Отрок. Ближний круг: Ближний круг. Стезя и место. Богам – божье, людям – людское Красницкий Евгений

– Почему Матвею молчать не велел? Не подумал или намеренно?

– Намеренно… прадеда Агея вспомнил, ну и… в общем, пусть знают!

Мать снова немного помолчала, и опять ее реплика оказалась совершенно неожиданной:

– Взрослеешь, сынок. Как тебе Алексей?

«А как мне Алексей? Хрен его знает. Чего она услышать хочет? Комплимент, хулу? Догадывается, что я оцениваю его как будущего отчима? А может быть, это извечное женское желание понять: чего же ей самой хочется? Не-е-т, в этих делах я вам, маман, не советчик. В оценках даже такой опытной и разумной женщины, как вы, все равно доминируют эмоции, и рациональные аргументы на них влияют слабовато».

– Не знаю, мам, он у нас недавно, да еще и в непривычном для себя положении пребывает – беглец, одиночка, от милости деда зависящий. Алексей же к другому привык – людьми командовать, самому себе хозяином быть. Сходила б ты к Нинее, она с Алексеем разговаривала, как-то поняла его – она же умеет.

– И правда, сходить, что ли? – было непонятно, довольна мать ответом или нет. – Ладно, Мишаня, ступай, вон Роська весь извелся, а там, вон гляди, Стерв чего-то машет. Всем ты нужен… воевода.

«Интересно: материн вопрос про Алексея означает, что тянуть с замужеством она не намерена, или я что-то не так понял?»

– Минька! – Роська так и кипел от возмущения. – Мне Матвей сейчас сказал… как ты мог? На святого человека…

– Ты меня учить собрался? – ответ получился резким, даже злым, чего Роська, разумеется, не заслуживал.

– Виноват, господин старшина! – Роська не на шутку обиделся. – Дозволь идти?

– Рось, не обижайся, – Мишка постарался максимально смягчить тон. – Так надо было, пойми. Командир может быть только один.

– Так точно, господин старшина! Дозволь идти?

– Перестань, Рось! Ну что ты как чужой? Я думал, что как раз ты-то первый все правильно и поймешь, – Мишка положил крестнику руку на плечо и почувствовал, что Роська с трудом удерживается, чтобы не стряхнуть ее. – Приходи вечером, поговорим, ты сам поймешь, что иначе нельзя было. Придешь?

– …Приду…

– И всех наших приводи, надо посидеть, обсудить многое… Ты смотри: наставники новые появились, семь десятков новобранцев, крепость строим. У каждого же из вас какие-то мысли есть, что-то подсказать, посоветовать можете или спросить, поспорить. Понимаешь меня?

– Угу.

– Ну тогда я жду вечером!

– Угу.

«Вид все равно обиженный. Хам вы трамвайный, сэр Майкл. Нельзя ближников обижать, вообще никого обижать нельзя… без необходимости. Всем мил, конечно, не будешь, но вот так, без причины… М-да, нехорошо получилось».

Стерв, в отличие от Роськи, был невозмутим, как индейский вождь. Сидя на бревне, спокойно дождался, пока Мишка подойдет к нему сам, вежливо поднялся навстречу и вроде бы безразличным голосом поинтересовался:

– Михайла, пленного допрашивать сам будешь или Алексея позовем?

– Какого пленного? Дядька Стерв, ты что, за болотом «языка» добыл?

– Ну. Ты же сам велел. Он уже неделю в погребе сидит – Алексей не велел попу показывать. Так звать Алексея-то?

– Погоди, ты сначала расскажи, что сам видел. Давай-ка тут на бревнышке посидим, а потом уже решим, что делать будем. Болото широкое, перейти трудно?

– Широкое, чуть не полдня перебираться пришлось, – принялся обстоятельно отчитываться Стерв, – но трясин особых нет, дно почти везде неглубоко и твердое, хотя, если дороги не знать, можно и с головой окунуться. Ближе к тому берегу островок есть, и на нем избушка поставлена. По всему видно, что постоянно в ней не живут, а устроено там все так, как нужно для людей, возвращающихся издалека и после непростых дел. Дрова запасены, два котла – большой и маленький, запас еды, чистое полотно для перевязок, кой-какие лекарства. Одновременно могут разместиться человек шесть-семь, а если потесниться, то и десяток. И запасов на десяток человек, даже если есть несколько раненых, хватит дня на два-три.

Я так думаю, что эту избушку для того и держали, чтобы те, кто возвращается, могли передохнуть, раненых перевязать, заночевать, если темнота на болоте застанет. Но в последнее время там никого не было, похоже, что, после того как они на нашем берегу в ловушку попали, больше там не ходили.

– А дальше, за болотом?

– Дальше, не на самом берегу, а чуть поодаль, настоящее жилье. Но мы на него только издали посмотрели, близко было не подойти – собаки учуяли. Похоже на хутор: два больших дома, разные постройки, огород, пашня – все добротное, подворье тыном обнесено, только хутор какой-то странный. Понимаешь, Михайла, сена и места для скотины там гораздо больше приготовлено, чем на таком хуторе может быть. Как будто приезжают туда, на время коней оставляют и куда-то уходят, а потом возвращаются, забирают коней и уезжают.

– Думаешь, это те, кто к нам через болото шастал? – озвучил Мишка первую пришедшую в голову мысль. – Специально для них и избушка на болоте, и хутор этот вроде постоялого двора.

– Может, и так, – Стерв пожал плечами, – но не думаю, чтобы все это только для нас городили, может быть, с того хутора в разные места пути начинаются? Больно уж все солидно устроено и с размахом. От того хутора дорога уходит, так она наезженная, видно, что не только верхами, но и в телегах ездят.

– Вы ту дорогу проверили?

– Нет, сначала мы вдоль берега болота сходили. Оно, вишь, не совсем стоячим оказалось, вода, хоть и медленно, к западу течет, особенно в одном месте чувствуется, там и поглубже – наверно, старое русло проходит. И еще одно. Тот берег заметно выше нашего, опять же и островок там, да не один. Кроме того, на котором избушка стоит, еще несколько маленьких есть. Получается, что, если то место залила перегороженная речка, вода должна была в нашу сторону разливаться, вот я и решил глянуть, почему не разливается. Недалеко – меньше дня пути – нашли плотину. Никакие это не бобры, людскими руками сделано, но сделано без ума – вода разлилась, обход плотины нашла и вернулась в русло. Поэтому болото больше и не разливается… а может, так и задумано было, не знаю. Плотина та совсем сгнила, если бы не всякий сор, который вода натащила, давно бы прорвалась, а раньше-то за плотиной следили. Избушка там рядышком брошенная. Уже лет пять, как хозяин либо помер, либо ушел. Так что, если надумаем болото спускать, туда человек десять с инструментом прислать, и за один день плотину разнести можно.

– А надо спускать? Для чего?

– Ну не знаю… вдруг воевода решит, ему видней. Я так только, посмотрел.

– Ну а дальше?

– Дальше пошли мы вдоль той накатанной дороги, но ушли недалеко – к мосту выбрались. Река пошире Пивени будет, не такая, конечно, как Случь, но пошире. Мост добротный, видно, что давно поставлен, но содержится в порядке и при нужде обновляется, а за мостом крепостца – не крепостца, а знаешь, мне Корней объяснял, есть такое слово «острог» – укрепленное место для малого числа воинов. Для стражи, к примеру.

– И много там воинов?

– Вроде как и вообще нету. Вышка стоит, а дозорного на ней нет, ворота раскрыты, а около них никто на страже не стоит, зато внутри белье на веревках, куры бродят, бабы, детишки. Одним словом, опять хутор, тем паче что и снаружи за тыном еще четыре избы стоят, две – совсем новые. Растет потихоньку селище.

– А дальше?

– А дальше мы не пошли. Переночевали, а перед рассветом засели в одном интересном месте на берегу. Я еще в лесу приметил – ходит кто-то к реке, но так, чтобы следов не оставлять. Если бы редко ходили, то и не оставили бы, но ходят часто, так что я приметил. Нашли и место, к которому ходят, а вот зачем ходят, я так и не понял. То есть понять можно было бы, но если покопаться, а я сам следов оставлять не хотел.

Ну, сидим ждем. Как туман на реку пал, подплывает лодка, в ней двое сидят, по всему видать, рыбаки. Один в воде под берегом пошарил, вытащил конец веревки, потянул за нее – наклонилась ветка ивы, а на ветке мешок висит! Совсем интересно стало. Рыбаки тот мешок сняли, на его место другой пристраивать принялись, а от их мешка так копченой рыбкой и понесло – у меня аж слюнки потекли.

И тут откуда ни возьмись другая лодка! В ней трое сидят вроде как рыбаками одетые, но не рыбаки, как потом оказалось. Один как заорет: «Хватай татей!» – а двое других прыг на рыбаков! Опрокинули лодку, а глубины там по пояс, и как пошли рыбаков лупцевать! Умельцы – сразу видно, что к драке привычные. Потом связали рыбаков, в лодку покидали, оба мешка забрали и уплыли. Вторую лодку за собой уволокли.

Больше на том месте ждать стало бесполезно – шум, крики, драка, если кто невдалеке и хоронился, то к берегу уже не вышел бы. Тогда мы, пока туман не спал, на тот берег и переплыли. Пошастали там немного, но место, чтобы человека скрасть, неудобное – кусты только вдоль реки, да и то не везде, а так все поля, огороды, баньки у воды стоят. На открытое место не выйдешь – люди в поле работают; если бы поодиночке, то и с поля человека взять ухитриться можно, но одиночек не нашли.

После полудня приметили, что крайняя банька топится, решили там счастья попытать, засели в кустах, глядим, а воду-то в баню аж трое таскают – опять не то! Хотели уж уходить, но те трое, что воду таскали да топили, собрались и ушли. Выходит, не для себя баню готовили. Опять ждем.

«Чего он так подробно все расписывает? Ну, подождали у баньки, хапнули «языка», и все. Нет, Стерв не болтун, раз в подробности ударился, значит, они имеют какое-то значение, да и обидеться может, если перебью. Послушаем».

– Через какое-то время глядим – идут к бане три девки, несут чего-то в мисках и на подносах, полотенцами покрытых, а с ними двое тех самых мордоворотов, что рыбаков утром вязали! Один бочонок тащит вроде бы с пивом, а второй – тот самый мешок с рыбой. Совсем непонятно – вроде бы загулять собираются, но баня-то тут при чем? И у девок вид смурной – не то чтобы их подгоняли, но и идут как-то без охоты.

«Да, у тебя в Куньем городище о таком мероприятии, как «баня с телками», и не слыхали, а этим «повезло» – предшественник «цивилизацию» внедряет».

– Девки в баньку зашли, а мордовороты неподалеку уселись, а через какое-то время подходят еще двое – тот, который «хватай татей!» кричал, и еще один мордоворот, ну прямо как родной брат тех двоих, только не бочонок несет, а кувшин. Зашли они в баньку, мордоворот почти сразу наружу выскочил, но уже без кувшина, и к тем двоим подсел.

Стали они, значит, пивко попивать да рыбкой закусывать, а в баньке визг девичий, хохот мужицкий… Эти трое на баньку поглядывают и посмеиваются, по рожам видно, а чего говорят, не слышно – далековато. Снова ждем. Больно уж мне захотелось этого кобеля блудливого скрасть, вот только как? Пока раздумывал, так и эдак прикидывал, он мне сам способ и подсказал – выскочил из бани и плюх в воду. Побултыхался немного, остыл и обратно в баньку побег, дальше куролесить.

Ну, думаю, тут-то я тебя и возьму, никуда не денешься – и мордовороты твои не помогут. Изготовили мы с Яшкой, что требуется, я поднырнул и засел под мостками, с которых блудодей в воду сигал.

«Смотри-ка ты, сына христианским именем зовет, специально для меня, что ли?»

– Долго сидел, замерз, аж зубы стучать стали, наконец слышу – ноги над головой топочут. Как посыпались в воду! Он, оказывается, не один, а с девками выскочил, я и растерялся – кого хватать?

Стерв сделал паузу, и Мишка понял, что последняя фраза была шуткой. Пришлось улыбнуться и спросить:

– Ну и как же ты разобрался?

– А очень просто! – торжествующе возгласил Стерв. – У блудодея-то ноги волосатые, а у девок-то нет!

– Хитро! – восхитился Мишка. – Я бы и не догадался.

– Ну! – воодушевившись, продолжил Стерв. – На ноги-то я ему петлю и накинул! Яшка тянет веревку, а я блудодея за бороду держу, всплыть не даю, так до наших кустиков и добрались. Кобель этот с перепугу воды нахлебался, надо откачивать, а я боюсь – начнет кашлять да перхать, кто-нибудь услышать может. Зря, оказалось, боялся – девки визг подняли: «Водяной, водяной!», мордовороты тоже чего-то орут. Двое в воду попрыгали, ныряют, ищут, а третий, видать, плавать не умеет, по берегу скачет и указывает, где искать.

Дурни! Мы же его против течения на веревке вытаскивали, а они до самого вечера вниз по течению искали – рыбаков на реку выгнали сети закидывать, вдоль берега по кустам и камышам шарили, а нас-то уже и след простыл.

Полоняник, правда, когда проблевался да прокашлялся, орать собрался, да Яшка его так ловко по горлу стукнул, что тот только сипеть и мог. Хорошо вы все-таки опричников учите, я такого удара не знал.

«Смотри-ка ты, приживается название «опричники», и никакого негативного смысла в него пока не вкладывается. Ну так и неудивительно, полицейских-то функций они не исполняют. Хотя как посмотреть, бунт именно опричники подавляли, по крайней мере – на заключительном этапе. Но все равно в устах Стерва «опричники» прозвучало, пожалуй, как «спецназ» или «гвардия».

– Обратно без приключений добрались?

– Как сказать… – Стерв пожал плечами, – вроде бы без приключений, только намаялись – полоняника на себе тащить пришлось, идти своими ногами отказался, и заставить не вышло, да и непривычен он босиком-то. Когда мимо того хутора проходили, который возле болота стоит, хотел шум поднять – начал биться, мычать, пришлось кулаком угомонить. А еще, когда на островке ночевали, он чуть не всю ночь веревку о край лавки перетирал, пока Яшка ему сапогом по ребрам не напихал. Упорный, словом, полоняник попался. Вот вроде бы и все. Хотя нет! Уже на этом берегу рысь встретили – хороший признак.

– Почему хороший?

– Значит, что не зря дозор с болота сняли, не шастает там никто, уж больно спокойной рысь была – просто подождала, пока мы пройдем. Поскалилась, пошипела, конечно, но видно было, что сытая и уходить с этого места не хочет. Может, котята где-то недалеко, а в неспокойном месте, где люди шляются, рысь с котятами не встретишь.

– Угу, – про рысь Мишке было неинтересно. – По всему видать, вы какого-то начального человека изловили. Допрашивали его? Что говорит?

– Ничего. Алексей немного поспрашивал, побил слегка – молчит, я же говорю: упорный попался. Алексей его пытать не стал, а велел кормить одной солониной, но воду давать через день. Сказал, что отмякнет, потом и поспрашиваем.

– А Нинея?

– Что – Нинея? – удивился Стерв.

– Ты ей ничего про полоняника не говорил?

– Так она и сама все знает, раз не спрашивала, значит, неинтересно, – уверенность Стерва во всемогуществе и вездесущности волхвы была непоколебима.

– Хорошо, дядька Стерв, а что ты сам обо всем увиденном думаешь?

– Ну… – охотник полез чесать поясницу.

«Что за привычка у него? Все либо в бороде, либо в затылке чешут, а он спину скребет».

– Неужто сам не понимаешь, зачем он девок в баню таскал?

– Да не об этом я, дядька Стерв! Общее ощущение у тебя какое?

– Чего?

«Блин, для него, конечно, «баня с телками» штука впечатляющая, но не до такой же степени!»

– Ты зачем за болото ходил? За банным непотребством подглядывать? Что ты понял о хозяине «пятнистых»?

– Думаю, что хозяин «пятнистых» боярыню раньше знал и немного опасался, а потом стал сильно бояться – то ли прогневал ее чем-то, то ли еще что. Был от него сюда сухой путь, его стража берегла, с тех пор там мост и острог остались. А потом он речку перегородил, болотом закрылся, но людей своих через болото посылал. Только что-то у него пошло не так – плотина без пригляда уже много лет, острог в селище превратился, потом воины хорошие кончились, или они чем-то другим заняты. Хорошие-то, даже в ловушку попавшись, так бы не убегали, мешки побросав. Одним словом, размолвка с нашей боярыней на пользу ему не пошла, все стало как-то наперекосяк. То, что мы на той стороне болота видели, – остатки от прежнего порядка, а не сам порядок.

– Ну что ж, пойдем посмотрим, дядька Стерв, на твоего полоняника. Как думаешь, «отмяк» он?

– Да кто ж его знает? Но больше недели в погребе, да соленая пища, да вода через день…

– А почему в погребе? У нас же темница есть.

– Темница учениками заполнена, к воинскому порядку приучаем.

Мишке показалось, что последнюю фразу Стерв произнес не то с насмешкой, не то со злостью.

– Что, так много наказывать приходится? За что?

– Не знаю, наставникам видней.

– А ты что, не наставник, что ли? – деланое безразличие в голосе Стерва Мишке не понравилось. – Сам-то не наказываешь?

– Я лесной науке учу, там в лесу никого наказывать не приходится, а здесь воинские порядки, я их не знаю.

«Похоже, с обучением новобранцев у нас проблемы. Ладно, разберемся с пленным, потом займемся этим. Блин, ну надо же было попу здесь столько проторчать! А стоило ли, сэр, так долго больным притворяться? Или уже привыкли быть хозяином в воинской школе и терпеть любой надзор стало в лом? Что есть, то есть, приходится признать, но, кажется, дело не только в этом. Похоже, сэр Майкл, что природный Лисовин, с которым вас «скрестил» Максим Леонидович, изрядным чревоугодником был. Вы спросонья не уследили, вот он вас «на автопилоте» на кухню и привел, с соответствующими последствиями, так сказать. После такого позорища конфликтовать с отцом Михаилом было просто стыдно, пока он совсем не оборзел. Не обгадились бы с чревоугодием, не пришлось бы «прятаться в болезнь», были бы все время рядом с попом, возможно, все удалось бы разрешить в более мягком варианте. Вот вам и полная замена личности… Промахнулся Максим Леонидович в этом пункте. Надо за собой следить, сэр. Впрочем, это мы уже обсуждали».

В погребе было довольно прохладно, лицо узника выглядело нездоровым, даже если не обращать внимания на синяки.

«Да, холод, соленая пища, нехватка воды – почки запросто посадить можно. Морду разукрасили… и это называется «побить легонько»?»

– Ну что, надумал разговаривать, или вообще воду перестать давать? – чувствовалось, что Алексею допрашивать пленного не впервой и способов добывания информации он знает много. – И не надейся, что так и будешь тут спокойно сидеть! Если сейчас не заговоришь, отволочем в кузницу, а там сам знаешь…

По лицу пленника было видно, что намек Алексея он понял, но голоса так и не подал.

«Что заставляет его так упорствовать? Преданность моему предшественнику? Грамотное промывание мозгов по поводу живущей за болотом страшной колдуньи или (чем черт не шутит?) специальная подготовка по тактике поведения на допросах? Сыграть в «плохого и хорошего полицейского»? Сомнительно – я рядом с Алексеем смотрюсь сущим молокососом, изобразить из себя альтернативу не получится. Или получится? Молокосос молокососом, но я ведь еще и боярич! Пожалуй, стоит попробовать».

– Стерв! – Мишка попытался придать своему голосу максимум властности. – Его сегодня поили?

– Нет.

– Воды! И побольше!

Стерв полез из погреба, Алексей стоял молча, возможно, догадался, что начинается какая-то игра. Мишка сделал вид, что ищет, на что бы присесть, не нашел и скомандовал тем же тоном:

– Пошли наверх!

– Слушаю, Михайла Фролыч! – дисциплинированно отозвался Алексей: видимо, даже не понимая Мишкиной затеи, счел нужным подыграть.

– А ты глаза прикрой! – обратился Мишка к пленнику. – После недели в погребе на солнце ослепнешь.

Сидя на завалинке, Мишка смотрел, как пленник жадно пьет воду прямо из ведра, принесенного Стервом, и раздумывал о том, как построить разговор, одновременно пытаясь понять хоть что-нибудь по внешнему виду «языка».

Внешность была какой-то непонятной. Отличить смерда от воина Мишка сумел бы легко – слишком заметный отпечаток накладывали на людей крестьянский труд или воинская служба. Крестьянином пленник не был – ни некоторой сутулости, ни загоревших дочерна рук и шеи, ни характерных мозолей. В то же время не было в этом мужчине присущих воину собранности, немедленной готовности к действию, которые почти всегда были заметны у мужей ратнинской сотни. Не был пленник и ремесленником. Руки кузнеца всегда в следах от ожогов, во въевшейся в кожу металлической пыли, руки гончара, наоборот, всегда чисты, пальцы чуткие, умеющие обращаться с податливым материалом. Не кузнец, не гончар, а какие еще ремесленники могут быть в таком маленьком поселении? Может быть, рыбак? Нет, у рыбака суставы припухшие от постоянной возни в воде, с мокрыми сетями, а на руках следы от многочисленных порезов и уколов. Ноги тоже не такие, как у привыкшего ходить босиком. Судя по тому, что рассказал стерв, пленник был каким-то начальником, а судя по тому, что его внешность не носила следов прежней трудовой деятельности, поднялся в начальники он не из «низов».

Не худ, что называется, «в теле», даже, кажется, есть некоторый намек на брюшко. Еще не старый, тридцати, похоже, нет. Широкоплечий, осанка без следов сутулости, держится если не с достоинством, то и без подобострастия и, кажется, верно оценил тон, которым Мишка отдавал распоряжения – еще одно подтверждение того, что привык общаться с высшим сословием и сам не из простых.

– Напился? – Мишка кивнул на ведро, которое пленник все еще держал в руках. – Не бойся, не отберем, захочешь еще, попьешь, а пока ставь на землю и садись-ка вот сюда – погрейся на солнышке.

«Подействует или нет? Должно подействовать – отяжелел от воды, сейчас разомлеет у нагретой солнцем стены; от недельного сидения в погребе, конечно же, слегка заторможен, спать в холодном погребе наверняка как следует не мог. Должен расслабиться и задремать».

– Алексей, а чего это у нас темница переполнена? – обратился Мишка к старшему наставнику, демонстративно не обращая внимания на пленника. – Неужто так все плохо с учебой обстоит?

– Плохо не плохо, а сказать, что хорошо, не могу. Новичкам тут все непривычно, на прежнюю жизнь не похоже, стариков, которым они привыкли подчиняться, нет…

Пленник шумно вздохнул, и Мишка, скосив глаза, заметил, что он расслабился, привалившись спиной к теплой стене. Алексей тоже зыркнул на пленника, понимающе кивнул Мишке и принялся описывать ситуацию нудным, монотонным голосом.

Дела, со слов Алексея, действительно обстояли из рук вон скверно. Учеба шла через пень-колоду. Дисциплина – ни к черту. Драки, хамство, мелкое, но частое неповиновение, отлынивание от работы и тренировок, разгильдяйство урядников и командиров пятерок. Девятый десяток откровенно саботировал обучение грамоте, причем сам урядник, не стесняясь, заявлял вслух, что воину грамота нужна, как зайцу дудка. Отношение к вере… Роську, бедного, аж трясло, когда посреди молитвы из толпы вдруг раздавалось козлиное блеяние.

Лазарет переполнен. Битые, ломаные, порезанные. У иных такие повреждения, что и вообразить-то трудно. Ну как, скажите на милость, можно умудриться холостым выстрелом из самострела хлестнуть себя самого тетивой по гениталиям? Чуть не помер, дурень. Или, зацепившись бармицей за стремя, тащиться за скачущим конем, пока рожа от удушья не посинела? За что там цепляться-то? Потом специально пробовали повторить – ни черта не получилось.

С девками тоже постоянные приключения, и не только из-за того, что куча парней рядом. То с лошади навернутся, то кинжалом порежутся, то щенок у кого-нибудь убежит. Одна иголку проглотила, испугались, что помрет, собрались посылать за Настеной. Пока собрались, обнаружилось, что иголка в подол рубахи воткнута. С чего дура придумала, что проглотила? Еще у одной обнаружилась совершенная несовместимость с живой природой. Сначала ей лошадь чуть палец не откусила, потом щенок за ногу тяпнул так, что два дня ходить не могла, потом (вообще ни в какие ворота не лезет!) ворона в лоб клюнула!

Правда, мать на пару с Прошкой управляли «женским контингентом» железной рукой. Мать как-то умудрялась поддерживать дисциплину, а Прошка просто-напросто командовал девками тем же тоном и в тех же примерно терминах, что и щенками. И действовало!

С купеческими детишками тоже не обошлось без неприятностей. Учились они, надо признать, прилежно, «правозащитникам» хватило одного урока, и «качать права» они больше не пытались, но на свет божий вылезла проблема национальной розни. Вот уж чего Мишка не ожидал, хотя предвидеть был обязан уже после первого же знакомства с пополнением. Среди четырнадцати «студентов платного отделения» оказался один неславянин – торк Мефодий. Травить его отроки начали почти сразу же. Дополнительно ситуация обострилась, когда выяснилось, что Мефодий совершенно неграмотен, но, будучи внуком старейшины рода, считает себя ровней старшине Младшей стражи, а остальных простолюдинами, стоящими ниже его на сословной лестнице. Такого подростки не прощают никому. Мефодию несколько раз устроили «темную», он, сохраняя гордость, жаловаться не стал, а принялся отыгрываться на обидчиках поодиночке.

Дело обязательно кончилось бы скверно. Однажды Илья тренировал отроков в замене колеса без разгрузки воза. Как уж там получилось, так до конца и не выяснилось, но груженный бревнами воз опрокинулся. Все почему-то в этот момент оказались на безопасной дистанции, и только один Мефодий стоял вплотную и, если бы не проворство Ильи, был бы задавлен насмерть. Что-нибудь подобное обязательно могло повториться, и Илья ничего с этим поделать не мог – не будешь же стеречь парня каждую минуту! Урядник же «платного отделения» Петька сам смотрел на Мефодия волком, пару раз напоровшись на патрицианское высокомерие юного торка в отношении себя как представителя «плебса».

Заступился за Мефодия… Первак. Как уж он разобрался с «купчишками», чем сумел запугать, было известно только ему одному, но травля Мефодия сменилась бойкотом, который внук старейшины игнорировал с высокомерием истинного аристократа. Десяток же Первака получил в благодарность блестящего консультанта по кавалерийскому делу, поскольку Мефодий, по-видимому, научился ездить верхом раньше, чем ходить по земле ногами.

Вторым страдальцем «платного отделения» воинской школы оказался Никола. Тот самый парень, с которым Мишка провел показательный бой в день прибытия отроков в Ратное и которому Анька подарила платочек. Виноват в несчастьях парня отчасти был сам Никифор, не предупредивший никого о том, что Никола был его внебрачным сыном от той самой вдовушки, которую он неоднократно поминал во время пребывания Лисовинов в Турове. Если вспомнить отношение Никифора к законной жене Ксении, легко представить, что Петька «на всю катушку» использовал свои права урядника для того, чтобы превратить жизнь Николы в ад.

Физическими кондициями и бойцовскими качествами сводный брат Петру не уступал, но у него обнаружилась ахиллесова пята – Никола буквально наповал и с полной очевидностью для окружающих влюбился в Аньку-младшую. Тут-то Петька и нашел способ оттянуться на побочном брате по полной. Постоянно провоцируя Николу издевательскими замечаниями по поводу как самих любовных воздыханий, так и по поводу предмета этих воздыханий, Петька время от времени получал в морду, после чего быстренько доводил дело до посадки на «губу» или наряда на грязные работы.

И за Николу, выбрав подходящий момент, тоже вступился Первак. Дрались они с Петькой яростно и на равных. Именно этой дракой и попрекнул в свое время Мишку дед. Петька озверел настолько, что схватился за кинжал, но применить его не успел – Первак, не стесняясь подлости приема, сыпанул ему в глаза песком, а потом отметелил так, что Петьку пришлось отливать водой.

Цель Первака была понятна – собрать вокруг себя обиженных, стать их защитником, а значит, занять нишу неформального лидера. Однако в данном случае сын ключницы промахнулся очень крепко – не учел (или не знал о таком) силы сплоченности землячества и сословной солидарности. Обидчика своего командира купчата вынесли из казармы на кулаках и собирались еще наподдать во дворе, но на выручку Перваку пришли ратники его десятка. Дело наверняка кончилось бы побоищем, если бы Илья не пустил в ход кнут, а подоспевшая с кухни Плава – скалку. Кое-как разняли, но стороны остались «каждая при своем мнении», обсудить которое и у тех, и у других времени оказалось достаточно – о чем еще беседовать, занимаясь чисткой выгребных ям?

Мишке наконец стал понятен смысл фальсификации человеческого жертвоприношения, якобы устроенного плотниками Сучка. Все складывалось в единую долгосрочную программу подрыва репутации самого Мишки и постепенного наращивания авторитета Первака. Цель заговора стала ясна, но так же ясно стало и то, что получается у заговорщиков плохо – не хватало квалификации и элементарных знаний, зато они вполне могли компенсировать качество количеством: вода, как известно, камень точит.

С наставниками парней проблем тоже хватало. Алексей, раз и навсегда заявив, что детей учить не умеет, просто раздавал направо и налево затрещины, а если провинность была более серьезной, вручал «курсанту» деревянный меч, сам брал себе такой же и «фехтовал» провинившегося до тех пор, пока тот не уползал на карачках. Илья занимался только купеческими детьми и хозяйственными делами, и требовать с него большего было нельзя. Немой, как и прежде, пощелкивал кнутом, а Глеб первым ввел в обиход порку розгами, и его «передовой опыт» тут же подхватили ветераны из обоза.

– Стерв вот тоже хорош, – продолжал живописать Алексей, – уведет ребят в лес, и там все вроде бы в порядке, а вернется в крепость, так словно и не наставник – ни во что не вмешивается.

Мишка глянул на Стерва, интересуясь его реакцией на замечание Алексея, но охотник вдруг улыбнулся и кивнул на пленника. Тот, свесив голову на плечо и приоткрыв рот, спал – Мишкин расчет оправдался. Алексей тоже улыбнулся, кивнул одобрительно и, сделав рукой такое движение, будто хлещет кнутом, вопросительно посмотрел на Мишку.

«Гестаповский метод – дать поспать несколько минут, а потом начать бить. Нет уж, любезный мистер Алекс, есть способы и потоньше».

– Нет, – Мишка отрицательно помотал головой. – Долго он спать не сможет, потому что чуть ли не полведра выхлебал. Как вода насквозь протечет, тут он и готов будет – сам все поведает, и заставлять не придется. Давай-ка пока подумаем, что с новичками делать, чтобы в порядок их привести. Дядька Стерв, почему у тебя на занятиях они себя прилично ведут? Или ты просто не рассказываешь…

– Что ж, я вру, что ли? – обиделся охотник. – Просто дело для них знакомое, дома-то они кто больше, кто меньше, но лесной науке обучались. А тут – либо что-то знакомое видят, либо что-то новое узнают, но такое, что на прежнее знание ложится, вот им и интересно. А когда интерес есть, то не до баловства.

– Значит, интерес… – повторил за Стервом Мишка. – Понятно. Дядька Алексей, а ты чего-нибудь можешь придумать, чтобы интерес у них появился?

– Что тут придумаешь? Верхом почти никто не ездит, разве что охлюпкой – без седла, да и коней на всех не хватает. Самострела никто раньше и в глаза не видел, а с деревянными кинжалами играть им скучно. Но острое оружие, пока к послушанию не приучим, в руки давать нельзя. Я и те ножи, которые они из дому привезли, поотнимал. Ты, Михайла, лучше подумай, как им страх Божий внушить, а то они и при попе-то не слишком усердны в молитвах были, а теперь, я чувствую, начнется… Разве ж это молитва святая, если в заднем ряду то блеют, то кукарекают?

«М-да, последствия притворного крещения. Ребятишки себя сдерживать не умеют, если сразу не пресечь, потом намаемся. Впрочем, способ имеется, а армейского устава, запрещающего наказывать все подразделение за провинность одного, никто и в глаза не видывал».

– Давай-ка, дядька Алексей, сделаем так. На молитву пусть становятся не толпой, а по десяткам. Перед ними будем ставить Артемия, у него слух тонкий, сразу отличит, в каком десятке дурака валяют вместо молитвы. Молимся-то мы перед едой, так тот десяток, на который Артюха укажет, вместо трапезной будем отправлять на пробежку вокруг острова. А чтобы шустрее бегали, пусть их опричники Дмитрия подгоняют. Опричников и потом покормить можно, а провинившиеся попостятся до следующего приема пищи. Один раз без жратвы останутся, другой, а потом, глядишь, и сами своих дурней от кукареканья и отучат.

– А что? Можно попробовать! – согласился Алексей. – Только смотри, невзлюбят опричников!

«Насаждаете элементы «дедовщины», сэр? А что делать? Хотя, правильнее, наверно, было бы назвать это «самовоспитанием по Дитеру Ноллю»[9], да и в современных армиях подобными методами отнюдь не пренебрегают, несмотря на устав».

Спящий пленник вдруг беспокойно зашевелился и попытался подтянуть колени к животу.

– О! Глядите-ка, водичка протекла! – безошибочно оценил ситуацию Стерв. – Сейчас либо проснется, либо обмочится.

«Клиент доходит, сэр Майкл, будьте готовы. Всегда готов!»

– Самое то, дядька Стерв! Чем нелепее и смешнее человек выглядит, тем слабее его воля к сопротивлению.

– Точно! – подтвердил Алексей. – Я и сам так… Гм…

– Ну тогда ставьте его на ноги! – скомандовал Мишка, принимая дедову «боярскую позу» – ладонь упирается в колено, локоть отставлен в сторону.

Вздернутый с завалинки и поставленный перед Мишкой пленник очумело закрутил головой и попытался вырваться.

– Уймись, зассыха! – прикрикнул на него Алексей, сопроводив окрик увесистой затрещиной.

– А? – впервые за все время подал голос «язык».

– Ну вот, сокол ясный, все ты нашей боярыне и рассказал, что она знать хотела, – елейным голосом поведал Мишка. – Теперь тебя и в кузню вести не придется – незачем. Ты ведь и сам не хочешь, чтобы тебя каленым железом жгли да кости ломали? Ведь не хочешь же? А?

– Нет…

– Ну и не будем. Ты хоть понимаешь, что во владениях Великой волхвы находишься?

– У… у колдуньи?

– Для кого колдунья, а для кого светлая боярыня Гредислава Всеславна. Она тебя усыпила, душу вынула и побеседовала с ней. А ты, пока без души был, словно дитя малое, ничего не понимал, вон даже чуть не обделался.

– Как… душу?

– А вот так! Все, что надо, вызнала и обратно душу в тело вернула. Все! Ты нам больше не нужен, можешь идти на все четыре стороны.

Это был самый рискованный момент – пленник мог оказаться просто туповатым и действительно куда-нибудь пойти, раз отпускают. Алексей глянул на Мишку с некоторым сомнением, а Стерв остался совершенно спокойным: он-то в возможностях Нинеи не сомневался.

Пленник бестолково потоптался на месте, то озираясь, то опуская глаза вниз, и попросил:

– Боярин, мне бы по нужде…

– Потерпишь! – буркнул Алексей и, подыгрывая Мишке, добавил: – Сейчас до леса добежишь, там и делай, что захочешь.

Пленный, кажется, не внял объяснению и продолжал просительно смотреть на Мишку, тот решил немного подтолкнуть его мыслительный процесс:

– Домой-то сам доберешься? Дорогу через болото найдешь? Боярыня, правда, тебя не отпускала, но если что, вернет – сам обратно пришлепаешь.

Пленника наконец-то прорвало:

– Боярин! Не губи! Пропаду, не выберусь! – «язык» затравленно огляделся. – Нельзя мне назад, смерть лютая ждет!

«Ну вот, то «не выберусь», то «нельзя назад», и где здесь логика? Нет логики, значит, клиент дозрел».

– Тебя как зовут-то, чудо заболотное?

– Уездом кличут.

«Ничего себе кликуха! Еще бы районом назвали или автономным округом».

– А во Христе?

На ответ Мишка не надеялся, спросил так – на всякий случай, но Уезд неожиданно ответил:

– Ионой крещен, только как же… у колд… у боярыни вашей нельзя, наверно?

– А там можно было?

– И там нельзя. Нас как привели, так сразу кресты поотнимали, требы класть велели отцу богов Сварогу.

– Привели? Откуда привели?

– Ой, боярин, не могу больше! Дозволь по нужде…

Мишка разрешающе кивнул, и Иона сиганул за угол недостроенного сруба, Стерв бдительно двинулся следом, а Алексей удовлетворенно констатировал:

– Все! Сломался! Начал говорить, теперь не остановится. Ты заметил, что он возвращаться боится?

– Заметил, только Нинею он не меньше боится, у него сейчас в голове настоящая каша, самое время допрашивать.

– Верно. А ты-то откуда… Ладно, я твоей матери обещал не выспрашивать, но… интересный ты парень, Михайла.

«Мать велела не выспрашивать? С чего бы это? А-а! Ей, наверно, Никифор поплакался, как его Нинея за излишнее любопытство «приласкала». Ну и ладненько, мне же проблем меньше».

– Ну так откуда вас привели?! – крикнул Мишка появившемуся из-за угла пленнику.

– Мы раньше на другом берегу Припяти жили – недалеко от Пинска, – затараторил тот на ходу. – Деревня большая была, Белянь называлась… Приехал боярин с дружиной, сказал, что нашу землю ему князь за верную службу пожаловал и мы ему теперь должны платить за то, что живем на его земле.

Иону явно понесло, теперь его не требовалось заставлять говорить, наоборот, как бы не пришлось останавливать.

– Я не знаю, как там старики и взрослые мужи решали, я-то еще совсем молодым был, но собрались уходить. Да! Там еще один был – Торопом звали. Он где-то пропадал несколько лет, а тут как раз появился и начал рассказывать, что есть за Припятью места, где никакой боярин не отыщет, земли там много и родит она хорошо. А еще слухи про моровое поветрие пошли, и Тороп все говорил, что от болезни надо уходить… В общем, ушли. На этом берегу Припяти еще несколько дней шли, а однажды, когда встали на ночлег, налетел боярин Журавль со своей дружиной. Никто и оглянуться не успел, мужчин всех повязали, тем, кто сопротивлялся, – по голове кистенем. А Журавль Торопу говорит: «Молодец, Торопка, знатную добычу мне привел». А тот кланяется, Иуда… Ну развели по разным селищам, стали жить.

– Значит, боярина твоего Журавлем зовут?

– Журавлем.

– И давно вы из-под Пинска ушли?

– Лет десять назад или одиннадцать – не упомню уже.

«Дед громил капище в тех местах лет тридцать назад, двенадцать лет назад куда-то туда ушли беглые холопы, причем болота еще не было, а был залитый водой лес».

– И чем же ты, Иона, занимался? На землепашца ты не похож, на ремесленника тоже.

– Извозом я занимаюсь. Как срок приходит, начинаю объезжать селища в своей округе. Тиуны к моему приезду сани или телеги готовят, я их в обоз собираю и веду в Крупницу, это село такое. Там выгружаемся, и обратно.

– Что, так весь год и ездишь?

– Ну не весь год, но раз восемь-девять приходится. То оброк собираю, то уголь.

«Ага, оброк!

Предшественник-то не чужд прогрессивных веяний».

– Смердов на воинское учение еще вожу, – продолжал Иона, – всякое бывает. Год на год не приходится.

– Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее, – прервал Иону Мишка. – Что за воинское учение?

– Всех годных каждую зиму два месяца учат пешему строю. Дают копье, секиру, щит и гоняют с утра до вечера.

– И много у боярина Журавля пешцев?

– Не знаю, со своей округи я две с половиной сотни привожу, а сколько еще с других мест собирают, мне неведомо.

Мишка многозначительно глянул на Алексея, тот кивнул, а Стерв неожиданно встрял с вопросом:

– Ты сказал, что восемь или девять раз в год обоз собираешь. Что ж ты возишь?

– Я же сказал: оброк и людей на воинское учение.

– Это – два раза! – уперся Стерв. – А остальное?

– Оброк же за один раз не увезешь. Сначала хлеб обмолоченный. Потом, перед самой распутицей, а если не успеваем – по первопутку, то, что с огородов собрано и с леса взято – что насолили, насушили, закоптили, замочили. Зимой убоину и дичину, ближе к весне шкуры. Уголь возим – каждому селищу урок назначен, сколько угля надо нажечь. Еще на воинское учение…

– Это ты уже говорил. Получается семь. – Стерв, оказывается, загибал пальцы. – А ты говорил: восемь или девять.