Второе восстание Спартака Бушков Александр
Он видел, как эти люди вошли, прикинул, что сейчас они должны уже подняться на площадку второго этажа, подойти к его двери с табличкой «4», уже должны стучать...
Никто пока не стучал. А вдруг у них есть ключи или отмычки и они попытаются войти тихо? Так, стоп, машина. Это уже форменная паранойя, лейтенант! Такого никак не может быть даже при самом худшем раскладе...
А это что?
Непонятные звуки. Но доносились не оттуда, откуда он боялся что-либо услышать. Не со строны двери, а с улицы. Долетали издали, похоже, даже с другой стороны дома. Звуки были очень тихие. Едва различимый скрип... вот стукнуло что-то, а потом... Шарканье, что ли? Монотонное «шур-шур»...
Мать моя! По карнизу, идущему вдоль всего второго этажа и предусмотренному для противопожарной эвакуации, приставным шагом передвигался человек. Он вырулил из-за угла и направлялся в сторону окна, в котором торчал Спартак. Ну, окно, понятно, ни при чем, человек движется к пожарной лестнице, расположенной на другой оконечности дома. Ясно, что человек собирается спуститься по этой лестнице вниз. «Так ведь кто остался внизу, как раз сейчас и стережет эту самую лестницу!» – вдруг осенило Спартака.
И в этот миг он узнал идущего. Даже еще не разглядев лица, узнал по фигуре. И все же никак не мог поверить в реальность происходящего. Такого просто не могло быть! По карнизу, как какой-то кот или застуканный на месте преступления домушник, передвигался сам командир эскадрильи майор Серегин!
«Стоп, стоп, товарищ лейтенант. А почему не может быть? Ну-ка сложи два и два. О чем недавно болтали техники в ангаре? А болтали они о том, что Серегин давно на ножах с начальником политотдела бригады полковым комиссаром Изкиндом, а во время последнего визита в эскадрилью Изкинд и Серегин на командном пункте разговаривали на повышенных тонах. О чем они там говорили, никто не слышал, но судя по всему, во мнениях не сходились самым кардинальным образом. Это первая часть уравнения. Со второй еще легче – давно поговаривают, что командир эскадрильи неравнодушен к жене главного инженера эскадрильи. А инженер, что характерно, сейчас пребывает в командировке в Ельце. Достаточно предположить, что кто-то подкинул Изкинду идейку, на чем можно прижать Серегина, и все встает на свои места. Аморальное поведение командира эскадрильи – это вам не хвост собачий, это попахивает не просто снятием с должности, а исключением из партии».
Спартак принял решение. Комиссар эскадрильи был уже совсем рядом. Спартак, привлекая внимание, негромко скрипнул створкой. Серегин резко поднял голову.
– Там вас ждут, – тихо сказал Спартак, показав рукой в сторону пожарной лестницы. – Забирайтесь в окно.
Серегин колебался недолго. Он схватился за протянутую Спартаком руку, подтянулся, ухватился за край оконного проема и мягко спрыгнул на пол комнаты.
Спартак тут же закрыл окно и задвинул шторы. Конечно, есть опасность, что за деревом еще притаился какой-нибудь гражданин и он видел, в какое окно забрался тот, на кого они устроили облаву. Но тут уж ничего не поделаешь, тут уж остается только надеяться на лучшее.
Вилену они все-таки разбудили. Она проснулась, натянув одеяло под самый подбородок, переводила испуганный взгляд со Спартака на забравшегося через окно неизвестного мужчину. Спартак присел на кровать, наклонился к ней:
– Так надо. Я тебе потом все объясню.
«Трудно будет ей все это объяснить, – подумал он. – Ладно, правду-матку всегда можно несколько подправить, придумаю потом что-нибудь».
Тем временем Серегин, оглядевшись, подошел к столу, отодвинул стул, опустился на него.
– Все хорошо, – Спартак поцеловал Вилену в щеку. Направился к столу. Сел напротив Серегина.
Ситуация вышла, прямо сказать, препикантнейшая. Тут и не знаешь, как себя вести и что говорить. С одной стороны, конечно, субординация, все ж таки командир он и есть командир, а с другой – они вроде сейчас как бы и равны.
– Не хотите... товарищ майор? – Спартак приподнял бутылку, в которой вина оставалось где-то половина.
– Давай, – сказал Серегин и положил на стол сцепленные в замок руки.
Спартак наполнил стакан, подвинул к командиру эскадрильи. Налил себе. Некоторое время оба покрутили стаканы в руках, потом молча выпили каждый за свое и вразнобой. Проще им было, конечно, не говорить ни о чем, а молчать, однако и молчание выходило тягостным. В комнате повисла тяжелая пауза. Серегин бросил быстрый взгляд в сторону кровати, потом перевел его на Спартака. Захотел что-то сказать, но потом передумал. Молчание затягивалось.
Спартак расслышал, как кто-то пробежал под окном. Неизвестно, услышал ли Серегин, во всяком случае никак не отреагировал, говорить ему Спартак ничего не стал. А чего говорить – если придут и начнут стучать в дверь, тогда... Впрочем, что им делать тогда, Спартак не представлял.
– Такие дела, товарищ лейтенант, – усмехнувшись, прервал молчание Серегин. – Всякое в этой жизни бывает.
– Так точно, – сказал Спартак, просто не зная, что еще можно сказать в этой ситуации.
– Ты у нас вроде четвертый месяц? – спросил командир.
Спартак кивнул.
– И как служится?
– Не жалуюсь.
Опять повисло молчание.
– Вот что, товарищ лейтенант, – командир решительно опустил раскрытую ладонь на скатерть. – Часок мне у тебя придется просидеть, не взыщи. Час они еще могут проторчать тут, потом уйдут. А ты ложись и спи, – Серегин мотнул головой в сторону кровати. – Я тоже подремлю. – Он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – И давай вот о чем с тобой договоримся, товарищ лейтенант, – сказал командир, не открывая глаз.
Спартак понял, о чем хочет сказать командир эскадрильи.
– Я все понимаю, товарищ майор. Это ничего не значит и службы никак не касается.
– Похвально, товарищ летчик. Вот и мысли ловишь на лету, – Серегин открыл глаза. Он заговорил шепотом, чтобы никак не могла услышать девушка. – Но если ты такой догадливый и все понимаешь, то почему ввязался в это дело? Ты же не можешь не понимать, что и ты в случае чего со мной попадешь?
– Вы же летное оканчивали? – с подчеркнутым намеком спросил Спартак.
Намек Серегин прекрасно уловил:
– Ах вот ты какое сравнение, оказывается, проводишь. Летное, значит, оканчивал, а не... допустим, Школу Кремлевских курсантов[19]. Вроде того, что летчицкое братство...
Ночь сломалась напополам.
Взвыла сирена. В такой тишине вой аэродромных сирен был слышен, наверное, и в соседних деревнях, а уж про Климовцы и говорить не приходится.
Первой мыслью Спартака была такая: «Твою мать, влипли! Это из-за майора». Но тут заработали репродукторы, установленные на столбах перед домами начсостава, и стало ясно, что майор Серегин совершенно ни при чем: «Боевая тревога! Боевая тревога! На флоте готовность номер один!»
Спартак в темпе одевался. Серегин был одет, разве что френч расстегнут и пилотка заткнута за пояс бриджей.
– Давай, Спартак, быстрее, не копайся, это же тревога! – явно нервничая, Серегин подошел к окну, отдернул занавеску, выглянул на улицу.
Даже в комнате было слышно, как по лестнице затопали сапоги.
– Иди первым, Спартак. Я выйду после всех.
Спартак подошел к кровати, поцеловал Вилену. Пожав плечами, сказал успокаивающе: «Никуда не уходи, я скоро», – и выбежал из комнаты.
По дороге к аэродрому бежали летчики и техники, многие на ходу одевались, некоторые бежали в майках, а одежду держали в руках. «Ну что ж им неймется, – думал Спартак, тоже переходя на бег. – Всю неделю мучали тревогами. В субботу могли бы и перетерпеть». Было чертовски досадно. Ясно, что он военный человек, стало быть, всегда должен быть готов к тревожным ситуациям, однако эмоциям трудно что-либо приказать.
Спартак подбежал к ангарам. Почти все ворота были распахнуты, летчики и техники уже выкатывали самолеты. А Самойленко, успевший раньше других, уже прогревал мотор машины Спартака.
Махнув рукой своему технику, Спартак побежал к соседнему ангару помогать выкатывать самолет Лехи Мостового.
– Не знаешь, что случилось? – спросил он у Мостового.
– А ты не слышал? Готовность по всему флоту.
– За четыре месяца, что я тут, в ночь на воскресенье гудит в первый раз.
– Ну когда-то должно было загудеть! Обидно, что мы сегодня не дежурное звено. Тогда бы нам было все равно, тогда бы мы смеялись надо всеми. А сейчас Бузыкин со своими ореликами над нами потешаются.
Самолет они выкатили. Мостовой, готовясь забраться в кабину прогревать мотор, отряхивал ладони.
– Вон Джамби бежит, – махнул он рукой. – Может, он что скажет.
Подбежавший командир их звена Джамбулат Бекоев сперва вытер пот с лица подкладкой шлемофона, потом сказал:
– Приказано рулить к лесу и маскировать машины!
– В чем дело, командир? – спросил Мостовой.
– А шут его знает! Похоже на общефлотские учения.
«Тогда хана всей любви и гулянию по городу, – с тоской подумал Спартак. – Если общефлотские, то скоро они не закончатся. Наверняка прилетит кто-нибудь с проверкой, а завтра полдня будут разбирать действия эскадрильи по готовности номер один. Каково Вилене будет выходить из дома одной, уезжать одной, даже не попрощавшись. Это после того, как я наобещал ей, что завтра с утра едем в Ленинград, сходим в Сад Госнаркома».
– Не к добру все это, – из кабины, уступая место летчику, выбрался мрачный Самойленко.
– А что такое? – спросил, застегивая шлемофон, Спартак.
– Я ж тебе сто раз говорил. Стрижи, летний снег, поздние грозы. Так просто это не бывает. А если и быть беде, то аккурат в этот день. Потому как сегодня самый длинный день в году и самая короткая ночь. Как говорится, критическая точка.
Хороший был техник Валерий Самойленко. Дело свое знал туго, на пять с плюсом. Но вот суеверен был чрезмерно. Про стрижей и прочие нехорошие приметы он прожужжал Спартаку все уши. Да, в один из первых дней июня выпал снег. Событие, следует признать, и впрямь неординарное. Однако происходит такое не впервые – пусть Спартак впервые сам стал свидетелем редкого явления природы, но он точно где-то читал или от кого-то слышал про летние снегопады в Ленинграде.
Да, в июне наблюдалась массовая гибель стрижей. Немало птичьих трупиков Спартак сам находил на аэродроме и поблизости от него. Только эта беда имела вполне научное объяснение – стрижам не хватало пищи. Об этом Спартак прочел в газете. Разумеется, подсунул заметку и Самойленко. Тот читать не стал, сказав, что народ просто успокаивают.
Да, первые грозы случились, только когда июнь перевалил за экватор – девятнадцатого и двадцатого. Хотя по природным законам положено в мае. Все же мы помним «Люблю грозу в начале мая...» Только опять же, если покопаться в сводках погоды за многие годы, обязательно отыщется подобная же история. И думается, не одна.
Но переубеждать Самойленко было делом бессмысленным, Спартак давно перестал этим заниматься. Хлопнув техника по плечу: «Прорвемся, старик!», Спартак забрался в кабину своего МиГа. Однако к лесу вырулить не удалось. Дорогу самолету, яростно размахивая руками, преградил Джамбулат.
– Новая вводная! – закричал он, подбегая к кабине. – Замучали они, слушай! Значит, так. Идем на облет границы. При выключенных аэронавигационных. Очередность взлета – я, Леха, последним ты. Ты идешь правым. Задача на вылет – разведка. Все понятно?
– Понял. Ничего не уточняли?
– Да ну, мура! Как обычно, техники тучу гонят. Говорят, на Кронштадт сбросили мину. Сейчас сами посмотрим.
И Джамбулат понесся к Лехе Мостовому доводить до него вводную...
Три МиГа-3, разбежавшись по взлетной, один за другим взмыли в воздух. Маршрут был обычным, можно сказать, ежедневным, знакомым до зевоты. Несколько минут полета, и они оказались над Финским заливом, пошли над водой. Справа виднелся остров Котлин, где находится Кронштадт. Ничего похожего на разрывы и пожары в той стороне не наблюдалось. Да и вообще ничего необычного не было – ни в воздухе, ни на земле.
Бекоев повел звено курсом на Выборг. Пронеслись над Выборгским заливом, за которым начинается Финляндия. На финской земле тоже все было мирно и спокойно. Огни не горели, финские самолеты в сторону Ленинграда не летели, военные корабли курсом на наши воды не шли, равно как и гражданские. Словом, обычная картина.
Бекоев развернул звено, повел к Кронштадту. Прошли над подковами кронштадтских фортов, осмотрели внешний рейд. Отпали последние сомнения в том, что про мину – это все выдумки и чушь. Определенно ничего в Кронштадте не взрывалось этой ночью. И Бекоев мимо Ленинграда вновь повел звено в сторону Выборга.
Иногда Спартаку приходило в голову, что по существу их работа мало отличается от работы водителя автобуса. Разве что тот ездит по одному и тому же маршруту, а они летают. Ну вот еще разве пассажиров они не возят. Даже у таксиста больше разнобразия в жизни – то в один конец города съездит, то в другой. Они же крутятся в пределах квадрата, за который отвечают, и из пределов тех ни-ни без специального приказа. Пока Спартак получал удовольствие собственно от полетов, не надоело ему это дело. Тем более что с товарищами по лейтенантскому звену они постоянно придумывали себе в воздухе развлечения: то пройдут над самой водой, то отрабатывают групповое взаимодействие, слаженно совершая виражи, взмывая в «горки», одновременно пикируя и выходя из пике, то затеют учебный бой. Но, кто его знает, вдруг настанет момент, когда они пресытятся пилотажем и полеты по одному и тому же маршруту всех их начнут тяготить...
Рассвет они встретили в воздухе, а когда приземлились, было уже, можно сказать, светлым-светло.
– Пойду докладывать, что ночный полет активности предполагаемого противника не выявил, – вылезая из кабины, сказал Бекоев. – Финский берег темен, как штиблеты негра.
Другие звенья уже вернулись. Летчики лежали на росистой траве возле ангаров, гоняли патефон. Звучало, разумеется, модное не только в Ленинграде, но и в их эскадрильи танго «Огни Барселоны». Спартак тоже лег на траву, подложив под голову реглан.
– Может, дадут отбой, а, братцы? – сказал кто-то.
– Жди, – раздраженно откликнулся Жорка Игошев. – Это точно учения. И вранье, будто мину специально зарядили, чтобы на что-то нас проверить. Сейчас, чтоб мне не жить, еще какую-нибудь вводную зарядят.
– Накаркал, вороний сын, – сказал Мостовой. – Вон командир к нам топает.
Серегин издали махнул рукой, чтобы не вскакивали. Подойдя, присел на корточки, сорвал травинку, сунул в зубы. Обвел всех взглядом. И очень спокойно сказал:
– Война, хлопцы, вот так вот. С Германией. Напала на нас сегодняшней ночью.
Из патефона еще вырывалось танго «Огни Барселоны». Серегин поднялся, выплюнул травинку:
– Подтягивайтесь к КП. Комиссар вам все расскажет.
Командир ушел.
– Во дела! – первым высказался техник Дрогомыслов.
– Не «во дела», а вот это дело! – исправил Мостовой. – Наконец-то можно будет сойтись с кем-нибудь в нормальном бою. А то киснешь тут.
– Что обидно, войны может не достаться. Нет, вы как хотите, а я пишу заявление, чтоб направили в передовую часть. Я военный летчик, а не извозчик.
– Паршиво, что накрылись увольнения в город Ленинград, – сказал Жорка Игошев. – Сейчас как пить дать нас посадят на казарменный режим.
– А ты только о своих бабах думаешь, – пробурчал Семеныч, самый старый техник в эскадрилье. – Германия сильна. Ой глядите, ребятки, как бы прямо до нашей базы не добрались.
– Ты только при комиссаре про это не пропагандируй.
– Пошли, вон комиссар вышел из землянки, головой вертит.
И только теперь кто-то догадался выключить патефон.
И только теперь стали слышны радостные вопли по всей территории – орал в основном молодняк, но и «старики» ходили, довольно потирая руки.
– Ну наконец-то!
– Сколько ж можно ждать-то?
– Кранты тренировкам, подготовкам и упражнениям! Теперь хоть повоюем!
Сам же Спартак пока не мог разобраться в собственных чувствах. С одной стороны, все правильно, засиделись ребята, боевые летчики как-никак...
А с другой стороны... Он уже побывал на одной войне, и вновь лезть в пекло было как-то не с руки. Даже если это новое пекло не будет уже таким ледяным, как леса Финляндии.
Глава восьмая
Заблудившиеся в облаках
Погода была самая что ни на есть летная, а настроение – сквернейшим. Который уж день оно было сквернейшим...
И это несмотря на то, что лейтенант Котляревский стал командиром звена. И летал он теперь каждый день (ну разве что исключая дождливые дни, когда по аэродромам отсиживались и наши, и фрицы), а в иной день случалось по несколько вылетов кряду, и в воздухе он проводил времени заметно больше, чем на земле – о таком он раньше лишь мечтал. Да и летал он нынче не по одному и тому же малость поднадоевшему маршруту, а в самые разные места, выполняя разнообразные задания, даже наведался однажды в Таллин в составе звена прикрытия для самолета «Ли-2», в котором находился командующий авиацией Балтийского флота.
Кроме того, два дня назад он принял первый в своей жизни настоящий, а не учебный воздушный бой, чего с нетерпением ждал с самого начала войны, и вышел из того боя победителем, отправив «Мессер-109» на вечное свидание с землей. А фриц был не так уж прост, прежде он изрядно потрепал нервы советскому летчику Котляревскому. Однако из той воздушной карусели живым выбрался все-таки советский летчик. Хороший повод, казалось бы, гордиться собой и радоваться, к тому же и начальство объявило благодарность, в эскадрилью звонил сам начальник политотдела бригады полковой комиссар Изкинд, поздравлял с боевым крещением и обещал написать о нем заметку в газету. Однако...
Однако все было не то и не так. И дело даже не в том, что он так и не смог выбраться к матери и сестре в Ленинград, отчего-то в город никого в увольнительные не отпускали, и не в том, что в первые дни войны он потерял сразу двух своих друзей – Джабика Бекоева и Жорку Игошева. Война есть война, и любой солдат, да и любой здравомыслящий человек должен внутренне настраивать себя на неизбежность потерь. Только вот терять можно по-разному. В войне естественно погибнуть в бою, но не так, как вышло с двумя его соседями по лейтенантскому кубрику.
Лейтенант Бекоев погиб при заходе на посадку. Вернулся из разведывательного полета, и одновременно с ним вернулось со своего задания звено капитана Шмелева. Бекоев зашел над полосой, заметил совершающую разворот машину Шмелева, выпустил сигнальную ракету, но Шмелев на нее среагировать не успел. Две машины, «МиГ-3» и «Ил-16», столкнулись прямо над аэродромом. И обе расшиблись, что называется, в клочья, без шансов. И даже не было никакой возможности подбежать, попытаться вытащить кого-нибудь из обломков – почти тут же после падения начал рваться боезапас.
Вот так вот по-дурацки погибли два отличных летчика. Считай, только из-за того, что истребители не были оборудованы радиосвязью. Переговариваться с землей и между собой можно было лишь способами, изобретенными еще на заре авиации, – покачивать крыльями, выпускать сигнальные ракеты. Если летишь близко и видишь друг друга сквозь стекло «фонарей», то можно общаться и жестами, как глухонемые, право слово. И ладно бы технически невозможно было оборудовать машины радиосвязью!
На следующий день после столкновения в эскадрилью примчались полковые связисты, привезли с собой огромный ящик с тумблерами и лампочками, водрузили на командном пункте. В качестве испытуемого выбрали младшего лейтенанта Мостового. В приборную доску его самолета вмонтировали радиоприемник, оборудовали его шлем наушниками и скоренько отправили машину в пробный полет.
Связь с землей продержалась недолго. Да и не связь была, а слезы – в наушниках стоял дикий треск, словно во время грозы. «Когда эта дребедень намертво заткнулась, я почувствовал себя счастливейшим из людей, – уверял позже Мостовой. – Лучше разбиться, как Джамбик, чем слушать эту музыку. Еще пять минут, гадом буду, и я бы спикировал над аэродромом и из пулеметов раздолбал бы хренов ящик вместе со связистами».
После неудачного эксперимента связисты почесали репы и увезли свой ящик на доработку. И вот уже неделю как дорабатывают...
И ведь что самое идиотское, это ж не первая война для советской авиации! Испания, Халхин-Гол, озеро Хасан, та же Финская, в конце-то концов. Ничему, получается, не научились?
Кто-то говорил, что обилие технических приспособлений губит летчика, превращает его в раба этих приспособлений, убивая мастерство и чувство единения с машиной. Но, как давно подмечено, одинаково чреваты и неприемлемы любые крайности. А истина, как ей и полагается, пребывает посередине – нашпиговывать самолет разными заменяющими руки и голову пилота приборами, конечно, не стоит, но и вовсе уж «голыми» летать, честное слово, тоже невозможно. Более того: погибельно и позорно. Эх, да чего там говорить, если вместо посадочных огней у них на аэродроме до сих пор зажигают костры...
А Жорка Игошев погиб, в общем-то, по собственной дурости. Взыграло мальчишество, пошутить, видишь ли, захотелось, казанове кривоногому...
Жорка совершил вынужденную на колхозном лугу в шести-десяти километрах от аэродрома. Причем сел не на «брюхо», как предписывает инструкция в случае вынужденной посадки на неприспособленную для приемов самолетов поверхность, а на выпущенные шасси. Пес его знает, чего там было больше, везения или умения, однако ж приземлился удачно и машину сохранил почти что целехонькой. Так, мелкие и легкоустранимые поломки. Два часа ремонта – и можно снова в воздух.
До аэродрома Игошев добрался на попутках. Как известно, победителей не судят, а вовсе даже наоборот, и в случае с Жоркой тот факт, что его похвалили за удачную посадку, и сыграл с ним злую шутку. Видать, показалось, что он ухватил свой фарт за склизкий хвост и теперь сам черт ему не брат...
Назад, к оставленному на колхозном лугу истребителю, он полетел вместе со своим техником на «уточке»[20]. Двухместная, без бронеспинок и вооружения этажерка, прекрасно знакомая всем лейтенантам по авиационным училищам, с началом войны использовалась как транспортник местного значения.
В восьми километрах от места вынужденной посадки находился запасной аэродром. Там и собирался приземлиться Игошев, а оттуда уж добраться до самолета и довезти все захваченные с собой запчасти и инструменты на какой-нибудь деревенской подводе.
Как потом рассказывали, под Волосово он увидел на дороге колонну наших солдат, двигавшуюся в сторону фронта. И ему в голову пришла дьявольски остроумная мысль – пролететь над головами солдат, приветственно покачать крыльями и тем самым, понимаешь, поднять их боевой дух.
Игошев снизился до сверхмалой, пошел над дорогой. Завидев приближающийся к ним самолет, солдаты порскнули в разные стороны, залегли по обочинам дороги и с перепугу принялись палить из всех имевшихся стволов... В общем, пехоту понять легко: поди догадайся, когда на тебя пикирует самолет, что это веселый советский летчик шутки шутит, а не враг атакует. Некогда, собственно, разбираться, потому как ежели это враг, то ждать он не станет, а начнет садить из всего бортового вооружения. Тем более если один солдатик начинает стрелять, второй думает, что первый уже рассмотрел, чья машина, и знает, что делает, а третий уже ничего не думает – раз первые два жмут на спусковые крючки, значит, точно над головой немец...
Словом, закончилось все пресквернейшим образом. Солдаты изрешетили «УТИ-4», превратили в сито. Каким-то чудом уцелел техник. Хотя слово «уцелел» не вполне годится, «выжил» – да, но жить ему теперь предстояло без ампутированной правой ноги и с сильно обожженной кожей лица и тела. А Жора Игошев погиб еще в воздухе, от пули своего же брата по оружию.
Две нелепости – и нет двух друзей-товарищей. Но не только это ввергало Спартака в уныние (хотя в эскадрилье он никак не показывал, что творится у него внутри – чего ему меньше всего хотелось, так это задушевных бесед с политруком, в чью задачу как раз и входило поднимать боевой дух... да вот только заранее было известно все, что он скажет). Плюс еще и сама война...
Спартак отнюдь не строил иллюзий по поводу того, что война с Германией будет легкой и закончится быстро. Все-таки он политзанятия посещал, газетки почитывал и представлял, в какого гигантского и могучего спрута превратилась фашистская «Дойчланд фатерлянд». Но никак не предполагал он, что немцы чуть ли не парадным маршем пройдут по его стране и меньше чем за месяц окажутся под Лугой, то есть, считай, под самым Ленинградом. От Луги до града Петрова расстояние невелико, и при определенных обстоятельствах армия на марше может одолеть его за день. А в Ленинграде мать и сестра, там дом, там всё...
Чуть не долетев до станции Карамышево, бомбардировщики совершили разворот, взяли курс на Псков, пошли над железной дорогой, соединяющей город Дно и Псков. Естественно, звено истребителей «И-16» под командованием лейтенанта Котляревского выполнило тот же маневр и последовало за пятеркой «СБ».
Куда летят «эсбэхи», зачем летят – об этом предстояло лишь догадываться. Понятное дело, летят, чтобы отбомбиться – на то они и бомбардировщики. Шли бои за Псков, и вроде бы группа направляется аккурат в ту сторону, поэтому с определенной долей уверенности можно было предположить, что бомбы упадут на головы штурмующего город врага. А поскольку Спартак не знал ни аэродрома, с которого взлетели бомбардировщики, ни заданной высоты, ни полетного задания смежников, ни характера бомбардировки, то... Словом, проще сказать, о чем же все-таки сочли нужным известить лейтенанта Котляревского. А известили его лишь о том, что точкой рандеву назначено небо над населенным пунктом Уторгошь – там звено истребителей должно было в означенное время присоединиться к группе бомбардировщиков и сопровождать их до точки бомбосброса и обратно. Вот, собственно, и все. И лети себе как знаешь. И поди пойми: все это не довели до истребителей из-за жуткой секретности задания или просто никому не пришло в голову это сделать?..
Зачем? Сейчас они шли на высоте восемьсот метров. Истребители расположились обычным порядком: двое держатся правее и выше идущих клином бомбардировщиков, двое – левее и чуть сзади. Пейзаж под крылом простирался, к сожалению, самый что ни на есть обыкновенный, пейзаж среднерусской полосы: речки с озерами, лес, луга да взгорки, редко-редко мелькнет деревушка или городок. А к сожалению – потому что гораздо приятнее, кабы сейчас внизу проплывали всякие штрассы и шпреи, кирхи и прочие кюхе, и разбегались бы в панике толстомясые бюргеры и бюргерши. А ты бы всю эту сволочь из пулемета...
Облака, которых над аэродромом и вовсе не было, а над Уторгошью плавали лишь отдельными клочковатыми островками, чем ближе к Пскову, тем становились гуще. Говоря красиво – словно небесный пастух сгоняет сюда всех своих небесных овец.
Разглядеть землю становилось все труднее. Но это Спартака, в общем-то, мало волновало. А по-настоящему волновало то, что впереди наблюдалось вовсе уж густое скопление облаков. Вот черт, неужели бомбометатели нырнут в них? А с другой стороны, куда им прикажете деваться? Если только снижаться и идти под облаками. Но на это они вряд ли пойдут, потому как вот-вот начнутся вражеские позиции и подставлять группу под зенитный огонь их командир не рискнет.
Так и есть. Клин бомбардировщиков вонзился в густую облачную вату. И вот здесь Спартак действительно занервничал. Он уже не видел впереди идущих машин. Вернее, пока еще видел мельком. Нет-нет да и мелькнет темный бок фюзеляжа или проглянет сквозь просвет в облаках крыло. А вскоре, тут уж к бабке не ходи, придется следовать за «эсбэшками» вслепую.
Была бы радиосвязь, тогда можно было бы координировать взаимодействие, а так... Спартак почувствовал, как у него потеют руки. Что, интересно, думают другие летчики его звена? Что-что? Что идиот их командир, потому что стоит бомбовикам войти в разворот, изменить высоту или сбросить скорость, как истребки впилятся в них со всем старанием и охотой! И еще одной нелепой гибелью станет больше.
Трудно представить себе ситуацию хреновее той, когда от тебя абсолютно ничего не зависит и ты действительно похож на того самого барана в стаде небесного пастуха. А в придачу ты отвечаешь не только за себя... Если бы только за себя, то Спартак, пожалуй, рискнул бы идти прежним порядком...
Надо было на что-то решаться, и Спартак принял решение. Пока не поздно, пока случаются еще какие-то просветы, надо выводить звено.
Качнув крыльями, он дал знать идущему с ним в паре Мостовому, что готовится к маневру. После чего подвел себя и своего ведомого ко второй паре истребителей и направил звено на снижение.
Слой облаков заканчивался на шестистах метрах. На этой высоте, прямо под белой периной, чтоб ей пусто было, Спартак повел звено, постоянно поглядывая наверх и прикидывая, куда могут направляться бомбовики. М-да, отсюда, как и ожидалось, машин смежников не видно. Будем надеяться, станут мелькать в разрывах облаков. Да только что-то не видать пока этих разрывов...
Опять взгляду открылась земля, и оказалось, что они находятся на подлете к городу Острову. Внизу заблестела широкая полоса реки Великой, делящей Остров на две части. Кстати, хороший ориентир – по этой речке, никуда не сворачивая, аккурат до Пскова и доберешься. И уж из виду не потеряешь точно – дальше Великая становится все шире и полноводнее.
Прошли над мостом – главной местной гордостью и достопримечательностью. Спартак однажды по делам службы мотался в Остров в однодневную командировку и туда-обратно сфланировал по этому мосту, гдеу по вечерам прогуливалась городская молодежь, как в Ленинграде она прогуливается по проспекту Двадцать Пятого Октября[21]...
Воспоминаниями Спартак пытался заглушить нервозность...
А вот этого совсем не надо! В небе впереди и вокруг стали лопаться красные разрывы, тут же окутывающиеся характерными темными дымками. Зенитки, чтоб их! Спартак знал, что Остров взят фашистами, выходит, они здесь уже основательно укрепились. Ни фига, проскочим!
Проскочили. Никого не задело. Зенитки заработали с опозданием, и удалось вырваться за город раньше, чем поставили заградительный огонь. Зенитки работали по ним, по бомбардировщикам молчали. И что сие значит? Не видели? Или бомбовики обошли Остров стороной?
Гадать можно сколько угодно, ответ все равно получишь лишь в том случае, если «эсбэхи» вдруг вывалятся из облаков или начнут бомбометание. Вот только где и когда они его начнут...
Спартаку вспомнились объявления, какие иногда делают по громкой связи в крупных универмагах: «Потерявшийся мальчик Петя ждет своих папу и маму у главного фонтана». И где же тот главный фонтан, у которого они должны вновь сойтись с бомбовиками?
Вот показался и Псков. Широкий разлив реки Великой, здесь вполне оправдывающей свое название. Река – и это заметно даже сверху – испещрена черными штрихами. По воде плывут деревянные обломки или трупы. По всему городу в небо вверх поднимаются дымы – пожаров не счесть. Сильный пожар заметен на южной окраине. Но чего не видно, хоть тресни, так это того, чтобы небо прочерчивали стремительно снижающиеся темные точки и где-то внизу рвалось, где-то набухали бы черные столбы бомбовых разрывов.
Где вы, мать вашу бомбовую так и вперетяжку! Где?! Куда ускакали?!
Спартак повел звено к той окраине Пскова, откуда начиналась дорога к Ленинграду. Может быть, ребята бомбят какую-нибудь танковую колонну.
И в иные вылеты Спартак жадно вглядывался в небо в ожидании вражьих самолетов. Сейчас же он ждал их с особым нетерпением. Глядишь, они появятся не просто так, а с намерением атаковать замеченные в воздухе советские бомбардировщики. А хоть и просто так. С каким удовольствием вступил бы он сейчас в бой, потому что было бы на ком выместить злость, и это хоть как-то оправдало бы никчемный, пустой, в сущности, вылет.
Шоссе было пусто. Ни своих, ни чужих. И опять же нигде ни бомбардировщиков, ни «юнкерсов» с «мессерами».
Спартак давно уже с тревогой посматривал на стрелку бензиномера. Черт, пора возвращаться, иначе горючего до базы может и не хватить. «А чего ты хотел, не вечный же двигатель!» Ладно, решил Спартак, последний заход над Псковом и обратно.
В этом последнем налете над городом немного повезло. Нет, группы СБ они так и не отыскали, зато на западной окраине обнаружили танковую колонну.
Даже сверху было заметно, насколько внаглую разъезжают фрицы по нашей земле. Все люки открыты, фашистские танкисты едут, высунувшись из них по пояс, снайперов не боятся. Еще небось песенки свои насвистывают...
Так просто сделать над колонной круг и уйти в направлении аэродрома Спартак не мог. Следовало хоть как-то выместить накопившееся...
Он направил машину в пике. В лицо неслась смазанными полосами земля, приближалась вереница черных, окутанных выхлопами машин с крестами на броне. Спартак нажал на гашетки.
Разумеется, едва над головой показались стальные птицы, танкисты попрятались внутрь, и пули застучали по броне, не причиняя никакого вреда. Но Спартак и не надеялся на глупость или на граничащую с умопомешательством храбрость гитлеровских солдат. Он ни на что не надеялся, он просто вымещал злобу. Ну разве что втайне желал, чтобы кто-то из фрицев обделался от страха. А это вполне может статься – вряд ли уж все гитлеровцы так подкованы, что с ходу могут отличить истребитель от бомбардировщика. А раз бомбардировщик, то и бомбу себе на голову можно получить.
Спартак увидел, что три самолета его звена также пикируют следом за ним и садят из пулеметов по танковой колонне...
Отведя душу, Спартак повел звено назад. Но все же паршиво было на душе. Слетали, в общем-то, впустую, потеряли своих, оставили без прикрытия смежников. Бестолково как-то. Может, и немец прет по стране бешеными темпами все от той же нашей бестолковости...
Стрелка бензиномера неумолимо, как вечернее солнце, закатывалась к нулю. Вынужденной не избежать, это Спартак понял аккурат над все той же Уторгошью, где они в начале полета подхватили бомбардировщиков. Следовало искать подходящую площадку. Хорошо, что сейчас лето и оно довольно сухое. Есть надежда разыскать более-менее ровную и твердую пустошь.
Железная дорога, леса, карьер, довольно широкая грунтовка, на которую еще можно сесть на чем-нибудь вроде «У-2», но истребитель на них не посадишь, опять лес, поляна, перелесок, лужок, но совсем крохотный. Ага, а вот это, кажется, то, что нужно. Большой, если не сказать огромный, колхозный луг, на котором пасутся коровы. Внушительное стадо, следует отметить. Словно войны рядом нет... Сараи какие-то, постройки, дорожки песчаные.
Спартак сделал круг над выпасом. Размерами подходит лучше некуда, касаемо всего остального трудно сказать, но вроде бы место ровное, явных бугров и ям не видно. Нечего привередничать, все равно лучше ничего не найдешь.
Спартак взялся за рукоять тросовой лебедки и выпустил шасси. Садиться на «брюхо» он не собирался. К чертям инструкцию, площадка хорошая, еще не хватало закончить бесславный полет, угробив машину.
Выбрав место, где коров поменьше – чтобы скотине было легче убегать от страшной великанской птицы, – Спартак пошел на посадку.
Шасси привычно соприкоснулось с землей. Именно что «привычно»! Словно сел на родной аэродром. Машина катилась по земле легко. Какое тут «брюхо»...
Да что ж они не отваливают в стороны! Несколько коров как стояли на пути, так и продолжали стоять, пялясь на самолет.
– Расходитесь! Бежать, тупая скотина! Безмозглые твари!
Пугнуть их из пулемета Спартак уже не успевал. Единственное, что он мог еще сделать – это повернуть влево и врезаться не в группу, а в отдельно стоящих и тоже не желающих сдвигаться с места ни на йоту двух пятнистых рогатых дур.
Спартак невольно зажмурился.
Возможно все. Даже то, что самолет развалится на части.
«Лейтенат Котляревский угробил боевую машину, столкнувшись с коровами». Это пятно с биографии вовек будет не смыть...
Удар! Значительно легче, нежели ожидал Спартак. Он на мгновение зажмурился. Еще удар! Приоткрыл глаза. Коровы какими-то пятнистыми ошметками разлетались в разные стороны. И только спустя бесконечно длинную секунду Спартак сообразил, что есть в происходящем некоторая несообразность. Ни крови на «фонаре», ни внутренностей, размазанных по фюзеляжу... да и звук совсем не такой, какой должна производить эдакая туша при соприкосновении с металлической птицей, да и сила удара слабее...
Он остановил машину, откинул «фонарь» и выглянул наружу. Все понял и не удержался от нервного хохота. Вот ведь гады, и кто это удумал?
Все до единой коровы оказались фанерными, елки – пересаженными, дорожки – фальшивыми.
Глава девятая
Пастушка и пилот
Спартак отодвинул «фонарь», выбрался на крыло, спрыгнул на землю – под ногой хрустнули остатки (или все же следует говорить – «останки»?) троянской коровы.
– Выдумщики, мать вашу...
Он отошел подальше от машины и замахал руками, показывая ребятам, что можно садиться совершенно спокойно. Да они и без его жестикуляции, думается, уже сообразили, что к чему.
Спартак нагнулся, поднял кусок крашеной фанеры – ему попался обломок фальшивой башки с кривым рогом. Может, взять с собой, показать на аэродроме, приложить, так сказать, к рассказу? Но пока откинул обломок в сторону. Огляделся.
Ну так и есть! Вон и знакомого облика строения, накрытые, а лучше сказать – укутанные маскировочной сеткой. И от них бежит человек в летном шлеме и мешковатом комбинезоне. Невысокий, худощавый, смешно размахивает руками. А других людей почему-то не видно. Не иначе потому, что «коровье хозяйство» есть не что иное, как запасной аэродром. Откуда толпе взяться? Комендант и два-три помощника – больше и не нужно, чтобы следить за хозяйством. Они небось и придумали замаскировать крошечный аэродром под лужок с коровками. Недурная обманка, следует признать, работает на все сто: если уж советского летчика провели, то фрица и подавно должны.
Ладно. Пока суть да дело, пока ребята заходят на посадку, Спартак занялся осмотром машины. Видимых повреждений нет, пулевых отверстий нема, шасси при посадке не сломаны, словом, сплошное чики-брики, даже не верится. Только одно омрачает: бестолковость самого полета... Спартак забрался под машину, для очистки совести следовало взглянуть и на «брюхо». Проверять так проверять.
– Вынужденную совершили, да? – раздалось над головой. – Вы откуда, товарищ?
Ну ни фига себе!
Такого он никак не ожидал. Звонкий девичий голос. Спартак выкатился из-под самолетного «брюха», вскочил на ноги. Ну да, вместо плотного, косолапого и усатого дядьки, какими, за малым исключением, и бывают все коменданты аэродромов, перед ним стояло создание иного пола и совсем иных, так сказать, тактико-технических характеристик. Даже мешковатый комбинезон не скрывает того, что... э-э... отличает комендантов от комендантш. И отличия эти в данном случае, что называется, явные и недвусмысленные, хотя и покроем малость сглаженные. А еще имеется круглое, простоватое, но привлекательное личико с румянцем на щеках и с веснушками, пряди русых волос, выбивающихся из-под шлема.
– Ого! – невольно вырвалось у Спартака. – Я поражен. Вы фея?
Русоволосая прямо посмотрела ему в лицо, усмехнулась и сказала:
– Старшина Смородина. Комендант аэродрома.
– Лейтенант Котляревский, – он браво козырнул. – Зовут Спартаком. Прошу заметить, это настоящее имя, а не прозвище.
– Откуда вы, товарищ лейтенант, и что у вас стряслось? – товарищ Смородина игривого тона не поддержала, взяла тон сугубо деловой.
Вторя ей, и Спартак вкратце сухо объяснил, откуда они, что с ними стряслось и что они собираются делать. Пока говорил, одна за другой успешно приземлились все машины его звена.
– Не надо вам ждать подвоза горючего! – воскликнула, малость потеплев, комендант. – У меня здесь полно бензина, просто девать некуда. Масло, ЗИП, запчасти какие надо – всe есть. Даже, если хотите, новый реглан вам могу подобрать, причем точно по размерчику...
Реглан Спартака вполне устраивал и свой, а вот известие, что горючее можно хоть сейчас залить в баки, по-настоящему порадовало. Видимо, сработал закон мирового равновесия, или же полетные боги сжалились, и неудачный вылет уравнялся везением с запасным аэродромом.
Подошли ребята, и работа закипела. Собственно, никаких сложностей с заправкой самолетов быть не могло. А вот что касается запуска моторов... С тревогой Спартак ждал этого судьбоносного момента, этого ни дать ни взять лотерейного розыгрыша. Запустится – не запустится...
Заряда их аккумуляторов, как правило, хватало только на один запуск – на взлет. После этого аккумулятор разряжался напрочь. И что хошь делай, а без подзарядки мотор не запустишь.
Ну так и есть! Только у одного в звене аккумулятор не подвел. Этот один и улетел, качнув на прощание крыльями. Остальным предстояло куковать до прилета на «уточке» техника с заряженным аккумулятором...
– А давайте попробуем то, что мой муж изобрел. Иногда срабатывало, – вдруг предложила комендант. – Пойдем, поможете мне донести...
Приспособление для проворачивания винта было смастрячено из старого амортизатора. «Черт знает что, почему мы, военные летчики, элита, можно сказать, летаем с такими дурацкими аккумуляторами? Неужели так трудно обеспечить?.. И интересно, у немцев так же обстоит с техникой? – думал Спартак, от ангаров волоча сие устройство за бодро вышагивающей по «коровьему полю» барышней в комбезе. – И где, интересно, муж, почему не выходит поприветствовать лично? И как такое понять: жена – комендант, а муж тогда кто у нас? Экий загадочный аэродром, однако».
Изобретение местного Кулибина работало. Удалось запустить все самолеты... кроме самолета командира звена. Все его хлопцы благополучно улетели в сторону родного аэродрома, а Спартак все еще бился, пытаясь провернуть винт. Тщетно.
Он бросил пустое занятие, только вконец обессилев. Ничего не поделаешь, придется дожидаться прилета техника. И даже не связаться с родным аэродромом – связь, как объяснила товарищ комендант Смородина, то ли отключена, то ли оборвана, причем уже давно.
Они сходили к ангарам за маскировочной сеткой, накрыли ею машину...
Лишь когда сгустились сумерки, Спартак понял, что сегодня техника не будет. Дело, в общем-то, обычное. «Уточка» у них была всего одна, днем, вполне возможно, пропадала на вылете. А то и на ремонте стояла, тоже нередко случается. Истребитель, сиречь боевую машину, не пошлют ведь как простого извозчика. Да и пока не того полета птица Котляревский, чтобы ему аккумулятор на истребках возили. Возможно, и не будет «уточки» вовсе, а завтра приедет сюда их аэродромовский грузовик.
Спартак сидел на лавочке с видом на аэродром, покуривал, лениво отгонял комаров. Любовался летним вечером. Сейчас ничто не напоминало о войне, будто и нет ее вовсе. На небе, как на фотопленке, постепенно проступали первые звезды, перламутрово-серое вечернее небо медленно темнело. Мир сейчас был тих, чист и свеж. Только какие-то кузнечики и прочие букашки трескочат в высокой некошеной траве. А может, двадцать второго июня ничего и не было, привиделось, может, все?
– Сегодня уже никого не будет, – сказала товарищ комендант Смородина, опускаясь рядом с ним на лавку.
– Да, – согласился Спартак. – Видимо, придется мне и дальше вам надоедать.
– Пойдемте, надоедала, я вас ужином накормлю.
– Возражать не стану.
Они не сразу пошли. Еще какое-то время молча сидели рядом на лавке. Уж больно хорош был вечер...
Читать бесплатно другие книги:
