Социальный интеллект. Новая наука о человеческих отношениях Гоулман Дэниел
Координация служит своего рода социальным буфером в личном взаимодействии: пока движения собеседников взаимосвязаны, неловкие моменты в разговоре остаются незамеченными. Эта доверительная гармонизация обычно не разрушается, даже когда беседа “спотыкается”: повисают паузы, собеседники перебивают друг друга или начинают говорить одновременно. Даже когда разговор совсем не клеится и сходит на нет, физическая синхронность поддерживает в собеседниках ощущение контакта. Она транслирует внутреннее понимание и согласие от слушателя к говорящему и наоборот.
Если же разговор лишен подстраховки в виде физической координации, то для ощущения его слаженности требуется дополнительная словесная полировка. Например, когда люди говорят, не видя друг друга – по телефону или домофону, – они, как правило, тщательнее контролируют свои реплики, чем при встрече.
Такая вроде бы мелочь, как совпадение поз, играет удивительно большую роль в формировании взаимопонимания. В одном исследовании изучали, как меняют позы студенты в аудитории. Чем больше их поза напоминала позу преподавателя, тем большего взаимопонимания с преподавателем они достигали и тем сильнее увлекал их учебный процесс. На самом деле, по сходству поз можно быстро оценивать атмосферу в аудитории[82].
Попадание в такт может доставлять внутреннее удовольствие, и чем больше группа синхронизировавшихся людей, тем приятнее это чувство. Чувственная сторона групповой синхронизации проявляется, например, во всеобщем удовольствии от совместного танца или движения в едином ритме. Именно это удовольствие от единения вздымает сотни руки в “волну” на стадионе.
“Аппаратура” для такого резонанса, судя по всему, встроена в нашу нервную систему. Даже плод в утробе матери движется в такт доносящейся до него человеческой речи – и только речи, на иные звуки он так не реагирует. Годовалый ребенок лепечет, подстраиваясь под темп материнской речи. Синхронность – будь то между младенцем и матерью или между двумя незнакомыми людьми при первой встрече – несет сообщение “Я с тобой”, подразумевающее “Продолжай”.
Это послание поддерживает в партнере заинтересованность. Когда разговор подходит к концу, собеседники постепенно рассинхронизируются, без слов давая понять, что пора завершить взаимодействие. А если они так и не достигли согласованности, если постоянно перебивали друг друга, то у них остается от встречи неприятное ощущение.
Любой разговор происходит на двух уровнях, верхнем и нижнем. По верхнему пути передаются рациональные соображения, слова и смыслы. По нижнему же течет бесформенная энергия, скрытая за словами, которая “склеивает” взаимодействие, давая мгновенное ощущение контакта. Это ощущение зависит не столько от слов, сколько от более прямолинейной и глубокой эмоциональной связи за их пределами.
В этом неявном контакте на самом деле нет ничего таинственного: мы постоянно демонстрируем свои чувства посредством мимики, жестов, взглядов и прочего. На этом подспудном уровне мы без умолку трещим о своих переживаниях, практически мыслим вслух, чтобы собеседник, читая между строк, всегда понимал, что мы чувствуем, и действовал соответствующе.
Этот эмоциональный менуэт можно наблюдать во время любой беседы: перед нами предстанет богатейший репертуар па в виде быстрых жестов, мимолетных выражений лица, подстроек темпа речи, смещений взглядов – и так далее. Такая согласованность позволяет нам наладить контакт с собеседником, сцепиться с ним невидимыми шестеренками, и, если мы проделаем это как следует, ощутить эмоциональный резонанс.
Чем выше синхронность, тем ближе эмоции, испытываемые партнерами. Например, по мере того как мать и младенец согласованно переходят от расслабленного взаимодействия к более энергичному, они получают все больше удовольствия. Сам факт того, что даже младенцы способны так мощно резонировать, говорит в пользу существования в мозге предустановленной системы, благодаря которой подстройка происходит так естественно.
– Вот спроси меня, почему я вечно запарываю шутки?
– Ладно. Почему ты…
– Говорю не вовремя.
Лучшие комики демонстрируют интуитивное чувство ритма, внутреннее ощущение времени, благодаря которому их шутки получаются по-настоящему смешными. Точно так же, как профессиональные музыканты читают партитуру, комики-асы с точностью до мгновения просчитывают продолжительность паузы перед ключевой фразой шутки (или момент, когда нужно перебить собеседника, как в этой шутке про чувство времени). Умение выбрать верный момент – залог искусно поданной шутки.
Природа вообще любит точно рассчитывать время. Ученые обнаруживают синхронность всюду, где только встречаются ритмические колебания двух взаимосвязанных естественных процессов. Если волны не совпадают, они гасят друг друга, а если идут синхронно – усиливают.
В природе всё – от океанских волн до биения сердца – подвержено ритмичности. Что касается межличностных отношений, то здесь важен ритм эмоциональный. Когда человек-zeitgeber заряжает нас приподнятым настроением, он делает нам добро. Делая то же самое с другими, мы передаем это добро дальше.
Такую ритмическую подгонку можно наблюдать во время виртуозной игры оркестра. Захваченные музыкой, оркестранты покачиваются ей в такт, словно единый организм. Но под этой очевидной синхронностью скрывается другая, которую невозможно увидеть из зрительного зала: музыканты связаны согласованной работой их нервных систем.
Если замерить параметры нейронной активности у любых двух оркестрантов, мы обнаружим значительную синхронность. Например, когда два виолончелиста исполняют один и тот же музыкальный отрывок, ритмы нейронной разрядки в правом полушарии мозга у них будут чрезвычайно похожи. Причем возбуждаемые зоны, ответственные за музыкальные способности, будут работать гораздо слаженнее в мозгах двух музыкантов, чем два полушария мозга каждого из них[83].
Всякий раз, когда мы ощущаем подобную гармонию с другим человеком, благодарить за это следует нейронные системы, которые нейробиологи назвали осцилляторами. Это наши внутренние часы, постоянно подстраивающие свой ход – темп испускания нервных импульсов – под периодичность внешних сигналов[84]. Сигналы эти могут быть как простыми – например, когда подруга через определенные промежутки времени передает вам тарелки, чтобы вы их вытирали, – так и очень сложными, как в балетном па-де-де.
Хотя мы принимаем подобную повседневную координацию как должное, ученые не поленились описать с помощью элегантных математических моделей алгоритмы этого человеческого микросцепления[85]. Такая “нейроматематика” работает всегда, когда мы соразмеряем наши движения с происходящим вокруг – не только с действиями других людей, но и когда, например, футболист перехватывает, а бейсболист отбивает мяч, летящий со скоростью 150 км/ч.
Ритмические оттенки и подвижная синхронность даже простейших взаимодействий могут быть такими же сложными, как координация в джазовой импровизации. Если бы подобная слаженность касалась лишь простейших движений типа кивков, удивляться было бы нечему, но она проявляется и в куда более сложных “танцах”.
Подумайте, в каком множестве ситуаций нам приходится подо что-то подстраивать свои движения[86]. Когда два человека увлеченно беседуют, их жесты словно подстраиваются под ритм и структуру разговора. Ученые покадрово анализировали видеозаписи диалогов и убедились, что жесты каждого собеседника подчеркивают ритм общения, движения рук и головы сопряжены со смысловыми ударениями и заминками в речи[87].
Что интересно, эта синхронность речи и языка тела устанавливается за доли секунды. Когда мы синхронизируемся с кем-то во время разговора, наше мышление, видимо, не в силах уловить все хитросплетения этого танца. Тело – марионетка мозга, а внутренние часы мозга отсчитывают миллисекунды и даже микросекунды, в то время как скорость сознательной обработки информации измеряется целыми секундами.
Но неосознанно наше тело подстраивается под схему поведения каждого встречного. Даже если вы видите человека краем глаза, мозг получает достаточно информации, чтобы согласовать ваши движения, установить негласную межличностную синхронность[88]. Это легко заметить, когда идешь вместе с кем-то: всего через несколько секунд окажется, что вы идете в ногу и движения ваших рук тоже слаженны, словно колебания синхронизировавшихся маятников.
Осцилляторы будто вторят песенке из “Алисы в Стране чудес”: “Можешь, хочешь, хочешь, можешь ты пойти со мной плясать?” Когда мы находимся рядом с другим человеком, эти механизмы бессознательно синхронизируют наши движения. Так влюбленные, не задумываясь, раскрывают друг другу объятия или, не сговариваясь, на прогулке берутся за руки. (С другой стороны, моя знакомая говорит, что если на свидании ей никак не удавалось идти с мужчиной в ногу, это заставляло ее насторожиться: скорее всего, отношения не заладятся.)
Любой разговор требует от мозга сложнейших расчетов: осцилляторы все это время руководят сериями подгонок, поддерживающими синхронность с собеседником. Эта микросинхронизация дает начало эмоциональной близости, когда мы на миг становимся частью жизненного опыта другого человека. Мы с такой готовностью налаживаем межмозговые контакты отчасти потому, что всю жизнь отрабатываем эту беззвучную румбу – с тех самых пор, как освоили ее базовые движения.
Мать держит на руках своего младенца. В какой-то момент она вытягивает губы для поцелуя. Младенец в ответ с надутым видом поджимает собственные. Мать слегка приподнимает уголки губ, и младенец вдруг расслабляет мышцы рта. На его лице появляется намек на улыбку, и вскоре мать с ребенком уже одинаково, чуть заметно, улыбаются. Наконец малыш расплывается в широкой лучезарной улыбке, кокетливо отворачивая голову.
Весь этот обмен занимает меньше трех секунд. За это время произошло не так уж много, однако общение состоялось. Такое простейшее взаимодействие психологи называют протодиалогом. Это прототип всех человеческих взаимодействий, самая примитивная, зачаточная форма общения.
В протодиалоге уже задействуются осцилляторы. Анализ мельчайших движений показывает, что мать и ребенок предельно точно выбирают моменты для начала, окончания и пауз в этой беседе, выстраивая согласованный ритм. Каждый координирует свои действия с ритмичностью действий другого[89].
Эти диалоги происходят без слов, точнее, слова служат в них лишь звуковыми эффектами[90]. Мы общаемся с младенцами при помощи взглядов, прикосновений, интонаций. Информация передается посредством улыбок, бормотания и особенно “маминого языка”[91] – взрослого ответа детскому лепету.
“Мамин язык” больше похож на песню, чем на речь. Его ритм и мелодические обертоны практически лишены межкультурных различий, при этом родной язык матери может быть каким угодно – хоть мандаринским китайским, хоть урду, хоть английским. Мамы обычно общаются с младенцами дружелюбно и игриво, высоким голосом (его частота достигает 300 Гц) с усиленными колебаниями тональности.
Часто, общаясь с детьми на “мамином языке”, женщины одновременно похлопывают или поглаживают их в ритме собственной речи. Мимика и движения головы матери синхронизируются с движениями рук и голосом, и младенец отвечает улыбкой, лепетом, движениями языка и взмахами руки в такт. Такие пируэты матери и ребенка длятся недолго, всего несколько секунд или даже миллисекунд, и заканчиваются, когда оба достигают одинакового состояния – обычно счастливого. Мама и малыш будто бы исполняют дуэтом музыкальные партии – то синхронно, то по очереди, – а сердца задают им ритм адажио, отбивая по 90 ударов в минуту.
Эти научные данные были получены ценой нудных, кропотливых исследований бесконечных видеозаписей общения родителей с младенцами. Благодарить за это нужно психологов развития, и в первую очередь Колвина Тревартена из Эдинбургского университета. Профессор Тревартен приобрел репутацию международного эксперта по протодиалогу – дуэту, в котором оба исполнителя, по его словам, “стремятся к гармонии и контрапункту в каждом такте, чтобы сотворить мелодию”[92].
Но в протодиалоге речь идет не только о мелодиях, в первую очередь это своеобразный разговор об эмоциях. Ритм материнских прикосновений и звучание материнского голоса сообщают ребенку, что мама любит его, и в результате между ними, по словам Тревартена, возникает “мгновенное, бессловесное, безусловное взаимопонимание”.
Обмен такими сигналами формирует связь между матерью и ребенком, посредством которой мы делаем ребенка счастливым и восторженным, спокойным и молчаливым – или, наоборот, расстраиваем его до слез. Во время радостного протодиалога матери и младенцу одинаково хорошо, они ощущают единение друг с другом. Но если кто-то из них не отыгрывает свою партию в этом дуэте, результат совсем другой. Если мать уделяет сигналам младенца слишком мало внимания или реагирует на них без энтузиазма, ребенок отстраняется от нее. Если мать реагирует не вовремя, ребенок вначале выглядит растерянным, а потом расстроенным. Если же на попытки завязать диалог не отвечает ребенок, это огорчает мать.
Такие сеансы общения играют обучающую роль: в форме протодиалогов ребенок получает первые уроки взаимодействия. Мы учимся эмоционально синхронизироваться задолго до того, как узнаем названия эмоций. Протодиалог навсегда остается нашим базовым шаблоном взаимодействия, этот глубинный навык незаметно заставляет нас “шагать в ногу” с другими людьми. Усвоенная в младенчестве способность настраиваться с ними на одну волну работает на нас всю жизнь, направляя в любом общении.
И точно так же, как чувства были главной темой протодиалогов, они остаются краеугольным камнем всех человеческих контактов, когда мы вырастаем. Этот немой диалог о чувствах служит и почвой, на которой строится любое общение, и скрытым предметом всякого взаимодействия.
Глава 3
Нейронный Wi-Fi
Как-то раз водрузился я на сиденье в вагоне нью-йоркской подземки, и тут случилось одно из тех пугающих происшествий, которых так много в большом городе: в другом конце вагона раздался визг.
Я сидел спиной к кричащему, но у мужчины напротив меня на лице отразилась легкая тревога. Мой разум принялся соображать, что же произошло и что мне делать – и делать ли вообще. Там драка? У кого-то припадок? Грозит ли опасность мне? А может, это всего лишь вопль восторга – компания подростков веселится?
Ответ пришел быстро – я прочел его по лицу мужчины напротив, который мог видеть, что произошло. Тревога почти сразу улетучилась с его лица, и он снова уткнулся в газету. Что бы там ни случилось, волноваться уже было не о чем.
Получается, мой испуг прошел при виде расслабившегося лица соседа. В тревожные моменты наподобие того, что я пережил в подземке, мы инстинктивно начинаем внимательнее присматриваться к лицам окружающих, выискивая улыбки или нахмуренные брови, которые помогли бы нам истолковать признаки угрозы или понять чьи-то намерения[93].
В доисторические времена у стада первобытных людей с его многочисленными глазами и ушами было гораздо больше шансов заметить опасность, чем у отдельного человека. В том мире, полном когтей и клыков, такая способность приумножать часовых и, соответственно, нейронный механизм распознавания сигналов опасности и запуска чувства страха, без сомнения, давала преимущества для выживания.
Хотя и бывает так, что мы слишком поглощены собственным страхом, чтобы замечать что-то вокруг, умеренная тревожность повышает интенсивность обмена эмоциями. Поэтому люди, ощущающие угрозу и страх, особенно восприимчивы к заражению чужими эмоциями. Если лицо кого-то из группы первобытных людей перекашивалось от ужаса при виде крадущегося тигра, все, кто замечал эту гримасу, пугались не меньше и бросались бежать.
Взгляните на это лицо.
Миндалевидное тело мгновенно реагирует на такие фотографии, и чем сильнее эмоция на снимке, тем интенсивнее амигдалярная реакция[94]. Когда подобные фото показывали людям во время фМРТ, в их мозге регистрировались те же изменения, что и у самих испытывающих страх, хотя и менее интенсивные[95].
Когда два человека общаются лицом к лицу, заражение эмоциями происходит через нейронные сети, работающие параллельно в мозге каждого из них. Эти системы передают от человека к человеку весь спектр чувств, от грусти и беспокойства до радости.
Процесс эмоционального заражения представляет собой удивительное нейробиологическое событие: между мозгом одного человека и мозгом другого образуется функциональная связь, точнее, петля обратной связи, легко преодолевающая препятствие в виде кожи и костей черепа. Используя терминологию теории систем, можно сказать, что два мозга “спариваются”: выходные данные одного мозга служат входными данными для другого, который начинает их обрабатывать, и таким образом на какое-то время формируется своеобразная межмозговая система связи. Если два объекта объединены в контур обратной связи, изменения в одном объекте влекут за собой изменения в другом.
Когда между людьми замыкается петля обратной связи, мозг каждого из них непрерывно получает и передает поток сигналов, что позволяет им достичь глубинной гармонии. И если такой поток идет как надо, это приумножает резонанс между ними. Петлеобразование позволяет синхронизировать чувства, мысли и действия. К добру или нет, но мы передаем и улавливаем внутренние состояния, будь то смешливость и нежность или же напряжение и озлобленность.
В физике резонанс – это ответная вибрация, резкое увеличение амплитуды колебаний одного элемента системы при совпадении частоты его колебаний с частотой колебаний другого элемента. Резонансом объясняется самый масштабный и продолжительный эффект от парного взаимодействия – приятные воспоминания.
Наш мозг образует петлю обратной связи с мозгом других людей без каких-либо сознательных усилий с нашей стороны. Можно, конечно, намеренно подражать собеседнику, пытаясь войти к нему в доверие, но такие попытки обычно выглядят нелепо и проваливаются. Синхронность работает лучше всего, если зарождается спонтанно и не имеет под собой скрытых мотивов вроде заискивания и вообще сознательных целей[96].
Поскольку нижний путь не зависит от сознания, сигналы по нему передаются очень быстро. Например, чтобы миндалина зарегистрировала признаки страха на лице другого человека, достаточно бросить на него взгляд продолжительностью всего 33 миллисекунды, а некоторым людям хватит и 17 (меньше двух сотых секунды)[97]. Такие показатели подтверждают невероятное быстродействие нижнего пути. При этом сознание попросту не успевает уловить акт восприятия, хотя мы и можем ощутить вызванное им смутное напряжение.
Даже если мы не осознаём, насколько синхронизируемся с окружающими, невидимые связи между нами возникают удивительно легко. Такой способности мгновенно “спеваться” с другим человеком мы обязаны особому классу нейронов.
Мне тогда было всего года два или три, но это воспоминание до сих пор не поблекло. Я шел вместе с мамой между стеллажами в местном магазинчике, и какая-то женщина, заметив меня, милого малыша, подарила мне теплую улыбку.
И тут – я отчетливо это помню – мои губы, к моему великому удивлению, словно по собственной воле сложились в ответную улыбку. Как будто невидимый кукловод потянул за волшебные ниточки, заставив меня приподнять уголки губ и выпятить щеки. Я чувствовал совершенно определенно, что улыбка появилась сама по себе – не по команде, идущей изнутри, а по сигналу извне.
Эта непроизвольная реакция, без сомнения, была проявлением работы так называемых зеркальных нейронов в моем юном мозге. Зеркальные нейроны именно этим и занимаются: заставляют нас отражать действия того, с кем мы общаемся. В результате мы либо копируем собеседника, либо испытываем позывы к этому. Эти “подражательные” нейроны обеспечивают работу мозгового механизма, действие которого знакомо нам по детской песенке: “Поделись улыбкою своей, и она к тебе не раз еще вернется”.
Основные магистрали нижнего пути определенно пролегают через нейроны этого класса. У нас очень много систем зеркальных нейронов, и ученые открывают их всё больше. Похоже, еще не картирована масса таких систем, обеспечивающих огромный спектр процессов в нашей жизни, начиная от эмоционального заражения и социальной синхронизации и заканчивая обучением младенцев.
Нейробиологи наткнулись на этот мозговой Wi-Fi случайно, в 1992 году. Они составляли карту сенсомоторной[98] области обезьяньего мозга, используя электроды с лазерной заточкой, такие тонкие, что их можно было вводить в отдельные клетки мозга и наблюдать, какая из клеток возбуждается при том или ином движении[99]. Оказалось, что нейронам в этой области свойственна высокая специализация: например, одни возбуждались, только когда обезьяна хватала предмет, другие – только когда она разрывала его на части.
Но самое удивительное открылось одним жарким днем, когда кто-то из исследователей вернулся с обеденного перерыва с рожком мороженого. К изумлению ученых, сенсомоторные клетки активировались, когда обезьяна увидела, как человек подносит мороженое ко рту. Выяснилось, что определенная группа нейронов активируется, когда обезьяна всего лишь наблюдает, как другая обезьяна – или экспериментатор – совершает определенное движение.
После того как зеркальные нейроны обнаружили у обезьян, аналогичные системы начали находить и в человеческом мозге. Одно интересное исследование с использованием электродов с лазерной заточкой показало, как один и тот же нейрон разряжается, когда испытуемый предчувствует боль от укола булавкой и когда видит, как другого человека колют булавкой. Так ученые смогли увидеть в действии механизм, лежащий в основе первичной эмпатии[100][101].
Многие зеркальные нейроны расположены в премоторной коре, которая отвечает за множество задач, начиная от простейшего намерения совершить действие и заканчивая планированием и контролем речи и движений. Близость зеркальных нейронов к моторным означает, что области мозга, инициирующие движение, готовы активизироваться, даже если мы просто видим, что кто-то совершает то же движение[102]. Когда мы мысленно репетируем, например, свою речь или удары в гольфе, в премоторной коре возбуждаются те же нейроны, что и во время произнесения этих слов вслух или реальных взмахов клюшкой. То есть для нашего мозга сделать что-то мысленно – все равно что сделать это в действительности, правда, сами движения будут блокироваться[103].
Наши зеркальные нейроны начинают генерировать нервные импульсы, когда мы видим, как кто-то, скажем, чешет затылок или смахивает слезу, так что в нашем мозге частично воспроизводится чужая модель нейронной активности. В результате к нашим мотонейронам поступает аналогичная информация, и мы будто бы сами делаем то же, что и человек перед нами.
В человеческом мозге работает много систем зеркальных нейронов. Кроме “подражательных” есть и другие: они улавливают намерения окружающих или социальные значения их действий, считывают эмоции[104]. В одном эксперименте добровольцам, лежащим в аппарате МРТ, показывали видео со смеющимися или злобными лицами. При этом у испытуемых регистрировалась активность в основном тех же зон мозга, что и у демонстрирующих эмоции на видео, хотя и менее выраженная[105].
Зеркальные нейроны обеспечивают эмоциональное заражение, позволяют нам пропускать через себя чувства, которые мы наблюдаем у окружающих, и оставаться в курсе событий. Мы в самом широком смысле слова чувствуем других людей: улавливаем их настроение, их движения, их ощущения так, будто это происходит с нами.
От работы зеркальных нейронов зависят наши социальные навыки. Во-первых, внутреннее отображение того, что мы наблюдаем в других, подготавливает нас к быстрой и адекватной реакции. Во-вторых, нейроны фиксируют даже намек на чье-то намерение действовать и помогают нам понять мотивы этого человека[106]. Способность улавливать чужие намерения и мотивы поставляет нам бесценную социальную информацию, которая позволяет нам быть кем-то вроде социальных хамелеонов: подстраиваясь под обстоятельства, на шаг опережать события.
Судя по всему, зеркальные нейроны играют важную роль в усвоении новых навыков детьми. Долгое время основным двигателем развития ребенка считалось подражание, однако новые открытия, касающиеся зеркальных нейронов, объясняют, как дети могут в совершенстве освоить навыки, просто наблюдая за чужими действиями. В процессе наблюдения в детском мозге отпечатывается набор эмоциональных и поведенческих шаблонов, формируется понимание, как устроен мир.
Зеркальные нейроны людей гораздо пластичнее и разнообразнее, чем обезьяньи. И это логично, ведь наша социальная жизнь намного сложнее. Заставляя нас подражать чувствам и действиям другого человека, зеркальные нейроны создают общую с ним восприимчивость, привносящую внутрь нас происходящее снаружи: чтобы понимать других, мы хоть немного, но становимся другими[107]. Эта виртуальная имитация чужих переживаний согласуется с тезисом философии сознания: мы понимаем окружающих, переводя их действия на язык нервных импульсов, что позволяет нам подготовиться к тем же действиям и ощутить те же переживания[108].
Мы понимаем действия другого человека, создавая в собственном мозге их матрицы. Джакомо Риццолатти, итальянский нейробиолог, открывший зеркальные нейроны, поясняет, что эти системы позволяют нам “улавливать, что происходит в головах других людей, не путем концептуальных рассуждений, а простой симуляцией; с помощью чувств, а не разума”[109].
Благодаря тому, что в головах двух разных людей одновременно активируются одни и те же нейронные схемы, мы можем мгновенно достигать общего ощущения происходящего. Это порождает тождественность восприятия, ощущение разделения момента. Нейробиологи называют подобное состояние взаимного отклика эмпатическим резонансом. В сущности это связь между мозгами, которая с помощью нижнего пути объединяет двух человек в общую сеть.
Внешние признаки таких внутренних связей подробно описал американский психиатр Дэниел Стерн, работавший в Женевском университете и посвятивший десятки лет систематическому изучению поведения матерей и младенцев. Он специализировался на психологии развития в традициях Жана Пиаже, однако уделял внимание и отношениям между взрослыми – в частности, между психотерапевтами и их пациентами или между любовниками.
Стерн пришел к выводу, что наши нервные системы “устроены так, чтобы подпадать под влияние чужих нервных систем, позволяя нам чувствовать других людей так, словно бы мы проникли под их кожу”[110]. В такие моменты между нашими переживаниями и переживаниями окружающих возникает резонанс.
Далее Стерн пишет, что “человеческие психики уже нельзя рассматривать как независимые, отдельные и изолированные”: на самом деле они “проницаемы” и постоянно взаимодействуют, словно связанные невидимыми узами. На подсознательном уровне мы ведем непрерывный диалог с каждым из взаимодействующих с нами, подстраивая под него все наши ощущения и даже манеру двигаться. Хотя бы мгновенья наша психическая жизнь строится совместно, в едином двухместном матриксе.
Как только кто-то видит эмоцию на вашем лице, благодаря зеркальным нейронам он мгновенно ощущает то же самое. То есть мы не переживаем свои чувства исключительно внутри себя, а делимся ими с людьми вокруг – как явно, так и скрыто.
Стерн предположил, что нейроны, ответственные за подражание, вносят свою лепту всякий раз, когда мы улавливаем состояние другого человека и испытываем эмоциональный резонанс. Эта межмозговая связь заставляет наши тела работать слаженно, а наши мысли и эмоции – течь в одном направлении. Когда зеркальные нейроны наводят мосты между мозгами, они создают беззвучный дуэт, открывающий возможности для малозаметной, но такой значимой передачи информации.
Я познакомился с Полом Экманом еще в 1980-х. Как раз тогда он провел целый год перед зеркалом, чтобы научиться контролировать каждую из без малого 200 лицевых мышц. Ради этого ему пришлось в некотором роде положить себя на алтарь науки: чтобы выявить мышцы, которых мы обычно не чувствуем, нужно было пропускать слабый электрический ток через свое лицо. Отточив владение лицом до совершенства, он смог составить карту с указаниями, какие именно группы мышц задействуются при демонстрации каждой из основных эмоций и даже их вариаций.
Экман выявил 18 разновидностей улыбок, в каждой из которых по-разному комбинируется работа 15 лицевых мышц. Например, печальная улыбка “надевается” поверх печального выражения лица, как бы говоря: “Все плохо, но ничего, я потерплю”. Жестокая улыбка показывает, что человек наслаждается своей злостью и недоброжелательностью. А еще есть непревзойденная улыбка Чарли Чаплина – в ней задействуется мышца, которой большинство людей не может управлять сознательно; по словам Экмана, эта улыбка “смеется над улыбкой”[111].
Конечно же, есть и искренние улыбки непринужденного веселья или удовольствия. Именно они чаще всего вызывают ответную улыбку, позволяя нам наблюдать работу зеркальных нейронов, задача которых – засечь улыбающееся лицо и заставить нас улыбнуться в ответ[112]. В Тибете есть поговорка: “Когда ты улыбаешься жизни, половина улыбки достается твоему лицу, а половина – лицам других”.
У улыбки есть преимущество перед любым другим выражением чувств: человеческий мозг питает слабость к счастливым лицам и потому быстрее распознает на лицах окружающих радость, чем какие-то негативные эмоции. Этот феномен получил название “преимущество счастливого лица”[113]. Некоторые нейробиологи предполагают, что в мозге есть отдельная система для позитивных эмоций, которая всегда находится в состоянии повышенной готовности к действию, и потому люди чаще пребывают в хорошем настроении и смотрят на жизнь позитивнее.
Это означает, что природа склонна взращивать позитивные отношения. Невзирая на пресловутые проявления агрессии между людьми, предрасположенность к антипатии в нас не заложена.
Даже у совершенно незнакомых людей шутливые, пусть и откровенно глупые, моменты вызывают мгновенный резонанс. В одном из тех исследований, где психологи добывают доказательства очевидного, незнакомых друг с другом людей объединяли в пары и заставляли играть. Один игрок должен был говорить через соломинку, помогая другому с завязанными глазами гонять туда-сюда маленький мяч. Решительно все участники в состоянии беспомощности хохотали, как сумасшедшие. Если же приходилось играть без соломинок и глазных повязок, на лицах игроков не появлялось и тени улыбки. Тем не менее партнеры, которые дружно смеялись, ощущали внутреннюю близость друг с другом, проведя вместе всего несколько минут[114].
Возможно, и в самом деле смех – кратчайший путь от мозга к мозгу: он крайне заразителен и мгновенно строит социальные связи[115]. Взгляните хотя бы на двух хихикающих подружек-подростков. Чем легкомысленнее они смеются, тем синхроннее и радостнее их общение – они в резонансе[116]. То, что родителям может казаться бессмысленным галдежом, для подростков – один из вернейших способов сдружиться.
С 1970-х рэперы воспевали жизнь уличных громил с их “пушками” и наркотиками, жадных до побрякушек сутенеров и проституток, женоненавистничество и групповое насилие. Но, похоже, рэп меняется, как и жизнь отдельных рэперов.
“Похоже, хип-хоп всегда был в основном про вечеринки, оружие и женщин”, – признал как-то Дэррил Макдэниелс, он же D. M. C. из рэп-группы Run-D.M.C. Но сам он предпочитал слушать классический рок, поэтому добавил: “В клубе это было самое оно, но с девяти утра до той минуты, когда я шел спать, эта музыка не могла мне ничего сказать”[117].
Его слова возвестили появление нового направления в рэпе, транслирующего с прежней вызывающей правдивостью более здоровый взгляд на жизнь. Один из представителей нового поколения рэперов, Джон Стивенс, больше известный как Джон Ледженд, сказал: “Мне было бы некомфортно создавать музыку, которая воспевает жестокость и прочее в том же духе”[118].
Поэтому Ледженд, как и его соратник по музыкальному цеху Канье Уэст, пишет более позитивные тексты, полные откровенной самокритики и язвительных высказываний на социальные темы. Такая щепетильность новых исполнителей отражает их жизненный опыт, который формировался совершенно иначе, чем у большинства звезд старого гангста-рэпа. Стивенс получил научную степень в Университете Пенсильвании, а Уэст – профессорский сын. Сам Канье заметил: “Моя мама – учительница, и я тоже по-своему учительствую”.
Он знает, о чем говорит. Рэп, как и любые стихи, эссе или колонки новостей, можно рассматривать как носитель мемов – идей, передающихся от разума к разуму подобно эмоциям. Концепция мемов сложилась на основе представлений о генах: это тоже сущности, размножающиеся самокопированием при передаче от человека к человеку.
Особенно мощные мемы, такие как “демократия” или “чистоплотность”, заставляют нас вести себя определенным образом; это идеи, которые способны менять мир[119]. Некоторые мемы естественным образом противостоят другим, и в этих случаях мы наблюдаем войны мемов, противостояние идей.
Похоже, свою силу мемы черпают в нижнем пути – благодаря тесной связи с сильными эмоциями. Идея тем важнее для нас, чем больше она нас трогает, – а это как раз то, что отлично делают эмоции. Почерпнутая в нижнем пути мощь воздействия текста речитатива (или любой другой песни) возрастает в сочетании с музыкальным ритмом, активирующим осцилляторы. В итоге звучащий рэп впечатляет куда сильнее, чем тот же текст на бумаге.
Возможно, однажды механика мемов будет описана с позиции работы зеркальных нейронов. Неосознаваемые сценарии этой работы определяют большинство наших действий, особенно автоматических, однако мягкая сила мемов, которая подталкивает нас к действиям, часто остается незамеченной.
Взять хотя бы их удивительную способность задавать тон будущего общения[120]
Читать бесплатно другие книги:
