Пробужденные фурии Морган Ричард

– А ты, значит, правда говорила с остальными, да? Что они тебе еще наплели? Революционная необходимость? Подчинение ходу истории? Что? Что такого смешного я сказал?

Улыбка улетучилась, скривилась в мину.

– Ничего. Ты не понимаешь главного, Ковач. Разве ты не видишь, что уже не важно, действительно ли я та, кем себя считаю, или нет? А если я просто фрагмент, неудачный набросок Куэллкрист Фальконер? В чем разница? Насколько я могу дотянуться, я вижу, что я Надя Макита. Что еще мне остается, кроме как жить ее жизнью?

– Может, тебе остается вернуть Сильви Осиме ее тело.

– Ну так вышло, что сейчас это невозможно, – огрызнулась она. – Верно?

Я посмотрел на нее.

– Не знаю. Верно?

– Ты думаешь, я ее где-то прячу? Ты что, не понимаешь? Все работает не так, – она схватила в пригоршню серебристые волосы и потянула. – Я не умею пользоваться этим говном. Осима разбирается в системах куда лучше меня. Она ушла туда, когда нас захватили харланцы, и оставила тело на автопилоте. Это она отправила сюда меня, когда ты пришел нас спасать.

– Да? Ну и что она поделывает сейчас? Отдыхает, как спящая красавица? Полирует инфотех? Хватит!

– Нет. Она страдает.

Это меня оборвало.

– Из-за чего страдает?

– А ты как думаешь? Из-за того, что все члены ее команды погибли в Драве.

– Говно крабье. Она не была с ними в контакте, когда они погибли. Сеть не работала.

– Да, это так, – женщина передо мной глубоко вздохнула. Ее голос стал тише и умерился до спокойного объяснения. – Сеть не работала, она не имела к ней доступа. Она мне все это объяснила. Но система приема сохранила каждый момент их смерти, и, если она откроет там не те двери, это все с воплями вырвется наружу. Она в шоке от того, с чем столкнулась. Она это знает, и, пока это продолжается, она остается там, где безопасно.

– Это она тебе сказала?

Мы стояли лицом к лицу, между нами было едва ли полметра морского ветра.

– Да, это она мне сказала.

– Я ни хрена тебе не верю.

Она долго выдерживала мой взгляд, потом отвернулась. Пожала плечами.

– Во что ты веришь – дело твое, Ковач. Судя по тому, что мне рассказал Бразилия, ты просто ищешь легкие мишени, чтобы выместить свой экзистенциальный гнев. Это всегда проще, чем конструктивная попытка что-то изменить, да?

– Ой, только не надо! Будешь мне впаривать эти сказочки? Конструктивные перемены? Вот что такое у нас Отчуждение? Конструктивная перемена? Вот что такое изничтожение Нового Хока?

– Нет, – впервые я увидел в лице перед собой боль. Ее голос сменился с прозаичного на усталый, и, услышав его, я почти в нее поверил. Почти. Она крепко вцепилась в перила обеими руками и покачала головой. – Все должно было быть не так. Но у нас не осталось выбора. Нам нужно было продавить политические перемены, глобально. На фоне массовых репрессий. Они бы ни за что не сдали своих позиций без боя. Думаешь, я сама рада, что все так получилось?

– Тогда, – ровно ответил я, – стоило планировать все получше.

– Да? Ну, тебя-то там не было.

Молчание.

На миг мне показалось, что она уйдет в поисках более политически дружелюбной компании, но она не ушла. Возражение, слабый намек на презрение в голосе улетели далеко назад, пока «Флирт с ангельским огнем» парил по рябой поверхности моря почти на скорости воздушных аппаратов. И – пришла мне в голову тоскливая мысль – нес на своих крыльях легенду к ее преданной армии. Героя – в историю. Через пару лет об этом судне, об этом путешествии на юг напишут песни.

Но не об этом разговоре.

Хотя бы это вытолкнуло осколки улыбки на мои губы.

– Ага, а теперь ты объясни, что я сказала смешного, – обиженно произнесла женщина сбоку от меня.

Я покачал головой.

– Просто удивляюсь, почему ты беседуешь со мной, а не сидишь со своими неокуэллистскими фанатами.

– Может, мне нравится вызов. Может, я не получаю удовольствия от хорового одобрения.

– Тогда тебе не понравятся следующие дни.

Она не ответила. Но второе предложение отдалось в моей голове чем-то, что я читал в детстве. Из дневников кампании, набросок тех времен, когда Куэллкрист Фальконер еще писала стихи, текст, чья интонация тогда казалась мне омерзительно плаксивой из-за голоса актера-халтурщика и школьной системы, настроенной похоронить Отчуждение как прискорбную ошибку, которой можно и нужно было избежать. Куэлл видела, куда заведет ее дорога, но уже ничего не могла, лишь скорбеть:

Мне приносят

>Военные рапорты<

Но все, что я вижу, – перемены и обугленные тела;

Мне говорят

>Цели достигнуты<

Но все, что я вижу, – упущенные шансы и кровь;

Меня встречают

Гребаным хоровым одобрением всего, что я скажу, А все, что я вижу, – цена.

Много позже, уже в ньюпестских бандах, я нашел нелегальную версию оригинала, которую зачитала на микрофон сама Куэлл за несколько дней до последней атаки на Миллспорт. В мертвом измождении голоса я слышал каждую слезу, которые из нас пыталось выдавить своим дешевым надрывом школьное издание, но за ними слышалось что-то глубже, мощнее. Там, в наспех надутом баббл-тенте, где-то на краю архипелага, в окружении солдат, которых в следующие дни ждала подле нее настоящая смерть или что-то еще хуже, Куэллкрист Фальконер не отказывалась от цены. Она закусывала ей губу, словно сломанным зубом, вонзала в плоть, чтобы никогда не забыть. Чтобы никто не забыл. Чтобы о великой революции, каким бы ни был ее итог, не слагали баллад, гимнов и прочего крабьего говна.

– Расскажи мне о протоколе «Куалгрист», – сказал я наконец. – Оружии, которое ты продала якудза.

Она вздрогнула. Не посмотрела на меня.

– Значит, знаешь об этом, а?

– Выжал из Плекса. Но он не слышал подробностей. Ты активировала что-то, что убивает членов семьи Харланов, правильно?

Она какое-то время взирала на воду.

– Слишком много нужно принять на веру, – произнесла она медленно. – Чтобы тебе об этом рассказать.

– А что? Это обратимо?

Она стала совсем неподвижной.

– Вряд ли. – Мне пришлось напрячь слух, чтобы выловить ее слова из ветра. – Я не мешала им верить. Пусть думают, что существует код отмены. Тогда меня оставили бы в живых, пытаясь его узнать. Но я сомневаюсь, что это можно остановить.

– Так что это такое?

Тут она посмотрела на меня, и голос ее стал тверже.

– Генетическое оружие, – сказала она отчетливо. – Во время Отчуждения из Черных бригад набрали состав добровольцев, которым модифицировали ДНК для переноса. Это ненависть к крови Харланов, на генетическом уровне, активируется феромонами. Это была передовая технология из исследовательских лабораторий Дравы. Никто не знал, сработает ли она, но Черные бригады хотели иметь возможность нанести удар с того света, если нас ждет поражение при Миллспорте. То, что будет возвращаться, поколение за поколением, чтобы преследовать харланцев. Добровольцы – те, кто выживет, – передадут это детям, а те дети – своим детям.

– Мило.

– Это была война, Ковач. Думаешь, Первые Семьи не передают своим отпрыскам установки правящего класса? Думаешь, привилегии, уверенность в своем превосходстве не отпечатываются в сознании поколение за поколением?

– Ну, может быть. Но не на генетическом же уровне.

– Ты точно об этом знаешь? Ты знаешь, что творится в банках клонов Первых Семей? К каким технологиям они получили доступ и что встроили в себя? Что поддерживает их олигархию?

Я подумал о Мари Адо и обо всем, от чего она отказалась, отправившись на Пляж Вчира. Никогда ее не любил, но она заслуживала, чтобы о ней судили как о человеке, а не о представителе своего класса.

– А давай ты просто скажешь, что эта херня делает, – сказал я без эмоций.

Женщина в оболочке Осимы пожала плечами.

– Я думала, уже сказала. У любого с модифицированными генами есть инстинкт к насилию против членов семьи Харланов. Это как генетический страх перед змеями у обезьян, как встроенная реакция боттлбэков на крылатую тень на воде. Феромонная сигнатура крови Харланов активирует реакцию. Дальше только вопрос времени и личности – один носитель среагирует сразу, сойдет с ума и будет убивать всем, что попадется под руку. Другой станет ждать и планировать. Кто-то даже воспротивится позыву, но это как секс, как конкуренция. В конце концов биология победит.

– Генетически зашифрованное восстание, – кивнул я себе. На меня опускалось тоскливое спокойствие. – Вполне естественное продолжение принципа Куэллкрист. Разнесись на ветру и скрывайся, оживи в следующей жизни. Если не сработает, подключай своих праправнуков, и они придут драться за тебя спустя поколения. Преданность до конца. Почему же Черные бригады этим не воспользовались сразу?

– Я не знаю, – она угрюмо потянула за лацкан куртки, которую ей одолжила Трес. – Не у всех были коды доступа. Имеет смысл подождать несколько поколений, прежде чем такое активировать. Может, никто из знавших о проекте столько не прожил. Судя по тому, что говорили твои друзья, большую часть Бригад выследили и устранили после того, как я… после того, как все кончилось. Может, никого не осталось.

Я снова кивнул.

– А может, никто из тех, кто остался, не смог себя заставить это сделать. Все-таки идея охренеть ужасная.

Она бросила на меня усталый взгляд.

– Это оружие, Ковач. Оружие всегда ужасно. Думаешь, целиться на Харланов по крови намного хуже, чем ядерная бомба, которую они применили против нас в Мацуэ? Испарили сорок пять тысяч человек, потому что где-то там были явки куэллистов. Говоришь, охренеть ужасно? На Новом Хоккайдо я видела, как правительственные силы ровняли с землей целые города бомбежкой по пологой траектории. Политических подозреваемых казнили сотнями, бластерным выстрелом в стек. Это не ужасно? Протокол «Куалгрист» менее разборчивый, чем системы экономического подавления, которые диктуют, чтобы ты сгноил свои ноги на фермах белаводорослей или легкие на фабриках переработки, ползал по гнилым скалам, а потом падал в пропасть во время сбора скальных фруктов только потому, что ты родился бедным?

– Ты говоришь о системе, которой нет уже триста лет, – сказал я беззлобно. – Но не в этом суть. Мне жалко не семью Харланов. А бедных балбесов, за которых предки из Черных бригад выбрали политические взгляды на клеточном уровне за поколения до того, как они родились. Можешь звать меня старомодным, но я предпочитаю самостоятельно решать, кого убиваю и за что, – сперва я сдержался, но потом все же добил. – И судя по тому, что я читал, Куэллкрист Фальконер – тоже.

Под нами пронесся километр убеленной голубизны. Почти неслышный, сам себе что-то бормотал гравдвижок в левой капсуле.

– Что это значит? – прошептала она наконец. Я пожал плечами.

– Это же ты активировала эту штуку.

– Это куэллистское оружие, – мне показалось, я слышу в ее словах намек на отчаяние. – У меня больше ничего не осталось. Думаешь, это хуже, чем армия призывников? Хуже, чем улучшенные боевые клоны-оболочки, в которые Протекторат выгружает солдат, чтобы они убивали без жалости и сожалений?

– Нет. Но мне кажется, эта концепция противоречит словам: «Я не прошу вас сражаться, жить или умереть за дело, если вы сперва не поняли и не приняли собственную свободную волю».

– Я это знаю! – теперь это было слышно отчетливо – зазубренная линия надлома в ее голосе. – Думаешь, я не знаю? Но какой у меня был выбор? Я осталась одна. Половину времени видела галлюцинации, видела сны о жизни Осимы и… – она содрогнулась. – О другом. Я не знала, когда проснусь в следующий раз и что увижу вокруг, временами не знала, проснусь ли вообще. Не знала, сколько у меня времени, иногда даже не знала, настоящая я или нет. ы хоть представляешь, что это за жизнь?

Я покачал головой. Назначения Корпуса провели меня через множество кошмарных жизненных опытов, но я никогда не сомневался, что все происходящее совершенно реально. Подготовка не позволяла.

Ее руки снова сжимали перила, костяшки побелели. Она смотрела в океан, но сомневаюсь, что она его видела.

– Зачем возвращаться на войну с Харланами? – спросил я мягко. Она стрельнула в меня глазами.

– Думаешь, война прекращалась? Думаешь, только потому, что мы триста лет назад выгрызли какие-то уступки, эти люди перестали искать способы снова забить нас в нищету времен Освоения? Этот враг не уходит.

– Ага, этого врага убить нельзя. Я читал эту речь еще в детстве. Странное дело: для человека, который время от времени просыпался в течение нескольких недель, ты удивительно неплохо осведомлена.

– Все не так, – сказала она, снова вперившись взглядом в торопливое море. – До того как я впервые очнулась по-настоящему, сны об Осиме мне снились многие месяцы. Это как лежать в больничной койке, в параличе, смотреть на кого-то, кого принимаешь за врача, на плохо настроенном мониторе. Я не понимала, кто она, только что она для меня важна. Иногда я знала то, что знала она. Иногда казалось, будто я в ней всплываю. Будто я могу приложить к ней рот и говорить через нее.

Я осознал, что разговаривала она уже не со мной; слова просто текли из нее, как лава, сорванные с места давлением, которое я мог воображать только отдаленно.

– Когда я впервые очнулась по-настоящему, я думала, что умру от шока. Мне снилось то, что снилось ей, что-то о парне, с которым она переспала в молодости. Я открыла глаза на кровати в каком-то клоповнике в Теке – и могла двигаться. У меня было похмелье, но я была жива. Я знала, где я, улицу и название гостиницы, но не знала, кто я. Я вышла, дошла до моря на солнце, и люди оглядывались на меня, и я осознала, что плачу.

– А как же остальные? Орр и команда?

Она покачала головой.

– Нет, их она оставила где-то в другом конце города. Оставила их она, но мне кажется, я с этим как-то связана. Мне кажется, она чувствовала, что я приближаюсь, и решила побыть ради этого в одиночестве. А может, я ее заставила. Не знаю.

Ее пробила дрожь.

– Когда я с ней говорила. Там, в камерах, когда я ей об этом рассказывала, она назвала это утечкой. Я спросила ее, может ли она меня иногда отпускать, а она не ответила. Я. Я знаю, что кое-что убирает преграды. Секс. Скорбь. Гнев. Но иногда я всплываю без всяких причин, и она отдает мне руль, – женщина помолчала, снова покачала головой. – Может, мы с ней просто как-то торгуемся.

Я кивнул.

– Кто из вас вошел в контакт с Плексом?

– Я не знаю, – она смотрела на свои руки, сжимала и разжимала их, как какую-то механическую систему, с которой еще не свыклась. – Я не помню. Кажется – да, кажется, это была она, кажется, она его уже знала. Шапочно, по криминальному миру. Тека – маленький город, а деКомовцы всегда на краю закона. Дешевый черный рынок железа для деКома – часть бизнеса Плекса. Вряд ли они когда-то занимались бизнесом, но она знала его в лицо, знала, кто он. Я выкопала его из ее памяти, когда поняла, что хочу активировать систему «Куалгрист».

– Ты помнишь Танаседу?

Она кивнула теперь сдержанней.

– Да. Патриарх яков, высокого уровня. Он появился после Юкио, когда Плекс сообщил, что предварительные коды сходятся. Юкио не хватало полномочий, он не мог потянуть то, чего они хотели.

– И чего же именно?

Она повторила ищущий взгляд, которым стрельнула в меня, когда я впервые заговорил об оружии. Я развел руки на хлещущем ветре.

– Брось, Надя. Я привел тебе армию революционеров. Я лез по Утесам Рилы, чтобы спасти тебя. Это же должно что-то значить, да?

Ее взгляд снова метнулся прочь. Я подождал.

– Это вирус, – сказала она наконец. – Высокая заразность, грипп без симптомов. Им заражаются все, его передают все, но реагируют только генетически модифицированные. Он вызывает перемену в том, как их гормональная система воспринимает встречу с феромонами Харланов. Оболочки-переносчики были спрятаны в запечатанных схронах. Чтобы их активировать, спецгруппа должна была раскопать хранилище, кто-нибудь из них – облачиться в одно из тел и пойти гулять по миру. Вирус довершит остальное.

Облачиться в одно из тел. Слова заструились в голову, словно вода в трещину. Где-то совсем рядом воспарил предвестник осознания чрезвычайного посланника. В механизмах интуиции завертелись цепляющиеся шестеренки, готовясь выдать на выходе знание.

– Эти схроны. Где они?

Она пожала плечами.

– В основном на Новом Хоккайдо, но были и в северной части Шафранового архипелага.

– И Танаседу ты водила?..

– На мыс Саньсинь.

Механизм щелкнул, и двери открылись. Воспоминания, понимание хлынули в проем, словно утренний свет. Спор Лазло и Сильви, пока «Пушки для Гевары» входили в док Дравы.

– Вы-то наверняка не слышали про драгу, которую вчера нашли развороченной у мыса Саньсинь…

– Я слышала. Сообщили, что она села на мель у мыса. Ты видишь заговор в обыкновенном непрофессионализме.

И мой собственный разговор с Плексом в «Токийском вороне» предыдущим утром.

– А как так вышло, что им сегодня от тебя понадобились загрузка и выгрузка? В городе явно больше одного станка для оцифрованного сознания.

– Какой-то косяк. У них был свой станок, но в нем загрязнение. Морская вода в подаче геля.

– Вот тебе и организованная преступность, а.

– Тебя что-то развеселило, Ковач?

Я покачал головой.

– Микки Судьба. Наверное, оставлю это имя.

Она странно на меня посмотрела. Я вздохнул.

– Не важно. Так в чем была выгода для Танаседы? Что он получил бы от такого оружия?

Уголок ее губ воспрял. Ее глаза будто бы блестели в свете, отраженном от волн.

– Преступник есть преступник, несмотря на политический класс. В конце концов, Танаседа ничем не отличается от дешевого бандита из Карловых доков. А в чем якудза лучше всех? Шантаж. Влияние. Рычаги, чтобы получать уступки от правительства. Взгляд сквозь пальцы на нужную деятельность, доли в правильных государственных предприятиях. Участие в репрессиях за отдельную цену. Все очень презентабельно.

– Но ты их кинула.

Она мрачно кивнула.

– Я показала им схрон, дала коды. Сказала, что вирус передается половым путем, чтобы они думали, что получили весь контроль. На самом деле он действует и так, а Плекс поленился заглянуть в биокоды глубже. Я знала, что могла довериться тому, что он в какой-то степени накосячит.

Я почувствовал, как на моем лице промелькнула новая слабая улыбка.

– Да, на это у него талант. Видимо, это все родословная аристов.

– Видимо.

– Учитывая то, что якудза держат всю секс-индустрию Миллспорта, ты сделала правильный выбор. – Меня, словно кайф от «дрожи», пробрало истинное удовольствие от аферы – в ней была плавная, машинная четкость, достойная чрезвычайных посланников. – Ты подарила им угрозу для харланцев, при этом у них уже имелась превосходная система доставки.

– Да, так мне казалось, – ее речь снова становилась неразборчивой, она окунулась в воспоминания. – Они собирались дать оболочку из Саньсиня какому-то бойцу яков и отвезти его в Миллспорт, чтобы продемонстрировать, что у них есть. Не знаю, добрался ли он.

– О, в этом я уверен. Якудза довольно скрупулезны в стратегиях давления. Блин, многое бы я отдал за то, чтобы увидеть лицо Танаседы, когда он заявился с посылкой в Рилу, а генетики Харланов рассказали ему, что он на самом деле привез. Удивлен, что Аюра не казнила его на месте. Поразительная сдержанность.

– Или поразительная рациональность. Если его убить, это не поможет, правильно? Когда оболочка поднялась на паром в Теке, она уже заразила столько нейтральных переносчиков, что вирус не остановить. А когда он сошел в Миллспорте, – она пожала плечами, – у них на руках уже была невидимая пандемия.

– Ага.

Может, она что-то услышала в моем голосе. Снова оглянулась на меня, и ее выражение стало несчастным от сдерживаемого гнева.

– Ну все, Ковач. Говори, твою мать. Как бы поступил ты?

Я посмотрел на нее и увидел боль и ужас. Отвернулся, вдруг устыдившись.

– Не знаю, – тихо сказал я. – Ты права, меня там не было.

И тогда, словно я дал ей то, чего она ждала, она повернулась и ушла.

Оставила меня одного на мостике глядеть, как на меня с безжалостной скоростью несется океан.