Абонент недоступен Незнанский Фридрих

16

Лена Волкова, сидя в кабинете отца за портативным компьютером, заканчивала отчет по последним лабораторным испытаниям собственного проекта под сочным названием «Механизм самосборки белка в условиях повышенного радиоактивного фона», который она начала еще в Чикаго и взяла для доработки с собой в Москву. Экран монитора пестрел множеством диаграмм, графиков, сонограмм и даже интроскопическими изображениями внутреннего строения организма рептилии, сделанными с помощью спектрометра ядерного магнитного резонанса.

Звонок телефона заставил ее вздрогнуть и из мира нуклидов и протоплазмы вернуться к реальности. Она сняла трубку.

— Да. Кто? Федотов, какого черта! — обрадованно произнесла Лена. — Ты где? Ну так заходи, если в двух шагах.

Минут через десять, открыв входную дверь, она уже здоровалась с коренастым Федотовым. На лицах обоих сияли улыбки. Встреча старых друзей.

— Черт меня побери, но я рада тебя видеть, Федотов, — сказала Лена, пока он раскупоривал бутылку с красным вином.

— Я тоже рад. Куда наливать?

— Куда? Слушай, а давай, как раньше.

— А как раньше?

— Ты все забыл. Из граненых стаканов!

— Давай, — улыбнулся Михаил. — А у тебя есть граненые стаканы?

— Есть! — Лена поставила на стол пару. — Папа их берег для подобных случаев. Они ему тоже напоминали о старых добрых временах.

Федотов задумался.

— За Владимира Сергеевича, — произнес он, поднимая полный стакан. — Я думаю, он бы сейчас радовался вместе с нами. Земля ему пухом.

Выпив, они уставились друг на друга, и Лена сказала:

— Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Как жил, что делал.

— А ты разве не в курсе?

— Почему же, в курсе. Но только ты сам расскажи. Например, почему до сих пор не женился на Светке Мазур?

— Ты с ума сошла! Скажешь тоже — Светка Мазур. Она же дура. Дура и стерва. Она меня за два дня семейной жизни до самых костей бы обгрызла.

— Интересно, что ты говоришь другим, когда речь заходит обо мне? То же самое? Да? Призна-вайся!

— Не выдумывай.

— Я не выдумываю. Я просто интересуюсь.

— Слушай, Лена, давай оставим эту тему от греха подальше, чтобы снова не разругаться на века.

Лена опустила глаза, принявшись разглядывать дно опустошенного стакана.

— Хорошо, — переменив тон, сказала она. — Давай эту тему оставим. Как у вас в «Интерсвязи»?

— Ты имеешь в виду, что говорят по поводу убийства?

— Ну, хотя бы это.

— Всякое говорят. Одни считают, что Проскурец виновен, другие — нет.

— А ты как считаешь?

— Я? — удивился Михаил. — Ты разве во мне сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь. Но все-таки…

— Я думаю, что у меня язык не отвалится, если еще раз скажу, что считаю Виталия Федоровича чрезвычайно порядочным, честным и совершенно чистым человеком. Этого достаточно?

— Я это и без тебя знаю. Проскурец никогда бы не пошел на такое. И не потому, что он боится неминуемого возмездия. Просто у него не та закалка. Точнее, закалка у него как раз такая, которая не позволяет ему даже думать о подобном.

— Кстати, как он дома себя ведет? Что говорит жене? Ах да, я совсем забыл, они уже два года, как не живут вместе.

— Да, а все дети в кембриджах и оксфордах.

— Да, им не до него.

— Впрочем, если Проскурца посадят, они останутся без гроша, и тогда вся их загранучеба накроется медным тазом. Слушай, Миша, его действительно могут посадить?

— Легко. С такими уликами — раз плюнуть. Сейчас не очень-то церемонятся с нуворишами. Когда некоторых судей в очередной раз прижали за взятки, у них появился большой зуб на всех денежных мешков, которых они теперь не способны развести на чемодан банкнот.

— Неужели раньше и суд покупался?

— Еще как покупался, а главное, продавался.

— Подумать страшно.

— Раньше, чтобы убить кого-то, для начала достаточно было быть богатым, чтобы выйти сухим из воды. Многие новые русские именно таким грязным образом оберегали свои вожделенные капиталы от внешних посягательств. И представь, что многим ничего за это не было. Ничегошеньки.

— Как же это? — растерянно спросила Лена.

— Суд пошумел, пошумел, адвокат привел неоспоримые доказательства их полной невиновности, и все — они на свободе. Никаких тебе громких разоблачений, никаких длительных тюремных заключений. Пресса тоже молчит, потому что туда тоже сделали массивное финансовое вливание. Тишина и покой. Таким образом на свободе многие, хотя их руки в крови по самые локти, если не выше. Некоторые из них купили себе места в Госдуме и получили депутатскую неприкосновенность. Чего тут греха таить — из-за бабок убивали и будут убивать всегда, пока Земля не слетит с катушек.

— Миша, тебе говорит о чем-нибудь фамилия Гордеев?

— Гордеев? — Федотов задумался. — Кто это?

— Адвокат, — ответила Лена.

— Адвокат? Так, дай подумать. Адвокат Гордеев.

— Он сейчас защищает Виталия Федоровича.

— Вот оно как. Нет, про Гордеева я первый раз слышу. Где его контора?

— Сейчас вспомню, — сказала Лена. — Да я тебе лучше его визитку покажу.

Лена принесла карточку и вручила Михаилу, который принялся рассматривать ее со всех сторон.

— Таганская, 34. Я знаю эту контору, — заявил он. — У меня там есть очень хорошие знакомые, толковые парни. Одного зовут Константином Булгариным. А почему именно Гордеев, а не Булгарин?

— А что Булгарин?

— Я тебе скажу, что Булгарин вытаскивал своих клиентов и не из таких безнадежных трясин, в которую сейчас угодил Проскурец.

— Гордеев потому, что Гордеев. Это моя инициатива. Можно сказать — у меня сработал нюх.

— Ну, если нюх, тогда конечно, — сказал Миша, заметно иронизируя. — Они уже встречались?

— Да, вчера днем.

— О чем говорили?

— Я не слышала. Но у них сложились довольно теплые отношения.

— Прямо теплые?

— Говорю тебе это с полной уверенностью.

— Но умение налаживать теплые отношения с клиентом — это не заслуга адвоката. Его задача — защита клиента.

— Не в этом смысле теплые. Мне кажется, Гордеев проникся пониманием. — Лена осеклась. — Черт, не так надо сказать. Понимаешь, это не просто какой-то профессиональный интерес. Это какой-то по-настоящему человеческий интерес. Нет, все равно казенно звучит. Но это именно так, человеческий интерес. Тебе понятно? — Лена произносила последние слова, едва сдерживая слезы, причину которых она не смогла бы объяснить толком.

— Мне все понятно, Лена, ты можешь успокоиться.

— Он сейчас ищет Пашкевича.

— Кто ищет?

— Гордеев. Виталий Федорович ему про него рассказал. Он говорит, что убийцу нужно искать не в «Интерсвязи», а там, где папа в последнее время вел свои дела.

— Это Проскурец так сказал?

— Да.

— И Гордеев его послушал?

— Да. А что?

— Нет, ничего, — ответил Михаил. — Просто интересно. Интересно, откуда Проскурец знает про дела Волкова. Они же, после того как Волков ушел, почти не встречались.

— Не знаю. А разве это важно? Знает, не знает, какая разница?

— Никакой разницы, ты права. Просто интересно, и не более того. Но я думаю, что Виталий Федорович погорячился, рассказав про Пашкевича. Во всяком случае, Пашкевич Гордееву ничего существенного не даст. Да Пашкевича соседи знают только как работника торговли. Он же до сих пор — сплошной почтовый ящик. Я имею в виду его законспирированный статус. Даже жена толком не в курсе, чем он там занимается.

— А почему это тебя так волнует? Я и не знала, что ты его тоже знаешь.

— Я его не знаю.

— Тогда откуда у тебя такие подробные о нем сведения?

Михаил вылил в стаканы остатки вина.

— Хочешь тост? — спросил он.

— Валяй, — ответила Лена.

— За нас!

— Что ж, весьма ёмко, — сыронизировала Лена.

Возвратив на стол уже пустые стаканы, они снова посмотрели друг на друга, но только это уже был не тот взгляд, что при встрече, а какой-то вялый, почти безжизненный. Их разделяла не то стена времени, не то пропасть мировоззрений. Словом, им больше не о чем было говорить.

17

Около одиннадцати утра команда людей в штатском — следователи Мосгорпрокуратуры и оперы МУРа во главе с Омельченко — оккупировала «Интерсвязь», хладнокровно роясь в сейфах, засев за офисные компьютеры. Обычная процедура, именуемая «изъятие и выемка документации». Согласно плану, выемка даст бумаги, которые лишний раз подтверждают заинтересованность Проскурца в физическом устранении Владимира Волкова. Дело верное. Даже если эта заинтересованность будет иметь весьма условный, косвенный характер, ее будет вполне достаточно, чтобы взять Проскурца под стражу. Улика «А», то есть кейс из крокодиловой кожи, превращает любую косвенную бумагу в прямое доказательство. Представленные следствию, а затем и суду, они сделают свое дело на пять с плюсом. Таким образом, миссия стратега Омельченко будет исполнена с блеском.

Как никто другой, он был убежден, что там, где имеют место большие деньги, обязательно должна быть связь с организованной преступностью.

— Да, Виталий Федорович, да, — говорил Омельченко, растянувшись в кресле, пока опергруппа шерстила офис, — вам следует все рассказать в деталях следователю.

— Но я же ничего не знаю об этих деталях, — отвечал Проскурец, однако в его голосе не было уверенности, а внутри клокотало: «Неужели этот вельзевул от прокуратуры действительно упечет меня за колючую проволоку, даже не моргнув?»

— Хотите начистоту? — спросил Омельченко, лукаво сощурившись.

— Давайте. Только мне не очень понятно, почему вы спрашиваете. Это же ваш день. Сегодня вы командир эскадрильи.

— Да, действительно. — Омельченко с удовольствием хрустнул пальцами. — Но такт, вежливость — это также наше оружие. Так вот, если начистоту, то срок вам грозит сравнительно небольшой. Десять лет.

— Как вы сказали?

— Десять лет. А что?

— Небольшой? — Глаза Проскурца вывалились из орбит. — По-вашему, это небольшой?

— Для убийцы — просто щадящий, почти что равный помилованию.

— Но я не убийца!

Омельченко усмехнулся:

— А кто убийца?

— Не знаю.

— Тогда смиритесь с этой ролью. Другого кандидата у нас тоже нет. Один вы. В старину говорили: используй то, что есть.

Виталий Федорович заглянул в глаза следователя. В них была пустота. Будущее казалось Проскурцу невыносимым, полным бесконечного мрака, населенного кошмарными химерами.

18

Михаила Федотова в этот день задерживали дела, поэтому начало проведения обыска он пропустил. Но, паркуясь возле многоэтажной «стекляшки», весь девятый этаж которой занимала компания «Интерсвязь», его внимательный глаз выделил несколько машин, номерные знаки которых явно указывали на принадлежность к следственным органам.

Осмотревшись, выходить из своей машины Михаил не торопился. Он вынул из кармана мобильник и набрал номер.

— Это Федотов, — сказал он в трубку. — У нас тут гости. Да, как и ожидалось. Омельченко верен себе. Жду дальнейших инструкций.

Некоторое время Михаил молчал, вслушиваясь в голос из телефона, и наконец сказал:

— Я понял. А что делать с Гордеевым? Как «что такое»? Он уже вышел на Пашкевича. Наше счастье, что он в зоне недосягаемости. Пашкевич, кто же еще. Нейтрализовать Гордеева? Можно. Надо подумать. Хорошо, до связи.

Михаил спрятал телефон обратно в карман и вышел из машины.

Переступив порог офиса и увидев незнакомых людей, снующих туда-сюда, навесил на себя вопросительный взгляд. И вскоре встретился глазами с Омельченко, который, выйдя из кабинета генерального директора, обратился к одному из своих коллег с вопросом, который, несмотря на гул, Михаил все же расслышал.

— Ну что там у нас? Есть контакт? — спросил Омельченко у совсем еще юного на вид парня в сером костюмчике.

— Кое-что, — ответил парень, поднимая голову, чтобы заглянуть в глаза своему шефу.

— Кое-что — это почти ничего. Мне нужна конкретика. Показывай, что нарыли. Давай, давай, не тяни!

Парень показал на стол, заваленный документацией. Омельченко направил туда широкие шаги и длинными пальцами раскрыл одну из папок.

— Марина, что здесь происходит? — спросил Михаил Федотов у одной из девушек, которую оперативники согнали с ее рабочего места и теперь она стояла у окна, с высоты девятого этажа безучастно взирая на внешний мир.

— Завал, Миша. Полный завал. Я думаю, нас закрывают, — ответила Марина, не отрываясь от окна.

— Не мели чепуху! Это просто рядовая процедура. Они скоро уйдут, и мы снова заживем по-прежнему, — возвестил Михаил.

— Правда? — Марина доверчиво посмотрела на него.

— Ну конечно! — Его глаза заискрились. — Разве я когда-нибудь тебя обманывал?

— Никогда.

— Ну вот видишь. Все нормально. Проскурец у себя?

— У себя.

— Он один? К нему можно, не знаешь?

— А ты спроси у начальника.

— А кто начальник?

— Вон тот, видишь?

— У стола?

Марина кивнула:

— Ага, тот. Самый длинный.

Федотов несколько секунд смотрел на занятого бумагами Омельченко, затем сказал:

— Ладно. Подожду, пока они слиняют. Я думаю, боссу сейчас не до меня.

19

День для пикника выдался как по заказу: солнце, в небе ни тучки, жара минимальная.

Денис, как водится, колдовал над мангалом, а Юрий, стоя по колени в воде, забрасывал спиннинг.

— Эй, Гордеев, — позвала одна из барышень, купавшихся неподалеку, — как там наша рыба? Клюет?

— Ага. Носом.

— Каким? — спросила другая, и барышни захихикали.

Гордеев, держась как можно невозмутимей, в очередной раз замахнулся удилищем.

— Рыбы нет. Русалки всю распугали.

— Ну так переключайся на русалок. Или, может, у тебя с наживкой не все в порядке?

— Да нет, с наживкой-то как раз все в полном порядке. С русалками не повезло.

— Фу, какой грубый, — запротестовала одна из девиц.

— А вот мы его сейчас сами поймаем! — нашлась первая.

И обе девушки, выйдя из воды на берег, стали стремительно приближаться к рыболову.

Предчувствуя, что через мгновенье он прямо в футболке и джинсах окажется в реке, Гордеев, хохоча, дал деру прямиком к мангалу, сматывая на бегу леску.

А Денис тем временем уже снимал с углей ожерелья золотистой баранины, от которой исходил одуряющий запах, возбуждая в присутствующих и без того нагулянный на свежем воздухе первобытный аппетит.

Получив по шампуру и рассевшись кругом, присутствующие предались долгожданной трапезе, отпуская комплимент за комплиментом в адрес шеф-повара и виновника торжества одновременно.

— Ну как, дозвонился до Байконура? — спросил Денис Гордеева, когда гости, наевшись шашлыка, всей компанией отправились купаться.

— Почти.

— Почему почти?

— Потому что это действительно только ка-пэ-пэ.

— Я же тебе еще тогда сказал. И что, тебе там не дали никакого другого номера?

— Да нет, не в этом дело. Там был один капитан, он сказал, что Пашкевич…

— Кто?

— Пашкевич, ну тот, который мне нужен.

— А-а. И что капитан?

— Капитан сказал, что его отправили в командировку на станцию «Мир» чинить какой-то спутник. Ты можешь себе такое представить?

— Могу. А что тут такого особенного?

— Нет, ну это же орбитальная станция.

— Не понимаю твоего возмущения.

— Да не возмущение, скорее, удивление.

— Ты по Неаполям шляешься? Шляешься.

— Ну и что с того? При чем здесь Неаполь?

— А человек даже в космос слетать не может, так, по-твоему? Тем более не балду пинать, как ты, а по делу.

— Ну дела…

— Проснись, чувак! Двадцать первый век на носу.

— Да я не про это.

— А про что?

— Я про то, что мне этот Пашкевич нужен вот так! А он теперь хрен знает где. Я попытался связаться с Центром управления полетами…

— С ЦУПом, что ли?

— Ну да. Я там одному мужику из отдела навигации помогал госдачу приватизировать…

— Ну и как, связался?

— Связаться-то я связался, да только мне там, в ЦУПе в этом, вежливо дали понять, что никакого Пашкевича на орбите сейчас нет и быть не может, что такой фамилии даже нет в списке отряда космонавтов, что у меня неверная информация, и так далее, и так далее, пятое десятое. Короче, я как адвокат в данный момент совершенно безоружен. Да еще Проскурца арестовали. Труба, короче.

— Когда?

— Да вчера. Этот Омельченко с него теперь с живого не слезет, пока не зароет где-нибудь под Архангельском. В общем, кранты сплошные.

— Постой, как ты сказал его фамилия?

— Омельченко.

— Да нет, не следователя, этого я и сам как облупленного знаю. Того, что в космос улетел?