Мстительница Рейнольдс Аластер
– Нет, но никто из нас не будет таким же, как в тот день, когда ступил на борт этого корабля. Череп свел ее с ума, но нет никого, на ком бы он не оставил какой-то след. Однако вот что тебе надо понять: покажи, на что ты способна, – покажи всей «Монетте» и мне лично – и у тебя никогда не будет более преданной команды. – Он вздохнул, как будто ему нужно было что-то сказать и он уже достаточно долго сдерживался. – Могу я говорить откровенно?
– Разве мы не этим сейчас занимаемся?
Он улыбнулся, но это была грустная улыбка.
– Когда-то у меня была дочь, и я ею очень дорожил. Она ходила со мной в рейсы куда угодно, знала корабль от парусов до трещальника. Она была примерно твоего возраста, когда я потерял ее, – и, боюсь, ты весьма мне о ней напоминаешь.
Я осторожно попыталась подобрать слова, не причиняющие боли, но это оказалось невозможно.
– Что случилось, капитан?
Ракамор снова посмотрел на подметалу:
– Погоня в кильватер. Единственная, в которой я в итоге проиграл.
– Она умерла?
– Да. Да, умерла. В тебе я вижу что-то от Иллирии, и это заставляет меня тревожиться о твоем благополучии больше обычного.
– Я не хочу возвращаться на Мазариль, капитан. Еще нет. И я знаю, что Адрана думает то же самое. Вы не должны беспокоиться о Видине Квиндаре, что бы он ни говорил. Я точно знала, что делаю, когда согласилась присоединиться к вашей команде, и, когда пройдут шесть месяцев, смогу сама распоряжаться своей судьбой.
– Твой отец может с этим не согласиться.
– Он хороший человек, сэр. Но после того, как умерла мама, он принимает одно плохое решение за другим. Это просто последнее из них, и моя решимость остаться и заработать наши призовые деньги лишь выросла. Вы же не дадите сигнал другому кораблю, верно?
Металлическая штуковина в его руке поскрипывала, пока он сжимал ее и разжимал.
– Полагаю, мы могли бы проверить, как обстоят дела, после первого же шарльера. Зная Джастрабарска, можно предположить, что он пойдет следом и будет подбирать крошки, оставшиеся после нас. – Когда Ракамор принял решение, его лицо застыло. – Мы больше не будем обсуждать этот вопрос. Я передам Квиндару через трещальник, что вы остаетесь под моей опекой. Впрочем… хочешь, чтобы я переслал пару слов вашему отцу?
– Кажется, вы говорили, что никаких сообщений не будет, сэр.
– Я сделаю исключение, Фура.
Я поразмыслила об этом несколько секунд. Мне не хотелось вести себя грубо или бессердечно. Но если отец знает, что мы живы и здоровы, этого достаточно.
– Скажите ему, что ничего не изменилось.
Только на шестой день кости снова заговорили. На этот раз Адрана получила больше, чем фрагмент. Она слушала целый диалог – двое перешептывались друг с другом – и лепетала, воспроизводя его, так быстро, как только могла.
– …приближаемся к Малграсену, нужен ярдаж. Повреждены фор- и крюйс-сол-брамсели, возможно, поддадутся ремонту… посоветуйте, как быть с затратами… – Она встряхнулась, словно отбрасывая остатки кошмара. – Ярдаж. Что это за ерунда такая?
– Соратники Хиртшала так называют такелаж, когда общаются между собой, – сказал Казарей. – А сол-брамсели – это разновидность парусов. Если только ты не слышала об этом с того момента, как поднялась на борт, то могла узнать лишь от черепа. – Он покачал головой, в равной степени удивляясь, восхищаясь и – как мне кажется – испытывая облегчение. – Я никогда в тебе не сомневался. Но мне было интересно, сколько времени это займет. Ты опережаешь меня на несколько недель!
– Давай я попробую на том же узле, – сказала я.
Ни в тот день, ни на следующий мне не удалось ничего услышать. Но на восьмой день нашего обучения, во время утреннего занятия, то холодное окно открылось и в моей голове. Я не поймала ни разговора, ни даже единственного слова, которое можно было бы пропеть Казарею. Но я почувствовала, как нечто забралось в мою голову: оно трепетало, ощущалось неправильным и неуместным, и подобного чувства я до того момента ни разу в жизни не испытывала.
Я рассказала Казарею. Он закрыл глаза с таким видом, словно его молитвы были услышаны.
– Нам еще многое предстоит сделать, но я не сомневаюсь, что капитан нашел новых чтецов костей. Вы обе измените судьбу этого корабля.
– А она нуждается в изменении? – спросила Адрана, вешая мосты обратно на стену.
– В последнее время она не так уж плоха, если честно. Однако ее всегда можно улучшить.
– Хотела кое-что спросить, – сказала я, поправляя волосы. – Я слышала, как капитан упоминал что-то про Клык, а потом он обмолвился о дочери, которую потерял из-за погони в кильватер. Одно как-то связано с другим?
Казарей выдержал паузу перед ответом. Казалось, мы вынуждаем его рассказывать о чем-то, противоречащем его характеру и здравому смыслу, о темном деле, про которое лучше не упоминать.
– Нет, – осторожно и тихо проговорил он. – Клык – это одна история, а погоня – другая. Клык – это шарльер. Там мы потеряли Гитлоу…
Я воткнула шпильку в волосы.
– Гитлоу?
Он сжал губы так, что они сморщились.
– Если хочешь знать правду, придется подождать, пока Прозор поделится ею. Ей досталось сильнее, чем остальным. – Он вздохнул. – А погоня в кильватер… Погоня случилась до того, как я поднялся на борт. Я никогда ее не видел.
– Дочь Ракамора? – спросила я.
– Босу Сеннен, – поправил он меня. – Ту, кто забрал ее у Рэка. – Он отвернулся от нас, чтобы проверить, как там череп. – И если тебе хватит мудрости, ты никогда не упомянешь это имя в присутствии Ракамора.
День за днем мы приспосабливались к корабельным порядкам. Потихоньку переняли обязанности по готовке у Казарея, и это помогло сблизиться с командой. Еще в чтении костей мы обе демонстрировали успехи. Адране все легче удавалось извлекать из черепа сообщения, а один или два раза ей даже повезло настроиться на сигнал, когда Казарей счел его слишком слабым. Я тоже продвигалась. На тринадцатый день мне удалось извлечь из черепа целых три слова, а на пятнадцатый – фразу. На таком, конечно, пистолей не заработаешь, и все-таки это доказывало, что способности у меня тоже есть. Удовлетворенный тем, что мы разобрались с основами, Казарей перешел к более сложным нюансам нашей работы, которые включали возможность не только получать сообщения, но и отправлять. Следуя указаниям наставника, мы передавали тестовые сообщения дружественным кораблям, а он потом проверял, дошли ли они без ошибок. Нам также пришлось научиться записывать сложные сообщения во время приема, что оказалось труднее, чем мы предполагали: все равно что потирать одной рукой живот, а другой – похлопывать себя по голове.
Все это время речь шла лишь о передаче информации между кораблями, но никогда – между кораблями и мирами. Черепа, как выяснилось, имели особенности: они не слишком хорошо работали рядом с поглотителями или шумом и суетой человеческой жизни. Когда какому-нибудь миру требовалось отправить в другой мир секретное сообщение, оно должно было «прыгнуть» из первого мира на корабль, а с корабля – в другой мир; в начале и конце пути кому-то приходилось этим заниматься.
Я поняла, что можно всю жизнь работать с костями и не докопаться до сути всех их причуд. Но никто из нас не мог строить планы на всю жизнь.
Потихоньку пошли слухи, что мы не так уж и плохи. Чтобы поменьше выделяться, я отыскала очень острый нож – тот, что называли «такелажным ножом», потому что он мог рассечь любую оснастку, – и велела Адране отрезать половину длины моих волос. Я сама удивилась, взглянув на себя в зеркало после этого. В моем лице обнаружились углы, которых я раньше не замечала, – как будто что-то твердое пробивалось сквозь плоть. Моя внешность не стала хуже, но и не улучшилась. И мне это понравилось. Потом Адрана неохотно заставила меня проделать то же самое с ее волосами. Но я-то знала, что ей понравилось, как это изменило меня, и она хотела получить часть того же для себя. Мы также перестали настаивать на том, чтобы все время носить наши платья и ботиночки, и начали примерять некоторые из менее грязных предметов одежды, оставленных для общего пользования. Кроме того, должна признаться, мы перестали быть такими привередливыми по части мытья. Может, в силу перечисленного – или просто потому, что к нам постепенно привыкли, – команда теперь охотнее с нами откровенничала, делилась рассказами о своем труде и его сложностях, время от времени бросая неосторожные замечания о Ракаморе.
– Если сможем оторвать его от книг…
– Когда капитан закончит гладить свои рубашки, он, возможно…
– Даже его величество не задрал бы нос по этому поводу…
И тому подобное. В этом никогда не ощущалось особого неодобрения, и, наверное, Ракамору от команды доставалось не больше, чем любому другому капитану. В том, как они про него говорили, всегда ощущались уважение и нежность. Они его любили, пусть даже он их иногда раздражал своими изысканными манерами, образованными речами и тем, как много времени проводил, уткнувшись носом в книги.
Нельзя сказать, чтобы они сами были необразованными людьми. Мы уже знали, что Казарей родом из хорошей семьи. Мэттис, открыватель, ремеслу обучился по книгам, а не от какого-нибудь наставника. Он показал мне тетради: страницы были исписаны безумными каракулями и содержали факты и знания, относящиеся ко всем дверям, замкам и защитам от взлома, с какими можно столкнуться внутри шарльера.
– Большинство записей сделаны не моим почерком, – признался Мэттис, пока я листала эти сакральные страницы. – Когда я был молод – а я был молод, пусть в это и трудно поверить, – один старый открыватель по имени Лаутаро доверил мне эти дневники. В них вся мудрость, которую он накопил за целую жизнь, посвященную открыванию шарльеров, и они уже были старыми, когда он только начинал. Видишь, почерк меняется дважды? Он получил их в наследство от еще более старого открывателя. То есть им лет сто – сто пятьдесят. Если я один из лучших в своем деле – а я бы не стал разбивать лампы любому, кто сделает подобное заявление, – то это только из-за тех, кто был до меня.
– А вам не боязно проникать в эти штуки? – спросила я.
– Боязно? – Улыбка рассекла его бороду. – Это то, ради чего я живу, девочка. Все остальное – вся эта ерунда с полетами от одного шарльера к другому – вот с чем приходится мириться!
– Капитан Ракамор говорит, что мы с Адраной никогда не попадем в шарльер.
– Его императорское умнейшество знает, с какой стороны хлеб намазан маслом. Не считая парусов – и, возможно, самого черепа, – вы обе, наверное, самое ценное на этом корабле. – Он коснулся пальцем своего короткого носа. Каждая часть Мэттиса выглядела округлой и стертой, как очень старая скала, которая повидала на своем веку бесчисленное множество штормов. – Вам ничего не грозит. Вы честно заработаете свои пистоли, и если кто-нибудь вас в этом упрекнет – скажите, что Мэттис просит его на пару слов.
Тут мой палец остановился на одной из страниц мэттисовского дневника. Там был нарисован круглый предмет, внутрь которого от самой поверхности уходил длинный узкий разрез. Схема пестрела примечаниями и деталями. Они были записаны рукой Мэттиса.
И озаглавлены: «Клык».
– То самое место, – тихо проговорила я. – Там что-то пошло не так, да?
– Ага, – ответил Мэттис так же негромко. – Вернее не скажешь.
Глава 5
К тому времени как мы спустили паруса, фотонные ветра вынесли нас за пределы Собрания на двадцать миллионов лиг. Наверное, шарльер должен был всецело завладеть моим вниманием, но вышло не так. Шарльеры, как правило, выглядят непритязательно; что способно породить испарину на лбу – так это их содержимое. Однако я никогда не видела Собрание снаружи, и на подобное зрелище точно стоило поглазеть. Одно дело – знать, что мы далеко от дома; совсем другое – убедиться в этом воочию.
Если бы я попыталась рассказать об увиденном приятными и красивыми словами – и чтобы все они были правильными, подобающими леди, как учил Паладин, – я бы сказала, что Собрание выглядело туманным кругом мерцающего, искрящегося света, в центре которого расположилось Старое Солнце, замаскированное и завуалированное всеми мирами, что оказались между ним и «Монеттой», так что его усталый свет фильтровался, рассекая небесные оболочки сферических миров, стеклянные окна трубчатых миров, поля самих шарльеров, вызывающие смещение фотонов, – и оттого он переходил то из красной части спектра в синюю, то из синей в красную. И еще я бы сказала, что совокупный эффект всех кружащихся между нами и светилом миров создавал постоянно блистающую гранулярность, бесконечный танец бликов: рубиново-красные становились белыми, белые – цвета индиго, а тот – почти невероятным глубоким оттенком пурпурно-синего.
Но я бы на этом не остановилась, потому что и тогда не смогла бы заставить вас узреть все таким, каким оно было. Так что я бы продолжила и упомянула, как свет пронзал нас, удалялся, снова пронзал – в те моменты, когда какой-нибудь мир хитростью улавливал свет Старого Солнца и посылал под правильным углом нам в глаза, как копье, прежде чем орбита или угол искажали его на свой лад. Нельзя было указать на какой-нибудь проблеск и узнать, что это за мир, но в мыслях, понимая, что вы делаете, вы бы считали, что у каждого из них выдался свой момент блеска. Даже у вашего собственного мирка.
Люди сотворили из Собрания нечто прекрасное. Мы не имели отношения к его возникновению. Это не мы устроили Раскол, не мы собрали все разрозненные части вновь. Это сделали люди, да, – но не мы. Но мы были теми, кто опять заселил миры, отыскал места, в которых можно жить, и все это осуществилось в подобии мира и гармонии, продлившихся более восемнадцати веков.
И тем не менее, как бы сильно я ни была тронута этим, как бы ни пронзила меня яркая, мучительная тоска по дому, я не могла отделаться от слов, которые сказал капитан Рэк в библиотеке.
Все Заселения в конечном итоге оказывались временными, и наше в этом смысле ничем не выделялось.
– Погибель Брабазула, – сказал он. – И нет, это место не станет нашей погибелью, если я буду как-то контролировать происходящее. Кое-кто из вас про него слышал: команда Лофтлинга неплохо здесь поработала еще в тысяча семьсот пятьдесят четвертом году. Но они опаздывали с возвращением в порт, и у них не было времени зайти поглубже, прежде чем настало время отступать. Васпери побывал здесь снова в восемьдесят первом году, но шарльер не открылся. С той поры он придерживался довольно предсказуемого цикла, однако за восемнадцать лет никто не предпринял новой экспедиции. Прозор – можешь не обращать внимания на ауспиции в твоей книге. Казарей вытащил обновленные цифры из черепа прямо перед тем, как мы достигли Мазариля.
– Очень мило с его стороны об этом рассказать, – проворчала она.
– Ты имела в виду, очень мило, что он сберег коммерческую тайну, чтобы мы сумели поделить пистоли между собой, когда она окупится? – Ракамор не стал ждать ответа. – Если ауспиции верны, по моим подсчетам, шарльер откроется через два дня с небольшим, чуть больше чем через пятьдесят часов.
Это было начало вечерней вахты. Названный им срок истекал сразу после полуночи.
В иллюминаторе, расположенном напротив того, что выходил на Собрание, виднелся шарльер, занимающий такую же часть неба, как и все миры, но разница заключалась в том, что он находился от нас в нескольких лигах. Это была сфера примерно такой же величины, как Мазариль, и она светилась угрюмым красным светом. На этом сиянии неустанно перемещались вдавленные узоры – сложные геометрические фигуры, похожие на резьбу или вышивку. Они чередовались, мерцая, и время от времени можно было рассмотреть нечто, скрывающееся под ними.
– А мы знаем, что там внутри? – спросила я, стараясь говорить как член команды.
– Описание Лофтлинга – лучшее, что у нас есть, – сказал Мэттис. – Это скалистый мир, и у него есть поглотитель, вот почему мы на орбите. Гравитация, видишь ли, проходит через поле, даже если ничто другое не может. Когда оно для нас откроется, мы увидим двери на поверхности. У нас есть карты Лофтлинга, и они довольно подробные. Двери, а также защита от взлома восходят к концу Пятого Заселения, и у нас достаточно опыта с разными штуковинами той эпохи, чтобы не нарваться на то, с чем мы не справимся.
– Содружество Ледяного Трона, – сказала Жюскерель. – Жестокая диктатура, судя по всему. Говорят, отголоски криков их жертв слышались еще сто тысяч лет. – Она потерла ладони. – Но они оставили после себя славную добычу.
Про следующие пятьдесят часов я мало что могу рассказать. Мы с Адраной несли вахты, как обычно, проводили время в комнате костей, готовили еду для команды. Спали, когда получалось. Однажды в поздний час, когда крики Гарваль, казалось, рассекали корабль, словно жестокий холодный ветер, я выпуталась из гамака и пошла к ней. Дверь в комнату была не заперта, как и в прошлый раз. Видимо, Ракамор считал команду терпеливой, или ему просто не приходило в голову, что кто-то может задушить Гарваль за то, что она не дает ему спокойно спать.
Я не собиралась ее душить, но не стану притворяться, что мои мысли были исключительно благородными. Наверное, я хотела как-то пробудить ее от кошмаров, чтобы она не вопила, как ребенок в истерике.
Но стоило оказаться рядом с несчастной, как мой гнев утих.
– Ох, Гарваль… – проговорила я так тихо, словно собралась нашептать ей колыбельную. – Ты не можешь с этим справиться, верно?
Она билась в конвульсиях, насколько это позволяли путы. Ее голова моталась из стороны в сторону, ремень ослаб. Кулаки сжались так, что ногти впились в ладони, а сухожилия выпирали словно гребни. Из ее глотки лились потоком мучительные стоны.
Я отыскала тряпку, которой Казарей вытирал ей лоб, и подошла к раковине на стене. Потом вернулась, встала рядом и попыталась разжать пальцы Гарваль в достаточной степени, чтобы просунуть свою руку в ее ладонь.
– Ты спрашивала, не мы ли новенькие. Я Фура, а мою сестру зовут Адрана. Ты была права насчет нас: мы поднялись на борт, чтобы заниматься тем же, что делала ты, – читать череп. Знаю, для тебя это закончилось плохо, но ты не виновата. Ты искала способ покинуть свой мир и нашла. У нас с Адраной вышло так же.
Я провела влажной тряпкой по ее лбу и губам, а она в это время продолжала дергаться столь же сильно, как и когда я вошла в комнату.
– Ну, может, и не так же, – продолжила я. – Нам не досталось так сильно, как тебе. Просто в семье дела шли не очень хорошо. Мне кажется, Адрана просто хотела приключений, а возможность заработать пистоли стала оправданием, способом обосновать ее решение. В каком-то смысле она меня обманула, но к тому времени, когда я поняла, что устроила моя сестра, идея сбежать понравилась мне не меньше, чем ей.
Не знаю, что стало причиной: мои слова, мое присутствие или просто в голове Гарваль переменилась погода, – но она слегка успокоилась. Я снова пустила в ход тряпку. Нечего было бояться разбудить остальных своими разговорами: если уж они могли спать под крики Гарваль, то проспали бы и Раскол.
– Вельген, – произнесла она.
Одно слово, и все.
– Кто-то из твоих близких? – спросила я, решив, что это имя человека, а не название мира.
– Брат, – ответила она хриплым от стонов голосом. – Братик. Мой хороший Вельген. Я должна была лучше о нем заботиться. Надо присматривать друг за другом, верно?
– Верно, – ответила я.
Но на такой вопрос всегда отвечаешь одинаково, что бы ты ни думал на самом деле.
– Где мы?
– На орбите вокруг шарльера. Поле скоро откроется, и они пойдут внутрь. Не думаю, что это опасное место. У них есть карты, и команда вроде бы знает, что делает. Ракамор выглядит уверенным…
Она прервала мои слова с тонкой, понимающей улыбкой на губах:
– Не стоит всегда верить словам капитана.
– Мне кажется, он желает лучшего для нас.
– Для себя. А если с остальными все будет в порядке – это бонус.
Дверь была все еще закрыта. Это был только разговор, но внезапно он стал мятежным, и у меня по коже побежали мурашки.
– Я не думаю, что он плохой человек.
– Я такого не говорила. Но каким бы ни был Ракамор, он капитан, а капитанами движет совсем не то, что всеми нами.
– Что же им движет?
Она с трудом перевела дух:
– Тебе рассказали про его дочь?
Я поднесла влажную тряпку к ее лицу:
– Немного.
– Ну и ладно. Учитывая все обстоятельства, наверное, так даже лучше.
Постепенно выяснилось, кто отправляется к шарльеру, а кто – нет. За несколько часов до того, как поле должно было отключиться, все собрались на камбузе: кто в скафандре, кто без, разложив шлемы на магнитных столах как трофеи. Казарей – он до последней минуты пробыл с нами в комнате костей – оказался наименее подготовленным, и Прозор с Триглавом помогали ему облачиться в скафандр, в то время как Хиртшал помогал остальным проверить, надежны ли их костюмы и не просачивается ли где-нибудь дыхаль.
Я уже успела как следует ознакомиться со скафандрами, и нам показали, как ими пользоваться в экстренных случаях. Каждая их часть была коричневой, и даже металлические детали не выбивались из палитры: коричневая ткань, коричневые уплотнители из какого-то сплава, коричневые суставы-гармошки, коричневый шлем с маленьким лицевым щитком из коричневого стекла, прикрытого коричневой решеткой. Лишь несколько цветных пятен на шлемах и плечах позволяли отличить один костюм от другого.
– Они старые, – сказал Ракамор. – И в них за тысячу лет почти ничего не поменялось. Но старая вещь – не всегда плохая. С одной стороны, это то, что мы можем себе позволить, а с другой – на них можно положиться, их нетрудно ремонтировать.
Он постучал костяшками пальцев по белой макушке своего шлема:
– Коротковолновый трещальник. Вот и все, на что можно рассчитывать. Нет ни встроенных сенсоров, ни навигационных проекций. Никакого усиления мощности для остальной части скафандра. Когда оно есть, к нему быстро привыкаешь и теряешь силу, необходимую, чтобы выбраться из затруднительной ситуации, в которой костюм на тебе превращается в тряпку. Никакого энергетического оружия или режущего оборудования. Внутри шарльера все электрические штуковины работают нестабильно, поэтому на них лучше не рассчитывать. Газовые горелки действуют почти всегда. Без электрических насосов и питающих клапанов для системы жизнеобеспечения обойтись трудно, но если они заедают – а это рано или поздно случается, – давления хватает на несколько часов. На обогреватель тоже нельзя положиться. – Он выдавил улыбку. – Мы неспроста стараемся побыстрее войти и выйти. Это спасает от обморожения.
Трисиль сгибала и разгибала пальцы, пытаясь заставить жесткие сочленения перчатки лучше слушаться. Ткань скрипела, словно ее нужно было смазать маслом. Я вспомнила, как Ракамор тренировал пальцы, и поняла почему.
– Шарльер ведет себя согласно графику, – тем временем говорил капитан. – Поле должно отключиться через… Проз?
– Девяносто семь минут, – сказала она.
Я и сама видела, как шарльер постепенно менялся. Трудно было не увлечься этими переменами, проходя мимо какого-нибудь иллюминатора, выходящего в нужную сторону. Танец узоров на темно-красной поверхности ускорился, спеша к завершению. Поверхность мира все сильней проступала сквозь поле. Под энергетической оболочкой скрывался каменный шар, не так уж сильно отличающийся от Мазариля.
Когда все были готовы, наступило время для быстрого тоста за успех вылазки, рукопожатий и похлопываний по спине, а затем экспедиция собрала свои шлемы и направилась к носу корабля. Остальные потащились следом. Ракамор, Казарей и Мэттис вошли внутрь катера, и шлюз закрылся. Трисиль и Жюскерель надели шлемы, дважды проверили герметичность и запас дыхали, прошли через другой шлюз в док, где располагался катер, и принялись отцеплять его от люльки.
«Рот» корабля открылся. Трисиль и Жюскерель налегли на рычаги, выталкивая катер из дока. Он медленно пришел в движение, хвостом вперед, и Ракамор его направлял, включая и выключая двигатели. Как только катер покинул «Монетту», Трисиль и Жюскерель воспользовались собственными газовыми пушками, чтобы добраться до него и подняться на борт. Все происходило в тишине, будто некий сложный балет репетировали без оркестра.
Они улетели. Мы наблюдали, как катер отходит от «Монетты», оставаясь под нами, пока корабль вращался по орбите, прокладывая спиральный курс, как часовая пружина. Катер выглядел серебряной пулей, потом серебряным дефисом, а в конце концов – просто яркой отметиной на поверхности шарльера.
– Пятьдесят минут, – сказала Прозор.
– А что случится, если они достигнут поверхности шарльера до того, как она откроется? – спросила я Триглава, одного из нас пятерых (кроме Гарваль), кто остался на корабле.
– С точки зрения шарльера? – Коротышка потер безволосую голову, словно она нуждалась в полировке. – Ничего особенного. Возможно, Прозор придется немного выправить расчеты, но для ауспиций такое не будет иметь ни малейшего значения.
– А с их точки зрения?
– Говорят, это не больно.
– Ты не переживаешь, что Трисиль отправилась с ними? – спросила Адрана.
К тому времени мы уже поняли, что эти двое вместе: они были единственной парой на корабле, о которой мы знали.
– О, я бы предпочел не выпускать ее из виду. Но правда в том, что я разбираюсь в ионных системах и больше в этой костяной коробочке ничего не помещается. В шарльере я бы просто путался под ногами. Нет, пускай Трисиль занимается своим делом, а моя работа – доставить ее домой в целости и сохранности в конце экспедиции. Мне этого достаточно. А вы в курсе, что тут происходит?
– В общих чертах, – сказала я.
Триглав почесал одно оттопыренное ухо и сказал:
– Когда Мэттис открывает дверь, Трисиль может войти в комнату, полную трофеев возрастом в миллион лет, бросить на них один взгляд и тут же решить, стоит ли с ними возиться. Трисиль говорит: время накапливается в старых вещах, словно пар в чайнике, и ему нужно выйти. Старые вещи – по-настоящему старые! – трещат по швам от времени, которое их переполняет. И знания Трисиль берут свое начало не в книгах или музеях. Заговорите с ней об Одиннадцатом Заселении – она ответит непонимающим взглядом. Спросите ее про Совет Облаков или Империю Вечно Набегающих Волн – и тут она схватит вас за руку и расскажет тысячу баек, которых вы никогда не найдете в Зале Истории.
– Что самое ценное вам случалось найти в шарльере? – спросила я.
– Найти или вынести оттуда? – уточнил Триглав.
– А есть разница? – встряла Адрана.
– Расскажи ей про двигатель, – сказала Прозор с таким видом, словно разговор был путаницей проводов и один ненужный она только что перерезала.
– Он был размером с бак для воды – этакая позеленевшая бронзовая штуковина со всякими трубками на поверхности, – сказал Триглав. – Игрушку явно не обезьяны делали. Может, клыкачи или жукоглазы. Мы даже не пытались ее запускать.
– А кто-то попытался? – спросила я.
– Да, на одном сферическом мире под названием Проспераль, где-то в средних процессиях. За свои старания они получили дыру, просверленную до самого центра своего каменного шарика. – Триглав скорчил гримасу, напоминающую печальную улыбку. Он был похож на клоуна, который пытается изобразить эмоцию, противоположную той, что нарисована на его лице. – Урок заключается в том, что играться с находками – не наше дело. Мы их нашли, нам за это заплатили… Лично мне этого достаточно.
– Я-то думала, в тебе больше любопытства, – заметила Адрана.
– Любопытничать пусть будут разумники, которые сами не понимают, когда им достался хороший трофей, – возразил Триглав, почесывая под челюстью. – Я доволен своей судьбой. Есть участи гораздо хуже, чем быть лысым коротышкой-инженером на солнечном паруснике, пусть даже этот парусник никого из нас не сделает богачом.
– Ну и славно, – проворчала Прозор. – Потому что ты здесь застрял насовсем.
Мы все еще говорили о шарльерах и штуковинах, которые можно найти внутри, когда в комнату вошел Хиртшал. У парусного мастера была привычка обрывать любой разговор без единого слова. Он дернул заросшим подбородком в сторону иллюминатора, даже не потрудившись задать вопрос.
– Пять минут, – сказала Прозор. – Хочешь место в первом ряду, Хиртшал?
Он стоял, скрестив руки на груди, с таким холодным и суровым видом, словно ничто в мире не могло заинтересовать его в меньшей степени.
– Нет.
Катер был уже совсем близко от поверхности шарльера, но с помощью телескопов и биноклей мы все еще могли за ним следить и видели, как серебряная крупинка скользит над мерцающей рубиново-красной поверхностью. За последние несколько часов Прозор раз или два заглянула в свои книги, но ничто не дало ей повода изменить расчеты. Шарльер теперь менялся так быстро, что у меня кружилась голова, когда я смотрела на него.
– Рэк должен держать руку на пульте управления ракетными двигателями, – тихо прошептал Триглав. – Если шарльер не откроется, когда надо, он резко развернется – по катеру вдарят пять джи – и прощайте, заклепки.
– Надеюсь, у него хватит горючего, – сказала я.
– Более чем. Помни, он рассчитывает, что обратно повезет не только экипаж.
Я ожидала чего-то впечатляющего в момент открытия шарльера, но, по правде говоря, испытала легкое разочарование. Отрезки времени, на протяжении которых расположенный под нами мир делался все более отчетливым, становились длиннее, и… Внезапно он остался таким насовсем, а рубиново-красное поле исчезло.
Мир был в точности таким же, как Мазариль, – точнее, еще менее интересным. Его каменный лик покрывали кратеры, хребты и расселины, и взгляд не мог зацепиться даже за небесные оболочки, укрывающие города.
– Заводи часы, – сказал Триглав.
– Уже, – отозвалась Прозор. – Двести пятьдесят восемь часов. Отсчет пошел.
Катер продолжал спуск; миновал границу искусственной поверхности и двинулся дальше, к настоящей. Он выглядел всего лишь серебряной точкой, но вспыхивал ярче, когда Ракамор маневрировал. Поглотитель создавал на поверхности Погибели Брабазула такую же силу тяжести, как на Мазариле, так что катеру для посадки требовались ракетные двигатели.
– Видишь вон ту линию кратеров? – спросил Триглав. – Они есть на картах Лофтлинга. У обода самого правого кратера есть место, через которое можно проникнуть внутрь. Капитан постарается сесть как можно ближе: нет смысла топать дальше, чем это совершенно необходимо.
Шарльер открылся по расписанию, так что мы могли рассчитывать, что закроется он также вовремя. У отряда Ракамора было двести пятьдесят восемь часов до того момента, как им надлежало вернуться в космос и подняться выше уровня, где формировалось поле шарльера. Больше десяти дней, а Лофтлингу понадобился всего один, чтобы обойти весь шарльер.
– Они внизу, – сказала Прозор.
Лишь через минуту или две Ракамор протрещал, подтверждая, что все в порядке и отряд начал покидать катер.
– Следите за подметалой, – сказал он. – А если сестры не в комнате костей, то пусть идут туда.
Мы дождались, пока группа выйдет на поверхность, хотя даже с помощью телескопов ничего не могли разглядеть. Через несколько минут Ракамор сообщил, что они нашли вход, описанный Лофтлингом, и Мэттис уже открывает замок, следуя инструкциям.
У двери в комнату костей, прежде чем повернуть колесо, мы испытали общее на двоих колебание, молча обменялись взглядами, понимая, что надо отбросить сомнения и выдержать эту проверку. В горле у меня пересохло, а руки стали липкими от пота.
Я крутанула колесо, и мы вошли.
Без Казарея, занимавшего часть пространства в комнате, череп казался больше. Я обогнула его, как будто увидев впервые, пробираясь через переплетение туго натянутых тросов, на которых он висел, снова задаваясь вопросом, какому же существу давным-давно принадлежали эти кости.
– Я начну с одного конца, – сказала Адрана, снимая со стены два нейронных моста. – Ты – с другого. Если встретимся посередине и ничего не получим, будем знать, что передач нет.
Я вытащила шпильки, чтобы получше пригладить волосы, и надела нейронный мост – надвинула, чтобы сидел как можно плотнее. Подключилась, закрыла глаза и очистила разум. На крайней точке входа была тишина. Я выждала достаточно времени, чтобы в этом убедиться, а потом перешла к следующей. Череп закачался на пружинах. Адрана переместилась к новой точке одновременно со мной, потревожив череп не больше, чем это было необходимо.
На втором узле каждая из нас ничего не услышала.
Мы открыли глаза, встретились взглядами, кивнули и продолжили.
– Тут что-то… – прошептала я, ощутив покалывание на третьем узле.
– Что?
– Тише.
Надо было держать рот на замке – Казарей бы меня за такое отчитал, – но покалывание никуда не делось. Кто-то посылал сигнал или пытался это сделать. Однако он был очень слабым.
– Перехожу к следующей точке входа. Может, там будет лучше слышно.
– Ладно… – с сомнением сказала Адрана.
Я отключилась, воткнула провод в другой вход. Контакт оказался более четким. Я слегка вздрогнула.
– Лучше?
– Да.
– Ну так скажи, что ты получаешь.
– Пока не поняла, – проговорила я, стараясь удерживать разум пустым. – Дай разобраться.
– Оно близко или далеко?
– Не могу сказать. Хватит болтать… дай сосредоточиться.
Я перешла к следующему узлу, но там была тишина. Я вернулась к предыдущему. Сигнал все еще ощущался, но я преисполнилась уверенности, что он ослабел.
– Ну и что? – спросила моя сестра.
– Не знаю. Он недостаточно сильный.
– Дай я попробую.
– Потому что ты всегда оказываешься лучше меня?
– В этом случае – да.
Гордость почти взяла надо мной верх, и я не стыжусь это признавать. Но мне удалось взять себя в руки, и я позволила Адране подсоединиться к узлу. Сама отошла в сторону от черепа и сняла нейронный мост.
– Ну давай, покажи, как это делается.
Адрана проигнорировала издевку и подключилась. Ее лицо стало безмятежным и кукольным, словно она занималась этим делом с младенчества. Целую минуту она никак не реагировала, но потом ее веко дернулось, и на лбу появилась едва заметная морщинка.
Она отключилась и вернулась к узлу, где я впервые обнаружила присутствие. Затем перешла к предыдущему. Прикусила нижнюю губу.
– Ну и что? – спросила я.
– Мне показалось, что там что-то есть. На первой точке входа, только на мгновение. А потом все исчезло.
– Значит, мне не померещилось.
– Иногда на этих входах есть шум. Статические заряды накапливаются в черепе. И ты это знаешь.
– Это были не помехи.
– Ладно, – сказала она, сдергивая с головы нейронный мост. – Так что ты предлагаешь нам делать с этим призрачным сигналом? Сообщить Триглаву, Прозор или Хиртшалу – дескать, пусть передадут отряду, что мы, возможно, поймали передачу из неопределенной точки Собрания?
– Нет, конечно нет!
– А что тогда?
– Я лишь хочу сказать, там что-то было. Оно ощущалось… неправильным. Я не знаю, откуда и куда послали этот сигнал. Вот и все.
Адрана взяла мой нейронный мост и повесила его на стену вместе со своим.
– Мы нервничаем, – сказала она примирительным тоном. – Это наш первый самостоятельный сеанс.
Я зажала одну шпильку в зубах, пытаясь воткнуть другую в волосы, и с трудом выговорила:
– Мне не померещилось.
– Мэттис открыл дверь, – сказал Триглав, почесывая за ухом. – Ничего удивительного – Мэттис почти так хорош, каким себя считает, а Лофтлинг не поскупился на инструкции. До сих пор мы поддерживали связь, но теперь они углубляются в мир, и мы мало что будем от них получать.
– А это разве не рискованно? – спросила я.
– Так решил капитан, – сказала Прозор. – Установка повторителей, протягивание проводов через все двери – на это требуется время. Если все пойдет хорошо, они достигнут трофеев через шесть-восемь часов. Достаточно времени, чтобы разобраться, отделить добычу от ерунды, доставить часть на катер, связаться с нами – и, возможно, подумать о том, чтобы опять уйти вглубь.
– Где-то восемнадцать часов туда и обратно, – подытожил Триглав. – Но им все равно нужно отдохнуть и поспать. Если поднажмут, на один заход уйдут сутки. А времени на десять заходов, прежде чем шарльер нам подмигнет, но Рэк не станет так рисковать.
Читать бесплатно другие книги:
