Взлетая высоко Иосивони Бьянка
А мама? Не могу поверить, что она только что озвучила это приглашение, хотя никогда не встречалась с мифической девушкой Джоша и даже не слышала о ней. В отличие от Хейли, о которой я определенно говорил больше одного раза за последние недели и с которой она уже знакома. Но эй, зачем родителям приглашать мою девушку, если вместо этого они могут позвать случайную подружку Джоша – которая даже не существует!
Я отодвигаю стул и встаю, привлекая к себе слишком много внимания.
– Джош? У тебя есть минутка?
– Конечно. – Он следует за мной через гостиную в кухню, где мы, я надеюсь, окажемся за пределами слышимости.
С большей силой, чем нужно, я захлопываю за братом дверь.
– Ты издеваешься надо мной?!
Он вопросительно хмурится.
– Что ты имеешь в виду?
– Это! – Я указываю в сторону зимнего сада. – Шоу, которое ты устроил.
По крайней мере, ему хватает порядочности, чтобы устыдиться.
Ненадолго, но все же.
– Я должен был придумать что-то, что можно рассказать, – тихо объясняет брат, засунув руки в карманы джинсов. – Я же говорил тебе об этом в офисе. Кроме того, не было похоже, что мы могли бы обдумать этот план вместе, ведь в конце концов ты полностью проигнорировал мои звонки до выписки.
– Да, потому что ты, идиот, пронес наркоту в реабилитационную клинику!
Он застывает в испуге.
– Не мог бы ты быть так любезен и говорить тише, пожалуйста? Семья не должна знать об этом, как и соседи.
– Пошел ты.
Вот и все. С меня хватит. Когда я собираюсь уходить из кухни, Джош хватает меня за руку и останавливает.
– Прости, ладно? – говорит он. – Сколько раз я еще должен извиниться?
– Может быть, пока я тебе не поверю? Или как насчет ради разнообразия сказать правду?
– Правду? – недоверчиво повторяет он, коротко рассмеявшись. – Значит, ты хочешь, чтобы я рассказал нашим родителям, что их старший сын – бывший наркоман, который не справился с их ожиданиями, поэтому утонул в коксе? Что ему пришлось лечь в реабилитационную клинику, потому что однажды он чуть не сдох от передоза? Что он неудачник, который ничего не может исправить и у которого пятизначные долги? Да, конечно, – Джош презрительно фыркает и отпускает меня. – Уверен, мама и папа будут в восторге.
– Они поймут, – возражаю я.
Но Джош только качает головой. Он пробегает взглядом вверх-вниз по кухонному островку и поправляет рукой волосы.
– Я не могу сказать им правду. Они будут думать, что я неудачник. Я тоже так считаю, но не хочу, чтобы об этом узнала вся семья.
Я сжимаю кулаки, но заставляю себя сохранять спокойствие. Один из нас должен оставаться в здравом уме.
– Что тогда? Ты предпочтешь рассказывать им лживые истории о путешествиях и воображаемых подружках? Ты действительно думаешь, что тебе это сойдет с рук? Ты действительно думаешь, что можешь жить, как раньше? Тебя выписали из клиники. Ты сделал это. Поздравляю! Но ты не можешь притворяться, что ничего не случилось. Будто не эта жизнь, в которую ты снова погружаешься – прямо сейчас! – привела тебя к зависимости.
– Ты говоришь, как мой нарколог.
Я закатываю глаза.
– Черт возьми, Джош, я серьезно! Даже если ты чист сейчас, дома ничего не изменилось. Родители возлагают на тебя свои ожидания – они не отступили. Ты же слышал папу и дядю Александра, ты был там, когда они говорили о планах расширения и твоей роли в нем. И ты просто хочешь притвориться, что эта работа всегда была твоей мечтой?
– Подожди… – Джош опирается о кухонный островок и словно приковывает меня к месту своим тяжелым взглядом. – Дело вовсе не во мне, да? Или по крайней мере не только во мне. Ты так же застрял, как и я. Ты признался им, что тебя не интересует архитектура и тем более работа в фирме?
Я стискиваю зубы. Дерьмо. Разговор пошел не в том направлении. Определенно нет. Кроме того, моя жизнь не имеет никакого отношения к делу, и Джош последний человек, с которым я хочу говорить о своем будущем.
– Не впутывай меня в это, – выдавливаю я. – То, что я делаю или не делаю, не имеет ничего общего с твоими дерьмовыми решениями.
Джош громко смеется.
– Правда? Так вот почему ты расстроен. Не из-за меня. На меня тебе плевать, это мы оба поняли по прошлой неделе, иначе бы ты перезвонил. Но нет, все дело в тебе, младший брат. В Чейзе Уиттакере и его будущем. Дай угадаю: если я не признаюсь родителям, ты тоже не сможешь? У тебя не хватит смелости сказать им правду, если я не сделаю это первым и не приму на себя весь удар. Разве не так?
Если бы не кухонный островок, кастрюли, сковородки и баночки со специями между нами, я бы врезал Джошу. Я с трудом держусь, чтобы не выйти из себя и не ударить его. Но я этого не делаю. Ведь возможно… при определенных обстоятельствах… он прав. Не во всем, но небольшая часть того, что он только что сказал мне в лицо, – правда. Я делаю то же самое, что и он – не говорю родителям правду. Я держу рот на замке. Лгу всем окружающим. Не только ради Джоша, но и ради себя самого. И это делает меня чертовым лицемером.
– Что же? – продолжает Джош. – Язык проглотил? Или ждешь, когда можно будет броситься в драку, как раньше? Хотя, кажется, ты это уже сделал, – добавляет он, кивком указывая на меня. На мое лицо. На синяк. На почти зажившие ссадины на костяшках пальцев.
– Это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к нашему делу, – выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.
– Да неужели? – допытывается он. Боже, брат всегда был таким раздражающим? – Тогда с чем это связано?
Это его не касается. Я качаю головой и делаю шаг назад. Хватит. У меня предостаточно проблем, мне не нужны еще и проблемы Джоша. Он хочет лгать всем вокруг и играть в идеальный мир? Пожалуйста. Вперед. Но он не должен ожидать, что я и дальше буду подыгрывать ему.
Я направляюсь к двери, чтобы выбраться отсюда, из кухни и из этого дома, потому что, черт возьми, я едва могу дышать, но голос Джоша меня останавливает.
– Ты серьезно? – кричит он. – Ты серьезно, твою мать? Ты пытаешься учить меня жизни, но если я отвечаю тебе тем же, ты убегаешь? Вау. А я думал, что ты хоть чему-то научился после трагедии с Джаспером.
Вот и все. Что-то в моей голове отключается. Я резко поворачиваюсь и бросаюсь на Джоша.
Но, прежде чем мой кулак врезается в его лицо, меня ловят сзади. Я борюсь с захватом, но это мертвый номер. Кто-то закрывает собой Джоша, это Лекси.
– Ты с ума сошел? – шипит она и смотрит на меня широко распахнутыми от ужаса глазами.
Постепенно я прихожу в себя. Мы с Джошем больше не одни на кухне. Папа и дядя Александр рядом, и, если я не ошибаюсь, сзади меня держит Ксандр. Когда я перестаю сопротивляться, он ослабляет хватку, но до конца не отпускает.
– Что, черт возьми, здесь происходит? – Отец говорит так громко, что не я один съеживаюсь.
– Квентин… – Мамин голос тихий и предупреждающий. Она стоит в дверях и все время оглядывается через плечо, словно ожидая, что Фил и другие дети могут прибежать сюда. Когда она смотрит на меня и я вижу замешательство в ее глазах, но прежде всего разочарование, я чувствую себя разбитым и опускаю руки. Гнев, который я только что чувствовал, немедленно исчезает, и ему на смену приходит стыд.
Дерьмо. Я действительно хотел наброситься на брата? Джош бывает высокомерным, но он всегда оставался на моей стороне. Всегда. Этот разговор, этот чертов семейный бранч – безумие.
– Джошуа и Кристофер Уиттакер! Не заставляйте меня сажать вас под домашний арест, – папин взгляд мечется между нами.
Уголки губ Джоша подергиваются, но он не совершает ошибки и не улыбается. Так же как и я, потому что ситуация чертовски серьезная. Какую часть разговора они успели услышать? Какие выводы из этого сделали? Сейчас наступит момент истины? Тот самый, который я откладывал целую вечность, потому что не мог заставить себя сказать правду? Джош тоже не хочет признаваться, о чем на самом деле мечтает, если я правильно все понял, и предпочитает продолжать жить ложью.
Я не могу. Я ненавижу разочаровывать свою семью. Я был уверен, что наконец перерос этот этап, но то, как родители смотрят на меня сейчас, напоминает мне о прошлом. Будто я снова вернулся в старшую школу и облажался.
Я качаю головой:
– Извините, – бормочу я, освобождаясь от хватки Ксандра, который даже не пытается меня остановить, и иду к двери, ведущей в сад.
– Чейз! – Мамин голос заставляет меня на секунду остановиться, но затем я иду дальше.
Не могу ясно мыслить на этих семейных встречах, особенно когда Джош озвучивает истины, к которым я не готов. Я сбегаю прочь, через сад, где все еще играют Фил и другие дети, и спустя минуту опускаюсь на водительское сиденье «Доджа». Возможно, Джош прав. Возможно, я сбегу, когда станет тяжело, но… проклятье! Вместо того чтобы ударить брата, я бью по рулю. Когда все стало так сложно? Когда лжи в моей жизни стало больше, чем правды?
Не знаю. Не имею ни малейшего представления. И от этого меня тошнит сильнее, чем от чего бы то ни было еще. Больше, чем от слов Джоша. Больше, чем от его дурацких сказок. Больше, чем от идеального будущего, которое нарисовали передо мной родители.
Я оглядываю дом, но, прежде чем кому-то еще придет в голову бежать за мной, чтобы заставить остаться, завожу мотор и сбегаю. Я всегда сбегаю.
Глава 16
Четыре недели спустя
– Хейли?..
Я смотрю в окно. Снаружи светит солнце. Едва ли на небе есть хоть одно облачко. Мимо проезжает грузовик, за ним – красная машина. Потом черная. И я задаюсь вопросом, куда они направляются. Готовятся ли люди в них к Хеллоуину, который наступит уже через две с половиной недели, или просто продолжают заниматься повседневными делами. Встать. Делать что-то. Работать. Есть. Спать. А потом все начнется заново. День за днем. Неделя за неделей. Год за годом.
– Хейли?
Я вздрагиваю и перевожу взгляд на три полных ожиданий лица. Я даже не заметила, как отключилась. В последнее время это происходит со мной все чаще и чаще.
Психолог, чье имя я не могу вспомнить даже после восьмого сеанса, ободряюще мне улыбается. У нее мягкая улыбка и материнская манера держаться. Строго, но понимающе. По крайней мере, я слышала, как мама однажды говорила что-то подобное о ней. Неделю назад. А может, и две. Не помню точно, потому что в последнее время все как-то размыто.
– Мы только что говорили о том, каково тебе снова жить дома с родителями без Кэти, – в ее голосе чувствуется настойчивость. Она хочет, чтобы я высказалась по этому поводу. Чтобы я поделилась с ними своими эмоциями, чтобы мы могли поработать над нашими отношениями. Для этого в конце концов и существует семейная терапия.
Но если честно, понятия не имею, что на это ответить. Просто от одного уточнения «без Кэти» все во мне сжимается. Они хотят, чтобы я осмыслила смерть Кэти, чтобы я научилась справляться с этим, но как мне это сделать, если в доме не осталось ничего из ее вещей? У меня ничего не осталось от нее, кроме воспоминаний, которые с каждым днем давят на меня все сильнее и сильнее. У меня не было возможности попрощаться с сестрой – а потом еще и родители лишили меня шанса разобрать ее вещи. Возможно, я бы хотела забрать что-то из ее вещей… Я точно знаю, что Кэти хотела бы, чтобы некоторые из них остались у меня – ее чехол для телефона, который с розовыми блестками, ее любимое летнее платье и плюшевая собака с длинными ушами, единственная игрушка, которая была с нами с самого детства. Но все это исчезло до того, как я вернулась домой.
Я стискиваю зубы и снова смотрю на улицу. Если скажу что-то по этому поводу, то взорвусь. И тогда из меня выльется все: каждая эмоция, каждая ужасная мысль. Я просто не могу сделать это прямо сейчас. У меня нет сил.
Как это часто бывает, на помощь приходит мама: она рассказывает о том, как ей нравится, что я снова дома, что в нем теперь не так пусто и… тихо. На последних словах мне приходится взять себя в руки, чтобы не разрыдаться. У нас дома тише, чем на кладбище. Мое присутствие ничего не меняет, потому что я не включаю музыку, не смотрю телевизор, в лучшем случае без всякого удовольствия смотрю сериалы на Netflix. И в основном только для того, чтобы успокоить родителей, пока мои глаза просто не захлопнутся сами собой, а потом я просыпаюсь после нескольких часов беспокойного сна. Иногда с головной болью, иногда с тошнотой. Даже стука клавиатуры не слышно, так как я не знаю, о чем писать. История Эмико рассказана, и когда в редкие моменты я умудряюсь собрать достаточно сил, чтобы сесть за работу, то передумываю. Прошел месяц, а я так и не ответила на письмо агента. Тогда я задаюсь вопросом, актуально ли оно вообще, не выставлю ли я себя полной дурой, если напишу им спустя столько времени, и… опять ничего не делаю. Поэтому письмо лежит в моем почтовом ящике, ожидая, когда я отвечу на него или удалю.
Несмотря на то что психолог на одном из наших индивидуальных сеансов рекомендовала мне снова начать писать, потому что якобы это может помочь, но, когда я кладу руки на клавиатуру, ничего не происходит. Моя голова совершенно пустая. Так же как и вордовский файл каждый раз, когда я закрываю ноутбук.
– Может быть, вы хотите что-то добавить, Хейли? – Психолог снова обращается ко мне, и мне очень жаль, что я не могу запомнить ее имя. Но сейчас я забываю даже то, что собиралась делать или почему ушла из одной комнаты в другую – в основном из-за того, что у меня настолько кружится голова, что вообще невозможно о чем-то думать. Больше всего на свете мне хотелось бы заползти под одеяло и никогда не вставать, но и там я не нахожу покоя.
Наверно, проходит слишком много времени, прежде чем я покачиванием головы отвечаю на ее вопрос, потому что она что-то записывает в планшете, который держит на ее скрещенных ногах. Я оглядываюсь по сторонам.
Комната, в которой мы сидим, красивее, чем может показаться на первый взгляд. Простая, но симпатичная. Четыре больших окна слева открывают вид на город. Мы сидим не перед письменным столом, а на диване в другом конце комнаты. Три стеллажа выстроились вдоль стен, набитые профильной литературой. На обоях изображен двести девяносто один цветок. В правом нижнем углу стеклянного столика красуются три царапины. На стене позади меня висят тридцать семь фоторамок, заполненных наградами, грамотами, а кое-где и семейными фотографиями. Я еще не дошла до того, чтобы посчитать их по отдельности и дифференцировать, потому что обычно сижу к ним спиной, но, вероятно, это только вопрос времени.
Каждый раз, когда я мечтаю оказаться в другом месте, я начинаю считать. Возможно, поэтому я так часто замыкаюсь. Или это связано с лекарствами, которые я принимаю уже несколько недель. Когда доктор Санчес подняла тему таблеток, я твердо сказала: «Нет». Тогда было сложно признать, что мне нужна профессиональная помощь. После долгой консультации с моим новым психологом я все-таки решилась на таблетки. Похоже, этот факт успокаивает моих родителей. Хотя в первые недели мне и было хреново. Я нервничала, случались истерики, меня постоянно тошнило, пока мне не прописали дополнительное лекарство для желудка. Сейчас немного лучше, но аппетита все равно нет, а еще в голове чертов туман.
Оставшуюся часть разговора я пропускаю мимо ушей. Почему нет? Они продолжают без меня, независимо от того, киваю я, качаю головой или не отвечаю вообще. Хотя их озабоченные взгляды не ускользают от меня. Когда придет время и все встанут, я тоже это сделаю.
Психолог подает мне руку и тепло улыбается.
– До следующего раза, Хейли.
Она произносит это так, словно непонятно, когда мы встретимся снова, хотя родители четко запланировали даты как моих индивидуальных сеансов, так и семейной терапии еще несколько недель назад. Следующий наш сеанс – через три дня.
– До встречи, – коротко отвечаю я и направляюсь к двери, но замечаю, что мама и папа не трогаются с места.
– Иди вперед, дорогая, – мама выдавливает из себя ободряющую улыбку. – Мы сейчас придем.
Это означает, что они хотят поговорить с психологом наедине, то есть втроем. Возражать бесполезно. Да и что я должна сказать? Извините, но я хотела бы быть тут, когда вы будете говорить обо мне? Конечно, нет. Поэтому я киваю и выхожу из комнаты, но не закрываю за собой дверь полностью, а только ее прикрываю. Почему я остаюсь рядом с ней, не знаю. Может быть, потому что прослушала этот сеанс терапии. Может быть, также и потому, что я хочу услышать то, что они, кажется, не в состоянии сказать мне в лицо.
Мне и правда не следует подслушивать, но поскольку другого выхода нет, я прислоняюсь спиной к стене и впервые за день по-настоящему сосредотачиваюсь на разговоре.
– Ей не лучше, – голос мамы звучит разочарованно. Почти безнадежно. – Она уже месяц как вернулась домой. Мы регулярно посещаем ваши сеансы на протяжении четырех недель. Почему ей не становится лучше, доктор Пиятковски?
Пиятковски. Точно. Так зовут психолога.
– Ваша дочь скорбит, как и вы, миссис ДеЛука, – отвечает доктор Пиятковски тем успокаивающим тоном, с которым я уже знакома. – Дайте ей время. Может пройти несколько недель, прежде чем будет достигнут желаемый эффект от лекарств и Хейли будет готова должным образом принять терапию. Каждый человек скорбит по-своему. Иногда родственникам трудно понять, что происходит в душе у другого члена семьи. Вы оба потеряли ребенка, Хейли – свою сестру-близняшку. Ваша дочь иначе справляется с потерей, чем вы.
– Это я понимаю, – отвечает мама, но звучит это так грустно, что я бессознательно обнимаю себя руками. – Но Хейли не скорбит. Поверьте, я знаю, как выглядит дочь, когда скорбит. Ее близкий друг неожиданно умер в начале этого года…
Все во мне застывает. Леденеет.
Джаспер? Она говорит о… Джаспере? Я не понимаю, откуда она вообще об этом узнала. В то время я училась в колледже, как и Кэти. И Кэти была единственной, кому я рассказала о Джаспере. Она держала меня за руку, когда я плакала. В течение нескольких недель она прикрывала меня на семинарах или подделывала мою подпись, когда посещение было обязательным, просто для того, чтобы мне не пришлось принуждать себя идти на учебу. Неужели она рассказала об этом родителям? Я пытаюсь вспомнить то время, но все так расплывчато. Родители навещали нас до или после того уик-энда в Сан-Диего, это там папа покупал нам так много мороженого и сладостей, что нам с Кэти чуть не стало плохо? Я уже не знаю.
– Она отстраняется, – продолжает мама. – Я чувствую это. Она едва похожа на саму себя.
– Но Хейли и раньше была тихой девочкой, – задумчиво добавляет папа.
– Не такой, – возражает мама. – Кэти всегда была самой шумной, а Хейли – самой спокойной из близнецов – это правда. Но сейчас все выглядит так, будто… будто она не здесь.
– Такая отстраненность – абсолютно нормальный этап борьбы с утратой, – мягко напоминает доктор Пиятковски.
– Но… но… Что мы можем сделать? – плачет мама. Я слышу это по ее голосу.
Я крепче вонзаю ногти в ладони. Боже, не хочу быть здесь. Но больше всего на свете я не хочу, чтобы мама переживала. Она и так достаточно страдала. Неужели ей на самом деле придется пройти через это вновь? Если бы я могла, то остановила бы все немедленно. Но я просто не знаю как. Паника и сомнения заставили меня в то страшное утро в Фервуде упаковать свои вещи, отправить прощальное письмо родителям и поехать на смотровую площадку с пачкой снотворного, банкой обезболивающего и бутылкой воды. Я все еще помню это, но не чувствую ничего. Вообще-то я почти ничего не чувствую, как если бы кто-то завернул меня в вату и заглушил таким образом мои мысли и эмоции. Я знаю, что не должно быть так, как раньше, но сейчас… сейчас я просто чертовски устала.
– Дайте вашей дочери время… – раздается голос психолога. – Как вам известно, при лечении возможны побочные эффекты, и может потребоваться некоторое время, прежде чем мы подберем правильное лекарство для Хейли. Кроме того, не редкость, что у переживших утрату близнецов развивается тяжелая депрессия. Симптомы Хейли говорят об этом. Будьте снисходительны к ней, не подталкивайте ее к разговорам о Кэти или о своих чувствах.
Папа тяжело вздыхает:
– Она передвигается как призрак, заползает в свою комнату, плохо спит. И слишком мало ест, думаю, мы что-то упускаем. По-моему, она скучает по дому.
– По дому? – с тревогой повторяет мама. – Но она дома!
Я несколько раз сглатываю. Сердце начинает биться сильнее, а глаза жжет. Я смотрю в потолок, стараясь не моргать, но все равно горячие слезы бегут по моим щекам, я поспешно вытираю их рукавом.
– Разве? – спрашивает папа так тихо, что я едва его слышу. – На протяжении последних двух лет именно общежитие в Сан-Диего было ее домом. Комната, которую она делила с Кэти. Всю жизнь сестра была ее домом и убежищем. Но разве ты не заметила, как она изменилась в Фервуде? Как она вела себя с людьми? Что там она по-прежнему улыбалась? Она не задерживалась в одном и том же месте дольше нескольких дней, но пробыла в том городе три летних недели. А может… может, она нашла там друзей, которые стали ей как семья, как новый дом – хотим мы это признавать или нет.
Я зажмуриваюсь, в голове всплывает воспоминание о том, как папа поймал меня с телефоном и я не смогла ему соврать. Я не сказала, что регулярно общаюсь с Чейзом, но призналась, что все еще поддерживаю связь с Лекси и Шарлоттой. Даже Клэй и Эрик время от времени мне пишут, присылают смешные картинки вперемешку с их фотографиями из Фервуда. Я сказала папе, что скучаю по городу и ребятам, но никогда бы в жизни не подумала, что он так близко все воспримет. Что он вообще это запомнит.
Мама громко рыдает:
– Но она… она хотела… она хотела покончить с собой, когда была в этом ужасном месте! Она хотела… Наш ребенок хотел…
Я больше не могу это слушать. Просто не могу.
Не обращая внимания на посетителей, я несусь через коридор и выбегаю на улицу. Теплый воздух, слишком теплый для середины октября, словно ложится мне на грудь. Я хочу стряхнуть его так же, как и избавиться от этой проклятой пелены, которая туманит мне голову. Но больше всего на свете мне хочется забыть о том, что я только что услышала.
Как я исправлю то, что сделала? Как мне загладить боль, которую я причинила маме и папе? Они потеряли Кэти, но это был ужасный несчастный случай. Затем я уничтожила их, написав то письмо с угрозой покончить с собой. Как они смогут смотреть на меня, не вспоминая о случившемся?
Я хочу ругаться и плакать, не останавливаясь. И хочу кричать на Кэти, потому что она умерла. Потому что бросила нас одних, и теперь от семьи, которой мы когда-то были, ничего не осталось. Я ненавижу себя за это, но как я могу злиться на Кэти? Я скучаю по Кэти. И по Фервуду. Папа был прав. Я скучаю по Фервуду, и я отдала бы все, чтобы вернуть это лето.
Я скучаю по друзьям и обычной жизни. Скучаю по Джасперу – даже несмотря на то, что никогда не встречала его лично, для меня он всегда будет связан с Фервудом.
И я скучаю по Чейзу. Мы пишем друг другу каждые несколько дней, но это не одно и то же, как если бы мы виделись в реальной жизни. Мне его не хватает. Его голоса, улыбки, уверенности в том, что он всегда будет рядом. Все это время я пряталась от своих чувств, но это было неправильно. Теперь я это знаю. Не чувствовать ничего в тысячу раз хуже, чем чувствовать все. Даже если это все сделает тебе больно.
Я прислоняюсь к теплой от солнца стене, ноги едва держат меня, голова кружится. Мои мысли мчатся как сумасшедшие, я не могу толком ухватиться ни за одну из них. И меня тошнит. Мой желудок скрутило. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить дыхательные упражнения, которые помогают отвлечься и которым я научилась на первом индивидуальном сеансе с доктором Пиятковски. Я заставляю себя дышать через нос и выдыхать через рот, концентрироваться на том, что меня окружает. Я вижу стену дома прямо напротив себя. Чувствую запах выхлопных газов. Ощущаю теплые лучи солнца на своей коже. Слышу проезжающий транспорт, а также голоса и птичье щебетание.
То, что я сосредоточилась на своих ощущениях, немного помогает. Это тихая улица, далеко от центра города, поэтому здесь мало прохожих. Мимо изредка проезжают машины. Никто не обращает на меня внимания. Вероятно, родители все еще погружены в разговор с психологом и отчаянно ищут причину, почему мне не лучше.
Я кусаю нижнюю губу, достаточно сильно, чтобы боль отвлекла меня от моих мыслей. По крайней мере немного. И прежде чем я осознаю, что делаю, беру в руку смартфон и просматриваю последнюю историю переписки. Вчера вечером я написала Чейзу, он пожелал мне сладких снов, однако я была так измучена, что обнаружила сообщение только сегодня утром. И я по-прежнему ему ничего не ответила. Впрочем, я не хочу просто писать ему. Я хочу услышать его голос, почувствовать его близость и напомнить себе, каково это, когда он меня обнимает.
Но его нет рядом, а у меня не остается времени позвонить, потому что скоро вернутся родители. И так как все попытки поговорить о Фервуде заканчиваются тем, что мама расстраивается, я медлю. Мамина истерика там, внутри, только подтверждает мое предчувствие. Родители винят Фервуд и его жителей в том, что я хотела покончить с собой. У меня вырывается смешок, но он звучит горько. Время, проведенное в Фервуде, и люди, оказавшиеся рядом со мной, не погубили меня, а спасли. Я пишу Чейзу и рассказываю обо всем – об этом дне, психологе и…
– Хейли! Дорогая, все в порядке?
Я поднимаю голову и смотрю на мамино лицо.
– Мы думали… – Папа проводит ладонью по волосам. Его рука дрожит. – Ты не можешь сбегать из клиники, Хейли. Пожалуйста, не делай так.
Я открываю было рот, чтобы высказать все, что скопилось внутри меня, закричать на весь мир – но ни единого слова не слетает с моих губ. Я закрываю рот, опускаю взгляд на тротуар и киваю. Я убираю телефон, не закончив печатать сообщение. Не отправляя его. И, может, так лучше. Может, так и должно быть.
– Пойдем, – мама обнимает меня за плечи и ведет в сторону парковки. – Мы едем домой.
Я киваю, позволяя родителям увезти себя домой. Даже если это место уже давно не похоже на него.
Глава 17
Кэти здесь нет. Я бегу вниз по лестнице, распахиваю двери, заглядываю в комнаты и выбегаю в сад, но не могу ее найти. Нет никаких следов моей сестры. Нигде не валяются ее футболки и носки, нет книг, уголки страничек которых она сгибает как закладки – что сводит меня с ума! – нет ее телефона или одного из десятков тысяч ярких чехлов. Здесь нет ничего. Как будто мою сестру стерли с лица Земли. И мне кажется, что таким образом уничтожили и меня.
Задыхаясь, я просыпаюсь. Несколько секунд таращусь в темноту, потом рывком сажусь и прижимаю руку к ноющей груди. Пульс учащается, топ липнет к моей холодной потной коже.
Проходит достаточно времени, прежде чем я понимаю, что это был сон. То ужасно пустое место, тот мир без Кэти оказался кошмаром. Ничего более. Но я не могу успокоиться. Боль в груди с каждой секундой становится все сильнее, на глазах выступают слезы. Я ничего не понимаю…
Не раздумывая, я сдергиваю одеяло, встаю и босиком направляюсь к прикрытой двери. Она скрипит, когда ее распахивают слишком широко, поэтому я просто слегка толкаю дверь, протискиваюсь в коридор и бегу к комнате Кэти. Не хочу вспоминать об этом кошмаре, не хочу даже думать о том, каким был бы мир без моей сестры. Кэти все еще здесь и будет смеяться надо мной за то, что я пробираюсь в ее комнату среди ночи, – но мне все равно. Ее улыбка развеет пустоту в моем сердце.
Но, когда я открываю дверь комнаты Кэти, ее там нет. Кровать исчезла, как и шкаф, ноутбук, книги, мобильный телефон и все остальное. Кэти умерла. И на этот раз это не кошмар. Это реальность.
Моя сестра-близняшка мертва. Она никогда не вернется. Ни в свою старую комнату, ни в общежитие в колледже, ни ко мне. Я никогда больше не услышу ее смеха или ворчания по утрам, мы больше не сможем вместе ходить на занятия в кампусе, есть мороженое или обсуждать любимые сериалы. Она ушла навсегда. И я больше никогда ее не увижу.
Рыдания прорезают тишину комнаты. Я прижимаю руку ко рту, но не могу остановить очередной всхлип. Так же как и слезы, бегущие по моим щекам. Вся эта ситуация, кошмар, пустая комната – такое ощущение, что я снова теряю Кэти. Будто ужас повторяется.
Я разворачиваюсь на пятках и бегу в свою комнату. На этот раз я не оставляю дверь открытой, а тихонько ее закрываю. Мне нужен носовой платок, чистая футболка и телефон.
Когда первые два предмета найдены, я машинально тянусь к тумбочке, чтобы взять мобильный – но там пусто. Лихорадочно откладываю в сторону журналы, которые принес папа и которые я никогда не читала, бросаю книгу на пол, которую едва пролистала, потому что мне трудно сосредоточиться на чтении. За пластиковым стаканом и бутылкой воды тоже ничего нет. Смартфон исчез. Затем я проверяю розетку – из нее торчит кабель для зарядки, но телефона не видно. Я роюсь в ящиках тумбочки, откладывая старые блокноты, древний дневник и помаду, которую недавно искала.
Трясущимися руками я закрываю ящики. И тогда мой взгляд падает на кровать. Точнее, на что-то черное, что выглядывает из-под подушки. Боже мой. Я взяла телефон в постель, чтобы написать Чейзу.
Чейз. Мое сердце замирает на секунду, а после начинает биться еще сильнее, отчего в груди становится больно. Я беру смартфон, быстро переодеваюсь и сажусь с ним на подоконник, заваленный подушками. Раньше я часто читала здесь за чашкой чая, смотрела в окно и мечтала. Иногда со мной была Кэти, и мы болтали обо всем на свете – школе, уроках, хобби, мальчиках, шмотках, сериалах.
Я тяжело дышу. В этом доме нет ни одной комнаты, которую бы я не связывала в своих воспоминаниях с Кэти. И хотя ее комната пуста, повсюду в доме все еще висят ее фотографии, но родители не осмеливаются говорить о ней вслух. Мой дом теперь напоминает мавзолей, и я больше не могу терпеть. Если я не поговорю с кем-нибудь, то свихнусь.
Мои руки все еще дрожат, когда я включаю телефон, и слезы так затуманивают глаза, что я едва могу что-то разглядеть. Есть только один человек, с которым я хочу поговорить. Только один человек, чей голос я хочу услышать. И пока я прижимаю телефон к уху и вслушиваюсь в гудки, внутренне молюсь, чтобы он думал так же.
Прошло уже четыре недели с тех пор, как я вернулся в кампус. За те три года, что я здесь учусь, я познакомился почти со всеми профессорами и посетил все мыслимые и немыслимые семинары. Короче, ничего нового меня не ждет.
Сначала нас, студентов, было значительно больше, но с каждым семестром кто-то откалывался, пока не осталась небольшая группа. Группа, в которой я знаю всех по именам. И все же я чувствую себя здесь чужаком – но сдаваться нельзя. Мне нужно продержаться еще несколько месяцев, сдать экзамены, заполнить портфолио и получить степень, и тогда все закончится. Этот период моей жизни останется позади, начнется новый этап.
Вздохнув, я сажусь на кровать и поправляю торчащие во все стороны волосы. В комнате темно, но я просто не могу спать, тысяча мыслей кружится в моей голове. Соседи по комнате очень вовремя ушли. Мы все изучаем архитектуру и познакомились еще на первом курсе, но настоящей дружбы между нами так и не возникло, хотя мы вместе иногда ходим на вечеринки. С другими студентами у меня тоже не вышло завязать настоящую дружбу. Почему так получилось? Эти ребята, впрочем, как и я, завалены заданиями, а некоторые из них еще и работают по ночам, чтобы оплачивать учебу. Не раз я становился свидетелем того, как мои одногруппники использовали стимуляторы, чтобы бодрствовать и сдавать экзамены. А некоторые пошли еще дальше, переключившись с энергетических напитков на таблетки, а затем и на вещи посерьезнее. Мой брат Джош не один такой…
После ссоры четыре недели назад мы избегали друг друга – это было не особенно сложно, в конце концов я вернулся в колледж, а он вернулся на работу к отцу. С тех пор я приезжал в Фервуд только на выходные, но атмосфера дома казалась мне напряженной.
Так странно, что Хейли больше нет в Фервуде, но еще страннее то, что за такой крошечный промежуток времени она сумела стать неотъемлемой частью моей жизни. С самого начала было ясно, что наши отношения не протянут до конца лета, так почему же я так расстроен?
Дерьмо, я понятия не имею.
Я тру лицо, включаю прикроватную лампу и встаю. Нет смысла обманывать себя и мучить вопросами, если я все равно не смогу уснуть. Так что лучше займусь чем-то полезным. Я мог бы переодеться и вернуться в мастерскую, чтобы поработать над моделью здания. Я бы точно не был в одиночестве – обычно там круглые сутки кто-то есть.
Мой взгляд падает на стол, и я беру в руки листовку, которую положил туда еще в начале семестра, а потом больше не просматривал. Я разглаживаю бумагу и таращусь на курсы по оказанию первой помощи, которые хотел бы пройти, но на которые раньше не было времени. Да и зачем они мне? Не похоже, что я могу получить второе образование только затем, чтобы потом сидеть за столом в семейной фирме и разговаривать с клиентами по телефону.
Разочарованный, я сминаю листовку и выбрасываю ее – на этот раз прямо в мусорное ведро. Потом опускаюсь на вращающийся стул и включаю ноутбук. Я мог бы засесть за работу по социологии, которую должен сдать в четверг – с профессором Стивенсом не шутят. Если я не сделаю ее вовремя, последствий не миновать. Кроме того, впереди еще экзамен по строительной технике, который я провалил в прошлом семестре и должен пересдать. В конце концов, никогда не поздно начать заново, правда?
Но я не открываю книги и не переодеваюсь, чтобы пойти прогуляться. Вместо этого я беру смартфон в руки и смотрю на него. В последние недели мы с Хейли постоянно писали друг другу, но ее ответы были короткими и редкими. Если бы я не верил в лучшее, то боялся бы, что она дистанцируется от меня, но все равно чувствую, что с ней что-то не так. Я никогда прежде не ощущал себя таким бессильным, как сейчас. Я понимаю, что мог бы съездить к ней, хотя и нахожусь более чем в полутора тысячах миль от нее, я знаю это, потому что смотрел маршрут в интернете. Кучу раз. Хейли прислала мне свой адрес, но мы никогда не обсуждали, могу ли я действительно навестить ее. Позволят ли родители этому произойти, ведь они присматривают за ней и следят за каждым ее шагом. Да и удастся ли мне незаметно выбраться из колледжа, чтобы разъяренные лекторы или, что еще хуже, папа и дядя Александр не обнаружили моего отсутствия.
Как раз в тот момент, когда я хочу убрать телефон, он внезапно вибрирует.
Мой пульс начинает учащаться. Хейли. В первый раз за время нашего расставания она звонит. Не пишет, а звонит – сама. Я принимаю вызов и подношу телефон к уху.
– Хейли?
– Эй… – Ее голос надламывается уже на одном этом слове – и я холодею. Должно быть, что-то случилось. Я просто это знаю.
– Что произошло? – спрашиваю я как можно спокойнее, чтобы не расстраивать ее еще сильнее.
Хейли отвечает не сразу, но я слышу, как она всхлипывает. Слышу сдавленные рыдания. Она плачет. Черт, она плачет, а я слишком далеко, чтобы обнять ее и крепко прижать к себе, пока ей не станет лучше.
Только когда я чувствую жжение в груди, осознаю, что задержал дыхание, и заставляю себя глубоко вдохнуть. Не знаю, который сейчас час, но вероятно, уже темно. Она одна? С ней все в порядке? Или ей так плохо, что она может сделать с собой что-то плохое? В тот же момент, когда эта мысль появляется, я ненавижу себя за нее. Просто тот факт, что Хейли сейчас плачет, не значит, что она хочет покончить с собой. Боже, по крайней мере я на это надеюсь. Та сцена на плато не выходит у меня из головы… Ее машина, обрыв – и Хейли рыдает, держа в руках бутылку и таблетки. Несмотря на то что я тогда увидел, я постоянно напоминаю себе: она не приняла эти таблетки, она не стала убивать себя. Это же должно что-то значить?
– Да… – начинает она и вздыхает. – Ничего.
– Если бы ничего не случилось, ты бы не позвонила, – осторожно замечаю я. – Поговори со мной, Хейли.
– У-у меня был… плохой сон. И когда… когда я проснулась, – она смеется, но совсем не радостно. – Этот сон был ужасно печальным. Но все это ничего… И вообще звучит глупо…
– Это не ничего, – тихо возражаю я. – И совсем не глупо.
– Мне приснилось, что Кэти исчезла, – голос Хейли такой слабый, что я едва его слышу. – Когда я проснулась, то побежала в ее комнату, и… и… ее больше нет. Ее нет. Просто нет. И что бы я ни делала, она уже никогда не вернется.
– Я знаю.
Нет ничего, что я или кто бы то ни было другой мог бы с этим поделать. Кэти больше нет, как и Джаспера. Те, кого они покинули, могут только пытаться справиться с утратой. Продолжать двигаться дальше, как бы трудно это ни было. Даже если мир никогда не будет прежним, стоит попытаться.
– Я писала ей все лето и отправляла голосовые сообщения, чтобы она участвовала в моей жизни. Чтобы притвориться, что она все еще здесь… Я так боюсь забыть, как она выглядит, – шепчет Хейли. – Когда я закрываю глаза, то вижу ее перед собой, но постепенно ее лицо становится все более размытым. Я не хочу в один момент забыть, как звучит ее голос или смех…
Я закрываю глаза и потираю лоб. Должен ли я признаться, что, хотя до сих пор не задумывался об этом, я точно знаю, что она имеет в виду.
– Когда я в последний раз разговаривал с Джаспером, мы поссорились, – тихо начинаю я и подхожу к окну, чтобы выглянуть на улицу. Сейчас середина ночи, но тем не менее кампус освещен, огни Бостона мерцают в темноте. – Он наорал на меня и выгнал. Тогда я был так зол на него, что еще несколько недель спустя игнорировал. Когда он позвонил, я не ответил, – я несколько раз сглатываю, но горький привкус упорно остается во рту. – Я бы отдал все, чтобы снова услышать голос Джаспера, даже если он просто закричит на меня.
– Я тоже, – голос Хейли вдруг звучит ближе, как если бы она прижала телефон к уху так же крепко, как и я. – Иногда, когда мне совсем плохо, я слушаю старые голосовые сообщения. Просто чтобы услышать их голоса и вспомнить, как они звучат.
Хотя это, вероятно, совершенно неуместно, я не могу удержаться от улыбки. Это так похоже на Хейли – особая сентиментальность. Она снова рассуждает так же, как та девушка, с которой я познакомился летом. Даже если оно уже давно закончилось, а с ним и наши отношения. Возможно, мы оба цепляемся за прошлое, но я отказываюсь забывать Хейли.
– Думаешь, Кэти бы понравилось то, что ты вытворяла летом?
Впервые Хейли смеется – и это звучит искренне. Она смеялась так раньше, и от этого осознания сердце в груди сжимается.
– О, ей бы понравилось. Особенно момент, когда я плеснула воду в лицо тому противному типу.
Я улыбаюсь, вспоминая тот вечер.
– Это было эпично. А что насчет последних недель? – спрашиваю я после короткого молчания. – В последнее время ты была храброй? Если я не ошибаюсь, ты хотела вылить горячий кофе в промежность какому-то бедолаге.
Снова раздается ее смех.
– О боже, я совсем забыла об этом. Но нет. Этого не случилось. Кстати, я так никого и не поцеловала под дождем. Не думаю, что была особенно смелой в последние несколько недель.
Я медлю. Она никого не целовала под дождем. По какой-то глупой причине я улыбаюсь из-за этого. Может быть, потому что этот волшебный поцелуй из списка всегда был «нашим делом».
Теперь я думаю, каково было бы поцеловать Хейли под дождем. Проклятье.
Я откашливаюсь.
– Но ты этого хочешь? Снова быть смелой?
Хейли не сразу отвечает, и когда делает это, я слышу, как она вздыхает.
– Не знаю. Я делала это для Кэти, чтобы она гордилась мной. Благодаря Джасперу я закончила рассказ про Эмико. Но сейчас… я не знаю, что теперь делать.
– Может, сделаешь что-нибудь для себя? – негромко предлагаю я. – Не для Кэти. Не для Джаспера. Не для твоих родителей и даже не для меня, а исключительно для себя. Для Хейли.
– Звучит здорово, – Хейли понижает голос, и мне кажется, что сейчас она улыбается.
Между нами повисает молчание, но не такое напряженное, как между мной и Джошем на семейном бранче. Молчать с Хейли и слушать ее дыхание приятно, это приносит мне покой.
Облака затягивают небо, и капли дождя начинают хлестать по стеклу. Сначала мягко, потом все сильнее, пока шум от дождя не становится слышен на другом конце провода.
Неизбежно спрашиваю себя: Хейли тоже сидит у окна и смотрит на дождь? Жаль, что я не могу утверждать, что мы видим одни и те же звезды, это было бы наглой ложью. Даже ночью Бостон так ярко освещен, что звезд практически не видно. Повезет, если разглядишь луну, но и та теперь исчезла за облаками.
– У тебя идет дождь? – доносится из трубки голос Хейли.
– Да. Но не бойся, это не гроза. Просто небольшой осенний дождик.
Проходят секунды, в течение которых она ничего не говорит, словно прислушивается к ровному стуку капель.
– Мне нравится, – тихо признается Хейли. – Это успокаивает… так же как говорить с тобой.
Я не могу сдержать улыбку.
– Тогда давай продолжим. У меня есть вся ночь.
– Разве тебе не нужно рано вставать?
Я качаю головой в раздумьях. Завтра понедельник, и мое расписание, как всегда, плотно заполнено. Но удержит ли это меня от разговора с Хейли? Черт, нет.
– Около шести.
– Около шести? – недоверчиво повторяет она. – Чейз, сколько сейчас… пять часов! Тебе пора спать.
Я снова качаю головой, хотя Хейли не может этого видеть.
– Я все равно не мог заснуть. Кроме того, днем есть свободное время, я смогу ненадолго прилечь, если захочу. А сейчас я предпочел бы продолжить беседу с тобой по телефону.
Молчание.
Хейли произносит нерешительно:
– Ты это серьезно?
– Абсолютно. Мне даже не нужно об этом размышлять. Говорить с тобой и слышать твой голос гораздо важнее, чем сон.
Хейли громко вздыхает:
– Ну ладно, только не жалуйся завтра, когда устанешь.
– Не беспокойся, я ограничусь плачущими смайликами в СМС.
Она громко смеется, а затем резко затихает, будто зажала себе рот рукой.
– Перестань смешить меня – родители спят этажом ниже.
– Извини, – отвечаю я, хотя мне нисколько не жаль. Я бы сделал все, чтобы еще раз рассмешить Хейли.
Читать бесплатно другие книги:
