Испанский вариант (сборник) Семенов Юлиан

Пальма ответил – тоже с улыбкой:

– Господин Риббентроп, я снимаю свой вопрос.

Риббентроп поднялся, принес с другого столика электрический кофейник, долил кофе себе и Яну и спросил:

– Ну хорошо, а как думаете вы, куда следует обращать свой взор великой Германии?

– По-моему, на Варшаву.

Риббентроп отрицательно покачал головой.

– Прага?

Риббентроп снова отрицательно покачал головой, а потом прижал палец к губам и сказал:

– Вам, как другу Германии, я хочу посоветовать: не уезжайте сейчас отдыхать, даже если у вас запланирован отдых. А если и поедете, то советую куда-нибудь поближе к Пиренеям.

Гейдрих посмотрел на часы:

– Я сочувствую рейхсминистру. Журналисты с их дотошностью могут замучить насмерть.

И как раз в это время вышел Пальма. Он поклонился Гейдриху и сказал секретарю министра:

– Я просил бы вас записать, что я остановился в «Адлоне», апартамент номер двести семнадцать. Если я понадоблюсь господину рейхсминистру, прошу предупредить заранее, а если этого нельзя сделать, то сообщите, пожалуйста, портье. Я буду оставлять свой телефон или тот адрес, по которому ненадолго уеду.

Гейдрих вошел к Риббентропу. Они молча поздоровались. Гейдрих сказал:

– Мой дорогой Риббентроп перед тем, как я начну мучить вас вопросами координации нашей работы, мне хотелось бы спросить: известно ли вашему ведомству, что журналист Ян Пальма в течение трех лет посещал марксистский клуб в университете?

– Мне неизвестно это, и мне занятно узнать, о чем думал ваш Лерст, когда представлял мне Пальма в Лондоне?

– Лерст не всевидящий. Мой аппарат раскопал на Пальма интересный материал… Мы начали серьезно смотреть за этим газетчиком…

Риббентроп почувствовал, что холодеет: он вспомнил конец беседы с Пальма. Он не мог сказать об этом Гейдриху, он подставил бы себя под удар.

– Нет, я не верю этому, – сказал министр, – мало ли кто грешил в юности марксизмом? Пальма делает в высшей мере полезное для нас дело…

– Тем не менее я отчитал Лерста и поручил ему заняться газетчиком. Он его первым узнал, ему и отвечать…

– Погодите, а что у вас есть конкретно против Пальма?

– Он был с красными в Вене, он контактировал в Праге с русским писателем Борцовым, потом он внезапно воспылал любовью к нам… Я не очень-то верю таким амплитудам… Я верю только в последовательность.

– Он мог метаться…

– Вот мы и займемся его метаниями… Меня редко подводит интуиция, поверьте, мой дорогой Риббентроп…

Штирлиц отпер дверь комнаты, где лежал Пальма, и, остановившись на пороге, сказал:

– Хватит валять дурака! Я сейчас прикажу забрать отсюда эту тахту, – лежите на полу! Хаген! – крикнул он яростно. – Где Хаген?!

– Он отдыхает, – ответил дежурный по коридору. – Он очень устал.

Штирлиц раздраженно захлопнул дверь, взял стул, придвинул его к изголовью софы и подмигнул Пальма.

– Громко заявляйте протест по поводу Хагена, – шепнул он, – и слушайте при этом меня, я буду говорить очень внятно, хотя и шепотом.

Пальма начал гневно браниться, сосредоточенно глядя в лицо Штирлицу, а главное, на его губы – тот произносил каждое слово округло и четко:

– Республиканцы либо подменят самолет, либо совершат налет на эту богадельню. Если выберут второй путь, я не отойду от вас ни на шаг. Пистолет я вам дам перед самой операцией. Сегодня вечером, когда вернется ваш друг Хаген, мы станем допрашивать вас вдвоем, а может быть, я приглашу еще кого-нибудь третьего. Я буду мучить вас светом: прожектор в глаза – заранее извините меня, дружище, но это в наших общих интересах. Все поняли? Главное, не вешайте носа, все будет о'кей.

– Ол райт, – шепотом поправил его Пальма. – О'кей – это американский вульгаризм…

– Все! – закричал Штирлиц. – Хватит! Мне надоело выслушивать ваши жалобы! Будущее в ваших руках! Ясно?! Даю вам два часа на размышления – потом пеняйте на себя!

«Он здорово постарел за эти два года, – думал Пальма, наблюдая, как на него зло кричит Штирлиц. – Мне трудно, а каково ему, бедняге? Когда мы в первый раз увиделись, он был ведь без единого седого волоска».

Пальма тогда вернулся в «Адлон» и встретил в холле Петериса и Ванга. Они ехали на отдых в Ригу через Берлин. Ян бросился к ним, обрадовавшись, но в глазах у друзей он увидел холодное недоумение, и все сразу понял, и остановился возле них, чуть улыбаясь:

– Привет дипломатам!

– Привет борзописцам, – ответил Гэс. – Или теперь при встречах с тобой следует говорить не «привет», а «хайль»?

– Нет, можете просто называть меня «фюрер», – ответил Ян. – Кого ждете? Пошли ко мне – есть виски.

– Спасибо, – ответил Ванг, – мы ждем приятеля.

– Ну хорошо, ну ладно, – поморщился Ян, – мы разошлись в воззрениях. Но давайте выслушаем друг друга.

– Здесь всюду записывают разговоры, – ответил Петерис, – мне не хочется, чтобы гестапо занесло в свою картотеку мой голос – я брезглив.

– Меня не записывают. Я пропагандист идей Германии. А выслушать друг друга нам стоит.

– Пожалуй, что нет, – ответил Петерис. – Тем более что мы собираемся съездить в Москву, в эту цитадель варварства… Мы боимся бросить на тебя тень.

– Нехорошо так, – сказал Ян. – Недемократично, по-моему. Всякий волен верить в свои идеалы.

– Фашизм стал твоим идеалом? – удивился Ванг. – Я не предполагал, что скотство поддается идеализации.

– Можно подумать, что, вернувшись в Лондон, вы уговорите Чемберлена подписать с Кремлем договор о совместном отпоре Гитлеру, – жестко сказал Пальма. – Вы поохаете, поахаете, расскажете, как вам понравилось в столице социализма, но по-прежнему будете выполнять все указания ваших шефов. Не изображайте из себя принципиалов, парни. Вы такие же мыши, как и я, только несколько благопристойнее.

– Молчать – это все-таки лучше, чем прославлять. Мы – молчим, ты – прославляешь, – сказал Ванг.

Петерис поморщился:

– Пассивная молчаливость – тоже скверная штука.

– Голос не мальчика, но мужа, – сказал Ян. – Так что – зайдем ко мне?

– Ты иди, – сказал Ванг Петерису, – а я побуду здесь. Иди, если тебе хочется нахлестаться с ним виски. Я могу купить себе виски сам. Пока еще могу…

Петерис, однако, не пошел.

Ян поднялся к себе, налил стакан виски, добавил холодной воды из крана, хотел было выпить, но, посмотрев на часы, зло швырнул папку на кровать и тихо, смачно выругался.

А когда он вышел из «Адлона» и скорее машинально, чем по необходимости, «проверился», то сразу заметил за собой хвост. Двое в сером неотступно топали следом. Пальма изменил маршрут – в девять у него была назначена встреча. Он повернул на Унтер ден Линден, возле Пассажа свернул на Фридрихштрассе и остановился около касс кинотеатра.

– Что за фильм? – спросил он кассиршу и посмотрел в бликующее стекло: двое по-прежнему следовали за ним.

– Интересный фильм – шпионы, погони, стрельба…

– Много стреляют?

– Раз двенадцать… Я, правда, не смотрела, я только слышала выстрелы по динамику.

– Двенадцать – это мало.

– Господин хочет купить билет?

– Нет, благодарю: слишком мало стреляют…

«Какие сволочи все-таки мои дружки, – думал Ян, спускаясь в метро, – я отрываюсь от слежки, я подставил голову под нож, а они воротят носы от меня, как от прокаженного. Хотя я и сам поступил бы так же, будь на их месте. И никакие они не сволочи. Но долго играть в фашиста я не смогу – сломаюсь».

Он оторвался от слежки возле остановки «Митте»: на стоянке такси была только одна машина, и он взял ее, и успел заметить, как шпики заметались на площади. Он долго плутал по городу, пока не убедился, что хвост отстал.

Проходными дворами он вышел к Каналу. Его догнал рослый эсэсовец и сказал:

– Вы уронили платок.

– Вы ошиблись, – ответил Пальма, – мой платок у меня в кармане, как мне кажется.

– Простите, значит, я ошибся.

– Спасибо.

– Еще раз простите, но я был убежден, что этот синий платок принадлежит вам.

– Ну, здравствуйте, – сказал Ян, – я испугался, когда увидел вас в форме.

– К ней нужно привыкнуть… Вы – Дориан?

– Да. А вы – Юстас?

– Такой же как вы – Дориан, – хмуро ответил офицер, – пошли, здесь у меня квартира.

«Центр. По данным, полученным через Риббентропа, явствует, что в ближайшее время следует ожидать серьезных акций Гитлера в Испании. Дориан».

«Центр. Шеф абвера Канарис дважды вылетал из Берлина на шесть дней. Удалось выяснить, что он был в Португалии и на островах, принадлежащих Испании.

Дориан передал ценные пленки о работе активистов Англо-германского общества. Высылаю через связь. За Дорианом пущен хвост. Кто инициатор слежки и является ли это профилактической мерой по отношению к иностранцу, установить пока не удалось. Юстас».

На аэродроме Яна провожали Лерст и референт министра.

– Господин Пальма, – сказал Лерст, поднимая бокал с игристым белым мозелем, – нам было весьма радостно принимать вас здесь, в стране ваших друзей. Я пью за ваш благополучный полет и скорейшее к нам возвращение.

– Друзья друзьями, – засмеялся Ян, – а вчера за мной топали двое ваших полицейских.

– За иностранцами у нас следит гестапо, – ответил Лерст, – но за вами не могли следить, это какая-то ошибка.

– За мной начали следить в Лондоне, – ответил Ян, – так что ошибки быть не может: полицейские всюду одинаково тупы и неспособны на выдумку – живут себе по инструкции, и все тут…

– Я проверю, – пообещал Лерст, – может быть, вас спутали с кем-нибудь… Меня, например, часто путали в Лондоне, но тем не менее следили так, что я себя не чувствовал одиноким – даже в кровати…

Они приглашали гостей. Он отвечал за мужчин, она – за женщин. Она обзвонила всех первой. Он договорился только с тремя своими приятелями. Четвертый сказал:

– Милый Вольфганг, я немного задержусь, потому что Рудди ночью улетает, и мне хочется проводить его.

– Я подвезу вас. Это на Темпельхоф?

– Нет. Это в другом месте. Я задержусь, но буду у вас обязательно.

– Ты не мог бы попросить его взять посылку в Бургос?

Он закурил, прислушиваясь, как голос на другом конце провода спрашивал Рудди про посылку. Телефоны в Берлине работали отменно, и поэтому он услышал ответ Рудди: «Скажи ему, что я лечу куда-нибудь на север, не болтай про Бургос!»

– Вольфганг, он летит в Бремен, почему ты решил, что он летит в Бургос?

«Я решил так, потому что знаю, кого он возит в Испанию», – мог бы ответить Вольфганг. Но он сказал:

– Я жду вас, мой друг, в любое удобное для вас время. Марта сделала великолепный айсбайн в баварском стиле, вам понравится.

«Центр. Самолет СД уходит в Бургос сегодня вечером спецрейсом. С какого аэродрома вылетает самолет, неизвестно. Луиза».

В это же время секретарь Гейдриха передал в шифроотдел имперского управления безопасности следующую радиограмму:

«Бургос. Посольство Германии при правительстве генерала Франко. Штирлицу, Хагену. Самолет № 259 под командованием обер-лейтенанта Грилля прибудет за латышом завтра в 9.00. Выделите для сопровождения трех человек. До прилета Грилля разрабатывайте латыша по поводу похищенного „мессершмитта“».

Пока обе эти шифровки шли своим чередом – одна в Москву, а другая в Бургос, – Штирлиц и Хаген уже допрашивали Яна о его участии в похищении нового «мессершмитта». Новую модель самолета угнали из Бургоса за девять часов до убийства Лерста.

– Ты скажешь мне все! – неистовствовал Штирлиц, направив в лицо Яну свет сильной электрической лампы. – Ты поможешь этим и себе, и мне, и Хагену! Ты скажешь, чтобы спасти свою жизнь, иначе я не поставлю и пфеннига за твою голову!

– Что я должен говорить?

– Правду!

– Спрашивайте, только конкретно, и не орите так… У меня голова разламывается.

– Кто из американцев сидел с тобой в баре?!

– Когда?

– Утром, перед тем как Манцер угнал «мессер»?!

– Я уже слышал этот вопрос.

– От кого?

– От Лерста.

– Ну и что ты ему ответил?!

– То же, что отвечу вам: я не знаю его имени, я журналист, а не похоронное бюро, мне не нужны анкетные данные собеседника, мне нужен собеседник…

– Каким образом вы угнали «мессершмитт»? – закурив, спросил Штирлиц. – Давайте по-джентльменски, Пальма. Расскажите все: это в ваших интересах…

– Почему вы думаете, что я имею отношение к «мессершмитту» да и вообще ко всей вашей авиации?!

…Гестапо имело веские причины считать, что Пальма знал многое про авиацию вообще, а уж об этом новом, проходившем боевые испытания в Испании «мессершмитте» – тем более.

Эпопея с самолетами началась год назад. Республиканцам нужны были истребители: фашисты днем и ночью висели над Мадридом и Барселоной. Самолеты закупали всюду: в Польше и Голландии, Швеции и Франции. Закупали их напрямую и через подставных лиц, за доллары и фунты, франки и песеты, а временами за обыкновенные грязно-желтые бруски – за золото.

«Центр. По моим сведениям, фашисты организуют кампанию по продаже старого оружия республиканцам через Бернгардта. Он создал подставную фирму, во главе которой стоит Иозеф Вельтен, агент адмирала Канариса. Вельтен скупает оружие во всех странах, гонит его в Германию, там это старое оружие портят, а потом продают республиканцам. Необходимо послать наших людей для проверки этого сообщения. Необходимо немедленно дезавуировать Вельтена. Дориан».

«Дориану. По нашим данным, фирма Вельтена базируется в Копенгагене. Подтвердите. Центр».

«Центр. В Париже. Дориан».

«Дориану. Кто из людей Вельтена отвечает за продажу оружия? Центр».

На эту шифровку Дориан не ответил: отпала нужда – Вельтен был разоблачен. Однако Гейдрих начал новую комбинацию – на удар он хотел ответить ударом.

Моросил мелкий дождь. Виктор Грасс, по паспорту бизнесмен из Миннесоты, наблюдал за тем, как в низкое небо один за другим уходили истребители, купленные им вчера – через подставных лиц – у голландцев.

Он дождался, пока улетел последний «фарман», и опустил воротник дождевика.

Он продолжал улыбаться, когда плотный бритоголовый человек с трубкой, зажатой в сильных зубах, тронул его за локоть.

– Хэлло, – сказал человек, – как успехи?

– Спасибо, – ответил Грасс и неторопливо двинул через поле к стоянке машин.

– Погодите, Грасс, у меня к вам дело.

– Делами я занимаюсь в своем бюро.

– А здесь вы играли в кегли? Или в шахматы?

– Повторяю, если у вас есть серьезные предложения, обратитесь в мое бюро…

– Рю де Ришелье, семнадцать, второй этаж… За вами смотрят немцы, и мне нет смысла лишний раз мозолить им глаза. Да не бегите вы так, у вас ноги длинные, а у меня короткие. У меня в Локарно стоит десять новеньких «капрони», я их могу продать вам.

– Кого вы представляете?

– Себя, – ответил человек и протянул Грассу визитную карточку.

«Питер Маккензи, генеральный директор фирмы „Маккензи бразерс“, бокс 652, Монреаль, 42, Канада».

– Ну и что? – спросил Грасс, пряча карточку Маккензи в карман дождевика. – Откуда самолеты? Цена? Условия? Когда мои люди смогут осмотреть их? Документация?

– Хоть завтра. Ваши люди встретятся с моими техниками в Локарно – я продаю гарантированный товар. Я читал в английской прессе, как испанцы нагрелись с фирмой Вельтена, поэтому я с вас сдеру много денег. Качество предполагает хорошие деньги.

– Хорошо, увидимся завтра утром.

– Ладно. Где? К вам я не пойду – повторяю: за вами смотрят немцы.

– Мы приедем к вам с техниками. Где вы остановились?

– В отеле «Мальзерб». Номер девятнадцать. Когда вам угодно?

– В восемь. Вас устроит?

– Я люблю дрыхнуть. Давайте в девять.

– Договорились.

– В какой валюте будете платить?

– Сначала мы посмотрим ваши аппараты.

– Но если они хорошие?

Грасс усмехнулся:

– Тогда поговорим о цене, а уж после решим, в какой валюте нам будет выгодно платить, а вам – получать.

Грасс остановился возле своей машины, открыл дверцу и сел за руль.

– Спокойной ночи! – сказал он. – До завтра.

– До завтра, – ответил Маккензи и пошел к стоянке такси.

Грасс включил зажигание. Мотор заныл, застонал, но никак не заводился. Грасс закурил, дал стечь бензину, включил зажигание еще раз, но и на этот раз мотор не завелся. Грасс открыл капот, включил лампочку, подергал провода, шедшие от генератора к мотору: все было в полном порядке.

– И у меня нет такси, и у вас авария, – услышал он над ухом голос Маккензи. – Ну-ка, дайте взглянуть, я разбираюсь в технике.

Грасс посторонился, и Маккензи, закинув свою толстую коротенькую ногу за крыло, чуть не целиком залез в мотор.

– Покачайте бензин, – попросил Маккензи, – по-моему, у вас полетел бензонасос.

Грасс сел за руль и начал качать бензин.

– Теперь включайте зажигание!

Мотор заработал. Маккензи спрыгнул с крыла и сказал:

– У вас барахлит помпа. Скажите, чтобы поменяли, а то намучаетесь.

Он посмотрел на стоянку такси – человек сорок мокло под дождем: такси не было по-прежнему.

– Садитесь, – предложил Грасс, – я вас подброшу.

Маккензи тяжело залез в машину, выбросив вперед левую ногу. Он выбросил ее с таким расчетом, чтобы мысок его ботинка, в котором был вмонтирован грубый шприц с моментально парализующим составом, ударил Грасса. Шприц был сделан из легированной стали: гарантия прокола толстой свиной кожи любого ботинка абсолютная. Эта новинка, разработанная в лабораториях Гейдриха, опробовалась уже несколько раз, и результаты были великолепны.

Грасс обмяк – беззвучно, словно подломленный. Маккензи отбросил сиденье, перетащил Грасса назад, сел за руль и погнал машину в маленький коттедж, расположенный в большом парке на набережной Сены.

Здесь Грассу сделали еще один укол, положили в большой багажный ящик с надписью: «Верх. Не кантовать» и отвезли ящик на вокзал – поезд отходил в Кельн.

Через двенадцать часов Грасс лежал в соленой купели в подвале гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Маленький толстый Маккензи – штурмбаннфюрер СС Отто Штуба – сидел у его изголовья и время от времени прикасался раскаленным железным прутом к шее Грасса.

– Пока не скажешь, каким образом ваши узнали про Вельтена, я буду мучить тебя, и я добьюсь, что ты заговоришь, но это будет слишком поздно. Лучше тебе начать говорить сразу, тем более что мы знаем про тебя очень многое, почти все. Где вы теперь покупаете самолеты? Грасс, глупо молчать, поверь. Ты человек конченый: если мы даже и отпустим тебя, в Москве тебя все равно поставят к стенке. Разве нет? Но мы тебя не отпустим. Мы тебе предлагаем два варианта: один – полюбовный, так сказать, мирный, а второй – болезненный, неприятный и для меня, и для тебя. Повторяю свои вопросы: от кого вы узнали про Вельтена? У кого ты покупаешь самолеты теперь? Кто еще, кроме тебя, занимается этим делом?

Штуба снова приложил раскаленный прут к шее Грасса. Тот зашелся в крике, на искусанных губах выступила кровавая пена. Штуба прижигал свежие, кровоточащие раны, и лицо его чуть подергивало судорогой: видимо, он испытывал наслаждение от этой своей работы.

Потом Штуба бросил раскаленный прут на кафельный пол, подошел к рубильнику, вмонтированному в стену, включил его и, вернувшись на свое прежнее место, стал наблюдать, как, медленно пузырясь, начала закипать вода в соленой ванне.

Грасс, закричав, потерял сознание. Штуба вколол ему в грудь шприц с тонизирующим раствором. Грасс открыл глаза.

– Ты гнал самолеты и через Германию? – монотонно спрашивал Штуба. – Отвечай: гнал самолеты через Германию?

– Да, – чуть слышно прошептал Грасс.

– На кого они были оформлены?

– На голландскую фирму «Де Граатонберг».

В кабинет неслышно вошел Гейдрих. Он сел в кресло в полутемном углу комнаты.

– А если бы голландцы вас не пропустили? – спросил из своего угла Гейдрих. – Что бы вы тогда делали?

Грасс, видимо, не услышал его. Штуба ударил Грасса в лицо и тихим голосом, совершенно без выражения, повторил:

– А если бы Голландия вас не пропустила?

– Тогда я гнал бы их через Англию.

– Врешь. Англичане не пропускают ваши самолеты. Они не вмешиваются в игры на Пиренеях.

– Через Англию, – повторил Грасс, – это правда.

– Кто у вас есть в Англии?

– В Англии есть человек.

– Что ты о нем знаешь?

– Ничего.

Гейдрих сказал Штубе:

– Покажите ему кино.

Штуба снял телефонную трубку и сказал:

– Где там киномеханик? Пусть включит ленту.

Застрекотал киноаппарат, установленный в соседней комнате. На белой стене возникли зыбкие очертания обнаженного мужчины. Его держали под руки два эсэсовца. Чуть поодаль два других эсэсовца кормили мясом двух громадных доберман-пинчеров.

– Не закрывай глаза, – сказал Штуба Грассу, – смотри внимательно. Я показываю это кино, чтобы сохранить тебе жизнь.

Из своего угла Гейдрих сказал:

– Уберите свет, очень плохая резкость.

Штуба выключил свет, и стало очень четко видно, как эсэсовцы спустили с поводков доберман-пинчеров, а два других эсэсовца отбежали от своей жертвы, и доберманы бросились на обнаженного мужчину, и он начал отбиваться от яростных собак, которые хотели вцепиться ему в низ живота.

– Собаки натренированы, – пояснил Штуба. – Они хорошо натренированы. Они выгрызают половые органы так, что потом у заключенного остается только один путь: в папскую капеллу – кастратом.

Гейдрих, по-прежнему негромко, сказал из своего угла:

– Поясните ему, что здесь нет звука, я бы очень не хотел, чтобы мы проиграли ему пленку. Он тогда услышит, как тот человек – его же профессии – кричит. Это очень страшно слышать.

– Выключите, – с трудом разлепив окровавленные губы, попросил Грасс. – Не надо. Я знаю, что того человека в Лондоне зовут Дорианом. Больше я не знаю о нем ничего.

– Чем он занимается?

– Не знаю.

– Сколько ему лет?

– Я его не видел.

– Откуда он родом?

– Он живет в Англии, но он не англичанин… Он там работал…

– А где он живет в Лондоне? – спросил Штуба.

– В Лондоне его сейчас нет. Он в Испании.