное.

– Просто девчонка, – Алекс поднимается из-за стола, захватывая с десертной тарелки пончик, – я ей руку сломал. Задел на машине. Хотя экземпляр любопытный.

Эд задумчиво обрабатывает мысль, потом интерес на его лице выцветает. Он бы поди и хотел, чтобы отец отвлекся на пассию. Сколько сомнительных и рисковых планов он бы провернул в отсутствие Алекса. Сколько бы позже выгреб звездюлей и никем кроме него не ожидаемой прибыли. Но раз уж отец говорит «просто девчонка» – значит, ничего интересного.

Почему-то этот вывод сына Алексу доставляет большое удовлетворение.

Глава 4. Несносная

– Королева моя, я принес тебе радостные известия.

Без особого трепета я зеваю в трубку. Так громко, чтобы гребаный Гошик услышал.

Потому что нельзя, мать твою, поднимать меня в шесть утра. В шесть! Да какая сволочь в это время просыпается? Хотя… Зная Гошика, он наверняка даже не думает ложиться. У этого тусовщика поди и утро вчера в семь вечера только началось. Эх. Хорошо быть московским мажорчиком и не выпускать из зубов золотой ложки. У него папочка известный журналист. У самого Гошеньки – очное отделение и свободный график посещения. Потому что его папочку каждый препод у нас знает. А бедной провинциальной Светочке приходится самой прогрызать себе путь к солнцу. И ходить на лекции. И спать по ноча-а-ам.

Пожалела себя пять секундочек, покосилась на пустую кровать моей соседки – Ленка где-то явно ночует сегодня.

– Ну и какого черты ты молчишь, Георгинчик? – вздыхаю томно. Под полуприкрытыми веками белый туман начинает собираться вт что-то продолговатой формы. Высокое такое. С манящим облаком молочной пены сверху…

– Я жду, пока ты наконец совесть поимеешь, – Гоша с той стороны трубки уязвлен и почти оскорблен. Бог ты мой, да неужто он, наконец, мне что-то стоящее принес, а?

– Совесть я в этом месяце не заказывала, – вздыхаю сочувственно, – но если ты наконец скажешь, на кой поднял меня в такую рань, я тебя послушаю. А если новости действительно хорошие – даже похвалю.

– Похвалишь? Ты? – в голосе любимого моего стервеца-приятеля звучит глубокий скепсис. Он хорошо меня знает.

– Георгинчик, не томи. А то я потеряю остатки терпения и прокляну тебя прямо сейчас. Ты после этого не выживешь.

– Как только ты узнаешь, кого я вчера уболтал посмотреть твою статью про сезонные оттенки этого года, ты воскресишь меня обратно.

– Если это не Ева Моро, то зря ты надеешься на то, что я буду тратить силы на твою гнусную шкуру, Звягинцев!

– Ну, Света-а! – Георгинчик с той стороны трубки воет, как будто я ему в грудь нож вонзила. – Вот как ты, черт возьми, это делаешь? Ты опять мне сюрприз изгадила!

Ы-ы! Кому-то боженька подарил красоту великую, а мне – интуиции насыпал. У Гоши горе великое, а я – резко сажусь в кровати.

– Гонишь!

Сон практически мгновенно получает уведомление о немедленной депортации из моего организма.

Ева Моро! Это та, чье меткое слово может поставить жирную точку в карьере даже именитого дизайнера. Редактор «Estilo» – журнала, для которого мечтает писать каждая модная цыпочка, живущая в столице, с пропиской или без неё. А уж я – я хочу за них за всех сразу!

– Да вот еще, буду я гнать! – оскорблено бухтит Гошик. – Она даже согласна принять от тебя триста слов на рассмотрение. Не облажаешься – пойдешь в штат её журнала. И я пойду. Твоим куратором.

– У тебя морда треснет быть моим куратором.

Говорю, а у самой под веками полыхают яркие радуги. Новость-то и вправду зашибенная!

– Ягодка моя, ты не поверишь, насколько у меня эластичная морда, – снисходительно откликается Звягинцев, – но с моим-то местом все уже решено, меня батюшка к ней на место младшего ассистента устроил, а вот ты, Светик, изволь напрячь булочки. Зря, что ли, я впрягся за тебя?

– Погоди, погоди, а тема какая?

– Тема самая что ни на есть свободная, – усмехается Георгинчик, – твоя задача – сделать так, чтобы Моро твою статью до конца дочитала. А уж о чем она будет – твое дело. Ну, все, чао. К концу недели жду статью.

Свободная тема! Нельзя говорить мне такие вещи.

В голове у меня, разумеется, блаженная пустота. Выбрать из всего мира что-то одно… Нереально. Не в шесть утра, да еще и до первой чашки кофе… Я совершенно отказываюсь принимать судьбоносные решения, которые мне всю жизнь сейчас определят.

А вот потянуться и улечься на пузо, уткнувшись в телефончик – святое дело. Поспать бы, но адреналин от новости про Моро трясет меня адреналиновой лихорадкой.

Так что спать не будем, зато залезем в Вотсап, полюбуемся на вчерашнее: “Приятных снов, Летучая”, прилетевшее с неизвестного номера, через два часа после того, как он меня оставил.

Летучая…

Я будто снова стою на краю моста, и мои волосы пытаются течь по ветру, пока я в глаза смотрю бескрайнему речному богу.

– Ты налеталась? – почти слышу сиплый шепот.

По коже колким стадом проносятся мурашки. Ух!

Все-таки он прав. Я слишком давно стою на своих ногах. Безумную вечность держусь за плеть и не разжимаю пальцев на ее ручке. Мой внутренний дракон исправно питается, по расписанию. Но вот рабыню свою я бесконечно долго не выпускала на свет.

Уж слишком разборчивая, да. Так-то властных Господ – как псин нерезанных развелось, только пальцем ткни. Все они любят рычать, все они с удовольствием дадут мне желаемое. Но увы, не все мной желаемое! А я не согласна размениваться на что-то меньшее.

“Сегодня хочу капучино, – мои пальцы отстукивают сообщение быстро, – со льдом. И три пшика мятного сиропа”.

Думала – спит.

Или занят. Или жену наконец удовлетворяет. Должно же ей хоть иногда доставаться, да?

Ответ прилетает практически мгновенно.

“За это тебе придется надеть юбку”.

Ну ничего себе, у кого-то заявочки!

“С чего ты взял, что они у меня есть?”

Дзинь. Дзинь. Дзинь.

Падают мне в месенджер мои же фоточки из инсты. Быстро! Получается, он не только их пересмотрел, но и сохранил себе те, что зашли побольше? И ведь все как на подбор юбки с его фоток – одна короче другой.

“Наденешь красную юбку – так и быть, получишь и мой стакан с кофе”.

Красная юбка с его фоток – вообще короче всех в моем гардеробе. Это юбка “не смей наклоняться, да и ходить лучше не надо”.

“Заметано”.

“Буду у тебя в то же время, что и вчера”.

Я тихонько хихикаю и переворачиваюсь с боку на бок, выгибаюсь на простыне как кошка.

Боже, какой смешной. Да с чего он взял, что у девицы, что выкладывает по два-три аутфита на каждый день, всего одна красная юбка? Надо было уточнять, что его интересует та, что с фото. А то я непонятливая. Потому и выбираю длинную юбку до самых пяток. Критично перебираю блузку, и… Зачем-то выбираю черную, с вырезами на плечах. Собираю это все в образ, придирчиво верчусь перед зеркалом.

На что только не идут люди ради лишнего стакана кофе!

Выхожу к нему – как до того выходила только на подиум. Гипс несу так, будто изящнее аксессуара и придумать невозможно. Широкий алый подол элегантен до крайности. Кто скажет, что я в эту секунду упиваюсь собственной офигенностью, тот… Ошибется.

На самом деле я изучаю Козыря. Оцениваю, насколько вообще он достоин стоять рядом с восхитительной мной. Что ж… Морда – кирпичом, затылок стриженый под машинку, небритость уровня «про бритву не слышал, но все что отрастает – отрубаю топором». На бычьих плечах внатяг сидит черная кожаная куртка. Под ней – абсолютно без фантазии, черная рубашка. Сойдет за телохранителя, если не рассказывать никому, что он за мной еще и ухлестывает. Разве что… Один изъян портит эту картину.

– Кто тебе этот жуткий галстук подкинул? Твои злейшие враги?

Гляжу на жуткое недоразумение в дурацкую полоску, которое портит всю картину «роскошный мафиози на выезде».

– Жена, – отзывается он. Так мрачно, будто я сама на эту откровенность напросилась.

Ах, жена-а! Ну, тогда точно – никакой пощады.

Его лицо каменеет, когда я тянусь к нему и сжимаю пальцы здоровой руки на галстуке. Что думает мужчина – ума не приложу, но когда я начинаю возиться с узлом его удавки – в глазах явно отражается разочарование.

– Как ты там вчера говорил? – улыбаюсь насмешливо. – Хочешь ехать со мной – крась губы? Так вот сегодня мой черед. Хочешь, чтобы я накрасила губы – долой эту безвкусную дрянь. Она тебя портит.

Думала, будет возбухать. Думала, поймает за руку и потребует прекратить. Он же – смотрит и смотрит на меня, пока я демонстрирую чудеса ловкости рук. Развязать галстучный узел одной рукой непросто даже мне, но я справляюсь. И демонстративно швыряю бессмысленно потраченный кусок ткани в ближайшую урну. Отслеживаю траекторию его полета взглядом.

И-и-и, трехочковый!

Думала – хоть этим возмутится. Как же! Это ведь подарок жены! Каким бы ни был мужик доминантом по жизни, но подарки жен и обручальные кольца берегутся как зеница ока. Такие уж порядки. Даже любовницам редко позволяют их касаться. Не то что капризным девицам вроде меня, которые ведут себя как им вздумается.

– Крась губы, Летучая, – невозмутимо роняет Козырь над моим ухом. И бровью не повел. Да что такое! Еще и выглядит так, будто я попалась в его ловушку. Я! В его!

– Сначала кофе, – я тянусь к стаканам, оставленным на крыше его тачки – еще не убранной сегодня.

Настал черед Козыря демонстрировать чудеса ловкости. Он выдергивает стакан с кофе аж у меня из-под ладони.

– Эй! – я возмущенно подбочениваюсь. – Мы договаривались. Красная юбка в обмен на твой стакан кофе.

– Ага, – Козырь кивает, снимая со стакана крышку, – договаривались. Только это не та юбка, что я просил.