Шрам Мьевиль Чайна
Я буду продолжать поиски разгадки. Поначалу, читая книги Иоганнеса, я открывала их наугад и наугад листала страницы, собирала воедино те разрозненные сведения, что находила, и ждала вдохновения. Но теперь я поняла, что толку от этого мало.
Иоганнес сказал мне, что его работа – это одна из движущих сил города. По его книгам наверняка можно определить сущность того замысла, частью которого он является и о котором не желает распространяться; но замысла настолько важного, что Армада пошла на акт неприкрытого пиратства в отношении самой мощной державы Бас-Лага. Ведь в конечном счете Любовники возжелали заполучить к себе Иоганнеса, познакомившись с одной из его книг. Но я никак не могу сообразить, какая из его книг – то самое «нужное чтение», которое может вывести на его секретный проект.
И потому теперь я читаю их все по очереди, внимательно, начиная с предисловия и заканчивая указателем. Собираю информацию по крупицам. Пытаюсь уловить, какие замыслы могут стоять за его работами.
Конечно же, я – не ученый. Книг такого рода я прежде не читала. Большая часть написанного для меня – тайна за семью печатями.
«Вертлюжная впадина – это углубление на внешней стороне тазовой кости в том месте, где сходятся подвздошная и седалищная кости».
Это читается как описание фантастического существа: подвздошная, седалищная, тазовая, клиновидная и большая берцовая кости, тромбоциты и тромбины, келоид, рубец. Меньше всего мне пока понравилась книга «Анатомия сардул». Как-то раз молодой сардул боднул Иоганнеса; наверно, в то время он и работал над этой книгой. Могу себе представить, как эта зверюга носилась туда-сюда по клетке, чувствуя воздействие паров усыпляющего средства, и как она взбрыкнула в последний момент. А потом сдохла и была перенесена на страницы мертвой книги, которая лишает Иоганнеса страстей, а сардула – шкуры. Скучное перечисление костей, вен и сухожилий.
Совершенно неожиданно у меня среди его книг появилась одна любимая. И это не «Теории мегафауны», и не «Транспланная жизнь», и не философия зоологии, которая прежде представлялась мне ближе, чем другие. Содержащиеся в этих томах невразумительные размышления кажутся мне любопытными, но туманными.
Нет, внимательнее всего я читаю опус, который кажется мне понятным и зачаровывает меня. Это «Хищничество в прибрежных водах Железного залива».
Хитроумное переплетение сюжетов. Взаимосвязи жестокости и метаморфоза. Мне все это понятно. Крабы-дьяволы и известняковые черви. Устрица-бур, прогрызающая смертельный глазок в панцире своей жертвы. Длительное, замедленное вскрытие гребешка голодной звездой. Морской анемон, резким движением заглатывающий молодого бычка.
Подаренная мне Иоганнесом яркая картинка подводной жизни, в которой есть и пылераковины, и морские ежи, и безжалостные приливы.
Но о планах города я из этой книги так ничего и не узнала. Не знаю, что там на уме у правителей Армады, но придется продолжить поиски. Буду и дальше читать его книги. Других подсказок у меня нет. Но мои поиски ключа к Армаде ведутся вовсе не ради счастливой жизни в этой ржавеющей трубе. Найдя то, что мне нужно, я буду знать, куда мы направляемся и зачем, и таким образом смогу подготовиться к побегу.
В дверь Беллис неожиданно постучали. Она встревоженно подняла голову. Было почти одиннадцать часов.
Беллис встала и спустилась по крутой винтовой лестнице в центре ее круглой комнаты. Кроме Иоганнеса, в Армаде никто не знал, где она живет, а с ним она после той ссоры в ресторане ни разу не говорила.
Беллис медленно дошлепала до двери, подождала. Настойчивый стук раздался снова. Может, он пришел извиниться? Или снова накричать на нее? А хочет ли она его видеть, заново открывать двери для их дружбы?
Она поняла, что все еще сердится на него и в то же время немного стыдится.
Стук повторился, и Беллис сделала шаг вперед, напустив строгое выражение на лицо, готовая выслушать и выпроводить его. Но, распахнув дверь, она остановилась как вкопанная, челюсть у нее удивленно отвисла, подготовленная холодная отповедь замерла на ее губах.
На пороге, съежившись от холода и настороженно глядя на нее, стоял Сайлас Фенек.
Некоторое время они просидели в молчании, попивая принесенное Фенекем вино.
– Вам повезло, мисс Хладовин, – сказал он наконец, оглядывая убогий металлический цилиндр, ставший для нее домом. – Многие из нас, новеньких, обитают в гораздо худших условиях.
Она удивленно подняла брови, глядя на него, но он кивнул еще раз:
– Клянусь вам, так оно и есть. Разве вы не видели?
Конечно же, она ничего не видела.
– А где живете вы? – спросила она.
– Вблизи квартала Ты-и-твой, – сказал он. – В трюме клипера. Без окон. – Фенек пожал плечами. – Это ваши? – Он показал на книги, лежащие на кровати.
– Нет, – ответила Беллис и поспешила убрать их, чтобы не лежали на виду. – Мне оставили только мой блокнот. Забрали даже те книги, что я сама довольно-таки неплохо накорябала.
– У меня такая же история, – сказал он. – Оставили только мои записки – вахтенный журнал за долгие годы странствий. Очень не хотелось бы его потерять. – Он улыбнулся.
– И чем вы у них занимаетесь? – спросила Беллис.
Фенек в ответ снова пожал плечами.
– Мне удалось избежать всего этого, – сказал он. – Делаю то, что мне нравится. А вы работаете в библиотеке?
– Как? – резко спросила она. – Как вам удалось от них отделаться? И на что вы живете?
Некоторое время он молча смотрел на нее.
– Я получил три или четыре предложения… как и вы, вероятно. На первое я сказал, что принял второе, на второе – что уже согласился на третье, и так далее. Им все равно. На что я живу?.. Понимаете, сделать себя незаменимым гораздо проще, чем вы думаете, мисс Хладовин. Предоставлять услуги, предлагать людям то, за что они готовы платить. Главным образом, информацию… – Голос его стих.
Беллис, которая постоянно опасалась всяких заговоров и козней, была поражена его прямотой.
– Знаете, – сказал вдруг Фенек, – я вам благодарен, мисс Хладовин. Искренне благодарен.
Беллис ждала.
– Вы были в столице Салкрикалтора, мисс Хладовин. Вы слышали разговор между мной и капитаном Мизовичем. Вы, видимо, задавались вопросом: что же было в том письме, что так вывело капитана из себя и заставило его повернуть корабль? Но вы помалкивали. Уверен, вы понимали, что, когда Армада нас захватила, дело для меня могло обернуться крупными неприятностями. Но вы ничего не сказали. И я благодарен вам.
– Ведь вы ничего не сказали им, да? – добавил он с нескрываемой тревогой. – Как я уже сказал, я вам благодарен.
– Когда мы в последний раз говорили на «Терпсихории», – сказала Беллис, – вы мне сообщили, что для вас жизненно необходимо срочно вернуться в Нью-Кробюзон. И что же теперь?
Он неловко покачал головой.
– Преувеличение и… дерьмо собачье, – сказал он, подняв на нее взгляд, но грубое слово не вызвало у нее неодобрительной реакции. – У меня такая привычка – все утрировать.
Он махнул рукой, закрывая эту тему. Последовала неловкая пауза.
– Вы можете говорить на соли? – спросила Беллис. – Я так думаю, что для вашей работы это необходимо, мистер Фенек.
– У меня была возможность в течение нескольких лет совершенствовать свои познания в соли, – сказал он на этом языке. Говорил он легко и быстро, с непритворной улыбкой. Потом продолжил на рагамоле: – Да, кстати, у меня здесь другое имя. Вы меня очень обяжете, если будете величать Саймоном Фенчем – под таким именем меня здесь и знают.
– И где же вы выучили соль, мистер Фенч? – спросила она. – Вы говорили о своих путешествиях…
– Проклятье! – Вид у него был веселый и смущенный. – В ваших устах это имя звучит как ругательство. В этих комнатах называйте меня как хотите, мисс Хладовин, но снаружи прошу вас постараться. Рин-Лор. Я научился соли в Рин-Лоре и на границе Пиратских островов.
– И что же вы там делали?
– То же самое, что и везде, – сказал он. – Покупал и продавал. Я торгую.
– Мне тридцать восемь лет, – сказал он, когда они выпили еще немного, а Беллис подбросила топлива в печь. – Торговцем я стал, когда мне не было еще и двадцати. Я, чтобы вам было известно, уроженец Нью-Кробюзона. Родился и рос под сенью Ребер. Но за последние двадцать лет и пятисот дней не провел в этом городе.
– И чем вы торгуете?
– Чем угодно. – Он пожал плечами. – Мехами, вином, машинами, скотом, книгами, рабочей силой. Чем угодно. Меняю спиртное на шкурки в тундре к северу от Джангсаха, шкурки на секреты в Хинтере, секреты и предметы искусства – на рабочую силу и специи в Великом Кромлехе…
Голос Фенека смолк, когда Беллис поймала его взгляд.
– Никто не знает, где находится Великий Кромлех, – сказала она, но он покачал головой.
– Кое-кто из нас знает, – спокойно ответил он. – Я хочу сказать – сейчас. Некоторые из нас сейчас знают. И добраться туда, конечно, ох как нелегко. На север через руины Суроша пути нет, а пойдешь на юг, добавится несколько сотен лишних миль через Вадонок или Какотопическое пятно. Поэтому приходится идти через перевал Кающихся на пустошь Глаз Дракона в обход Дыбящихся вод, огибая королевство Кар-Торрер, затем через море Холодный Коготь… – Голос его замер, но Беллис не шелохнулась, желая услышать, куда лежит путь дальше.
– А потом – Шаттерджекс, – тихо сказал он. – А после уже Великий Кромлех.
Он приложился к стакану с вином.
– Они не любят чужаков. Тех, что живые. Но, боги, вид у нас был довольно жалкий. Мы провели в пути несколько месяцев и потеряли четырнадцать человек. Мы добирались туда на дирижабле, на барже, на вьючных животных, на птераптицах, многие мили шли пешком. Я провел там несколько месяцев и привез в Нью-Кробюзон много всяких… диковинок. Вы уж мне поверьте, я повидал кое-что еще удивительнее этого города.
Беллис нечего было сказать. Она пыталась переварить то, что сказал Фенек. Некоторые из упомянутых им мест на самом деле были мифологией чистой воды. Мысль о том, что он побывал там (жил там, Джаббер его раздери), была сама по себе из ряда вон выходящей, но ей не показалось, что он лжет.
– Большинство из тех, кто пытается добраться туда, погибают, – сказал он обыденным тоном. – Но если вам это удастся, если вы доберетесь до Холодного Когтя, особенно дальних его берегов… считайте, что вам уже повезло. Вы попадаете к копям Шаттерджекс, на пастбищные угодья к северу от Хинтера, на остров Янни-Секкили в море Холодный Коготь… а они так и рвутся торговать, уж вы мне поверьте. Я там провел сорок дней. Единственные, с кем они торгуют, это дикари с севера, которые раз в год приходят на рыбацких лодках и везут вяленое мясо, которого тоже далеко не на всех хватает. – Он ухмыльнулся. – Но главная их проблема в том, что Дженгрис отрезает их от юга, а потому там не бывает никого из внешнего мира. Любого, кому удается пройти этим путем с юга, они принимают как потерянного брата… Если вы доберетесь туда, то получите доступ к самой разнообразной информации, местам, товарам и услугам, которых больше ни у кого нет. Вот почему я заключил соглашение… с парламентом. Вот откуда этот документ, который позволяет мне при некоторых обстоятельствах реквизировать суда, дает мне определенные права. Я имею возможность обеспечивать город информацией, которую он ниоткуда больше не получит.
Итак, он был шпионом.
– Когда Симли пересек Вздувшийся океан и обнаружил Беред-Каи-Нев шесть с половиной веков назад, что, по-вашему, он вез в трюме? – спросил он. – «Страстный богомол» был большим кораблем, Беллис… – Фенек помолчал – она не приглашала его называть ее по имени, однако недовольства своего никак не проявила, и он продолжил: – Там были спирт и шелка, мечи и золото. Симли хотел торговать. Именно торговля и была ключом, который открыл восточный континент. Все известные вам землепроходцы: Симли, Донлеон, Брубенн, возможно, Либинтос вместе с этим чертовым Джаббером – все они были купцами. – Говорил он по-детски, со смаком. – Карты и информацию привозят домой люди вроде меня. Мы, как никто другой, можем давать необходимые советы. Можем продавать их правительству – в этом и состоит мое задание. Ни исследований, ни науки не существует – есть только торговля. Именно торговцы добрались до Суроша, именно они привезли карты, которыми пользовался в Пиратских войнах Дагман Бейн.
Он увидел выражение лица Беллис и понял, что в свете этой истории он со своими товарищами выглядит далеко не лучшим образом.
– Плохой пример, – пробормотал он, и Беллис не смогла сдержать смеха, видя его искреннее раскаяние.
– Я здесь жить не буду, – сказала Беллис.
Было уже почти два часа ночи, и она смотрела в окно на звезды. Буксиры тащили Армаду, и звезды мучительно медленно двигались за стеклом.
– Мне здесь не нравится. Ненавижу, когда меня похищают. Я могу понять, почему не возражают некоторые другие похищенные пассажиры «Терпсихории»… – Эти слова были скупой подачкой тому чувству вины, которое внушил ей Иоганнес, но Беллис встревожила мысль о том, что этого было слишком мало, что это принижало свободу, дарованную человеческому грузу «Терпсихории». – Но я не собираюсь жить здесь. Я вернусь в Нью-Кробюзон.
Говорила она с твердой уверенностью, которой вовсе не чувствовала.
– А я нет, – сказал Сайлас. – То есть я хочу сказать, что хотел бы вернуться и пожить в свое удовольствие после очередного путешествия – обеды в Хнуме и все такое, – но осесть там я бы не смог. Хотя я и понимаю, почему вам там нравится. Я видел много городов, и ни один из них не может сравниться с Нью-Кробюзоном. Но стоит мне провести в нем больше двух недель, как меня одолевает клаустрофобия. Этому способствуют грязь, попрошайничество, люди и… тот жаргон, на котором говорят в парламенте… Даже когда я в центре города. На площади Биль-Сантум, или на Плитняковом Холме, или в Хнуме, я все равно чувствую себя так, словно оказался в Собачьем болоте или на Худой стороне. Я не могу их не замечать. Я рвусь прочь оттуда. А что до негодяев, которые там верховодят…
Беллис с интересом наблюдала за этим проявлением открытой неприязни к властям. Ведь он же получал деньги от этого треклятого кробюзонского правительства, и даже сквозь легкий винный хмель Беллис ясно отдавала себе отчет в том, что именно они, его хозяева, были причиной ее бегства.
Но Фенек не демонстрировал к ним ни малейшей преданности. Он ругал кробюзонские власти с бесшабашным добродушием.
– Они настоящие змеи, – продолжал он. – Рудгуттер и все остальные. Да я им ни на йоту не верю, в гробу я всех их видел. Ну да, деньги я у них буду брать. Если они хотят платить мне за информацию, я буду рад сообщать им то, что знаю. Зачем мне отказываться? Но дружить с ними не собираюсь. Не могу я торчать в их городе.
– Так, значит, для вас все это… – Беллис тщательно подбирала слова, пытаясь понять, что же он собой представляет. – Значит, у вас пребывание здесь не вызывает никаких неприятных эмоций? Вы не питаете особой любви к Нью-Кробюзону…
– Нет, – грубовато прервал он ее, что резко контрастировало с его прежней обходительностью. – Я этого не говорил. Я – кробюзонец, Беллис. Я хочу, чтобы мне было куда возвращаться домой… если в очередной раз отправлюсь странствовать по свету. У меня есть корни. Я не какой-нибудь бродяга. Я предприниматель, торговец, у которого есть штаб-квартира и дом в Восточном Гидде, друзья, связи, и я всегда возвращаюсь в Нью-Кробюзон. А здесь… здесь я пленник… Вовсе не такие странствия были у меня на уме. Будь я проклят, если я здесь останусь.
Услышав это, Беллис откупорила еще одну бутылку вина и налила ему.
– А что вы делали в Салкрикалторе? – спросила она. – Тоже занимались предпринимательством?
Фенек покачал головой.
– Меня подобрали, – сказал он. – Салкрикалторцы иногда патрулируют воды за сотни миль от острова. Проверяют краали. Один из их кораблей подобрал меня вблизи канала Василиск. Я шел курсом на юг в разбитой подлодке-раковине – она дала течь и двигалась еле-еле. Креи с мелководья к востоку от Солса сообщили им об этом сомнительного вида корыте, которое едва не затонуло у их деревушки. – Он пожал плечами. – Я был зол, как сто чертей, когда они меня подобрали, но все же, думаю, они оказали мне большую услугу. Вряд ли я сам добрался бы до дома. Когда я встретил креев, которые могли меня понимать, мы были уже в Салкрикалторе.
– И откуда вы шли? – спросила Беллис. – С островов Джесхалл?
Фенек покачал головой, глядя на нее. Несколько секунд он молчал.
– Ничего похожего, – сказал он. – Я пересек горы. Я был в море Холодный Коготь. В Дженгрисе.
Беллис резко подняла на него взгляд, готовая рассмеяться или недоверчиво фыркнуть, но тут она увидела лицо Фенека. Он неторопливо кивнул.
– Да-да, в Дженгрисе, – повторил он.
Более чем в тысяче миль от Нью-Кробюзона располагается огромное озеро шириной в четыре сотни миль – Холодный Коготь. На северной его оконечности находится пролив Холодный Коготь – коридор пресной воды шириной в сотню миль и длиной в восемь сотен. На севере пролив неожиданно и сильно разливается, уходя на восток почти на глубину континента, а потом сужается, образуя море Холодный Коготь с кривыми, изрезанными берегами.
Вот что такое Холодные Когти: водное пространство, такое громадное, что иначе как океаном его не назвать. Огромное пресное внутреннее море, окруженное горами, пустынями, болотами и немногими суровыми народами, знакомыми Фенеку – по его словам.
На восточной своей оконечности море Холодный Коготь отделяется от Вздувшегося океана узкой полоской земли – горным хребтом не более чем тридцатимильной ширины. Отросток на юге моря – острие Когтя – расположен почти точно к северу от Нью-Кробюзона и более чем в семистах милях от него. Но те немногие путники, что шли из города этим маршрутом, всегда забирали слегка на запад, чтобы добраться до моря Холодный Коготь сотнях в двух миль от его южной верхушки, потому что в этом остром выступе моря, словно какое-то постороннее тело, присутствовало нечто необычное и опасное – среднее между островом, полузатопленным городом и мифом. Пользующаяся дурной славой земля амфибий, о которой цивилизованному миру не было известно почти ничего, кроме того, что она существует и представляет опасность.
Место это называлось Дженгрис.
Говорили, что там обитают гриндилоу – водные демоны, или монстры, или выродившиеся люди, в зависимости от того, в какую историю вы предпочитали верить. Говорили также, что место это заколдовано.
Гриндилоу, или Дженгрис (различие между местом и обитателями оставалось неясным), с избирательным изоляционизмом, властно и безжалостно правили на юге моря Холодный Коготь. Воды эти были смертельно опасными и неисследованными.
И вот перед ней сидел Фенек, заявлявший – что? – что он жил там?
– Неправда, что там нет чужих, – говорил он; Беллис уже сумела успокоиться настолько, что могла его слушать. – Там даже есть некоторое количество людей, которые вывелись на Дженгрисе… – Губы его скривились. – Вывелись – именно то слово, а вот насчет людей я уже не уверен. Их вполне устраивает, что все считают, будто те воды – как частичка преисподней, край света. Но, будь я проклят, они, как и все, принимают торговцев. Там есть несколько водяных, пара людей… и другие. Я провел там больше полугода. Поймите меня правильно: там опаснее, чем во всех других местах, где я побывал. Если торгуешь на Дженгрисе, то правила… правила там ни на что не похожи. Вы их никогда не выучите и никогда не поймете. Я был там шесть недель, когда мой лучший тамошний друг, водяной из Джангсаха, который торговал там уже семь лет, был арестован. Я так никогда и не узнал, что с ним случилось и почему, – ровным голосом сказал Фенек. – Может быть, он оскорбил одного из богов гриндилоу, а может быть, ткань, что он привез, оказалась недостаточно прочной.
– Так почему же вы там оставались?
– Потому что если вы сможете там продержаться, – с неожиданным возбуждением сказал он, – то оно того стоит. Их торговля необъяснима, навязывать им обмен или пытаться переубедить их бессмысленно. Они просят доставить им бушель соли или стеклянные бусы равными частями – пожалуйста. Никаких вопросов, никаких уточнений. Вам надо – я поставляю. Фруктовое ассорти? Получите. Треска, опилки, смола, грибок – мне все равно. Потому что, клянусь Джаббером, когда они платили, когда они были довольны… Оно того стоило.
– И все же вы оттуда уехали.
– Да. – Фенек вздохнул, встал и заглянул в буфет.
Беллис промолчала.
– Я несколько месяцев провел там – покупал, продавал, исследовал Дженгрис и его окрестности – подводные, вы понимаете, – и вел свой журнал. – Он говорил, стоя к ней спиной, – возился с чайником. – Потом до меня дошли слухи, что я… что я согрешил. Что гриндилоу сердиты на меня и если я не уберусь поскорее, то мне конец.
– И что же вы такого сделали? – неторопливо спросила Беллис.
– Понятия не имею, – ответил Фенек. – Совершенно не представляю. Может, те подшипники, что я поставил, оказались не из того металла, а может, луна была не в том доме, или умер кто-то из их магов, и они сочли, что по моей вине. Не знаю. Мне только и было известно, что я должен торопиться… Я оставил кое-что, чтобы они взяли ложный след. Понимаете, я неплохо изучил южный зубец Холодного Когтя. Они окутали все это тайной, но я там ориентировался гораздо лучше, чем положено чужим. Там есть туннели. Трещины в горах, которые лежат между морем Холодный Коготь и Вздувшимся океаном. Вот по этим норам я и добрался до побережья.
Он замолчал и поднял взгляд в небо. Шел пятый час.
– Добравшись до океана, я пытался держаться южного направления, но меня снесло к краю пролива. Там-то меня и нашли креи.
– И вы ждали корабля из Нью-Кробюзона, чтобы попасть домой? – спросила Беллис; он кивнул в ответ. – Наш корабль шел не в том направлении, и вы решили – властью, данной вам согласно той бумаге, – реквизировать его.
Фенек лгал или недоговаривал чего-то важного. Это было совершенно очевидно, но Беллис ничего не сказала на этот счет. Если он захочет восполнить пробелы в этой истории, то сделает это. Она не собиралась на него давить.
Она сидела на стуле, поставив на неровный пол недопитую чашку чая, и вдруг почувствовала такую усталость, что даже слова стали даваться ей с огромным трудом. Увидев первые проблески восхода, она поняла, что ложиться в постель уже поздно.
Фенек наблюдал за ней, чувствуя себя бодрее, чем Беллис, от изнеможения едва владевшая собой. Он приготовил себе еще чашку чая, а Беллис не противилась дремоте, волнами накатывавшей на нее. Она заигрывала со сновидениями.
Фенек начал рассказывать о своем пребывании в Великом Кромлехе.
Он поведал о запахах города, о кремниевой пыли, гнили, озоне, мирре и бальзамирующих специях. Он рассказал о всепроникающей тишине, дуэлях, людях высшей расы с зашитыми губами. Он описал спуск Бонештрассе, великолепные дома, высящиеся по обеим сторонам разукрашенных катафалков и тянущиеся на много миль, Шаттерджекс, видимый в конце проезда. Фенек говорил еще почти час.
Беллис сидела с открытыми глазами и даже смотрела время от времени, когда вспоминала, что не спит. А когда истории Фенека пересекли пространство в полтысячи миль, направившись на восток, и он начал рассказывать ей о малахитовых часовнях Дженгриса, она услышала, как внизу все чаще и громче раздаются крики и стуки, как Армада просыпается. Она встала, разгладила на себе одежду и волосы и сказала, что ему пора уходить.
– Беллис, – сказал он с лестницы.
До этого он обращался к ней по имени лишь в обманчивой интимности ночи. Теперь, когда солнце встало и проснулись люди вокруг, это обращение прозвучало для нее по-иному. Но она ничего не сказала, как бы поощряя его продолжать.
– Беллис, спасибо вам еще раз. За… за то, что вы защитили меня, когда ничего не сказали о том документе. – (Она сурово и молча смотрела на него.) – Я скоро увижусь с вами еще. Надеюсь, вы не против.
И снова она промолчала, осознавая, что при дневном свете между ними возникло отчуждение, что Фенек много недосказывает. И все же Беллис была не против – пусть приходит. Давно она уже не общалась так, как нынешней ночью.
Глава 10
В то утро небо было почти безоблачным, суровым и пустым.
Флорин Сак не пошел в порт. Минуя окружавшие его дом промышленные корпуса, он направился к небольшому скоплению припортовых судов, облепленных тавернами и пересеченных множеством улочек. Его ноги моряка независимо от сознания выравнивали туловище при каждом качке мостовой.
Вокруг были кирпичные сооружения и просмоленные брусья. Чем дальше Флорин шел, тем слабее становились звуки с производственных судов и платформы «Сорго». Щупальца его легонько покачивались и шевелились. Они были обмотаны бинтами, пропитанными благотворной морской водой.
Прошлой ночью – уже в третий раз подряд – Шекель не пришел домой.
Он снова был с Анжевиной.
Флорин думал о Шекеле и об этой женщине, немного стыдясь собственной ревности. Ревности к Шекелю или Анжевине – то был узел обид, который ему никак не удавалось развязать. Он старался не чувствовать себя брошенным, хотя и понимал, что брошен. Он решил во что бы то ни стало разыскать парнишку, решил, что двери дома будут открыты, когда бы тот ни вернулся, что он, Флорин, отпустит Шекеля со всем благородством, на какое способен.
Он просто был расстроен тем, что это произошло так скоро.
Уже виднелись мачты «Гранд-Оста», возвышающиеся чуть ли не до самого неба. Аэростаты плыли, как подводные лодки, лавируя между рангоутами города. Он спустился на Сенной рынок и прошел по его малым судам. Его окликали лавочники, толкали ранние торговцы.
Здесь вода была совсем рядом, прямо у него под ногами. Вместе со всевозможным мусором она, издавая сильные запахи и звуки, плескалась в промежутках между судами.
Он на мгновение закрыл глаза и представил, что парит в прохладной соленой воде. Спускаясь, он чувствует, как растет давление, как море ласкает его. Его щупальца хватают проплывающих рыб. Он проникает в тайны подводного города: неотчетливые темные формы вдалеке, сады пульпы, фукуса, водорослей.
Флорин почувствовал, как решимость его слабеет, и пошел быстрее.
Оказавшись в незнакомом ему квартале Зубца часовой башни, он чуть не заблудился. Сверившись с нацарапанной на клочке бумаги картой, он направился по петляющим мосткам, перекинутым над судами внизу, затем через пышно перестроенную каравеллу к «Дюнроллеру» – округлому старому военному судну. На корме корабля покачивалась неустойчивая с виду башня, прикрученная канатами к мачтам.
Местечко было тихое. Даже вода, колыхавшаяся между судов, казалась какой-то сонной. Это были задворки, населенные магами и аптекарями, учеными Книжного города.
Оказавшись в кабинете на самом верху башни, Флорин выглянул в неровно прорезанное окно. Он увидел беспокойное море до самого горизонта, которое мерно наклонялось из стороны в сторону в оконной раме «Дюнроллера», покачивающегося на волнах.
На соли не было слова для обозначения переделки. Серьезные приращения или изменения были редкостью. Все существенные работы (улучшение сделанного на кробюзонских пенитенциарных фабриках, редко что-то совсем новое) проводились горсткой практикующих врачей: магами-самоучками, врачами-специалистами, хирургами и – по слухам – несколькими беглецами из Нью-Кробюзона, чье мастерство было отшлифовано за многие годы, проведенные на государственной пенитенциарной службе.
Чтобы обозначить серьезную операцию, слово позаимствовали из рагамоля. Именно это рагамольское слово и вертелось на языке у Флорина.
Он снова перевел глаза на терпеливо ждущего человека за столом.
– Мне нужна ваша помощь, – нерешительно сказал Флорин. – Я хочу подвергнуться переделке.
Флорин давно уже думал об этом.
Его привыкание к морю воспринималось им как долгое, затянувшееся рождение. Каждый день он все больше времени проводил внизу, и вода относилась к нему все лучше. Его новые конечности полностью адаптировались, стали такими же сильными и почти такими же цепкими, как руки.
Он с завистью смотрел, как дельфин Сукин Джон надзирает за работой его вахты, совершая необыкновенно изящные движения в морской воде (как-то раз он подплыл, чтобы наказать какого-то ленивого работягу, и больно боднул того), он наблюдал, как креи из своих полузатопленных кораблей, рискованно висящих в воде, засоленных во времени, или странные рыболюди из квартала Баск свободно, без всякой оснастки бросаются в воду.
Выйдя из воды, Флорин ощущал, как тяжелеют и неловко повисают щупальца. Но, находясь внизу в водолазной оснастке, одетый в кожу и медь, он чувствовал, что ограничен в своих движениях. Он хотел плыть свободно – горизонтально, вверх – к свету, и даже… о да, даже вниз, в холодную и безмолвную темноту.
Оставалось только одно. Он думал попросить портовое начальство субсидировать его, и они наверняка согласились бы, поскольку были заинтересованы в повышении его эффективности как работника. Со временем решимость Флорина только возрастала, но он отказался от этого плана и начал копить глаза и флаги.
В то утро, когда Шекеля не было дома, а ясное небо исходило соленым ветром, Флорин вдруг понял, что хочет сделать именно это, и ничто другое. Он исполнился великого счастья, осознав: дело вовсе не в его гордыне и не в том, что ему стыдно просить деньги, а всего лишь в том, что процесс и решение целиком, полностью, без малейших сомнений зависят только от него.
Когда Шекель не был с Анжевиной (эти часы оставались в его памяти как сновидения), он проводил время в библиотеке, бродя среди кип детских книг.
Он одолел «Отважное яйцо». В первый раз для этого понадобилось несколько часов. Он снова и снова возвращался к началу, увеличивая, насколько мог, скорость чтения, переписывал слова, которые сперва не мог прочесть, и медленно, по порядку произносил звуки, пока за отдельными формами не начинал брезжить смысл.
Поначалу шло трудно и неестественно, но понемногу становилось легче. Шекель постоянно перечитывал книгу, с каждым разом все быстрее, не интересуясь рассказанной историей, он лишь жаждал этого необыкновенного ощущения, возникавшего, когда буквы на странице начинали наливаться смыслом и ему удавалось поймать беглеца – слово. Ощущение это было таким сильным, таким обескураживающим, что тошнота подступала к горлу, возникали рвотные спазмы. Шекель применял этот метод и к другим словам.
Они окружали его повсюду – знаки за стеклами витрин, знаки в библиотеке, знаки повсюду в городе и на медных табличках в его родном Нью-Кробюзоне, безмолвный крик, который теперь будет звучать для него всегда.
Закончив «Отважное яйцо», Шекель исполнился гнева.
«Как это мне до сих пор ничего не сказали? – со злостью думал он. – Что за хер скрывал от меня все это?»
Беллис поразилась манерам Шекеля, когда он нашел ее в маленьком кабинете рядом с читальным залом.
После вчерашнего визита Фенека ее одолевала усталость, но она заставила себя сосредоточиться и спросила Шекеля, как продвигается чтение. К ее удивлению, он вложил в ответ немало чувства.
– Как поживает Анжевина? – спросила она, и Шекель попытался заговорить, но не смог.
Беллис внимательно смотрела на него. Она ждала мальчишеского хвастовства и преувеличений, но непривычные для Шекеля эмоции явно ошеломили его. Внезапно она прониклась к нему теплым чувством.
– Меня немного беспокоит Флорин, – неторопливо сказал он. – Он мой лучший друг, и мне кажется, что ему теперь немного… одиноко. Не хочу, чтобы он думал, будто я от него отделался. Он мой лучший друг.
И он стал рассказывать о своем приятеле Флорине и между делом, стесняясь, сообщил, как у него идут дела с Анжевиной.
Беллис внутренне улыбнулась – взрослый прием, который хорошо ему удался.
Он рассказал ей об их с Флорином доме на кораблефабрике. Он рассказал об очертаниях каких-то больших предметов, которые Флорин видел под водой. Он начал зачитывать слова, написанные на коробках и книгах, лежавших в комнате. Он громко произносил их и записывал на клочке бумаги, разбивая на слоги, подходя к каждому слову с одинаковым аналитическим безразличием, будь то причастие, глагол, существительное или имя собственное.
Когда они принялись передвигать коробку с трудами по ботанике, дверь кабинета открылась и вошел пожилой человек с женщиной-переделанной.
– Андже… – начал было Шекель, но женщина, катившаяся на неустойчивом металлическом приспособлении, начинавшемся там, где должны были быть ее ноги, поспешно покачала головой и сложила руки на груди.
Седой человек дождался, когда безмолвная сцена между Шекелем и Анжевиной закончится. Беллис, настороженно поглядывавшая на него, вдруг поняла, что именно он и приветствовал Иоганнеса, когда они прибыли в Армаду. Тинтиннабулум.
Он был мускулист и, несмотря на возраст, держался прямо. Казалось, что его старое бородатое лицо и ниспадающие на плечи седые волокнообразные волосы пересажены на более молодое тело. Он повернулся к Беллис.
– Шекель, будь добр, оставь нас на пару минут, – тихо сказала Беллис, но тут вмешался Тинтиннабулум.
– В этом нет нужды, – сказал он. Говорил он словно бы издалека – с чувством собственного достоинства, печально. Он перешел на хороший, хотя и с акцентом, рагамоль. – Ведь вы кробюзонка, да? – Беллис промолчала, но он легонько кивнул, словно бы услышав ее ответ. – Я говорю со всеми библиотекарями, в особенности с теми, кто, подобно вам, каталогизирует новые поступления.
«Что тебе известно обо мне? – пыталась понять она. – Что тебе наговорил Иоганнес? Или он, несмотря на нашу размолвку, оберегает меня?»
– У меня здесь… – Тинтиннабулум вытащил лист бумаги. – У меня здесь список авторов, чьи книги для нас особенно важны. Эти авторы очень полезны в нашей работе. Мы просим вас о помощи. Отдельные работы некоторых авторов у нас есть, но мы хотели бы найти еще. О других нам известно, что они написали труды, которые важны для нас. О третьих у нас нет достоверных сведений – только слухи. Как вы увидите, трое из них присутствуют в каталоге, и об этих книгах нам уже известно, но мы заинтересованы и в любых других… Возможно, какое-нибудь из этих имен всплывет в следующей партии книг. А может быть, их работы уже не один век хранятся в библиотеке, но затерялись на стеллажах. Мы тщательно проверили соответствующие разделы – биология, философия, магия, океанология, – но ничего не нашли. Но мы могли что-то пропустить. Каждый раз, когда вы заносите в каталог книги, будь то новые или старые, завалявшиеся за стеллажами, мы просим вас быть начеку. Две из них – те, что не из Нью-Кробюзона, – старые.
Беллис взяла список, полагая, что он длинный, и просмотрела его. Но в центре листа были аккуратно напечатаны лишь четыре имени, и ни одно ничего не говорило Беллис.
– Это самые главные, – сказал Тинтиннабулум. – Есть и другие. Вы получите более обширный список. Но этих четырех мы просим вас запомнить и искать их книги с особым усердием.
Маркус Халприн. Кробюзонское имя. Анжевина, неторопливо направившись к выходу вслед за Тинтиннабулумом, делала Шекелю тайные знаки.
Ул-Хагд-Шаджер (транслитерация), прочла Беллис. Рядом стояло оригинальное начертание имени – рукописные пиктограммы, в которых Беллис узнала лунную каллиграфию Хадоха.
Ниже стояло третье имя – А. М. Фетчпоу. Опять кробюзонец.
– Халприн и Фетчпоу – относительно недавние авторы, – сказал Тинтиннабулум от дверей. – Два других постарше. Мы полагаем, что они жили лет сто назад. Не будем больше вам мешать, мисс Хладовин. Если вы найдете что-нибудь из этого списка, любую работу этих авторов, отсутствующую в каталоге, прошу вас явиться ко мне на корабль. Он в носовой части Саргановых вод, называется «Кастор». Заверяю вас: если вы поможете нам, то получите вознаграждение.
«Что тебе известно обо мне?» – с тревогой подумала Беллис, когда дверь закрылась.
Она вздохнула и снова взглянула на бумагу. Шекель заглянул в список через ее плечо и начал неуверенно читать вслух имена.
Круах Аум, произнесла наконец Беллис, не обращая внимания на Шекеля, который с трудом продирался от одного слога к другому. «Ну и экзотика, – иронически подумала она, глядя на это имя, записанное архаичной разновидностью рагамоля. – Иоганнес упоминал тебя. Это кеттайское имя».
Книги Халприна и Фетчпоу наличествовали в каталоге. Перу Фетчпоу принадлежал двухтомный труд «Анти-Бенчамбург: Радикальная теория воды». Книги Халприна назывались «Морская экология» и «Биопсия морской воды».
На имя Ул-Хагд-Шаджера в каталоге отыскалось довольно большое число книг на хадохе, каждая объемом не больше сорока страниц. Беллис была достаточно знакома с лунным алфавитом, чтобы разобрать, как произносятся названия, но понятия не имела, что они означают.
Книг Круаха Аума не обнаружилось. Ни одной.
Беллис наблюдала за Шекелем – он учился читать, пробегая глазами по листам бумаги, на которых записывал трудные слова, произносил их, делал дополнительные пометы, копировал слова с бумаг, лежащих вокруг, с папок, из списка, врученного ей Тинтиннабулумом. Возникало впечатление, будто парнишка когда-то умел читать, потом растерял навыки, а теперь восстанавливал их.
В пять часов он сел рядом с Беллис, и они прочли «Отважное яйцо». Шекель отвечал на вопросы о приключениях яйца с таким старанием, что ее едва не разобрал смех. Беллис читала вслух, по слогам, незнакомые ему слова, помогая справляться с немыми или неправильными буквами. Шекель сказал, что приготовил для нее еще одну книгу, которую успел прочесть в тот день в библиотеке.
Тем вечером Беллис впервые назвала в своем письме имя Сайласа Фенека. Она посмеялась над его псевдонимом, но признала, что его компания, его самоуверенность принесли ей облегчение после долгих дней одиночества. Она продолжила чтение иоганнесовских «Эссе о животных», спрашивая себя – появится ли Фенек сегодня, а когда поняла, что нет, ее охватил приступ скуки и раздражения, и она отправилась спать.
Ей уже не в первый раз приснилось, как она плывет по реке к Железному заливу.
Флорину снилось, что он подвергается переделке.
Он снова был на пенитенциарной фабрике в Нью-Кробюзоне, где ему привили дополнительные конечности и где он пережил мучительные смутные минуты боли и унижения. Воздух вокруг снова был полон фабричного шума и криков, а он лежал, привязанный к влажной грязной доске, только на сей раз над ним склонялся не биомаг в маске, а армадский хирург.
Снова, точно так же, как днем, хирург показывал Флорину схему его тела с красными метками в местах, где будет проводиться коррекция, а предполагаемые улучшения были показаны наподобие поправок в ученической тетради.
– Будет больно? – спросил Флорин, и тут пенитенциарная фабрика рассеялась, и рассеялся сон, но вопрос остался.
«Больно будет?» – думал он, лежа в своей недавно опустевшей комнате.
Но после спуска под воду желание снова одолело его, и он понял, что меньше боится боли, чем такого вот томления – изо дня в день.
Анжевина объяснила Шекелю – строгим голосом, – как он должен себя вести, когда она исполняет служебные обязанности.
– Ты не должен вот так болтать со мной, – сказала она ему. – Я много лет работаю с Тинтиннабулумом. Саргановы воды платят мне за то, что я опекаю его с самого того дня, как он здесь появился. Он хорошо меня обучил, и я предана ему. Не суйся ко мне, когда я на работе. Понял?
Теперь Анжевина почти все время говорила с ним на соли, чтобы он осваивал язык; она не давала ему спуску, желая, чтобы Шекель поскорее сделался своим в ее городе. Она уже повернулась, чтобы идти, но Шекель остановил ее и, запинаясь, сказал, что, видимо, не придет в ее каюту сегодня. Он чувствует, что должен провести ночь с Флорином, который, наверно, здорово расстраивается.
– Это хорошо, что ты думаешь о нем, – сказала Анжевина.
Мальчик так быстро взрослел, с какой стороны ни посмотри. Преданности, желания и любви для нее было недостаточно. Он сбрасывал с себя детство, как старую кожу, и благодаря таким вот, довольно уже нередким, проявлениям мужского характера Анжевина воспламенялась к нему истинной страстью, а к ее смутному родительскому чувству примешивалось что-то более жесткое и низменное, отчего перехватывало дыхание.
– Проведи с ним вечерок, – сказала она. – А завтра приходи к девяти, любовник.
Последнее слово она произнесла мягко. Он научился принимать такие подарки должным образом.
Шекель проводил долгие часы в библиотеке, среди деревянных стеллажей, пергамента, слегка подпорченной кожи и бумажной пыли. Он держался рагамольской секции: осторожно снимал с полок книги, открывал и раскладывал их вокруг себя. Текст и картинки, как бутоны, расцветали на полу. Он медленно впитывал в себя рассказы про уток и бедных мальчиков, которые становились королями, про битвы против плоскодонок, впитывал историю Нью-Кробюзона.
Он записывал все непонятные слова, которые не удавалось произнести: человек, лестница, солнце, Джесхалл, Круах. Он постоянно повторял их.
Бродя от полки к полке, он переносил с собой и отобранные книги, а в конце дня возвращал их на место – но не согласно шифру хранения, который был ему непонятен, а благодаря изобретенному им мнемоническому методу. Шекель запоминал: вот эта книга стоит между большой красной и маленькой синей, а эта – в конце полки, рядом с той, на которой нарисован воздушный корабль.
Как-то раз он страшно запаниковал: снял с полки книгу – картинки внутри и все буквы были хорошо знакомы ему, но когда он принялся их произносить, полагая, что сейчас в голове начнут складываться слова, получалась сплошная тарабарщина. Шекель жутко испугался, решив, что забыл все, чему успел научиться.
Но потом он понял, что взял книгу из соседней секции, что хотя она и написана рагамольскими буквами, но совсем на другом языке. Шекель был поражен, поняв, что значки, которыми он овладел, могут выполнять одну и ту же работу для разных людей, не умеющих объясняться друг с другом. Он усмехнулся, подумав об этом и радуясь такой многозначности.
Он стал открывать другие иностранные тома, производя или пытаясь воспроизвести звуки, обозначаемые буквами, смеялся над выходившей бессмыслицей. Он внимательно разглядывал картинки и сверял их с тем, что написано. Методом проб он приходил к выводу, что на данном языке эта вот группа букв означает «лодка», а эта – «луна».
Шекель медленно удалялся от рагамольской секции, беря наугад тома и пытаясь понять их непостижимый смысл. Он шел по длинным коридорам, полным детскими книгами, наконец оказался перед новыми стеллажами и снял с полки книгу, алфавит которой был не похож ни на что известное ему. Он рассмеялся, глядя на странные кривые.
Он пошел еще дальше и обнаружил еще один алфавит. А чуть подальше – еще один.
Несколько часов он с удивлением и любопытством исследовал нерагамольские книги. Бессмысленные слова и непонятные алфавиты вызывали у него не только трепет перед миром, но и некое подобие прежнего фетишизма, когда все книги для него были вот такими – всего лишь немыми предметами, имеющими вес, размер и цвет, но лишенными содержания.
Правда, разница все же была. Теперь Шекель, глядя на эти непонятные страницы, знал, что они исполнены смысла для какого-нибудь иностранного ребенка, как открыли свой смысл ему «Отважное яйцо», «История Нью-Кробюзона» и «Оса в парике».
Он разглядывал книги на основном и верхнекеттайском, на сунглари, луббоке, хадохе, с завороженной грустью вспоминая свою прежнюю безграмотность, но ни на долю секунды не желая вернуться к ней.
Глава 11
Сайлас ждал Беллис, которая появилась из «Пинчер-марна», когда солнце уже склонялось к горизонту. Она увидела его – он стоял, в ожидании прислонившись к перилам.
Увидев ее, он улыбнулся.
Читать бесплатно другие книги:
