Оцепенение Гребе Камилла

Разумеется, слухи распространяются быстро, и вскоре умники из полиции дали ему прозвище «Дай-этому-случиться». С годами прозвище сократили для удобства, и он сначала превратился в «Дай-этому», а потом в «Дайте».

Мы здороваемся. Мы раньше не работали вместе, но знаем друг друга, хоть и поверхностно.

Гуннар неплохой полицейский, хоть с годами и стал нытиком. Его коллеги говорят, что он особенно угрюм, когда ни с кем не встречается.

– Что тут у нас? – спрашиваю я.

– Мужчина. На вид лет двадцать, – отвечает Дайте, теребя бороду. – Тело обнаружил рыбак.

– А мы тут зачем?

Вопрос не праздный. Оперативное отделение не расследует обычные убийства.

– Мы думаем, что его смерть связана с расследованием, которое сейчас проводится. И к тому же в стокгольмской полиции не хватает ресурсов. Они попросили нас помочь.

– Личность жертвы установлена?

– Не совсем, – говорит она, щурясь от солнца.

Я чувствую на себе ее взгляд.

Я, должно быть, выгляжу ужасно. Небритый, немытый, неподготовленный. Я совсем не похож на прежнего Манфреда.

Он бы никогда не пришел на работу в таком виде.

Прежний Манфред носил рубашки и костюмы-тройки. В кармане пиджака у него всегда был шелковый платок, и он благоухал, как парфюмерная лавка.

Прежний Манфред носил до блеска начищенные итальянские туфли из мягкой телячьей кожи и эксклюзивный, но неброский «Ролекс» модели пятидесятых годов.

Но прежнего Манфреда больше нет.

– Идем? – говорит Малин и направляется ко входу.

Судмедэксперт Самира Хан обнимает меня при встрече. Она маленькая и хрупкая, как ребенок. Длинная темная коса аккуратно лежит между лопаток.

– Как ты исхудал! – восклицает она, сжимая мне руку повыше локтя и потом шепотом добавляет: – Как она?

– По-прежнему в коме.

Самира кивает и поправляет фартук.

– Это чтобы мозг мог восстановиться, – поясняет она. – Послушай, дети в этом возрасте способны восстанавливаться очень быстро. И мозг обладает фантастическими способностями компенсировать утрату функций.

Я киваю. Все это я уже слышал раньше.

Мы идем в зал для вскрытия.

– Так кто, вы думаете, покойный? – спрашивает у Малин Самира.

– Мы думаем, что это может быть Юханнес Ахонен, – говорит Дайте, закладывая за губу снюс. – Но это предположение основано на том, что у мертвеца такая же татуировка.

Самира кивает.

– Придется дождаться заключения судебного ортодонта и результатов ДНК-анализа, чтобы точно установить личность.

Она открывает дверь и пропускает нас вперед. Характерный удушающий запах смерти ударяет мне в лицо. Краем глаза я вижу, как морщится Малин. Дайте, напротив, и бровью не повел. Просто прошел в палату, даже не вынимая рук из карманов.

– Посмотрим? – спрашивает Самира, надевает очки и полиэтиленовый фартук и подходит к столу для вскрытия.

На столе из нержавеющей стали лежит тело мужчины. Разбухшее и посиневшее. Кожа в некоторых местах потрескалась и напоминает тонкий зеленый брезент, небрежно накинутый на что-то белесое и бесформенное.

Когда я подхожу к столу, что-то внутри меня сжимается. Может, потому что мои чувства в расстройстве – обычно я так остро не реагирую на покойников. Словно холодная рука шарит в груди в поисках сердца. Я боюсь, что Надя тоже когда-то окажется на таком столе. Я знаю, что этот мужчина тоже чей-то ребенок.

Я зажмуриваюсь.

– Вскрытие будем проводить во второй половине дня, – говорит Самира, натягивая перчатки. – Но я подумала, что, возможно, вы захотите взглянуть на него пораньше.

Она продолжает:

– Как вам уже известно, тело было завернуто в покрывало и обмотано железной цепью. Когда ткани разлагаются, в грудной клетке и животе образуются газы – прежде всего метан и углекислый газ. Из-за этого тела утопленников часто всплывают на поверхность. В этом случае тело нарочно обвязали утяжелителями, чтобы оно не всплыло. Но это не означает, что он был убит. До вскрытия я не могу назвать причину смерти. Пока могу только сказать, что тело подверглось насильственным действиям, поскольку обе ноги, таз и спина сломаны.

– И кто-то отрезал ему руку, – добавляет Малин, кивая на отсутствующую левую руку.

– Необязательно, – возражает Самира. – Руки и ноги имеют тенденцию отваливаться, когда тело долго лежит в воде. Это могло произойти само по себе, по вине животного или механизма, например, лодочного пропеллера.

Дайте кивает, хмыкает, сводит кустистые брови.

– А это что за белое вещество? – спрашивает Малин.

Самира касается пальцами воскообразной субстанции, местами покрывающей тело.

– Адипоцир, или трупный воск. Образуется путем гидролиза из жира, когда тело долго находится в холодной воде.

– Черт, – бормочет Малин, но замолкает при виде недовольной мины Дайте.

– Когда он умер? – спрашивает он, делая заметки в блокноте.

– Я бы предпочла отложить этот вопрос, – тянет с ответом Самира. – Много факторов влияют на то, как быстро тело разлагается в воде: температура, содержание соли, кислорода, и так далее. Но предварительно могу предположить, что смерть наступила месяц-два назад. Трупный воск образуется не сразу.

– А татуировка, из-за которой вы решили, что это Юханнес… – интересуюсь я.

– Ахонен, – вставляет Дайте.

Самира поднимает руку покойного, чтобы мы могли разглядеть что-то темное на коже.

– Смотрите, – говорит она.

Дайте наклоняется вперед. Малин тоже, но я вижу, что ее взгляд обращен к двери, а лицо побледнело.

– Татуировка? – уточняю я.

– Да, – отвечает Самира.

– Ничего не видно, – жалуется Малин.

– У вас что, глаз нет? – фыркает Дайте, почесывая кончик носа. – Это птица.

Самира кивает.

– Орел. Возможно, орлан-белохвост или беркут. Они очень похожи. У Юханнеса Ахонена была такая же.

Она идет к письменному столу, снимает перчатки и бросает в желтый мусорный пакет с надписью «Опасные отходы», потом листает папку с бумагами.

– Вот, – протягивает она мне пачку фотографий.

На первой фотографии татуировка орла с характерным изгибом клюва и распростертыми крыльями, словно тот собирается приземлиться или вонзить когти в добычу. На другой – тело, завернутое в клетчатое покрывало и перетянутое грубой ржавой цепью, в звеньях которой запутались водоросли.

– На снимке увеличенная татуировка Ахонена, которую взяли с «Фейсбука», – поясняет Самира.

– Сегодня этих татуировок пруд пруди, – комментирует Дайте, выдвигая вперед челюсть. – Каждый второй придурок имеет татуировку. И наверняка таких орлов тоже как собак нерезаных.

– Не сомневаюсь, – отвечает Самира. – Но выяснять это – ваша работа. Можете забрать снимки. Я распечатала их для вас.

– Что нам известно об Ахонене? – спрашиваю я.

– Родился в Ханинге, – говорит Малин. – Двадцать лет. Мать заявила об исчезновении в марте. Осужден за незаконное хранение оружия, наркотиков и кражу. Его имя всплыло в деле Игоря Иванова, тридцатидевятилетнего гражданина Швеции, родившегося в Киеве в Украине и проживающего в Эльвшё. Судя по всему, он заправляет торговлей наркотиками в южных пригородах. Криминальная легенда. Нам пока не удалось ничего на него накопать, хотя ходят слухи, что он управляет своей организацией железной рукой и пришил пару парней, которые кинули его на бабки. Но мы не знаем, правда это или нет.

Я присвистываю.

– Игорь Иванов. Надо же.

В этот момент Малин прижимает руку ко рту, поворачивается и пулей вылетает из комнаты.

– Ой, – восклицает Самира и спешит за ней.

Дайте смотрит на меня и поправляет очки на носу.

– Я все думал, сколько она выдержит, – заявляет он с нескрываемым злорадством в голосе. – Интересных следователей они нам теперь присылают. Беременным теткам на сносях в морге не место.

Самуэль

На лес уже спустились сумерки, хотя летнее небо по-прежнему светлое. В лесу пахнет влажной землей и зеленью.

Голова раскалывается от боли, все тело ноет. Я пытался спать в ночном автобусе, но это было непросто. Мысли о пакете с коксом не давали мне покоя. А в Хёкарэнген стерва, которая вела автобус, меня высадила.

Я боюсь даже подумать о том, что Игорь скажет, расскажи я ему, что образцы товара уехали с мусоровозом.

Чтобы отвлечься, достаю мобильный из кармана.

От матери ничего.

Как укол в сердце.

Она вечно мной недовольна.

Что бы я ни делал. Когда мне поставили высший балл по математике, она даже не обрадовалась. Только трындела, что по всем остальным предметам у меня двойки. А когда я подарил ей браслет от «Эрмес», она закатила истерику, что не желает принимать краденые вещи в подарок и что типа воровство это смертный грех, хотя я этот браслет вообще-то купил.

Я со вздохом возвращаюсь к мобильному. Пишу эсэмэс Жанетт, лучшей подружке Александры.

Она горячая штучка.

Длинные светлые волосы, крепкая маленькая грудь. Большой рот, нежная кожа вся в веснушках. Нежная на ощупь тоже.

Между нами с Жанетт что-то есть. Только я пока не знаю что.

Мне стоило бы воздержаться – она все-таки подружка Александры, но с другой стороны, верности до гроба я Александре не обещал. Даже наоборот – объяснил, что не готов к серьезным отношениям. Что я еще не достиг этой черты, словно любовь – это конечная станция в метро.

Александра сказала, что ее все устраивает, она тоже не хочет себя связывать.

Так что мы встречаемся и спим, иногда нам бывает очень хорошо вместе. Как в порнофильме или как будто мы по-настоящему влюблены.

Я ускоряю шаг и слышу сигнал. Пришел ответ от Жанетт.

Никаких смс – написано на экране. Я хотел написать и спросить, почему и с чего это она выделывается, как вдруг где-то позади раздается хруст ветки.

Я оглядываюсь, всматриваюсь в темноту, но не вижу ничего, кроме светлых стволов берез и очертаний кустов позади них.

Должно быть, какой-то зверь.

Несмотря на то, что мы живем всего лишь в девятнадцати минутах от центра, в лесу водятся дикие животные. И собак здесь часто выгуливают…

Продолжаю идти.

Лес редеет, передо мной возникают низкие бетонные здания под крышами из листов рифленого железа. Я пролезаю через дыру в заборе и иду к старой автомобильной мастерской на окраине промзоны.

В сумерках различаю две фигуры перед входом.

Игорь и Мальте.

У меня ноет под ложечкой, когда я подхожу к мастерской.

Игорь кивает в знак приветствия, Мальте ухмыляется, демонстрируя золотые зубы.

– Привет, – начинаю я. – Кое-что случилось… Пакет…

Закончить мне не дают, Игорь знаком велит мне молчать. Потом идет в сторону контейнера, расписанного граффити со стоячими членами и тэгами.

– Здарова, – улыбается он, но не мне.

Я поворачиваюсь и вижу двух чуваков, приближающихся к нам.

Один короткий и жирный, похожий на латиноса, в байкерской косухе и джинсах. Второй бледный и белобрысый, как альбинос, в толстовке и джинсах. В руках спортивная сумка с надписью Just do it.

Я подхожу к Мальте, пытаюсь привлечь его внимание.

– Пакет, – шепчу я. – Образцы товара. Их нет.

Мальте застывает, медленно поворачивается ко мне. В глазах у него страх.

– Какого хрена? – шепчет он.

– Мамаша их забрала.

– Серьезно?

Я смотрю, как Игорь общается с чуваками. Он активно жестикулирует, чуваки ржут, словно он рассказывает что-то смешное. Потом они поворачиваются и идут к нам с Мальте.

Меня бросает в пот. Я чувствую, как намокают подмышки, хотя на улице прохладно. Пытаюсь думать о Мальте как о мальчике на побегушках, чтобы отогнать страх, но это не помогает.

– Хренов лузер, – сквозь зубы шипит Мальте и сплевывает.

Косуха Игоря поскрипывает при ходьбе, а свет фонаря отражается от бритой черепушки.

– Самуэль, – говорит он. – Возьми сумку.

Альбинос бросает мне сумку, и мне удается ее поймать. Не знаю, что там, но наверное не товар, раз Игорь встречался с дистрибьютором.

Это могли бы быть деньги, но Мальте говорил, что Игорь предпочитает рассчитываться в биткоинах, когда речь идет о крупных суммах.

Игорь встречается со мной взглядом. Его глаза – два черных колодца, а лицо ничего не выражает.

– Образцы! – командует он.

– Я пытался вам сказать, – мямлю я. – Их нет. Мамаша забрала.

Повисает тишина. Игорь смотрит на меня так, словно я говорю на иностранном языке.

– Какого хрена? – наконец выдавливает он.

– Она выбросила их в помойку, а я не успел их вытащить до того, как приедет мусоровоз… Но я подумал, что лучше все равно прийти. Я все верну.

Я ловлю себя на том, что говорю, как мамаша, и затыкаюсь.

Не хочу быть похожим на нее.

Но ехидный голос, тот, который иногда звучит у меня в голове, снова вернулся: «Тебе трындец, лузер херов».

Игорь идет ко мне. Челюсти у него напряжены, словно он закусил что-то твердое и горькое.

– Нет образцов – нет аванса, – равнодушно пожимает плечами латинос.

И в этот момент, когда хуже, казалось бы, уже быть не может, у меня в кармане пикает телефон.

Игорь сверлит меня взглядом и сжимает руки в кулаки:

– Я же тебе сказал отключить мобильник, ты дебил?

Я жмурюсь и жду удара, сжимая в руках сумку. Но вместо этого слышу голос за спиной:

– Полиция! Руки вверх! Всем лечь на землю.

Я открываю глаза и вижу Игоря и Мальте на корточках, словно они собираются подчиниться приказу.

Другие чуваки бегут в сторону леса.

Не знаю, почему – наверное, инстинктивно, – я бросаюсь бежать в противоположную сторону по велосипедной дорожке в сторону заброшенной теплицы. Бегу со всех ног с сумкой в руке, сгорая от стыда.

Как я мог совершить такую глупость?

Потому что ты дебил.

Игорь просил меня о двух вещах – принести пакет и отключить мобилу.

Я не справился ни с одной.

Я действительно бесполезен. Все, кто звал меня неудачником – а таких много, были правы.

В темноте слышны выстрелы. Я ускоряю бег. Ноги горят, сердце бьется в груди как бешеное. Тошнота подступает к груди. Я вынужден остановиться. Хватаюсь за фонарь, и меня выворачивает на асфальт. Я ловлю ртом воздух, озираюсь по сторонам.

Лес за мной тихий и неподвижный.

Никто не бежит за мной. Не видно ни полицейских, ни собак, ни Игоря с Мальте.

Неужели мне удалось ускользнуть?

До меня доходит, что лучше выйти из света фонаря, где меня видно как на ладони. Во рту вкус блевотины, грудь горит огнем. Я схожу с дорожки в лес.

В темноте передо мной виднеются очертания валуна, где мы с Лиамом прятали тайные послания, порнокартинки и конфеты в детстве.

Подхожу ближе, ставлю сумку на мокрый гранит и раскрываю молнию. Моргаю не привыкшими еще к темноте глазами.

В сумке куча пачек с банкнотами. Непонятно, сколько там денег, но не меньше ста тысяч крон. А может и больше. Я прикидываю – по меньшей мере, двадцать пять крупных пачек.

Беру одну из пачек.

Сколько здесь? Сотня?

Если в каждой пачке по сто, а в сумке двадцать пять пачек, то всего в ней двести пятьдесят тысяч крон.

У меня засосало под ложечкой.

Что, если полиция поймает меня с сумкой?

Они упекут меня за решетку.

Я обдумываю варианты действий. Затем аккуратно застегиваю сумку и опускаюсь на корточки. Роюсь в ветках и листве там, где, как я знаю, под камнем есть углубление. Запихиваю туда сумку, заваливаю листьями, поднимаюсь и бегу к парковке.

Рядом со старым ржавым «Вольво» стоит новенький черный сияющий мотоцикл Игоря – тот, на котором он давал мне прокатиться и который ненавидела мама.

Я смотрю на рисунок в виде языков пламени на баке для бензина и усиленно думаю.

Игоря арестовали. Думаю, он не будет возражать, что я его одолжил. Может, даже будет рад, что полиция его не конфискует. Так что я даже помогу Игорю.

А если я в чем-то и хорош, так это в угоне машин и мотоциклов.

Александра открывает не сразу. Мне пришлось долго трезвонить ей в дверь. И когда открывает, дверь на цепочке. Она с подозрением смотрит на меня.

– Проваливай, – шипит она.

Я ничего не понимаю.

– Ты белены объелась?

Александра пытается захлопнуть дверь у меня перед носом, но я тяну в другую сторону. Только сейчас я вижу, что глаза у нее мокрые от слез, а тушь размазалась по щекам. Волосы спутаны, одета она только в грязную футболку и трусы.

– Что произошло? – спрашиваю я.

– Какого хрена тебе понадобилось мутить с Жанетт? Ты меня унизить хотел?

В голосе слезы. Она закрывает дверь и молча стоит за ней, будто сомневается.

Я дергаю дверь, но цепочка не поддается.

– Черт, детка, это ничего не значит. Жанетт не… Это тебя я люблю.

– Ну да, конечно, – саркастически отвечает она, но в голосе слышны слезы.

– Впусти меня, детка. Этот двинутый Игорь гонится и за мной.

Про полицию я ничего не говорю, потому что Александре не нравится, что я нарушаю закон. Она утверждает, что предпочла бы, чтобы я работал контролером в метро, а не дилером.

Но, думаю, это ложь.

Без денег я был бы никем. Ни Александра, ни Жанетт не хотели бы иметь со мной дела.

Потому что я ничтожество. Ни на что неспособен. И у меня ничего нет.

Это горькая правда. Правда, с которой мне придется смириться.

Так оно и есть. Ты ничто. Ничто.

– Знаешь что, – тихо, но уверенно произносит она. – Мне надоело решать твои проблемы. Тебе пора повзрослеть. И не втягивай меня в ваши с Игорем аферы.

Она закрывает дверь, только чтобы через мгновение снова открыть.

– И прекрати звать меня деткой! – кричит она, брызжа слюной.

Дверь с грохотом захлопывается, и я остаюсь стоять на лестничной клетке.

Манфред

Афсанех крепко спит, хотя будильник звонил уже два раза. Длинные темные волосы разметались по подушке. Во сне она слегка похрапывает. На прикроватной тумбочке – баночка с прописанным врачом снотворным и полупустой стакан с водой. Рядом с банкой – половина таблетки, которой там не было, когда я вчера ложился спать.

Видимо, она встала ночью и приняла еще полтаблетки снотворного.

Издалека слышно, как часы на церкви Хедвиг Элеоноры пробили семь. Кроме часов, ничего больше не слышно.

Поразительная тишина.

Много лет я жил в окружении детских звуков. Сперва старшие дети не давали мне передохнуть. Потом они выросли, уехали, и родилась Надя, и с ней начались крики, детские программы, грохот игрушек, таскаемых по полу туда-сюда.

Теперь тишину нарушают только дыхание Афсанех, скрип двери во внутренний двор и звук шагов по мостовой.

Есть что-то знакомое в этой тишине. И я знаю, что.

Арон.

После Арона тоже царила тишина.

Я вырос в районе Эстермальм в центре Стокгольма. Даже в самых смелых фантазиях ни я, ни мои родные не могли представить, что я стану полицейским. Не об этом мечтали мои буржуазные высокообразованные родители.

Предполагалось, что мы с Ароном получим научную степень.

Разумеется, мы сами могли выбрать дисциплину, если это были юриспруденция, медицина или, на худой конец, экономика. Искусствознание и литературоведение тоже могли сгодиться, если у ребенка сильно развито эстетическое чувство.

Мы с Ароном были близнецами.

Однояйцевыми близнецами, даже родителям и друзьям не удавалось нас различать.

Когда нам исполнилось двенадцать, что-то случилось. Арон перестал есть. Утверждал, что не может глотать. Родители возили его по врачам, но те могли только констатировать, что физически он здоров, следовательно, причину нужно искать в психике.

Недели шли, а Арону становилось только хуже. Он худел и худел, а я толстел и толстел.

Наверно, ел за нас двоих.

Наконец Арон исхудал так, что торчащие ребра натягивали тонкую кожу, а коленки напоминали головки на спичках, в которые превратились его ноги. Он был так слаб, что мог только лежать на диване марки «Свенск Тенн» в нашей просторной гостиной, смотреть телевизор и пить газировку через трубочку.

Однажды папа сказал, что с него хватит, поднял Арона с цветастого дивана, отнес на руках в машину и отвез в больницу.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Главное детище Брэма Стокера, вампир-аристократ, ставший эталоном для последующих сочинений, причина...
Ллана видит мир через объектив фотоаппарата, старается держаться подальше от людей и точно не собира...
Мое прошлое – череда потерь. Сначала родители, потом бабушка, брат, возлюбленный. Чтобы пережить под...
Начало Второй мировой отмечено чередой поражений европейских стран в борьбе с армией Третьего рейха....
Как отказаться от приглашения провести выходные в настоящем средневековом замке?"Никак!" - подумала ...
В отдаленном шотландском монастыре убит постоялец. Его тело изуродовано самым невероятным образом. П...