Швейцарец. Война Злотников Роман

© Злотников Р.В., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Глава 1

– Шентя затёртая, жердина Зевесова…

– Това-арищ майо…

– Молчать! Шелупина клоповская, вошь отшмаренная…

– Ну това-а…

– Молчать, я сказал! Залуполизы, пальцем деланные…

– Кх-хы-хым! – стоявший позади командира пятьсот девяносто первой отдельной эскадрильи высотных перехватчиков ПВО заместитель комэска по пилотированию капитан Кушарёв громким кашлем попытался привлечь внимание своего начальника. Потому как, в отличие от него, увидел подходящего к ним начальника штаба второй воздушной армии полковника Вершинина. Но майор Лобанов самозабвенно обкладывал стоящий перед ним экипаж классическим Большим Петровским загибом.

– Струменты поломанные, мондавоши Папы Римского…

А начальство между тем подходило всё ближе и ближе. Капитан задёргался.

– Эээ… командир, тут…

– Вертоплясы, на рог с яйцами взоткнутые…

И Кушнарёв понял, что обычными средствами этот поток не остановить. Поэтому он набрал полные лёгкие воздуха и отчаянно заорал:

– Сми-и-ирна! – после чего вскинул руку к пилотке, и, старательно бухая сапогами по примятой траве, двинулся навстречу уже почти подошедшему вплотную начальству.

Подвиг замкомэска не пропал даром. Увлекшийся разносом майор Лобанов вздрогнул, резко развернулся и-и-и, шумно выдохнув, в свою очередь, вскинул руку к виску.

– Товарищ полковник, в пятьсот девяносто первой отдельной эскадрилье проходит разбор полётов…

– Да уж, слышу, – усмехнулся начальник штаба. – И, должен сказать, подобного детального, чёткого и, главное, информативного разбора полёта мне пока ещё за свою жизнь слышать не приходилось. Откуда дровишки, майор?

Комэск и так был весь багровый, а после этого вопроса побагровел ажно чуть не до лиловости. Но начальство спросило, так что надо было отвечать. Лобанов зло зыркнул на двух молодых сержантов, которых только что распекал, и нехотя сообщил:

– Я ж это, до назначения на отдельную эскадрилью в семьдесят первом истребительном авиаполку служил.

– Балтиец, значит, – понимающе кивнул полковник, после чего перевёл взгляд на сержантов.

– Ну что, молодцы, рассказывайте, как вы умудрились новый самолёт угробить.

Лицо комэска, начавшее постепенно приобретать более естественный цвет, снова полыхнуло багровым. Левофланговый сержант поёжился и, бросив отчаянный взгляд в сторону комэска, тихо пробурчал:

– Так это… он же почти на четырнадцати тысячах шёл. Вот и перемёрзло всё… и краны выпуска шасси тоже… и сигнализация… даже приборы не работали! На глазок садиться пришлось…

– Товарищ полковник, это – моя вина! – тут же влез капитан Кушнарёв. – Я их без «провозного» на перехват выпустил. Машина-то, считай, знакомая, по большому счёту только движки новые, ну и кое-какое оборудование… А так – в целом, всё тот же «Су-3». Вот я и решил… Виноват!

– Это точно, – кивнул Новицкий. – Виноваты. Все четверо. И задачу не выполнили, и самолёт разбили.

– Так он же аж на четырнадцати тысячах шёл, – вступил в разговор второй сержант. – А у «Су-3ПВ» пре- дельный потолок по документам только двенадцать тысяч.

– И чего вы тогда выше полезли? – резонно поинтересовался полковник.

– Думали, достанем, – угрюмо отозвался первый сержант. – И почти достали. Я даже очередь успел дать, до того как в штопор свалился…

– Ты посмотри?! – делано изумился Вершинин. – Прям орёл! И толку с твоей очереди?

Ни полковник, ни сержанты, ни все остальные присутствующие даже не подозревали, что та единственная очередь, которую умудрился дать экипаж сержантов, оказалась решающей… Нет, высотный разведчик «Юнкерс-86» получил весьма незначительные повреждения. И вполне себе ушёл на свою территорию, всего через час после того короткого боестолкновения успешно приземлившись на базовом аэродроме группы Ровеля, расположенном неподалёку от Варшавы. Залп батареи из четырёх мощных четырнадцати с половиной миллиметровых пулемётов, которыми высотный перехватчик вооружили в первую очередь из-за их хорошей настильности, вызванной высокой начальной скоростью тяжёлой пули, достигавшей тысячу метров в секунду, в силу весьма неустойчивого положения дал слишком большой разлёт. Так что из сорока пуль полного секундного залпа в «Юнкерс» попало всего лишь три. И две из них, являвшиеся обычными Б-32, просто прошили навылет алюминиевый фюзеляж, не нанеся при этом никаких значимых повреждений, а вот третья… Ленты четырнадцати с половиной миллиметровых пулемётов обычно снаряжались вперемежку патронами с обычными пулями и с зажигательными пулями мгновенного действия. Последние были дороги, поэтому чаще всего в ленте на три-четыре обычных Б-32 приходилась одна МДЗ. Это было вполне нормально. Даже Б-32, попав в уязвимую точку, например тот же двигатель, прошивала насквозь блок цилиндров, круша и стенки блока, и поршень, и даже шатун, буде он попадётся на пути, а также напрочь перешибала нервюры крыла и ломала силовые фермы фюзеляжа… Но МДЗ была куда эффективнее. При её попадании просто в обшивку в последней образовывалась дыра диаметром до сорока сантиметров. Не хуже, чем от попадания снаряда двадцатимиллиметровой автоматической пушки. Но в этот раз то ли из-за слишком низкой температуры и разреженности воздуха на столь большой высоте, то ли просто вследствие небольшого брака пуля сработала не совсем штатно. И прошила обшивку насквозь, почти никак ей не повредив. А сработала лишь тогда, когда ей на пути встретился куда более прочный и массивный объект, нежели тонкий алюминиевый лист. Этим объектом оказался аэрофотоаппарат Rb 75/30. И вот тут-то она и показала себя во всей красе, расколов литой контейнер с массивной кассетой и напрочь спалив находящуюся в нём бобину с плёнкой. Так что, несмотря на вполне успешное возвращение на аэродром, данный вылет оказался для немецких асов воздушной разведки совершенно провальным. Боевая задача оказалась не выполнена, и немецкое командование так и не получило последние, самые свежие данные о ситуации с той стороны границы. Что буквально через сутки доставило немцам целую кучу проблем. Но, увы, здесь и сейчас никто об этом даже не догадывался…

– Ладно – как быстро машину восстановить сможете?

– Сутки! – отрезал комэска.

– О как! Даже заключения инженера не дождётесь? – удивился полковник. – Ну, добре… приму этот срок. Ладно, занимайтесь, майор, – и, кивнув, развернулся и двинулся в сторону бревенчатой вышки управления полётами.

Здесь, на недавно присоединённых к СССР территориях, советские войска вообще обустраивались, как правило, на скорую руку, предпочитая не вкладываться в капитальные строения. То есть, в лучшем случае, части и подразделения занимали казармы и объекты бывших царской и польской армий, а те, кому их не хватило, размещались во временно приспособленных для этого помещениях. Те же части и соединения, которые прибыли в округ весной и в начале этого лета, вообще обычно располагались в простых палатках и землянках… Да и с капитальными оборонительными сооружениями никто тоже особенно не заморачивался, предпочитая вместо одного бетонного дота обустроить десяток дзотов и вырыть лишние полкилометра траншей и ходов сообщения. Тем более что в отличие от бетонного дота, требовавшего для своего строительства дефицитных цемента и арматуры, а также работы специально подготовленного личного состава и использования спецтехники – от бетономешалок до кранов, ДЗОТы, и уж тем более траншеи с окопами и блиндажами, вполне можно было оборудовать в рамках плановых занятий по инженерной подготовке. Что, кстати, и делалось. Вследствие чего основных, фланговых, запасных и отсечных позиций за прошедшие полтора с лишним года личный состав этих дивизий нарыл туеву хучу. Всё это привело к тому, что даже отдельные роты и батальоны всех этих дивизий были способны, при необходимости, очень быстро выстроить оборону почти в любом направлении. В том числе и круговую…

Вот и на этом аэродроме, вместо обустраивания капитальных ангаров и бетонной или кирпичной вышки управления полётами, ограничились земляными капонирами и бревенчатой вышкой. Несмотря на то что данный аэродром был одним из первых, на которые забазировались советские самолёты. Да что там вышка – даже бетонную полосу не стали делать. Хотя аэродром вследствие того, что на нём к июню сорок первого размещалось под три сотни самолётов нескольких авиационных частей, считался узловым. Правда, в настоящий момент от этого числа на аэродроме осталось, дай бог, два десятка. И в основом из числа прикомандированных. Ну как их эскадрилья. Местные же почти все разлетелись. Учения, мать их… Ещё в прошлое воскресенье начались. Двадцать второго июня. Причём по условиям, максимально приближенным к боевым. Даже боезапас и топливо на «точки подскока» завозились регулярно. И маскировка каждый день проверялась аэрофотосъёмкой. Причём по-серьёзному. По слухам, одного комэска за нарушения мер маскировки уже сняли. Нет, самолёты-то он замаскировал нормально, но вот то, что техники и пилоты после постирушек свои нижние рубахи по соседним деревьям развесили – не проконтролировал. И всё – вся карьера у человека псу под хвост ушла…

Так что начальник штаба второй воздушной армии не просто так торчал здесь всю эту неделю, а по очень важным причинам. Но молодым лётчикам от этого было не легче…

Когда начальство удалилось на достаточное расстояние, комэска развернулся в сторону сержантов и несколько мгновений молча буравил их тяжёлым взглядом, а потом картинно сплюнул и припечатал:

– Значица, так – на ближайшие сутки поступаете в распоряжение инженера эскадрильи. Спать, есть, срать – только когда он отпустит. Всё остальное время – пахать, пахать и пахать. Через сутки самолёт должен быть в строю. Вопросы?

– Никак нет! – дружно грянули сержанты. Комэска сурово кивнул и, развернувшись, широким шагом двинулся в ту же сторону, в которую минутой раньше удалился начальник штаба воздушной армии. Капитан Кушнарёв молча показал всё ещё стоящим навытяжку сержантам кулак и поспешно устремился вслед за своим непосредственным начальником.

– Вот и получили по ушам, – в сердцах бросил сержант Вольский, состоявший в составе «героического» экипажа в должности штурмана наведения, а попутно и бортстрелка. – А всё ты – дотянем, дотянем… Слава богу, вообще не разбились.

– Так ведь дотянули же, – вздохнул сержант Чалый, имеющий честь состоять в том же экипаже, что и Славка Вольский, только в должности командира оного.

– Толку-то… – Славка сокрушённо махнул рукой. – Только самолёт разбили.

– Ладно, пошли искать инженера.

– А чего его искать? – улыбнулся Вольский. – Вон он – вокруг нашего самолёта уже крутится. Со своими «колдунами».

«Колдунами» в эскадрильи называли старший техсостав, входивший в, так сказать, ближний круг инженера эскадрильи – старшего техника, старшего оружейника, начальника кислородной станции и техника по обслуживанию бортовых сетей и оборудования. Высотный перехватчик «Су-3ПВ был машиной сложной, буквально обвешанной различным современным оборудованием. Причём, по большей части, секретным. Поговаривали, что на него собирались ставить даже радиолокатор, для обращения с которым в первую очередь как раз и был предназначен штурман наведения. Даже отсек под него имелся. В носу фюзеляжа. Но пока никакого радиолокатора на самолётах эскадрильи не стояло. Только оптико-механический прицел. Пусть и весьма сложный. Отсек же использовался для размещения парочки дополнительных баллонов с кислородом, благодаря которым, кстати, двум сержантам и удалось забраться так высоко… Так что «Су-3ПВ» ни разу не был массовым самолётом. И состоял на вооружении лишь нескольких отдельных эскадрилий высотных перехватчиков ПВО, штаты которых предусматривали куда большее количество технического персонала, нежели это было принято в других подобных подразделениях. Впрочем, и другие варианты этой машины – «Су-ЗПД», представлявший из себя лёгкий скоростной дальний бомбардировщик-пикировщик, и «Су-3Р», являющийся дальним скоростным разведчиком, тоже нельзя было назвать простыми машинами. Но по сравнению с «Су-3ПВ» они были всё-таки чуток попроще.

Инженер встретил их насмешливым:

– Ну что, герои, вляпались?

Оба сержанта насупились и отвели взгляд.

– И чего вас так высоко понесло-то? Сами ж знаете, что выше двенадцати тысяч на этой машине забираться запрещено. А вы куда попёрли?

– А чего его, отпускать, что ли, было? – огрызнулся Чалый. – Сами же знаете: в прошлую пятницу приказ зачитывали – валить всех.

– По возможности, товарищ сержант, по возможности! – влез техник по обслуживанию бортовых сетей и оборудования. – А где вы эту возможность углядели-то? Я вообще удивляюсь, как вы прямо оттуда не грохнулись! У вас же ни один прибор не работал. Даже триммеры и те заклинило!

– Это просто повезло им, – вступил в разговор старший техник, вытирая руки куском ветоши. Сегодня эвон как солнце жарит – под тридцать градусов температура. Вот у них и получилось технику обмануть. Коль день похолоднее оказался бы – ещё с тринадцати тысяч звезданулись бы и крякнуть не успели.

Сержант Чалый ещё сильнее насупился, но промолчал. А что тут скажешь – так оно и было. Согласно инструкции, оборудование самолёта рассчитано на работу при температуре не ниже минус пятидесяти градусов. А каждый километр высоты – это падение температуры на шесть градусов. Так что будь сейчас погода похолоднее – градусов хотя бы двадцать, эти минус пятьдесят они поймали бы уже на двенадцати тысячах. После чего всё – амба! Нет, кое-какой запас прочности у приборов и механизмов самолёта, возможно, и имелся, но… самолёт-то был новый. И не просто новый, а новейший, то есть летающий на таких высотах и скоростях, на которых раньше никто в СССР и не летал. Ежели только какие уникальные рекордные машины. Так что даже в обычных полётах регулярно случались какие-то косяки – то одно откажет, то другое. А тут они его загнали на такую немыслимую высоту и в дикий холод…

– Ладно, чего уж там теперь, – добродушно махнул рукой инженер. – Главное – всё-таки сели. Пусть и на брюхо. А машину на крыло поставим. Вас ведь комэска нам в помощь отправил?

– Так точно! – хором отозвались оба сержанта. А старший техник несколько картинно поморщился. Ну не одобрял он возрождения старых царских порядков в армии – личные звания, «так точно» всякие… Так, глядишь, и, не приведи бог, погоны додумаются вернуть! Зря всё это сделали, зря, кто бы там что ни говорил…

– Ну, значит, бегом переодеваться, потом в столовую – знаю, что после полёта сильно жрать хочется… Ну а после еды – милости прошу к мастерским. Мы за это время как раз самолёт на шасси подымем и туда отбуксируем, – и сразу же, без перехода, заорал подъехавшему к самолёту крану:

– Ну куда ты прёшь, куда прёшь?! Справа подавай. К движку. Задницей. На хрен хвост! До хвоста ещё пахать и пахать! Нам ещё закушенные стойки шасси выбивать!

Когда два молодых сержанта скрылись из глаз, стоявший рядом с инженером техник-оружейник покачал головой.

– Зря на них, батя, собак спустил. Всё-таки молодцы парни. Сели на машине, у которой большая часть оборудования не работала. Вот помяни моё слово – Чалый ещё себя покажет.

– Может, и зря, – задумчиво кивнул военинженер. – Но самолёт-то они разбили!

– И что? Я вон с техниками из числа местных, ну тех, кто остался, поговорил – так они мне такого понарассказывали… За прошлый год и начало этого только на этом аэродроме четырнадцать лётных происшествий было. Восемь машин – вообще вдребезги разбили. В хлам! Остальные, правда, смогли починить, но возни с ними было…

– Ух ты! Это кто тебе такое наговорил? Брешут, наверное. Сам же знаешь, как начальство за лётные происшествия взгревает! Вон, прошлом году, когда мы высотные самолёты только осваивать начали, Шумшин из второго звена такого «козла» на посадке отмочил, что правая стойка подломилась – сколько мы за это отписывались? Три месяца или четыре? Да и потом нас ещё полгода на каждом совещании за тот случай раком ставили. А ты говоришь «четырнадцать»… Да за такое всему местному руководство матки наизнанку бы вывернули! И задницы под три дюйма раздуплили! А я что-то такого ни от кого не слышал. Да и в приказах тоже ничего подобного не припомню. Так что точно врут…

Их эскадрилья организационно входила в состав Московской зоны ПВО и сюда, в Белорусский особый военный округ, была переброшена только в начале июня. После того как полёты немецкой разведывательной авиации резко интенсифицировались. И когда немцы стали использовать для разведки новую технику, достать которую авиация округа не имела технической возможности.

– Да нет, – техник-оружейник мотнул головой, – вряд ли. Мне не кто-то один рассказывал – многие. Просто весь прошлый год здесь столько летали, сколько в прежних местах дислокации, дай бог, лет за пять получалось. И при низкой облачности. И ночью. И с полевых площадок. Вот ты как думаешь – отчего мы здесь уже, почитай, неделю одни-одинёшеньки кукуем? И не только в учениях дело. У нас же ведь тоже учения проводились, но мы всегда летали со своего аэродрома. А здесь – не так. Здесь учения – это всегда перебазирование. И летают они с таких площадок, на которые «По-2» не всегда сядет. Отсюда и происшествия! И – ничего. Никого не посадили и даже не сняли. Максимум «строгача» влепили – и всё! – техник сделал паузу, а затем снова повторил: – Так что зря «батя» с ними так сурово.

Инженер усмехнулся.

– Так и «батя» тоже никого не снял и не посадил. И даже «строгача» не впаял. Только сеанс «трудотерапии». И-и-и… всё, хватит языком чесать! Самолёт сам себя на крыло не поставит…

Работать закончили около часа ночи. За это время самолёт успели «раскидать» почти полностью. После чего провели дефектовку, выписали со склада недостающие детали и уже начали собирать обратно. Повреждения оказались не такими уж и большими, и запчасти «под замену», типа тех же винтов и тяг изменения шага, на складе пока имелись. К тому же инженер подтянул большую часть остального технического состава, потому как более сегодня полётов не предвиделось. Вследствие чего и рабочих рук также оказалось вполне достаточно. Так что, по большому счёту, лётчики здесь были вообще не пришей кобыле хвост. Но раз комэск приказал – деваться было некуда. Да и вообще, инженер решил, что пусть парни повозятся в бензине и смазках и на своей шкуре почувствуют, каково это быть техником. От этого точно никому хуже не будет. Но около часа инженер приказал «шабашить»…

– Товарищ военинженер, а почему бы не сделать так, чтобы самолёт и на высоте в четырнадцать километров вполне себе работал? – поинтересовался неугомонный Вольский, когда они, наскоро ополоснувшись в летнем душе, обустроенном техниками рядом с мастерской в сбитой из горбыля будочке, уже двигались в сторону палаток. – Вы ж вон как всё понятно рассказывали, отчего что сломалось. Неужто конструкторы этого не знают?

– Ха! – устало хмыкнул инженер эскадрильи. – Знать-то знают, да только знать и суметь это сделать, парень, очень большая разница. Смотри – провести обогрев не только в кабину и к передней кромке крыла, но и хотя бы к самым важным узлам – это сколько надо трубок для подачи горячего воздуха дополнительно проложить? А сколько они весить будут? А дополнительная теплоизоляция? С температурами ниже тридцати градусов всегда такая морока. Каждые лишние пять градусов большой маеты требуют… Вот оно и получается – для того чтобы машина на пару тысяч метров выше действовать могла – её дополнительно чуть ли не тонной всяких материалов и оборудования подгрузить надобно. А как ты думаешь, если ей тонну веса добавить, то она с этими двигателями на какую высоту забраться сумеет? Да вообще хотя бы до двенадцати тысяч нынешнего максимального потолка поднимется? И какая у неё скорость при этом будет? Догонишь ты тогда хоть кого-нибудь?

– Немцы же летают, – буркнул Чалый.

– Э-э, родной, немцы – это немцы. У них технологическая культура куда как выше будет. И конструкторская школа тоже.

– Так мы ж тоже смогли! – воскликнул Славка.

– Ты не путай, – махнул рукой военинженер. – Вы, считай, на четырнадцать тысяч только подпрыгнули. Высунулись, дали одну-единственную очередь и тут же вниз посыпались. А они на этой высоте полчаса от границы вполне себе спокойно шли, потом ещё, почитай, час над нашей территорией крутились, прежде чем вы подтянулись. И ничего у них не ломалось и не отказывало. Нормально летели.

Вольский замолчал. И молчал всю дорогу до палатки. Что для него было совсем не характерно. Если бы Чалый так не устал, он бы, наверное, точно подколол друга по этому поводу. Но сейчас ему было совсем не до подколок. Потому как устал он дико, до дрожи в руках и ногах. Тот ещё денёк выдался… Но когда они уже устроились на лежаках, Славка, наконец, ожил и задумчиво спросил:

– Виталь, а как думаешь – немцы нападут?

Чалый на мгновение замер, а затем со вздохом ответил:

– Да кто его знает? Вероятность есть. Недаром, когда мы только прилетели, местные ребята рассказывали, что их с мая месяца, считай, каждую неделю по ночам «в ружье» поднимали. Да не просто так – лишь построились и разошлись, а, раз через раз, с погрузкой топлива и боезапаса на несколько вылетов и последующим выдвижением на «точки подскока». А неделю назад и вообще всех по «площадкам» разогнали. Хотя, например, прошлым летом такого не было. Да и нас тоже, как мы сюда перебазировались, так же регулярно дёргают. Значит, начальство чего-то опасается. Ну и вот думай…

– А комиссар говорил, что вероятность этого небольшая, – с затаённой надеждой в голосе не согласился Славка. – Мол, времени мало осталось до осени. Июнь-то уже закончился, считай! Сегодня двадцать восьмо… то есть уже двадцать девятое.

– Вот именно, – сердито пробурчал Чалый. – А ты мне спать не даёшь. Спи давай. Завтра вставать ни свет ни заря. Вернее, уже сегодня…

Но выспаться у них не получилось. Из сна их выбросило рёвом тревожной сирены.

– А-а-ауа, – зевнул Вольский и досадливо сморщился. – Блин, опять тревога. Хрен теперь выспимся! Виталя, а мож нам не вставать… Самолёта-то у нас нет. Так что бежать некуда!

– Вставая давай, – недовольно буркнул Чалый. – Самолёт у нас есть. Хоть и небоеспособный. А если наши с утра на вылеты пойдут, то такой толпы как вчера вокруг него точно не будет. Техники своими машинами заниматься будут. А комэска на возвращение самолёта в строй всего сутки дал. Так что – ноги в руки и вперёд: арбайтен, комераден!

– Да ладно – точно же опять учебная! – скептически сморщился Славка. – Да и даже если боевая – сколько вылетит? Пара! Ну максимум дежурное звено. Хотя это вряд ли. Я уже и забыл, когда звено на перехват подымали…

– Кончай болтать, – отрезал Виталий, затягивая ремень и откидывая полог палатки. – Шнелль к самолёту!

– Иду уже, – обиженно отозвался Вольский. – И нечего тут своим немецким щеголять. Ну не даётся он мне…

– Заниматься надо лучше, – бросил Чалый. – Полугодовой зачёт по немецкому на носу, а ты когда последний раз учебник открывал? Ох, не сдашь ты командирскую подготовку.

Славик насупился, но, ничего не ответив, быстро намотал портянки и, сунув ноги в сапоги, выскользнул из палатки вслед за другом.

То, что тревога не учебная, стало ясно, едва только они добежали до своей машины. Вокруг никого не было. Зато со стороны самолётных стоянок доносились стуки и лязганье.

– Чего это? – удивлённо произнёс Славка. – Всю эскадрилью, что ли, поднимают?

Их аэродром располагался почти в семидесяти километрах от границы. Далековато, но «Су-3ПВ» был машиной скоростной и весьма скороподъёмной. Да и радиус действия у него был вполне приличный. Шестьсот пятьдесят километров! А перегоночная дальность с подвесными баками вообще за две тысячи зашкаливала. Так что перехватывать немцев, чешущих от границы вглубь, они вполне успевали. Да и тех, что над самой границей «безобразничали», тоже. Тем более что их поднимали, как правило, только тогда, когда «партнёры по договору о ненападении», как их вежливо именовала советская пресса, запускали на разведку что-то совсем серьёзное. Типа того же высотного «Юнкерса-86», на перехват которого они вчера так неудачно слетали. С остальными целями типа тех же «Хейнкелей» или «Дорнье» в разведывательном варианте вполне себе справлялись и местные «мигари», дислоцированные ближе к границе. А то и обычные строевые «И-161» и «Яки» с «ЛаГГами». «Серьёзного» же у немцев было немного. И использовалось оно поодиночке. Так что на перехват обычно вылетали не более чем парой. Максимум звеном. Но это только если требовалось перекрыть «немцу» отход по совсем уж широкому фронту. Но не более. Сейчас же, похоже, к вылету готовилась вся эскадрилья. Все четырнадцать самолётов, включая машину комэска и его зама. Вернее, тринадцать. Их-то самолёт пока пребывал в полуразобранном состоянии…

– Ааа, здесь уже? Хорошо!

Сержанты одновременно развернулись и уставились на подбежавшего к ним инженера эскадрильи.

– Давайте-ка дуйте к Филиппычу. Получите у него два брезентовых чехла. Будем над вашим «инвалидом» светомаскировочный тент натягивать. К утру надо его уже на крыло поставить.

– А что случилось-то, товарищ военинженер?

Инженер эскадрильи окинул задавшего вопрос Вольского раздражённым взглядом, но нехотя ответил:

– Немцы. Бомбардировщики. ВНОС сообщили. И много. Не меньше эскадрильи. А то и полк. На Минск идут. И без истребительного прикрытия. Ну да это понятно – у немцев истребителей с радиусом действия, которого до Минска хватит, – хрен да ни хрена. Если только «сто десятые». Да и те на пределе… Поэтому поступила команда поднимать всех и идти наперехват. С нашей лобовой батареей бомбардировщики бить – самое милое дело.

– Так это что, война, что ли? – слегка севшим голосом уточнил Вольский.

– Не знаю, – после короткой паузы отозвался военинженер. – Но другой причины, почему бомбардировочный полк пошлют бомбить крупный город, расположенный аж в трёхстах пятидесяти километрах от границы, не вижу.

– Чёрт! – Виталий сорвал с головы шлемофон и жахнул его о землю. – Ну вот почему всегда так! Все в бой, а мы на земле…

– Так, товарищ сержант, прекратили истерить и быстро исполнять моё распоряжение, – рявкнул военинженер. – Сейчас техсостав эскадрильи выпустит машины и сюда подойдёт заниматься вашим самолётом, а у нас ещё ничего не готово.

В этот момент со стороны уже различимых в поредевшем предрассветном сумраке самолётов эскадрильи послышался резкий «чих», потом ещё, а затем правый мотор стоявшего первым в шеренге самолёта комэска сочно зарокотал. И почти сразу же вслед за ним в симфонию ночного запуска стали вплетать всё новые и новые ноты и другие самолёты эскадрильи. Чалый несколько мгновений сверлил неясные силуэты чужих машин завистливым взглядом, а затем резко развернулся и едва ли не бегом устремился в сторону сбитого из горбыля сарая полевого склада, являвшегося «берлогой» старшего интенданта отдельной эскадрильи высотных перехватчиков ПВО Осипа Филипповича Бали. «Су-3ПВ», несмотря на свои выдающиеся характеристики (а вернее, именно вследствие их), был машиной весьма капризной. Так что запчастей ему требовалось много. Причём возможность получить их с местных складов являлась весьма иллюзорной. Потому как самолётов подобного типа на вооружении округа не имелось. Ну, если только разведчики… Но даже если и нашлось бы что подходящее – кто бы им эти запчасти выдал? Потому как «Су-3» в любых вариантах был машиной редкой. И с запчастями на неё, вследствие этого, было довольно туго. И если снабжать «варягов» – что своим-то останется? Отдельная же пятьсот девяносто первая эскадрилья для округа была именно что «варягами»…

Собрать самолёт сумели только к девяти утра. Хотя все, кто трудился, работали самоотверженно. Просто уже через полтора часа после вылета самолёты эскадрильи вернулись обратно, и сразу же поступила команда готовить их к следующему полёту… Впрочем, работать все бросили, ещё когда в небе появились первые машины. Полтора десятка напряжённых пар глаз тут же начали тревожно вглядываться в синеву, а губы шевелились, пересчитывая заходящие на посадку самолёты.

– Одиннадцать? – обиженно выдохнул Павленко, техник командира первого звена старшего лейтенанта Коробочки, когда первые машины уже покатились по лётному полю. – А где ещё двое? Сбили?

– Типун тебе на язык! Может, отстали или горючее на исходе было – так что пришлось к соседям садиться. Не каркай попусту, – сердито рявкнул инженер эскадрильи, после чего деловито продолжил: – Так, Семёныч – остаёшься за старшего, – приказал он старшему технику. – Остальные – бегом к самолётам.

– Так ведь я тоже… – вскинулся было тот, но военинженер его прервал: – Остаёшься, я сказал! Ремонт продолжить! Как машины обслужим – снова вернёмся, а пока сами. То есть ты, крановщик и пилоты. Больше пока никого выделить не могу.

Но, несмотря на это, ремонт остановился. Просто у всех, кто остался, всё валилось из рук. Так свербело сбегать узнать, как прошёл первый боевой вылет эскадрильи.

Положение спас Толик Белоусов, ведомый командира третьего звена, с которым Виталий учился в лётном училище и который пришёл, как он сказал, «проведать бедолаг». Новости не обрадовали. Два самолёта действительно оказались подбиты, но, как уже сообщили, им удалось сесть на один из аэродромов, расположенных ближе к Минску. Нашим тоже удалось завалить два «Хейнкеля». Правда, «наглухо». Но всё равно для столь «полигонных» условий, когда атака на бомбардировщики происходила в отсутствие истребительного прикрытия размен «два на два» уж точно не мог считаться впечатляющим результатом.

– Они ж, сволочи, едва нас заметили – так сразу плотный строй сбили! – возбуждённо размахивая руками, вещал Толик. – И как начали садить из пулемётов… Кольку как раз так и подловили! Он над ними низко пошёл – так от его машины только ошмётки полетели. Ну ещё бы – почти тридцать стволов!

– А чего ж издаля не били? – набычился Чалый. – Совсем наставление по воздушной стрельбе из головы вылетело, что ли?

Для вооружения «Су-3ПВ» дистанция семьсот метров считалась штатной дистанцией открытия огня. Тяжёлая пуля с высокой начальной скоростью и сложный оптико-механический прицел, в который можно было вводить поправки, на такой дальности вполне позволяли поразить цель размером с самолёт. А эти чудики полезли на короткую дистанцию…

– Да били, – с сожалением произнёс Толик. – Как раз с семисот метров и начали. И этих двух мы так и завалили, – продолжил он. – Метров с шестисот-пятисот. Только у них скорость чуть ли не на двести километров меньше нашей. Никто и подумать ничего не успел, как мы уже над ними оказались! Пять секунд – и всё!

– А «батя»-то что молчал? – влез Славка.

– Да «батя» не молчал, – вздохнул Толик. – Он всё правильно скомандовал. Но хрен там кто успел среагировать. Я и сам ручку на себя подал, только когда немецкие пули по плоскостям забарабанили. А до того – как окаменел… Но машины у нас – вещь! Живучие! Колькиной «семёрочке» такие дыры в плоскостях и брюхе наделали – а всё равно сесть смог. Уже звонил, сообщил, что нормально приземлился. Только ранен…

Через два с половиной часа эскадрилья вновь ушла на взлёт, и вокруг их машины снова прибавилось рабочих рук. Так что к девяти утра хвост самолёта сняли с козлов и установили на хвостовое колесо. А ещё спустя пятнадцать минут левый двигатель машины пару раз чихнул и ровно зарокотал, пыхая холостым выхлопом.

– Вот и ладненько, – довольно произнёс инженер эскадрильи, вытирая руки ветошью, – успели! Сейчас движки на разных режимах погоняем, биение винтов проверим, а потом пробный вылет, и-и-и…

– Сержантов Чалого и Вольского срочно на КП!

Славка и Виталий резко развернулись и уставились над подбежавшего красноармейца-посыльного.

– Чего такое? – нахмурился инженер. – Согласно приказу комэска они до момента окончания ремонта в моём распоряжении.

– Не могу знать! – по уставному вытянулся тот и добавил: – Но велели срочно бежать!

– Ладно, бегите, – махнул рукой инженер, – движки и без вас погоняем…

– Как думаешь – зачем зовут? – на бегу поинтересовался Вольский.

Чалый молча пожал плечами. Хотя у него и было предположение, что это связано с тем, что у их машины запустили движки, высказывать его он посчитал преждевременным. Виталий вообще был парнем серьёзным, выдержанным. Впрочем, подобными чертами характера отличались в их семье все – и отец, и братья, каковых у Виталия было двое – старший, учившийся в институте в Ленинграде и подрабатывавший чертёжником в каком-то конструкторском бюро, о котором он ничего не рассказывал, и младший, который только что окончил школу и как раз сейчас вроде как находился в процессе сдачи экзаменов в Подольское стрелково-пулемётное училище, а также мать и младшая сестра, пока ещё ходившая в девятый класс.

– Прибыли? – встретивший их на КП эскадрильи капитан Кушнарёв, который не ушёл во второй вылет, будучи оставлен комэском на КП для, как он выразился, лучшей координации, был явно чем-то взволнован. – Как машина, готова?

Сержанты переглянулись.

– Никак нет, товарищ капитан, – осторожно ответил Виталий. – Только собрали. Сейчас движки на разных режимах гонять буд…

– Так, капитан, – оборвал его неслышно подошедший полковник Вершинин, – давай-ка я сам объясню. Дело вот какое, сынки… Слышите? – он мотнул подбородком в сторону границы. Оттуда доносилось мерное, но мощное буханье. – Это работает артиллерия особой мощности. Именно она не даёт гитлеровцам вырваться с плацдармов, которые они смогли захватить на нашем берегу Буга. И поэтому немцы её отчаянно ищут. Звукоразведка им не особо поможет. Слишком далеко. Эти пушки бьют на три десятка километров. Так что максимум если направление сумеют засечь. Да и то не факт что точно. Воздушную низковысотную разведку мы пока тоже успешно валим. Поэтому они запустили высотного разведчика. А вот его снять у меня нечем, – тут начальник штаба воздушной армии сделал паузу и тяжело закончил: – Кроме вас.

Чалый и Вольский переглянулись. Нет, сами-то они были готовы бежать к самолёту и тут же идти на взлёт. Но ведь мало просто взлететь – надо ж ещё и задачу выполнить.

– Товарищ полковник, мы готовы, но самолёт-то только-только из ремонта. Как себя поведёт – никто не знает. Не облётан же ещё. Да и оружие тоже пока после ремонта не пристреляно.

– Понимаю, – кивнул Вершинин. – И то, что просить вас пойти наперехват, не имею права, – тоже. Но других вариантов у меня нет. Немец идёт на девяти с половиной тысячах и в любой момент может подскочить ещё выше. Так что ни у кого, кроме вас, шанса достать его просто нет. У ваших товарищей сейчас и топливо, и боезапас на исходе, потому как они в настоящий момент на пути к аэродрому. И пока их заправят – немец точно уйдёт. «Миги» тоже либо ещё в бою, либо на заправке и обслуживании. Да и высотность у них – не чета вашей. А всё остальное после трёх тысяч набирает высоту очень лениво. Сами знаете – основная масса наших истребителей «заточена» под малые и средние высоты. А разведчик уже прошёл Малориту и сейчас подходит к Жабинке. О том, что он может что-то с такой высоты разглядеть, – я не волнуюсь. Но если он привезёт снимки…

Сержанты снова переглянулись. Да уж, аэрофотосъёмка – дело такое. По хорошему фотоснимку даже укрытую и замаскированную технику, вооружение и оборонительные сооружения можно вычислить. Специалисту, конечно, и не всякому, но такие у немцев точно есть. Проявить плёнку через светофильтры, поиграть с контрастностью, тенями, чёткостью и всяким таким прочим – и вот тебе всё скрываемое как на блюдечке. Ну не стопроцентно, конечно, но точно куда больше, чем если бы собственными глазами, высунув голову из кабины, рассматривал. Даже с малой высоты и через оптику…

– Мы попробуем, товарищ полковник…

Они взлетели уже через шесть минут. Ну да самолёт к вылету готовили лично инженер и аж семь техников, притом что ещё чуть ли не дюжина таковых топталась вокруг в полной готовности чего подать или подхватить.

На полутора тысячах в наушники ворвалась какофония идущего где-то неподалёку воздушного боя:

– Паша, слева!

– Уходи, уходи! На круг уходи, говорю!

– Сашка-аааа…

– Прикрой атаку-й-ааа…

– Вправо, вправо отворачи… ах ты ж…

Но Виталий, не отвлекаясь, упрямо тянул вверх. Скорость была не слишком велика, но зато натужно ревущие АМ-36М, образца тридцать девятого года, взлётной мощностью в тысячу девятьсот сил, позволяли машине каждую минуту отщёлкивать почти по полторы тысячи метров высоты. Ну да по этому показателю их «сушка» была среди всех советских боевых самолётов как бы не рекордсменом.

Немца они догнали минут через пятнадцать. Он уже разворачивался в сторону границы… ну, или теперь уже скорее линии фронта. То есть успел заснять всё, что хотел, гад!

Когда приблизились на тысячу метров, Чалый встрепенулся.

– Это он, Славка! – прогудел Виталий сквозь кислородную маску.

– Кто? – не понял тот.

– Вчерашний. Ну которого мы упустили.

– Уверен?

– Да точно он! – воскликнул Чалый и, подобравшись, коротко бросил:

– Штурман, отсчёт дистанции.

– Восемьсот пятьдесят… – монотонно начал Вольский, параллельно щёлкая барабанчиками прицела. – Восемьсот… Семьсот пятьдесят… Семьсот… Шестьсот пятьдесят… Шестьсот… Ты чего не стреляешь?!

– Не отвлекай! – рявкнул Чалый. Но затем пояснил: – Забыл, что у нас пулемёты после ремонта не пристреляны? Дистанция!

– Пятьсот… Четыреста пятьдеся… Уходит! Отворачивает, Виталя! Заметил нас, сволочь!

И в этот момент «сушка» слегка вздыбилась от короткой очереди четвёрки тяжёлых пулемётов. А затем ещё раз. И ещё. Но летевший впереди «Юнкерс» казался будто заговорённым… Тут под брюхом «Су-3ПВ» что-то стукнуло, и почти сразу же послышался испуганный голос Славки.

– Ты что, шасси выпустил? Сломает же на хрен на такой скорости!

– Надо сбросить скорость, – огрызнулся Виталий, – а то проскочим…

После чего самолёт снова вздыбился от счетверённого залпа. А в следующее мгновение в наушниках Чалого послышался восторженный вопль Вольского:

– Горит, сволочь, гори-и-ит!..

Глава 2

– Ну чаго, лётчык, падымай.

Виталий поднатужился и, вместе с санитаром, закинул в кузов обмякшее тело Славки. Тот слабо простонал, но так и не очнулся.

Их подловили над Дзержинском. Когда они возвращались с вылета на перехват.

К сегодняшнему утру в эскадрилье осталось всего четыре машины. Впрочем, не все выбывшие были потеряны безвозвратно. Три самолёта, например, дотянули до аэродрома, но оказались так побиты, что привести их в боеспособное состояние на месте оказалось совершенно невозможно. Поэтому их погрузили на платформы и вместе с экипажами отправили в пункт постоянной дислокации. Ещё две, побитые чуть поменьше, полетели обратно своим ходом… Так что всем было понятно, что эскадрилья явно доживала на фронте последние дни. Как, впрочем, и многие другие части авиации ПВО Московского военного округа, которые были передислоцированы сюда в середине июня. Нет, не в полном составе. Как правило, из полка сюда перебрасывали по одной-две эскадрильи. И часть из них уже убыла обратно, пусть и понеся потери, но при этом заработав боевой опыт. А им на смену прибыли другие эскадрильи их полков. Но, в общем и целом, все прикомандированные части и подразделения начали постепенно отправляться обратно… Зачем это было сделано – совершенно не его, сержанта Чалого, ума дело. Может, командование, которому, похоже, было известно о том, что немцы собираются вот-вот начать войну, решило таким образом усилить авиационную группировку в приграничье. А возможно, это было сделано для того, чтобы сразу же, в первых боях, обкатать в боях личный состав подмосковных полков. Или, может быть, основной причиной подобного решения стало желание дать настоящий боевой опыт не только частям и подразделениям ПВО Москвы, но и её руководству. Как бы там ни было – за пару недель до начала войны авиационная группировка Белорусского особого военного округа была усилена почти шестью сотнями самолётов из состава авиации ПВО Московского военного округа. И ходили слухи, что подобное произошло не только в Белоруссии. Так, в Прибалтику были переброшены самолёты из-под Ленинграда, а на юг вообще вроде как прибыли на усиление дальневосточники… И вот сейчас началась постепенная переброска этих прикомандированных частей обратно, к местам постоянной дислокации. Тем более что практически все они понесли существенные потери как в личном составе, так и куда более – в материальной части и потому не могли считаться полностью боеспособными… Так что и их эскадрилья тоже ждала, что вот-вот поступит приказ на возвращение. Тем более что поддержание в боеспособном состоянии даже оставшихся в строю машин чем дальше, тем больше становилось всё более нетривиальной задачей. Ибо захваченный с собой запас запчастей и расходников уже показал дно. И если горючее и боеприпасы ещё можно было получить на месте, со складов Белорусского военного окру… то есть уже, конечно, Западного фронта, то вот всё остальное… Да и смысла в их пребывании здесь, если честно, было не так уж и много. «Су-3ПВ» был машиной сложной, дорогой и заточенной на выполнение только одной задачи – высотного перехвата. Вследствие чего в обычном воздушном бою он выглядел весьма не ахти. Тяжёлый, не слишком манёвренный и довольно крупный двухмоторный истребитель, чьи моторы были специально приспособлены для полётов на больших высотах, для тех воздушных боёв, которые велись нынче над лесами и озёрами западной Белоруссии, был приспособлен не слишком хорошо. Так что после того как уже в третьем воздушном бою эскадрилья, ввязавшись в манёвренную схватку с «мессерами», потеряла сразу пять машин, не сбив при этом ни одной вражеской, вышестоящее командование стало использовать их только под прикрытием «Яков» и «ЛаГГов». И лишь для одной задачи – атаки бомбардировщиков, идущих в плотном строю. Всё-таки мощное и дальнобойное вооружение «сушек» позволяло им, в отличие от всех остальных истребителей, имеющихся на вооружении ВВС РККА, вполне успешно вести огонь по немецким самолётам, не входя в зону эффективного ответного огня их бортового оружия. Задачи же по прямому профилю за три первых недели войны их эскадрильи выпали ещё только четыре раза. И почти всегда на их выполнение высылали именно самолёт сержанта Чалого. Нет, не один. Все четыре раза вылетали парой. Но отчего-то те два раза, когда в атаку на немца выходил ведущий пары, боевая задача оказалась не выполнена. Немцы ушли. А вот когда он уступал место Виталию – оба немца закончили свой боевой путь. Так что у него сейчас был самый большой боевой счёт в эскадрильи – четыре сбитых. Из них три разведчика и один «бомбер». Даже у комэска сбитых было всего трое. А у половины из остальных счёт пока вообще был не открыт. И не сказать чтобы так уж мазали… после первых трёх-четырёх боёв народ пообтёрся, руки перестали дрожать, глаза уже не метались по всему небу в попытке уловить хоть что-то, но-о-о… немецкие машины оказались довольно крепкими и держали попадания очень неплохо. А немцы показали себя хорошими пилотами. Так что подбивать – получалось, заставить сбросить бомбы и отвернуть – тоже, а вот сбивать – увы, выходило довольно редко…

В крайний вылет они снова пошли на перехват разведчика. Тот шёл на не слишком большой высоте, да и тип был вполне знакомый – «Дорнье», Виталий уже «ссадил» с небес парочку точно таких же, так что знал, куда нужно бить, и особых проблем не предвиделось. Но ведущий решил ещё раз попробовать завалить немца лично. И снова неудачно. Причём проблемы начались ещё на подходе… Похоже, немцы уже поняли, что на этом фронте действует эскадрилья перехватчиков (ну ещё бы – уж больно характерный у «Су-3» был силуэт, не перепутаешь), и потому были настороже. Вследствие чего немец обнаружил их ещё где-то за километр и сразу же начал уходить. Причём весьма умело – маневрируя, уводя самолёт в скольжение и ловко срываясь в пикирование. Да ещё при этом, скорее всего, орал по рации во всю ивановскую о том, что его атакуют «russische abfangjger». А они увлеклись и-и-и… «Мессеры» ударили внезапно. И подло. Сверху. Из-за облаков. Чалый в последний момент что-то почувствовал и успел рвануть штурвал, уводя машину, но полностью увернуться не смог. «Сушка» вздрогнула от попаданий, и сначала на левой плоскости, а затем и на фюзеляже появилась дорожка весьма крупных пробоин. Похоже, «мессеры» были новой «пушечной» модификации. Но это было ещё ничего, поскольку машина продолжала лететь и слушаться рулей… А вот ведущий получил по полной. Кабина его самолёта сверкнула брызгами разбитого остекления, после чего самолёт клюнул и неуклюже завалился вниз, совершенно потеряв управление.

Следующая очередь раздалась спустя несколько мгновений, но Чалый уже переложил ручку, так что большая её часть ушла «в молоко». Вследствие чего удалось отделаться одним попаданием в правый киль. Ещё один рывок, ещё… Сержант вспотел, из-под шлемофона тёк пот, руки слегка подрагивали. Одному против пары пушечных «мессеров»… И на пикировании не уйдёшь! Во-первых, у него слишком крупная машина, а значит, большая лобовая проекция – два двигателя против одного у немцев, плюс фюзеляж, плюс куда больше размах крыльев (а куда деваться – воздух на больших высотах сильно разряжён, и чтобы летать там, требуются крылья заметно больших размеров), вследствие чего на пикировании не оторваться. Сопротивление воздуха не даст развить необходимую скорость. А во-вторых, немцы уже прошлись пушкой по левой плоскости. Так что даже если и получилось бы разогнаться, ослабленное крыло из-за больших перегрузок на выходе из пике вполне может подломиться… Что делать-то?! В этот момент впереди мелькнула какая-то тёмная масса, которую он даже не успел идентифицировать, но инстинктивно надавил на гашетку. «Сушка» вздрогнула от мощного залпа, а через полсекунды впереди полыхнуло алым.

«Сбил! – на мгновение воодушевился Виталий. – Кого только? Да и хрен с ним – не до того…»

Несмотря на то что атаки немцев не прошли зря и в «сушке» заметно прибавилось дырок, не предусмотренных чертежами, но падать машина пока не собиралась и руля слушалась. Так что сдаваться было рано… Пару мгновений подумав, Чалый толкнул рукоятку газа вперёд, одновременно доворачивая закреплённый на ней регулятор на наиболее выгодный шаг винта, и решительно потянул ручку на себя. Машина, взревев моторами, поползла вверх. Это был единственный реальный вариант. Если в пикировании шансов уйти от «мессеров» у Виталия не было от слова совсем, то оторваться от немцев набором высоты шанс был. Потому как по этому параметру его машина могла дать немцам сто очков вперёд. Ибо именно под это её и затачивали.

Уйти не удалось. Как выяснилось уже через несколько мгновений, в облаках пряталась ещё одна пара «мессеров»… Вот их сержант Чалый успел разглядеть хорошо. Хищные машины в брутальном камуфляже (весь смысл которого уходил напрочь вследствие вызывающего окраса кока винта в кричаще-жёлтый цвет), и знак пикового туза в белом ромбе на борту. Туз был виден только на одной машине, поскольку ведущий этой пары шёл точно в лоб Виталию, и его борта были совершенно не видны, а вот ведомый двигался чуть сбоку… Чалый зло оскалился.

– Штурман, дистанцию? – коротко бросил он. Но Славка не ответил.

– Штурман!.. А и хрен с ним, – Виталий стиснул зубы так, что захрустела эмаль, и, шевельнув ручку, ещё чуть приподнял нос самолёта. Расстояние стремительно сокращалось, так что через пару-тройку секунд в поправках уже не будет никакого смысла. Носовая же батарея у него куда мощнее, чем у немцев… Как бы там ни было, в одиночку они со Славкой сегодня в землю не уйдут! А потом все мысли вылетели из головы напрочь, выбитые оттуда слитным рёвом четырёх тяжёлых пулемётов…

Ему удалось приземлить избитую до лохмотьев машину на неубранное ржаное поле около дороги. При ударе о землю повреждённое левое крыло разломилось на три части, а двигатель вообще вырвало из гондолы и выбросило метров на шесть вперёд. Похоже, немецкие снаряды не только продырявили обшивку, но и сильно повредили силовые элементы крыла. Так что ему очень повезло, что он решил не пытаться уходить пикированием…

При посадке Чалый, несмотря на привязные ремни, неудачно приложился правой ногой, разорвав мышцу о какую-то выступающую железяку, и вследствие этого потерял от боли сознание. Ну да «сушка» к тому моменту сильно напоминала скелет, из которого во все стороны торчали выломанные со своих мест кости. Так что в чувство его привёл хриплый голос:

– Летун, ты как там, живой?! Лету-ун?

– Живой, – натужно отозвался сержант и, моргая глазами, пытаясь этим хоть как-то справиться с зыбким маревом, застилавшим взор, после чего поднялдрожащие руки и принялся отстёгивать замки привязных ремней.

– Не боись, сейчас вытащим, – тут же повеселев, отозвался тот же голос.

– Погодите со мной, – хрипло заговорил Чалый. – Посмотрите, что там в задней кабине. Что-то мой штурман не отзывается…

– Ага, счас! Ох ты ж й-о-о…

– Что? Что там?! – вскинулся командир экипажа. Несколько мгновений ему никто не отвечал, но затем снова послышался уже знакомый голос, в котором явственно чувствовалось облегчение:

– Да не, живой. Просто кровищи тут натекло… И без сознания.

Виталий саданул руками по замкам фонаря кабины, но тот даже не шелохнулся. Тогда он торопливо вытащил из нагрудной кобуры лётного комбинезона «ТТ» и несколькими ударами его рукоятки выбил помутневшие от попаданий остатки плексигласа, после чего торопливо полез наружу. Его почти сразу же подхватили сильные руки и буквально выдернули из кабины.

– Где он?

– Да вон. Уже достали. Ему наш санинструктор сейчас первую помощь оказывает…

Чалый спрыгнул с крыла, едва не рухнув на колени, потому что ноги отчего-то совсем не держали, и, переваливаясь как утка, похромал к другу.

– Славка, ты как?

Вместо Вольского ответил санинструктор:

– Бесполезно. Без сознания он. И в госпиталь его побыстрее надо. Много крови потерял.

Чалый развернулся к толпящимся у самолёта пехотинцам, разыскивая взглядом старшего.

– Нам самим нечем, – качнул головой стоявший впереди пехотный лейтенант. – На роту одна лошадь, да и ту час назад за продуктами отправили. Мы тут в прикрытии моста стоим. По уши в землю закопались. Так что нам транспорт сейчас не шибко нужен. Вот его и того… – но затем успокаивающе махнул рукой. – Но ты сильно не переживай. Тут мост всё-таки. Пристроим твоего на какой проходящий транспорт. Главное, чтобы до этого момента дотянул…

И вот теперь они с санитаром загружали так и не пришедшего в сознание Славку в кузов остановленной перед мостом полуторки, которая везла в тыл раненых оборонявшегося где-то западнее пехотного полка. За спиной гудело и грохотало. Немцы уже неделю как вышли к «линии Сталина» на большей части её протяжённости, а два дня назад начали её штурм. От места падения до переднего края было меньше шести километров. Так что грохочущую артиллерию было слышно прекрасно.

Разместив Славку рядом с другими ранеными, Виталий едва успел умаститься в закутке рядом с санитаром, как полуторка тронулась. Несколько минут устало молчал, вслушиваясь в доносящийся с юго-запада гул артиллерии.

– Давит немец? – не выдержал Виталий.

– Давит, герман, – согласился санитар. – Божечки, кольки людзей пабила… – он помолчал и затем заговорил уже сам: – Мэни как почалося сразу закликаци. Я-то месцный, со Станькава. Вот нас с Марфой и цаго. Яздавым взяли. Покуль Марфу снарядам не забила. С таго часу я и санитар…

В этот момент какой-то раненый очнулся и застонал. Санитар суетливо дёрнулся и, выудив откуда-то фляжку, поднёс её к губам раненого.

– Вось, милай, попей, лягчей стане…

Но напоить раненого ему не удалось. Потому что его сосед, весь замотанный в бинты боец, с сержантскими треугольниками на чёрных, артиллерийских петлицах, перехватил его за руку и зло рявкнул:

– Совсем с глузду съехал?! Он же в живот раненный!

– И чаго яму цяперь мучаца чи шо? – не менее сердито огрызнулся санитар… а вернее ездовой, определённый в санитары. Виталий вздохнул и пояснил:

– Раненным в живот нельзя воду. Только если губы смочить.

Основы первой помощи им в лётной школе давали в довольно большом объёме. Так что, похоже, в медицинском деле он разбирался как бы не получше подобного «санитара».

– Вот-вот, слушай, что тебе умные люди говорят, – всё так же зло произнёс артиллерист. После чего прислушался и удовлетворённо кивнул.

– Наши восьмидюймовки садят. Ох и кисло сейчас немчуре…

– А няма чаго было да нас лезци. Гаспадары знайшлися… – пробурчал санитар. И все замолчали, вспоминая речь Сталина, которую он произнёс по радио в полдень двадцать девятого июня. Через восемь часов после того, как первые немецкие бомбардировщики пересекли линию государственной границы СССР. Там было всё – и выдержки из «Майн кампф», и материалы из плана «Ост», и цитаты из выступления Гитлера перед высшим командованием вермахта, состоявшегося буквально накануне нападения. У всех, кто его слушал, сами собой сжимались кулаки и зубы стискивались до такого состояния, что начинала крошиться эмаль. Природные рабы, значит, говорите, недочеловеки-унтерменши… ну раз так, господа, ось теперь не обижайтесь…