Предчувствие чуда Пэтчетт Энн

– Жарища какая, – тихо посетовала девушка.

– Да, по части жары мы тут просто чемпионы, – согласился Милтон.

На его макушке красовалась небольшая соломенная шляпа, и в ней Милтон почему-то выглядел круче всех.

– Пошли поплаваем, – предложил Джеки, наклонился и шлепнул жену по животу. От неожиданности она подскочила на добрый дюйм.

– В воде еще жарче.

– Давай-давай-давай. – Джеки вскочил сам и, потянув ее за руки, заставил встать. Барбара чуть помедлила, отряхивая песок со светлых волос. На окружающих эта сцена произвела не меньшее впечатление, чем стойка на руках. Обняв друг друга за талию, Бовендеры отправились к реке, но на полпути обернулись к соотечественникам.

– А вы не идете? – спросил Джеки.

Марина покачала головой.

– Ступайте, ступайте, – сказал Милтон. – Мы придем и посмотрим.

Он неуклюже поднялся на ноги и помог встать Марине.

– Им нужно, чтобы мы полюбовались, как красиво они смотрятся в воде.

– Они неплохо выглядели и тут, на песке, – возразила Марина.

– Мы родители, – сказал Милтон. – Мы обязаны посмотреть.

Без особой охоты повинуясь чувству долга, Марина выбралась из-под зонтика – и обнаружила, что мир переменился. Под полосатой тканью, оказывается, было довольно прохладно, а тут солнце обрушило на Марину всю свою ярость. Она остановилась и поискала взглядом Бовендеров – те как раз входили в бурые воды реки, держась за руки. В Манаусе Марине уже случалось оказываться на таком пекле, но в городе она всегда могла шагнуть в тень, зайти в кафе и выпить баночку содовой либо вернуться в отель и встать под холодный душ. Марина научилась заранее чувствовать, когда ее одолеет жара, – словно у нее на запястье был термометр, – и вовремя спасаться. Но теперь, глядя на воду и песок, она не знала, куда прятаться от солнца. Вокруг были лишь разгоряченные тела. Под зонтиком остался маленький холодильник, который привез Милтон, – в нем ждали бутылочки воды и пиво для Джеки. Она могла бы потереть шею кусочком льда… Далеко впереди Бовендеры погрузились в воду и стали неразличимы среди других пловцов – детей и взрослых. Марина мысленно кляла их за нежелание и неспособность проснуться раньше девяти утра. В конце концов, она ведь тоже устала. Она снова стала принимать лариам – из флакончика, который за день до этого прислал мистер Фокс, и в три часа утра проснулась – несомненно, как и все остальные в отеле «Индира», от своих воплей. «Женщину убивают!» – подумала Марина, все еще барахтаясь в пучине сна, но мгновение спустя поняла, чей это крик. Глаз она больше не сомкнула, просто лежала и ждала рассвета.

– Вы молодец, – проговорил Милтон, глядя на реку. – Я восхищен вашим терпением.

– Поверьте, с терпением у меня плохо.

– Тогда вы удачно создаете иллюзию терпения. Результат тот же самый.

– У меня лишь два желания – найти доктора Свен-сон и вернуться домой, – вздохнула Марина.

Горячими казались даже слова, вырывающиеся из ее рта.

– Чтобы попасть к доктору Свенсон и вернуться домой, вам сначала придется пройти мимо Бовендеров. Они стерегут вход на запретную территорию. Их работа – не пустить вас к ней, за это им и платят. Я не уверен, известно ли им, где она проводит свои исследования, но уверен, что этого больше никто не знает. Вы им понравились. Возможно, они что-нибудь придумают.

Из воды высунулась рука и помахала. Милтон помахал в ответ.

Где же тот дождь, что изводил ее целыми днями? Где потоки воды, льющиеся с неба, размывающие контуры мира, как при катаракте? Сейчас дождь был очень нужен Марине – пусть он не приносил прохлады, но хотя бы на время закрывал солнце.

– С чего бы мне им нравиться?

– Вы честная. Мне так сказала миссис Бовендер. Их впечатлило то, как вы искренне горюете об умершем друге и пытаетесь узнать подробности о его смерти.

– Ну, тут они правы, – согласилась Марина, хотя такое описание подходило лишь под ее обязательства перед Карен.

– Они уверены, что вы понравитесь доктору Свен-сон, – заключил Милтон.

Марине уже казалось, что солнце размягчило верхушку ее черепа, проникло внутрь и теперь медленно расплавляет мозг.

– Доктор Свенсон знала меня когда-то. Я абсолютно уверена, что она не испытывает ко мне никаких чувств – ни добрых, ни злых.

Марина вытерла лицо большим красным носовым платком, который сегодня всучил ей Родриго. Покупать платок Марина не хотела, и в итоге получила его в подарок, хотя, возможно, Родриго все-таки записал этот «бонус» на счет «Фогеля». Новый купальник напоминал о себе при каждом вдохе и выдохе. Он охватывал тело, словно эластичный бинт, растягивался и обвисал, постепенно намокая от пота. Марина прижала платок ко лбу. Пот попадал в глаза, мешал смотреть, и она различала лишь самые общие контуры пейзажа: песок, воду, небо.

– С Бовендерами нужна дипломатия, – сказал Милтон. – Они просто хотят присмотреться к вам и убедиться, что вы такая, какой кажетесь.

Марина прищурилась и вгляделась в волнистую линию горизонта:

– Я больше их не вижу.

На самом деле она хотела сказать, что вот-вот потеряет сознание. Возможно, она назвала Милтона по имени. Нет, она не упала, хоть и ожидала этого. Милтон взял Марину за руку и повел по песку к реке. Завел в воду по колено, потом по пояс. Марина словно очутилась в теплой ванне. Течение было таким слабым, что лишь чуть-чуть шевелило юбочку купальника. Марине захотелось лечь в воду. Милтон намочил в воде свой собственный носовой платок и накрыл ее голову.

– Вот так-то лучше, – пробормотал он.

Она кивнула. Джеки был прав, когда потащил Бар-бару купаться. Это было единственное спасение. Марина опустила глаза – и не увидела ничего, кроме темной мути, поглотившей нижнюю часть ее тела. А вокруг резвились дети, залезали друг другу на плечи…

– А вы вообще знаете, что там под водой? – спросила Марина.

– Не знаем, – ответил Милтон. – Оно и к лучшему.

Вернувшись в отель, Марина проверила мобильный – два звонка от мистера Фокса, один от матери и один от Карен Экман (ее номер был подписан именем Андерса). С тем же успехом можно было и не уезжать из Миннесоты. Марина вдруг подумала, что, пожалуй, понимает, почему доктор Свенсон не пользуется телефоном. Она приняла холодный душ, выпила бутылку воды, легла в постель – и увидела сон, в котором потеряла отца на вокзале. Проснулась Марина в девять вечера, от звонка Барбары Бовендер.

– Мы просто хотели проверить, все ли у вас хорошо, – сказала она. – Мы чуть не убили вас этой поездкой.

– Нет-нет, – пробормотала Марина, выбитая из колеи внезапным пробуждением, перегревом и кошмарами. – Все хорошо. Просто я пока не привыкла к этому климату, нужно время.

– Да-да, нужно время! – почему-то обрадовалась Барбара. – Вот я чувствую себя намного лучше, чем прежде. Весь секрет в том, чтобы не прятаться от жары в четырех стенах. Джеки уверяет, что кондиционеры ослабляют иммунную систему. Чем больше гуляешь, тем скорее привыкаешь. Приходите к нам. Выпьем.

– Сейчас? – спросила Марина, словно у нее были какие-то другие дела.

– Небольшая вечерняя прогулка вам не помешает.

Похоже, почетным стражам доктора Свенсон было одиноко. Да и Марина тосковала в отеле. Два дня назад Томо – в знак признательности за то, что Марина так долго живет в «Индире», – переселил ее в более просторный номер, но тот оказался столь же затхлым и унылым, как и предыдущий. Вид из окон здесь открывался получше, однако к стене была привинчена такая же безобразная металлическая штанга для одежды. Марина бросила взгляд на свое шерстяное пальто. Даже издали хорошо просматривалась сеть проеденных молью дырок возле воротника. Она сказала Барбаре, что придет.

Марина шла по городским улицам мимо закрытых магазинов. Теперь она понимала, как это здорово – вдруг увидеть, что один из них открыт. Если бы в этот вечер в универмаге Родриго горел свет, она непременно стояла бы вместе с толпой перед витриной и тянула шею, пытаясь разглядеть, что творится внутри. Марина не знала, сколько готова торчать в Манаусе в режиме бессмысленного ожидания, но уже чувствовала, что долго не выдержит. Для человека, привыкшего много и добросовестно работать, такое времяпрепровождение было невыносимо. Тот же консьерж, что по утрам принимал ее письма, сидел в вестибюле и в половине десятого вечера. Казалось, он очень обрадовался Марине – ведь та не приходила несколько дней.

– Бовендер, – сказала она ему, потом ткнула себя в грудь указательным пальцем: – Марина Сингх.

Когда Барбара открыла дверь, Марине показалось, что из обшарпанного Манауса она шагнула в иной мир. Конечно, следовало учесть, что она больше недели жила в убогом отеле, носила одни и те же три одежки и вечерами стирала их в ванне. Даже будучи человеком, далеким от вопросов красоты, Марина не могла не признать: квартира была потрясающе красива, – и рассыпалась в похвалах, абсолютно искренних.

– Вы очень любезны, – сказала Барбара, идя с ней по коридору, увешанному рисунками в рамках – может, и не Клее, но как похоже! Коридор привел в просторную гостиную с высоким потолком. Две пары французских дверей открывались на балкон. Ветерок, которого Марина не чувствовала нигде в городе, шевелил края раздвинутых шелковых занавесок и доносил слабый запах то ли жасмина, то ли марихуаны. С высоты шестого этажа река казалась обрамленной мерцающими огоньками. Если не вглядываться, можно было подумать, что находишься в каком-то богатом и красивом городе.

– Квартира замечательная. – Барбара с бесстрастным видом оглядела свое жилище. – Стены добротные, но, когда мы въехали, тут был бедлам.

– Барбара проделала потрясающую работу. – Джеки достал косячок и предложил Марине. Та покачала головой. Тогда Джеки вручил гостье бокал белого вина, чмокнув в щеку, словно старую знакомую. Доктор Сингх с удивлением отметила, что поцелуй ошеломил ее даже сильнее, чем косячок. Джеки махнул на стены:

– До нас здесь жила тогдашняя ассистентка Анники. Она натянула по всей квартире гамаки, и в них спали ее сестры.

Барбара забрала у мужа косячок и выбила в маленькую серебряную пепельницу – правда, сделав перед этим маленькую затяжку. Немного выждала и выдохнула.

– Аннике просто хотелось чего-то приятного. Это единственное, что она мне сказала. Конечно, захочешь комфорта, выбравшись из джунглей. Захочешь красивых простыней, мягких полотенец…

– …приличного вина. – Джеки поднял свой бокал, предлагая всем выпить.

Безупречный стиль чувствовался во всем – в стоящем на столе букете белых цветов (Марина никогда таких не видела), в длинной низкой кожаной скамейке перед таким же длинным белым диваном, в стенах, окрашенных в такой нежный оттенок голубого, что, возможно, он и не был голубым – просто играл на белом вечерний свет. Да и сами Бовендеры отлично сочетались с изысканной обстановкой. Браслеты Барбары, казалось, были из того же дерева, что и доски пола, а цвет пола, если приглядеться, выгодно подчеркивал теплый оттенок ее кожи. Но все же Марине трудно было представить доктора Свенсон сидящей на белом диване. По правде говоря, она сомневалась, что нога исследовательницы вообще ступала в эту гостиную.

– Где вы живете, когда она приезжает в город?

Барбара пожала плечами:

– Иногда просто переселяемся в комнату для гостей. Все зависит от того, нужны мы ей или нет в тот момент. Если появляется время, едем в Суринам или Французскую Гвиану – там Джеки может кататься на доске.

– Мне бы в Лиму, – сообщил Джеки, радуясь, что беседа коснулась и его, пусть даже мельком. – Там обалденные волны. Вот только добираться из Манауса в Лиму самолетом жутко стремно. Скорее пешком дойдешь.

Марина подошла к балкону, взглянула на реку – и уже не могла оторвать от нее глаз. Густая бурая жижа в темноте сверкала, как зеркало.

– Я и не ожидала, что в Манаусе бывает так красиво.

Не ожидала она и «мерсо» – и сделала еще один глоток, невольно задумавшись, сколько все это стоит. Впрочем, «Фогель» не разорится. Что такое оплата одной практически не используемой доктором Свен-сон квартиры в Манаусе в сравнении с потенциальными доходами от препарата, обеспечивающего вечную фертильность?

– Не забывайте, когда-то здесь крутились огромные деньги, – сказала Барбара. – Жизнь в Манаусе была дороже, чем в Париже.

– Пришли, понастроили и ушли. – Джеки рухнул на диван и положил босые ноги на кожаную скамейку. – Когда варка каучука в джунглях перестала приносить доход, промышленники быстренько свинтили отсюда. К радости местного населения.

– Но у города все же остался свой шарм. Этот дом, к примеру, не уступит лондонским, – сказала Барба-ра. – И Никсон отлично за всем следит. Я часто говорю ему, что с таким профессионализмом он мог бы устроиться на работу в Сиднее.

– Никсон? – переспросила Марина.

– Его реально так зовут, – подтвердил Джеки; его глаза слегка покраснели.

– Вот только письма он передает не исправно, – сказала Марина и вдруг сообразила: – Или вы их все-таки получали?

Барбара выпрямила спину. В туфлях на высоких каблуках она была выше Марины.

– Нет, не получали. Я уже вам говорила.

Марина пожала плечами:

– Ну, значит, Никсон напортачил.

– Вся почта попадает в ящик и ждет Аннику.

Барбара вышла в другую комнату и вернулась, держа за ручки аккуратный металлический сундучок – из тех, что праздные особы заказывают по каталогу где-нибудь в США, решив, что складывать почту в картонную коробку неизящно.

– Глядите, – сказала Барбара, – я его даже не проверяю. Анника сказала – в ящик, значит, в ящик. Он стоит в ее кабинете. – Она поставила сундучок на скамейку возле пяток Джеки. На его загорелых ступнях виднелись светлые полоски от ремешков шлепанцев. – Сначала я отвечала на письма, объясняла людям, что с Анникой увидеться нельзя, но потом она решила, что любой ответ воспринимается как поощрение, и велела мне больше не отвечать.

– Люди даже «нет» воспринимают как поощрение, – вставил Джеки.

Марина подошла к кожаной скамье и села рядом с сундучком, а бокал с вином поставила на пол. Она не спрашивала позволения – просто запустила руку внутрь, порылась в письмах и вскоре увидела собственный почерк на белых конвертах с логотипом отеля.

– Бовендерам. – Она бросила первое письмо на скамью. Потом нашла два других. – Бовендерам, Бовендерам.

Джеки открыл конверт.

– Дорогие мистер и миссис Бовендер, – начал он.

– Пожалуйста, перестань! – воскликнула Барба-ра и закрыла уши ладонями. – Я чувствую себя полной идиоткой. С этого дня буду просматривать почту. Честное слово.

Марина повернулась к ней:

– Вы и счета не оплачиваете?

Джеки покачал головой:

– Все счета поступают прямо в Миннесоту. Клянусь, так было заведено с самого начала.

Ну, разумеется. Чтобы счета не отвлекали доктора Свенсон. Марина вернулась к ящику. У стенки теснились журналы – «Харперс», «Нью-йоркер», «Сайентифик Американ», «Медицинский журнал Новой Англии». Грудой лежали письма от «Фогеля» и других фармакологических компаний, письма из других стран, из университетов, больниц. Марина перебирала и перебирала конверты. Барбара беспомощно смотрела, как в корреспонденции ее работодательницы роется, в общем-то, почти незнакомая ей особа.

– Я не уверена, что мы поступаем правильно, – нерешительно проговорила она. Возможно, девушке лишь сейчас пришло в голову, что она поступила опрометчиво, притащив в гостиную всю почту. – Вы ведь написали только три письма. Ей не понравится, что…

Вот оно, вот! Марине не пришлось глубоко залезать в ящик, ведь все было не так давно. «Андерс Экман». Она бросила аэрограмму на конверты из отеля. Джеки спешно убрал ноги, словно голубой листок мог обжечь его.

Барбара наклонилась, рассматривая аэрограмму, но не трогая ее:

– Боже, как вы думаете, от кого это?

«Андерсу Экману, через доктора Аннику Свен-сон» – весьма неуклюжая фраза.

– От его жены, – сказала Марина.

Увидев почерк Карен, Марина легко нашла остальные ее письма. Все они, вероятно, были написаны после отъезда Андерса в джунгли. Других адресов у Карен не было, вот она и писала «через доктора Свенсон». А до этого, наверное, звонила или посылала электронные письма, а в сентиментальном настроении – писала на адрес отеля. Вероятно, рассказывала Андерсу о мальчиках и о снеге, звала домой, говорила, что ее беспокоит его голос и вообще ехать в Бразилию было необдуманным решением. Марина знала содержимое каждого письма; она роняла их одно за другим на кожаную скамейку, где недавно лежали пятки Джеки. Она видела, как Карен сидит на высоком табурете у кухонного островка и исписывает страницу за страницей – по утрам, отправив сыновей в школу, и вечером, уложив их спать. Пишет, склонив голову, заправив за уши светлые волосы. Марина знала, что она пишет, как если бы заглядывала Карен через плечо. Возвращайся. Письма приходили по одному и парами, даже по три. Карен писала их каждый день, может, дважды в день, так как больше ничем не могла ему помочь. Но помощь не дошла. Марина не сомневалась: Андерс знал, что Карен пишет ему, что она любит писать письма, и знал, что корреспонденция оседает в Манаусе. Но, не получая весточки от жены, он не знал, доходят ли его письма. Возможно, умирая, Андерс гадал: выбралось ли из джунглей хоть одно его послание? Ведь мальчишка в выдолбленном бревне мог просто брать у него деньги, а конверты пускать по воде, как только заплывет за поворот, и тогда бы его письма читали лишь рыбы да речные дельфины. А Карен Экман меж тем писала и писала как заведенная. Плоды ее усердия теперь лежали на кожаной скамейке в апартаментах доктора Свенсон.

Барбара села рядом с мужем. С бокалами в руках Бовендеры смотрели на растущую гору конвертов, и щеки их пылали от стыда.

– Что вы хотите сделать с этими письмами? – осторожно спросила Барбара, когда Марина просмотрела всю почту в ящике.

Та наклонилась и подобрала несколько упавших на пол писем.

– Не знаю. Я возьму их. Но что буду делать, пока не знаю.

– Вот это письмо другое. – Джеки вытащил из стопки конверт поменьше.

Марина мельком взглянула на адрес:

– Оно от меня.

– Вы тоже ему писали? – спросила Барбара.

Марина кивнула.

Тут должны быть и письма, написанные мальчишками. Карен подписывала за них конверты.

– Вы любили его?

Марина, так и сидевшая с полными руками голубых конвертов, подняла голову и увидела на лице Барбары Бовендер неподдельное любопытство.

– Нет, – ответила Марина и уже хотела добавить что-нибудь резкое, когда в сознании вдруг мелькнуло: да. От этой мысли к щекам прихлынула кровь. Да. Она не любила его, когда он был жив, когда она писала это письмо. Но теперь? Теперь она думала об Андерсе, когда ложилась спать и когда пробуждалась по утрам. Ходя по улицам Манауса, представляла, как он тоже здесь ходил. Воображала, что сидит рядом, когда он умирает, и его голова лежит на ее коленях, – просто чтобы не мучиться мыслью о том, что Андерс погиб в одиночестве. Да, в такие мгновения Марина любила своего мертвого друга.

– Мы вместе работали, – пояснила она. – Над одним проектом. И обедать ходили вместе.

Марина взяла свое послание. Там, разумеется, была сплошная статистика – она думала порадовать коллегу снижением заболеваемости. Как хорошо, что Андерс не получил это письмо.

– Мы семь лет проработали вместе. За такой срок привыкаешь к человеку. Привязываешься. Но о любви не было и речи.

Марина сложила письма в стопку, полагая, что вечер подошел к логическому завершению. Она устала, расстроилась и даже не представляла, о чем еще говорить с хозяевами.

Но Бовендеры не хотели отпускать гостью. Барбара сказала, что может приготовить легкий ужин, а Джеки предложил посмотреть фильм.

– У нас есть диск с «Фицкарральдо», – сообщил он. – Правда, круто?

– Вы можете даже переночевать у нас, если хотите, – предложила Барбара, и ее голубые глаза загорелись. – Это было бы так славно. Только договоримся, что завтра встанем не очень рано, а сейчас еще выпьем.

Двадцать лет разницы – непреодолимая пропасть. Каким бы жалким ни казался Марине номер в отеле, она понимала, что пижамная вечеринка с Бовендерами ее просто убьет.

– Честное слово, я бы с удовольствием, но сегодняшняя жара меня совсем вымотала.

– Ладно, тогда пусть Джеки хотя бы проводит вас до отеля, – сказала Барбара, а Джеки, в неожиданном порыве галантности, тут же вскочил и стал искать сандалии.

– Не беспокойтесь, я и сама дойду. – Марина сунула письма в сумку.

Ей хотелось скорее уйти, пока у Бовендеров не возникло еще каких-нибудь инициатив по части досуга.

Поняв, что компания разваливается, Барбара сникла, вконец расстроенная собственной неспособностью придумать на вечер что-то увлекательное.

– Как мы с вами ни встречаемся, вечно ухитряемся все испортить, – вздохнула она.

Марина заверила, что все вовсе не так. Барбара встала у двери, прислонившись плечом к стене. Не то чтобы она загораживала выход – сделать такое девушке попросту не позволяла комплекция, – но пройти мешала.

– Будет лучше, если вы не станете говорить Аннике про эти письма, – наконец сказала она, крутя на руке браслет. – Едва ли ей понравится, что я позволила кому-то рыться в почте, хоть вы и имели полное право забрать письма супруги доктора Экмана.

Марина вспомнила, сколько раз другие ординаторы просили ее не говорить доктору Свенсон про результаты анализов, не подтверждающие диагноз, про халтурно проведенный осмотр – и как доктор Свенсон неизменно обо всем прознавала.

– Сейчас у меня едва ли есть возможность сообщить ей что-либо.

Барбара сжала прохладными пальцами Маринину руку:

– Она у вас появится, когда вы встретитесь с ней.

– Эти письма принадлежат Андерсу и Карен. И больше никого не касаются.

Барбара улыбнулась еле заметно, но с искренней благодарностью:

– Спасибо.

Вернувшись в отель, Марина положила письма на ночной столик и с сомнением посмотрела на аккуратную стопку. Здесь им было не место. Конечно, столь личную корреспонденцию нельзя было оставлять в почтовом ящике доктора Свенсон – но ведь и для Марины она была чересчур личной. Она убрала конверты подальше – к Библии на португальском – и позвонила Карен. Марине было необходимо услышать ее голос. Может, он приглушит ощущение вины от неожиданного прилива любви, что она почувствовала к Андерсу?

– Я, наверное, слишком поздно? – спохватилась Марина. Она вспомнила о времени, лишь набрав номер.

– Я все равно не сплю, – ответила Карен. – И хуже всего, что после восьми мне никто не звонит. Все боятся разбудить мальчишек.

– Об этом я совсем не подумала.

– Хорошо, что ты позвонила. Тем более что мальчишек теперь и пушкой не разбудишь. Сегодня утром я тебе тоже звонила. Мистер Фокс дал номер твоего мобильного.

– Вы общаетесь с ним?

– Он регулярно нам звонит. – Карен зевнула. – Вообще-то, он лучше, чем я думала. Или очень одинок. Не знаю. Он сказал, что ты еще не нашла ее.

– Я нашла Бовендеров.

– Бовендеров! Вот это да, и как они тебе?

– Андерс писал о них?

– Одно время только о них и писал. Эти Бовендеры его страшно бесили.

– Я его понимаю.

– Андерс подозревал, что они водят его за нос и нарочно не сообщают о нем доктору Свенсон, только обещаниями кормят. Он не был уверен, знают ли Бовендеры сами, где она, но все равно терпел их общество и изображал любезность.

– Что ж, мне предстоит то же самое. Сколько Андерс торчал в Манаусе, прежде чем попал к доктору Свенсон?

Карен задумалась:

– Месяц? Точно не скажу, но не меньше месяца.

Марина прикрыла глаза.

– Едва ли я выдержу месяц с Бовендерами.

– Что они говорят об Андерсе?

– Они даже не знали, что он умер.

Воцарилось долгое молчание. В Иден-Прери Карен положила трубку на стол, и Марине ничего не оставалось, как ждать. Она легла на спину и уставилась на бледное пятно на потолке, которое созерцала каждый вечер, с тех пор как перебралась в этот номер. Как она хотела бы сейчас положить руку на лоб Карен, погладить ее по волосам. «Твоя храбрость безгранична, как безгранична моя удача – ведь у меня есть ты». Когда Карен снова заговорила, дышала она тяжело.

– Прости, – сказала Марина.

– Это накатывает так быстро, – сказала Карен, пытаясь успокоиться. – Они даже не знали о его смерти, потому что она им не сообщила. Почему она им не сообщила?

– По той причине, о которой ты сама сейчас говорила, – у них не было каналов связи. Она приезжает в город раз в несколько месяцев. И даже не проверяет почту. – Марина еще не знала, что будет делать с письмами, но точно знала одно – говорить о них Карен сейчас не будет. За тысячу миль Марина слышала ее плач. Мальчики спали в своих кроватях. Буян тоже спал.

– Может, я позвоню мистеру Фоксу? – предложила она.

Не самая удачная мысль, но других у Марины не было.

Карен снова положила трубку и высморкалась. Слышно было, что она пытается взять себя в руки, – Карен дышала, как дышит человек, упорно борющийся с огромным горем, старающийся скинуть его с себя и пригвоздить к земле.

– Нет, не звони. У меня так иногда бывает. Ничего не поделаешь.

– Я хотела сказать тебе другое.

– Догадываюсь.

– Тут все ужасно, Карен. Просто ужасно.

– Знаю, – ответила она.

В ту ночь, которая стала первой ночью болезни, Марине снилось, что они с отцом плыли в маленькой лодке по текущей сквозь джунгли реке и что лодка опрокинулась. Отец утонул, она осталась одна в воде. Лодка уплыла прочь. Марина забыла, что отец не умеет плавать.

– А я вас сейчас порадую, – сообщила по телефону Барбара.

Марина не общалась с Бовендерами несколько дней, с тех пор, как побывала у них в гостях. Все это время она не выходила из отеля и почти не выбиралась из постели. Марина не знала точную причину своего недомогания – то ли так действовали лекарства, призванные уберечь ее от болезней, вызываемых насекомыми, то ли она все-таки подхватила одну из этих болезней, несмотря на профилактику. Не следовало исключать и того, что симптомы – ломота в теле и характерная сыпь на коже – носили психосоматический характер. Марина с готовностью погрузилась в болезнь, чтобы скорее ее одолеть. Но потом задумалась: не действовал ли точно так же и Андерс?

«У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и мне чудится, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга». Марина прочла то письмо лишь раз, но запомнила наизусть.

– Чем же вы меня порадуете? – поинтересовалась она, искренне недоумевая, что радостного можно найти в Манаусе.

– Мы идем в оперу! У Анники зарезервирована ложа, а завтра открывается сезон. У нас есть ее билеты!

– У нее зарезервирована ложа в опере?

У Марины не было сил негодовать, но… должны же быть какие-то пределы этому безобразию?

– Вроде бы несколько лет назад были такие страшные дожди, что Аннике пришлось надолго вернуться в город. По ее словам, опера тогда ее спасла.

– Ну, не думаю, что она спасет меня. Я болею и не выхожу в город.

– Съели что-то?

Вопрос был логичным. Здешний рынок кишел продуктами, способными убить всякого, у кого не окажется в кишечнике нескольких поколений нужных бактерий.

– Просто температура, – сказала Марина.

– Высокая или низкая?

– У меня нет термометра. – Марине надоело разговаривать и хотелось положить трубку.

– Ладно, – объявила Барбара. – Я буду у вас через час. Заодно покажу вам несколько платьев.

– Я не хочу сейчас ни с кем общаться, и мне не нужны платья. Я признательна вам, но поверьте, я сама медик. Я знаю, что делаю.

– Сомневаюсь, – мягко возразила Барбара.

Томо, консьерж отеля, проявляя такие чудеса упорства и оптимизма, что самой Марине и во сне привидеться не могли, продолжал звонить в аэропорт по поводу ее багажа. Чемодан обнаружили в Испании, но тут же снова потеряли. Именно Томо посылали в ее номер, когда кто-то из постояльцев звонил и жаловался на крики. А когда Марина заболела, он стал за ней ухаживать – приносил бутылки с сиропом из сахарного тростника, газировку и жесткие сухие крекеры, чтобы гостья не голодала. Конечно, бедственному положению Марины сочувствовал весь гостиничный персонал, но Томо сделался официальным опекуном доктора Сингх.

И когда в дверь постучали – в какое время, она не могла сказать (Марина то выныривала из похожей на наркоз дремы, то проваливалась обратно), – она подумала, что это Томо, закуталась в запасную простыню, заменявшую ей халат, и пошла открывать.

Барбара строго оглядела ее с ног до головы.

– Ну и видок у вас, – проговорила, растягивая на австралийский манер гласные, миссис Бовендер. – Почему вы мне не позвонили?

Марина, разочарованная оттого, что залезть обратно в постель не удастся, отступила в свое темное затхлое обиталище. Австралийка прошла за ней.

– Я тут вам кое-что принесла. – Барбара помахала небольшим грязноватым бумажным пакетом и гобеленовой дорожной сумкой, словно внутри содержалось что-то невероятно интересное. Уборщицы не заходили к Марине несколько дней, потому что она все время спала. Крошки от крекеров усыпали пол комнаты, подобно песку.

– Нельзя так жить, – только и сказала миссис Бовендер, включив свет и раздвинув занавески.

– Я снизила планку. – Марина рухнула на постель.

Если кто-то думает, что заснуть при постороннем человеке трудно, он ошибается. На самом деле нет ничего проще.

Барбара достала из пакета бумажный стакан и сняла крышку.

– Вот. Сядьте. Вы должны это выпить, пока горячее.

Марина наклонилась и понюхала содержимое стакана. Там была река, уваренная до наимерзейшего, наитухлейшего состояния. Даже цвет тот же. Пар, поднимавшийся с поверхности этого вещества, напоминал тяжелый утренний туман.

– Где вы это взяли?

– На рынке у шамана. Не критикуйте, пока не попробуете. В этой стране меня кусали все насекомые. У меня были такие жуткие болячки, такая температура, что вспоминать страшно. Джеки однажды сильно отравился. Съел на улице какую-то дрянь вроде жареной черепахи, идиот. Я думала, ему конец. Нас каждый раз спасал шаман. Я хоть счет для него открыть готова.

И наверняка шаман будет получать прямую оплату прямиком от «Фогеля».

– Но ведь шаман меня даже не видел, – возразила Марина, пытаясь найти здравый смысл там, где здравым смыслом и не пахло. – На чем основан его диагноз? Да и вы меня тоже не видели.

– Я объяснила ситуацию. Вернее, Милтон вместо меня объяснил ситуацию, после того как я объяснила ее Милтону. Шаман говорит на немножко другом португальском, не на таком, на каком я, а мне было важно объяснить все точно. Кстати, Милтон желает вам скорого выздоровления.

Барбара прижала стакан к ключице Марины и держала, пока Марина не взяла его в руки.

– Это бред какой-то, – заявила Марина, глядя на мутную жидкость.

Стакан был теплый. Запах поднимался слоями: вода, рыба, грязь, смерть.

– Да пейте же! – прикрикнула Барбара. – Я уже устала вас уговаривать. Давайте, одним глотком, ну! По-другому в аду нельзя!