Пробужденные фурии Морган Ричард
– Деньги будут, Рад. Можешь накинуть процент, если хочешь. Как только я разгребу свое говно, мы вернемся к обычному бизнесу. Это все временно.
Все еще ничего. Тишина начала звенеть – смертельная песнь натянувшегося троса. Я посмотрел на Простор, словно мог увидеть Рада и встретиться с ним глазами.
– Он бы тебя догнал, – сказал я резко. – Ты сам знаешь.
Тишина длилась еще миг, потом сломалась. В голосе Шегешвара звенела фальшивая бодрость.
– О чем ты, Так?
– Ты знаешь, о чем я. Наш дружок-дилер, в давние времена. Ты бежал с остальными, Рад, но из-за твоей ноги у тебя не было ни шанса. Если бы он прошел меня, то догнал бы тебя. Ты это знаешь. Остальные сбежали, а я остался.
Он выдохнул на другом конце линии, и словно пружина ослабла.
– Итак, – сказал он. – Процент. Скажем, тридцать?
– Звучит разумно, – соврал я ради нас обоих.
– Да. Но твою предыдущую поставку рыбы придется снять с меню. Может, зайдешь, благословишь нас по традиции, обсудим условия. Рефинансирования.
– Не могу, Рад. Я же сказал, я здесь проездом. Через час опять пропаду. Смогу вернуться только через неделю или больше.
– Ну, – я так и видел, как он пожимает плечами. – Значит, не будет благословения. Не думал, что тебе этого хочется.
– Не хочется, – это было наказание, еще одна пеня поверх моих добровольных тридцати процентов. Шегешвар раскусил меня – это главный навык в организованной преступности, а он был хорош в своем деле. Может быть, у кошутских гайдуков не имелось статуса или умудренности якудза с севера, но занимаются они одним и тем же. Если хочешь заработать на вымогательстве, надо знать, как зацепить человека. А способы зацепить Такеси Ковача написаны по моему недавнему прошлому как кровью. Долго думать не надо.
– Тогда приходи, – сказал он тепло. – Выпьем вместе, может, даже сходим к Ватанабе, как в старые времена, поболтаем о том о сем, так и сяк… под такэ и саке, а, хе-хе? Я хочу посмотреть тебе в глаза, друг мой. Увидеть, что ты не изменился.
Словно из ниоткуда – лицо Лазло.
Я тебе доверяю, Микки. Присмотри за ней.
Я бросил взгляд на Сьюзи Петровскую, которая опускала кожух турбины.
– Прости, Рад. Слишком важное дело, чтобы откладывать. Хочешь рыбки – пришли кого-нибудь к внутреннему порту. Чартерный терминал, седьмой пирс. Я пробуду здесь час.
– И никакого благословения?
Я скривился.
– Никакого благословения. Времени нет.
Он немного помолчал.
– Я думаю, – сказал он наконец, – что мне очень хотелось бы посмотреть тебе в глаза, Такеси Ковач. Пожалуй, я приеду сам.
– Конечно. Буду рад видеть. Главное, успей за час. Он повесил трубку. Я поскрежетал зубами и ударил кулаком по ящику рядом.
– Черт. Черт.
Присмотри за ней. Береги.
Да-да. Конечно.
Я тебе доверяю, Микки.
Ну все, все, понял я тебя.
Звонок телефона.
На миг я глупо поднял к уху тот, по которому сейчас говорил. Потом до меня дошло, что звук доносился из открытого рюкзака. Я наклонился и перебрал три-четыре трубки, прежде чем нашел телефон с загоревшимся дисплеем. Им я уже пользовался – он был со сломанной печатью.
– Да?
Ничего. Линия активна, но на ней ни звука. Даже без помех. У моего уха разинулась идеальная черная тишина.
– Алло?
И что-то прошипело из темноты, едва ли громче, чем звенящее напряжение, что я слышал в предыдущем звонке.
торопись
И снова только тишина.
Я опустил трубку и уставился на нее.
В Текитомуре я сделал три звонка, я пользовался тремя телефонами из рюкзака. Звонил Лазло, звонил Ярославу, звонил Исе. Это мог быть кто угодно из них. Чтобы знать наверняка, мне нужно было проверить лог и увидеть, с кем телефон соединялся ранее.
Но я обошелся без этого.
Шепот из темной тишины. Голос на расстоянии, которое нельзя измерить.
торопись
Я знал, что это был за телефон.
И знал, кто мне звонил.
Глава двадцать вторая
Шегешвар был верен своему слову. Через сорок минут после звонка с Простора с ревом показался аляповатый красно-черный спортивный скиммер с открытым верхом и влетел в гавань с превышением скорости. За его прибытием наблюдали все на верфи. На морской стороне Ньюпеста такое поведение привело бы к мгновенному перехвату управления судном портовой администрацией и унизительной остановке на месте. Не знаю, то ли у внутреннего порта было хуже оснащение, то ли Шегешвар установил в эту дорогую игрушку мощный софт против блокировок, то ли банды Болотного Простора скупили администрацию ВП на корню. Так или иначе, просторомобиль не остановился. Наоборот, развернулся, поднимая брызги, и быстро направился к месту между шестым и седьмым пирсами. Метров за десять он вырубил моторы и заскользил на одной инерции. Шегешвар за штурвалом заметил меня. Я кивнул и поднял руку. Он помахал в ответ.
Я вздохнул.
За нами тянется след длиной в десятилетия, но он не похож на брызги, которые Радул Шегешвар срезал с волн в гавани. Он не пропадает безвозвратно. Так и висит, как поднятая пыль за шарийским пустынным крузером, и если обернешься и всмотришься в свое прошлое, то тут же ударишься в кашель и слезы.
– Привет, Ковач.
Крик, зловеще громкий и радостный. Шегешвар стоял в кокпите и все еще рулил. Его глаза скрывали широкие солнечные очки с оправой-«крыльями» – сознательный протест против миллспортской моды на ультрапродвинутые заказные линзы шириной в палец. Он был облачен в тончайшую, вручную обработанную песком переливающуюся куртку из шкуры болотной пантеры. Он снова помахал и расцвел в улыбке. Из-под носа судна с металлическим стуком выстрелил линь. Наконечник-гарпун, не связанный с пазами вдоль пирса, пробил дыру в стене верфи из вечного бетона в полуметре ниже места, где стоял я. Скиммер подтянулся, и Шегешвар спрыгнул из кокпита на нос, посмотрел на меня.
– Может, еще раз проорешь мое имя? – спросил я ровно. – Вдруг кто-то в первый раз не расслышал.
– Упс, – он наклонил голову набок и всплеснул руками в жесте извинения, который никого не одурачил. Он все еще злился на меня. – Видимо, это все моя открытая натура. И как же тебя величать в наши дни?
– Забей. Так и будешь там стоять?
– Не знаю, а ты подашь мне руку?
Я потянулся вниз. Шегешвар схватился за протянутую ладонь и взобрался на верфь. Пока я его поднимал, по руке пробежали судороги, которые улеглись в виде горячей боли. Я все еще расплачивался за прерванное падение под крепостью. Гайдук поправил свою безукоризненную сшитую на заказ куртку и провел ухоженной рукой по черным волосам до плеч. Радул Шегешвар заработал много и рано, чтобы оплатить клон-копии тела, с которым родился, так что лицо под солнечными линзами принадлежало ему – бледное, несмотря на климат, узкое и костлявое, без единого следа японского происхождения. Оно венчало равно стройное тело, которому, на мой взгляд, было под тридцать. Обычно Шегешвар проживал каждый клон со зрелого возраста до времени, когда, как он выражался, тело не может ни трахаться, ни драться как положено. Я не знал, сколько он сменил оболочек, потому что после нашей дружной молодости в Ньюпесте сбился со счета, сколько он прожил по-настоящему. Как и большинству гайдуков – как и мне, – ему довелось и полежать на хранении.
– Неплохая оболочка, – сказал он, обходя меня кругом. – Очень неплохая. А что с другой?
– Долгая история.
– Которую ты мне не расскажешь, – он закончил круг и снял линзы. Уставился мне в глаза. – Да?
– Да.
Он театрально вздохнул.
– Огорчаешь, Так. Очень огорчаешь. Становишься таким же неразговорчивым, как сучьи узкоглазые северяне, с которыми проводишь время.
Я пожал плечами.
– Я и сам наполовину сучий узкоглазый северянин, Рад.
– Ах да, в самом деле. Я забыл.
Он не забыл. Просто издевался. В каком-то смысле с наших деньков у Ватанабе ничего не изменилось. Именно он тогда втягивал нас в драки. Даже дело с дилером мета было его идеей.
– Внутри есть кофемашина. Хочешь?
– Докатились. Знаешь, если бы приехал в питомник, угостили бы настоящим кофе и косячком из морской конопли, скатанным на бедрах лучших голопорноактрис, которых только можно купить за деньги.
– В другой раз.
– Ага, вечно ты куда-то несешься, да? Если не по делу посланников или неокуэллов, то из-за какой-нибудь идиотской личной мести. Знаешь, Так, это, конечно, не мое дело, но кто-то должен тебе сказать все как есть, и похоже, эта участь досталась мне. Притормози и закури, приятель. Вспомни, что ты живешь, – он вернул очки на место и мотнул головой к терминалу. – Ладно, пошли уж. Кофе из машины, почему бы и нет. Все бывает в первый раз.
Вернувшись в прохладу, мы сели за столик у стеклянных панелей, которые открывали вид на гавань. С нами сидело шесть других зрителей с багажом, ждали. Их обходил нетрезвый мужик в лохмотьях, протягивая поднос для кредитных чипов и рассказывая о невезучей жизни всем, кому интересно. В основном никому. В воздухе стоял слабый запах дешевых антибактериальных средств, который я прежде не замечал. Видимо, проехали роботы-уборщики.
Кофе был жуткий.
– Вот видишь, – сказал Шегешвар, отставляя свой с гримасой. – Надо бы тебе переломать ноги только за то, что заставил меня это пить.
– А ты попробуй.
На миг наши взгляды сомкнулись. Он пожал плечами.
– Шучу я, Так. Теряешь чувство юмора.
– Ага, оно теперь идет на тридцать процентов дороже, – я глотнул свой кофе без выражения. – Раньше друзья получали его даром, но времена меняются.
Сперва он оставил фразу без ответа, затем наклонил голову и снова взглянул мне в глаза.
– Думаешь, я несправедливо с тобой обхожусь?
– Думаю, ты, когда удобно, забываешь настоящий смысл слов «ты спас мне задницу, чувак».
Шегешвар кивнул, будто другого и не ожидал. Посмотрел на стол между нами.
– Это старый долг, – сказал он тихо. – И сомнительный.
– Тогда ты так не думал.
Это было слишком давно, чтобы легко восстановить в памяти. До подготовки чрезвычайных посланников, из тех времен, когда события с течением десятилетий размываются. Лучше всего я помню вонь в подворотне. Щелочной осадок из фабрики переработки белаводорослей и слитое масло из гидравлических систем компрессионных баков. Матерщину дилера и блеск остроги для боттлбэков, которой он прорезал влажный воздух в мою сторону. Остальные сбежали, их юный бандитский задор легко испарился в ужасе, как только появился полированный стальной крюк и распорол ногу Радула Шегешвара от колена до бедра. Умчались с криками в ночь, как изгнанные духи, бросив Радула волочиться, поскуливая, вслед за ними, оставив меня, шестнадцатилетку, против стали с пустыми руками.
«Иди сюда, прыщ, – дилер улыбался мне во мраке, почти сюсюкал, надвигаясь и отрезая выход. – Кинуть меня пытался, да. На моей территории. Я тебя вскрою и скормлю тебе твои же кишки, дружочек».
И впервые в жизни я осознал с ощущением, напомнившим холодные руки на юной шее, что я вижу перед собой человека, который меня убьет, если я его не остановлю.
Не изобьет, как отец, не порежет, как бестолковая шпана из вражеской банды, с которыми мы ежедневно забивали стрелки на улицах Ньюпеста. Убьет. Убьет, и наверняка вырвет мой стек и выкинет в гнилые воды гавани, где он и пробудет дольше жизни любого, кого я знал или любил. Этот образ, этот ужас перед одиночеством в ядовитой воде и толкнули меня вперед, заставили просчитать взмах заостренной стали и ударить, когда он потерял равновесие после промаха, опустив острогу.
И мы оба покатились в дряни, хламе и едкой вони отбросов фабрики, и я дрался с ним за острогу.
И отнял.
Размахнулся и скорее благодаря удаче, чем расчету, распотрошил ему брюхо.
Боевой дух хлынул из него, как вода, в сток. Он громко забулькал, выпучив глаза и уставившись на меня. Я выпучился в ответ, ярость и страх все еще колотились в венах на висках, все химические клапаны в теле были открыты на полную. Я едва ли осознавал, что только что сделал. Затем он осел в кучу мусора. Опустился, словно на любимое кресло. Я с трудом поднялся с колен, пока с лица и волос стекала щелочная слизь, все еще не отрываясь от его взгляда, все еще вцепившись в древко остроги. Он хлопал губами, горло издавало хлюпающие, отчаянные звуки. Я опустил взгляд и увидел, что его кишки все еще намотаны на крюк в моих руках.
Меня охватил шок. Рука судорожно раскрылась, и крюк выпал. Я отшатнулся, брызнув рвотой. Его слабые мольбы заглушил хриплый кашель из моего горла, пока я опустошал желудок. К вони подворотни присоединился жаркий и громкий запах свежей блевоты. Я содрогнулся и повалился в грязь.
Думаю, он все еще был жив, когда я снова поднялся на ноги и пошел помочь Шегешвару. Звуки, что издавал дилер, следовали за мной всю дорогу из подворотни, а новости на следующий день сообщили, что он истек кровью ближе к рассвету. С другой стороны, те же самые звуки преследовали меня еще многие недели, когда бы я не оказывался в такой тишине, что мог слышать свои мысли. Большую часть следующего года я часто просыпался с забитыми ими ушами.
Я отвернулся от этого воспоминания. Перед глазами оказались стеклянные панели терминала. За столом напротив за мной пристально наблюдал Шегешвар. Может, тоже вспоминал. Он скривился.
– И тебе кажется, у меня нет права злиться? Ты исчез на девять недель, ни единой весточки, пока я сидел с твоим говном и выглядел дурак дураком в глазах других гайдуков. А теперь просишь изменить планы? Знаешь, что я делаю с теми, кто смеет так борзеть?
Я кивнул. С мрачным юмором вспомнил собственный гнев на Плекса пару месяцев назад, пока истекал жидкостями синтетического тела в Текитомуре.
Нам, э-э, придется изменить планы, Так.
Мне хотелось убить его только за то, что он такое сказал.
– Думаешь, тридцать процентов – несправедливо? Я вздохнул.
– Рад, ты гангстер, а я… – я махнул рукой, – не лучше. Сомневаюсь, что мы оба много понимаем в том, что справедливо, а что нет. Делай как знаешь. Я найду деньги.
– Ладно, – он все еще смотрел на меня. – Двадцать процентов. Это отвечает твоему пониманию коммерческих приличий?
Я покачал головой, промолчал. Покопался в карманах в поисках стеков памяти, сжал кулак и наклонился с ними.
– Вот. Ты пришел за этим. Четыре рыбки. Делай с ними, что хочешь.
Он оттолкнул мою руку и зло ткнул пальцем в лицо.
– Нет, друг мой. Я буду делать с ними то, что ты хочешь. Я только предоставляю тебе услугу, и не смей, сука, об этом забывать. И я сказал – двадцать процентов. Что, справедливо?
Решение выкристаллизовалось из ниоткуда, быстро, как затрещина по затылку. Разбираясь позже, я так и не понял, что к нему привело, – только казалось, словно я опять слушаю голосок из темноты, который велит торопиться. Что это было похоже на внезапное покалывание пота на ладонях и ужас, что я опоздаю к чему-то действительно важному.
– Я сказал серьезно, Рад. Решать тебе. Если ты теряешь лицо среди приятелей-гайдуков – откажись. Я их выкину где-нибудь в Просторе, и мы закончим наш бизнес. Выставишь мне счет – я придумаю, как его оплатить.
Он всплеснул руками в жесте, который скопировал еще в нашей молодости с эксперий про гайдуков вроде «Друзей Ирени Козмы» и «Голосов вне закона». Трудно было не улыбнуться при этом. А может, меня теперь охватило чувство направления, наркотическая хватка принятого решения и его значимости. При важности момента голос Шегешвара оказался лишь жужжанием на окраинах насущных проблем. Я заглушал его.
– Ну ладно, нахрен. Пятнадцать процентов. Брось, Так. Это справедливо. Еще меньше – и меня свергнут собственные люди за бесхозяйственность. Пятнадцать процентов, идет?
Я пожал плечами и снова протянул сложенный кулак.
– Идет, пятнадцать процентов. Это еще нужно?
Он накрыл мой кулак ладонью, забрал стеки с классической уличной ловкостью рук и убрал в карман.
– С тобой тяжело торговаться, Так, – прорычал он. – Никто тебе не говорил?
– Это же комплимент, да?
Он снова зарычал, в этот раз без слов. Встал и отряхнул костюм, будто сидел в скирдовальном доке. Когда я встал за ним, человек в лохмотьях свернул к нам.
– Ветеран деКома, – бормотал он. – Поджарился во имя безопасного Нового Хока в новый век, отключал большие кооперативные кластеры. Не найдется…
– Нет, у меня денег нет, – сказал нетерпеливо Шегешвар. – Слушай, если хочешь, можешь допить кофе. Еще теплый.
Он поймал мой взгляд.
– Что? Я же бандит, нет? А ты чего ждал?
На Болотном Просторе небо покоилось на безграничной тиши. Даже порыкивание турбин скиммера казалось мелким, впитывалось опустошенным, плоским пейзажем и кучей влажных туч над головой. Я стоял у перил, пока волосы от скорости лепились к голове, и вдыхал традиционный аромат свежих белаводорослей. Воды Простора ими забиты, и проход любого судна поднимает их на поверхность. Мы оставляли за собой широкий след нарубленного салата и грязную серую баламуть, которая будет оседать еще целый час.
Слева от меня в кокпите сидела Сьюзи Петровская и вела с сигаретой в одной руке, прищурившись от дыма и света с облачного неба. Михаил был на другом борту, облокотился на перила, как длинный куль с балластом. Он был мрачен все наше путешествие, красноречиво выражая только свое нежелание участвовать в поездке и больше ничего. Время от времени он хмуро чесал джеки в шее.
Справа по борту мелькнула заброшенная скирдовальная станция – не больше пары баббл-тентов и короткий почерневший пирс из зеркального дерева. Ранее мы видели другие станции, некоторые еще работали, были освещены изнутри и загружали скирды на большие автоматические баржи. Но то было, пока наша траектория прижималась к приозерным районам Ньюпеста. На таком расстоянии островок замершей промышленности только усиливал ощущение одиночества.
– Не идет водорослевый бизнес, а? – перекричал я турбины. Сьюзи Петровская бросила краткий взгляд в мою сторону.
– Что-что?
– Водорослевый бизнес, – заорал я опять, показывая на оставшуюся позади станцию. – Не идет, да?
Она пожала плечами.
– С рынком сырья никогда не угадаешь. Большинство независимых добытчиков вытеснили давным-давно. Здесь работают огромные мобильные установки «Кош-Юнити», вся переработка и скирдование происходят прямо на борту. Поди поконкурируй.
Ее отношение не ново. Сорок лет назад, перед моим уходом, все Сьюзи Петровские этого мира давали такой же флегматичный ответ на экономические трудности. Та же замкнутая стойкость, то же мрачное пожатие плечами с сигаретой во рту, как будто политика – какая-то гигантская капризная погодная система, с которой ничего нельзя поделать.
Я вернулся к наблюдению за горизонтом.
Через какое-то время зазвонил телефон в левом кармане. Я помедлил, потом раздраженно передернулся, выудил его, еще жужжащий, и прижал к уху.
– Да, что?
Из прижавшейся электронной тишины материализовалось бормотание, колыхание тишины – словно пара темных крыльев, бьющихся в неподвижности над головой. Намек на голос, слова, ползущие шепотом в ухо.
времени не осталось
– Да, это ты уже говорила. Я и так лечу, как могу.
больше не могу их сдерживать…
– Да, я прямо сейчас.
прямо сейчас…
Это прозвучало как вопрос.
– Да, я же сказал…
там крылья… бьется тысяча крыльев, и весь мир раскололся…
Теперь голос угасал, как плохо настроенный канал, колебался, снова уходил в тишину.
раскололся от края до края… какая красота, Микки… И пропал.
Я подождал, опустил телефон и взвесил в ладони. Скривился и сунул его в карман.
В мою сторону глянула Сьюзи Петровская.
– Плохие новости?
– Да, что-то в этом роде. Можем ехать быстрее?
Она уже снова наблюдала за водой. Одной рукой закуривала новую сигарету.
– Чтобы безопасно – нет.
Я кивнул и задумался над полученной информацией.
– А сколько будет стоить небезопасно?
– Например, вдвойне?
– Ладно. Давай.
На ее губах всплыла мрачная улыбочка. Она пожала плечами, затушила пальцами сигарету и заложила за ухо. Потянулась через дисплеи кокпита и ткнула в пару экранов. Изображения радаров увеличились до максимума. Она что-то крикнула Михаилу на венгерском уличном диалекте, который слишком изменился за время, пока меня не было, так что я уловил только самую суть. «Спускайся вниз и не смей трогать…» что-то? Он бросил на нее презрительный взгляд, затем отклеился от перил и вернулся в салон.
Она обернулась ко мне, почти не сводя взгляда с управления.
– Ты тоже. Лучше займи место там. Я ускорюсь, и мы поскачем.
– Я удержусь.
– Да, но лучше иди к нему. Будет с кем поболтать, а то я буду занята.
Я подумал об оборудовании, которое видел в салоне. Навигационные плагины, развлекательная дека, усилители передачи. Провода и джеки. Я вспомнил и поведение пацана, и как он чесал разъемы в шее, отсутствие интереса к миру. Теперь многое, над чем я до этого не задумывался, встало на свои места.
– Конечно, – сказал я. – Хорошо, когда есть с кем поговорить, да?
Она не ответила. Может, уже погрузилась в темные радуги на радарных изображениях нашего пути по Простору, может, задумалась о чем-то еще. Я оставил ее в одиночестве и ушел на корму.
Турбины над головой издали обреченный вопль.
Глава двадцать третья
Время в Болотном Просторе стоит на месте.
Сперва замечаешь пустяки: изогнутая корневая система кустов цепеша, выдающаяся из воды, как полусгнившие кости какого-то утонувшего гуманоида, странные чистые полянки на воде, где не соблаговолили расти белаводоросли и видно до самого бледно-изумрудного песчаного дна, скрытную спину грязевой кочки, может, брошенный каяк сборщиков двухсотлетней давности, еще не заросший мхом Сакатэ. Но эти зрелища редки и разрозненны, и рано или поздно взгляд притягивает великий плоский горизонт, а потом, сколько ни пытайся приглядеться к деталям, кажется, будто твое зрение обратно тащит волна.
Сидишь и слушаешь песню двигателей, потому что больше заняться нечем. Наблюдаешь за горизонтом и тонешь в собственных мыслях, потому что больше деваться некуда.
…торопись…
Я тебе доверяю, Микки. Присматривай за ней, ней, ней, ней, ней…
Ней. Сильви, серебристо-серые волосы. Ее лицо…
Ее лицо, слегка перекроенное женщиной, которая выкралась на свободу и украла его. Ее голос, слегка измененный…
Я не знаю, вернется ли Сильви Осима.
Затем, Надя, что я хочу помочь, твою мать.
Она гадает, кто такой на самом деле Микки Судьба, и безопасно ли с ним находиться. Не поимеет ли он ее при ближайшей возможности.
Она гадает, нахрена тебе столько душ дохлых священников.
Худое, внимательное лицо Тодора Мураками на пароме. Дым из трубки, подхваченный ветром.
Ну а у тебя что за дела вдруг? Я думал, ты теперь зависаешь с Радулом Шегешваром. Ностальгия по родине и дешевая организованная преступность. Зачем тебе опять на север?
Пора возвращаться. Не забывать о главном деле.
Главное дело. Да, это решит все твои проблемы, Микки. И задолбал меня так звать.
И крики. И зияющие раны, вырезанные в позвоночниках у шеи. И вес стеков памяти в ладони, все еще липких от цепляющегося мяса. И дыра, которую ничем не заполнить.
Сара.
Главное дело.
Я хочу помочь, твою мать.
…торопись…
Я тебе доверяю…
Я хочу помочь…
…торопись…
Я ХОЧУ…
– Берег, – через динамик салона пролился голос Сьюзи Петровской, лаконичный и такой твердый, что за него можно было схватиться. – Город Духа через пятнадцать минут.
Я бросил свои думы и посмотрел налево, где к нам скользил берег Кошута. Он казался темной неровной линией на безликом горизонте, затем будто напрыгнул и стал вереницей низких холмов с редкой прогалиной белых дюн. Зад Вчиры, кончики затонувшего древнего горного хребта, стесанного геологические эпохи назад до семисоткилометрового изгиба заболоченного волнолома с одной стороны и полоски кристально-белого песка – с другой.
«Однажды, – сообщил мне один из старожилов Города Духа почти полвека назад, – сюда прорвется море». Прорвется и зальет Болотный Простор, как армия вторжения, преступающая давно оспариваемую границу.
Стешет последний бастион и уничтожит пляж. «Однажды, чувак, – медленно повторил старожил так, что было ясно – «Однажды» начинается с большой буквы, и улыбнулся с типичной, как я к тому времени уже понял, серферской отстраненностью, – Однажды, но не Сейчас. И пока не наступит Сейчас, чувак, просто смотри в море. Просто смотри, не оглядывайся, не переживай о том, что его сдерживает».
Однажды, но не Сейчас. Просто смотри в море.
Наверное, это можно назвать философией. На Пляже Вчира это вполне за нее сходит. Может, ограниченная, но я встречал мировоззрения и куда хуже.
Когда мы достигли южных краев Простора, небо расчистилось, и я начал видеть на солнечном свете признаки жизни. Город Духа на самом деле не населенный пункт, а собирательное название для 170-километровой береговой линии со службами и инфраструктурой для серферов. В самом разреженном виде он доходит до разбросанных палаток и баббл-тентов на пляже, межпоколенческих кострищ и мест для барбекю, хижин и баров, грубо сплетенных из белаводорослей. Солидность застройки возрастает и снижается по мере того, как Полоса приближается и удаляется от мест, где серфинг не просто хороший, а феноменальный. А в зонах Большого Прибоя плотность населения становится почти муниципальной. На холмах за дюнами появляются настоящие улицы со стационарным освещением, кучками вечнобетонных платформ и причалов, торчащих с хребта перешейка на другую сторону, в Болотный Простор. В последний раз, когда я здесь был, существовало пять таких скоплений, каждое со своей бандой энтузиастов, которые божились, что лучший серфинг на континенте – по-любому прям здесь, чувак.
Кто его знает, прав мог быть кто угодно. Кто его знает, их могло вырасти еще пять.
Не менее непостоянными были и сами жители. Вдоль всей Полосы лениво протекали циклы заселяемости: некоторые были связаны со сменой пяти времен года Харлана, некоторые – со сложным ритмом трехлунных приливов, а некоторые – с тягучим, вальяжным пульсом продолжительности жизни функциональной серферской оболочки. Люди приходили, уходили и приходили опять. Иногда их преданность определенному участку пляжа была непоколебима цикл за циклом, жизнь за жизнью; иногда менялась. А иногда и преданности никакой не было.
Найти человека на Полосе – задача не из легких. Зачастую именно поэтому люди сюда и приезжают.
– Следующая остановка – мыс Кем, – снова голос Петровской поверх снижающих обороты турбин. Он казался усталым. – Пойдет?
– Да, без разницы. Спасибо, – я пригляделся к приближающимся вечнобетонным платформам и сплетению низких зданий, которое они держали над водами Простора, грязной паутине построек, взбирающейся на холм позади. Кое-где на балконах и причалах виднелись люди, но по большей части поселение казалось вымершим. Я не представлял, подходящий это конец Города Духа или нет, но где-то надо было начинать. Когда скиммер вильнул влево, я схватился за лямку над головой и подтянулся на ноги. Бросил взгляд через салон на своего безмолвного попутчика. – Приятно было поболтать, Михаил.
Он пропустил слова мимо ушей, вперив взгляд в окно. Все то время, пока мы сидели в салоне, он ничего не говорил, только отмороженно таращился на отсутствие пейзажа вокруг. Пару раз он ловил мой взгляд, когда чесал свои разъемы, и резко прекращал с напряженным лицом. Но даже тогда ничего не говорил.
Я пожал плечами и уже хотел выйти на огороженную палубу, но передумал. Я пересек салон и прислонился к стеклу, загородив поле зрения Михаила Петровского. Он моргнул, захваченный врасплох во время погружения в себя.
– Знаешь, – весело сказал я, – тебе чертовски повезло с матерью. Но мир полон таких, как я. А нам насрать, жив ты или мертв. Если не поднимешь жопу и не начнешь проявлять интерес, за тебя это никто не сделает.
Читать бесплатно другие книги:
