Четвертый Кеннеди Пьюзо Марио

Глава 1

Оливер Олифант прожил сто лет, но ум его оставался абсолютно ясным. К несчастью для него.

Ясность ума множилась на его изощренность, а потому всю жизнь нарушавший божьи заповеди и законы общества Оливер Олифант убедил себя, что совесть у него кристально чиста. Столь блестящий ум позволил ему избежать практически неизбежных ошибок повседневной жизни: он ни разу не женился, никогда не пытался занять выборную должность и не имел друга, которому бы доверял, как самому себе.

И сейчас, находясь в своем тщательно охраняемом поместье, расположенном всего в десяти милях от Белого дома, Оливер Олифант, самый богатый человек Америки и, возможно, самый влиятельный гражданин этой страны, ожидал прибытия своего крестника Кристиана Кли, генерального прокурора Соединенных Штатов.

Обаяние Олифанта не уступало уму: на этих двух китах и покоилось его могущество. Совета этого столетнего старика искали многие сильные мира сего. За уникальные аналитические способности его прозвали Оракулом.

Будучи советником президентов, Оракул предсказывал экономические кризисы, катастрофы на Уолл-стрит, падение доллара, бегство иностранных капиталов, фантастические пируэты цен на нефть. Он предсказывал политические шаги Советского Союза, внезапные объятия соперников из Демократической и Республиканской партий. А ко всему прочему состояние его превысило десять миллиардов долларов. Естественно, советы такого богатого человека ценились, даже если он и ошибался. Но такое случалось крайне редко.

И теперь, на Страстную пятницу, Оракул волновался только об одном: праздновании своего сотого дня рождения. Гостей собирали в первый день Пасхи в Розовом саду Белого дома, хозяином выступал не кто иной, как президент Соединенных Штатов Френсис Завьер Кеннеди.

Оракулу льстило такое внимание. Ему предоставлялась возможность еще раз напомнить миру о своем существовании. Но к радости примешивалась грусть: он понимал, что вечеринка эта станет его последним выходом на сцену.

В Риме на Страстную пятницу семеро террористов заканчивали последние приготовления к покушению на папу, главу Римской католической церкви. Эти четверо мужчин и три женщины верили, что они – освободители человечества. Они называли себя Христами Насилия.

Возглавлял группу молодой итальянец, в совершенстве овладевший техникой и тактикой террористических операций. Для этой он выбрал себе кодовое имя Ромео, выказав тем самым ироничность своей натуры и сентиментальный аспект любви к человечеству.

Вечером Страстной пятницы Ромео отдыхал на конспиративной квартире, предоставленной Интернациональной сотней. Лежа на смятых простынях, выпачканных сигаретным пеплом и пропахших потом, он читал карманное издание «Братьев Карамазовых». Мышцы ног сводило от напряжения, может, даже страха, но значения это не имело. Пройдет, как проходило всегда. Но эта операция очень уж отличалась от прежних не только сложностью, но и опасностями, грозящими телу и душе. В этой операции ему предстояло стать истинным Христом Насилия, и иезуитский подтекст, скрытый в этом имени, всегда вызывал у него смех.

Ромео, урожденный Армандо Джинджи, происходил из богатой, знатной семьи, которая обеспечила ему счастливое детство, роскошное существование, религиозное воспитание и блестящее образование. Совокупность всех этих плюсов столь оскорбила его врожденный аскетизм, что в шестнадцать лет он отринул и мирские радости, и католическую церковь. И теперь, в двадцать три года, убийство папы представлялось ему апогеем его бунтарства. И тем не менее задание это вызывало у Ромео суеверный страх. Ребенком он прошел обряд святой конфирмации, который проводил один из кардиналов с красной шапочкой на макушке. Эта зловещая шапочка, окрашенная в цвета адского огня, навсегда впечаталась в его память.

И вот, поддерживаемый богом во всех начинаниях, Ромео готовился совершить преступление столь ужасное, что миллионы людей будут проклинать его имя, настоящее имя, ибо в соответствии с намеченным планом ему предстояло попасть в руки правосудия. Но со временем он, Ромео, будет объявлен героем, который помог изменить нынешние жестокие порядки, сбросить оковы, пригибающие человечество к земле. Преступное в одном столетии становилось святым в следующем. И наоборот, с улыбкой подумал он. Первый папа, взявший имя Иннокентий[1] много сотен лет тому назад, издал буллу, узаконившую пытки, и был объявлен святым за то, что силой устанавливал истинную веру и спасал души еретиков.

Ромео с иронией думал о том, что церковь канонизирует папу, которого он собирался убить. Он создаст нового святого. И как он ненавидел их, всех этих римских пап: Иннокентия IV, Пия, Бенедикта… Они так старались очистить мир от грехов, накапливая богатства, подавляя настоящую веру, в основе которой лежала свобода человека, эти напыщенные колдуны, калечащие человечество своей магией невежества, извращающие истину.

Он, Ромео, один из Первой сотни Христов Насилия, поможет стереть с лица земли эту отвратительную магию. Первая сотня, которую только невежды могли называть террористами, действовала в Японии, Германии, Италии, Испании и даже в славящейся тюльпанами Голландии. Но не в Америке. Этот бастион демократии, место рождения свободы, мог дать миру только интеллектуальных революционеров, которые падали в обморок при виде крови; которые взрывали бомбы только в опустевших домах, предупредив людей о том, что их надо покинуть; которые полагали, что совокупление на лестницах зданий, где размещались государственные учреждения, и есть проявление бунтарства. Какими же жалкими выглядели эти потуги! Неудивительно, что в Первой сотне не было ни одного американца.

Ромео вырвался из грез. Какого черта, он даже не знал, сотня ли их. Может, пятьдесят, может, шестьдесят, но «сто» – число символическое. Именно такие символы объединяют массы и привлекают внимание прессы. Наверняка Ромео знал только одно: он – из Первой сотни, так же, как его друг, профессиональный террорист Джабрил.

В одной из многочисленных церквей Рима зазвонили колокола. Страстная пятница, шесть часов. Еще час, и придет Джабрил, чтобы еще раз уточнить все этапы этой сложнейшей операции. Убийство папы станет первым ходом в тщательно продуманном шахматном дебюте, и открывающиеся перспективы вдохновляли романтическую душу Ромео.

Джабрил был единственным человеком, который вызывал у Ромео благоговейный трепет. Джабрил в полной мере познал предательство правительств, лицемерие власть имущих, опасный оптимизм идеалистов, промахи даже самых опытных террористов. Но прежде всего Ромео видел в Джабриле гения революционной войны. Ему были чужды милосердие и инфантильная жалость, свойственные большинству людей. Джабрил видел перед собой только одну цель: освобождение человечества.

Более жестокого человека встречать Ромео не доводилось. Он сам убивал невинных людей, предавал родителей и друзей. Разделался с судьей, который однажды уберег его от тюрьмы. Ромео понимал, что политическое убийство может рассматриваться как разновидность безумия, и соглашался заплатить эту цену. Но когда Джабрил сказал ему: «Если ты не можешь бросить бомбу в детский сад, значит, ты не настоящий революционер», – Ромео честно ответил: «Этого я сделать не смогу».

Но папу он убить мог.

И тем не менее в последние темные римские ночи отвратительные демоны, наполнявшие его сны, рвались наружу, покрывая тело холодным потом.

Ромео вздохнул, скатился с грязных простыней, чтобы побриться до прихода Джабрила. Он знал, что опрятность Джабрил оценит как добрый знак, свидетельство высокого морального духа. Джабрил, как и многие сенсуалисты[2], придавал значение внешнему облику. Ромео, истинный аскет, мог жить и в дерьме.

Шагая на встречу с Ромео по улицам вечернего Рима, Джабрил, как обычно, следовал положенным правилам конспирации. Но, по существу, все зависело от внутренней дисциплины, верности товарищей, неподкупности бойцов Первой сотни. Однако ни они, ни даже Ромео не знали, в чем состоит его миссия.

Араб по происхождению, Джабрил мог легко сойти за сицилийца, как, впрочем, и большинство арабов. На тонком, смуглом лице выделялась нижняя часть – значительно более мощные, тяжелые челюсть и подбородок, словно природа добавила на них лишний слой кости. В свободное от работы время он отращивал шелковистую бороду, скрывающую тяжесть нижней челюсти. Но, участвуя в операции, всегда ее сбривал. Ангел Смерти, он показывал врагу свое истинное лицо.

Джабрил смотрел на мир светло-карими глазами, в его волосах только начала пробиваться седина, а крепкая шея переходила в широченные плечи и мускулистую грудь. Непропорционально длинные в сравнении с корпусом ноги скрывали силу, которой обладал Джабрил. Но ничто не могло замаскировать ум, которым светились его глаза.

Джабрил презирал саму идею Первой сотни. Он полагал, что это дешевый пиаровский прием, уступка обществу потребления. Вышедшие из университетов революционеры вроде Ромео были уж слишком романтичны в своем идеализме, слишком пренебрежительно относились к компромиссам. Джабрил понимал, что толика продажности в поднимающейся революционной поросли просто необходима.

Нравственные принципы давно уже превратились для Джабрила в пустой звук. Совесть его была абсолютно чиста, как у любого другого, кто верил и знал, что готов отдать душу борьбе за благоденствие человечества. И он никогда не упрекал себя за то, что не забывает в этой борьбе про собственные интересы. Нефтяные шейхи заказывали ему убийство своих политических противников. Приходилось убивать и по заказу правителей новых африканских государств, которые, закончив Оксфорд, научились перепоручать грязную работу другим. Иной раз заказ поступал на очень уважаемых и влиятельных политиков, тех самых людей, которые контролировали в этом мире все, за исключением жизни и смерти.

Об этих деяниях никто из Первой сотни не знал. Джабрил получал деньги от голландских, английских и американских нефтяных компаний, от русской и японской разведок и даже, правда, давным-давно, от американского ЦРУ, за очень специфические убийства. Но все это осталось в прошлом.

Теперь он ни в чем себе не отказывал: аскетизм его не привлекал. В конце концов, ему пришлось познать бедность, хотя и родился он в достаточно состоятельной семье. Он любил хорошее вино и вкусную еду, отдавал предпочтение роскошным отелям, наслаждался азартными играми и частенько уступал прелестям женской плоти. Правда, всякий раз платил за удовольствие деньгами, подарками, личным обаянием. Романтическая любовь вызывала у него ужас.

Несмотря на «революционные слабости», в узких кругах Джабрила ценили прежде всего за силу воли. Он абсолютно не боялся смерти, впрочем, это было свойственно многим террористам, но при этом его, явление уникальное, не страшила и боль. Возможно, поэтому он и отличался такой безжалостностью.

Джабрил на деле доказал и себе, и другим, что это не пустые слова. Его не могли сломить никакие меры физического или психического воздействия. Он пережил тюрьмы Греции, Франции, России, выдержал два месяца допросов израильской службы безопасности, чьи эксперты, по его твердому убеждению, не знали себе равных. Во всех случаях он вышел победителем, возможно, потому, что его тело в стрессовой ситуации становилось нечувствительным к боли. Наконец, все всё поняли: болью Джабрила не пронять.

Выступая же в роли тюремщика, он часто очаровывал своих жертв. И признавал, что нотки безумия, проскальзывающие в его поведении, являлись составной частью и его обаяния, и страха, который он вызывал. А может, причина заключалась в том, что в творимых им жестокостях не было злобы. И тем не менее ему нравилась жизнь. Даже теперь, готовясь к самой опасной операции, он наслаждался улицами Рима, напоенными ароматами цветов, купающимися в сумерках Страстной пятницы под перезвон бесчисленных святых колоколов.

Все шло по плану. Группа Ромео заняла исходные позиции. Группа Джабрила прибывала в Рим в субботу. У каждой была своя конспиративная квартира, связь осуществлялась только через командиров. Джабрил знал, что грядет величайший момент его жизни. Предстоящий первый день Пасхи и последующие дни станут свидетелями создания нового мира.

Он, Джабрил, поведет народы по пути, на который они страшились ступить. Он сбросит власть своих вечно прячущихся в тени хозяев, они станут его пешками, он пожертвует всеми, даже бедным Ромео. Только смерть или нервный срыв могли помешать осуществлению его планов. Или, если смотреть правде в глаза, сотни возможных временных нестыковок. Но ему нравилась сложность операции, изощренность замысла. Джабрил остановился, чтобы полюбоваться на шпили кафедрального собора, счастливые лица горожан Рима, мелодраматические размышления о будущем не выходили у него из головы.

Но, как все люди, которые думают, что могут изменить ход истории собственной волей, собственным умом, собственной силой, Джабрил не уделял должного внимания историческим случайностям и совпадениям, не оценивал возможности того, что могли существовать люди, еще более страшные, чем он. Люди, воспитанные в жестких рамках человеческого общества, скрывающие под маской законопослушания безжалостность и жестокость.

Джабрил наблюдал за набожными и веселыми паломниками, заполонившими улицы Святого города, истово верящими во всемогущество бога, и его охватывало ощущение непобедимости. С гордо поднятой головой он пройдет мимо их всепрощающего бога, нырнет в самые глубины зла, чтобы открыть широкие ворота добру.

Джабрил оказался в одном из бедных районов Рима, где не требовалось особых усилий, чтобы запугать или подкупить людей. К дому, в котором базировалась группа Ромео, он подошел уже в темноте. К старому четырехэтажному зданию примыкал двор, взятый в полукруг каменной стеной. Все квартиры контролировались подпольным революционным движением. Джабрилу открыла дверь одна из трех женщин, входивших в группу Ромео. Тощая, в джинсах и джинсовой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пояса. Бюстгальтер она не носила за ненадобностью: округлости грудей не просматривались. В прошлом она участвовала в одной из операций Джабрила. Женщину эту он не любил, но его восхищала ее отвага. Как-то раз они поссорились, но она не отступила ни на шаг.

Звали женщину Энни. Ее черные волосы, подстриженные а-ля принц Вален, подчеркивали блеск черных глаз, оценивающих всех, кто попадался у нее на пути, включая Ромео и Джабрила. Она еще не знала всех деталей операции, но само появление Джабрила подсказало ей, что готовится что-то очень важное. Она коротко улыбнулась, не произнеся ни слова, и закрыла дверь, как только Джабрил переступил порог.

Джабрил с отвращением отметил грязь в доме. Пол в рваных газетах, везде остатки еды, грязные тарелки и стаканы. Группа Ромео состояла исключительно из итальянцев. Женщины отказывались убираться: домашние обязанности противоречили их революционным убеждениям, предполагавшим полное равенство мужчин и женщин. Мужчины, все бывшие студенты, все молодые, соглашались с тем, что у женщин должны быть какие-то права. Но воспитывались они в благополучных семьях, где итальянские мамаши без устали хлопотали по дому. Кроме того, они знали, что группа прикрытия очистит дом от всех оставленных ими следов. Компромисса достигли без проблем: грязь попросту игнорировалась. Раздражал этот компромисс только Джабрила.

– Какие же вы свиньи, – бросил он Энни.

Она смерила Джабрила холодным взглядом.

– Я – не прислуга.

Ответ только подтвердил сложившееся у Джабрила мнение. Она не боялась ни его, ни других мужчин или женщин. Истинная фанатичка, готовая в любой момент взойти на костер.

Ромео сбежал вниз по лестнице, ослепительно красивый, вибрирующий от распирающей его энергии. Энни даже отвела взгляд. Он нежно обнял Джабрила и увлек его во двор, где они присели на маленькую каменную скамью. Ночной воздух благоухал ароматами цветов, до них долетал гул голосов тысяч паломников и туристов, прогуливающихся по римским улицам. А над головами перезванивались церковные колокола, приветствуя приближение субботы, предшествующей первому дню Пасхи.

Ромео закурил.

– Наконец-то наше время пришло, Джабрил. Что бы ни случилось, наши имена навеки останутся в истории.

Романтизм Ромео вызвал у Джабрила смех, жажда славы – легкое презрение.

– Их заклеймят позором, – ответил он. – Мы поставим точку в долгой истории террора. – Джабрил думал об их объятии. С одной стороны, в нем чувствовалась истинная любовь, с другой – торопливость отцеубийц, стоящих над трупом родителя.

На стене, окружавшей двор, горели тусклые фонари, но лица сидящих на скамье скрывались во мраке.

– Со временем они все узнают. – Ромео глубоко затянулся. – Но поймут ли они наши мотивы? Нас назовут психами? Не важно, поэты будущего нас поймут.

– Сейчас мы не можем думать об этом. – Театральность Ромео раздражала его. Возникали сомнения в том, что он сумеет довести порученное дело до конца, хотя право на эту операцию Ромео многократно доказывал в деле. Выглядел он, как киноартист, но на самом деле был очень опасным террористом. Если они с Джабрилом и отличались, то только в одном: Ромео выделяло бесстрашие, Джабрила – хитрость.

Годом раньше они вместе шагали по улице Бейрута. У них на пути лежал бумажный пакет, вроде бы пустой, в пятнах жира от еды, которая когда-то в нем была. Джабрил обошел пакет стороной. Ромео ногой сбросил в ливневую канаву. Они руководствовались разными инстинктами. Джабрил верил, что на этой земле опасность может исходить от всего. Ромео полагал, что ему море по колено.

Конечно, были и другие отличия. Джабрил с маленькими глазками и тяжелой челюстью тянул на урода, Ромео был писаным красавцем. Джабрил гордился своей уродливостью, Ромео стыдился своей красоты. Джабрил всегда понимал, что наивный человек, посвятивший себя политической борьбе, неминуемо погибнет. Ромео пришел к этому выводу много позднее, уже активно участвуя в этой борьбе, с большой неохотой. Его обращение шло от ума.

Свои сексуальные победы Ромео одерживал благодаря красоте, семейные деньги защищали его от всех экономических неурядиц. Ромео доставало ума понимать, что его счастье в чем-то аморально, поэтому благополучие его жизни и вызвало у него отвращение. Он погрузился в литературу и учебу, где и нашел подтверждение своим мыслям. И профессора-радикалы, чему уж тут удивляться, без труда убедили Ромео в том, что его предназначение – помочь сделать этот мир более пригодным для жизни.

Он не хотел становиться таким, как его отец, – светским львом, проводящим у цирюльника больше времени, чем в постели жены. Он не хотел всю жизнь бегать за прекрасными женщинами. А главное, он не хотел тратить деньги, которые пахли потом бедняков. Бедняки должны стать счастливыми и свободными, а уж потом и он получит право попробовать счастье на вкус. И Ромео, как ко второму причастию, потянулся к книгам Карла Маркса.

Обращение Джабрила шло от бытия. Ребенком он жил в Палестине, как в раю. Счастливый мальчик, очень умный, обожающий родителей, особенно отца, который ежедневно по часу читал ему Коран.

Семья жила на большой вилле со множеством слуг, в зеленом оазисе посреди желтой пустыни. Но однажды, в пять лет, Джабрила вышвырнули из того рая. Его обожаемые родители исчезли, виллу и сады разрушило мощнейшим взрывом. Он оказался в нищей деревеньке у подножия горы, сирота, живущий на подаяние. Его единственным сокровищем остался отцовский Коран, отпечатанный на веленевой бумаге синим каллиграфическим шрифтом с золотыми вензелями. И у него в памяти навсегда остался отец, слово в слово, как полагалось мусульманину, читающий святой текст. То были указания господа, переданные пророку Мухаммеду, которые не обсуждались и не оспаривались. Став взрослым, Джабрил как-то сказал своему приятелю-еврею: «Коран – это тебе не Тора», – и оба рассмеялись.

Ему сразу сказали причину его изгнания из рая, но лишь несколько лет спустя он окончательно понял, что к чему. Его отец был тайным агентом Организации освобождения Палестины, лидером подполья. Полиция расстреляла его, мать покончила с собой над его телом, виллу и сад взорвали израильтяне.

Так что Джабрил просто не мог не стать террористом. Его родственники и учителя местной школы прививали ему ненависть к евреям, но полного успеха не добились. Больше всего он ненавидел своего бога за то, что тот не предотвратил крушения его рая детства. В восемнадцать лет он выручил за Коран крупную сумму и поступил в Бейрутский университет. Оставшиеся деньги он щедро тратил на женщин и, наконец, через два года завербовался в Палестинское движение сопротивления. А со временем превратился в одного из самых известных террористов. Но свобода его народа не стала для Джабрила конечной целью. В определенном смысле его работа помогала ему достичь внутреннего мира с самим собой.

Ромео и Джабрил просидели во дворе два часа, обсуждая подробности предстоящей операции. Ромео постоянно курил. Один момент очень волновал его.

– Ты уверен, что они меня обменяют? – спросил он.

– Куда им деваться, раз у меня будет такой заложник? – пожал плечами Джабрил. – Поверь мне, у них ты будешь в большей безопасности, чем я – в Шерхабене.

При расставании они вновь обнялись. Чтобы уже никогда не увидеться вновь.

В ту самую Страстную пятницу Френсис Завьер Кеннеди встретился со своими ближайшими советниками и вице-президентом, чтобы сообщить им нерадостные новости.

Встреча прошла в Желтой овальной комнате Белого дома, любимой его комнате, более просторной и удобной, чем знаменитый Овальный кабинет. Желтая комната больше напоминала гостиную, и они могли беседовать там за чашкой английского чая.

Советники и вице-президент уже собрались и встали, как только президент, сопровождаемый агентами Секретной службы, переступил порог. Знаком Кеннеди предложил всем сесть, одновременно обратившись к агентам с просьбой подождать за дверью. Ритуал этот повторялся регулярно, и всякий раз его нервировали два момента. Во-первых, согласно протоколу только он мог приказать агентам Секретной службы покинуть комнату, во-вторых, вице-президенту приходилось вставать из уважения к его должности. Пост вице-президента занимала женщина, и выходило, что политическая вежливость главенствовала над правилами хорошего тона. Все-таки вице-президент Элен Дюпрей была на десять лет старше, чем он. Ее отличала не только красота, но и экстраординарный ум, позволяющий ей наилучшим образом разрешать как политические, так и социальные проблемы. Собственно, по этой причине в ходе избирательной кампании он и пригласил ее в вице-президенты, преодолев сопротивление многих влиятельных функционеров Демократической партии.

– Черт побери, Элен! – воскликнул он. – Перестаньте вставать, когда я вхожу в комнату. Теперь мне придется разливать всем чай, чтобы доказывать свою галантность.

– Я лишь хотела выразить вам свою благодарность, – ответила Элен Дюпрей. – Я-то решила, что вы пригласили вице-президента на совещание с советниками, чтобы было кому убрать посуду.

Оба рассмеялись. Советники даже не улыбнулись.

В темноте двора Ромео докурил последнюю сигарету. Над каменными стенами возвышались подсвеченные купола великих соборов Рима. Ромео вошел в дом, чтобы дать своим людям последние инструкции.

Каптенармусом в группе была Энни. Она раскрыла большой сундук и начала раздавать оружие и патроны. Один из мужчин расстелил на полу гостиной грязную простыню, на которую Энни положила тряпки и масленки с оружейным маслом. Чистить и смазывать оружие они могли по ходу инструктажа. Несколько часов они слушали и задавали вопросы, чтобы устранить все неясности. Энни раздала одежду, в которой им предстояло идти на дело. Одежда эта вызвала немало шуток. Наконец, они сели за стол, чтобы съесть ужин, приготовленный Ромео и другими мужчинами. Выпили молодого вина за успех операции, некоторые с час поиграли в карты, прежде чем разойтись по комнатам. Охрану не выставили: каждая комната запиралась, а оружие лежало у кровати. Однако все они засыпали с трудом.

Уже после полуночи Энни постучалась в дверь комнаты Ромео. Он читал. Войдя, она первым делом сбросила на пол «Братьев Карамазовых».

– Опять ты читаешь это говно. – В голосе слышались нотки пренебрежения.

Ромео пожал плечами, улыбнулся:

– Меня забавляет эта книга. Персонажи похожи на итальянцев, которые очень стараются выглядеть серьезными людьми.

Они быстро разделись, легли спинами на грязные простыни. Ромео смотрел в потолок, Энни закрыла глаза. Она лежала слева от него, и ее правая рука начала медленно и нежно поглаживать его член. Плечи их чуть касались, ноги, бедра – нет. Когда она почувствовала, что к пенису Ромео прилила кровь, левой рукой она принялась за свою «киску». Ромео лишь однажды попытался коснуться ее крошечной груди, но она, не раскрывая глаз, скорчила недовольную гримаску, словно ребенок. Руки ее двигались все быстрее, ритмичность сменила хаотичность, и Ромео кончил. В тот самый момент, когда сперма выплеснулась на руку Энни, кончила и она, ее глаза широко раскрылись, легкое тело, казалось, взлетело в воздух и повернулось к Ромео, словно Энни хотела поцеловать его. Но в последний момент она отвернула голову и уткнулась в грудь Ромео. Так и лежала, пока волны наслаждения не сошли на нет и тело не успокоилось. Затем Энни как-то очень буднично села, вытерла руку о засаленную простыню. Взяла с мраморного столика пачку сигарет, зажигалку, закурила.

Ромео прошел в ванную, намочил полотенце. Вернулся, протер ее руки, потом свой живот. Дал полотенце Энни, она вытерла промежность.

То же самое они проделывали перед другой операцией, и Ромео понимал, что это предельная черта, переступить через которую Энни не может. Она так яростно отстаивала свою независимость по лишь ей ведомой причине, что не могла позволить мужчине, которого не любила, проникнуть в ее тело. Точно также отнеслась она и к оральному сексу, предложенному Ромео. То был единственный способ сексуального удовлетворения, который она могла позволить себе, не предавая идеалов независимости.

Ромео всмотрелся в ее лицо. Оно заметно смягчилось, из глаз ушел яростный блеск. Она же такая юная, подумал он, как получилось, что она так быстро превратилась в смертельное оружие?

– Может, проведешь эту ночь со мной, за компанию? – спросил он.

Энни затушила окурок.

– О, нет. Ради чего? Мы получили все, что хотели.

И начала одеваться.

– По крайней мере, на прощание ты могла бы сказать что-нибудь нежное, – игриво заметил Ромео.

Она остановилась у двери, повернулась. Он даже подумал, что сейчас она вернется и ляжет в кровать. Ее лицо осветила улыбка, и впервые он увидел в ней девушку, которую мог бы полюбить. Но она поднялась на цыпочки, продекламировала: «Ромео, Ромео, зачем, о, Ромео?» – показала ему нос и исчезла.

В университете Бригхэма Янга, расположенном в городе Прово, штат Юта, двое студентов, Дэвид Джетни и Крайдер Коул, готовились к проводившейся раз в семестр «Охоте на президента». Игра эта вновь вошла в моду после избрания на пост президента Соединенных Штатов Френсиса Завьера Кеннеди. По правилам игры, команда студентов-киллеров должна была в течение двадцати четырех часов совершить убийство: разрядить игрушечные пистолеты в картонное чучело президента Соединенных Штатов с расстояния менее пяти футов. Чтобы предотвратить покушение, чучело президента охраняли более сотни законопослушных студентов. По окончании «охоты» выигрышный фонд тотализатора использовался на оплату банкета, на котором чествовались победители.

Администрация университета и деканаты эту игру не одобряли, сказывалось влияние мормонской церкви, но в нее играли во всех кампусах Соединенных Штатов: еще один пример чрезмерной свободы в либеральном обществе. Впрочем, молодых зачастую отличали низменные вкусы и стремление к риску. А такая игра давала выход недовольству властями, становилась формой выражения протеста для тех, кто еще ничего не достиг, против других, уже добившихся успеха. Но уж лучше этот символический протест, чем политические демонстрации, массовые беспорядки или сидячие забастовки. Игра «Охота на президента» стала предохранительным клапаном для стравливания давления, поднятого бунтующими гормонами.

Два охотника, Дэвид Джетни и Крайдер Коул, бок о бок шагали по кампусу. Джетни планировал операцию, Коул довольствовался ролью исполнителя, поэтому Джетни больше говорил, а Коул – кивал. Они прошли мимо студентов, охранявших картонное, в рост человека, чучело президента. На рисунке достаточно легко узнавались его черты. Одели президента в синий костюм, зеленый галстук и красные носки. Вместо ботинок на каждой ноге нарисовали римскую цифру IV.

Охранники угрожающе нацелили на охотников свои игрушечные пистолеты. Коул весело помахал им рукой, Джетни окинул их угрюмым взглядом. Он воспринимал игру на полном серьезе. План операции он уже разработал и практически не сомневался в успехе. А их появление перед противником в горнолыжном снаряжении предназначалось для того, чтобы создать у охранников ложный визуальный ряд и обеспечить эффект внезапности. Пусть думают, что они смирились с поражением и уезжают из кампуса на уик-энд.

Правила игры требовали предварительной публикации в газете кампуса распорядка дня чучела президента. И охотники знали, что вечером чучело прибудет на праздничный банкет. Свой удар Джетни и Коул собирались нанести за несколько минут до того, как часы пробьют полночь.

Намеченный план полностью удался. В шесть вечера Джетни и Коул встретились в ресторане, где готовился банкет. Хозяин ничего не знал об их планах. Он видел перед собой лишь двух студентов, которые уже две недели работали у него официантами. Работали хорошо, особенно Коул, и хозяин не мог на них нарадоваться.

В девять вечера охранники, все сто человек, внесли в ресторан чучело президента. Его поставили в центр круга, образованного столами. Охранники, естественно, перекрыли все входы и выходы, дежурили у каждого окна. Хозяин потирал руки, заранее подсчитывая прибыль, и, лишь войдя на кухню и увидев, как двое молодых официантов укладывают игрушечные пистолеты в супницы, сообразил, что к чему. «Так вы сегодня увольняетесь», – разочарованно протянул он. Коул улыбнулся ему во все тридцать два зуба, Дэвид Джетни мрачно сверкнул глазами, и с супницами в руках они прошествовали в зал.

Охранники уже пили за победу, когда Джетни и Коул поставили супницы на стол, сняли крышки и выхватили игрушечные пистолеты. Приставили их к раскрашенному чучелу и нажали на спусковые крючки. Коул выстрелил один раз и рассмеялся. Джетни выстрелил трижды и бросил пистолет на пол. И не двинулся с места, когда охранники в притворном гневе бросились к ним, разразившись проклятиями, а потом расселись по столам. Прежде чем занять свое место, Джетни пинком свалил уже забытое всеми чучело на пол.

В этой игре ни охотники, ни охранники не лезли из кожи вон. В других колледжах к ней относились более серьезно. Создавались специальные системы защиты, при попадании чучела истекали синтетической кровью.

В Вашингтоне, округ Колумбия, генеральный прокурор Соединенных Штатов Кристиан Кли вел список игроков-киллеров. Фотографии и объективки Джетни и Коула заинтересовали его. Он сделал в блокноте соответствующую пометку: организовать специальную группу для проверки прошлого Дэвида Джетни и Крайдера Коула.

В последнюю перед Пасхой пятницу двое очень серьезных молодых людей приехали в Нью-Йорк из Массачусетского технологического института[3] и положили маленький чемоданчик в ячейку камеры хранения в Автобусном терминале портового управления.[4] Переходя из зала в зал, они подчеркнуто сторонились оборванных бродяг, остроглазых сутенеров и шлюх, которых хватает на любом железнодорожном и автовокзале. Оба были вундеркиндами, в возрасте двадцати лет стали ассистентами профессоров физики и участвовали в секретных научно-исследовательских работах, проводимых в институте. В чемоданчике лежала миниатюрная атомная бомба, собранная ими из украденных в лаборатории материалов и плутония. Им потребовалось два года, чтобы понемногу, фальсифицируя отчеты и эксперименты, добыть все необходимое, не привлекая к себе внимание служб безопасности.

Адам Гризз и Генри Тиббот считались гениями с двенадцати лет. Их родители сделали все, чтобы они осознавали свою ответственность перед человечеством. У них не было грехов, кроме тяги к знаниям. Блестящий ум не позволял им снизойти до такой мелочовки, как алкоголь, азартные игры, страсть к женщинам, обжорство или обычные наркотики.

Уступили они другому, более мощному наркотику, имя которому – абстрактное мышление. Они почувствовали себя совестью общества и увидели правящее миром зло. Они верили, что создание атомного оружия было ошибкой, которая привела человечество на грань катастрофы. И после года досужих разговоров решили припугнуть правительство. Показать, с какой легкостью безумец-одиночка может причинить неисчислимые беды. Они собрали миниатюрную бомбу мощностью в половину килотонны, чтобы разместить ее в центре гигантского мегаполиса, а потом предупредить власти о случившемся. И воспринимали себя самих и свое деяние как нечто уникальное, посильное только господу богу. Они не знали, что очень известный мозговой центр, финансируемый правительством, рассматривал аналогичную ситуацию среди возможных опасностей, которые угрожают вступившему в атомный век человечеству.

Находясь в Нью-Йорке, Адам Гризз и Генри Тиббот отправили в «Нью-Йорк таймс» письмо-предупреждение, в котором объясняли свои мотивы и просили, чтобы газета сначала опубликовала его, а уж потом довела до сведения властей. Подготовка письма заняла очень много времени, и не только потому, что они хотели составить его так, чтобы все поняли, что в их действиях нет никакой угрозы. Им пришлось очень долго вырезать из старых газет буквы и слова, которые потом наклеивались на чистые листы бумаги.

Автоматический таймер должен был взорвать бомбу в следующий четверг. Они не сомневались, что к тому времени письмо будет передано в соответствующие государственные ведомства и бомбу обязательно найдут. Они лишь хотели предупредить правителей мира об опасности – ничего больше.

В Риме в Страстную пятницу Тереза Кэтрин Кеннеди, дочь президента Соединенных Штатов, готовилась положить конец европейской ссылке, в которую она сама себя и отправила, и вернуться в Соединенные Штаты, чтобы поселиться с отцом в Белом доме.

Охранявшие ее агенты Секретной службы обеспечили подготовку к отъезду. Следуя ее указаниям, они взяли билеты на самолет, вылетающий из Рима в Нью-Йорк в первый день Пасхи.

Тереза Кеннеди, ей недавно исполнилось двадцать три года, изучала в Европе философию, сначала в Сорбонне, потом в Римском университете, где у нее только что, к взаимному облегчению, завершился страстный роман с итальянским студентом, придерживающимся радикальных взглядов.

Она любила своего отца, а вот должность его ей очень не нравилась. Однако верность семье не позволяла ей заявить публично, что она исповедует иные политические взгляды. Она верила в торжество социализма и теперь выступала за равенство всех мужчин и всех женщин. Она была феминисткой в американском понимании этого слова: считала, что фундаментом личной свободы является экономическая независимость, а потому не мучилась угрызениями совести из-за траст-фондов, которые гарантировали ее независимость.

Но при этом она отвергала саму идею привилегий и очень редко навещала отца в Белом доме. Возможно, подсознательно она винила его за смерть матери, потому что в последний, самый тяжелый период ее болезни он уделял политике слишком много времени. После смерти матери она захотела укрыться в Европе, но по закону ей, как члену семьи президента, полагалась охрана. Она попыталась отказаться от нее, но отец умолил Терезу этого не делать. Френсис Кеннеди сказал, что сойдет с ума, если с ней что-нибудь случится.

И двадцать человек, разделившись на три смены, круглосуточно охраняли Терезу Кеннеди. Когда она шла в ресторан или в кино со своим дружком, они не упускали ее из виду. Они арендовали квартиры в том же здании, где жила Тереза, на улице пользовались минивэном, набитым электронным оборудованием. Она никогда не оставалась одна. И ежедневно сообщала начальнику охраны подробный распорядок дня.

Охранники напоминали ей двухголовых чудовищ: наполовину слуг, наполовину хозяев. Современное подслушивающее оборудование позволяло им слышать все звуки, которые раздавались в ее спальне, когда она приводила к себе мужчину. И они пугали ее: не шли – скользили, чуть склонив голову набок, словно волки, принюхивающиеся к запахам, которые доносил до них ветер. На самом деле они пребывали в постоянной готовности к тому, чтобы мгновенно выполнить приказ, полученный по вставленному в ухо радиоприемнику.

Тереза отказалась от «ближней», то есть непосредственной, охраны. Она сама водила автомобиль, не позволила службе безопасности снять соседнюю квартиру, отказывалась ходить в компании телохранителей. И настояла на том, чтобы служба безопасности обеспечила ей «охрану по периметру», образно говоря, воздвигла стену вокруг большого сада, в котором она находилась. В этом случае у нее сохранялась хотя бы видимость личной жизни. Впрочем, и тут случались досадные накладки. Как-то раз она пошла в магазин, и ей потребовалась мелочь, чтобы позвонить по телефону. Ей показалось, что в мужчине, разглядывающем соседнюю витрину, она узнала одного из своих охранников. Подошла к нему и спросила: «Ты не мог бы дать мне четвертак?» Мужчина в изумлении вытаращился на нее, и она поняла, что обозналась, приняв за охранника постороннего человека. Громко рассмеялась, извинилась. Мужчина заулыбался, протянул ей четвертак: «Для Кеннеди я готов на все», – и шутливо поклонился.

Как и многие молодые люди, Тереза Кеннеди верила, не имея тому никаких доказательств, что люди по природе своей «добрые», ориентируясь в своих рассуждениях главным образом на себя. Она провозглашала свободу, горой стояла за правое дело, боролась со злом. В повседневной жизни старалась не нарушать общепринятые моральные нормы. Как-то раз еще ребенком пожертвовала содержимое своей копилки американским индейцам.

Но после того как ее отца избрали президентом Соединенных Штатов, она попадала в щекотливое положение, выступая за разрешение абортов или подписываясь под воззваниями радикальных и левых организаций. В этих случаях ее имя трепали и пресса, и политические оппоненты.

В любовных делах она исповедовала моногамию: в ее жизни было место только одному мужчине. Она верила в абсолютную откровенность, обман ужасал ее.

За годы, проведенные за границей, она несколько раз попадала в ситуации, которые многому могли бы ее научить. В Париже бродяги, жившие под одним из мостов, попытались изнасиловать ее, когда она знакомилась с местным «дном». В Риме двое нищих вырвали у нее сумочку, когда она открыла ее, чтобы дать им денег. Оба раза ей на помощь приходили агенты Секретной службы. Но случившееся не поколебало ее веру в доброту человека. В душе каждого прорастало зернышко добра, не существовало неисправимых грешников. Как феминистка, она, разумеется, знала о тираническом отношении мужчин к женщинам, но как-то не задумывалась о той грубой силе, к которой обычно прибегали мужчины, имея дело с себе подобными. Она и представить себе не могла, на какие подлости могли идти люди, предавая как близких родственников, так и верных друзей.

Начальник ее службы безопасности, слишком старый, чтобы охранять более важных государственных чиновников, пришел в ужас от ее наивности и попытался научить ее уму-разуму. С ней он мог позволить себе большую откровенность, поскольку от выхода в отставку его отделяло совсем ничего.

– Вы слишком молоды, чтобы понимать этот мир, – говорил он ей. – И в вашем положении необходимо соблюдать предельную осторожность. Вы думаете: я отношусь к людям по-доброму, поэтому и от них увижу только добро.

Днем раньше она остановила автомобиль, чтобы подвести голосовавшего на дороге мужчину. Тот решил, что его приглашают не только в машину, но и в постель. Естественно, шеф службы безопасности отреагировал мгновенно. Два автомобиля притерли машину Терезы к обочине аккурат в тот момент, когда мужчина положил руку на бедро Терезы.

– Позвольте рассказать вам историю, – продолжал начальник ее службы безопасности. – Однажды мне довелось работать с очень умным и милым высокопоставленным сотрудником одного из государственных учреждений. Случилось так, что он перемудрил и угодил в западню. Плохиш, который ее устроил, мог сделать с моим боссом все, что хотел. Это был очень плохой человек. Но по какой-то причине он отпустил моего босса живым и невредимым, сказав напоследок: «Помни, ты у меня в долгу». Так вот, мы шесть месяцев шли по следу этого человека, но таки поймали его. И мой босс тут же пристрелил его, не дав ему шанса сдаться или перекинуться на нашу сторону. И знаете почему? Он сам мне все объяснил: этот плохиш однажды выступил в роли господа бога, а потому оставлять его в живых слишком опасно. И мой босс не поддался чувству благодарности, сказав, что милосердие этого плохиша не более чем причуда, а на причуды рассчитывать не приходится. – Но начальник службы безопасности утаил от Терезы имя своего босса. Звали его Кристиан Кли.

Избрание Френсиса Завьера Кеннеди президентом Соединенных Штатов многие восприняли как чудо. Победу обеспечила магия его имени, а также удивительное сочетание внешности и интеллекта, пришедшееся по вкусу избирателям. Они отдали ему свои голоса, несмотря на, казалось бы, полное отсутствие опыта управления государством: он провел в Сенате всего один срок.

Он называл себя племянником Джона Ф. Кеннеди, президента Соединенных Штатов, убитого в 1963 году, но не входил в клан Кеннеди, который по-прежнему играл заметную роль в американской политике. В действительности он приходился куда более дальним родственником и Джону, и Роберту Кеннеди, но обладал свойственной им харизмой.

Френсис Кеннеди проявил блестящие способности в юриспруденции и в двадцать восемь стал профессором в Гарварде. Потом он организовал частную юридическую фирму, которая развернула активную борьбу за широкие либеральные реформы как в государственном, так и в частном секторе экономики. Его юридическая фирма не приносила большой прибыли, но он не придавал этому значения, потому что располагал значительным личным состоянием. Однако благодаря ее деятельности о нем узнала вся страна. Не жалея сил, он защищал права меньшинств, бедняков, инвалидов.

Своей президентской кампанией Кеннеди всколыхнул всю страну. Он заявил, что подпишет новый социальный контракт государства с американским народом. «Что обеспечивает существование цивилизации?» – спрашивал он. И сам же отвечал: договор между теми, кто правит, и теми, кем правят. Государство должно обеспечить охрану от преступлений и экономических трудностей. Оно должно обещать каждому гражданину право и средства для реализации его мечты, обретения личного счастья. И только после этого те, кем правят, должны взять на себя обязательство подчиняться законам, которые «обеспечивают существование цивилизации». И Кеннеди предложил, чтобы частью этого священного социального контракта стало положение о том, что по всем важнейшим вопросам, которые будут затрагивать американское общество в целом, решение должен принимать народ, путем референдума, а не Конгресс, Верховный суд или президент.

Он пообещал уничтожить преступность. Он пообещал уничтожить бедность, которая являлась питательной средой преступности. Он пообещал новую национальную программу медицинского страхования, финансирование которой возьмет на себя государство, и реформирование системы социального обеспечения, с тем чтобы обеспечить рабочему человеку достойную старость.

Чтобы подтвердить свою решимость добиваться поставленных целей и не дать возможности оппонентам упрекать его в личном богатстве, он в ходе одного из ток-шоу объявил о том, что передает свое личное состояние, оценивающееся в сорок миллионов долларов, казначейству Соединенных Штатов. Соответствующие документы были подписаны на торжественной церемонии, которую показали в выпусках новостей по всем программам. Этот поступок Френсиса Кеннеди произвел неизгладимое впечатление на каждого гражданина, обладающего правом голоса.

На самолете он облетел все крупнейшие города Соединенных Штатов, его автомобильный кортеж побывал во множестве маленьких городков. Жена и дочь во всем помогали ему, их красота привлекала на его сторону новых избирателей. Проведенные телевизионные дебаты с кандидатом от Республиканской партии все три раза заканчивались полным триумфом Френсиса Кеннеди. Его остроумие, врожденная интеллигентность и обаяние молодости полностью уничтожили соперника. Ни один президент не входил в Белый дом, опираясь на столь огромную поддержку населения. Он победил всех, кроме судьбы. Его жена умерла от рака накануне инаугурации.

Несмотря на личное горе, Френсис Завьер Кеннеди сумел реализовать первую часть своей программы. Еще во время предвыборной кампании он предпринял смелый ход, заранее назвав своих личных помощников, чтобы избиратели могли одобрить его выбор. Своим представителем в Конгрессе он назвал Оддблада Грея, чернокожего активиста. В вице-президенты выбрал женщину, подчеркнув, что она будет принимать активное участие в работе его администрации. В других назначениях он был более консервативен. Именно тщательно подобранные помощники помогли ему одержать первую победу: конгресс принял новый блок законов по социальному обеспечению, которые гарантировали всем трудящимся достойную старость. Налог на финансирование этих законов пришлось заплатить из своих прибылей гигантским американским корпорациям. Естественно, они мгновенно стали злейшими врагами президента.

Но после первой победы программа Кеннеди начала пробуксовывать. Законопроект о том, чтобы важнейшие вопросы выносились на референдум, не получил поддержки Конгресса. То же самое произошло и с законопроектом о национальной системе медицинского страхования. И сам Кеннеди уже не столь энергично штурмовал каменную стену, воздвигнутую перед ним Конгрессом. Нет, у Кеннеди и его помощников не опустились руки, однако все усилия не приносили результата.

И когда пошел последний год его пребывания в Белом доме, ощущение неминуемого поражения вызывало в Кеннеди всевозрастающую злость. Он знал, что отстаивает благородную идею, что дело его правое, что он ни в чем не может упрекнуть себя, что выбранный им путь служит исключительно процветанию Америки. Но, похоже, ни разум, ни мораль не играли решающей роли в политическом процессе.

Президент Кеннеди подождал, пока его ближайшие советники нальют себе чаю.

– Я, возможно, не буду баллотироваться на второй срок, – начал он. Посмотрел на вице-президента. – Элен, я хочу, чтобы ты начала готовиться к избирательной кампании.

Все остолбенели, а Элен Дюпрей улыбнулась президенту. Впрочем, советники прекрасно знали, что улыбка эта – грозное политическое оружие.

– Френсис, я думаю, что такое решение требует всестороннего обсуждения с твоими помощниками. И проводить его лучше в мое отсутствие. Но прежде чем уйти, я хочу сказать тебе следующее. Я прекрасно понимаю твое разочарование. Но поверь, я не смогла бы добиться лучшего результата, при условии, что меня изберут на этот пост. Я думаю, тебе надо запастись терпением. Твой второй срок окажется более эффективным.

– Элен, ты знаешь не хуже меня, – в голосе Кеннеди слышались нотки раздражения, – что в свой первый срок президент всегда добивается большего, чем во второй.

– В большинстве случаев это справедливо, – кивнула Элен Дюпрей. – Но, может, на второй срок ты получишь другой состав Палаты представителей. У меня есть и личные соображения. Мои позиции усилятся, если я прохожу в вице-президентах два срока, а не один. И твоя поддержка будет более весомой, если ты будешь выступать в ранге президента, отслужившего максимальный срок, а не президента, изгнанного из своего кабинета демократическим большинством Конгресса.

Она взяла со стола папку с материалами повестки дня, поднялась.

– Уходить тебе не обязательно, – попытался остановить ее Френсис Кеннеди.

Дюпрей обворожительно улыбнулась уже не только ему, но и всем присутствующим.

– Я уверена, что в мое отсутствие твои помощники смогут высказываться более откровенно. – И она покинула Желтую комнату.

Четверо мужчин, оставшихся за одним столом с Кеннеди, молчали. Всех четверых, его ближайших советников, он назначал лично, и ответственность они несли только перед ним. Президент словно превратился в некоего циклопа с одним мозгом и четырьмя дополнительными руками. Этими руками стали для него ближайшие помощники. Они же были и его лучшими друзьями и, после смерти жены, членами семьи.

После того как за Дюпрей закрылась дверь, мужчины закрыли папки с документами, потянулись к чаю и сандвичам.

– Элен, похоже, в этой администрации самая умная, – как бы мимоходом бросил Юджин Дэззи, руководитель аппарата президента.

Кеннеди улыбнулся. Все знали слабость Дэззи к красивым женщинам.

– А что думаешь ты, Юдж? Ты тоже полагаешь, что мне надо набраться терпения и идти на второй срок?

Десять лет тому назад, когда Френсис Кеннеди пришел в большую политику, Юджин Дэззи возглавлял одну из крупнейших компьютерных корпораций. С конкурентами он не церемонился, проглатывая их одного за другим, но происходил он из бедной семьи и сохранил веру в социальную справедливость. Правда, базировалась она на здравом смысле, а не на романтическом идеализме. Он пришел к выводу, что процесс концентрации денег в руках все меньшего и меньшего количества людей приобретает в Америке угрожающие масштабы и в долговременной перспективе может стать угрозой демократии. И когда Френсис Кеннеди выдвинул лозунг истинной социальной справедливости, Дэззи взял на себя организацию финансовой поддержки, которая помогла Кеннеди стать президентом.

Этого добродушного здоровяка отличало умение сохранять хорошие отношения даже с теми, кому президент в чем-то отказывал, а то и просто переходил дорогу.

– А почему не идти? – ответил Дэззи после короткой паузы. – Работа тебя ждет непыльная. Конгресс будет указывать тебе, что надо делать, и отказывать в том, что тебе хотелось бы сделать. Все останется по-прежнему. За исключением внешней политики. Вот тут ты сможешь немного поразвлечься. Может, даже сделать что-нибудь полезное. Благо, возможности есть. Наша армия укомплектована на пятьдесят процентов. Мы даем нашим детям такое хорошее образование, что они становятся слишком умными, чтобы проявлять патриотизм. Наша техника и технология поднялись на небывалую высоту, но никто не хочет покупать наши товары. На наш торговый баланс нельзя смотреть без слез. Отступать тебе никак нельзя. Так что переизберись, расслабься и постарайся хорошо провести следующие четыре года. Какого черта, должность не самая плохая, да и деньги тебе пригодятся. – Дэззи улыбнулся и помахал рукой, показывая, что по крайней мере половина сказанного им – шутка.

Четверо помощников пристально наблюдали за Кеннеди, несмотря на внешнюю расслабленность. Никто не находил, что словам Дэззи недостает уважения к президенту. Игривость тона полностью соответствовала атмосфере, в которой проходили совещания три последних года.

Артур Уикс, советник по национальной безопасности, дородный мужчина с лунообразным лицом – отец его был евреем, мать – итальянкой, – мог подпустить и куда более резкую шпильку, но при этом и пост президента, и сам Кеннеди вызывали у него благоговейный трепет.

Уикс познакомился с Кеннеди десятью годами раньше, когда тот баллотировался в Сенат. Убежденный сторонник либеральных взглядов, он возглавлял кафедру этики и политологии в Колумбийском университете. Деньги он презирал, но при этом его состояние оценивалось числом со многими нулями. Их отношения быстро переросли в дружбу, основанную на общности взглядов на жизнь и блестящем интеллекте обоих. Кеннеди считал Артура Уикса самым умным человеком из тех, с кем ему доводилось иметь дело. Уикс думал, что Кеннеди – самый нравственный из политиков. Очень уж близкой их дружба не стала (исходя из таких предпосылок, и не могла стать), но они полностью доверяли друг другу.

Занимая пост советника по национальной безопасности, Артур Уикс полагал, что тон его должен быть серьезнее, чем у других. Убеждать он умел, а вот от нью-йоркского выговора избавиться не мог.

– Юдж, – он мотнул головой в сторону Дэззи, – возможно, думает, что шутит, но ты действительно можешь внести немалый вклад во внешнюю политику нашей страны. Мы обладаем куда более мощными рычагами влияния, чем думают в Европе или Японии. Я полагаю, ты просто обязан баллотироваться на второй срок. В конце концов, в вопросах внешней политики президент Соединенных Штатов обладает абсолютной властью.

Кеннеди повернулся к мужчине, сидевшему по его левую руку, Оддбладу Грею, самому молодому из его советников, лишь десять лет назад окончившему колледж. Но в политике он прошел долгий путь, начавшийся в движении черных леваков. Правда, потом был Гарвард и стипендия Родса.[5] Высокий, интересный, в колледже он проявил себя и блестящим ученым, и прекрасным оратором. В бунтарском поведении Грея Кеннеди сумел разглядеть врожденную дипломатичность, умение убеждать, не прибегая к прямым угрозам. Ему удалось завоевать доверие Грея, и он в полной мере использовал присущие ему талант, ум и обаяние, а также цвет кожи. Став убежденным сторонником Кеннеди, Грей уговорил его включиться в президентскую гонку. А Кеннеди назначил его своим представителем в Конгресс, которому предстояло пробивать внесенные администрацией законопроекты. Юношеский идеализм Грея вступил в противоречие с политической интуицией. И в определенном смысле потерпел поражение, когда Грей понял, как работает государственная машина, где надо убедить, где надавить, где временно отступить, а где честно признать поражение.

– Отто, скажи хоть слово.

– Уходи, – ответил Грей. – Пока ты всего лишь проигрываешь. – Кеннеди улыбнулся, остальные рассмеялись. Грей продолжил: – Хочешь знать мое мнение? Я согласен с Дэззи. Конгресс срет на тебя, пресса кусает за задницу. Лоббисты и крупный бизнес задушили все твои программы. А рабочий класс и интеллектуалы считают, что ты их предал. Ты ведешь этот огромный «Кадиллак» под названием Америка, а мощности не хватает даже на то, чтобы повернуть руль. И ты хочешь дать всем маньякам этой страны еще четыре года, чтобы они вновь и вновь пытались вышибить из тебя мозги. Нет уж, лучше нам всем убраться отсюда.

Приятное ирландское лицо Кеннеди расплылось в широкой улыбке, синие глаза засверкали.

– Очень забавно. Но давайте поговорим серьезно. – Он уже понимал, что они пытаются зацепить его гордость и таким образом убедить в необходимости баллотироваться на второй срок. Никому из них не хотелось покидать этот центр власти, Вашингтон, Белый дом. Лучше быть львом без клыков, чем шакалом. – Вы хотите, чтобы я переизбирался. Но ради чего?

– Чертовски верно, – кивнул Грей, – я хочу, чтобы ты переизбирался. Я вошел в твою администрацию, потому что ты просил меня помочь моим людям. Я верил в тебя тогда, верю и сейчас. Мы помогали тебе, мы можем помогать еще больше. Много чего еще надо сделать. Богатые богатеют, бедные беднеют, и только ты можешь это изменить. Не прекращай борьбы.

– Но как мне победить в этой борьбе? Сократовский клуб, по существу, контролирует Конгресс.

Грей повернулся к своему боссу:

– О таких мыслях надо забыть. Посмотри, чего мы добились, несмотря на жесткое противодействие. Даже если мы не победим, мы ни в чем не сможем упрекнуть себя. Потому что сделаем все, что в наших силах.

На какое-то время в комнате повисла напряженная тишина, все вроде бы вспомнили, что не высказался еще один человек, пользовавшийся наибольшим влиянием на Френсиса Кеннеди. Кристиан Кли. Взгляды присутствующих скрестились на нем.

Кли относился к Кеннеди чуть ли не с благоговением, хотя они были близкими друзьями. Кеннеди это всегда удивляло, поскольку Кли ценил личную храбрость и знал, что Кеннеди боится покушений. Именно Кристиан, уговаривая Кеннеди включиться в президентскую гонку, гарантировал ему личную безопасность при условии, что его назначат генеральным прокурором, директором ФБР и руководителем Секретной службы. Так что теперь он контролировал всю систему внутренней безопасности Соединенных Штатов. Кеннеди пришлось заплатить за это немалую политическую цену: кандидаты Конгресса получили два места в Верховном суде и пост посла в Великобритании.

Кеннеди тоже смотрел на Кли, и, наконец, тот заговорил:

– Вы знаете, что больше всего тревожит жителей этой страны? Плевать они хотели на международные отношения. Плевать они хотели на экономику. Пусть половина суши превратится в пустыню, им без разницы. А тревожит их то, что ни в больших, ни в маленьких городах они не могут ночью выйти на улицу, не опасаясь, что их ограбят. И они не могут спокойно спать в собственных постелях, боятся, что в дом заберутся грабители или убийцы. У нас правит анархия. Государство не выполняет свою часть социального контракта, не может защитить всех и каждого. Женщины живут под страхом изнасилования, мужчины – под страхом смерти. Нас засасывает в болото, где правят звериные законы. Богатые пожирают людей экономически, преступники режут бедняков и средний класс. И ты, Френсис, единственный, кто может вывести нас на твердую сушу. Я в это верю, я верю, что ты можешь спасти эту страну. Поэтому я и работаю у тебя. А теперь ты хочешь нас бросить. – Кли помолчал. – Ты должен попытаться еще раз, Френсис. Использовать следующие четыре года.

Слова Кристиана Кли тронули президента Кеннеди. Он видел, что эти четверо мужчин по-прежнему верят в него. И хотя он понимал, что, манипулируя ими, он где-то заставил их произнести эти слова, заставил подтвердить их веру в него, заставил взять на себя часть лежащей на нем ответственности. Он одарил их искренней улыбкой.

– Я над этим подумаю.

Фразу эту помощники президента восприняли как разрешение удалиться, и за столом остался только Кристиан Кли.

– Тереза приедет на праздники? – как бы мимоходом спросил Кристиан.

Кеннеди пожал плечами:

– Она в Риме с новым бойфрендом. Должна прилететь в первый день Пасхи. Как обычно, религиозные праздники она игнорирует.

– Я рад, что она возвращается, – заметил Кристиан. – В Европе я не могу обеспечить ее безопасность. И она думает, что там она может говорить, что угодно, а здесь ничего не узнают. – Он помолчал. – Если ты будешь баллотироваться на второй срок, тебе придется держать ее под замком или отказаться от нее.

– Не смогу. Если я буду баллотироваться на второй срок, мне понадобятся голоса радикальных феминисток.

Кристиан рассмеялся.

– Ладно. А теперь насчет дня рождения Оракула. Он очень ждет этого торжества.

– Не волнуйся. Я все устрою по полной программе. Господи, ему сто лет. А он все ждет своего дня рождения.

– Он был и остается великим человеком.

Кеннеди коротко глянул на генерального прокурора:

– Ты всегда любил его больше, чем я. У него есть недостатки, и он ошибался.

– Разумеется, – кивнул Кли. – Но он, как никто другой, контролировал свою жизнь. А его советы, его наставления полностью изменили мою жизнь. – Последовала короткая пауза. – Я обедаю с ним сегодня. Могу я сказать, что его день рождения отметят в Белом доме?

Кеннеди сухо улыбнулся:

– Безусловно.

В конце дня Кеннеди подписал какие-то документы в Овальном кабинете, а потом долго сидел за столом, глядя в окно. Он видел верхушки штырей металлического забора, окружающего территорию Белого дома, белую, находящуюся под током проволоку. Как всегда, его беспокоила близость улиц и публики, хотя он и знал: уязвимость Белого дома – иллюзия. Его очень хорошо охраняли. Белый дом окружали семь линий защиты. В каждом здании, расположенном в радиусе двух миль, на крыше или в специально снятых квартирах дежурили агенты Секретной службы. На всех улицах, ведущих к Белому дому, находились командные посты, оснащенные пулеметами и базуками. Туристов, сотни которых каждое утро наводняли первый этаж Белого дома, щедро разбавляли агенты Секретной службы. Каждый квадратный дюйм помещений, куда допускались туристы, просматривался видеокамерами и прослушивался высокочувствительными микрофонами, которые улавливали даже шепот. Во всех коридорах, у каждого поворота дежурили вооруженные охранники. Сидели они за бронированными столами, которые при необходимости превращались в баррикады. И в часы, отведенные для посещений публики, Кеннеди практически всегда находился на новом, недавно построенном четвертом этаже, где располагались его личные апартаменты. С бронированными полами, стенами, потолками.

И теперь, сидя в знаменитом Овальном кабинете, куда он заглядывал разве что для подписания официальных документов в ходе особо важных церемоний, Френсис Кеннеди позволил себе на несколько минут расслабиться. Взял из деревянного ящичка длинную тонкую кубинскую сигару, обрезал кончик, неторопливо раскурил, глубоко затянулся, вновь бросил взгляд на пуленепробиваемое стекло.

Вдруг увидел себя ребенком, шагающим по зеленой травке лужайки, потом бегущим к дяде Джону и дяде Роберту. Как же он их любил! Дядя Джон, такой обаятельный и при этом облеченный огромной властью. Дядя Роберт, такой серьезный и такой добрый. Нет, подумал Френсис Кеннеди, мы звали его дядя Бобби, не Роберт. Или иногда Роберт? Вспомнить не удавалось.

Но он помнил, как однажды, более сорока лет назад, когда он подбежал к своим дядьям, они взяли его за руки, подняли и понесли к Белому дому, так, что его ноги не касались земли.

А теперь он занял их место. Власть, вызывавшая в нем трепет, теперь принадлежала ему. Но воспоминания эти вызвали и острую боль. Они умерли за правое дело, а у него вдруг возникло желание отказаться от борьбы, сдаться…

Но Френсис Кеннеди не мог знать, что в Риме два никому не известных революционера готовятся изменить не только его планы, но и весь мир.

Глава 2

Утром первого дня Пасхи Ромео и его группа в составе четырех мужчин и трех женщин выгрузились из минивэна в установленном месте. Улицы, ведущие к площади Святого Петра, уже запрудила толпа нарядно одетых людей: женщины в платьях пастельных тонов и изящных шляпках, мужчины в светлых шелковых костюмах с пальмовым крестиком на лацкане, маленькие девочки в перчатках и белоснежных платьицах, мальчики в синих костюмчиках, красных галстуках и снежно-белых рубашках, готовящиеся к церемонии конфирмации. Тут и там в толпе мелькали священники, с улыбкой взирающие на паству.

А вот лицо Ромео оставалось серьезным. В этот день он надел черный костюм, белую накрахмаленную рубашку, белый, практически неотличимый от нее галстук и черные, на резиновой подошве туфли. Плащ из тонкого кашемира скрывал винтовку, закрепленную в специальной петле. Три последних месяца он стрелял из этой винтовки, так что теперь мог попасть в мелкую монету.

Четверо мужчин были в коричневых рясах монахов-капуцинов, перепоясанных широкими ремнями из плотной материи. На выбритых макушках красовались коричневые шапочки. Под рясами прятались ручные гранаты и пистолеты.

Три женщины, в том числе и Энни, вырядились монахинями, в черное с белым. И они были вооружены. Энни и две женщины двинулись первыми. Люди расступались перед ними, освобождая проход. За ними следовал Ромео, а четыре монаха шагали в арьергарде, замечая все и вся, готовые вмешаться, если Ромео остановит полиция.

Ромео и его группа без происшествий добрались до площади Святого Петра и растворились в собирающейся там толпе. А затем вынырнули у дальнего края площади, там, где их спины охраняли мраморные колонны и каменная стена. Ромео встал чуть в стороне от остальных. Он ждал сигнала с другой стороны площади, где Джабрил и его люди прикрепляли фигурки распятого Христа к стенам.

Группа Джабрила состояла из трех женщин и трех мужчин. Последние, в пиджаках свободного покроя, скрывающих от посторонних глаз пистолеты, охраняли женщин, которые занимались фигурками, начиненными взрывчаткой, с детонаторами, срабатывающими по радиосигналу. Клей, нанесенный на контактную поверхность, намертво схватывался со стеной, так что случайный зевака оторвать бы фигурку не смог. А сами фигурки, очень красивые, с наружным слоем из терракоты, без труда могли сойти за пасхальное украшение площади Святого Петра.