Старое платье королевы Измайлова Кира
– Еле уговорили ее величество, – негромко сказал мэтр Оллен, покачав крохотный сосуд на ладони. – Не хотела, чтобы кто-то видел… всякое. Семейное. А куда деваться? Спасибо, она Одо любит до умопомрачения, ему и доверила свою память, а я так, помог: кто же сумеет ее извлечь? Не чужого же звать?
Я лишилась дара речи, перевела взгляд на канцлера, но по его лицу невозможно было что-либо прочесть. А спрашивать, что именно имел в виду мэтр Оллен, я не рискнула.
– Сядь прямо, – велел мне маг, и я повиновалась. Босым ногам сразу стало холодно на полу.
– Заглушки не забудьте, – сказал канцлер. – Чтобы не вышло, как в прошлый раз.
– Кто же знал, что несчастная будет так кричать? Не забуду, не переживай…
О ком они? О моей предшественнице? Что они с ней сделали?..
– Смотри мне в глаза, – мэтр Оллен взял меня за подбородок. – Вдохни поглубже, выдохни, расслабься. Да, вот так… Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох…
Я втянула носом вовсе не воздух. Это нечто было плотным, почти как вода – я однажды едва не захлебнулась в ванне, когда была совсем маленькой, и запомнила это ощущение, – однако вещество не перекрывало дыхательные пути. Я не задыхалась, но оно словно втягивалось внутрь, и…
Это было как фейерверк в ночном небе – на праздники их запускают столько, что видно из любого окна пансиона. Помню, мы с девочками бегали от одного подоконника к другому, запрыгивали на них, чтобы лучше видеть яркие огни, и даже сторож, даже дежурная воспитательница нас не ругали…
Мама?.. Да, это мама – красивая, в изысканном наряде, от нее тонко пахнет духами, она обнимает меня и сестер… Братья подходят поцеловать ей руку – они уже совсем взрослые юноши, такие… Такие, что если б я не была их сестрой, то непременно влюбилась бы! И я еще посмотрю, что за принцессу сосватали старшему, может, она мне не понравится…
Отец – высокий, массивный, когда он входит, в покоях сразу становится тесно. Когда я была маленькой, он поднимал меня к самому потолку, к сияющей волшебными огнями люстре, кружил и подбрасывал, а я смеялась…
Сестры и сейчас смеются – обсуждают женихов. Кажется, подумывают о том, как бы поменяться на время – из этого может выйти замечательное приключение! Они ведь так похожи, что их, кажется, только мэтр Оллен способен различить. Даже мама путает, что уж говорить о посторонних! Впрочем, Одо их тоже не путает. У него будто волшебное стекло в глазу, которое позволяет видеть обман: сколько раз я пыталась его провести, но ничего не вышло!
«Смирись, – сказал мне однажды второй брат со смехом, – это невозможно». Но разве я могла отступиться?
Одо был всегда, сколько я себя помню. Он маячил тенью рядом с отцом, вроде бы незаметный, но тот прекрасно слышал его голос. Старший Мейнард был такой же, но его я почти не запомнила, знала только, что Одо занял его место, будто всегда там находился. Может, так и было, если отец готовил его к этому едва ли не с рождения. Иностранец, сумевший занять один из ключевых постов в Дагнаре, не мог упустить его даже после смерти…
Отец его любил, уверена. Мама опасалась, но признавала, что настолько верных людей днем с огнем не сыщешь, а потому можно и потерпеть. Старший брат спорил с Одо до хрипоты и почти всегда проигрывал, а если побеждал, то с неизменными уступками. Второй вообще старался с ним не сталкиваться. Сестры считали, что канцлер – мужчина интересный, но настолько замкнутый, что, наверно, и не женится никогда, разве только ему прикажут. Ну или из чувства долга, чтобы воспитать наследника и поставить его на свое место, как сделал Мейнард-старший: тому ведь сосватали нашу очень дальнюю родственницу, то ли внучатую племянницу отца, то ли многоюродную кузину по материнской линии…
А я… Когда-то Одо снял меня с перил, по которым я решила съехать в подражание братьям, – они столько этим хвастались, и я решила, что тоже смогу, но застряла на середине, таким длинным был лестничный пролет и такая бездна разверзлась внизу… И ничего не сказал родителям, не говоря уж о моей прислуге, и предоставил мне самой объяснять, как это я ухитрилась порвать платье… Он действительно помогал мне решать задачки, потому что от объяснений учителя тянуло повеситься, причем у него на глазах, а Одо как-то ухитрялся парой фраз и росчерком пера объяснить то, что никак до меня не доходило. Главное, поймать его до совещания, потому что после он будет слишком зол, а до того – даже рад немного отвлечься и привести мысли в порядок…
Он не поехал с нами. Отец приглашал, но Одо отказался, будто чуял что-то неладное.
И тем вечером… Я действительно высунулась в окно, чтобы полюбоваться небывалой красоты закатом и замком на его фоне, крикнула назад, что мне не хватает этюдника, да и не сумею я нарисовать подобное… Посетовала, что до сих пор не изобрели маленьких фотографических камер, которые можно носить с собой – вот так увидел красоту, щелкнул затвором – и получил картинку, причем цветную! Отец пообещал узнать, не представлял ли кто-нибудь проектов подобных изобретений, мама попросила меня закрыть окно, чтобы не дуло, и я хотела вернуться на место, но в этот момент поезд тряхнуло так, что я едва успела схватиться за раму, чтобы не выпасть. И шляпка слетела – я зачем-то попыталась поймать ее, повернула голову и увидела, как хвост поезда едет себе по рельсам, потом глянула в другую сторону – локомотив неудержимо рушился под откос… Я закричала, кажется, но следующий толчок выбросил меня в окно, и я словно взлетела на мгновение… Подо мною оказались кусты, тощая пегая корова проводила меня удивленным взглядом, а потом я кубарем покатилась по земле, стараясь только сжаться в комок, пригнуть голову к груди и закрыть руками – старший брат говорил, так больше шансов уцелеть, если падаешь с высоты. Не помогло – на моем пути оказался какой-то пень, и… больше я ничего не помнила.
Потом было черное, красное и белое. Глухое беспамятство, нестерпимая боль и облегчение, когда начинали действовать лекарства. А вскоре я услышала голос, он звал меня издалека: «Эва! Эва!» И я открыла глаза, а когда смогла разглядеть того, кто наклонился ко мне, разрыдалась и все пыталась протянуть к нему руки, но не хватало сил…
«Это правда она? – едва слышно спросила сестра милосердия, а когда Одо кивнул, как-то странно всхлипнула и ринулась наружу с криком: – Ее высочество! Ее высочество жива! У нас!.. Жива!..»
Тогда я еще не знала, что осталась одна. А потом – часто думала, что послушайся я маму вовремя, то погибла бы со всеми вместе и мне не пришлось бы выносить все это…
Я никогда не любила приемы, мне не нравились толпы гостей, мне скучно было говорить с ними о всякой чепухе. Меня хорошо обучили всему этому, я знала, что смогу стать достойной супругой знатного дворянина или даже младшего принца, но в этой роли мне не пришлось бы столько бывать на людях. Во всяком случае, так я считала. Может, ошибалась: случая проверить не представилось.
Теперь все это было моим: огромный и неожиданно пустой дворец, сады и поместья, а еще – страна, о которой я так мало знала, а еще меньше понимала, как ею управлять… И если бы не Одо…
Мне ведь предлагали отречься от престола, но Одо встал стеной и, помню, не больно, но обидно нахлестал меня по щекам, когда я устроила безобразную истерику: кричала, мол, видеть не желаю корону, провались пропадом эта страна, не хочу ничего решать…
Больше некому, сказал он. Вытри слезы и возьми себя в руки, иначе моргнуть не успеешь, как окажешься замужем за каким-нибудь захолустным дворянчиком, а на трон отца сядет твой троюродный дядя, которого все вы терпеть не могли! Думаешь, люди скажут тебе за это спасибо? Только-только жизнь вошла в обычную колею после проклятой войны, еще не хватало междоусобицы! Его ведь не примут, и что будет тогда, нужно описывать? Ты ведь хорошо учила историю, так?
И я смирилась, я надела корону и старалась изо всех сил, но с каждым днем королевский венец все сильнее сдавливал мне виски… Казалось, даже тогда, когда его нет на голове, он жжет огнем, и я лишаюсь способности рассуждать здраво, да что там – просто думать!
Одо не верил мне, но потом пришел мэтр Оллен, посмотрел внимательно, выругал придворных медиков последними словами и сказал – я больна. Я тяжело больна, и нужно что-то делать, срочно, потому что и так уже случилось чудо – страна удержалась на самом краю, качнулась, но устояла. Вот только эта ноша, похоже, сломала юной королеве спину или, вернее, проломила голову. И если ничего не предпринять, все станет еще хуже, чем после той катастрофы…
Было еще много всякого: чужие лица, разговоры, улыбки и жесты, и все это мелькало так быстро, что меня замутило, а потом я не вытерпела и взмолилась:
– Не надо! Перестаньте, мэтр! Я не могу… не надо больше, у меня голова разорвется!..
И вдруг все прекратилось.
– Говорил же, слабенькая, – мрачно буркнул мэтр Оллен и принялся одеваться. – Скажи спасибо, что хоть столько выдержала. Повторить не проси – точно свихнется.
– Спасибо… – прошипел канцлер и наклонился ко мне. – Как вы?
– Как будто у меня в голове маслобойка, – честно ответила я, заметила недоумение на его лице и удивилась в свою очередь: – Вы никогда не видели?
– Богиня миловала, – сухо ответил он, но тут же спросил другим тоном: – Очень больно?
В голове гудело и стучало, казалось, будто она распухла впятеро против положенного размера, но терпеть было можно. Так я и сказала.
– Ну, может, я и погорячился с выводами… – пробормотал мэтр Оллен. – Но повторять все равно не стану. Держи свое сокровище. А этой… сам знаешь, чего накапать. И сам поспи хоть пару часов, ты уже на умертвие похож. Бывай!
С этими словами он шагнул в зеркало и исчез.
Канцлер спрятал красный флакончик и закрыл потайную панель.
– Что случилось с другими? – спросила я. – С той, которая кричала? Наверно, она не одна была?
– Не выдержали, – коротко ответил канцлер. – Очевидно, чего-то мы не учли. Или, возможно, вас спасла королевская кровь. Ваша предшественница лишилась разума на моменте крушения. Вы продержались удивительно долго.
– И все равно не успела увидеть всего, так? – Я снова подобрала под себя озябшие ноги, не заботясь уже об обивке кресла.
– Увидели, просто не успели осознать. Не все, но большую часть. А оставшееся я в вас вобью. Если потребуется… – Он вдруг улыбнулся, горько, улыбка эта напоминала болезненную гримасу. – Если потребуется – оплеухами.
– Вам-то это зачем? – спросила я, поежившись. Рука у него тяжелая, если верить чужим воспоминаниям.
– Представьте, для кого-то клятва верности – не пустой звук, – ответил канцлер. – А теперь идемте. Я отведу вас назад. Сможете выспаться, а увиденное лучше всего уложится во сне. Полсуток сберегли, уже хорошо…
– Вы не спросите, что именно я увидела?
– Непременно. Вас ждет экзамен, забыли? Но прежде чем выпустить вас к самой строгой комиссии – почтенной публике, я допрошу вас сам.
Я послушно последовала за ним, чуть не лишилась чувств, когда магический переход вывернул меня наизнанку – кажется, это было чересчур после манипуляций мэтра Оллена, – но быстро отдышалась. Хорошо еще, канцлер не спешил, вернее, изо всех сил старался соразмерять свой шаг с моим. Получалось неважно, если честно.
Уже на гравийной дорожке я не выдержала:
– Одо, можно, спрошу?
Это были не мои слова, и я почувствовала, как напряглась рука, на которую я опиралась, вернее, за которую цеплялась изо всех сил, чтобы не споткнуться и не отстать. Так говорила ее величество, а я должна была сказать что-то вроде «позвольте задать вопрос» или «разрешите спросить». Но ведь такие мелочи и есть самое важное, верно? Странно будет, если я стану обращаться к старому знакомому не так, как обычно! Конечно, официальная речь может подчеркнуть неудовольствие, но зачем нужно, чтобы кто-то решил, будто королева сердита на канцлера?
– Спрашивайте, конечно, – ответил он и явным усилием воли умерил шаг.
Он всегда был таким – не порывистым, но стремительным в движениях, и отец… то есть его величество порой ворчал, что не в состоянии уследить за перемещениями Одо. Вот только что был здесь, подавал бумаги – и уже исчез, и оказался на другом конце зала! Хоть гирю ему к ноге приковывай, как каторжникам в незапамятные времена, чтобы немного замедлить…
– Зачем мэтр Оллен раздевался?
Клянусь, канцлер споткнулся.
– Это все, что вас заинтересовало?
– Конечно же, нет, но другое… как вы сказали, не улеглось еще в голове, – созналась я. – А настоящих магов я никогда не видела, поэтому интересно… Так зачем мэтр Оллен снял одежду?
– Спросите что полегче, – мрачно ответил он. – В прошлые разы он так не поступал. Максимум – сбрасывал свой кошмарный балахон, если являлся при полном параде.
– Может, хотел меня… ну, смутить? Или даже шокировать? У него на коже такие рисунки, что…
– Какие еще рисунки? – Канцлер приостановился.
– Он же весь разрисован, – удивленно сказала я. – То есть, наверно, это татуировки, я читала… Он велел мне смотреть ему в глаза, но я успела кое-что рассмотреть до того, как он начал… процедуру.
– И что же у него за изображения на теле?
– Не могу описать, – подумав, ответила я. – Очень сложные узоры, они перетекают один в другой, и если долго смотреть, кажется, словно они шевелятся под кожей. Иногда мерещится чье-то лицо… или морда, цветок или совсем что-то непонятное, но такое… Как бы объяснить… Оно ужасное, отвратительное, тошнотворное, но взгляд отвести невозможно! Как бородатая женщина или самый толстый человек в мире – так описывали девочки, которые бывали в цирке, я-то только афиши видела.
– Гхм… Гениальное сравнение, – поперхнулся канцлер. – А воспроизвести эти рисунки вы в состоянии?
– Вряд ли. И потом… я боюсь, – созналась я. – Они ведь наверняка колдовские? Тем более вы… вы их не видели, так?
– Не видел. Ну да это ни о чем не говорит.
– Может, мэтр Оллен пытался меня напугать?
– Вполне вероятно. Он как-то обмолвился, что с испуганными людьми проще работать – когда природная защита падает, повышается восприимчивость. Правда, он выбрал крайне странный способ для того, чтобы вас потрясти. К тому же вы не слишком-то удивились, так?
– Я видела в анатомическом атласе человека совсем без кожи, – сказала я не без гордости. Чего мне стоило добыть эту книгу из шкафа госпожи Увве, а потом незаметно вернуть на место, лучше даже не вспоминать. – Рисунки на коже выглядят получше. А что до прочего, то мэтр Оллен… ну… даже не вовсе разоблачился.
– Вы полагаете, я позволил бы ему раздеться догола в присутствии несовершеннолетней девицы, вверенной моему попечению? – холодно осведомился канцлер.
– Но он ведь волшебник. Что вы можете ему сделать? Приказать? Он бы отказался со мной работать, вот и все. Еще раз приказать? А вдруг мэтр Оллен обиделся бы и совсем испортил мне мозги? То есть… – Я перевела дыхание. – Не знаю, зачем бы ему это понадобилось, но вдруг я ему просто не понравилась? Не понравилась же, так?
Канцлер кивнул.
– Почему? Потому что я… из приюта, как вы сказали? Плохо одета, у меня дурные манеры?
– Вовсе нет, – сказал он после долгой паузы. – Одежду легко сменить, Прочее… бывает и хуже. Должен отметить, что госпожа Увве уделяет достаточно внимания этой стороне воспитания.
– Она всегда говорила, что даже нищая девушка с безупречными манерами легче найдет себе место, нежели неотесанная грубиянка. Если, конечно, она не место прачки ищет, – добавила я справедливости ради.
– Знали бы вы, сударыня, сколько таких нищих и безупречных вылавливают из реки… – непонятно ответил канцлер. – Мы уже пришли. Вы помните, где ваша спальня, не заблудитесь? Тогда идите спать, а перед тем выпейте вот это… Мне тоже нужно закрыть глаза хотя бы ненадолго, иначе придется хоронить либо меня, либо того, кто попадется под горячую руку.
Чужое воспоминание мелькнуло в голове: канцлер бывает очень зол, если не выспится. К счастью, ему хватает пары часов, чтобы прийти в себя, и в таком режиме он может существовать очень долго. Но вот беда: иногда и этих часов не находится…
Глава 5
Мне ничего не снилось. Наверно, причиной тому было снадобье, которое заставил меня выпить канцлер. Будь это пилюли, я сумела бы спрятать их за щекой и выплюнуть. Все мы это умели: в пансионе порой давали средства от паразитов, после которых многие девочки целыми неделями не могли высидеть урок до конца, а потому приходилось выкручиваться. Увы, с каплями такой фокус не вышел бы, тем более канцлер пристально следил за мной, покуда я не выпила все, что было в стаканчике.
Проснулась я рано, как привыкла: в пансионе будили до рассвета. Некоторые домашние девочки с наслаждением рассказывали, что дома в выходные могут спать или просто лежать в постели хоть до полудня, но пансионеркам такое дозволялось, только если они тяжело болели. Чуть свет приходила горничная, будила всех, и мы, дрожа от холода – в каменных стенах старого здания даже летом было зябко, – принимались одеваться и умываться.
Но на этот раз меня никто не будил. Я открыла глаза, увидела незнакомый потолок, взглянула налево – сквозь легкие шторы пробивался серый утренний свет – и вскочила. Проспала! Уже рассвело!
И тут же вспомнила, где я и что со мной случилось…
Постель по сравнению с привычной была настолько мягкой, а одеяло – теплым, что я зарылась головой в подушки и вообразила себя медведем в берлоге, под толстым снежным покрывалом. В пансионе я тоже играла в медведя, когда была помладше, но долго прятаться не выходило: безжалостная Рина, а потом пришедшая ей на смену Мика срывали тонкое одеяло, приходилось вставать.
Не знаю, сколько я так лежала: часов в комнате не было, а осеннее утро, особенно пасмурное, – совсем не то же, что летнее, не угадаешь, сколько прошло времени. Уснуть не удавалось: я не привыкла спать так долго, к тому же очень хотелось есть: у меня во рту ничего не было с прошлого обеда, кроме булочки и стакана молока…
Наконец приотворилась дверь, кто-то вошел. В щелочку я увидела – это Нэна – и наконец услышала ее голос, тихий и мягкий:
– Госпожа, уже утро. Извольте просыпаться.
Я рывком села на кровати, скинув одеяло, и удивилась, до чего же здесь тепло! В наших спальнях осенью и зимой нужно раздеваться и одеваться очень быстро, чтобы не продрогнуть. Еще горничные строго следят за тем, чтобы чулки были сложены на стуле поверх остальной одежды, а тех пансионерок, кто пытается хитрить и спать прямо в них, чтобы было немного теплее, наказывают: так одежда быстро приходит в негодность, не напасешься! У полупансионерок – тех девочек, что уходили домой только на выходные и праздники, и то не всегда, а в остальное время жили с нами, – конечно, были теплые ночные рубашки, но тоже не у всех…
– Что госпожа желает на завтрак? – невозмутимо спросила Нэна, и я растерялась.
Откуда мне знать, что я желаю? Сколько себя помню, завтрак в пансионе был одинаков: жидкая каша с жалкой лужицей растопленного масла, тонкий ломтик хлеба с совершенно прозрачным кусочком сыра и – самое главное! – большая кружка горячего травяного отвара, сдобренного медом. Еще нам полагались фрукты – по сезону, самые недорогие. К середине зимы мы уже видеть не могли яблоки: полежав, они делаются почти безвкусными и какими-то… ватными. Но не портятся, потому на зиму закупают именно этот сорт.
Иногда на каникулах или в праздники госпожа Увве звала меня ко второму завтраку и угощала чем-нибудь вкусным, даже пирожными, но я ведь не могу сейчас потребовать пирожных? Или могу? Или…
– Сначала я хочу умыться, – сказала я, сообразив, что как-то нелепо завтракать в постели, не приведя себя в порядок.
То есть знатные дамы в книгах только так и поступали, но даже домашние девочки соглашались, что в действительности никто себя не ведет подобным образом. Разве только прикованные к постели, но и тем помогают умыться…
– Как будет угодно госпоже, – невозмутимо отозвалась Нэна. – Но не изволит ли госпожа сначала распорядиться насчет завтрака?
– Ну… пускай будет как обычно, – сказала я, спуская ноги с кровати, а Нэна кивнула, сделала несколько шагов к двери и что-то приказала неразличимым шепотом.
Ох… Знать бы еще, что обычно ест на завтрак ее величество! Я попыталась выискать это у себя в голове – не зря же мэтр Оллен вкладывал туда разную премудрость, – но тщетно. Наверно, сведения о всяких вдовствующих герцогинях и многоюродных племянниках были намного важнее вкусовых пристрастий настоящей Эвы.
– Извольте, госпожа. – Нэна поманила меня к себе, и я встала. И поразилась – босые ноги едва не по щиколотку утопали в пышном ворсе ковра.
Ночью я как-то не обратила на это внимания. «Какая же мука его чистить, – мелькнуло в голове, – ну, если он не заколдован, конечно».
Я думала, Нэна польет мне из кувшина, но нет: горничная открыла дверь, и я оказалась в другом помещении.
– Может быть, желаете принять ванну, госпожа?
Я уставилась на нечто размерами втрое больше того корыта, в котором мы обычно купались в пансионе, – тут плавать можно было, не иначе! – и кивнула. Вчера с дороги я только умылась… и тогда Нэна действительно поливала мне из кувшина! Сегодня все заметно изменилось, подумала я и едва не шарахнулась в сторону, когда в блестящую ванну хлынула вода – над ней курился пар.
– Дозвольте помочь, – сказала Нэна и совлекла с меня ночную рубашку.
Мне никто не помогал с мытьем с тех пор, как я выросла настолько, что оказалась в состоянии удержать ведро с горячей водой (хотя бы вдвоем с кем-нибудь) и не ошпариться: водопровода в старинном здании пансиона не было. Мы с девочками друг другу помогали, конечно, – сама себе спину не потрешь, да и волосы сложно как следует промыть, если кто-нибудь не льет на голову.
Нэна, однако, действовала так, будто ухаживать за взрослой девушкой, словно за маленьким ребенком, ей совершенно привычно, и ничего необычного она в этом не видит. Может, так положено? Наши домашние девочки о таком не рассказывали, но ведь они происходили не из самых знатных и богатых семей и о том, что делается во дворцах, знать не могли…
Я покорилась, только попросила добавить холодной воды, не то в ванне свариться можно, и Нэна послушалась. Потом она сушила и расчесывала мои волосы, – наверно, канцлер донес до нее слова мэтра Оллена о том, что меня нужно отмывать в трех водах, – подпиливала ногти, чем-то мазала лицо. Я чувствовала себя куклой, честное слово. А уж когда Нэна взялась меня одевать, сходство сделалось несомненным… Ну неужели я сама не в состоянии натянуть чулки? Хотя… с такими тонкими, наверно, не совладаю – нужна сноровка, а я их просто порву, привыкла ведь к совсем иным. И платье – на нем столько крючков и завязок, и все на спине… самой не справиться. У нас платья застегивались спереди, потом сверху надевался форменный черный фартук для защиты от чернил и прочего, вот и весь туалет. Даже учительницы носили такие платья – кто стал бы им помогать? У горничных и без того забот полон рот, а личная прислуга есть только у госпожи Увве. Но и она одевается крайне скромно: считает, что это должно подавать пример остальным. Конечно, ее наряды намного лучше сшиты, чем у остальных, ткань дороже, но издалека не отличишь.
Тем временем принесли завтрак. Его сервировали на маленьком и, на мой взгляд, неустойчивом столике, – и я, признаюсь, потеряла дар речи. Нет, я понимала, что ее величество ест совсем не то же самое, что подают в пансионе, но все-таки удивилась. Мне казалось, что юная королева должна питаться какими-нибудь заморскими фруктами, марципанами и прочими сладостями, но… Под серебряной крышкой исходила паром яичница с ветчиной и какими-то незнакомыми овощами – Богиня, я пробовала такое всего несколько раз, у госпожи Увве, и то мне полагался маленький кусочек! Золотились поджаристые кусочки хлеба, таяло масло в масленке, заманчиво поблескивало что-то вроде варенья в вазочке, дымился травяной отвар в тонкой фарфоровой чашке…
«Это что, мне одной?» – подумала я, вовремя прикусив язык.
– Отрадно видеть, что к вам возвратился аппетит, госпожа, – сказала Нэна, когда я взялась за еду. Хорошо еще, застольному этикету нас учили преотменно, можно было не опасаться опозориться.
Королева никогда не отвечала на такие реплики, но я по привычке сказала:
– Благодарю, Нэна, очень вкусно.
– Рада слышать, госпожа, – поклонилась она, собирая посуду. – На обед изволите черепаховый суп или что-то иное?
– П… пускай будет суп, – поперхнувшись, выговорила я. Никогда в жизни такого не пробовала, только читала!
– Как прикажете, госпожа. Изволите отдохнуть после завтрака?
«Отдохнуть? Разве я устала?» – озадачилась я. В пансионе меня ждали бы занятия до полудня, потом короткий перерыв, снова занятия, и время до обеда тянулось нескончаемо долго…
– Нет. Кажется, Одо хотел о чем-то переговорить, – имя слетело с моих губ чуточку легче, чем вчера. – Он здесь?
– Его высокопревосходительство ожидает вас внизу, госпожа, – ответила Нэна. – Только…
«Да, верно, нужно переменить утреннее платье на то, в котором можно встречать гостей, – сообразила я. – Только канцлер – не гость, он видел королеву еще в коротких штанишках, а то и вовсе в пеленках, да и потом она себя не утруждала соблюдением приличий».
– Не желаю тратить время понапрасну, – сказала я как могла более капризно. – Поди скажи – сейчас спущусь.
– Хорошо, госпожа.
Похоже, с Дагной-Эвлорой никто никогда не спорил, кроме разве что канцлера, и это меня, признаюсь, пугало. Как я могу представляться ею, если привыкла, что каждый мой шаг ограничен, а на любой вопрос может последовать ответ «тебе еще рано об этом знать»?..
– Не так плохо, как я ожидал, – встретил меня канцлер. Судя по всему, ему удалось немного поспать – тени под глазами исчезли. – Но со слугами вы обращаться не умеете, сударыня.
– У меня ведь никогда их не было, ваше превосходительство, – ответила я и села напротив, расправив подол платья и чинно сложив руки на коленях. – И воспоминания, которые вложили мне в голову, не помогают.
– Неужто? Почему? – заинтересовался он. – Мэтру Оллену тоже любопытно будет узнать, что пошло не так… И не забывайте – я не его превосходительство, во всяком случае, пока мы не на официальной церемонии.
– Верно, я забылась, Одо, – почти без запинки выговорила я. – И не вполне понятно выразилась: я теперь знаю, как ее величество ведет себя со слугами, но… но… я так не могу. Правда не могу! Даже с Нэной – о ней ничего в памяти нет, но все равно… А с теми, кто знает ее величество с детства и любит, я тем более не сумею… как она.
– Так объясните – почему?
Я беспомощно развела руками.
– Мне… мне стыдно. То есть… если бы меня растили вот так, тогда бы все это я принимала как должное… но я же все время помню, что я не она, а другая! И хоть должна вести себя, как ее величество, не получается… Наверно, с каким-нибудь послом получится, потому что там этикет и протокол, а так… Может, мэтр Оллен сумеет заколдовать меня так, чтобы я не говорила «спасибо» всякий раз, когда прислуга приносит мне стакан воды?
– Не сумеет. – Канцлер смотрел на меня в упор. – Ничего. Слуги у Эвы молчаливые. Если и удивятся ее неожиданной доброжелательности, то спишут это на последствия катастрофы. В конце концов, у нее не осталось близких, не считая меня, а кто был с ней денно и нощно все эти годы? Правильно, прислуга. И Эва наконец осознала, что без верных людей не обойтись. Пытается сблизиться с ними, а выходит неуклюже… Это логично: ее никто не учил общению с простыми людьми, поэтому она неизбежно ошибается. Но все наладится.
– Правда?..
Канцлер едва заметно вздрогнул, а я вспомнила: ее величество иногда задавала вопрос таким же тоном – чуточку недоверчиво и с насмешкой. У меня получилось это не нарочно, клянусь!
– Правда, – ответил он. – А теперь займемся посольством Иссена.
– Как же экзамен? Вы сказали, что…
– Я совмещу полезное с неприятным. На дипломатической встрече, разумеется, вдовствующих герцогинь не ожидается, но вы можете повстречать знакомых где-то во дворце, и пренебрегать этой вероятностью нельзя. Но для начала расскажите мне все, что знаете об Иссене, сударыня.
У меня похолодела спина, как всегда бывало на экзаменах, и я напрягла память. Иссен – соседнее государство. Правящая династия… площадь… климатические зоны… население… полезные ископаемые… сельское хозяйство… промышленность…
– Довольно! – перебил меня канцлер, и я облизнула пересохшие губы. – Вижу, в этом вашем приюте… простите, пансионе, учат не так уж плохо. Не уверен, будто ее величество помнит такие мелочи. Вы, в свою очередь, не осведомлены о многом другом, но это поправимо. Так… Память у вас, насколько я могу судить, недурная, поэтому слушайте, сударыня, и запоминайте. Потом перескажете, что именно запомнили.
– Хорошо.
Я села прямо и сложила руки на коленях за неимением классной парты.
– Сударыня, Эва никогда так себя не ведет, – тут же сказал он. – Она предпочитает выслушивать важные сведения, в особенности объемные, полулежа и закрыв глаза – это помогает ей сосредоточиться.
– Такого в моей голове нет, – порывшись в памяти, ответила я. – И простите, если я закрою глаза, то усну.
– Вы не выспались?
– Выспалась, но все равно задремлю. Как я могу сосредоточиться на рассказе, если не буду видеть вашего лица? Это получится… все равно что слушать сказку перед сном.
– Хм… Строптивостью вы очень походите на Эву, – сделал комплимент канцлер. – Хорошо. Времени на эксперименты нет, поэтому слушайте, как вам удобно. Главное – запоминайте детали.
Я кивнула и обратилась в слух.
Надо сказать, рассказ у канцлера вышел крайне сухим: господин Агсон намного интереснее повествовал о приключениях параллельных линий и равнобедренных треугольников, нежели герцог Мейнард – о сделке, которую предстоит заключить с Иссеном.
– Ваша очередь, – сказал он наконец. – Изложите вкратце, что вы поняли, в особенности – на что рассчитывает Иссен, а какие выгоды намерены получить мы.
У меня в самом деле очень хорошая память, но одно дело – просто повторить услышанное, и совсем другое – истолковать это. В особенности если еще вчера ты была обычной пансионеркой и ровным счетом ничего не понимаешь в этой политике!
Зато Эва понимала – тоже не особенно хорошо, но она все-таки росла при дворе, волей-неволей слышала беседы отца с матерью, с канцлером, знала, что к чему в отношениях с соседями, худо-бедно разбиралась в расстановке сил при дворе, поэтому ей было немного проще. Самую чуточку.
– Если я правильно поняла, – начала я, – то еще до гибели его величества велись переговоры о том, чтобы отдать угольные шахты в разработку иссенским промышленникам. Они почти иссякли, но Иссен убежден, что там еще осталось достаточно топлива. Вероятно, они желают опробовать новые технологии добычи, о которых ничего не известно. Даже шпионы не смогли ничего выяснить на этот счет, а это странно, так? Ой…
Канцлер коротко кивнул, не отреагировав на мой промах.
– Взамен они предлагают… простите, я не знаю – достаточно ли это большая сумма за аренду шахт на двадцать лет?
Что правда, то правда: мне приходилось считать в лучшем случае медные монетки, по доброте госпожи Увве попавшие мне в руки, а на них можно было купить разве что немного сладостей, когда нас вывозили на прогулку. Ну или попросить об этом какую-нибудь домашнюю девочку, только с ней приходилось делиться. Я бы с куда большим удовольствием купила книгу, но понимала, что копить придется несколько лет, а там уже и до окончания обучения недалеко, поэтому нет смысла изобретать сложные пути. Проще подождать, найти работу, а уж с жалованья покупать что захочется. Конечно, я знала, что вчерашней выпускнице много не заплатят, а еще придется одеваться и питаться на эти деньги. Но это все равно будет чуточку больше, чем медная монетка. А если госпожа Увве решит, что я могу остаться в пансионе и обучать самых младших девочек, то мне не придется тратиться на съемное жилье, а это очень большая экономия.
– По правде говоря, это не слишком много, – прервал мои воспоминания канцлер. – Поэтому мы торгуемся, повысив плату вдвое. Но на самом деле нас устроит полуторная ставка, и иссенцы явно согласны на это. Остается заключительный штрих.
– Ах вот оно что…
– Продолжайте, сударыня. Пока вы все излагаете верно.
– Еще у короля Иссена есть двое сыновей. Старший уже женат, а второй пока даже не помолвлен. Он на три года старше ее величества… – Я постаралась вызвать в памяти лицо этого юноши, ведь Дагна-Эвлора наверняка видела иссенского принца на каком-нибудь балу или приеме, и мне это удалось. – Он довольно симпатичный, но не пришелся ее величеству по нраву.
– Эве вообще мало кто по нраву… – пробормотал канцлер. – Что далее?
– Наверно, эти шахты… ну, как приманка на крючке. Если дело сладится, пускай даже не принесет иссенцам большой прибыли, у них будет повод снова закинуть удочку.
– Сударыня, откуда у вас эти рыболовецкие ассоциации? – не выдержал он.
– Одна девочка из пансиона очень любит рыбалку и в каникулы целыми днями пропадает на реке с отцом, – сконфуженно ответила я. – А потом рассказывает остальным.
– Ясно… Так что, по-вашему, иссенцы вознамерятся выудить в следующий раз?
– Не знаю. Может, это будет еще какая-то сделка. А может, они сразу решат посватать ее величество за своего младшего принца.
– Вы как-то слишком хорошо разбираетесь в подобных вещах для девушки, выросшей в стенах приюта… пансиона, прошу прощения.
– Можете не извиняться, – не удержалась я. – Это получается у вас непроизвольно, как и у меня, так?
Канцлер смерил меня тяжелым взглядом, но ничего больше не сказал. Спросил только:
– Как вы до этого додумались? Память Эвы помогла?
– Нет, – сразу ответила я. – Ее величество, говорю же, думала о том, что его высочество ей не нравится и что танцует он неуклюже. И она ни за что не пойдет за него замуж, даже если он предложит, но это вряд ли, потому что она ему тоже не по душе. Наверно, какая-то другая девушка завладела его сердцем…
– Избавьте меня от цитат из дамских книжек! – не выдержал канцлер.
– Но вы же спросили, как я дошла до такого решения, вот и отвечаю… То есть я хочу сказать, в тех самых романах такое часто встречается, и я подумала, что нет разницы – выдуманные страны или настоящие. Автор ведь живет в настоящей, значит, подглядел что-то в реальности. Немножко приукрасил, переиначил, но суть от этого не сильно поменялась… Я говорю глупости, да? – с тревогой спросила я, глядя, как мрачнеет его лицо.
– Отчего же, вовсе нет. Изложено наивно, но суть, – тут канцлер едва заметно усмехнулся, – как вы и сказали, от этого не поменялась. Что ж, посмотрим, как пойдут переговоры… Вам, сударыня, нужно подготовиться. Вы, конечно, многое выучили… в пансионе, но эти сухие цифры мало чем вам помогут. Я дам вам досье на тех людей, с которыми придется иметь дело, а также на тех, кто, так или иначе, задействован в сделке, – промышленников, купцов и прочих. Сколько вам потребуется времени на то, чтобы ознакомиться с материалом и уложить его в голове?
– Не имею понятия. Я ведь не знаю, какого размера эти досье и сколько их, – растерянно ответила я.
– Прекрасно…
Я взглянула на него с недоумением.
– Я хочу сказать: прекрасно, что вы не бросаетесь пустыми обещаниями, – пояснил канцлер. – Материалов не так много – тех, что я отобрал для ее величества. Нескольких часов вам вполне хватит для ознакомления: схватываете вы быстро, как я мог убедиться только что, поэтому…
– Одо, – перебила я, изо всех сил вцепившись в складки на подоле. Необходимость называть канцлера по имени ввергала меня не то чтобы в ужас, но по спине всякий раз бежали мурашки. – Не надо то, что вы отобрали.
– Объясните, – нахмурился он.
– Вы же выбирали то, что показалось самым важным вам, взрослому человеку, канцлеру! А ее величество думает не так, я – тем более, поэтому и хочу прочитать все. То есть первым делом я выучу то, что необходимо, но… Вы не беспокойтесь, я очень быстро читаю и не потрачу много времени!
Что правда, то правда: иной раз приходилось читать роман, тайком принесенный домашней девочкой, ночами, в свете луны или стащенного огарка свечи, чутко прислушиваясь, не идет ли горничная или дежурная воспитательница. Днем я, конечно, изо всех сил старалась не уснуть на занятиях, но оно того стоило.
– Зачем вам это? – Он уставился мне в глаза. – Вам нужно всего лишь озвучить роль, которую я для вас напишу. Без отступлений, сударыня, иначе это может плохо закончиться.
– А для ее величества вы тоже… пишете? – дерзко спросила я.
– Разумеется. И не сравнивайте себя с ней. Эва по крайней мере выросла во дворце и знает, что допустимо, а что нет.
– Вот именно, – ухватилась я за его слова. – Как я могу хорошо сыграть роль, если не понимаю, что за ней стоит? В пьесах это, может быть, не очень важно: обозначено, что такой-то – старый граф сурового нрава, это – его юная мечтательная дочь, а это – случайно оказавшийся в их краях путешественник. Здесь все просто и понятно!
– Неужели?
– Да, сударь! Мать одной девочки из пансиона – швея, ей часто заказывают костюмы для местного театра, она часто там бывает и иногда берет с собой дочь – та помогает с простой работой. И она слышала, что говорят актеры: есть определенное… как же это…
– Амплуа?
– Точно, именно это слово! Никак не могла вспомнить… Один обычно играет злобных стариков, другой – отважных юношей, третья – прекрасных дев… Но у персонажей нет никакой истории… Я очень путано говорю, да? – опомнилась я.
– Путано, но я, кажется, начинаю улавливать нить вашей мысли, поэтому продолжайте.
– Гм… Словом, у персонажей нет истории. Мы даже не знаем, почему граф злобный: от природы или с ним случилось что-то. Если в пьесе об этом не написано, то мы так и не поймем, почему он прогоняет от дочери женихов или вовсе казнит любого, кто на нее посмотрит. Так и с этими досье: вы напишете, что такой-то господин – промышленник, владеет тем и тем, намерен вложить в шахты такую-то сумму. А почему? Почему именно он, почему именно столько, почему в наши шахты, будто в Иссене их мало?..
Я с трудом перевела дыхание и закончила:
– Вы, наверно, все это знаете и так. И ее величество знает или хотя бы слышала. И поэтому вы о таком не напишете – это же очевидно! А я стану сидеть и моргать, а если кто-то станет намекать на нечто такое, что я должна знать ну… по умолчанию, то…
– Вы будете выглядеть дура дурой, – любезно закончил канцлер. – Или хуже: в вашем искреннем неведении послы углядят какой-то намек или даже оскорбление… Надо же, я не смотрел на проблему с этой стороны. Что ж… Будет вам досье. Но, повторяю, своей роли вы должны следовать до последнего слова. Никакой импровизации, это вам понятно?
– Конечно…
– В таком случае отправляйтесь наверх. Досье я пришлю, а вы покамест примерьте наряды. Фигуры у вас с Эвой немного различаются, нужно будет подогнать.
Наверно, если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне, что однажды я буду примерять платья ее величества, я бы только рассмеялась: это ведь невозможно! Ну только если не предположить, что я каким-то образом окажусь при дворе – прислугой, разумеется, – и мне достанется старое платье королевы в качестве награды за усердную службу.
Но эти наряды были совсем новыми: Дагна-Эвлора их еще не надевала – мастерицы шили по хорошо известным меркам, а до финальной примерки дело не дошло.
И вот тут-то всех нас поджидал неприятный сюрприз…
Глава 6
Прежде всего я не привыкла к корсету. В пансионе их заставляли носить только тех девочек, которые сильно сутулились или кривились набок, и которым не хватало для вразумления шлепка линейкой между лопаток. Мысль о необходимости тратить время поутру еще и на шнуровку этого приспособления обычно приводила жертву в такой ужас, что она принималась тщательно следить за осанкой.
В любом случае те корсеты затягивали не слишком сильно, лишь в той мере, чтобы не позволить ученице сгорбиться за партой. Ничего общего с тем орудием пытки, в которое в четыре руки затянули меня две крепкие горничные, похожие друг на друга как сестры. А может, они и были сестрами? Или их подбирали по внешности? Обе темноволосые, темноглазые, довольно рослые…
Я отыскала в памяти Эвы их имена – Эн и Эм, но так и не поняла, настоящие они, или же ее величество попросту звала девушек по первым буквам… не знаю, имени или фамилии.
Швею… то есть, я хочу сказать, швейного дела мастерицу первого ранга при дворе ее величества, дородную женщину примерно одних лет с госпожой Увве, звали госпожой Ланни. Королева, разумеется, фамильярно называла ее просто Ланни, как привыкла с детства.
Все они – в отличие от Нэны – состояли при королеве не первый год, и я поняла, что канцлер решил устроить мне очередной экзамен.
Королева не любила примерки, они ее раздражали, поэтому мое недовольное лицо никого не удивляло, и славно. Но, признаюсь, больше, чем реакция горничных, меня угнетала невозможность вдохнуть полной грудью. Теперь я отлично понимала, почему дамы в романах то и дело падают в обморок: если они вот так же затянуты, то достаточно малейшего усилия или даже сильного волнения, чтобы лишиться сознания от недостатка воздуха. А если дело происходит в жаркий день или в душном помещении, то тем более…