Последние часы. Книга II. Железная цепь Клэр Кассандра
Джеймс решил не комментировать тот факт, что горничная появилась перед хозяином дома в неподобающем виде. Ему было наплевать на ее вид.
– Ты не видела Корделию? То есть миссис Эрондейл?
– А как же, видела, – самодовольно произнесла Эффи. – Она спускалась по лестнице и увидела, как вы, мистер, обнимаетесь с этой белобрысой куколкой. Выбежала через черный ход, как ошпаренная.
– Что? – Джеймс пошатнулся и ухватился за перила. – И ты не подумала ее остановить?
– Еще чего не хватало, – хмыкнула Эффи. – Мне платят не за то, чтобы я бегала по снегу в ночной рубашке. – Она издала презрительное сопение. – А вам бы следовало знать, что приличный мужчина не обнимается с любовницей в собственном доме, где его может застукать жена. Приличный мужчина снимает уютную виллу в Сент-Джонс-Вуде и там развлекается с кем угодно и как угодно.
У Джеймса закружилась голова. Он так разозлился, когда открыл дверь и увидел Грейс… когда она обняла его, у него в глазах потемнело от гнева, но он не оттолкнул ее, не убрал ее руки, потому что испугался, что она сбежит. Ему и в голову не могло прийти, что Корделия увидит его в объятиях Грейс и услышит ее слова. «Я должна сказать тебе одну вещь, дорогой. Я собираюсь порвать с Чарльзом. Для меня всегда существовал лишь один мужчина – ты».
И что он ответил ей?
«Слава богу».
Он бросился в вестибюль. Увидев на столике у двери перчатки Корделии, он машинально сунул их в карман. Она замерзнет без перчаток, подумал он, на улице такой мороз; когда он ее догонит, то даст ей свое пальто.
– Эффи, – приказал он. – Вызови сюда Консула. Немедленно. В гостиной сидит опасная преступница.
– Ого! – Эффи была заинтригована. – Эта самая девица? А что она такого сделала? Стащила что-нибудь? – Служанка вытаращила глаза. – Она опасна, говорите?
– Не для тебя. Повторяю, вызови Консула. Попроси ее позвать сюда Брата Захарию. – Джеймс торопливо надел пальто. – Грейс расскажет им все, что им следует знать.
– Преступница расскажет им все о своих преступлениях? – удивилась Эффи, но Джеймс не ответил. Он уже скрылся за дверью.
День тянулся бесконечно; Уиллу казалось, что он никогда не дождется наступления сумерек. Но, к счастью, всему на свете приходит конец. Разобравшись со своими делами, Уилл поднялся в спальню, закрыл за собой дверь, сбросил туфли и взглянул на жену, которая была поглощена любимым занятием – чтением. Тесса устроилась на сиденье в оконной нише, блестящие волосы были распущены и падали ей на плечи. Книга, которую она держала в руках, называлась «Сокровище Семи Звезд»[82]. Вкусы жены неизменно поражали его: несмотря на то, что она жила среди демонов и вампиров, чародеев и фэйри, оказываясь в книжном магазине «Фойлз», она сразу направлялась к полкам с фантастикой и ужасами.
Словно прочитав его мысли, Тесса подняла голову и улыбнулась.
– На что ты смотришь с таким интересом?
– На тебя, – ответил он. – Ты знаешь, что с каждым днем становишься все прекраснее?
– Очень странно, – задумчиво произнесла Тесса. – Будучи чародейкой, я не старею, и поэтому внешность моя не должна изменяться с течением времени – ни к лучшему, ни к худшему.
– И все же, – настаивал Уилл, – сегодня ты красивее, чем вчера.
Она снова улыбнулась. Он понимал, что она рада возвращению домой, несмотря на неразбериху и тревожные события, которые обрушились на них с самого утра. Поездка в Париж утомила супругов, хотя они старались не показывать этого; им пришлось призвать на помощь все свои дипломатические способности, чтобы успокоить разгневанных представителей французского Нижнего Мира. Несколько раз, оставшись наедине с Тессой, Уилл озабоченно говорил об угрозе войны. Чарльз разочаровал его: самодовольный и недалекий мальчишка не сразу осознал масштаб своей ошибки, а когда до него дошло, что он натворил, он впал в уныние и замкнулся в себе, и от него не было никакого толку. Несмотря на это, Чарльз не хотел возвращаться в Лондон, и Уиллу пришлось без обиняков заявить ему, что в Париже он теперь персона нон-грата.
– Ты чем-то обеспокоен, – произнесла Тесса. Для нее он был открытой книгой. Когда она откинула голову назад и губы Уилла коснулись ее губ, он погладил ее по щекам кончиками пальцев. Столько лет прошло, подумал он, но каждый поцелуй казался ему удивительным и чудесным, как заря нового дня.
Тесса выронила книгу, положила руки на плечи мужу. Он уже начинал думать, что вечер вознаградит его за сумасшедший день, когда их уединение было грубо нарушено. В комнате раздался чей-то пронзительный вопль, полный непередаваемого ужаса.
Уилл резким движением убрал руки и обернулся, чем немало удивил Тессу. Потом нахмурился, сообразив, что жена ничего не слышала.
– Джессамина, – строго сказал он. – Хватит голосить. Мы женаты. Кроме того, ты ведешь себя невоспитанно. Покажись Тессе.
Джессамина сделала то, что обычно делала, когда нужно было стать видимой для людей, не принадлежавших к роду Эрондейлов. В районе потолка возник полупрозрачный силуэт.
– Я так и знала, что вы будете целоваться! – сердито воскликнула она. – Сейчас нет времени для подобной чепухи. Мне необходимо рассказать вам кое-что насчет Люси.
– А что с Люси? – недовольно спросил Уилл. Он не считал поцелуи чепухой, и ему не терпелось продолжить это занятие, особенно после такого напряженного, полного событий дня.
– Ваша дочь связалась с неподходящей компанией. Я не люблю сплетничать и ябедничать, но ситуация требует вашего вмешательства. Люси погрязла в некромантии.
– В некромантии? – недоверчиво переспросила Тесса. – Если ты имеешь в виду ее дружбу с призраком Джесса Блэкторна, нам уже известно об этом. Не понимаю, что такого ужасного ты здесь находишь; ведь с тобой она дружила всю жизнь.
– Кроме того, должен тебе напомнить, Джессамина, что ты любишь сплетничать, – добавил Уилл.
– Все было бы хорошо и замечательно, если бы Люси ограничивалась дружбой с призраками, но дело намного серьезнее. – С этими словами Джессамина подплыла к туалетному столику Тессы. – Она способна им приказывать. Я лично видела, как она это делает. И призраки подчиняются, причем беспрекословно!
– Она способна… что? – нахмурился Уилл. – Люси никогда…
Джессамина нетерпеливо тряхнула головой.
– Твоя милая девочка вызвала прямо в этот дом призрак Эммануила Гаста, того чародея, лишенного звания. Она заставила его отвечать на свои вопросы, а в конце концов она… – Джессамина сделала театральную паузу.
– В конце концов она – что?! – закричала раздраженная Тесса. – Знаешь ли, Джессамина, если у тебя действительно есть что-то важное, ты могла бы обойтись без этих ужимок.
– В конце концов она уничтожила его, – торжественно сообщила призрачная девушка, и ее серебристая фигурка содрогнулась.
Тесса уставилась на Джессамину, утратив дар речи.
– Это не похоже на нашу Люси, – наконец возразил Уилл, но его охватило нехорошее предчувствие. Он повторял себе, что Джессамина ошиблась или, возможно, просто лжет, но зачем ей было лгать? Она была не из тех привидений, которые подшучивают над живыми и делают им гадости. Разумеется, толку от нее тоже было мало, но это не означало, что она способна клеветать на Люси.
– С другой стороны, – заговорила Тесса, – вспомни, что все это время наша дочь скрывала свою дружбу с призраком Джесса. Мне кажется, она уже в таком возрасте, когда у детей появляются секреты от родителей.
– Я с ней поговорю, – пообещал Уилл и обернулся к Джессамине. – Где она сейчас?
– Заперлась в Святилище, – ответила Джессамина. – Я не смогла за ней последовать. Осмелюсь заметить, что это большое упущение со стороны руководства Института. Никто не подумал убрать призраков из списка существ, которым запрещен вход туда.
– Это мы обсудим позже, – перебил ее Уилл. Возможно, Джессамина искренне переживала за Люси, но эти переживания не мешали ей заводить свои вечные жалобы.
Джессамина рассерженно фыркнула и растаяла.
– Иногда мне трудно принимать ее всерьез, – заметила Тесса и нахмурилась. – Как ты считаешь, в ее словах есть хоть крупица правды?
– Крупица – возможно, но тебе не хуже меня известно, что Джессамина обожает преувеличивать, – озабоченно пробормотал Уилл и взял пиджак. – Я сейчас поговорю с Люси и вернусь. Подожди меня, дорогая, я ненадолго.
29
Разбитое зеркало
«Так солнце застит мгла, но день прорвется пленный.
Так – зеркало, где образ некий зрим:
Когда стеклу пора пришла разбиться,
В любом осколке, цел и невредим,
Он полностью, все тот же, отразится.
Он и в разбитом сердце не дробится,
Где память об утраченном жива.
Душа исходит кровью и томится,
И сохнет, как измятая трава,
Но втайне, но без слов, – да и на что слова?»[83]
Джордж Гордон Байрон,«Паломничество Чайльд-Гарольда»
Корделия бежала.
Она бежала по широким улицам Мэйфэра, мимо частных скверов и площадей, мимо роскошных особняков, из окон которых лился теплый золотой свет. Она не стала тратить время на гламор, и немногочисленные прохожие с нескрываемым изумлением разглядывали девушку с распущенными волосами, спешившую куда-то морозной декабрьской ночью в тонком платье и домашних туфлях. Но ей было все равно.
Она сама не знала, куда бежит. Она ничего не взяла с собой из дома Джеймса, кроме того, что находилось в тот момент в карманах платья: несколько монет, носовой платок, стило. Когда она захлопнула за собой дверь черного хода, в голове у нее не было ни единой мысли; она знала только то, что ей нужно бежать, бежать оттуда как можно скорее. Пока она шла в своих тонких шелковых туфельках через сад, по занесенной снегом улице позади дома, у нее промокли и замерзли ноги. Непривычно было идти по улице без Кортаны. Перед тем как приехать на Керзон-стрит, она сделала с мечом то, что нужно было сделать. У нее сердце разрывалось при воспоминании об этом, но выбора не было.
Она поскользнулась на покрытой льдом мостовой и ухватилась за фонарный столб, чтобы не упасть. Зажмурилась, но это не помогло. Даже с закрытыми глазами она видела перед собой эту картину. Джеймс стоял на пороге их дома к ней спиной, а Грейс Блэкторн, прижавшись к нему, обнимала его за шею.
Они не целовались. Но тем не менее Корделия угадала, что они близки, и от этого ей стало еще хуже. Когда она застыла там, на лестнице, Грейс подняла голову и взглянула в лицо Джеймсу. Это был взгляд, каким женщина смотрит на своего любимого, единственного мужчину. Они были идеальной парой. Его черные волосы и ее серебристые косы составляли живописный контраст; оба они были молодыми, сильными, цветущими. Они были так прекрасны, что на них было больно смотреть. Это были мужчина и женщина, рожденные друг для друга, сама Судьба предназначила им стать возлюбленными и супругами. Да, в тот момент Корделия поняла, что Джеймс не для нее, что он принадлежит другой.
Непрошеные воспоминания заставили ее сердце сжаться от тоски; вот они с Джеймсом смеются за игрой в шахматы, вот он шепчет ей: «Ласкай меня… делай все, что хочешь… все что угодно…» Она вспомнила, как там, в сквере Маунт-стрит Гарденс, он повторял ей слова брачной клятвы. Перед ее мысленным взором промелькнули все эти мелочи, которые она собирала и хранила, словно сокровища, осколки надежды, из которых она склеила себе зеркало. И в этом зеркале, созданном из грез и мечтаний, она видела будущее, которое ждало их с Джеймсом. Их совместную жизнь.
Все это время она сознательно обманывала себя. И сегодня ее воздушный замок, наконец, рухнул.
Слова Грейс кололи и терзали сердце Корделии, словно терновый венец.
«Я должна сказать тебе одну вещь, дорогой. Я собираюсь порвать с Чарльзом. Я не могу больше выносить этого, Джеймс. Я не выйду за него замуж. Для меня всегда существовал лишь один мужчина – ты».
Корделия знала, что нельзя подслушивать разговор влюбленных; знала, что ей следует уйти, оставить их вдвоем, подняться в спальню, спрятаться от всего этого. Притвориться, что она ничего не видела и не слышала, чтобы уберечь последнюю, хрупкую надежду. Но ноги отказывались повиноваться ей. Она беспомощно стояла на ступенях и слушала. Смотрела, как безжалостная судьба заносит меч над ее жизнью, над ее мечтой, над ее заботливо взлелеянными иллюзиями. Ей показалось, что Земля перестала вращаться, секунды превратились в часы… Что он ответит?
Джеймс вздохнул с облегчением.
«Слава богу» – вот что он сказал.
Меч опустился, и ее мечта разлетелась на мириады осколков, подобно зеркалу. Некогда прекрасное волшебное зеркало превратилось в груду мусора; жестокий холодный ветер подхватил этот бесполезный мусор и унес во мрак. Корделия осталась одна со своим стыдом и горьким разочарованием. Даже в ту минуту, когда она узнала, что является паладином Лилит, она не испытала такого унижения. Презрение Лилит она могла вынести; кроме того, друзья поддерживали ее.
Но Джеймс, наверное, теперь испытывает к ней отвращение, думала она. Она обнаружила, что пятится прочь из вестибюля, держась за стену. Да, верно, он презирает ее, считает ее пустоголовой, самонадеянной девицей… Более того: навязчивой, распущенной, нескромной. О, его влекло к ней, в этом Корделия была уверена; а вдруг он, в свою очередь, догадался, что она с самого начала хотела стать его возлюбленной? И жалеет ее, как убогое, беспомощное создание, никчемное во всех отношениях?
Она не могла больше смотреть ему в глаза.
Корделия бесшумно спустилась по черной лестнице в цокольный этаж, вошла в кухню. В кухне было уютно, тепло, горела лампа, забытая служанкой. Она вспомнила, как Джеймс в вечер после свадьбы показывал ей дом, картины и мебель, подобранные с любовью и тщанием. Никогда не следовало ему говорить с ней так. Как будто это была ее мебель, ее дом, как будто она была здесь хозяйкой. Придет день, и все это станет собственностью Грейс; они с Джеймсом будут спать в его комнате, в одной постели, а спальню Корделии переделают в детскую. Без сомнения, у них будет несколько чудесных детей. У кого-то из их отпрысков будут темные волосы и серые глаза, а у кого-то – светлые кудри и золотые глаза отца.
Ее невидящий взгляд скользил по фарфоровому сервизу, свадебному подарку Габриэля и Сесили, по материнскому самовару, по серебряному кубку, который ее бабка привезла в Тегеран из Еревана. Все эти дары были поднесены ей любящими родными, которые гордились ею, желали ей счастливой семейной жизни. Сейчас вид этих вещей был невыносим ей. Она больше ни минуты не могла находиться в этом доме.
Корделия выбежала в темный сад, отворила калитку и очутилась на безлюдной улице.
В ушах ее снова и снова звучали слова Джеймса. «Я не испытываю к тебе таких чувств, как к Грейс. Не могу испытывать к тебе того же». А чего она ждала? Она выдумала себе жизнь, в которой Джеймс любил ее, тогда как на самом деле он просто был к ней добр… Да, еще он испытывал к ней физическое влечение, целовал ее… Вполне естественно. Наверное, он просто не мог справиться с тоской по возлюбленной, и, обнимая ее, Корделию, он представлял лицо другой женщины. Она была всего лишь куклой, если не сказать хуже… Заменой, за неимением лучшего. Они так и не нанесли друг другу вторые брачные руны.
Корделия вдруг поняла, что дрожит; оказывается, она уже довольно долгое время стояла на одном месте, и холод сковал ее тело. Она отошла от столба и побрела по грязному снегу куда глаза глядят, обняв себя руками, путаясь в юбках. Она понимала, что не может провести ночь на улице – так можно было замерзнуть насмерть. Она не могла напрашиваться в гости к Анне; как она объяснит приятельнице свое положение, не выставив себя на посмешище, не очернив Джеймса? Ей не хотелось дурно говорить о нем. Нельзя было идти и в материнский дом, нельзя было признаваться Соне и Алистеру в том, что она разошлась с мужем через несколько недель после свадьбы. Корделия прекрасно знала, что мать не вынесет такого позора. Не могла она пойти к Люси в Институт, потому что при этом было не обойтись без разговора с Уиллом и Тессой. Как она могла признаться, что брак с их сыном был ложью? Не говоря уже о том, что Люси и Грейс, оказывается, были знакомы и вместе занимались какими-то лишь им одним ведомыми делами. Конечно, Люси двигали исключительно благородные побуждения, она стремилась помочь этому Джессу, но она, Корделия, сейчас не в состоянии была слышать имя соперницы.
Лишь после того, как взгляд Корделии случайно остановился на фигуре швейцара, дежурившего у дверей красного кирпичного здания отеля «Кобург» на Маунт-стрит, она сообразила, что находится совсем рядом с Гровнор-сквер.
«Но Мэтью больше не живет на Гровнор-сквер».
Она замедлила шаги. Неужели она искала Мэтью, сама того не осознавая? Конечно, Гровнор-сквер находилась примерно в центре Мэйфэра, и Корделия, скорее всего, очутилась здесь по чистой случайности. И тем не менее она была здесь. Нет, это получилось неспроста. К кому ей еще было обращаться, если не к Мэтью? Кто еще из ее друзей жил один, вдали от любопытных родителей? Но самое главное – он знал правду.
«Да, мне прекрасно известно, что ваш брак – фиктивный, но на самом деле ты влюблена в него».
Окинув быстрым взглядом дом Консула, Корделия прошла через площадь и продолжала решительно шагать вперед, пока не вышла на Оксфорд-стрит. Завернув за угол, она огляделась. Днем эта оживленная торговая улица была забита экипажами и пешеходами, разносчики во все горло расхваливали свои товары, в двери универмагов стекались толпы покупателей. Даже среди ночи здесь было немало людей и карет, и она без труда поймала кеб.
До жилища Мэтью она добралась за несколько минут. Здание под названием «Уитби-Мэншенс» напоминало свадебный торт: розовые стены, множество башенок и карнизов, походивших на узоры из глазури. Выходя из кареты, Корделия подумала, что Мэтью, наверное, снял квартиру, даже не взглянув на фасад.
Когда она позвонила в латунный звонок, блестящие черные двойные двери распахнулись, и появился ночной портье из простых. Он провел Корделию в фойе. Помещение было погружено в полумрак, но Корделия различила темные резные панели на стенах и стойку из красного дерева, какие бывают в отелях.
– Позвоните, пожалуйста, в квартиру мистера Фэйрчайлда, – попросила она. – Я его кузина.
Портье едва заметно приподнял брови. Конечно: молодая женщина без сопровождающих приходит поздно ночью в квартиру холостого молодого джентльмена. Девушки из хороших семей так себя не ведут. Корделия поняла, что он принял ее за гулящую, но ей было безразлично. Она промерзла до костей и едва не плакала от усталости и отчаяния.
– Квартира номер шесть, третий этаж. Сами найдете.
И портье снова уткнулся в свою газету.
Лифт был шикарный – снова блестящие деревянные панели, золотые ручки и кнопки. Она переминалась с ноги на ногу, пока кабина медленно, со скрипом поднималась на третий этаж. Наконец, лифт остановился, Корделия открыла дверь и вышла в коридор, устланный красным ковром. Она увидела несколько дверей с золотыми цифрами. Только в этот момент Корделия почувствовала, что решимость ее ослабела; она отогнала мысли об отступлении и, подбежав к двери с цифрой «6», громко постучала.
Тишина. Затем раздались шаги и голос Мэтью. Услышав этот знакомый голос, Корделия, наконец, почувствовала нечто вроде облегчения.
– Хильда, я же тебе сказал, – сердито произнес он, распахивая дверь, – сегодня у меня нет грязного белья…
И замер, изумленно уставившись на Корделию. На нем были брюки и нижняя рубашка с короткими рукавами, открывавшими руны. На шее висело полотенце. Волосы у Мэтью были влажными, и она подумала, что он, наверное, умывался или брился.
– Корделия? – в тревоге воскликнул он, придя в себя. – Что-нибудь случилось? Что-нибудь с Джеймсом?
– Нет, – прошептала Корделия. – С Джеймсом все в порядке, и он… очень счастлив, я думаю.
Выражение лица Мэтью неуловимо изменилось. В глазах его вспыхнули грозные огоньки. Он распахнул дверь и сделал шаг назад.
– Заходи.
Она очутилась в небольшом квадратном помещении, служившем холлом; в помещении не было ничего заслуживающего внимания, если не считать огромной неоклассической вазы, стоявшей в углу. В Древней Греции из таких ваз прислужницы наливали ароматические масла в ванны, только этот сосуд, судя по его размерам, предназначался для прислужницы двадцати футов ростом. Фальшивая ваза была расписана фигурами людей, которые не то сражались, не то сжимали друг друга в страстных объятиях – Корделия не могла толком понять, чем именно они занимались.
– Я вижу, ты заметила мою вазу, – с гордостью произнес Мэтью. – Ее трудно не заметить.
Мэтью не смотрел на Корделию и нервно пощипывал края полотенца.
– Позволь мне провести для тебя экскурсию. Это моя ваза, с ней ты уже познакомилась, вон там пальма в кадке, а это вешалка для верхней одежды. Снимай мокрые туфли, и мы перейдем в гостиную. Не желаешь чаю? Я могу позвонить. А могу сам его приготовить – я научился обращаться с чайником. Или, может быть…
Сбросив туфли, в которые набился снег, Корделия зашла в гостиную. Эта комната выглядела намного приятнее устрашающей вазы. От усталости и волнения у Корделии подкашивались ноги, и ей захотелось рухнуть прямо на пушистый турецкий ковер, но она решила, что это будет слишком большой вольностью даже в квартире свободолюбивого Мэтью. В камине потрескивали поленья, изразцы поблескивали, как золотые слитки, у огня стоял мягкий диван, на спинку которого было брошено бархатное покрывало. Она упала на диван, и Мэтью закутал ее в плед и принес несколько подушек, так что она очутилась в небольшом уютном коконе.
Корделия смогла лишь кивнуть в ответ на предложение выпить чаю. Она пришла сюда, чтобы выговориться, поделиться своим несчастьем с Мэтью, но вдруг обнаружила, что не может произнести ни слова. Мэтью озабоченно оглядел ее и скрылся за дверью, которая, предположительно, вела в кухню.
«Возьми себя в руки. Скажи ему правду», – мысленно приказала себе Корделия, осматривая комнату. Прежде всего, ее удивил порядок. Она ожидала увидеть нечто похожее на квартиру Анны – разномастную мебель, разбросанную повсюду одежду. Но у нее создалось впечатление, будто Мэтью заказал себе новую мебель; грузчики, наверное, надорвались, пока тащили на третий этаж массивные дубовые шкафы, стол и кресла. В холле на крючках была развешана коллекция разноцветных пиджаков, оживлявшая интерьер. У двери стоял дорожный кофр с множеством наклеек. Оскар в ошейнике, украшенном самоцветами, дремал у огня. Над камином висела акварель, изображавшая группу молодых людей в саду под платанами – Корделия не сразу сообразила, что это «Веселые Разбойники». Интересно, кто это нарисовал, подумала она.
Она уже в который раз невольно позавидовала свободе, которой пользовался Мэтью. Кроме него, среди ее знакомых только Анна вела похожий образ жизни и презирала светские условности, но Корделия всегда считала Анну взрослой, зрелой женщиной. А Мэтью был ее ровесником и все равно жил как ему вздумается.
Конечно, его семья была богата; они были намного богаче, чем ее родители и родители ее друзей; в конце концов, он был сыном Консула. Наверное, деньги дают свободу, предположила Корделия; но нет, решила она, поразмыслив немного. Мэтью сам выбрал такую жизнь, и дело было вовсе не в состоянии Фэйрчайлдов. Каждый Сумеречный охотник, бедный или богатый, был связан долгом, но ей казалось, что Мэтью каким-то образом ухитрился разорвать эти узы. Его не тяготили ни долг, ни земные привязанности, ни воспоминания, ни собственность – ничто.
Наконец в гостиной появился сам хозяин с серебряным подносом и посудой для чаепития. Корделия отметила, что он успел одеться. Поставив поднос на столик у дивана, он подал Корделии чашку.
– Ну что, ты оттаяла? – спросил он, придвигая к дивану темно-зеленое бархатное кресло. – Если нет, чай должен тебе помочь.
Она покорно отпила глоток из чашки, а Мэтью бросился в кресло. Она не чувствовала вкуса, но жидкость была горячей и немного согрела ее.
– Да, помогает, – пробормотала она. – Мэтью, я…
– Продолжай, – попросил он, наливая себе чаю за компанию. – Расскажи мне о Джеймсе.
Возможно, Мэтью прав, подумала Корделия, и чай действительно является решением всех проблем. Но, как бы то ни было, у нее развязался язык, и она сбивчиво заговорила:
– Видишь ли, я думала, что у нас все-таки что-то получится… Когда мы стали женихом и невестой, потом поженились… я знала, что Джеймс не чувствует ко мне… того же, что я. Но бывали моменты – так было не все время, но иногда, – когда мне казалось, что его отношение изменилось. Что я ему небезразлична. Потом такие моменты стали наступать все чаще и чаще. Это казалось мне реальным. То есть я так думала. Наверное, это был просто самообман. Это были мои фантазии. – Она покачала головой. – Я знала, я знала, что он чувствовал к Грейс…
– С Грейс что-то случилось? – резким голосом перебил ее Мэтью.
– Она сейчас с ним, в нашем доме, – ответила Корделия, и он испустил тяжелый вздох и откинулся на спинку кресла. – Мэтью, не смотри на меня так, я вовсе не испытываю к ней ни вражды, ни ненависти, – вполне искренне произнесла Корделия. – Поверь мне, это правда. Если она любит Джеймса так же, как он любит ее, все это было для нее мучительно.
– Она, – ледяным тоном произнес Мэтью, – его не любит.
– Одно время мне тоже так казалось – но, может быть, я ошибалась? Она была до смерти напугана. Должно быть, она узнала, что сегодня ему угрожала опасность. Наверное, они почувствовали, что им нужно увидеться после всего этого. – Рука Корделии дрожала, и чашка звякнула о блюдце. – Она сказала ему, что разойдется с Чарльзом. И он ответил: «Слава богу». Она обнимала его… и он тоже… я никогда не думала, что…
Мэтью решительным движением отставил чашку.
– Джеймс сказал «Слава богу»? Когда она ему сообщила, что разорвет помолвку с моим братом?
Корделия знала, что невеста безразлична Чарльзу, но Мэтью об этом не подозревал. Она вздохнула.
– Мне жаль, Мэтью. Это не очень хорошо по отношению к Чарльзу…
– Забудь о Чарльзе! – воскликнул Мэтью, вскакивая с кресла. Оскар проснулся и заворчал. – А что касается Джеймса…
– Я не хочу, чтобы ты сердился на него, – сказала Корделия, встревожившись. – Я буду расстроена. Он тебя любит, ты его парабатай…
– А я люблю его, – перебил ее Мэтью. – Но я всегда любил его и при этом понимал. А сейчас я его люблю, но не понимаю. Я знал, что он любит Грейс. Я думал, это из-за обстоятельств их знакомства. Видимо, она показалась ему несчастной, а Джеймс всегда любил всем помогать и всех спасать. Даже тех, кого спасти невозможно. Конечно, не мне его осуждать. – Он с силой потер глаза. – Но впустить ее в ваш дом, обнимать ее у тебя на глазах – ну как я могу после этого на него не сердиться? – Он сжал руки в кулаки. – Хотя бы из-за того, что он сотворил с собственной жизнью. Он никогда не будет счастлив с Грейс.
– Но это его выбор. Он ее любит. Любовь – это не такая вещь, от которой можно человека отговорить. С этим ничего уже не поделаешь, и ты не должен вмешиваться.
Мэтью коротко усмехнулся.
– Ты слишком спокойна для обманутой жены.
– Я ведь с самого начала знала, чем это кончится, – сказала Корделия. – Он не обманывал меня. Это я его обманывала. Я не сказала ему, что люблю его. Не думаю, что он предложил бы мне фиктивный брак, если бы знал о моих чувствах.
Мэтью молчал. Корделия тоже не знала, что сказать: она, наконец, произнесла это вслух, высказала темную, ужасную мысль, которая не давала ей покоя. Она обманом завлекла Джеймса под венец, прикинулась, что равнодушна к нему. Она лгала ему, поэтому заслужила то, что получила.
– Теперь остается одна проблема: я не знаю, как мне поступить, – через какое-то время продолжила она. – Думаю, если прямо сейчас развестись, моей репутации наверняка придет конец. После того скандала летом… Но я не собираюсь… я не могу возвращаться в этот дом…
Мэтью наконец заговорил, четко, как заводная игрушка:
– Ты можешь остаться здесь.
– С тобой? – Она вздрогнула. – Спать на диване? Это будет очень… по-богемному. Но увы, я не смогу, моя семья никогда не…
– Не со мной, – перебил он. – Я уезжаю в Париж. Я собирался уехать завтра.
Корделия вспомнила чемодан у двери.
– Ты уезжаешь в Париж? – пробормотала она едва слышно. У нее сердце оборвалось, когда она услышала эту новость, и она внезапно почувствовала себя ужасно одинокой. – Но… почему?
– Потому что мне невыносимо жить здесь. – Мэтью принялся расхаживать взад-вперед по ковру. – Я поклялся до конца жизни быть рядом с Джеймсом, в любых ситуациях помогать ему и защищать его. Я его люблю – он такой, каким я всегда мечтал быть, но не смог… Порядочный. Честный. Смелый. И вот когда я подумал, что он выбрал тебя…
– Ты ошибся, – сказала Корделия и поставила чашку на блюдце.
– Я решил, что он не понимает, какое сокровище ему досталось, что он не ценит тебя, – продолжал Мэтью. – Но потом я увидел, как он бежал к тебе после стычки с демонами на Нельсон-сквер. Кажется, будто это было тысячу лет назад, но я помню до сих пор… Мне показалось, что он в полном отчаянии, что он забыл обо всем и обо всех, кроме тебя. Что он умрет, если с тобой что-нибудь случится. И тогда я подумал… подумал, что несправедливо осуждал его. И приказал себе прекратить.
Корделия провела кончиком языка по пересохшим губам.
– Что прекратить?
– Надеяться, – прошептал он. – Надеяться на то, что ты заметишь меня. Увидишь, что я в тебя влюблен.
Она смотрела на него молча, не шевелясь. Она не могла вымолвить ни слова.
– Я полагал, что Джеймс придет в себя, – говорил Мэтью. – Господь милосердный, когда я увидел вас вдвоем в Комнате Шепота, я решил, что он забыл свои глупости. Что он раз и навсегда выбросил из головы эту белобрысую козявку и упадет к твоим ногам, умоляя тебя снизойти до него.
Корделия вспомнила фразу, сказанную Мэтью тем вечером, когда они втроем отправились на Хайгейтское кладбище искать вход в Безмолвный город. Это было сто лет назад, в прошлой жизни… «Мне очень давно хотелось, чтобы он заинтересовался другой девушкой, но, несмотря на это, я расстроился, когда увидел вас в Комнате Шепота».
Но ей никогда не приходило в голову серьезно задуматься над этими словами – ей казалось, это просто очередные заигрывания со стороны Мэтью. Ничего не значащий флирт.
– Мне все это время просто хотелось, чтобы ты знала, – продолжал он. – Если бы со мной что-то… случилось что-то… то ты бы помнила меня и помнила, что я любил тебя, отчаянно, страстно, всем сердцем. А если бы по истечении года вы бы все-таки решили развестись с Джеймсом, тогда я бы… я бы тебя ждал. И надеялся, что придет время и мое общество не покажется тебе… неприятным.
– Мэтью, – с улыбкой прошептала она. – Взгляни на себя. Послушай себя. Твое общество не может показаться неприятным ни одной женщине.
Он слабо улыбнулся.
– Я помню, – задумчиво сказал он. – На балу в Институте, когда мы познакомились, ты сказала мне, что я прекрасен. Твои слова запомнились мне надолго. Я очень тщеславен. Я не думаю, что любил тебя тогда, хотя я помню… я подумал, как ты очаровательна в гневе. А потом, в Адском Алькове, когда ты исполняла танец на сцене, когда ты доказала, что ты находчивее и храбрее всех нас, вместе взятых, я понял это окончательно. Любовь не всегда поражает человека внезапно, как молния, верно? Иногда она похожа на плющ. Она растет медленно, оплетает тебя, и в один прекрасный миг ты понимаешь, что тебе все на свете безразлично, кроме этой любви.
– Я не знаю, что сказать тебе… – пробормотала Корделия. – Поверь мне, я действительно не подозревала ни о чем…
Мэтью снова усмехнулся, коротко, хрипло, грубо – он смеется над собой, решила она.
– Наверное, мне следует считать это комплиментом моему актерскому мастерству. Когда Конклав вышвырнет меня из сообщества Сумеречных охотников за очередной проступок, я смогу сделать карьеру на сцене.
Корделия молчала. Она не хотела причинять ему боль; ей и самой было больно, поэтому она не желала ранить Мэтью, своего преданного друга. Несмотря на открытое признание в любви, он держался настороженно, напряженно, как дикое животное, загнанное в угол.
– О, я так и знал, что ты ничего мне не ответишь, Что на это отвечать? – горько произнес он. – И все же… я должен был тебе признаться. Чтобы ты знала о моих чувствах. Я собрался в Париж потому, что мне показалось, будто Джеймс, наконец, понял, какое счастье на него свалилось – и я был рад за него, только я знал, что не смогу вынести ежедневных встреч с вами. Я подумал, что, может быть, в Париже сумею забыть. В Париже люди забывают свои печали.
Корделия подняла голову и взглянула ему в глаза.
– Я завидую тебе, – тихо сказала она. – Мы одинаково страдаем, но у тебя есть возможность бежать от своих страданий – ты сейчас уедешь в Париж один, и никто ни слова не скажет против. А мне хочется провалиться сквозь землю, когда я представляю себе все эти сплетни, представляю, что люди будут болтать, когда узнают о Джеймсе и Грейс. Что скажет моя матушка, брат… Что подумают Уилл и Тесса – они так добры ко мне… И Люси…
Неожиданно Мэтью опустился перед нею на колени. Корделия испугалась.
– Ты же не можешь предложить мне руку и сердце, – прошептала она. – Я уже замужем.
Услышав эти слова, он улыбнулся, ласково и слегка насмешливо, и поймал ее руку. Корделия не пыталась ее отнять. Столько дней и ночей она жила с тяжелой, унизительной, безнадежной мыслью о том, что безразлична Джеймсу. Не нужна. И вот прекрасный юноша из богатой аристократической семьи упал к ее ногам, держит ее руку и смотрит на нее с обожанием. На протяжении почти всей жизни она мечтала о трех вещах: носить Кортану, стать парабатаем Люси и быть любимой. Кортану и Люси она потеряла. Но с последним она не могла так легко расстаться – ей хотелось немного продлить это ощущение, чувство, что она любима и желанна.
– Я не собирался предлагать тебе брак, – сказал Мэтью. – Я собирался предложить нечто другое. Поехать со мной в Париж. – Он с силой сжал ее руку, на щеках его выступил румянец, и он заговорил лихорадочно, бессвязно, словно боялся, что она оборвет его. – Выслушай меня, прежде чем отказываться. Ты нуждаешься в забвении не меньше меня. Париж – город чудес, лучшее место на Земле. Я знаю, ты бывала там, но ты не была там со мной.
Она улыбнулась – даже в эти волнующие мгновения тщеславный Мэтью был верен себе.
– Мы будем любоваться мостом Александра Третьего при ночном освещении, поедем на Монмартр, посмотрим все, что там есть скандального, пообедаем у Максима, а потом до утра будем танцевать в кабаре… Мы будем ходить в музеи, в театры… – Он поймал ее взгляд. – Я ни слова не скажу больше о любви. Мы будем жить в отдельных номерах. Я буду тебе другом, только и всего. Только одно мне нужно: увидеть, что ты счастлива, хоть немного. Это самый драгоценный дар, который я мечтаю получить от тебя.
Корделия закрыла глаза. На миг она снова очутилась в машине с Мэтью, дорога бежала вдаль, ветер развевал ее волосы. Тогда она забыла о смерти отца, о своих собственных тревогах, о неуверенности в себе. И сейчас, слушая Мэтью, она представила себе беззаботное существование, которым они будут наслаждаться в Городе Света. Она покинет чопорное английское общество с его дурацкими правилами приличия, унылый Лондон, этот вечный мрак, слякоть и грязь, забудет о последнем унижении, которое испытала в собственном доме, все оставит позади… она воспрянула духом при мысли о новой жизни. Она будет вольной птицей, как Мэтью. Может быть, именно о свободе ей следовало мечтать, а вовсе не о долге, высоком предназначении, подвигах и привязанности мужа?
«А как же матушка?» Эта здравая мысль заставила Корделию спуститься с небес на землю. Но в следующий миг она вспомнила слова, услышанные от Соны несколько часов назад: «Я не желаю, чтобы вы возились со мной и тряслись надо мной до того дня, когда появится ребенок. Мое единственное желание – это видеть, что ты стараешься воплотить свои мечты в жизнь. Презрение окружающих, насмешки, унижения, мнение так называемого приличного общества – все это сущие пустяки».
– Мой отец, – неожиданно для себя произнесла она. – Похороны…
– Состоятся не раньше чем через две недели, – перебил Мэтью.
Да, верно, вспомнила она. Тела убитых еще находились в Безмолвном городе. Братья должны были очистить их от скверны – ведь они использовались в ритуале вызова Левиафана.
– Если к тому моменту мы не покинем Париж, я тебе обещаю, мы поедем в Идрис на похороны.
Корделия сделала глубокий вдох.
– Париж, – прошептала она, словно пробуя это слово на вкус. – Но… у меня с собой нет вещей. Я убежала с Керзон-стрит в одном платье, и мои туфли безнадежно испорчены.
Глаза Мэтью загорелись.
– В Париже я куплю тебе сотню новых платьев! Самых дорогих и модных, от лучших портных. В Париже мы сможем быть теми, кем захотим быть.
– Ну хорошо, – произнесла она серьезно, глядя в упор на Мэтью. – Я поеду с тобой. Но у меня есть одно условие.
На лице Мэтью промелькнуло выражение изумления, потом он ослепительно улыбнулся; видимо, он все-таки не верил, что она согласится.
– Все что угодно! – воскликнул он.
– Не пить, – сказала она.
Корделия знала, что ступила на зыбкую почву, но это было важно. Она подумала о разбитой бутылке в снегу на Сумеречном базаре. Вспомнила, как Мэтью споткнулся во время боя на Нельсон-сквер. Она тогда не хотела этого видеть, но за свою короткую семейную жизнь она усвоила одно: нельзя закрывать глаза на правду и делать вид, будто ничего не происходит. Лучше от этого никому не станет. Мать и брат махнули рукой на ее отца, пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, но она не могла поступить так с Мэтью.
– Немного шампанского, вина за обедом, но только не… не как мой отец. Не напиваться.
Его темно-зеленые глаза сверкнули.
– Ты серьезно?
– Я никогда в жизни не была такой серьезной, – ответила Корделия. – Мы можем поехать прямо сейчас. На ночном поезде.
– Тогда – да, – воскликнул он, – да, да! В Париже, с тобой, мне не нужно будет искать забвения в вине. – Он поцеловал ее руку, отпустил и поднялся на ноги. – Я оставлю у портье записку для Джеймса. Ее отнесут утром. Я напишу, чтобы он не волновался; может рассказать остальным – в каком угодно виде. Анна будет в восторге. Может быть, она нас навестит.
А ей нужно написать матери и брату, подумала Корделия. Она знала, что они будут огорчены ее взбалмошным поступком, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Она вдруг ощутила прилив энергии, почти физическое желание двигаться, что-то делать, поехать куда-то, освободиться от долга и обязанностей, от семейных и брачных уз. Чувствовать, как встречный ветер бьет в лицо, слышать свист паровозного гудка.
– Мэтью, – заговорила она. – А в Париже ты сможешь себя простить?
Он улыбнулся, и это была настоящая, искренняя улыбка; лицо его преобразилось, и Корделия невольно подумала, что перед этим юношей в чужом городе будут открыты все двери.
– В Париже, – воскликнул он, – я смогу простить весь мир.
– Отлично, – рассмеялась Корделия. Она представила, как идет с ним под руку по улице Сент-Оноре. Там, в ее мечтах, была музыка, свет, радость, обещание чудесного будущего, полного приключений, и все это время с ней рядом был Мэтью, верный друг.
– Мне нужно где-то раздобыть пальто.
Покружив по ночным улицам минут двадцать, Джеймс остыл и сообразил, что эта бесцельная беготня не поможет ему найти Корделию. Он остановился и попытался подумать, куда она могла уйти; самыми очевидными местами были материнский дом и Институт, но Джеймсу казалось, что он не застанет ее там. Судя по всему, она сердилась на него, была расстроена, поэтому ей вряд ли хотелось отвечать на неизбежные вопросы родных и друзей. Зная Корделию, он понимал, что она не нуждается в сочувствии посторонних, что ей ненавистны жалостливые взгляды. Корделия скорее умрет, чем допустит, чтобы ее жалели.
В конце концов он решил сделать то, что должен был сделать с самого начала: укрывшись в торговом пассаже «Берингтон», он изобразил на руке Отслеживающую руну. Он чувствовал себя неловко, собираясь выслеживать Корделию – внутренний голос говорил ему, что если бы она хотела дать Джеймсу знать о своем местонахождении, она оставила бы ему записку. «Но она неправильно истолковала то, что увидела! – рявкнул он назойливому внутреннему голосу. – Она должна узнать правду. Я расскажу ей о браслете. Потом она уже сможет решить, как поступить, но она должна знать все факты».
При помощи ее перчатки – тонкой, мягкой перчатки с вышивкой в виде листьев – Джеймс активировал заклинание Отслеживания. Сразу же появилось знакомое ощущение, будто кто-то тянул его за руку. Он зигзагами побежал по Пикадилли, по Нью-Бонд-стрит, по темным улицам в сторону района Мэрилебон. Лишь заметив впереди чудовищный розовый дом Мэтью, он понял, что руна вела его именно сюда.
Он остановился. Корделия отправилась к Мэтью? Конечно, хорошо, что она пошла к его парабатаю. Анны, скорее всего, не было дома, а если она и была дома, то не одна; не считая Анны, Мэтью из всех «Веселых Разбойников» был самым близким другом Корделии. С другой стороны, Мэтью первым узнал о его отношениях с Грейс, даже утешал его четыре месяца назад. Джеймсу стало тошно при воспоминании об этом. Возможно, Корделия решила, что он лучше других поймет ее.
Он отряхнул снег с ботинок и вошел в вестибюль, где обнаружил портье, болтающего с каким-то высоким парнем с длинным узким лицом. Высокий детина держал на поводке собаку. Портье, заметив Джеймса, вежливо кивнул.
– Вы не могли бы позвонить в квартиру Мэтью Фэйрчайлда? – попросил Джеймс, сунув в карман перчатку Корделии. – Мне нужно с ним поговорить, и…
Собака бросилась на Джеймса; он отпрянул, но потом сообразил, что, во-первых, у пса были дружеские намерения, а во-вторых, этот пес ему знаком.
– Оскар? – пробормотал он, почесав собаку за ухом. Оскар застучал хвостом по полу.
– Друзья Оскара – мои друзья, – заговорил тощий человек и протянул руку Джеймсу. – Гас Хантли. Я присматриваю за Оскаром, пока Фэйрчайлд в отъезде.
– Джеймс Эрондейл, – представился Джеймс и резко выпрямился, забыв о собаке. – Мэтью в отъезде? Что значит «в отъезде»?
– Я как раз собирался вам сказать, – с некоторым раздражением произнес портье. – Он уехал минут двадцать назад, хотел успеть на парижский поезд. Между прочим, в компании хорошенькой девицы. Сказал, что это его кузина, но я не заметил между ними никакого семейного сходства. – И портье подмигнул.
– Мало того, он позаимствовал у меня «на время» дамское пальто и ботинки, – вставил Хантли. – Когда сестра узнает, она меня убьет, но Фэйрчайлд умеет убеждать людей.
Читать бесплатно другие книги:
