Преодоление сопротивления в когнитивной терапии Лихи Роберт

Жертва отвергает любые объяснения, не подтверждающие ее уверенность в ужасности произошедшего и его обусловленности другим лицом. Попытки поиска альтернативных интерпретаций могут привести к увеличению заявлений жертвы о причиненной ей травме и поддержанию ее мнения о том, что терапевт не способен понять и подтвердить страдания жертвы и ее право на особое обращение и компенсацию.

Валидация. Терапевт и другие люди должны понимать, что точка зрения жертвы правдива, а ее страдания – реальны.

Сочувствие. Терапевт и другие люди должны испытывать такое же чувство ужаса по поводу пережитых жертвой страданий, что и она.

Особое отношение. Терапевт и другие люди должны уделять особое внимание уникальным потребностям жертвы, в том числе тратить на нее дополнительное время, силы и финансы.

Другие должны решить проблемы жертвы. Жертва считает, что ей не следует решать собственные проблемы, ими должны заняться другие. Другие должны измениться, чтобы жертва снова могла наслаждаться жизнью.

Компенсация. Другие должны не только измениться, но и возместить ущерб жертве.

Одним из важных последствий заявлений жертвы о своей невиновности и вине других является ее позиция морального превосходства. В типичном сценарии семейной терапии муж сначала доводит жену до истерики, а затем шаловливо смотрит на терапевта, говоря: «Вот видите, что мне приходится терпеть?» Супруг, который сначала провоцирует своего партнера и затем устраивается поудобнее и наблюдает, часто эмоционально дистанцируется и чувствует свое превосходство. Функция этой формы деятельности – отвлечь обоих супругов от отсутствия любви и комментариев со стороны мужа для сосредоточения на «проблемах гнева жены».

Фрэнк и Бетти пришли ко мне на семейную терапию. Бетти часто выходила из себя и впадала в депрессию, но Фрэнк всегда говорил, что «делает все, чтобы она была счастлива». Наблюдая за их общением друг с другом, я заметил, что он часто высмеивал ее или игнорировал, когда она говорила о сильно волновавших ее проблемах. Когда она в ярости набрасывалась на него, он отстранялся, наблюдал и практически злорадствовал над «ее проблемой». Я указал им на это.

Терапевт: Мне кажется, что вы отстраняетесь и наблюдаете, как Бетти злится. Как вы думаете, есть ли связь между вами и ее гневом?

Фрэнк: Думаю, я не говорю ей того, что она хочет услышать.

Терапевт: Когда вы собираетесь ей что-то сказать, но решаете не говорить, о чем вы думаете?

Фрэнк: Я думаю: «Какой смысл? Она все равно разозлится».

Терапевт: То есть справедливо будет сказать, что вы часто чувствуете себя беспомощным с Бетти?

Фрэнк: Да, думаю, это правда.

Терапевт: Что вы думаете, когда чувствуете себя беспомощным?

Фрэнк: Я чувствую себя неудачником.

Терапевт: Почему бы вам не сказать Бетти, что вы часто чувствуете себя беспомощным неудачником, разговаривая с ней, потому что просто не знаете, что следует сказать?

Фрэнк последовал моим инструкциям на сессии, а потом дома с Бетти. Он обнаружил, что, когда говорил Бетти о своем ощущении беспомощности, их разговоры с гораздо меньшей вероятностью заканчивались враждебно. Раньше, чтобы избежать их, Фрэнк прибегал к насмешкам, игнорированию или избеганию Бетти. Зачастую это давало ему чувство морального превосходства, потому что женщина проявляла свой гнев. Однако враждебность неизбежно нарастала. Отказавшись от морального превосходства и признав ощущение беспомощности в этой ситуации, Фрэнк приобрел большую способность слышать и принимать чувства Бетти.

Как правило, жертвы исходят из убеждения, что имеют право на лучшее, чем имеют. Они постоянно говорят о своих потребностях, а не о пожеланиях. Биржевой маклер с Уолл-стрит горько жаловался, что «заработал всего сто тысяч долларов», хотя заслуживает не менее двухсот тысяч. Похожим образом разведенная женщина жаловалась на отсутствие «свободных мужчин». Когда я попросил назвать критерии ее выбора, она сказала, что мужчина должен быть в состоянии «о ней заботиться», в частности «зарабатывать не менее двухсот пятидесяти тысяч долларов в год». Она упомянула, что нуждается и заслуживает квартиру в городе и загородный дом: «Я выросла в хорошей семье. Мы были обеспеченными. Мои друзья тоже обеспечены. Я этого заслуживаю!»

Аргумент «Я заслуживаю лучшего» основан на допущении, что «поскольку я хочу большего, я заслуживаю большего и нуждаюсь в большем». Кроме того, предполагается, что «большее обязан предоставить другой человек». Сьюзен и Майк только что поженились. Они поселились в пригороде, недалеко от ее родителей. Сьюзен выросла в богатой, меркантильной семье, тогда как Майк – в семье с более скромным достатком. Сьюзен постоянно придиралась к Майку, потому что тот не зарабатывал достаточно (хотя его заработок составлял семьдесят тысяч долларов – довольно неплохо, учитывая его образование и возможности). Она чувствовала себя обделенной, так как он не предоставлял ей того, в чем она нуждалась. Я предложил ей, раз она считает необходимым иметь какие-то вещи, подумать о том, чтобы выйти на работу и заработать деньги на их приобретение. Она посчитала такое предложение неожиданным и неприемлемым.

Еще одно допущение о праве требования касается того, что «меня никогда не должны использовать». Жертвы постоянно сканируют свое окружение в поисках доказательств того, что ими пользуются. Гарриет пришла ко мне с жалобами на различные симптомы физического и психического недомогания. Рассказывая о консультациях многочисленных врачей, она упомянула, что потеряла веру в медицину, потому что никто ей так и не помог: «Они просто хотят моих денег». Врачам не удалось найти у Гарриет никаких объясняющих ее симптомы проблем системного характера, о чем они и сказали ей, но Гарриет все равно обвинила их в своем «использовании». Ей не удавалось осознать факт того, что она консультировалась с этими же врачами даже после того, как другие врачи не нашли никаких физических причин ее проблем.

Второе допущение: «Если люди меня используют, это невыносимо и ужасно». Эллисон и Чарльз начинали ссоры, часто приводившие к нападкам Эллисон на Чарльза. Она утверждала, что он ее игнорирует и это является доказательством восприятия ее как должного, отсутствия заботы о ее чувствах и использования ее в своих интересах. Я спросил Эллисон, что именно ее так злило в ощущении, что ее использовали. «Это значит, что меня могут эмоционально уничтожить, я могу пострадать». Это был интересный вывод, поскольку он, очевидно, был связан с серьезной травмой, полученной в детстве вследствие беспечности родителей. Эллисон считала, что должна быть уверена, что никто никогда не будет игнорировать ее «потребности», поскольку боялась, что окажется беспомощной и уязвимой.

Многие жертвы придерживаются убеждения что если их используют, то обидчиков следует наказать и любое наказание оправданно. В случае с Эллисон и Чарльзом Эллисон считала, что ей «нужно заставить его чувствовать себя так же плохо, чтобы он понял мои чувства». Это поиск валидации любой ценой. Она боится, что «если он не поймет моих чувств, то по-прежнему не сможет удовлетворить мои потребности и защитить меня». Следствием этого является то, что она будет «уничтожена».

Типичное общение на семейной терапии заключается в том, что один из супругов (скажем, муж) обвиняет другого супруга (жену), который отвечает приведением доказательств более серьезных травм или более тяжелой ноши. Это игра в то, кто пострадал больше. Я называю это битвой подушками.

Муж: Почему ты всегда ко мне цепляешься? Просто скажи один раз и успокойся на этом.

Жена: Ты знаешь, что мне приходится целый день сидеть с детьми, а еще заботиться о доме. А ты можешь пойти на работу и ничего этого не делать.

В этом диалоге муж начинает с жалобы вместо решения. Большинство диалогов, начинающихся с вопроса «почему?», обычно представляют собой приглашение к сценарию «обвинитель и обвиняемый». В приведенном выше примере муж упоминает о карающей критике жены, просто пытаясь показать, что он несчастен. В ответ жена приводит собственную жалобу, пытаясь доказать мужу, что страдает больше него.

Рассмотрим следующий диалог между пожилой матерью и ее взрослой дочерью.

Мать: Я не понимаю, почему ты думаешь, что я была с тобой несправедлива. Ты понимаешь, что я пожилая женщина и у меня плохое здоровье?

Дочь: О чем ты сейчас говоришь? Я переболела раком!

Мать: Да. И я тебя навещала. Слава Богу, ты в порядке. Но твои критические замечания – это слишком.

Дочь: Разве ты не понимаешь, как тяжело мне было воспитывать двух дочерей в одиночку?

В этом диалоге мать пытается настоять на необоснованности критических замечаний дочери по причине своей уязвимости в силу преклонного возраста и плохого самочувствия. К тому же кто может сердиться на старуху с плохим здоровьем? Дочь приводит свой рак (полностью вылеченный несколько лет назад) в качестве доказательства своих больших страданий. Они продолжают препираться о том, кто страдал больше. Эту семейную драму можно назвать «победит самый больной».

У этих обменов страданиями нет правил, запрещающих члену семьи выкапывать «травмы» прошлого. Например, две сестры (обеим за сорок) спорят о «справедливости» в семье.

Первая сестра: Родители всегда любили тебя больше.

Вторая сестра: Как ты можешь так говорить? Когда мы были детьми, папа проводил с тобой больше времени.

Первая сестра: Но когда мне исполнилось десять, его не было дома в мой день рождения!

Вторая сестра использовала доказательство «неравного количества проведенного с ними времени» как причину, почему ей сейчас так горько. На что первая сестра жалуется, что мать проводит больше времени с другой сестрой. Чтобы не проиграть в состязании страданий, вторая сестра говорит терапевту следующее:

Вторая сестра: Знаете, моя сестра жалуется, что мы с мамой замечательно проводим время вместе. Но это не так. Когда мама заходила ко мне на прошлой неделе, мы заказали китайскую еду. И она была отвратительна. Терапевт: Мне кажется, вы утверждаете, что, поскольку еда оказалась не очень хорошей, вы с сестрой в равном положении.

Клиницист может проявить несколько личных реакций в отношении пациентов, застрявших в роли жертвы. Во-первых, терапевт может подтвердить роль жертвы, считая пациента унылым и беспомощным человеком, постоянно переживающим травмы. Следствием этого может быть использование терапии терапевтом и пациентом в качестве связующего звена, включающего в себя катарсис и валидацию. Во-вторых, терапевт может быть чересчур увлечен своей задачей и чувствовать фрустрацию и раздражение из-за бесконечных жалоб пациента. Это может привести к возникновению у пациента ощущения, что терапевт – еще один не понимающий его или не заботящийся о нем человек. В-третьих, терапевт может осуждать пациента, называя его нытиком, который не хочет меняться. Любая из этих реакций не поможет пациенту.

Подход клинициста к сценарию жертвы должен учитывать тот факт, что жертва может рассматривать любые попытки изменения своего поведения или чувств как дальнейшую виктимизацию. Следовательно, защищаемый мной подход заключается в том, что терапевт сначала подтверждает сценарий жертвы, а затем предлагает перейти от сценария к стратегической перспективе. Данные интервенции описаны ниже.

Терапевт может попытаться найти истину в убеждении пациента в несправедливом к себе отношении. Терапевт может использовать эмпатию, выявлять боль, страдания и несправедливость переживаний пациента и говорить о понимании им того, что чувствует пациент, находясь наедине со своими страданиями.

Хотя жертва может вкладываться в заявления о том, что виктимизация делает ее уникальной, я нахожу полезным присоединиться к ее мнению, сказав, что «большинству людей будет плохо, если с ними произойдет то же». Я также указываю на то, что многим людям, чувствующим, что с ними обращаются несправедливо, хочется, чтобы другие тоже страдали. Я указываю и на то, что стремление к оправданию и возмездию является частью человеческого бытия: «Когда люди причиняют нам боль, нам часто хочется их наказать». Я также замечаю, что, ощущая себя жертвами, мы нередко чувствуем себя одинокими, оставшимися один на один со своими переживаниями и хотим, чтобы другие поняли, насколько это для нас ужасно.

Для расширения терапевтического альянса я изучаю вместе с пациентом различные чувства, вытекающие из ощущения себя жертвой: гнев, депрессию, унижение, беспомощность и страх перед повторной травмой. Сессии, во время которых терапевт присоединяется к сценарию жертвы, могут расстраивать пациента, поскольку он еще больше сосредотачивается на своих страданиях, ощущении беспомощности и несправедливости. Однако, прежде чем терапевт сможет стать проводником перемен, пациенту необходимо создать терапевтический альянс с терапевтом. Мне часто кажется более «естественным» присоединиться к «сопротивлению» жертвы, поскольку зачастую в убеждении пациента в том, что с ним поступили несправедливо или навредили ему, присутствует значительная доля «правды»: «Должно быть, это вывело вас из себя», «Поразительно, что она вам это сказала!» и «К вам действительно относились несправедливо».

Терапевт может помочь пациенту в оценке смысла быть жертвой. Это можно преподнести не в уничижительной форме: «Всякий раз, когда мы чувствуем себя использованными или жертвой, у нас возникают определенные мысли и чувства по этому поводу. Каждый из нас реагирует на это по-своему. Не существует правильной или неправильной реакции. В вашем случае меня поразило то, как сильно это на вас влияет. Для вас это действительно нечто значимое – то, что нам необходимо выяснить». Затем терапевт может углубиться в тему, используя следующие техники.

ИЗДЕРЖКИ И ВЫГОДЫ СЦЕНАРИЯ ЖЕРТВЫ

«Никто не хочет быть жертвой. Когда такое случается, нас часто поглощает роль жертвы и ощущение несправедливого с собой обращения. Часть вас хочет изменить ощущаемое вами, но другая часть знает, что ваши чувства реальны и важны. Но давайте посмотрим на издержки и выгоды вашего застревания в роли жертвы». Терапевт и пациент могут вместе проанализировать возможные «выгоды»: «Мне не нужно меняться, мне жаль себя, я могу винить и наказывать других людей, я могу заставить других решать мои проблемы, я могу привлекать внимание других, я могу избегать других обязанностей, и я могу чувствовать свое моральное превосходство». Издержки роли жертвы включают в себя злость, депрессию, ощущение беспомощности и загнанности в ловушку. В большинстве случаев пациент не видит существенных «:выгод» жертвы, заявляя: «Я не хочу быть жертвой. Я просто она и есть!!! Я это не выбирал. Так случилось». Терапевту следует сообщить пациенту, что его не обвиняют за роль жертвы. Вместо этого они вместе изучают, как выйти из таких ощущений.

ПОСЛЕДСТВИЯ ОЩУЩЕНИЯ СЕБЯ ЖЕРТВОЙ

Часть сопротивления изменениям заключается в активации жертвой определенных мыслей, допущений и схем. Терапевт может изучить их с помощью техники вертикального спуска, оценивая лежащие в основе допущения и личностные схемы.

Вертикальный спуск. Технику можно использовать для определения значения следующих событий: «На работе со мной обращались несправедливо. Значит, я неудачник». Другие вертикальные спуски включали в себя заявления: «Мой начальник на меня накричал. Это доказывает, что я ничтожество» или «Врач был ужасен. Он сделал меня своей жертвой. Поэтому я не могу доверять врачам. Мне навредят. Никто обо мне не заботится. Я один во всем мире».

Основные предположения. Каждый из нас реагирует на роль жертвы по-своему. Попавшие в сценарий жертвы пациенты могут иметь набор используемых ими условных правил и допущений, которые могут быть такими: «Ко мне нельзя относиться несправедливо. Ужасно, когда ко мне относятся несправедливо. Нужно наказать людей, которые плохо со мной обращаются. Если я позволю такому случиться, это будет означать, что я этого заслуживаю. Нужно, чтобы он увидел, что я прав, а он – не прав». Среди жертв распространено предположение, что если их использовали, то они «бессильные неудачники». Жертва видит себя как человека, на которого «воздействуют», а не который действует. Это допущение может быть целью интервенции, направляющей пациента к стратегии быть макиавеллистом, а не жертвой чьей-то власти.

Последствия схем. Пациентка со схемой неполноценности и никчемности рассматривает виктимизацию как доказательство своих личных недостатков. Гордящийся своей рациональностью обсессивно-компульсивный пациент расценивает виктимизацию либо как свидетельство отсутствия способности к рациональности (совершение неправильного выбора), либо как лишнее доказательство отсутствия у других моральных норм поведения. Нарцисс понимает виктимизацию как вызов своему особому статусу, что приводит к его унижению. Пациент со схемой неспособности позаботиться о базовых потребностях рассматривает виктимизацию как возможную угрозу своей биологической целостности. Эти личностные схемы проясняются в типичном переносе пациента, так что обсессивный пациент со своими требованиями в отношении правил и справедливости потребует от терапевта присоединения к своим моральным принципам и признания того, что «это действительно было несправедливо». Пациентка с ощущением никчемности может рассматривать попытки терапевта изменить ее роль жертвы как признак того, что он действительно считает ее ничтожеством. Следовательно, терапевту нужно придерживаться «альтернативного», или «диалектического», подхода, уравновешивая «проверку» схем валидацией некоторых истинных представлений и чувств пациента.

МОДИФИКАЦИЯ КОГНИТИВНЫХ ИСКАЖЕНИЙ

Терапия может сосредоточиться на проверке ригидности и обоснованности этих очевидных когнитивных искажений, уравновешивая валидацию проверкой: «Мы изучим эти мысли, потому что, вероятно, в каждой из них кроется некая очень важная истина. Однако иногда, когда нас используют, мы крайне резко реагируем. Давайте посмотрим, могут ли эти мысли быть слишком экстремальными и существует ли золотая середина».

Пациентка, заявляющая, что «ни одному мужчине нельзя доверять», может изучить издержки и выгоды этого убеждения, а также противоречащую этому грубому сверхобобщению информацию. Кроме того, можно рассмотреть значение «доверия» как мысли в стиле «все или ничего», когда терапевт исследует это понятие в континууме, а не как абсолютно дихотомическое качество. Точно так же катастрофические автоматические мысли – например, «:Ужасно, что меня использовали», можно объяснить, предложив пациентке изучить имеющиеся у нее виды поведения и возможности.

Многие жертвы придерживаются основного предположения: они должны быть «неудачниками» или «идиотами», поскольку позволили обращаться с собой несправедливо. Они могут чрезмерно компенсировать ситуацию, обвиняя и наказывая в «доказательство» того, что они не глупы и не позволят использовать себя снова. Например, жена, которой изменял муж, может заявить, что она «дура», потому что ее предали. Терапевт может изучить этот безосновательный вывод, спросив, посчитает ли она дурой другую преданную или травмированную женщину. Жертвы часто придерживаются вторичных допущений или условных правил, таких как «Если меня предали, я всегда должен злиться и наказывать другого». Терапевт может указать, что жертва поддерживает травму, продолжая сосредотачиваться на ней, а не на ее лечении. Таким образом, можно осознать обоснованность предательства – и естественным образом следующий за ним гнев, – а также то, что создание позитивных вознаграждений себя в будущем (например, в виде работы и отношений) является лекарством от этого гнева. Терапевт может указать на необходимость отхода от «зацикленности на поиске врага» и перехода к сосредоточению на «собственных целях».

В роли жертвы часто активируются ранние дезадаптивные схемы (см.: Beck et al., 1990[67], и Young, 1990, об обсуждении схем). Эти дезадаптивные схемы – такие, как ощущение себя недостойным любви, глупым, покинутым, потерявшим контроль или неполноценным, – выявляются во время терапии и могут обрабатываться на схема-терапии. Пациентка может изучить, насколько эти схемы, по ее мнению, релевантны другим областям ее жизни. Она может изучить, каким образом компенсировала свою схему или избегала ситуаций, которые могли ее активировать (см.: Young, 1990). Происхождение схемы в раннем детстве или впоследствии можно изучить, перенаправляя внимание пациента на постоянное искажение мышления схемой: «Похоже, обычно вы думаете о себе с точки зрения своей схемы. Но что, если взглянуть на доказательства вашей привлекательности?» Многочисленные интервенции схема-терапии обсуждаются в главе 6, посвященной сопротивлению схемы. Особенно это касается сценария жертвы.

Травмирующие образы иногда являются частью переживаний жертвы, даже если ее жизни ничто не угрожает. Клиницист может использовать «рескриптинг образов» для модификации влияния этих переживаний (см.: Foa & Rothbaum, 1998; Smucker & Dancu, 1999). Во время рескриптинга пациент подробно описывает сцену расстраивающего события (в данном контексте я имею в виду не опасные для жизни или более ранние травмы, а только сильно расстраивающие события, в связи которыми у пациента возникают тревожные или пугающие руминации). Затем детализированный образ используется в качестве шаблона для визуальной модификации. В пугающей сцене пациент описывает все расстраивающие воспоминания о каком-то событии (имевшем место быть или воображаемом) и неприятный результат. Затем терапевт просит его описать автоматические мысли во время представления образа: «Я чувствовал себя совершенно беспомощным» или «Он был намного больше меня. Я почувствовал угрозу. Я словно остолбенел». Затем терапевт может предложить несколько положительных результатов, подчеркнув успешность и силу пациента, а также победу над повиновением фигуре агрессора: «Я хочу, чтобы вы представили его очень маленьким, одетым в короткое платье. Он привязан к креслу. Вы говорите ему, какой он неудачник». Используя технику пустого стула, пациент и терапевт могут отыграть эти ассертивные (агрессивные) образы, при этом пациент всегда играет роль сильной, агрессивной фигуры.

В дополнение к вышеизложенному схемы беспомощности и виктимизации можно изучить с помощью ретроспективной схема-терапии (см.: Beck et al., 1990; Leahy, 1985, 1991; Young, 1990). Пациент может выявить для себя тех людей из своего детства, например родителей, которые использовали его или причиняли ему вред. Пациент может написать ассертивное, гневное письмо (которое, как правило, никуда не отсылается), подробно описав в нем, почему агрессор был не прав и почему ценен пациент. Кроме того, самоутверждение можно поощрять с помощью техник гештальт-терапии, таких как написание самоутверждающих, отделяющих от родителя фраз. Общение пациента с самим собой может включать в себя фразы: «Ты достойный и порядочный человек, и такого никогда не должно было с тобой случиться. Ты хорошо относишься к другим людям. Сейчас ты силен и независим. Никому не удастся снова тебя одурачить. Потому что ты этого не позволишь!»

Чтобы справиться с сопротивлением валидации и помочь жертве изменить свою точку зрения, терапевту необходимо использовать много техник. Я считаю полезным рассказать пациенту о двух шагах в решении проблемы. Первый называется «данность»: «Учитывая факт того, что с вами обращались несправедливо и такого не должно было с вами случиться, давайте рассмотрим варианты перехода к следующему шагу. Каким ему следует быть?» Терапевт может указать на то, что, насколько важно осознание досадности и неправильности ситуации, настолько же важно ее помещение в контекст всей жизни пациента. Терапевт может предложить «ставшему жертвой» пациенту: «Мы можем поместить это переживание в специальный отдел памяти, где вы всегда сможете о нем помнить. Но необходимо сознавать, что ваша жизнь гораздо больше этого отдела. В противном случае вы становитесь агрессором в отношении себя». Затем терапевт может сказать: «Для вас это возможность обрести контроль над переживанием, поместив его в специальный отдел памяти, а затем изучив, как можно избежать контроля переживания над вами». Я считаю полезным говорить пациенту: «Существует два этапа. Первый этап – осознание произошедшего. А второй этап – то, что вы собираетесь делать дальше».

Для решения задачи по избеганию привычного опыта бытности жертвой терапевт может предложить: «Давайте попробуем подумать о том, каким может быть следующий этап в вашей жизни. Придется осознать произошедшее и то, что оно не должно было случиться. Но каким будет второй этап?» Терапевт может назвать пациенту много вариантов: продолжать сосредотачиваться на роли жертвы, изучить значение для себя этой роли, ее связь с другим опытом, включая их отличия и сходство, и выяснить другие имеющиеся варианты. Первый этап – признание «данности», второй этап – изучение вариантов.

Крайне важно, чтобы терапевт не умалял роль полученной пациентом травмы. Терапевт может сказать: «Во многих случаях, пытаясь выработать новые стратегии, мы чувствуем, что наши страдания из-за травм отбрасываются и игнорируются. Ваши страдания и травмы всегда будут оставаться для вас фактом, вы всегда можете помнить их. Но выработка новых стратегий для улучшения вашей жизни не означает, что мы принимаем страдания и травмы и говорим, что они обоснованны».

Чтобы предотвратить почти неизбежные в терапевтическом альянсе конфликты, терапевту следует периодически говорить пациенту: «Иногда, когда мы рассматриваем произошедшее, вы можете почувствовать, что я критикую или не поддерживаю вас. Не могли бы вы говорить мне, если такое произойдет?» Это покажет пациенту понятность такого рода чувств при изучении терапевтом мыслей пациента о его роли жертвы. Временно избавившись от ощущения «вмешательства» терапевта, пациент может осознать неподдельность его реакции.

Выработка стратегии улучшения жизни означает, что как терапевт, так и пациент говорят: «Я достаточно страдал! Настало время сделать свою жизнь лучше и не позволять прошлым событиям меня контролировать». Терапевт может заметить: «Выработка стратегии жизни требует решить, какова будет ваша цель». Многие жертвы реактивно относятся к своему опыту, словно единственная реакция на него – чувствовать себя травмированным и приниженным. Терапевт указывает на то, что жертва может определить, какую «цель» она хочет преследовать – превратив свой подход жизни из реактивного в проактивный.

Проактивная стратегия предполагает обдумывание вариантов следующим образом:

1) «Чего я хочу?»;

2) «Что я должен сделать, чтобы это получить?»;

3) «Готов ли я сделать то, что следует сделать?».

Это переносит внимание жертвы с мысли «Что со мной случилось?» на мысль «Чего я хочу достичь или испытать в будущем?».

Терапевт вместе с пациентом может признать, что роль жертвы будет продолжать проявляться, сопротивляясь попыткам нахождения стратегий для улучшения ситуации сейчас и в будущем. «Роль жертвы попытается заявить о себе повторением уже рассмотренных нами многочисленных жалоб и сосредоточением на несправедливости

ваших страданий. Роль жертвы проявится заявлениями о необходимости отмщения. На самом деле вы часто ощущаете мою черствость и безразличие к вашим травмам. Всякий раз, когда мы говорим об изменениях, всплывает ваш сценарий жертвы и вы думаете: “Он не понимает, насколько это для меня плохо”. Но причина, по которой я пытаюсь помочь вам измениться, заключается в том, что я думаю: вы заслуживаете того, чтобы чувствовать себя лучше. Застревание в роли жертвы не поможет почувствовать улучшение».

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ВОЗМОЖНЫХ ЦЕЛЕЙ

Пациент может столкнуться с тем, что у него имеется несколько целей. Терапевт может сказать, что пациент уже ставил перед собой цель доказать, что с ним поступили несправедливо. Никаких дополнительных доказательств здесь не требуется, суть «ясна». Следующий вопрос: каких еще целей хочет достичь пациент? «Вы можете сосредоточить свою энергию на улучшении своей жизни, преследуя новые находящиеся под вашим контролем цели». Например, пациента, ощущающего себя жертвой из-за разрыва отношений, можно направить на достижение цели улучшения отношений в будущем, включая улучшение дружеских отношений. Сосредоточенного на несправедливом обращении на работе человека можно поощрить на достижение способности быть «игроком». В понятиях макиавеллизма быть «игроком» может означать «способность анализировать ситуацию и заставлять ее работать на вас». Или пациента можно направить на способность создания карьеры в другой организации. Важным моментом является проведение различия между «достижимыми» и «недостижимыми» целями. Быть может, не удастся убедить пациента в том, что другие люди относятся к нему справедливо, но возможно научиться контролировать свою реакцию на других людей и научиться «играть в игры».

ОСОЗНАНИЕ ВЫБОРА ЦЕЛИ

Терапевт может спросить пациентку, считает ли она, когда дело доходит до постановки целей на данный момент, что у нее есть «выбор». Каковы издержки и выгоды убеждения в наличии выбора? Многие жертвы воспринимают свое состояние одновременно как императив («Я должен быть злым и обиженным») и как ловушку («Я ничего не могу сделать, чтобы почувствовать себя лучше»), оставляя себя в реактивной роли: «Если я начну “жить дальше”, значит, я думаю, что случившееся со мной обоснованно». Таким образом, думать о наличии выбора означает для пациента оправдывать агрессора. Терапевт может указать на то, что можно действительно быть жертвой и при этом иметь выбор: «Если бы вы стали жертвой аварии, разве вы не поехали бы в больницу?»

НАУЧИТЬСЯ БЫТЬ МАКИАВЕЛЛИСТОМ

Многие люди, ощущающие себя использованными, считают себя не контролирующими ситуацию, бессильными неудачниками. Зачастую они охвачены гневом и стремлением к протесту. Например, одна моя пациентка чувствовала себя жертвой несправедливого обращения со стороны нарциссического начальника. Признав несправедливое с ней обращение, я предоставил пациентке несколько вариантов: «Вы можете протестовать, уйти в депрессию или стать “игроком”». Идея стать «игроком» ее заинтриговала. Я сказал ей, что быть игроком означает анализировать «игру» на работе, изучить ее правила и попытаться научиться манипулировать нарциссическим боссом. Я напомнил пациентке цитату из фильма «Крестный отец»: «Держи своих друзей близко к себе, а врагов – еще ближе». Я указал на то, что целью будет не победить врага, а «использовать его»: «Давайте представим, что вы играете с кошкой. У вас есть веревочка с бантиком. Кошка гонится за бантиком. Так вот, вы держите веревочку, а ваш начальник – гоняется за бантиком». Эта аналогия еще больше ее заинтриговала, поскольку давала ей ощущение контроля и превосходства. Мы рассмотрели начальника как человека, который просто нуждался в валидации и комплиментах. Я указал ей на то, что ей, как и крестному отцу, следует меньше заботиться о правильности и больше о том, чтобы выиграть игру и достичь своих целей. Ее новыми целями стало сохранение работы, получение большей власти и ощущение манипулирования боссом. В некотором смысле начальник был ни о чем не догадывающейся «жертвой» ее стратегии, движимой не столько местью, сколько желанием обрести контроль на работе.

К удивлению пациентки, стратегия макиавеллиста, а не жертвы, доставляла ей почти детское удовольствие от манипуляций тем, кто, по ее мнению, ее контролировал. Пациентка была удивлена тем, насколько ее начальник нуждался в комплиментах, еще раз показав ей тем самым его «слабость» и предсказуемость. Вместо ощущения поражения она начала чувствовать, что только она (и терапевт) действительно в курсе происходящего, именно она «раздавала ценные указания».

На протяжении этой главы я пытался подчеркнуть диалектическую дилемму, в которой заперты терапевт и пациент. Считающая себя жертвой пациентка требует валидации, признания собственной невиновности и вины другого человека. Жизнь превращается в судебный процесс над отношениями с участием ответчика, прокурора и судьи. Терапевт рассматривается либо как защитник, либо как прокурор пациентки. Эту дилемму в общении пациента и терапевта можно решить непосредственно на сессиях.

Хотя может показаться, что многие жертвы вкладываются в поддержание своей роли, существуют убедительные доказательства их страданий и прихода на терапию за помощью. Некоторые жертвы могут думать, что помощь заключается в «принятии их стороны»: терапевту следует продемонстрировать свою лояльность пациенту подтверждением его страданий и несправедливости. Если терапевт слишком склонен к конфронтации, пациент будет наращивать требования и обвинять его. Я предложил несколько терапевтических стратегий, помогающих пациенту преодолеть тупик ощущения себя пассивной жертвой. Однако терапевту следует быть осторожным, чтобы избежать разрыва терапевтического альянса во время координации диалектики изменения: валидации прошлых травм и достижения будущих целей.

Рассмотрим следующие два примера, указывающие на парадокс депрессии. Во-первых, в отличие от не страдающего депрессией человека депрессивный человек находится в состоянии депривации. Было бы логично ожидать, что он будет иметь гораздо большую мотивацию к достижению удовольствия, поскольку оно для него более полезно. Например, умирающий от голода ожидаемо больше стремится зарабатывать деньги, чем богатый человек. Однако парадокс заключается в том, что, в отличие от голодающих, депрессивные люди ведут себя так, словно удовольствие малозначимо; они реже работают ради удовольствия, чем люди без депрессии. Это первая часть парадокса.

Вторая часть парадокса состоит в том, что депрессивный человек не ведет себя как рациональный потребитель или тот, кто принимает решения. Учитывая знание того, что поведенческий паттерн не сработал в прошлом, с какой стати кто-то (включая депрессивного человека) продолжит вкладывать средства в проигрышные паттерны? Даже лабораторные крысы и голуби знают, когда следует отказаться от проигрышного или не приносящего вознаграждения паттерна.

Каким образом может иметь смысл этот парадокс очевидного отсутствия закона эффекта? Депрессивные люди игнорируют последствия? Они мазохисты? В этом разделе я представлю инвестиционную модель депрессии, утверждая, что поведение и выбор депрессивного человека имеют смысл, если рассматриваются как негативная инвестиционная стратегия, цель которой состоит в избегании дальнейших потерь любой ценой.

Представляемая мной модель сопротивления является «экономической моделью», которую я называю инвестиционной моделью сопротивления (см.: Leahy, 1996b, 1997a, 1997b, 1997c, 1999a, 1999b, 1999d). Эта модель опирается на допущения модели схемы и модели когнитивной согласованности. Сопротивляющиеся депрессивные пациенты в своих решениях, или инвестициях, руководствуются своими негативными схемами и подчеркиванием когнитивной согласованности. Таким образом, в соответствии с моделью обработки информации схемой депрессивный человек делает инвестиции, руководствуясь убеждением в своей неполноценности, неспособности и никчемности в попытке компенсировать предполагаемую несостоятельность. Кроме того, депрессивный человек руководствуется потребностью в когнитивной согласованности; следовательно, его инвестиции основаны на высокой потребности во внутренней согласованности, предсказуемости, контроле и самооправдании. Эти решения дополнительно сдерживаются непроницаемостью его негативных конструктов.

Инвестиционная модель сопротивления занимается следующим вопросом: «Каким образом сопротивляющиеся пациенты рассматривают потенциальные издержки и выгоды при принятии решений?» Согласно данной рациональной модели поведения, при выборе альтернатив люди используют правила, предоставляющие им возможные выгоды и издержки. Я не утверждаю, что люди рациональны в том смысле, что они всегда объективны и адаптивны. Вместо этого я предполагаю, что, даже находясь в депрессии, человек использует для принятия решений правила, которые при проверке оказываются внутренне согласованными и упорядоченными. Кроме того, я предполагаю, что у депрессивного человека есть закономерности в «искажениях», «предубеждениях» и «оценках».

Принимая во внимание, что классические микроэкономические модели предполагают наличие здравомыслящего человека, который пытается оптимизировать выгоды и минимизировать потери (и который будет соответствующим образом взвешивать информацию), исследование ежедневного принятия решений показывает, что «нормальные» люди используют эвристику, или модели принятия решений, игнорирующие базовую оценку уделяют чрезмерное внимание недавней, заметной и личностно значимой информации и чрезмерно используют доступную им не относящуюся к делу информацию (см.: Kahneman & Tversky, 1979). Депрессивные люди кажутся очень чувствительными к этой эвристике. Они обычно игнорируют базовую оценку, приравнивая возможности к вероятностям, то есть если неудача возможна, то им кажется вероятным, что независимо от их прошлой работы или вероятности успеха они потерпят неудачу. При определении причин неудачи депрессивные люди недооценивают сложность задачи (базовую оценку) и переоценивают недостаток способностей (см.: Abramson et al., 1978, 1989; Alloy et al., 1988). Похожим образом они становятся беспомощными из-за недавнего заметного личного «провала» задачи; такая неудача означает быть неудачником в принципе и распространяется на другие задачи (см.: Abramson et al., 1978, 1989; Alloy et al., 1988; Beck et al., 1979[68]; Seligman, 1990[69]^[70]). И наконец, депрессивные люди часто ищут или подчеркивают согласующуюся с их негативной схемой несущественную информацию. В клинической практике терапевта часто поражает, насколько искушен пребывающий в хронической депрессии человек в нахождении причин для отказа от каких-то действий.

Идея о том, что экономические концепции могут быть применены к ежедневному принятию решений, была выдвинута и развита экономистом Гэри Беккером и его коллегами (см.: Becker, 19763, 1991; Becker, Grossman & Murphy, 1991; Bornstein & Chapman, 1995; Daniel, 1995; Tommasi & Ierulli, 1995). Они выдвинули теоретические модели (которые были проверены эмпирически), предполагающие возможность описания ежедневного принятия решений в понятиях экономических моделей, где люди рассчитывают прошлые, настоящие и будущие издержки и выгоды, функции полезности (например, предельную полезность), используют закон спроса и предложения (чем выше уровень цен, тем меньше спрос; чем меньше спрос, тем ниже цены), человеческий капитал и влияние прошлых «покупок» на будущий спрос.

Модель и работа Беккера (за которые он был удостоен Нобелевской премии по экономике в 1992 году) успешно применяются для анализа принятия личных решений в области дискриминации, преступности, зависимостей, брака, рождаемости и выбора религии.

Инвестиционная модель депрессии следует традиции экономических моделей поведения человека. Я рассматриваю поведенческие модели, например оперантное обусловливание и ассоциативные модели, с их допущениями о том, что выбор часто продиктован восприятием взаимовлияния выгод и издержек как микроэкономических моделей. В случае ассоциативных моделей выбор также часто определяется привычками и прошлыми связями между поведением и вознаграждением (или стоимостью). В настоящем обсуждении моя цель – предложить когнитивную модель депрессивных инвестиционных стратегий и процессов и, в частности, изучить, как депрессия может быть связана с предубеждениями или искажениями в восприятии издержек и выгод.

Экономическая модель учитывает, что лица, принимающие решения, не являются рациональными людьми из классических учебников по микроэкономике. На самом деле я делаю акцент именно на предвзятости в принятии решений у депрессивных людей. Например, классические микроэкономические модели предполагают попытки людей максимизировать прибыль и минимизировать убытки, как правило, для улучшения своего положения. Настоящая модель предполагает, что депрессивный человек начинает с негативной схемы или предвзятости, предполагающей неблагоприятный исход событий и недооценку своих ресурсов и (или) своей способности справляться с ситуацией. Депрессивный человек обитает в характеризующемся дефицитом мире, практикуясь в стратегии, направленной на избегание исчерпаемости, опустошения и неожиданности.

В начале этой главы я, во-первых, обрисовываю модель, распознающую предвзятости в информационных процессах (например, выборочное сосредоточение на негативе, переоценка негатива, недооценка позитива, трудности с представлением себе позитива, послезнание, переоценка негативной каузальности, ориентированность на сожаление). Эти процессы усугубляют пессимизм депрессивного человека. Во-вторых, я исследую то, как депрессивный человек разрабатывает стратегии для избегания дальнейших потерь. Они включают в себя неприятие риска, перестраховку, боязнь надежды, избегание разочарования и высокие критерии ограничения потерь. В результате использования этих стратегий, цель которых состоит в минимизации потерь, депрессивный человек препятствует себе в достижении выгоды. Принимая во внимание негативные допущения депрессивного человека и его зацикленность на защите от потерь, процесс принятия им решений (кажущийся терапевту сопротивлением) имеет внутреннюю согласованность и логику. Кроме того, целью этих процессов и стратегии является предотвращение дальнейших потерь. Сопротивляясь изменениям, депрессивный человек не проявляет случайных или даже нелогичных реакций.

Люди по-разному пытаются минимизировать потери или максимизировать выгоды. Депрессивные люди сосредотачивают поиск информации и принятие решений на минимизации потерь, в то время как оптимистичные, недепрессивные люди уделяют гораздо больше внимания максимизации выгоды. С учетом определенных допущений, ресурсов, прошлого опыта и восприятия возможностей можно представить себе конструирование ситуаций, в которых большинство из нас выбирает стратегию минимизации. Для депрессивных людей эти условия являются хроническими и постоянными. Пациент считает, что поведение, которое терапевт может рассматривать как «адаптивное», приведет к неприемлемым потерям с низкой вероятностью получения выгоды.

Рассмотрим следующую экономическую аналогию: Смит (депрессивный человек) считает, что у него за душой всего тысяча долларов. Он практически нищий. Он безработный и думает, что ему будет трудно найти работу. Смиту представляется возможность, вложив восемьсот долларов, получить четыреста (возможный доход составляет пятьдесят процентов). Но он также может потерять часть денег или всю сумму. Вероятность получения прибыли неизвестна, но невысока. Скорее всего, выигрыш будет небольшим. Смит уже терял деньги на других инвестициях в прошлом, особенно в последнее время. Каковы его вероятные действия? Рациональный человек в этой ситуации вполне может попытаться защитить немногое оставшееся – то есть упустить возможность инвестиции и попытаться сохранить ресурсы. Ведь неизвестно, когда он найдет новую работу. Любая потеря ресурсов может стать катастрофой. Смит избегает стратегии максимизации.

В отличие от депрессивного мистера Смита рассмотрим удачливого и оптимистичного мистера Джонса. Он только что проверил свой инвестиционный портфель и знает, что у него есть чистый капитал размером один миллион долларов. Кроме того, Джонс получает существенный доход и в следующем месяце ожидается премия. Ему предоставляется возможность инвестировать восемь тысяч долларов с вероятностью получения пятидесяти процентов прибыли. Он считает, что, даже если прибыль окажется меньше, есть большая вероятность получить выгоду. В последнее время его инвестиции дают отличную прибыль. Как, вероятнее всего, поступит мистер Джонс? Я ожидал бы от него совершения многообещающей инвестиции, потому что: 1) она дает возможность получить прибыль, 2) даже если он потеряет всю сумму, у него имеются такие внушительные ресурсы, что убыток будет незначительным. На самом деле он может инвестировать просто потому, что может считать забавным «быть игроком». Джонс прибегает к стратегии максимизации.

Эти двое являются прототипами депрессивного и недепрессивного человека. Депрессивный человек живет в мире чувственно воспринимаемых вещей и явлений, в котором он рассматривает потерю, исчерпаемость и катастрофу как реальные или вероятные события. Он считает, что ему не везет, у него мало ресурсов и большие долги. Принимая решения, депрессивный человек сопротивляется «позитивным» изменениям, так как живет в соответствии со стратегией, предотвращающей, по его мнению, дальнейшие потери. Он не хочет вкладывать средства в достижение позитивных результатов, потому что считает, что не сможет справиться с потерей своих инвестиций, и полагает, что любая выгода имеет предельную стоимость и низкую вероятность.

Эта защитная стратегия поддерживается набором экономических правил для принятия решений, которые, как ни странно, поддерживают депрессию, но, как считает депрессивный человек, защищают его от дальнейших потерь. Таким образом, эти «искажения» фактически рассматриваются пациентом как стратегии адаптации. Для депрессивного человека отказ от таких стратегий ведет к потенциальным потерям, с которыми он не сможет справиться и за которые будет винить себя.

Экономическая модель сопротивления основана на двух допущениях

1. Депрессивные люди используют стратегии, которые, по их мнению, помогут им избежать дальнейших потерь и большей депрессии.

2. Как ни странно, эти стратегии приводят к сопротивлению изменениям, заканчивающемуся поддержанием депрессии.

В этом разделе описываются процессы поиска, оценки и восприятия полезности, которые могут использовать сопротивляющиеся депрессивные пациенты. Я хотел бы подчеркнуть, что депрессивный человек не хочет находиться в депрессии, даже если его стратегии приводят к депрессии или поддерживают ее. Скорее, это процессы и стратегии, цель которых – помочь ему избежать дальнейших потерь. Далее описываются две основные сферы использования депрессивных инвестиционных стратегий: процессы получения выгод и потерь и процессы, ограничивающие изменения.

ПРОЦЕССЫ ПОЛУЧЕНИЯ ВЫГОД И ПОТЕРЬ

При описании характерных для депрессивного мышления процессов получения выгод и потерь я выделил области, представляющие интерес для терапевта, работающего с сопротивляющимися депрессивными людьми. Во-первых, я показываю, каким образом депрессивные люди, руководствуясь своей негативной схемой, занимаются ограниченным поиском информации. Во-вторых, я рассматриваю характерную для них ориентированность на потерю, например то, как они, настроенные на потерю, предполагают дефицит и исчерпаемость ресурсов и легко «тормозят деятельность». В-третьих, я говорю о том, что такие люди придают значительно большее значение потерям, рассматривая их колоссальными, окончательными, контролируемыми в прошлом, но неконтролируемыми в будущем и распространяющимися на другие области. В-четвертых, я изучаю ориентированность депрессивного человека на выгоду, при которой выгоды недооцениваются, считаются краткосрочными, требуются немедленно и, как ни странно, предвещают будущие потери. Я исследую недальновидность депрессивного человека при рассмотрении выгоды, приводящую его к попаданию в ловушку относительно невыгодных возможностей.

ПОРТФЕЛЬНЫЕ ТЕОРИИ ДЕПРЕССИВНОГО И НЕДЕПРЕССИВНОГО ЧЕЛОВЕКА

Экономические модели инвестиций и финансов предполагают разработку инвестиционных портфелей, или выбор инвестиционных инструментов, руководствуясь заботой о доступных для инвестиций ресурсах, потенциальной возможности заработка в будущем, об устойчивости к риску и таймфреймах. Например, некоторые обладают обширными ресурсами, высокой возможностью заработка, высокой устойчивостью к риску и считают себя «разбирающимися в рынке» в течение длительного времени. Такой инвестор может быть готов мириться со значительными колебаниями, или волатильностью, цен, потому что может справиться с убытками, диверсифицировать инвестиции и переждать ситуацию, опираясь на свой опыт в инвестициях. Напротив, инвестору, склонному к риску, нужны «быстрые деньги» на рынке. У него может быть мало доступных ресурсов, ограниченные возможности заработка в будущем, и он может присутствовать на рынке только короткий период времени. Следовательно, высокая волатильность несет для него очень высокий риск. Он может не захотеть оставаться на рынке, если не будет абсолютно уверен в своей возможности снизить риски.

В табл. 9.1 и 9.2 я показываю портфельные модели для депрессивных и недепрессивных людей, размышляющих над тем, как распределять или инвестировать свои ресурсы. Далее я более подробно остановлюсь на том, как депрессивные люди воспринимают потери с точки зрения их чрезмерности, окончательности, контролируемости, послезнания и обобщения. Я покажу, как они парадоксальным образом недооценивают выгоды, считая их маловероятными, рассматривают инвестиции в краткосрочной перспективе и предсказывают, что выгоды будут равняться потерям. Такие различия между здоровыми и страдающими депрессией людьми отражают экономический процесс в сопротивлении.

Таблица 9.1. Ориентированность на потери при депрессии

Из-за негативного взгляда на потери и выгоды (то есть хронического пессимизма) и низкой оценки своих ресурсов (в настоящем и будущем) депрессивный человек «создает» неприемлющий риски инвестиционный портфель. Он считает рынок волатильным и непредсказуемым, склонен видеть себя имеющим только одну «инвестицию» (туннельное видение: «Это единственный шанс, который у меня есть») и в краткосрочной перспективе рассматривает себя с точки зрения возможности получения выгоды или восстановления после потери. Его портфель ограничен и не приемлет рисков. В табл. 9.3 представлены портфельные теории для депрессивных и недепрессивных людей.

Таблица 9.2. Ориентированность на выгоду при депрессии

Таблица 9.3. Проблемы портфеля депрессивных и недепрессивных людей

В следующих разделах я рассматриваю ограниченный поиск информации депрессивно мыслящим человеком, высокую оценку потерь и девальвацию выгоды. Очевидно проигрышный характер портфеля депрессивного человека будет казаться более «рациональным» с учетом допущений, определяющих депрессивные инвестиционные решения. Процесс принятия решений депрессивным человеком подчинен логике избегания дальнейших потерь.

ОГРАНИЧЕННЫЙ ПОИСК ИНФОРМАЦИИ

При изучении альтернатив для последующего принятия решений лучшим процессом будет рассмотрение всех вариантов, сбор информации, взвешивание издержек и выгод каждой цепочки действий, оценка иерархии потребностей или предпочтений и сравнительный анализ альтернатив в виде возможных решений проблемы. Депрессивный человек ограничивает себя в поиске альтернатив, так как руководствуется дальнейшими ограничениями, составляющими негативную эвристику депрессивного мышления. Согласно Саймону (1979), человек использует «удовлетворяющий» поиск, рассматривая альтернативы до тех пор, пока не найдет нужную («удовлетворяющую» по Саймону). Поиск не является исчерпывающим, он «целевой» и прекращается после нахождения варианта, соответствующего поставленной цели. Депрессивный человек ищет причины не меняться или не рисковать и будет продолжать поиск до тех пор, пока их не найдет. Как только доказательство будет найдено, он прекратит поиск.

ИЗДЕРЖКИ ПО УМОЛЧАНИЮ

Рассмотрим следующую аналогию. Вы идете в свой любимый итальянский ресторан, где официант приносит вам меню и список блюд от шеф-повара. У вас приблизительно сорок вариантов закусок. Изучаете ли вы каждое блюдо, взвешиваете его издержки и выгоды, а затем сравниваете каждое по очереди со всеми остальными закусками в меню? Вероятнее всего, нет. Скорее вы подумаете, как и я. У меня ограниченное правило поиска: «Есть ли в меню тиляпия? А паста из морепродуктов?» Если ответ на любой из этих двух вопросов утвердительный, другие варианты блюд немедленно теряют свою актуальность. Вопрос «по умолчанию» касается тиляпии или пасты из морепродуктов. Возможно, выбор примитивный для некоторых, но удовлетворяющий меня.

Преимущество подхода «поиск по умолчанию» состоит в том, что решения можно принять быстро, риска можно избежать (поскольку эти блюда доставляли удовольствие в прошлом) и контроль можно осуществлять немедленно. К недостаткам относятся отсутствие разнообразия и новизны в рационе, а также возможности того, что другое блюдо может доставить еще большее удовольствие.

Депрессивное мышление очень похоже на описанный выше быстрый, привычный обед. Депрессивный человек не заинтересован в исчерпывающем поиске всех альтернатив, взвешивании практически бесконечного количества издержек и выгод во всех возможных вариантах, а затем в кропотливом принятии решения после проверки каждого сравнения. Вместо этого депрессивный человек руководствуется своей негативной схемой о неудачах, потерях, отвержении или исчерпаемости. Его главное соображение: «Как проиграть?» Поскольку мышление депрессивного человека основывается на негативной обработке информации схемой, его первый вопрос целиком и полностью определяется схемой: «Каким образом мои действия приведут к неудаче и потерям?» Рассмотрим депрессивного пациента, размышляющего о домашнем задании по планированию позитивного поведения на следующей неделе. Первые вопросы, которые он мог бы задать себе: «Каким образом это поведение приводит к отвержению? Каким образом я потерплю неудачу?» Поскольку любое поведение сопряжено с риском неудачи или отвержения, ответ неизменно звучит так: «Да, я могу пережить потерю».

Вместо проведения исчерпывающего поиска возможных издержек и выгод депрессивный человек прекращает поиск сразу же после выяснения издержек. Поскольку практически любое действие связано с возможностью получения отрицательного результата, депрессивному человеку зачастую трудно начать действовать. Кроме того, поскольку негатив (усилия или затраты) нередко предшествует вознаграждению, депрессивному человеку может быть трудно справиться с фрустрацией, необходимой для получения подкрепления.

Ограниченный поиск депрессивного человека часто приводит к импульсивным решениям. Например, можно рассматривать суицидальное поведение как «решение» проблемы депрессии. Депрессивный человек, чьи «негативные решения» находятся на вершине иерархии возможных решений, может осуществлять поиск информации следующим образом: «Я чувствую себя в депрессии. Что может быстро с ней покончить? Самоубийство». Конечно, суицид является возможным «решением» депрессии, но то, что находится за пределами этого ограниченного поиска, приведет к другим, более выгодным решениям: к терапии, медикаментозному лечению, физической активности и спонтанной ремиссии. Цель терапии состоит в расширении поиска за пределы данных ограниченных альтернатив – метод, названный Келли (1955) конструктивным альтернативизмом.

Как только депрессивный человек осознает, что «может проиграть», он ищет причины для подкрепления своего решения по избеганию риска. Подобно людям, руководствующимся описанными в предыдущих главах моделями когнитивного диссонанса или когнитивной согласованности, депрессивный человек стремится не меняться. Прокрастинатор может откладывать действие до тех пор, пока не изучит в се доказательства против изменения, которые только сможет найти, время от времени уделяя значительное внимание информации, кажущейся несущественной или лишь косвенно связанной с рассматриваемым вопросом.

Например, задумавшаяся о ремонте квартиры женщина спросила себя: «А вдруг я совершу ошибку, а потом пожалею о ней?». Так как ответ: «Конечно, такое возможно», женщина была мотивирована на нахождение всех причин, по которым не стоило переделывать квартиру. Поскольку такие возможные причины всегда наготове, этот поиск привел к усилению ее мнения о возможной ошибке и к дальнейшему избирательному поиску причин не делать ремонт в бесконечном цикле самоподкрепляющихся сомнений.

Поиск информации депрессивным человеком не ограничивается текущей ситуацией. Он также отражает выборочную фильтрацию прошлых решений. Депрессивный человек не «фиксирует» свои сбережения, то есть прошлые выгоды. Он выборочно фиксирует свои «лишения», то есть потери. Это приводит к его неспособности размышлять о прошлых решениях, которые могли привести к выгодам. Из-за схемы, ограничивающей память о прошлых позитивных результатах, депрессивному человеку нелегко вспомнить, каким образом он преуспевал в прошлом, а также вспомнить или осознать имеющиеся в настоящем позитивные результаты. Модели для решения проблем депрессии и терапии (например, модель, предложенная Дзуриллой (1988) и его коллегами) рассматривают депрессию как следствие недостаточных навыков решения проблем. Я согласен с данной моделью и предполагаю, что одной из причин, по которой это может происходить, является то, что депрессивный человек не в состоянии вспомнить свои прошлые успехи. Цель терапии должна заключаться в повышении осведомленности пациента о своих прошлых и нынешних успехах, с тем чтобы его «инвестиционный портфель» можно было диверсифицировать и укрепить.

Например, у меня был пациент, добившийся значительных успехов в деловой карьере и являвшийся отцом троих детей. Он постоянно думал о возможности прошлой или будущей ошибки. Находил множество причин, по которым его поступки могут привести к ошибкам. Однажды я удивил его, спросив: «А теперь можете ли вы объяснить мне, каким образом вам удается быть настолько успешным? Чем объясняются все ваши успехи?» Пациент был застигнут врасплох, так как, по его мнению, он только и делал, что совершал ошибки. Ему не приходило в голову, что его успехи обеспечили ему «кредиты», которые можно было использовать для повышения самооценки, и даже если он допустил ошибки, его прошлые успехи означали, что он смог справиться с потерями.

Вследствие неспособности «зафиксировать выгоды» депрессивный человек недооценивает доступные для достижения своих целей ресурсы (например, свои умения), способность «справляться» с возможными потерями (например, недооценивает оставшиеся ресурсы, даже если потерпел неудачу) и возможность улучшения ситуации (например, не «ищет» доказательств улучшения).

Селигман и его коллеги (см.: Abramson et al., 19781; Seligman, 1990[71]) утверждают, что объяснения депрессивными людьми своих успехов основаны на переменных факторах, таких как удача или легкая задача, в то время как объяснения неудач сосредоточены на устойчивых внутренних факторах, например отсутствии способностей. Вследствие этих негативных атрибуций депрессивный человек не только не в состоянии повысить самооценку при успехе, но понижает ее всякий раз при неудаче. Точно так же отсутствие самопоощрения за позитивный результат приводит к недооценке своих потенциальных ресурсов (см.: Rehm, 1990).

Например, только что расставшаяся со своим партнером женщина начала думать: «Я останусь одна навсегда. Я никому не понравлюсь. Никто меня не захочет». Я попросил ее изучить имеющиеся у нее ресурсы, включая личные качества, прошлые успехи и круг поддержки. Я составил список тех качеств, которые она желала иметь у своей подруги, а затем оценил ее по ним. К ее удивлению, она оказалась тем самым человеком, которого искала. Более того, я изучил многие приятные дела, которыми она могла бы заниматься сама, с друзьями и с другими мужчинами. Как бы она ни ценила своего бывшего возлюбленного, она смогла признать, что весьма недооценивала имеющиеся у нее ресурсы.

Негативные схемы депрессивного человека фокусируются на уже понесенных или ожидаемых потерях. Многие из когнитивных искажений депрессивного человека – например, негативное предсказание будущего, сверхобобщение, чтение мыслей, персонализация и навешивание ярлыков – усиливают сосредоточенность на потере. Легкие огорчения, незначительные события, ежедневные неприятности и случайные изменения, не связанные с «я», интерпретируются как потери и неудачи. Депрессивный человек страшится негативного изменения (потери), даже если этой потере предшествовали выгоды и даже если потеря сбалансирована другими позитивными результатами в его портфеле.

Например, депрессивный человек, возможно достигший определенного успеха в работе и в дружеских отношениях, увидит недавнюю потерю так, словно все другие достижения и ресурсы не имеют никакой ценности. Потери не уравновешиваются выгодами.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «ПОТЕРЯ»

Депрессивный человек имеет низкий порог для определения понятия потери или неудачи: любое отклонение от положительного результата (фактического, воображаемого или ожидаемого) определяется как «потеря» (или неудача). Соответственно, такой человек имеет высокий порог, или критерий, для определения понятия «выгода». Определения потери слишком широкие, а определения неудачи непроницаемы и слишком узки.

Например, о пациентке несколько раз критически отозвался начальник. Это запустило цепочку мыслей о том, что она опозорилась, стала неудачницей и потеряет работу. Это активировало мысли о других «неудачах» прошлого и настоящего. Пациентка отвергала свидетельства своих успехов на нынешней работе и многочисленных успехов в преодолении других проблем. Она сбрасывала со счетов любые доказательства положительного мнения о себе своего начальника. Налицо был обширный конструкт неудачи и недооцененный позитив.

ДОПУЩЕНИЕ ДЕФИЦИТА

Депрессивный человек считает, что мир предоставляет мало возможностей для вознаграждений. Феноменальное поле опыта представляется скудным или пустым. Следовательно, инструментальное действие считается бесполезным, так как вознаграждения недостаточны. Депрессивный человек живет в мире, кажущемся ему бесплодным и пустым, – мире, в котором все плоды труда пожинаются другими людьми. Например, завидующий успехам сестры злой, депрессивный человек считал свою жизнь разрушенной, поскольку унаследовал меньше имущества отца, чем ожидал. Он полагал, что успех сестры на работе лишил успеха его самого. Мужчина указывал на успехи других людей в отношениях и финансах и «объяснял» отсутствие собственной успешности следующим образом: «Видите? У них есть все, а у меня – ничего». Он утверждал, что слишком стар и недостаточно богат, чтобы вступить в отношения или продолжить карьеру. Вознаграждения были не только скудны, но и быстро исчезали.

Терапевту необходимо убедить злого и завистливого депрессивного человека в том, что в мире достаточно места для успешного поведения. Следует попросить его представить, что может сделать очень оптимистичный человек, столкнувшись с трудностями депрессивного человека: «Что, если очень оптимистичный мужчина за тридцать попытается построить отношения с женщиной, не имея огромного богатства? Каким образом он будет строить отношения? Существуют ли небогатые люди, строящие отношения? Что привлекательного находят в них женщины? Есть ли в этом городе одинокие женщины, которые хотели бы встречаться с мужчиной?»

ДОПУЩЕНИЕ ИСЧЕРПАЕМОСТИ

Депрессивный человек не только считает поощрения скудными, но и думает, что его ресурсы были либо будут исчерпаны. Он полагает, что, начав действовать, исчерпает свою энергию или самооценку. Вместо того чтобы рассматривать энергию как фактически возрастающую во время действия субстанцию, депрессивный человек считает ее ограниченным ресурсом, который может быстро закончиться. Так что он должен сохранять энергию.

Как ни странно, многим недепрессивным людям присуща приобретенная изобретательность, которую я бы определил как способность к извлечению удовлетворения из напряженных усилий по достижению цели (см.: Eisenberger, 1992; Eisenberger, Carlson, Guile & Shapiro, 1979). Усилия не должны считаться негативными. На самом деле усилия могут иметь позитивную мотивационную коннотацию, например вызов, способность и ощущение преодоления препятствий. Кроме того, можно рассматривать активацию поведения (то есть усиление поведенческого ответа) как стимулятор возбуждающих влечений: таким образом, после активации алгоритма поведенческих действий индивид продвигается к достижению желаемых целей. Ярким примером этого является сексуальное возбуждение и сексуальное поведение: после возбуждения у человека появляется высокая мотивация продолжать преследовать свои цели. Сексуальное поведение не истощает, а приводит к удовлетворению «аппетита».

Другой вопрос, который можно задать депрессивным людям: что у них останется после начала действий? «Если вы сдадите экзамен, даже не очень хорошо, что приятного у вас все равно останется в жизни?» Или, чтобы оспорить мнение пациента об исчерпаемости энергии, терапевт может спросить его: «Что произойдет, если продолжать тренироваться, даже если вы устали?» Пациент может понять, что даже в том маловероятном случае, когда его теория исчерпаемости ресурсов верна, единственным вероятным ответом является тот, что он может еще сильнее устать.

Для депрессивного человека потери рассматриваются как знак еще больших потерь, которые могут в итоге привести к катастрофе. Я называю эту воображаемую последовательность «каскадом затрат». Депрессивный человек не рассматривает потерю как «изолированное» или случайное событие, каждая потеря является «предвестником» дальнейших ускоряющихся потерь. Более того, тревожный депрессивный человек может придерживаться теории захлопнутой дверцы в ловушке потерь, так что внезапная потеря может быстро привести к катастрофе. Каскад потерь нарастает, и каждая новая потеря способствует дальнейшим потерям в быстро ускоряющейся последовательности.

Поскольку тревожный депрессивный человек рассматривает потери как каскады затрат, даже обычная небольшая потеря указывает на значительную опасность. Потеря не изолирована – или, согласно теории атрибуции, не является особенной или ситуативной (см.: Abramson et al., 1978, 1989; Alloy et al., 1988). Для депрессивного человека потеря предвещает разворачивание ускоряющихся потерь, образуя опасный спуск из потерь. Пациент продолжает задаваться вопросом: «Да, но что, если…?» – требуя затем безоговорочного заверения в том, что ничего плохого не произойдет. Поскольку терапевт не может гарантировать абсолютную определенность, пациент рассматривает вероятность потери как весьма возможную.

Например, женщина, руководитель которой критиковал ее работу над проектом, пришла к выводу, что будет подвергаться критике за всю свою работу. Такой вывод привел к пессимистическим мыслям о потере работы, квартиры и всего имущества. Она быстро пришла к (ложному) заключению, что небольшая критика по рабочим вопросам может вполне привести к экономическому бедствию. Женщина представляла себе, как станет бомжом.

Скорость каскада затрат иногда не очевидна ни терапевту, ни пациенту. Пациент кажется настолько расстроенным из-за потери, что ему трудно представить себе, какими могут быть ее последствия. Терапевт обнаружит, что техника вертикального спуска, то есть вопрос пациенту: «Если ваша потеря велика, то что случится из-за нее?» – полезна для изучения каскадов затрат. Терапевт может попросить пациента использовать технику «стоп-кадра» в каждой точке последовательности потерь, изучить причины, по которым эта потеря вряд ли произойдет, и выяснить, как можно ограничить издержки или даже обратить их вспять.

Поскольку депрессивный человек считает, что в любой потере заключен потенциал следующих неизбежных неприемлемых потерь, он «устраняется» (перестает действовать) при малейшей потере: «:Я должен прекратить дальнейшие внезапные потери». Следовательно, фрустрация приводит к прекращению нужного поведения. Депрессивный человек «тормозит деятельность» для предполагаемого восстановления после потери.

Депрессивный человек может подойти к позитивному поведению с вопросом: «Каковы будут признаки того, что оно неэффективно?» Поскольку он выборочно сосредотачивается на негативе и использует его в качестве критерия «прерывания» (прекращения) действия, то устраняется из ситуаций, вызывающих даже намек на фрустрацию. Эта стратегия «ограничения потерь» лежит в основе часто наблюдаемой беспомощности депрессивных людей, прекращающих позитивное поведение в случае неудачи. И напротив, не страдающие депрессией люди могут сохранять поведение после неудачи (см.: Abramson et al., 1978, 1989; Alloy et al., 1988; Beck, 1976; Beck et al., 1979[72]; Dweck, 1975; Dweck & Goetz, 1978; Peterson et al., 1993).

Некоторые депрессивные люди используют стратегию сомнения, то есть занимаются полумерами. Вместо отработки какого-то поведения (или в некоторых случаях отношений), сомневающийся делает лишь небольшие шажки. Он действует нерешительно до тех пор, пока не убедится, что это эффективно. Например, одна одинокая женщина, жаловавшаяся, что почти никогда в жизни не ходила на свидания, сказала, что, встречая мужчин на вечеринках или танцах, сдерживала себя, не улыбалась и не проявляла к ним особого интереса.

При проявлении к ней малейшего интереса со стороны мужчины она извинялась и уходила. Поскольку она руководствовалась негативной схемой отвержения, то часто додумывала отвержение, даже если это было не так. Она «сомневалась», всегда оставляя себе возможность быстрого отступления. Терапевт побудил ее к более внимательному поиску признаков заинтересованности мужчины. Она получила задание поощрять заговаривавших с ней мужчин с помощью улыбки и проявления интереса ко всему, что они говорили. Такие усилия значительно улучшили ее социальную жизнь, что привело к увеличению числа свиданий.

Проблема сомневающихся заключается в том, что они редко считают свои сомнения причиной негативного результата. Они часто говорят, что перепробовали многие из рекомендованных терапевтом техник. «Я пытался слушать мою жену – не получилось», – поделился своим мнением сомневающийся муж. Когда терапевт выяснил, что именно он делал – а он слушал жену, но нетерпеливо и критикуя ее, – стало очевидно, что муж заранее отказывался разговаривать с ней, даже начав это делать.