Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия Тюрин Виктор

Митяй, наоборот, стоял набычившись, глаза злые, готов броситься в драку, и это притом, что его лицо и левая рука были в крови.

«Минус два».

Шансы на спасение падали все ниже и ниже. Под охраной из трех автоматных стволов один из немцев быстро обыскал нас всех, по очереди. Провел руками по одежде, проверил пояса и голенища сапог. Из-за голенища сапога Ухова вытащили нож и бросили его к винтовкам.

– Всем идти, – и переводчик качнул стволом автомата, показывая направление, затем добавил: – Всем молчать.

Больше не задерживаясь, фрицы торопливо погнали нас сквозь лес. Нетрудно было понять, что, заполучив столь ценную для них добычу, они постараются убраться из партизанского леса как можно дальше. Шли они по лесу легко и мягко, как ходят звери, и в отличие от обычных солдат вермахта, эти гитлеровцы явно не боялись леса. Так шли мы около часа, и как только оказались на окраине леса, немцы немного расслабились, хотя до этого контролировали каждый наш шаг. Это было видно как по выражению их лиц, так и по движениям. Спустя еще полчаса мы подходили к балке, которая лежала на пути в деревню Горелое.

«Они отлично ориентируются на местности…» – только я так подумал, как запнулся, и, чтобы удержать равновесие, шагнул вбок, при этом столкнувшись с немцем. Тот коротко выругался и врезал мне стволом автомата по ребрам. Терять мне было нечего, и я зло выругался, сказав, что если бы у меня в руках был нож, то я тебя, немецкую свинью, зарезал бы в мгновение ока. Если до этого мы шли в полном молчании, то сейчас моя короткая, но выразительная речь прозвучала довольно резко. Немец удивленно посмотрел на меня, не понимая, что я ему сказал, но его сразу просветил знаток русского языка. В его голосе было веселье.

– Вилли, этот русский сказал, если ты ему дашь нож, он зарежет тебя, как свинью.

При этом разведчики, все как один, стали ухмыляться. После этого перевода я ожидал, что немец бросится на меня и будет избивать, но, к моему удивлению, ничего такого не произошло. Он только бросил на меня взгляд, полный гадливого презрения. Так, наверное, смотрят на таракана, которого собираются раздавить.

Дойдя до ручейка, мы остановились. Тепло бабьего лета сделало свое дело, лица немцев лоснились от пота.

– Сесть на землю! – последовала команда.

Немцы, по двое, обмылись в ручье. Пока одна пара мылась, двое других не спускали с нас настороженных глаз и автоматных стволов. Вдруг неожиданно заговорил Вилли:

– Эта русская свинья нанесла мне оскорбление. Как мне лично, так и моему мастерству. К тому же я считаю, что двух партизан нашему лейтенанту будет вполне достаточно, а этот, – тут последовал небрежный кивок головой в мою сторону, – будем считать, был убит при попытке к бегству.

Было видно, что этот атлетически сложенный немец был не только старшим по положению, но и, как видно, обладал непререкаемым авторитетом среди солдат, потому что ему не только никто не возразил, а даже наоборот, на их лицах появлялись довольные ухмылки, словно они предвкушали какое-то зрелище. Когда один из них сделал недвусмысленный жест, резко проведя рукой по шее, у меня по спине и по шее побежали холодные мурашки.

«Он что, собирается зарезать меня, как свинью?!»

Сказав это, Вилли снял и положил на землю автомат, скинул с широких плеч куртку, потом снял ремень с подсумками, предварительно вытащив из ножен отличный клинок. Судя по тому, как он обращался с ножом, можно было понять, что передо мной мастер ножевого боя. Сам того не ожидая, я задел профессиональную гордость мастера.

«Так вот в чем дело, – я внутренне усмехнулся. – Я его оскорбил, и теперь он желает смыть моей кровью нанесенное ему оскорбление».

Стоило мне это понять, как мозг лихорадочно заработал, пытаясь прокачать складывающуюся ситуацию. Шансов выжить было ничтожно мало, но и умирать просто так не хотелось.

– Пауль!

Один из гитлеровцев, услышав свое имя, понимающе кивнул и передернул затвор автомата, показывая этим, что готов начать стрелять при малейшей опасности.

Пока мастер ножа делал разминку, остальные немцы начали заключать между собой пари на время, которое я могу продержаться в схватке.

– Минута! Две минуты! Ставлю пачку сигарет! Стакан шнапса! Полторы минуты! Я ставлю свою зажигалку!

Вилли какое-то время их слушал, потом сказал:

– Ганс, дай ему нож, тот, что мы забрали у той грязной твари.

Переводчик достал нож и подошел ко мне. Я изобразил испуг и стал отползать, упираясь ногами в землю. Видя мой испуг, немец сделал зверское лицо и стал махать ножом, делая вид, что меня зарежет.

– Не надо! Пожалуйста! Не надо! – мой испуганный вид и жалобный голос сделали свое дело. Немцы заулыбались, расслабились и стали мне показывать жестами, проводя большими пальцами по горлу, что меня сейчас зарежут. Комедию прекратил старший группы.

– Ганс! Делай, что я тебе сказал!

Немец перестал корчить рожи, после чего ловко воткнул нож в землю передо мной и объяснил по-русски:

– Бери нож и режь Вилли, как обещал.

– Зачем? – Я снова сделал испуганное лицо. – Я сгоряча так сказал. Понимаете? Я хочу извиниться. Можно?

Как только Ганс перевел, что я ему сказал, фрицы дружно рассмеялись. Даже по губам Вилли скользнула кривая усмешка. Я приложил руку к голове, к месту удара, потом потрогал шею, медленно встал и в ту же секунду почувствовал, как метательный нож скользнул по рукаву мне в ладонь.

Немцам было весело смотреть на трусливого партизана, который тянул время. Да это просто цирк, читалось на их лицах, а этот русский клоун не чета им, крепким, сильным, уверенным в себе парням, способным одним движением свернуть шею не одному такому партизану.

– Этот русский бандит от страха даже про нож забыл! – сказал по-немецки один из разведчиков.

Гитлеровцы снова засмеялись. Я реально смотрел на сложившуюся ситуацию. Шансы выжить у меня были, вот только составляли они ничтожное количество процентов. Реально у меня была возможность убить двоих врагов, а вот дальше…

Молниеносный взмах рукой, и лезвие метательного ножа вошло Паулю в глаз. Немец стал заваливаться на спину, и палец, лежащий на спусковом крючке, в судороге агонизирующего тела сжался, и по счастливому стечению обстоятельств пули веером пошли в сторону гитлеровцев. Выдергивая из земли нож, я успел увидеть удивленные глаза мастера ножа и расплывающееся темное пятно на его груди. Остальные немцы инстинктивно присели при звуке просвистевших рядом с ними пуль. Все это дало мне несколько драгоценных секунд, за которые я успел сократить расстояние между нами. В следующее мгновение нога русского партизана с поразительной, нечеловеческой быстротой взметнулась вверх и прошла по дуге, чтобы впечатать подошву в лицо переводчика. Тот даже не почувствовал боли, так как сразу провалился в темноту беспамятства, но на этом мой лимит неожиданности исчерпал себя. Попытка с ходу ударить ножом последнего гитлеровца провалилась, немец резво отскочил, передергивая затвор, и тогда я просто бросил нож ему в лицо. Он сумел увернуться, но в этот самый миг раздался тяжелый топот ног и рев Митяя. Гитлеровец, готовый стрелять, на секунду, чисто инстинктивно, скосил глаза на новую опасность. Ее мне хватило, чтобы бросится ему в ноги, и почти сразу у меня над головой ударила очередь. Не успел он упасть, как я прыгнул на него. Его смерть – моя жизнь. Другого было не дано, так как килограммов на двадцать немец был меня тяжелее, и это был не жир, а тренированные мышцы. Он сразу рванулся, пытаясь стряхнуть меня, затем ударил обеими руками в лицо, но когда я, вцепившись в его горло, принялся душить, сумел выхватить нож и ударил меня. Мой бок словно огненная игла пронзила.

«Убьет!..» – но додумать мне не дал Митяй, прижав руку немца к земле.

Жутко хрипя, гитлеровец сделал последнюю попытку ударить меня в лицо, но его рука упала на половине замаха, а в следующее мгновение тело забилось в смертельной конвульсии. С трудом оторвав свои руки от шеи мертвеца, я попытался выпрямиться. Боль в боку резанула так, что в глазах потемнело. Митяй только сейчас сообразил, что я ранен, помог мне подняться. Бок горел огнем. Я бросил злой взгляд на Ухова, который стоял, глядя на меня с потерянным видом.

– Митяй, посмотри, что с тем фрицем, которого я оглушил.

Парень не только посмотрел, а даже от великого усердия притащил его и положил рядом со мной. Лицо Ганса было все в крови.

– Свяжи ему руки.

Пока Митяй занимался пленным, я пытался понять, как далеко от нас немцы. Если они слышали выстрелы, то мне точно хана, так как раненый я далеко не уйду.

– Ухов, мать твою, что стоишь! Посмотри вокруг!

Тот подхватился, вскочил, поднявшись по невысокому склону, и, полускрытый кустами, стал наблюдать за деревней, которая была от нас относительно недалеко. К этому моменту очнулся пленный, стал дергаться, но после того как Митяй, от избытка чувств, врезал ему по голове, сразу затих.

– Ухов, ну что?!

– Никого нет.

– Спускайся. Митяй, не стой столбом, собирай вещи!

– Ухов, посмотри у немцев аптечки. Мне нужна перевязка. Да живее ты!

Пока Ухов меня перевязывал, Митяй трудился в поте лица. Он вычистил карманы немцев не хуже пылесоса. Губная гармошка, расчески, носовые платки, сигареты, семейные фотографии. Все это он запихал в два вещевых мешка, где уже лежали консервы, аптечка, фляги. Потом стащил в одну кучу подсумки и оружие. Быстро оглядевшись, подскочил к одному из фрицев и стал стаскивать с него сапог. Быстро примерил, стянул второй сапог, надел и расплылся в довольной улыбке, но тут же вскочил и с деловым видом стал вытряхивать трупы из курток. Потом подошел к одному, примерился и начал его раздевать.

– Митяй! – прикрикнул я на него, но тот даже не оглянулся. Быстро стянул с немца китель и брюки, запихал в один из мешков и только потом подошел ко мне. На поясе немецкий ремень с подсумками и ножом, на шее автомат, а сверху еще висел бинокль. На голове надето немецкое кепи. Оглядевшись по сторонам, он нахмурился.

«Барахольщик хренов».

– Жетоны сними с фрицев.

– Жетоны? А! Бляхи, что на шее висят? Так это я разом!

Еще спустя десять минут мы вышли в обратный путь с пленным и картой с пометками, единственным документом, который нашли при немцах. Митяй, несмотря на то, что нагрузился вещами по самые брови, не только бодро шагал, но при этом помогал мне идти. Ухов конвоировал немца. Какое-то время мы шли молча, потом я спросил у Ухова:

– Ты спал, когда нас немцы взяли?

– Э-э… Нет! Они, гады, подкрались незаметно… Не спал! Точно говорю! Подкрались… Чем хочешь поклянусь! – При этом его глаза воровато забегали.

– Ганс, вы взяли нас спящих? – спросил я по-немецки разведчика.

Тот бросил на меня мутный взгляд, так как все еще не мог прийти в себя, пару секунд соображал, потом сказал:

– Да.

Я повернул голову к Ухову.

– Так ты думаешь, что тебе в отряде поверят?

Он догадался, что я спросил у немца, и понял, что тот ответил. Теперь он старался не встречаться со мной глазами. Путь до леса мне дорого дался. Держался я из последних сил. Стоило нам немного углубиться в лес, как мы устроили привал. Немец тоже неважно себя чувствовал. Его по дороге дважды рвало.

– Митяй. Ухов. Идете вместе в лагерь за помощью. Немца оставите со мной. У него, судя по всему, сотрясение мозга, – я подтянул к себе автомат, передернул затвор и направил ствол на Ухова.

– Ты чего, парень?!

За последние несколько часов этот человек сильно изменился, и я это чувствовал. Глаза как у загнанного зверя, злые, опасные. По себе знал, как критические ситуации ломают человека, а тут у него двойной стресс. Сначала попасть в плен к немцам и ожидать, что тебя скоро повесят, потом получить свободу и снова оказаться в подобном положении.

– Ухов, пойдешь без оружия. Клади его на землю. Медленно.

– Ты что, мне не веришь?! Да я с самого начала в партизанском отряде! Жизнью своей рисковал, пока ты в своей Москве сидел! – в его выкриках явственно звучали истерические нотки.

– Митяй! Забери у него оружие!

Ухов внезапно отскочил в сторону и уже взял винтовку наизготовку, как я спокойно сказал:

– Дернешься, убью.

Партизан, с яростью глядя на меня, застыл, понимая, что так и будет, как сказал этот студент. Моя схватка с гитлеровцами произвела на него сильное впечатление. Этот убьет, рука не дрогнет. Именно поэтому единственным проявлением его злобы стала с силой брошенная на землю винтовка.

– Снимай подсумки. Нож из-за голенища достань.

Глаза у Ухова потухли, стали безразличными. Он, уже не возражая, снял подсумки, затем вытащил и воткнул в землю нож.

– Митяй, он арестован. Доведешь его до лагеря и сдашь Стукашенко. Попробует сбежать – стреляй! Ты все понял?

– Понял. Так мы пошли?

– Идите.

Пришел я в себя только на вторые сутки. Когда открыл глаза, то увидел рядом со своим топчаном Наташу, которая спала, свернувшись клубочком на соседней лежанке. Лицо у нее было расслабленное и спокойное, такой я ее уже давно не видел.

Когда все окончательно удостоверились, что наши разведчики погибли, Наташа просидела в девичьей землянке почти сутки, плача навзрыд, потом вышла, но теперь в ней трудно было узнать веселую, задорную девушку. Заплаканные глаза, растрепанная прическа, тоскливый, как у побитой собаки, взгляд. Аня, я и другие ребята пытались ободрить, хоть как-то ее расшевелить. Даже ежика ей притащили, ничего не помогало. Я лежал и смотрел на нее. Сколько так времени прошло, не знаю, как дверь открылась и на пороге появилась Аня. Увидев, что я очнулся, обрадовалась и закричала:

– Костик! Какой ты молодец! Слушай, как ты нас напугал! Просто жуть!

От ее громкого, звонкого голоса проснулась Наташа и сразу захлопотала вокруг меня.

– Костик! Как ты?! Бок сильно болит? Может, ты пить хочешь?

Потом пришли командиры. Товарищ Зима пробыл недолго. Спросил про здоровье и сказал маленькую речь о комсомольцах – героях нашего времени, после чего отбыл. Его боевые заместители взялись за меня более основательно. Сначала потребовали от меня детального рассказа о том, что произошло. После того, как я им все подробно рассказал, некоторое время сидели и обдумывали мои слова. Потом Градов рассказал мне то, что они узнали от немецкого разведчика. Оказалось, что это были немецкие егеря, которые последние две недели рыскали по местности в поисках партизан. Им поставили задачу выяснить расположение партизанских отрядов. Две партизанские разведывательные группы наткнулись на фрицев и были уничтожены. Трупы они забрали с собой. Их должны были вывесить в назидание в соседних деревнях. Дескать, так немецкие власти поступают с пойманными лесными бандитами. Короче, пропаганда!

– Ладно, Костя, не думай лишнего. Теперь это наша задача, как с ними управляться, – Градов поднялся. – Ты лучше давай, скорее выздоравливай!

Как только за ним захлопнулась дверь, я сказал:

– Честное слово, товарищ командир, мне больше нечего добавить по этому делу.

– С Василием Уховым нам и так все ясно. Говорил с ним, потом разговаривал с Матвеем Дужко. Да и фриц сказал, что вас сонных взяли. Все против него, а этот мерзавец все одно пытался врать, выкручивался, но потом все же сознался. Просил простить. Да и черт с ним! Не из-за этого я хотел поговорить с тобой, Костя.

«Началось. Буду врать».

– Слушаю вас внимательно.

– Да ты не напрягайся. У меня к тебе ничего нет, даже больше скажу: ты у нас на хорошем счету. Командование отряда тобою довольно, и товарищи твои все в один голос говорят: боевой партизан! Мне другое удивительно: как ты сумел расправиться с четырьмя специально подготовленными гитлеровцами? Ты пойми меня правильно, Звягинцев. Просто понять хочу, чисто по-человечески.

– Не знаю даже, как объяснить. Просто какая-то ярость во мне вспыхнула. Метательный нож словно сам собой в руке оказался, и я подумал в тот миг: умру, но и вас, гады, тоже достану! Вот… и все.

– Как нож метаешь, сам видел. Мастер. А как у тебя со спортом?

– Вторые разряды по самбо и боксу. При этом меня неоднократно хвалил наш инструктор по рукопашному бою, когда нас готовили в Химках.

– Вот оно как… – с некоторым удивлением протянул Стукашенко. – А на вид так и не скажешь, что богатырь. Ладно, Костя, больше вопросов к тебе не имею. Ты давай, парень, быстрее выздоравливай.

Судя по всему, мои ответы его удовлетворили. Затем стали приходить ребята, интересоваться моим здоровьем и подробностями поединка. Исходя из их восторженных восклицаний и какой-то детской радости, с какой был воспринят мой рассказ, эта схватка с гитлеровцами надолго станет предметом разговоров. Пришел ко мне и Митяй. К моему удивлению, с вещевым мешком за плечами.

– Здорово, Костя!

– Привет.

– Это я тебе принес, – гордо заявил он и стал выкладывать из мешка различные вещи. Спустя пару минут передо мной лежали куртка немецкого разведчика, фляга, нож в чехле и полплитки шоколада. Не успел я все это оглядеть, как партизан снял свою куртку и вывернул ее наизнанку.

«Опа! Так она двухсторонняя. Весна-лето!»

– Во, гляди, Костя! И так, и так можно носить!

– Спасибо тебе, Митяй. Уважил ты меня, брат!

На простодушном лице молодого партизана появилась широкая улыбка, потом он взял флягу и протянул мне.

– Что это?

– Шнапс ихний. Чуть-чуть попробовал. Гадость противная… – При этом его лицо смешно скривились.

– Сейчас не хочу. Расскажи лучше, как ты добрался до лагеря.

Его рассказ уложился в несколько минут, после чего он сразу переключился на то, что ему было более интересно: на вещи, которые были взяты у егерей. Открыто и шумно, почти по-детски, радовался, какие ему достались добротные вещи. Куртка, штаны, кепи и сапоги. В конце пожаловался, что большую часть вещей у него забрали и положили на склад. Особенно жалел бинокль, который у него отобрали командиры. Потом достал из кармана губную гармошку и спросил меня:

– Костя, ты умеешь на ней играть?

– Нет.

– Вот, и никто не умеет, а я хочу научиться. Знаешь, я на гармони немного умею играть. Мне нравится…

В середине октября меня вызвали в штаб. Там сидели товарищ Град и товарищ Стук, так теперь именовался заместитель командира отряда по разведке и внутренней безопасности. В углу за занавеской, где был отгорожен угол для рации и обычно сидела Наташа, никого не было.

«Сейчас мне сообщат какую-то военную тайну», – подумал я, глядя на их серьезные лица.

– Вызывали, товарищ Град?

– Садись, Костя, – он помолчал, разглядывая меня так, словно видел впервые. – Нам нужна твоя помощь.

– Я слушаю.

Я приготовился его слушать, но начал разговор почему-то Стукашенко.

– Два дня назад мы разговаривали с начальником разведки Старика, Николаем Глыбой. Еще не забыл его? – вдруг с хитрой усмешкой спросил он меня.

– Забудешь такое, – в свою очередь усмехнулся я, вспомнив, как стоял под тремя стволами в хате деда Кондрата.

– Ты садись, Звягинцев, – и Градов указал на лавку. – Разговор будет долгий.

Я сел на край лавки.

– Тебе надо будет съездить в Могилев.

– Так он у черта на куличках, товарищ командир. Сами же говорили, что до него восемьдесят километров.

– Не восемьдесят. Мы тогда ошиблись. Видно, летчики тогда сбросили нас раньше, чем было назначено. Ошибка произошла. Сейчас мы находимся где-то в сорока пяти километрах от города. И вообще, все вопросы потом, а сейчас слушай меня внимательно. У отряда Старика есть связь с городским подпольем. Так вот, Глыба нам сказал, что подпольщики вышли на связь с немецким офицером, который готов передавать сведения советскому командованию. Вот с ним тебе нужно встретиться и поговорить.

– Почему мы? Почему не сами подпольщики? Или партизаны Старика?

В разговор снова вступил Стукашенко.

– Объясню, но сам понимаешь, все это с чужих слов. В городе идут одна за другой облавы, и немецкий офицер, снимающий квартиру у семейной пары, вдруг внезапно съезжает, но при этом предупреждает хозяев квартиры об их аресте. Они послушали его и спрятались у дальних родственников на окраине города, а спустя сутки узнали, что в их квартиру с обыском нагрянуло СД[1]. Естественно, что подпольщики заинтересовались этим немцем, и оказалось, что он работает в управлении тыла немецкой армии и, что самое интересное, у него есть друг-приятель, который работает в СД. Тогда подпольщики решили поговорить с этим обер-лейтенантом, устроив ему как бы случайную встречу с бывшим хозяином квартиры, который неплохо знает немецкий язык. Немец рассказал, что его отец был коммунистом, но после прихода Гитлера к власти умер. Потом сказал, что в городском подполье есть предатель. Имени его он не знает, но тот работает в железнодорожном депо. И последнее. У него есть интересные для советского командования документы, но при этом с подпольем он категорически отказался работать, так как среди них могут найтись и другие провокаторы, поэтому ему нужна отдельная связь, причем напрямую с Москвой. Мы передали все эти сведения по рации командованию и получили приказ: войти в контакт с немецким офицером. Я доходчиво все объяснил?

– Да, товарищ Стук. Но почему я?

– Да потому что у нас в двух отрядах есть только один человек, который хорошо знает немецкий язык. К тому же ты смелый, умный и находчивый боец, которому можно доверить любое задание.

– Мы верим в тебя, товарищ Звягинцев! – добавил к этим словам свою похвалу Градов.

«А куда деваться груздю, которого не спросили, хочет он этого или нет, а просто в корзину засунули?»

– Сделаю все как надо! Не сомневайтесь! – Я снова вернулся к образу патриота-комсомольца.

– Теперь о самом задании. Ты заберешь у немца документы и договоришься с ним о связи. Мы понимаем, задание сложное, но мы верим в тебя, Костя. Да ты и сам должен понимать: иметь в стане врага такого шпиона дорого стоит.

– Понимаю. Постараюсь не подвести, товарищи командиры. Когда отправляться?

– Сегодня готовься, а завтра мы тебя переправим в отряд Старика.

Честно говоря, я подозревал, что это игра немецких спецслужб, уж больно нагло и выпукло все это дело выглядело. В Москве посчитали так же и решили закинуть немцам приманку в виде разведчика, и приказ партизанам дали соответствующий: найти для этого задания молодого, интеллигентного парня, со знанием немецкого языка. Желательно москвича. Впрочем, как оно было на самом деле, мне не было известно, вот только моя интуиция сердито ворчала, а я ей привык доверять. В прошлой жизни мне пришлось попробовать и испытать многое, но в роли шпиона из фильма, с явками и паролями, бывать не пришлось. Когда не знаешь – готовься к худшему. С таким настроением я отправился на задание.

Документы у меня были почти настоящие. Справка. Печать. Подлинные фамилии и подписи бургомистра и начальника полиции. Липой в них было только то, что я не был полицаем села Горелое и не имел в городе Могилеве родной тетки. Вечером того же дня связной Старика свел меня с представителем городских подпольщиков. От него мы узнали, что немец правильно указал на место работы предателя. Подпольщики сумели за эти дни вычислить иуду, а после допроса его казнили. После этого случая доверие к немецкому офицеру сразу выросло. Вспомнив парочку просмотренных шпионских фильмов, попросил, если есть, очки с простыми стеклами. Для маскировки. К моему удивлению, мне пообещали их принести. Ближе к вечеру за мной пришел человек. Нахлобучив кепку и надев очки, вместе с сопровождающим меня подпольщиком, пошел к месту встречи, кинотеатру «Луч». Народу было немного. Спустя десять минут после начала сеанса рядом со мной сел мужчина в гражданской одежде.

– Головы ко мне не поворачивайте. Смотрите на экран, – первым делом произнес он тихо по-немецки, а затем спросил. – Что вам велено мне передать?

– Нужны документы, которые подтвердят вашу искренность. Только после их проверки мы сможем говорить о дальнейшей работе.

– Разумно. Встречаемся завтра в букинистическом магазине в час дня. У меня в руке будет книга. Я оставлю ее на прилавке, а вы ее возьмете. И простите мое любопытство. Вы говорите как истинный берлинец. Откуда…

– Где находится этот магазин? Вы не назвали адрес, – бесцеремонно перебил я его.

– Он единственный в городе.

В следующую секунду я встал и пошел к выходу. С моей интуицией мы подружились в Афганистане, после чего жили с ней душа в душу, и сейчас ей очень не понравился этот тип. И я был с ней полностью согласен. Этот человек, несмотря на неподвижное лицо, не казался таким напряженным, как я, что было весьма странно, ведь он должен был бояться, причем даже больше меня. Попади он в руки гестапо…

Выйдя из кинотеатра, свернул за угол и неторопливо пошел сквозь парк, делая вид, будто гуляю. Откуда-то сбоку вынырнул подпольщик, обогнал меня и пошел впереди меня, показывая дорогу. Мы шли вечерними улицами, петляли, пока не добрались до развалин, тут подпольщик резко прибавив в скорости, вдруг неожиданно исчез в провале разбитой стены. Чего-то такого я и ожидал, после чего, перейдя на бег, кинулся за ним. Как я не сломал ноги при бегстве во мраке среди обломков и разрушенных стен, просто не знаю. Повезло. Честное слово, повезло! Проскочив с ходу развалины, мой проводник углубился в густые заросли кустов. Проскочив их, мы оказались у двухметровой стены. Перебравшись через нее, я увидел несколько длинных бараков. Явно какие-то мастерские. Были. В прошлом. Уже не спеша, но с оглядкой пройдя мимо них, мы оказались на небольшой улице. Сразу видно, окраина. Два ряда потрепанных временем деревянных домов. В некоторых окнах горел свет. Тусклый. Такой свет дает керосиновая лампа. Остановились около последнего дома. Подпольщик некоторое время внимательно и цепко смотрел на меня, потом сказал:

– Сегодня переночуем здесь, но как завтра уйдешь, то сразу забудь про это место. Укрытие на самый крайний случай. Понял?

– Понял.

На следующий день я забрал книгу с вложенными в нее секретными документами и отправился обратно в отряд. Кроме них была отпечатанная на пишущей машинке записка о том, что этот букинистический магазин предлагается использовать для дальнейших встреч. По крайней мере, на первое время.

«Страхуется немец. Действительно, не доверяет он подпольщикам. Может, я действительно зря на него бочку качу? Ладно. Время покажет».

Честно сказать, я много страха натерпелся за эту командировку. У меня всегда было что-то в запасе, как нож в рукаве, а здесь, в чужом и незнакомом городе, я оказался словно на арене цирка. Весь свет на меня падает, я всем виден, а те, кто сидят за границей освещенного круга, мне не видны, а значит, с какой стороны ждать опасность, непонятно. Все это жутко нервирует, натягивая нервы до предела.

Вернувшись в лагерь, отдал документы, а сам пошел отсыпаться. Честно сказать, в городе мне паршиво спалось. Сказывалось постоянное напряжение.

«Похоже, отвык ты, парень, от постоянной опасности», – был я вынужден признаться сам себе.

Спустя несколько дней Наташа рассказала мне по большому секрету, что к нам летят люди из Москвы. Командованию отряда велено найти и обозначить место высадки в кратчайшие сроки, а еще спустя два дня наши разведчики привели в лагерь троих человек. Еще вечером, до прибытия, им выделили комнату в бараке, который у нас считался госпиталем. Люди рассчитывали на новости, хотели узнать из первых рук, что происходит на фронтах, как живет страна, а вместо этого всему составу было строго приказано: в разговоры с новыми людьми не вступать и держаться от госпиталя подальше. Ели они вместе со всеми, но этим общение и ограничивалось.

Вызов в штаб рано утром меня не удивил. Ведь москвичи были сброшены сюда ради немецкого офицера, с которым только я общался.

В штабе сидели командир отряда, Стукашенко и три «чекиста», прибывших из Москвы. Так я их, для себя, решил пока именовать.

– Садись, Звягинцев, – сказал мне командир отряда, когда я представился. – У товарищей… есть к тебе ряд вопросов.

– Костя, – обратился ко мне один из них, мужчина с цепким и внимательным взглядом, – опиши нам этого немца, и как можно подробнее. Может, есть особые приметы…

Их интересовало всё. Жесты, детали его поведения, мимика, как он ставит фразы. Вопросы сыпались из чекистов, как из рога изобилия, пока я не стал повторяться. Когда они это поняли, разговор подошел к концу.

– Место встречи тебе подпольщики дали?

– Да.

– Немец, ты говоришь, напрочь отказался работать с подпольщиками? Так?

– Так точно.

Старший группы какое-то время думал, потом изложил нам свой план:

– С подпольем на контакт мы не пойдем, а связь с ними через тебя будем держать. На первую встречу с немцем пойдешь тоже ты, ну а мы тем временем понаблюдаем за немцем со стороны. Если все пройдет хорошо, подпольщики проверят место встречи и на этом, Звягинцев, твоя работа будет закончена. Все остальные подробности мы обговорим с тобой, когда будем в городе. На этом все.

Сразу по прибытии в город я занялся подготовкой встречи. Все шло как и было намечено, а единственной неожиданностью для меня стали немецкие мундиры и отличный немецкий язык чекистов. Холодная надменность лица старшего группы даже на меня произвела впечатление. Истинный ариец. Когда вся подготовительная часть работы была закончена, я спросил:

– Я больше не нужен?

– Костя, как у тебя с документами?

Вопрос был неожиданный, поэтому я замялся на секунду.

– Вроде нормальные.

– Это хорошо. Место встречи ты знаешь, пойдешь впереди нас. На всякий случай.

– А потом?

– Дойдешь до нужной нам улицы, сразу уходи.

Над головами висели тучи, из которых шел с какими-то непонятными перерывами мелкий противный дождь. До этого несколько дней шли проливные дожди, поэтому на улицах стояла непролазная грязь. Лица у людей, под стать погоде, хмурые и раздражительные. Горожан на улице почти не было, а те, что шли, только изредка бросали равнодушный, скользящий по мне взгляд. Война наплодила столько проблем, что для лишнего любопытства у людей не оставалось ни сил, ни желания. Так же скользнули по мне взгляды двух немецких солдат, вынырнувших из-за угла и быстро зашагавших дальше по своим делам. Был бы патруль, сразу бы остановил молодого парня, хотя справка у меня была настоящая, с подлинной печатью и подписями. Я шел, подняв воротник теплой куртки на ватине, и думал о том, что в случае необходимости смогу использовать только один из своих ножей, который спрятан в рукаве. В руке у меня был зажат кусочек бумаги, на которой была написана фамилия и адрес дома, в котором как бы проживает моя тетя.

Дойдя до нужной улицы, я остановился и стал крутить головой, делая вид, что ищу название улицы или нужный мне номер дома. Спустя пару минут из-за угла дома вышли чекисты. При виде немецкой формы я придал себе испуганный вид, отпрянул в сторону и замер, пропуская их мимо. Моя работа на этом закончилась, и я мог уходить, но что-то в общей картине меня насторожило. Череда войн, через которые мне пришлось пройти, выработала во мне поистине звериное чутье на опасность. Мне многое довелось пережить, и в том, что я выжил, есть определенная заслуга моей интуиции. Я попытался проанализировать обстановку. Слишком тихая улица? Нет. На улицах оккупированного города, вблизи окраины, всегда тихо и пустынно. Что именно, мать вашу? Может, дело в домах? Улица состояла из частных подворий и деревянных двухэтажных домов. Окна? Я сделал вид, что рассматриваю еле видимый и наполовину стертый номер дома, при этом держа бумажку на виду. Со стороны должно было казаться, что я ищу нужный мне адрес. Растерянно оглянулся по сторонам, заодно мазнув глазами по окнам. Вот оно! На втором этаже дома, расположенного почти напротив места встречи, ветерок качнул занавеску! Слегка, чуть-чуть, было приоткрыто окно. Какой идиот будет держать открытое окно в такой холод? В этот момент мимо меня торопливо шла пожилая женщина в пальто и наброшенном на него брезентовом плаще. Я остановил ее.

– Извините, где тут дом номер восемь?

– Ты ж, хлопец, перед ним стоишь! – И она ткнула рукой в здание.

– А Фросьеву Анастасию Степановну вы случаем не знаете?

– Даже не слыхала о такой, – уже на ходу ответила мне женщина.

Я не сомневался, что если там находится засада, то немцы, наблюдавшие за улицей, видели мой разговор с женщиной и ее жест рукой, показывающий в сторону дома, а значит, стрелять сразу не станут.

В подъезде было сыро, пахло чем-то кислым и затхлым. Достал ножи. Бритвенной остроты лезвия. Где-то внутри меня стал разгораться огонек боевого азарта. Я был снова в деле! Эти минуты, полные опасности, вместе с предельным напряжением тела и нервов, когда кровь, смешавшись с адреналином, кипит, были для меня одним из тех моментов, ради которых я стал наемником. Стал подниматься по скрипучей деревянной лестнице. Только я ступил на площадку, как дверь нужной мне квартиры резко распахнулась. На пороге стоял толстый фельдфебель, держа направленный на меня автомат. Нечто подобное я и ожидал увидеть, поэтому испуганно отпрянул и втянул голову в плечи, после чего залепетал, путая немецкие и русские слова:

– Их… ищу meine Tante. Штрассе… Э-э-э… Болотная улица.

– Die Hnde nach oben, партизан!

– Я не партизан! Ищу тетю! Мeine Tante!

Из глубины квартиры послышался мужской голос:

– Макс, тащи его сюда!

Немец отступил в сторону и качнул головой в сторону квартиры:

– Коммен!

В следующее мгновение лезвие ножа описало короткий полукруг и рассекло горло и трахею автоматчику. Он еще только начал хрипеть, заваливаясь, как я уже проскользнул в квартиру. Молниеносный взмах руки, и солдат, стоящий у окна с винтовкой в руках, стал медленно оседать с ножом в шее. Обер-ефрейтор, сидевший на стуле и держащий винтовку между колен, как завороженный уставился на меня. Нож вошел ему в левый глаз, оставив на его лице уже посмертное выражение удивления. Быстро втащив в комнату труп фельдфебеля, я закрыл за собой дверь на замок. Огляделся. Печка. У стенки маленькая поленница дров. Этажерка. Металлическая кровать. Два стула. И три мертвых фрица. Вытащив из трупов ножи, я тщательно их вытер, затем быстро подошел к окну и осторожно выглянул.

В доме, где проходила сейчас встреча, пока стояла тишина. Быстро оглядел арсенал, который мне достался в наследство, и несколько удивился тому, что увидел. Одна из винтовок была явно не немецкого производства, а что самое удивительное – имела глушитель.

«Зачем им глушитель?!» – задал я сам себе вопрос, но ответа не получил. Просто не знал. Вторым предметом, вызвавшим у меня удивление, стала лежавшая под окном сумка с тремя гранатами. Ну, немцы! Ну, педанты! Хмыкнув, стал разбираться с автоматической винтовкой, имевшей глушитель. Спустя несколько минут снял кепку и заменил ее на кепи немецкого солдата, так как голову в окне кто-нибудь обязательно увидит, а все остальное должна скрыть занавеска, после чего застыл у окна в ожидании. Мне ничего не было известно о порядке встречи, поэтому приходилось исходить в сложившейся ситуации только из одного чисто русского варианта под названием «авось пронесет». Как и не было мне известно, что около двух часов тому назад в кабинете начальника службы СД Карла Мюллера состоялся разговор следующего содержания:

– Вилли, может, ты не пойдешь на встречу с русскими разведчиками? Ты уже выполнил свою задачу: заманил их в ловушку. Теперь только и осталось, что захлопнуть ее.

– Дорогой дядя, я и так вам многим обязан, но при этом я немец, офицер, и мой долг…

– Ты уже столько раз рисковал собой, что доказал всем свою храбрость и преданность рейху! Ты этим просто проявишь осторожность! К тому же моя сестра, а твоя мать просила приглядывать за тобой! Твой отец погиб во Франции, как герой. Прошло почти три года, а она до сих пор не может прийти в себя, и если с тобой что-то случится, она просто не переживет этого! Ты должен это понять, Вилли!

– Принимаю вашу заботу обо мне, но не забывайте, я уже не мальчик, господин оберштурмбаннфюрер!

– Ну-ну, племянник. Не горячись! К тому же я с тобой полностью согласен. Женщинам – их слабости, а нам, как мужчинам и истинным арийцам, – войны и покорение народов!

– Я рад, что вы понимаете меня, дядя.

– Это потому, мой мальчик, что вижу в тебе самого себя. Все, хватит лирики. Как ты уже знаешь, только вы возьмете русских агентов, сразу начнется операция «Удавка» по разгрому городского подполья. Наш успех станет отличным подарком для Гиммлера, а заодно мы щелкнем по носу бахвала Мольтке, нашего коллегу из гестапо!

– Извините, дядя, но мне уже нужно идти. Надо переодеться перед встречей с русскими шпионами.

– Все, Вилли. Больше не задерживаю тебя! Иди и возвращайся с победой!

До последнего момента во мне теплилась надежда, что разведчиков выпустят, а им вслед пустят агентов, чтобы проследить за ними и выявить всю группу, но вместо этого ситуация развернулась по самому плохому варианту. В доме началась стрельба, затем треснуло и разлетелось вдребезги одно из стекол. Как только раздался первый выстрел, тело пришло в боевую готовность, готовое реагировать на любые изменения в окружающей обстановке, а мозг автоматически принялся просчитывать варианты возможного боя. Нетрудно было догадаться, что немцы со всей своей дотошностью и педантичностью постараются просчитать все возможные ходы противника, поэтому, стоило мне услышать треск мотоцикла и ровный гул мощного двигателя, который приближался с каждой секундой, как сразу стало понятно, что к фрицам приближается подкрепление. Я открыл окно и осторожно высунулся. Разбрызгивая грязь, к дому подлетел мотоцикл с коляской. Водитель и сидевший сзади солдат сразу соскочили и встали у калитки с автоматами наготове, а пулеметчик, сидевший в коляске, направил ствол на дом. К этому моменту стрельба перешла во двор за домом. Несложно было понять, что разведчики сделали попытку уйти через задний двор.

«Вот только, похоже, не получилось».

В подтверждение этого вывода входная дверь распахнулась настежь и из нее, пригибаясь, выскочили два разведчика, с пистолетами в руках. Немцы, стоявшие у калитки, дали несколько коротких очередей, стараясь прижать русских диверсантов к земле. В ответ раздалось несколько пистолетных выстрелов. Первым я взял на прицел пулеметчика. Тело гитлеровца дернулось, откинулось назад и застыло с бессильно опущенными руками. Водитель мотоцикла, что-то услышав, обернулся и растерянно уставился на труп пулеметчика. Окончательно понять, как такое могло случиться, ему не дала пуля, ударившая под обрез каски. Затем я перевел ствол на второго солдата и нажал на спусковой крючок. Тот упал, разбрызгивая жидкую грязь, на землю и замер, широко раскинув руки. В эот самый миг на улицу въехал открытый грузовик с шестью солдатами. Не успел он остановиться, как вниз одна за другой полетели три гранаты. Автомобиль подпрыгнул, заскрежетав своими железными внутренностями, расшвыривая вокруг себя куски дерева, железа и человеческой плоти.

«Вроде все…» – я бросил последний взгляд на улицу и замер. Оба разведчика кинулись не на улицу, а обратно в дом.

Если «чекисты» рассчитывали, что я буду и дальше их прикрывать, то они ошибались. У меня не было желания записываться в мертвые герои. Скинув немецкое кепи, надел кепку, прихватив с пола автомат, побежал к двери. Быстро спустившись по лестнице, я осторожно приоткрыл дверь подъезда, замер, держа наготове автомат. Где-то вдалеке слышался рев машин и выстрелы. Убедившись, что прямой опасности нет, выскочил из дома и помчался со всех ног как можно дальше от этого опасного места, где через пять-десять минут будет по солдату на один квадратный метр. Я еще успел услышать, как взревел двигатель мотоцикла.

«Чекисты? Своего забрали? На них немецкая форма, немецкий мотоцикл. Соображают», – вся эта логическая цепочка автоматически выстроилась у меня в голове за пару секунд и сразу исчезла, так как мне нужно было думать о себе, о том, как вырваться из города.

«Бросить автомат? Нет. Рано», – мелькнула следующая мысль и пропала, пока я бежал по пустынным улицам, стараясь уходить как можно дальше от рева двигателей, выстрелов и криков. Проскочил несколько дворов, остановился, чтобы перевести дух и сориентироваться. Мне повезло. С моего места хорошо просматривалась водокачка, а значит, в той стороне находилась железнодорожная станция, со стороны которой я входил в город. Мне надо было взять немного левее от нее, вот только именно в этом направлении прямо сейчас началась стрельба. Пока я раздумывал, что мне делать, как услышал быстрый топот чьих-то ног. Быстро огляделся. Единственным укрытием был подъезд двухэтажного деревянного дома, в двух десятках метров от меня. Я еще только вслушивался и раздумывал, как поступить, как совсем рядом раздались выстрелы. Судя по неровному интервалу выстрелов, кто-то стрелял на бегу. В ответ протарахтела короткая очередь, за ней другая. Кто-то вскрикнул. Снова ударил пистолетный выстрел. Больше не раздумывая, я кинулся в подъезд и только успел спрятаться за полуоткрытой дверью, как в нее спустя минуту сунулся один из беглецов.